Страница:
Второе решение предусматривало маловероятный случай, если бы генерал Деникин, отказавшись от своего первоначального решения, попытался бы вступить на компромиссный путь мирных переговоров. Решению этому я, конечно, также сочувствовать не мог и предполагал в этом случае, отдав генералу Покровскому приказ о невмешательстве, немедленно вернуться в Царицын.
Наконец, третье решение намечало арест Калабухова и других сочувствующих ему лиц, предание их военно-полевому суду, а затем переговоры с радой с целью добиться от нее изменения положения об управлении краем. Это решение, наиболее трудное по исполнению, требовало большой твердости, осторожности и ловкости.
Однако, по моему глубокому убеждению, оно в настоящих условиях было единственно правильным.
Я учитывал возможность и того, что генерал Деникин попытается вообще от всякого определенного ответа уклониться, я же считал необходимым обусловить свои действия точными указаниями Главнокомандующего. Быстро развивающиеся события при отсутствии определенных указаний свыше войскам могли ежечасно вызвать вооруженное столкновение. Имея это в виду, я писал Главнокомандующему, что, не получив до указанного срока никакого ответа, предоставляю генералу Покровскосму возможность расправиться с радой по его усмотрению. Мое участие в этом случае было бы ограничено лишь последующими переговорами с радой.
Возможность подобного исхода должна была побудить генерала Деникина дать определенный ответ.
Вместе с тем, я просил Главнокомандующего о включении Кубани в армейский район Кавказской армии.
Я вручил профессору К.Н.Соколову соответствующее письмо на имя помощника Главнокомандующего генерала Лукомского.
Великому Князю было чрезвычайно тягостно сидеть без дела, он считал, что его долг, как всякого честного русского человека, принять участие в борьбе за честь и свободу Родины и просил меня ему в этом помочь. Я посоветовал ему написать непосредственно Главнокомандующему.
Вечером он зашел ко мне показать составленное им письмо, которое и отправил в Екатеринодар с состоящим в его распоряжении полковником Кубе.
30-го октября я получил адресованную Главнокомандующему, всем командующим армиями и атаманам телеграмму Кубанского войскового атамана и председателя правительства:
Большинство речей было открыто враждебно генералу Деникину и "добровольцам".
Упрекая Главнокомандующего в несправедливости в отношении казаков, в желании использовать их лишь, как пушечное мясо, поставив во главе большинства кубанских частей начальников не кубанцев, Макаренко позволил себе возмутительную фразу: "у нас во главе кубанских войск нет ни одного порядочного генерала..." Фраза эта вызвала крики протеста.
31-го октября я получил телеграмму Главнокомандующего:
В этот же день прибыл ко мне генерал Науменко. Мы подробно обсудили дело.
Генерал Покровский должен был произвести аресты Калабухова и ряда других лиц и немедленно предать их военно-полевому суду, каковой должен был быть сформирован при имеющейся у него бригаде полковника Буряка. Дабы не ставить атамана в тяжелое положение и тем еще более осложнить вопрос, я просил генерала Науменко переговорить от моего имени с генералом Филимоновым и постараться убедить его сложить с себя атаманское звание.
Я тут же написал соответствующее предписание генералу Покровскому, которое и передал генералу Науменко для вручения его генералу Покровскому лишь после того, как атаман примет решение:
Сообщая об этом Главнокомандующему, я доносил:
2-го ноября я получил телеграмму председателя Краевой Рады Макаренко, в ответ на приветственную телеграмму, посланную мною Краевой Раде из Царицына.
3-го ноября я получил рапорт генерала Покровского, извещавшего о вручении ему посланного через генерала Науменко предписания.
Наконец, 6-го утром генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил мне следующее:
"Ультиматум был мною предъявлен вчера, срок истекал к 12 часам дня. Сущность ультиматума Вам известна. От 9,5 до 12 велась торговля. На совещании у атамана присутствовали: Сушков, Скобцов, Горбушин оба Успенские и еще какой-то член, не помню. Все уговаривали меня во избежание кровопролития отказаться от своих требований и убеждали дать согласие на посылку делегации Главкому. В виду полной неприемлемости и явно намеренной оттяжки я, к 12 часам, отказался продолжать переговоры и направился к войскам. В этот момент совещание признало необходимым выдать мне Калабухова, которого я арестовал и отправил к себе на квартиру. Тут же совещание по вопросу о выполнении второго моего требования - выдачи мне лидеров самостийников, постановило ехать в Раду и потребовать от них сдачи мне.
