Врублевская Галина Владимировна. Поцелуев мост

   Все это суета сует, Леночка. – Матвей отхлебнул чаю из выигранной им когда-то красной кружки (ее он притащил из дома после неудачного розыгрыша в шуточной лотерее), приготовил бутерброд с сыром. – Если ты уверена в правоте своего дела, должна продолжать его, не обращая внимания на возню вокруг. Всегда были и будут люди-комары, живущие чужой кровью. Все в руках Божьих. Надо молиться, чтобы Бог укрепил дух и дал силы противостоять недругам.
   – Но у меня нет этих сил!
   – Тогда отступись, продай галерею или закрой.
   Разговор слепого с глухим! Я отодвинула недоеденный бутерброд и пошла в ванную. Может, вода успокоит мои тревоги? Следом протиснулся Матвей. Он надел на руку махровую рукавичку и начал бережно омывать меня. И куда-то далеко отступил внешний мир с его борьбой, жестокостью, чужеродностью. Затем, ополоснув под душем, Матвей закутал меня в махровую простыню, обтер и едва ли не на руках переместил в спальню. Часы показывали начало одиннадцатого, спать еще не хотелось. Матвей и не дал мне заснуть. Тут же осыпал нежными поцелуями, окончательно лишившими меня способности думать и переживать. Наши тела сорвались с поводка разума. Когда в следующую секунду я взглянула на часы, было уже полдвенадцатого! Счастливый час пролетел как одно мгновение.

Глава 15

   Тучи сгущались над моей головой. Но откуда дует ветер, оставалось неясным. Подметная статейка, пикет озлобленных старушек… Что дальше? Пока никто не предъявил конкретных требований, не назвал себя. Неизвестность – хуже всего. Я не могла ни работать, ни спокойно жить. За каждым деревом мне мерещилась тень, я вздрагивала от телефонных звонков и стука в дверь. Потому совсем не удивилась, когда однажды в галерее появился незнакомый мальчик и вручил мне конверт без обратного адреса.
   Посыльный ничего не пояснил. Переминаясь с ноги на ногу, сказал лишь, что письмо велела передать какая-то тетенька на улице. Описать женщину не смог или не захотел. Я дрожащими пальцами надорвала конверт и вынула тонкий листок. Текст был без подписи, напечатан на компьютере. Прочитав его, я облегченно улыбнулась. Требование анонима было не столько грозным, сколько комичным. Выставлялся один-единственный запрет – Игорь Дмитриевич Князев не должен появляться в моей галерее. При невыполнении требования аноним угрожал стереть галерею с лица земли. Просто вопль параноика! Значит, предыдущие гадости – не акция конкурентов по цеху, не происки нормалистов. Опять женский след? Но тогда поиск подозреваемых сужается – Ольга или Вероника.
   Игорю так и не удалось проследить всю цепочку от заказчиков до исполнителей. Автор злокозненной статьи остался неизвестен, как и заказчик. В редакции сказали, мол, не имеют к "материалу никакого отношения. Статья размещена на коммерческой основе, на правах рекламы. Очень часто рекламодатель выступает под вымышленным именем и оставляет липовые данные. Так случилось и на этот раз. В подтверждение своих слов о непричастности к истории редактор показал Игорю микроскопическую звездочку под статьей – значок рекламы. Затем развернул последнюю страницу и ткнул пальцем в примечание на нижней строке, поясняющее, что ответственности за рекламу редакция не несет. Судя по всему, решили мы, автор письма и неизвестный заказчик рекламы – одно лицо.
   Я позвонила Игорю и сообщила о содержании письма. Я беспокоилась не только за свою галерею, но и за его дела. Игорь остался почти спокоен, однако мы пришли к соглашению о том, что временно ему лучше не появляться здесь. Теперь, когда источник пакостей почти выявлен, разумнее выйти на него и по-хорошему договориться, а не лезть на рожон.
   Прекращение визитов Игоря в нашу галерею поначалу расстроило Ренату, но и она нашла компромисс разумным. Однако встречи влюбленных голубков не прекратились. Просто они происходили в других местах. И по словам Ренаты, приняли новый оттенок. Порой опасность только обостряет чувства любящих.

***

   Поток посетителей, возросший после выхода зловредной статьи, пошел на убыль. Рената шутила, не поругать ли нам самим себя, чтобы вновь возбудить интерес к галерее. Разумеется, я возражала.