Прибыв к войскам, состоящим на 3/4 Екатеринодарского гарнизона, я был встречен ими криками "ура", мною был послан в Раду офицер, передавший президиуму мое требование - немедленно выдать мне лидеров и собрать Таманский дивизион охраны Рады для сдачи оружия. В виду с затяжкой с ответом и истечения срока, мною была введена в Раду сотня для занятия караулов и разоружения таманцев. Против Рады была выстроена также сотня. В период процесса безболезненного разоружения ко мне стали являться самостийники, которые тут же арестовывались и отправлялись во дворец. Рада реагировала на все требования сочувственно. В данный момент у меня на квартире сидят: Петр Макаренко, Омельченко, Воропинов, Манжула, Роговец, Феськов, Подтопельный, Жук, Балабас и сын Безкровного; брат Рябовола, Иван Макаренко и Безкровный скрылись и разыскиваются. Дальнейшие аресты производятся.
Таманцы обезоружены и взяты под стражу. Рада выбрала делегацию для посылки Главкому, с изъявлением покорности и с декларативным заявлением об ориентации за Единую Россию, делегация сидит у меня. Обратный мой приезд во дворец сопровождался криками "ура" всего населения. Убедившись в безболезненном окончании операции, атаман решил, что он может оставаться у власти, сочувствия этому со стороны политических деятелей нет, в данное время общая ситуация совершенно не в его пользу. После окончания разговора с Вами, я соединюсь с ставкой, дабы мой последующий совместный с Филимоновым разговор со ставкой, который я вынужден был ему обещать, не дал бы смягчающих решений в ставке".
Я немедленно отдал приказ войскам моей армии.
Военно-полевой суд над Калабуховым уже состоялся, был утвержден генералом Покровским, и на рассвете смертный приговор приведен в исполнение. Над остальными арестованными суда еще не было, о смягчении их участи Рада возбудила ходатайство, послав депутацию к Главнокомандующему. Я телеграфировал генералу Деникину:
"Приказание Ваше № 016722 исполнено - член Парижской конференции Калабухоув арестован и по приговору военно-полевого суда сего числа повешен.
Екатеринодар, 7 ноября 1919 года. Нр 181. Врангель".
От генерала Покровского я проехал в Раду, где к приезду моему собрались все его члены. Я решил в обращении своем к Раде возможно менее касаться политической стороны вопроса, не считая возможным стать в этом всецело на сторону главного командования, политике которого в отношение Кубани я во многом сочувствовать не мог.
Я имел в виду настаивать исключительно на том тяжелом положении, в котором, благодаря борьбе Кубанской Краевой Рады с Главнокомандующим, оказалась моя армия; указать, что борясь с генералом Деникиным, Законодательная Рада не остановилась перед предательством тех сынов Кубани, которые кровью свой обеспечили существование края. Я мог вернуться к армии, лишь обеспечив ей в дальнейшем всемерную поддержку Кубанского войска. Последнее будет возможным лишь, если глава войска - атаман, получит полную мощь.
Встреченный в вестибюле атаманом и председателем правительства, я прошел в зал.
При входе моем вся Рада встала и члены ее, и многочисленная публика, заполнившая трибуны, встретили меня аплодисментами. Атаман, поднявшись на трибуну, приветствовал меня речью (по стенограмме):
"Добро пожаловать! Позвольте мне быть искренним и в этой искренности поведать вам наши тяжелые печали и наше тяжелое горе. Тяжкие испытания переживает сейчас Кубань. Тяжесть ответственности момента особенно глубоко чувствуется народными избранниками, здесь заседающими. Ошибки времени привели к тем событиям, которые тревожат, волнуют и удручают нас. Мы удручены, мы подавлены, в головах и сердцах наших происходящие события отзываются тяжким ударом.
И великое беспокойство внедряется в умы наши. Мы озабочены тем, чтобы армия наша. Вами предводительствуемая, была спокойна и уверена в том, что отцы и братья, которые о них заботятся, не забыли ее. Мы также озабочены тем, чтобы жизнь Кубанского края не омрачалась никакими событиями, чтобы жизнь эта протекала также спокойно и уверенно, как уверенно идет к победам Кавказская армия. Но мы не скроем, что совершающиеся события в последние дни бросают в жизнь искры, которые мы от всей души и сердца хотели бы предотвратить вместе с Вами. Ваше превосходительство, мы искренне, все члены Рады как один, заявляем Вам, что нас волнует участь задержанных членов Краевой Рады. Вы понимаете, что они, недавние сотоварищи по работе, есть плоть от плоти, кость от кости кубанского казачества. Пусть они делали ошибки, пусть заблуждались, но все мы, повторяю, как один человек, каких бы убеждений и взглядов мы ни были, мы не можем без душевного содрогания не волноваться за их судьбу.
Мы, представители народа, обращаемся к Вам с просьбой учесть момент, учесть жертвы, принесенные нами, и, прежде, чем принять решение относительно задержанных членов Краевой Рады, взвесьте всю обстановку, в которой мы живем и которая нас окружает. Рада обращается к Вам от чистого сердца с просьбой освободить их и передать в наши руки. (Крики "просим"). Ваше превосходительство, Краевая Рада сумеет в спокойной деловой обстановке обсудить их деятельность и сумеет вынести и определить им должное. Это наша единственная и горячая просьба.
("Просим").
По окончании речи атамана я взошел на трибуну.
"Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести до Краевой Рады голос моей армии, поведать вам о подвигах непобедимых орлов, во главе которых я с гордостью стою; поведать о нуждах, о болезнях, с полной уверенностью, что Краевая Рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин кубанской земли, поймет эти нужды и, как заботливая мать сыну, который борется на фронте, придет на помощь непобедимым орлам Кавказской армии (аплодисменты).
Господа, давно хотел я поведать о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти он оттого, что были люди, которым это было не на руку. Не раз уже я хотел быть у вас, в тяжелые дни, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, сдерживали напор в десять раз сильнейшего врага, не получая тех подкреплений, которых с болью в сердце ждали. Невзирая на то, что на фронте моем ежечасно победа могла обратиться в поражение, я выбрал свободный день и приехал в Екатеринодар. Здесь я заявил о моем желании посетить законодательную Раду, чтобы в ее лице найти ту помощь, которая необходима была моей армии. Каждый час был дорог: каждый час, который я терял здесь, мог стоить жизни десяткам тысяч кубанских сынов. Но Законодательная Рада не удостоила меня своим приглашением. Я уехал, не получив той помощи, на которую имела право моя армия. ("Позор").
Я снова приехал с генералом Науменко и генералом Покровским. Я приехал к атаману просить его ускорить созыв Краевой Рады, в полной уверенности, что Краевая Рада окажет помощь армии, что Краевая Рада будет той матерью, которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем, открытым вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из которых 50% пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены, среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах Краевой Рады название "непорядочных". ("Позор").
Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из Екатеринодара. Сейчас тех, кто прикрывался именем кубанца, позорил Кубань и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью здесь нет, и я с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам.
Когда великая, когда-то мощная Россия, покрылась потоками крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь на Кубани всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение Кубани, как созидательницы и носительницы новой русской армии великой свободной России, огромно, и это значение не имеет право забыть ни один русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться и чистое, незапятнанное имя Кубани - спасительницы России - стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: "нет"). Неужели то, что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах. Я знаю, что нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я громко говорю тем, которые позорным названием "самостийника-изменника" покрывают Кубань: "Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых кубанских орлов".
С этим я пришел к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией, где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что сделано кровью моих орлов, не было захвачено грязными руками, что все то, что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы оценено по достоинству и суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России".
Отметив все трудности 300-т верстного похода Кавказской армии по калмыцким безводным степям, я продолжал:
"Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку. (Аплодисменты). Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого, что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу. В то время, как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, - в то время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны Кубани и Великой России.
В это время, как на фронте мы вместе деремся и умираем, "добровольцы", "иногородние" и "казаки", здесь идет какое-то "отделение", которого в жизни нет.
В то время, как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы. Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не могу назвать, как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним из тех, которых к счастью сегодня здесь нет, о том, что на фронте приказано арестовать членов рады. Я командующий армией, мимо которого не может пройти ни один приказ - заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не было... Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности ("Ура", аплодисменты). Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта. И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию. Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с корнем, плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью удовлетворены".
Наконец, третье решение намечало арест Калабухова и других сочувствующих ему лиц, предание их военно-полевому суду, а затем переговоры с радой с целью добиться от нее изменения положения об управлении краем. Это решение, наиболее трудное по исполнению, требовало большой твердости, осторожности и ловкости.
Однако, по моему глубокому убеждению, оно в настоящих условиях было единственно правильным.
Я учитывал возможность и того, что генерал Деникин попытается вообще от всякого определенного ответа уклониться, я же считал необходимым обусловить свои действия точными указаниями Главнокомандующего. Быстро развивающиеся события при отсутствии определенных указаний свыше войскам могли ежечасно вызвать вооруженное столкновение. Имея это в виду, я писал Главнокомандующему, что, не получив до указанного срока никакого ответа, предоставляю генералу Покровскосму возможность расправиться с радой по его усмотрению. Мое участие в этом случае было бы ограничено лишь последующими переговорами с радой.
Возможность подобного исхода должна была побудить генерала Деникина дать определенный ответ.
Вместе с тем, я просил Главнокомандующего о включении Кубани в армейский район Кавказской армии.