   В то время как у нас наступило затишье, нормалисты пребывали на пике активности. До выборов президента и попутно депутатов-муниципалов оставалось несколько дней. Победа действующего президента на главный пост страны сомнению не подвергалась, а вот шанс Коровца пройти в муниципальной совет был невелик. Слишком юный возраст кандидата работал против него – народ не доверяет молодым. Следуя подсказке политтехнологов, Анатолий Коровец попросил о помощи Матвея. Так иные кандидаты высокого полета привлекают во время предвыборной кампании известных артистов, обращая народную любовь к ним в голоса избирателей. Невозмутимый, рассудительный, живущий в ладу с самим собой и с Богом, охранник фонда нормалистов приглянулся избирателям. Матвей сидел на своем обычном месте у входа перед стеклянным ящиком, куда прежде люди бросали пожертвования на избирательную кампанию. В последние дни перед выборами сбор денег был прекращен. Теперь Матвей предлагал всем заходящим к нормалистам избирателям опустить в прозрачный куб свои наказы и пожелания будущему депутату. Попутно разговаривал с людьми на житейские темы и расписывал Коровца как активного и порядочного человека, достойного кандидата.
   Я пеняла Матвею: как он может расхваливать Коровца, зная, что парень нечист на руку. Матвей с беспечной улыбкой отвечал, что не видит особой разницы в том, кто будет заправлять в муниципальных органах. И неизменно напевал песенку Окуджавы: «Дай жаждущему власти навластвоваться всласть».
   Агитаторская работа Матвея обернулась неожиданным для технологов эффектом. Расположение людей к добродушному охраннику не прибавило очков молодому бойкому кандидату, но направило мысли избирателей в новое русло. Группа немолодых женщин предложила Матвею выставить свою кандидатуру. Женщины заверяли, что охотно проголосуют за него. Но регистрация кандидатов давно закончилась, да и не входило в намерение Матвея самому избираться в органы. Власть ничуть не привлекала его. Матвей неизменно призывал голосовать за своего шефа, портретами которого были обклеены стены ближайших домов.
   Неожиданная популярность Матвея среди женщин-избирательниц придала ему вес и в глазах Татьяны. В разговорах со мной она постоянно расхваливала его. Говорила о том, какой он замечательный, верующий, в быту неприхотливый, к тому же холостой, – тоже редкость в наше время. Все его достоинства я давно оценила и без помощи Татьяны. Однако теперь разглядела в своем избраннике и новые качества. Я заметила в нем природный ум, припорошенный пылью беспечности «блаженного мужичка». А его снисходительное, но доброе отношение к Анатолию Коровцу, любить которого не имелось ни малейших оснований, было хрестоматийно христианским. Прежде таких беззаветных альтруистов я не встречала.
   Матвей просто излучал любовь. Его глаза светились добротой и теплом, когда он смотрел на меня. И самая чудесная улыбка в мире тоже предназначалась мне. Матвей подстраивался ко мне во всем: готовил любимые мною кушанья, выбирал приятные ароматы, будь то чай или лосьон для бритья, искал кассеты с записью подходящих мне песен. Не всегда попадал в яблочко, но старался изо всех сил. Он умел почувствовать мое настроение и поправить его, не произнося ни слова. Какая женщина не мечтает оказаться на моем месте? И Рената смеет говорить, будто я не выдержу ежеминутного присутствия Матвея и трех дней! Очень скоро, когда не будет никаких треволнений, думаю, наши отношения станут еще гармоничнее.
   Миновал день выборов. Как и предполагалось, глава государства утвердился на новый срок. Все вокруг как-то сразу успокоились, перестали трещать о политике и полностью окунулись в личную жизнь. Обиженным на весь мир был только Коровец. В декабре он проиграл думские выборы, а теперь остался за бортом муниципальных. Ни заигрывания с избирателями, ни поддержка Матвея не помогли. Коровец укорял неблагодарных стариков, мол, даром продуктовые наборы получили, однако кинули благодетеля. В округ прошел другой кандидат, бывший военный. Избиратели оценили погоны выше, чем подачки молодого кандидата.
   Матвей продолжал дежурить на вахте и успокаивал шефа каждый раз, как тот жаловался ему. Говорил, что Толик получил опыт, а в жизненном путешествии ничего напрасным не бывает. Напоминал, что в жизни есть много других достойных занятий, помимо политики. В общем, Матвей неизменно придерживался своих взглядов. Но Коровец не разделял их.
   – Эти старухи еще локти кусать будут, что отдали свои голоса полковнику, а не мне, – грозил он.