Я вручил профессору К.Н.Соколову соответствующее письмо на имя помощника Главнокомандующего генерала Лукомского.
"29 октября 1919 года г.Кисловодск.В Кисловодске я нашел много старых знакомых. Здесь же проживала Великая Княгиня Мария Павловна с сыном. Великим Князем Андреем Владимировичем. Я завтракал у нее. Я нашел Великую Княгиню сильно постаревшей и осунувшейся. Она почти не вставала с кушетки. Она и Великий Князь горько жаловались мне на генерала Деникина, который отказывал Великому Князю в возможности служить в армии.
Глубокоуважаемый Александр Сергеевич, Профессор Соколов изложит Вам подробно политическую обстановку в Екатеринодаре и мои соображения о дальнейшем образе действий. В зависимости от решения, которое будет принято Главнокомандующим, прошу до 12 часов дня четверга по прямому проводу передать генералу Науменко для меня в Екатеринодар одну из нижеследующих записок. В зависимости от содержания депеши я приму соответствующие меры:
1. "При сложившейся обстановке выступление Ваше от имени армии в раде считаю недопустимым", - я уезжаю из Екатеринодара, оставляя там генерала Покровского во главе частей и предоставляя ему свободу действий.
2. "При сложившейся обстановке Ваше выступление в раде недопустимо, примите меры к поддержанию полного порядка в частях, находящихся в Екатеринодаре", - я уезжаю из Екатеринодара и требую от генерала Покровского полного невмешательства во внутренние дела Кубани.
3. "Приказываю Вам немедленно принять меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре некоторых лиц, произведя, ежели нужно, арест их и предав военно-полевому суду", - в точности выполняю телеграмму, после чего выступаю в раде.
4. Не получив до указания срока никакого ответа, предоставляю генералу Покровскому принять по его усмотрению меры для устранения из рады нежелательных лиц, после чего выступаю в раде.
Примите уверение в совершенном к Вам уважении П. Врангель".
Великому Князю было чрезвычайно тягостно сидеть без дела, он считал, что его долг, как всякого честного русского человека, принять участие в борьбе за честь и свободу Родины и просил меня ему в этом помочь. Я посоветовал ему написать непосредственно Главнокомандующему.
Вечером он зашел ко мне показать составленное им письмо, которое и отправил в Екатеринодар с состоящим в его распоряжении полковником Кубе.
30-го октября я получил адресованную Главнокомандующему, всем командующим армиями и атаманам телеграмму Кубанского войскового атамана и председателя правительства:
"30 октября 1919 года.Пришедшие в Кисловодск газеты принесли текст речей членов Кубанской Краевой рады.
Кубанский войсковой атаман и кубанское краевое правительство категорически заявляет, что краевое правительство никаких договоров с Меджилисом горских народов не заключало и никого на заключение таких договоров не уполномачивало.
Лица, перечисленные в телеграмме Главнокомандующего Быч, Намитоков, Савицкий и Калабухов были делегированы кубанской краевой радой, а первые два и кубанским краевым правительством. Правительство послало своих делегатов как представителей в состав Российской делегации в Париже в помощь Сазонову, а также для защиты интересов Кубани перед мирной конференцией и для информации. Если названные лица действительно подписали от имени краевого правительства договор с Меджилисом горских народов, о чем краевому правительству и по сие время официально неизвестно, то вопрос о превышении названными лицами данных им полномочий подлежит суждению краевого правительства и существо договора суждению кубанской Краевой Рады, на рассмотрение которой в данный момент вносится. Во всяком случае упомянутые лица являются дипломатическими представителями Кубани и как таковые пользуются неприкосновенностью, почему в случае совершения ими незакономерных действий могут подлежать суду только кубанской Краевой власти, их делегировавшей. Приказ о предании названных лиц военно-полевому суду, является нарушением прав кубанской Краевой власти и глубоко оскорбляет правосознание кубанского народа и не может не отразиться на настроении народа и фронта. Сыны Кубани не запятнали себя изменой, а принесли и несут наибольшие жертвы своей кровью и достоянием для воссоздания России. Кубань в праве требовать срочной отмены телеграммы Вашего Превосходительства Нр 016729 в виду несправедливости обвинения Краевой власти в измене и в виду несомненного исключительного права только Краевой власти судить своих дипломатических представителей.
Нр 3789 Кубанский войсковой атаман Филимонов, Председатель правительства Курганский".
Большинство речей было открыто враждебно генералу Деникину и "добровольцам".
Упрекая Главнокомандующего в несправедливости в отношении казаков, в желании использовать их лишь, как пушечное мясо, поставив во главе большинства кубанских частей начальников не кубанцев, Макаренко позволил себе возмутительную фразу: "у нас во главе кубанских войск нет ни одного порядочного генерала..." Фраза эта вызвала крики протеста.