   Вскоре после выборов Коровец и Гальчик сыграли громкую свадьбу. Галя, потупив взор, сообщила мне, что ее жених хочет, чтобы на обряде были только свои. Свои – это нормалисты. Никто из галерейщиков приглашен не был. Мы только слышали, как два дня кряду внизу громыхала музыка, да пьяные гости иной раз любопытства ради забредали на наш этаж. Матвей, по просьбе своего начальника, гонял музыку и был на подхвате. Вечерами возвращался домой подшофе, однако на ногах держался твердо. Он рассказывал мне то, до чего, в общем-то, мне уже не было дела. О родителях Толика и Гальчика, приглашенных на свадьбу. О том, что они быстро нашли общий язык и одобрили выбор своих детей. И о том, что гости были единодушны, ругая олигархов и просто обеспеченных людей. Мать Гали не к месту вспомнила меня с моей галереей, как пример барыньки и иждивенки. Два дня я слушала откровения Матвея. Честно скажу, все это было мне неприятно.
   – Матвей, мне бы не хотелось, чтобы ты и дальше оставался у этих завистников. На следующей неделе я улетаю в Германию. Мне было бы спокойнее, если бы ты присматривал за галереей. Мне так нужен надежный помощник!
   – Твоя правда, Леночка. Я предупрежу Коровца о своем уходе. Но несколько дней мне придется дежурить у него, пока он мне замену подыщет.
   – Чудненько. И больше, прошу тебя, никаких репортажей об их свадьбе. Кто что сказал, мне неинтересно. Это их жизнь.
   Однако на третий день репортаж Матвея не понадобился бы в любом случае. Я сама стала свидетельницей происходящих событий. Подогретые вином и воинственными разговорами свадебные гости толпой нагрянули в мою галерею. Матвей в одиночку не смог противостоять их напору. Пьяные ворвались в наш зал, перевернули корзинки с букетами из цветных бумажных полосок – нашу книгу отзывов, сдернули со стен какие-то картины, принялись плевать на скульптуру Ренаты. Кто-то уже расстегнул ширинку, собираясь помочиться на нее. И тут Матвей вступил в неравный бой. Схватив табуретку, он поднял ее над головой, смело пошел на толпу громил со словами:
   – Всем стоять на месте! Кто двинется, хребет переломаю.
   Главный буян, пьяно осклабясь, попятился назад. Затихли и остальные. Матвей опустил табуретку и четко, по-военному отдал следующую команду:
   – А теперь кру-угом, ать-два!
   Пьяная свадьба притихшей толпой потекла прочь.
   Я подошла к Матвею. Он весь дрожал. На лбу выступила испарина. Таким я его еще не видела. Дрожащими руками он пытался раскурить папиросу. Я взяла у него зажигалку и поднесла огонь.
   – Успокойся, Матюша. Как лихо ты прогнал их. Я и не знала, что ты можешь управлять толпой. У тебя сильный характер!
   Нет, я не слишком силен. Тут такая хитрость: мощь сильного врага обратить против него самого. Меня этому секрету один монах научил. Видишь, пригодилось. Не мог же я позволить им гадить в твоей галерее!
   – Главное, удалось спасти работу Ренаты. Уже второй раз ты в роли ее защитника выступаешь. Тогда, на улице, и…
   – Но в тот раз я опоздал. Сегодня, кажется, появился вовремя. Посмотри-ка, серьезных повреждений нет?
   Мы с Матвеем обошли скульптурную композицию кругом и не отметили больших утрат. Правда, куртки и джинсы, сшитые из обычной ткани, были изрядно загрязнены. Мы с Матвеем принялись осторожно стягивать их. Сделать это оказалось нетрудно – на одежде имелись дополнительные разрезы, что облегчало раздевание. Матвей впервые увидел фигуры обнаженными:
   – Смотри-ка, и мужское естество у парня топорщится. Все как в жизни. Целуется и нагревается одновременно.
   – Рената говорила, что в этом и заключается суперреализм. Даже под одеждой должна быть правда.
   – Согласен с ее постулатом. Правда не может быть одна для внешнего использования, а другая для внутреннего. Правда всегда одна.
   – Это закон искусства. И книги так пишут. В любом намеке читатель должен узнавать жизнь. Скажем, любовную сцену автор может скрыть покровом целомудрия, а мы видим, что «естество топорщится».
   А у девушки, смотри-ка, соски как вишенки набухли! – продолжал изумляться Матвей. – Под одеждой абсолютно незаметно. Да… Высший класс!