31-го октября я получил телеграмму Главнокомандующего:
"Приказываю Вам немедленно привести в исполнение приказание мое Нр 016729 и принять по Вашему усмотрению все меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре, входящем в Ваш армейский район.Руки у меня были развязаны.
1 ч. 50 мин. 31/10.19. Нр 014598 Деникин".
В этот же день прибыл ко мне генерал Науменко. Мы подробно обсудили дело.
Генерал Покровский должен был произвести аресты Калабухова и ряда других лиц и немедленно предать их военно-полевому суду, каковой должен был быть сформирован при имеющейся у него бригаде полковника Буряка. Дабы не ставить атамана в тяжелое положение и тем еще более осложнить вопрос, я просил генерала Науменко переговорить от моего имени с генералом Филимоновым и постараться убедить его сложить с себя атаманское звание.
Я тут же написал соответствующее предписание генералу Покровскому, которое и передал генералу Науменко для вручения его генералу Покровскому лишь после того, как атаман примет решение:
"Генералу Покровскому.
Мною получена следующая телеграмма Главнокомандующего: "Приказываю Вам немедленно привести в исполнение приказание мое Нр 016729 и принять по Вашему усмотрению меры к прекращению преступной агитации в Екатеринодаре, входящем в Ваш армейский район. 1 ч. 50 мин. 31 октября. Нр 014598. Деникин". Во исполнении изложенного приказываю Вам с получением сего арестовать члена Парижской конференции Калабухова, а равно всех тех лиц, из числа намеченных Вами, деятельность коих имеет определенные признаки преступной агитации, в связи с текущим политическим моментом. Арестованных лиц немедленно предайте военно-полевому суду, каковой сформируйте при бригаде полковника Буряка и приговор суда приведите в исполнение безотлагательно.
Кисловодск, 31 октября, №162. Врангель".
Сообщая об этом Главнокомандующему, я доносил:
"Приказание будет вручено генералу Покровскому по подаче войсковым атаманом в отставку, что ему одновременно с сим дан совет сделать. Кисловодск, 31 октября, №163. Врангель".Одновременно я телеграфировал войсковому атаману:
"Оскорбительные выражения, допущенные нынешним председателем Краевой Рады по отношению старших войсковых начальников и безнаказанное присутствие среди членов Краевой Рады лиц, объявленных приказом Главнокомандующего изменниками и преданных им военно-полевому суду, лишают меня возможности воспользоваться Вашим приглашением - посетить Краевую Раду. При настоящих условиях посещение мною Краевой Рады несовместимо с достоинством ни моим лично, ни армии, во главе которой я стою.1-го ноября я получил посланное через полковника Лебедева приказание Главнокомандующего:
Кисловодск, 30 октября, Нр 559. Врангель".
"Предлагаю Вам по обсуждении вопроса с кубанским войсковым атаманом привести в исполнение мое приказание по телеграмме № 016729 в отношении Калабухова. Если представится необходимым, Калабухов может быть для осуждения препровожден в Таганрог.К пакету была приложена записка генерала Лукомского:
Генерал-лейтенант Деникин".
"29 октября 1919 года. Глубокоуважаемый Петр Николаевич!Все распоряжения были отданы, мне оставалось лишь ждать.
Главнокомандующий с изложенным в Вашем письме согласен. В добрый час!
Глубоко Вас уважающий А. Лукомский".
2-го ноября я получил телеграмму председателя Краевой Рады Макаренко, в ответ на приветственную телеграмму, посланную мною Краевой Раде из Царицына.
"2-го ноября 1919 года.Телеграмма эта разошлась с моей.
Кубанская Краевая Рада в Вашем лице приносит глубокую благодарность за приветствие доблестной, предводимой Вами армии. Безмерно ценя мужество и неувядаемую стойкость сынов Кубани, Рада со своей стороны приложит все усилия к облегчению их настоящего ратного подвига и дальнейшего славного пути.
Заместитель председателя Краевой Рады. Макаренко".
3-го ноября я получил рапорт генерала Покровского, извещавшего о вручении ему посланного через генерала Науменко предписания.
Наконец, 6-го утром генерал Покровский вызвал меня к аппарату и сообщил мне следующее:
"Ультиматум был мною предъявлен вчера, срок истекал к 12 часам дня. Сущность ультиматума Вам известна. От 9,5 до 12 велась торговля. На совещании у атамана присутствовали: Сушков, Скобцов, Горбушин оба Успенские и еще какой-то член, не помню. Все уговаривали меня во избежание кровопролития отказаться от своих требований и убеждали дать согласие на посылку делегации Главкому. В виду полной неприемлемости и явно намеренной оттяжки я, к 12 часам, отказался продолжать переговоры и направился к войскам. В этот момент совещание признало необходимым выдать мне Калабухова, которого я арестовал и отправил к себе на квартиру. Тут же совещание по вопросу о выполнении второго моего требования - выдачи мне лидеров самостийников, постановило ехать в Раду и потребовать от них сдачи мне.