   Я сложила одежду персонажей в кучку, решив позднее постирать ее. Затем еще некоторое время мы смотрели на сомкнутые в поцелуе рты временно обнаженных фигур, а потом, не сговариваясь, потянулись друг к другу. Я почувствовала, как в груди заиграли иголочки невидимых токов. И где-то в складках одежды Матвея я почувствовала его оживающее естество. В следующую минуту мы оказались на веранде, где старый тюфячок Ренаты принял наши горячие тела.
 
   Прошло две недели, как мы получили анонимное послание, а Игорь так и не разобрался с ним. Я уезжала в Германию, оставив мастерскую на Матвея и Ренату. Увы, оба были не слишком надежным прикрытием…

***

   Встреча с дочерью в Германии прошла замечательно. Я уже бывала у нее в Ганновере, чистом, просторном, по немецким меркам, городе. Женечка с мужем живут в приличной трехкомнатной квартире в центре. Дочка не работает, занимается ребенком. Я видела малыша, когда он только родился. Теперь он превратился в крепенького, жизнерадостного мальчика, говорящего на двух языках – немецком и русском. Но он пока еще не осознавал, что двуязычен. Принимал жизнь, свое окружение совершенно естественно. Такова данность. Мама с папой говорят так, а дети в скверике иначе. И малыш старался найти общий язык со всеми. Тем более, что и родители общались на двух языках.
   Зять Михаил работал в крупном техническом концерне и имел приличную зарплату. У них две машины и все, что нужно для безбедной жизни.
   – Не скучаешь по России, Женечка? – спросила я.
   – В России или здесь, разница невелика. Здесь, конечно, с бытом полегче, но…
   – Что «но»?
   – Миша с головой ушел в работу, я его почти не вижу. И он, кажется, перестал обращать на меня внимание.
   – Как же у вас образовался сынок? – пошутила я.
   – Между его поездками и командировками.
   Зятя и сейчас не было дома, внук строил замок из кубиков и жался к матери. Меня, бабушку, он своей не признавал. Я чувствовала себя виноватой, что тоже не ощущаю себя бабушкой. И, каюсь, уже скучала без Матвея.

Глава 16

   Дома, в Питере, все было спокойно, хотя одна новость насторожила меня: на вахте у нормалистов на месте Матвея уже сидел новый охранник. Я узнала его туповатое лицо, с прямой челкой на лбу, такой неуместной для мужчины средних лет. Брат Ольги Князевой, тот самый, что царапнул Игоря ножичком на карнавале. Он смотрел мимо меня так, будто мы незнакомы, хотя какое-то время, пусть давно, мы работали в одном издательстве.
   – Здравствуйте, Алексей.
   – Здрасте.
   – Значит, вы теперь здесь работаете?
   – Как видите.
   Зачем этот малоприятный мужчина оказался в такой близости от галереи? Случайность или целенаправленное присутствие? Мое беспокойство усилилось, когда Татьяна сообщила, что выявились-таки злопыхатели, атакующие нашу галерею. Мое подозрение подтвердилось – не конкуренты из других галерей и не соседи-нормалисты, поборники патриархальных ценностей, досаждали нам статьями и пикетами. Мой вечный враг, покинутая сто лет назад Игорем его бывшая жена Ольга затеяла весь этот сыр-бор. Но как хитроумно она все организовала! Как точно подобрала сообщницу – нынешнюю жену Игоря, Веронику. Вряд ли можно было сыскать двух столь разных женщин: напористая, как танк, Ольга и элегантная Вероника, неизменно держащая в узде свои эмоции. Однако расчетливость Вероники, имеющей здесь свой интерес, и обеспечила успех затеянного Ольгой мероприятия. Подробности заговора излагал мне расстроенный Игорь. Он заехал в галерею утром, когда Рената, еще во власти Морфея, сладко посапывала на своей веранде, служащей спальней и мастерской одновременно. Как и многие люди богемы, она оживала лишь к середине дня.
   Мы сидели с Игорем в читалке, самой уютной комнатке моего заведения, в удобных, мягких креслах. Я заварила кофе, выставила кексы на журнальный столик. Мы оба радовались нашей встрече.
   – Ты загорела. Будто из Египта прилетела, а не из Германии.
   – В Европу весна на месяц раньше приходит.
   – А у нас, заметь, все кругом тает.
   – Апрель! У меня всегда весной настроение поднимается.
   – Глазки твои счастьем светятся. Видно, хорошо отдохнула.