Прибыв к войскам, состоящим на 3/4 Екатеринодарского гарнизона, я был встречен ими криками "ура", мною был послан в Раду офицер, передавший президиуму мое требование - немедленно выдать мне лидеров и собрать Таманский дивизион охраны Рады для сдачи оружия. В виду с затяжкой с ответом и истечения срока, мною была введена в Раду сотня для занятия караулов и разоружения таманцев. Против Рады была выстроена также сотня. В период процесса безболезненного разоружения ко мне стали являться самостийники, которые тут же арестовывались и отправлялись во дворец. Рада реагировала на все требования сочувственно. В данный момент у меня на квартире сидят: Петр Макаренко, Омельченко, Воропинов, Манжула, Роговец, Феськов, Подтопельный, Жук, Балабас и сын Безкровного; брат Рябовола, Иван Макаренко и Безкровный скрылись и разыскиваются. Дальнейшие аресты производятся.
Таманцы обезоружены и взяты под стражу. Рада выбрала делегацию для посылки Главкому, с изъявлением покорности и с декларативным заявлением об ориентации за Единую Россию, делегация сидит у меня. Обратный мой приезд во дворец сопровождался криками "ура" всего населения. Убедившись в безболезненном окончании операции, атаман решил, что он может оставаться у власти, сочувствия этому со стороны политических деятелей нет, в данное время общая ситуация совершенно не в его пользу. После окончания разговора с Вами, я соединюсь с ставкой, дабы мой последующий совместный с Филимоновым разговор со ставкой, который я вынужден был ему обещать, не дал бы смягчающих решений в ставке".
Я немедленно отдал приказ войскам моей армии.
"ПРИКАЗ Кавказской армии № 557.В тот же вечер я выехал в Екатеринодар. На вокзале я встречен был войсковым атаманом, чинами войскового штаба, походным атаманом, генералом Покровским и многочисленными депутациями. Почетный караул был выставлен от Гвардейского казачьего дивизиона. Верхом, в сопровождении генерала Покровского и чинов моего штаба, я проехал на квартиру генерала Покровского по улицам, где шпалерами выставлены были войска - полки бригады полковника Буряка, юнкерское училище, части местного гарнизона. Отданный мною вчера приказ уже был отпечатан и расклеен на стенах домов в большом количестве экземпляров. Я рассчитывал, что торжественная встреча должна произвести на членов Рады, особенно на серую часть их, должное впечатление.
6-го ноября 1919 года. Г. Кисловодск.
Прикрываясь именем кубанцев, горсть предателей, засев в тылу, отреклась от Матери-России. Преступными действиями своими они грозили свести на нет все то, что сделано сынами Кубани для возрождения Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь. Некоторые из них дошли до того, что заключили преступный договор с враждебными нам горскими народами, договор предания в руки врага младшего брата Кубани - Терека. Пытаясь развалить фронт, сея рознь в тылу и затрудняя работу атамана и правительства в деле снабжения и пополнения армии, преступники оказывали содействие врагам России, той красной нечисти, которая год тому назад залила Кубань кровью. Как командующий Кавказской армией, я обязан спасти армию и не допустить смуты в ее тылу.
Во исполнении отданного мною приказания командующим войсками тыла армии генералом Покровским взяты под стражу и преданы военно-полевому суду в первую голову двенадцать изменников. Их имена: Калабухов, Безкровный, Макаренко, Манжула, Омельченко, Балабас, Воропинов, Феськов, Роговец, Жук, Подтопельный и Гончаров.
Пусть запомнят эти имена те, кто пытался бы идти по их стопам.
Генерал Врангель".
Военно-полевой суд над Калабуховым уже состоялся, был утвержден генералом Покровским, и на рассвете смертный приговор приведен в исполнение. Над остальными арестованными суда еще не было, о смягчении их участи Рада возбудила ходатайство, послав депутацию к Главнокомандующему. Я телеграфировал генералу Деникину:
"Приказание Ваше № 016722 исполнено - член Парижской конференции Калабухоув арестован и по приговору военно-полевого суда сего числа повешен.
Екатеринодар, 7 ноября 1919 года. Нр 181. Врангель".
От генерала Покровского я проехал в Раду, где к приезду моему собрались все его члены. Я решил в обращении своем к Раде возможно менее касаться политической стороны вопроса, не считая возможным стать в этом всецело на сторону главного командования, политике которого в отношение Кубани я во многом сочувствовать не мог.
Я имел в виду настаивать исключительно на том тяжелом положении, в котором, благодаря борьбе Кубанской Краевой Рады с Главнокомандующим, оказалась моя армия; указать, что борясь с генералом Деникиным, Законодательная Рада не остановилась перед предательством тех сынов Кубани, которые кровью свой обеспечили существование края. Я мог вернуться к армии, лишь обеспечив ей в дальнейшем всемерную поддержку Кубанского войска. Последнее будет возможным лишь, если глава войска - атаман, получит полную мощь.
Встреченный в вестибюле атаманом и председателем правительства, я прошел в зал.
При входе моем вся Рада встала и члены ее, и многочисленная публика, заполнившая трибуны, встретили меня аплодисментами. Атаман, поднявшись на трибуну, приветствовал меня речью (по стенограмме):
"Добро пожаловать! Позвольте мне быть искренним и в этой искренности поведать вам наши тяжелые печали и наше тяжелое горе. Тяжкие испытания переживает сейчас Кубань. Тяжесть ответственности момента особенно глубоко чувствуется народными избранниками, здесь заседающими. Ошибки времени привели к тем событиям, которые тревожат, волнуют и удручают нас. Мы удручены, мы подавлены, в головах и сердцах наших происходящие события отзываются тяжким ударом.
И великое беспокойство внедряется в умы наши. Мы озабочены тем, чтобы армия наша. Вами предводительствуемая, была спокойна и уверена в том, что отцы и братья, которые о них заботятся, не забыли ее. Мы также озабочены тем, чтобы жизнь Кубанского края не омрачалась никакими событиями, чтобы жизнь эта протекала также спокойно и уверенно, как уверенно идет к победам Кавказская армия. Но мы не скроем, что совершающиеся события в последние дни бросают в жизнь искры, которые мы от всей души и сердца хотели бы предотвратить вместе с Вами. Ваше превосходительство, мы искренне, все члены Рады как один, заявляем Вам, что нас волнует участь задержанных членов Краевой Рады. Вы понимаете, что они, недавние сотоварищи по работе, есть плоть от плоти, кость от кости кубанского казачества. Пусть они делали ошибки, пусть заблуждались, но все мы, повторяю, как один человек, каких бы убеждений и взглядов мы ни были, мы не можем без душевного содрогания не волноваться за их судьбу.
Мы, представители народа, обращаемся к Вам с просьбой учесть момент, учесть жертвы, принесенные нами, и, прежде, чем принять решение относительно задержанных членов Краевой Рады, взвесьте всю обстановку, в которой мы живем и которая нас окружает. Рада обращается к Вам от чистого сердца с просьбой освободить их и передать в наши руки. (Крики "просим"). Ваше превосходительство, Краевая Рада сумеет в спокойной деловой обстановке обсудить их деятельность и сумеет вынести и определить им должное. Это наша единственная и горячая просьба.
("Просим").
По окончании речи атамана я взошел на трибуну.
"Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание довести до Краевой Рады голос моей армии, поведать вам о подвигах непобедимых орлов, во главе которых я с гордостью стою; поведать о нуждах, о болезнях, с полной уверенностью, что Краевая Рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин кубанской земли, поймет эти нужды и, как заботливая мать сыну, который борется на фронте, придет на помощь непобедимым орлам Кавказской армии (аплодисменты).
Господа, давно хотел я поведать о подвигах моих орлов, но, к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас. Не мог дойти он оттого, что были люди, которым это было не на руку. Не раз уже я хотел быть у вас, в тяжелые дни, когда, истекая кровью, выбиваясь из последних сил, кубанские орлы, прикрывая грудью родную землю, сдерживали напор в десять раз сильнейшего врага, не получая тех подкреплений, которых с болью в сердце ждали. Невзирая на то, что на фронте моем ежечасно победа могла обратиться в поражение, я выбрал свободный день и приехал в Екатеринодар. Здесь я заявил о моем желании посетить законодательную Раду, чтобы в ее лице найти ту помощь, которая необходима была моей армии. Каждый час был дорог: каждый час, который я терял здесь, мог стоить жизни десяткам тысяч кубанских сынов. Но Законодательная Рада не удостоила меня своим приглашением. Я уехал, не получив той помощи, на которую имела право моя армия. ("Позор").