   – Да, неплохо. Так не хочется возвращаться к делам! А спокойной жизни, похоже, не предвидится. Ты видел Алексея на вахте у нормалистов? Как он посмел здесь угнездиться, когда происки его сестрицы разоблачены? Кстати, Татьяна меня удивила вестью, что Ольга и Вероника выступили единым фронтом. Просто не верится, что мой успех им покоя не дает!
   – Ты, Лена, заблуждаешься. Их стрелы на меня направлены, но задели тебя. Я в очередной раз виноват перед тобой, поэтому приехал объясниться.
   – Ты?
   Ну да. Вероника проявила такую прыть, чтобы добиться от меня согласия на развод и разрешения увезти ребенка в Америку. А Ольга бескорыстно твоей растерянностью наслаждалась. Тут ты права, для нее тебе насолить – милое дело. Хотя за ней еще братец стоит. Теперь, когда я в завещании отписал Ренате солидный куш, оба локти кусают. Алексей понял, что даже смерть моя им выгоды не принесет. Я хорошо подстраховался.
   – И каким же образом их проделки раскрылись?
   – Вероника сама объявилась, вскоре после твоего отъезда выдвинула мне свои требования, ну а Ольга, пользуясь случаем, приличную сумму из меня вытянула.
   – Ты пошел, Игорь, на уступки из-за меня?
   – Бабы точно рассчитали, что я тебя в обиду не дам. Хоть наши пути с тобой и разошлись, ты для меня – не пустое место. Ты, Лена, мой лучший друг.
   Я допила кофе, отодвинула чашечку. В груди потеплело, то ли от кофе, то ли от слов Игоря. В мире немного отыщется людей, кого заботят наши печали. Но я взяла себя в руки, негоже поддаваться чарам старого обольстителя. Придав голосу твердость, я произнесла:
   – Зря, Игорь, ты Ольгу дразнишь этим завещанием. И ты уверен, что теперь она отступится?
   – В любом случае, с Ольгой я сумею договориться. С Вероникой сложнее. Вероника всегда своей цели добивается. Ее мне не одолеть уговорами да посулами, а серьезных неприятностей я ей причинять не могу: как-никак она мать моего сына. Сын – моя главная боль. Отпуская Веронику, под нажимом ее шантажа, я расстаюсь и с сыном. Потерю Вероники я как-нибудь переживу.
   – Ренаточка сердце успокоит?
   – Да, она – чудесная девушка, единственная отрада мне, старику.
   Пятьдесят – не возраст для мужчины. Как говорят англичане: «Forty is the old of age, fifty is the youth of old age» ³. Еще не поздно все начать сначала…
   – В известном смысле да, силенки еще есть, но… А как у вас с Матвеем? Еще не надоели друг другу?
   – Ты же меня знаешь, Игорь. За мной никогда склонности к легкомыслию не замечалось. Я не из тех, кто через месяц остывает к человеку.
   – Ты для него как подарок с неба, тут и обсуждать нечего. Но он-то чем тебя подкупил? Ты говорила, что он лотереями увлекается? – Игорь снисходительно улыбнулся.
   Я мысленно ругнула себя за откровенность: зачем поведала Игорю об увлечении Матвея? И кинулась защищать любимого человека:
   – Он – не игрок, а философ. Поверхностного взгляда недостаточно, чтобы понять его суть.
   – Где уж мне! А хочешь, я твоего дружка на приличное местечко возьму? Бабки-то твой философ заколачивать не умеет? Зато, ты говорила, гвоздь в стену вбить может, – великодушно предложил Игорь. – Что скажешь?
   – Он не согласится.
   – Что ж, так и будет на твоей шее висеть? Жаль мне тебя, Лена.
   – А ты не жалей. И лучше, если мы закроем эту тему. Меня все в Матвее устраивает, и нам хорошо вдвоем.
   – Ну ладно, извини. – Игорь взглянул на часы. – Мне бежать пора, пока Ренатка не проснулась. А то потом еще часа два не отпустит.
   – Если узнает, что ты был в галерее и не зашел к ней в мастерскую, обидится.
   – А ты не продавай и Татьяне накажи. Она с утра пораньше уже в своем киоске маячит.
   Едва Игорь удалился, как Татьяна сунула нос ко мне в читалку:
   – Ну, что тебе старый дружок поведал? Как он своих теток угомонил?
   – Игорь все уладил. Ты лучше вот что скажи, Таня, как нормалисты себя ведут? Насчет посадки кустов перед домом удалось договориться с ними?