Я снова приехал с генералом Науменко и генералом Покровским. Я приехал к атаману просить его ускорить созыв Краевой Рады, в полной уверенности, что Краевая Рада окажет помощь армии, что Краевая Рада будет той матерью, которая позаботится о своих сынах. Я выехал с фронта с сердцем, открытым вам. По дороге я прочитал, что вожди Кавказской армии, те вожди, из которых 50% пролили кровь свою за родную Кубань, были по 15 раз ранены, среди которых почти не осталось целых, эти вожди заслужили в стенах Краевой Рады название "непорядочных". ("Позор").
Я не мог просить помощи и вынужден был, не побывав у вас, уехать из Екатеринодара. Сейчас тех, кто прикрывался именем кубанца, позорил Кубань и, засев в тылу, отрекся от общей Матери-России, к счастью здесь нет, и я с открытым сердцем и полной уверенностью обращаюсь к вам.
Когда великая, когда-то мощная Россия, покрылась потоками крови и разорением, когда обезумевший народ грабил и жег родную землю, здесь на Кубани всколыхнулось русское народное сознание, здесь нашли убежище и приют все те, кто не потерял в сердце своем веру в возможность спасения Великой России, все те, у кого честь и совесть еще не умерли. Значение Кубани, как созидательницы и носительницы новой русской армии великой свободной России, огромно, и это значение не имеет право забыть ни один русский человек. И вот все то, что сделала Кубань ценою потоков крови в деле воссоздания Великой России, все то, за что десятки тысяч кубанцев пролили свою кровь, все это стало забываться и чистое, незапятнанное имя Кубани - спасительницы России - стало черниться грязными руками тех, кто мелкое свое честолюбие ставил выше блага Родины. Все больше и больше раздается голос, обвиняющий Кубань в какой-то самостийности и в измене России. Неужели Кубань отреклась от России (с мест: "нет"). Неужели то, что говорилось от имени Кубани, все это живет в ваших сердцах. Я знаю, что нет. И здесь, среди вас, от имени моей армии, которая дала мне право говорить потому, что я с ней сроднился и что я с ней составляю одно, я громко говорю тем, которые позорным названием "самостийника-изменника" покрывают Кубань: "Это неправда. Вы не имеете права змеиный шип, который раздавался в тылу армии, принять за клик непобедимых кубанских орлов".
С этим я пришел к вам. Я хотел заявить вам, что как командующий армией, где служат ваши сыны и ваши братья, я вправе требовать, чтобы то, что сделано кровью моих орлов, не было захвачено грязными руками, что все то, что сделано ими для воссоздания Великой, Единой, Неделимой России, было бы оценено по достоинству и суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернит великое дело, сделанное Кубанью для спасения России".
Отметив все трудности 300-т верстного похода Кавказской армии по калмыцким безводным степям, я продолжал:
"Предвидя удар сильнейшего врага, я послал телеграмму войсковому атаману и правительству, прося помощи. Я должен засвидетельствовать, что и атаман, и правительство неизменно оказывали мне полную поддержку. (Аплодисменты). Они все хотели сделать, но не могли, и не могли оттого, что вопросы, от которых зависела жизнь десятков тысяч сынов Кубани вопросы эти затемнялись партийными раздорами и недостойной борьбой в тылу. В то время, как мы на фронте не знали, что такое черноморцы и линейцы, ибо мы знаем одних сынов Кубани, где черноморцы и линейцы рядом смешивают кровь свою на полях сражений и делят последний кусок, - в то время здесь сеется рознь между черноморцами и линейцами, как будто бы все они не сыны Кубани и Великой России.
В это время, как на фронте мы вместе деремся и умираем, "добровольцы", "иногородние" и "казаки", здесь идет какое-то "отделение", которого в жизни нет.
В то время, как мы, генералы, хорунжие, войсковые старшины и казаки составляем одну семью, здесь объявляют о том, что войну ведут генералы. Еще недавно здесь, с этой кафедры, раздавались речи, которые я иначе не могу назвать, как провокацией. Вы помните, вероятно, речь, сказанную одним из тех, которых к счастью сегодня здесь нет, о том, что на фронте приказано арестовать членов рады. Я командующий армией, мимо которого не может пройти ни один приказ - заявляю вам, что это ложь. Этого никогда не было... Я не политик, а солдат и казак, уважаю казачьи вольности ("Ура", аплодисменты). Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но, как командующий армией, я обязан спасти ее и отвечаю за целость моего фронта. И я не могу допустить, чтобы в тылу кучка изменников расшатывала бы мой фронт и недостойным политиканством своим заставляла бы голодать мою армию. Вот почему я просил командующего войсками тыла генерала Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России, кто позорит Кубань. Это им сделано, и я глубоко верю в то, что теперь, когда изъяты, вырваны с корнем, плевелы, ваша мудрость подскажет вам верный путь к тому, чтобы нужды моей армии, моих орлов, ваших сынов и братьев были бы полностью удовлетворены".