   – Разумеется, нет. Они говорят, что еще не знают, будет ли им продлена аренда.
   – Если так будут себя вести, конечно нет.
   – Мне непонятно, чем сейчас Коровец занят. После того как его на выборах прокатили, он совсем перестал со стариками возиться, собраний больше не проводит. В офисе редко бывает, все где-то мотается. Вот такие дела. У нормалистов затишье, а на строительстве оживление. Видела, какие-то сваи привезли, весь проход загромоздили?
   – Меня это тоже беспокоит. Если вместо гаража здесь втиснут многоэтажку, наша галерея вообще затеряется, во мраке потонет.
   – Мы этого не допустим, Леночка. Я окрестную публику организовала, собрала подписи, отнесла в Смольный. Сейчас по всему городу волна протестов против уплотнения катится. Теперь должны обратить внимание, и новая губернаторша обещала…
   Я с улыбкой посмотрела на Татьяну. Воительница за наши права выглядела комично – в средневековой хламиде (в нее она облачалась, когда торговала своей магической дребеденью), волосы распущены, на шее и пальцах многочисленные висюльки и браслеты. Однако взгляд цепкий, решительный. Да, такого врага никому не пожелаешь, самого черта в сообщники призовет. Но защитник она отменный, меня всегда под особым покровительством держала, еще с детских лет. Тут же Татьяна сбегала в свой киоск и вернулась, теперь с объемной папкой в руках. Расстегнула замочек:
   – Смотри. Здесь наша переписка с районной и городской администрацией. Вот письмо жителей микрорайона, еще – от корпораций, расположенных по соседству. Не хватает только протеста от галереи. Я подготовила, подпиши!
   Я прочитала бумагу и подмахнула ее. В зале послышался какой-то шум. Я выглянула из читалки. Группа людей, небрежно причесанных и одетых, топталась возле веранды. Я обернулась к Татьяне:
   – Это что, студенты-художники к нам на экскурсии уже целыми группами приходят?
   Татьяна взглянула на часы:
   – Двенадцать. Нет, это не экскурсанты. Это участники сеансов арт-терапии, которые Рената проводит в санитарной комнате. Побегу, ее клиенты – мои покупатели. Особенно благовония хорошо у меня берут и всякие колокольчики.
   Я вышла следом. Заспанная Рената уже высунулась из веранды и, увидев пришедшую на занятия группу, поспешно юркнула назад:
   – Сейчас, подождите, ребята, пять минуточек.
   Видимо, она торопливо приводила себя в порядок. Как быстро девушка реализовала свои планы! И месяца не прошло, как появилась мысль о такой группе, и вот уже все на мази. Я открыла санитарную комнату и впустила туда собравшихся людей:
   – Раздевайтесь, устраивайтесь. Я – директор галереи Елена Павловна Нечаева. Вы давно здесь занимаетесь?
   Мне ответили, что это третье занятие. Из дальнейшего разговора я выяснила, что сюда приходят не только художники, но и музыканты, поэты – знакомые Ренаты по тусовкам. На них Рената решила испытать свои знания по арт-терапии, а пациенты желали узнать, с чем едят новое целительство.
   – Здесь мы имеем полный кайф и расслабон. Ренатка называет такое состояние релаксацией, – пояснил дерганый, будто марионетка на шарнирах, молодой человек.
   Я отошла в сторонку и присела. Участники психотерапевтического сеанса тем временем забрались в песочницу. Каждому было дано задание слепить волшебный дворец. Некоторые работали в одиночку, кто-то объединился в пары: один поливает песок водичкой – другой формирует башенки возводимой крепости. Толстяк оказался меньше всех приспособлен к занятию лепкой, его сооружение скорее походило на могильный холм, чем на дворец, но старался он изрядно, даже язык высунул от напряжения. Рената подходила то к одному, то к другому «скульптору», подбадривала. Затем трижды хлопнула в ладоши и приказала остановить работу. Не все послушались. Кто-то лихорадочно достраивал украшения.
   – Вы не можете остановиться, желаете непременно закончить свое дело – в этом ваша ошибка. Жизнь часто выставляет нам препятствия, иногда приходится считаться с ними. Стоп! Скажите, что это ваш собственный выбор, остановите гонку. Сейчас скажите себе, что сами не хотите продолжать лепку.
   – В самом деле, неохота, – обратился то ли к себе, то ли к остальным мужчина постарше. Он отряхнул руки от песка и отстраненно посмотрел на свой домик. – Все и так о'кей.