Страница:
Я радовалась за свою девочку. Ей все как-то не везло в личном плане, а уж пора вить свое гнездышко, не посвящать же всю жизнь заботам о посторонней даме. И все-таки легкое чувство грусти, которое возникает, когда взрослые дети уходят из дома, овладело мною. Я привязалась к Гальчику, как к дочке. Она и в доме, как дочка, основательно помогала мне. Хотя с моими средствами бытовые заботы не проблема. Мне уже порекомендовали женщину для помощи по дому. Она должна была приходить ко мне дважды в неделю убрать, помыть, постирать. Машину я могу водить и сама, мой «ровер» легок в управлении. В крайнем случае найму шофера. Но поскольку помещение для галереи мне подыскали рядом с домом, с этим пока повременю. Не так часто мне придется ездить. Я с легким сердцем отпустила Гальчика в отпуск.
Я потащила Ренату за стол и напоила крепким чаем, потом повела показывать все еще пустую квартиру. За эти дни появилась только новая кровать с красиво изогнутыми металлическими прутьями вместо спинок. Белые стены еще больше подчеркивали незаполненность пространства.
– В твоей квартире, Елена, не хватает цветовых акцентов. Стерильный евроремонт бездушен. Как ты можешь жить в таком скучном интерьере?
– Пока это только фон, Рената. Появится мебель, будут цветовые акценты. Я бы, наоборот, не смогла жить в пестроте.
– Ты живешь в застывшем тумане – слишком много белизны.
Я подумала, может, не квартира, а зрение Ренаты создает для нее впечатление тумана.
– Только не думай, что этот туман – следствие моего неполноценного зрения.
– Нет, Рената, я не думаю…
– Я, признаюсь, не вижу мелких деталей, например черт твоего лица, но цвет я чувствую. Он же имеет волновую природу, помнишь из школьного курса физики?
Я помнила не только из курса физики, но из истории собственной болезни. На пике ее я тоже ощущала цвет по его излучению, но теперь, после наступившего в здоровье улучшения, это мое второе зрение закрылось. Я верила, что Рената смотрит не только глазами.
– И все же, Лена, послушай меня. На белом фоне ты не получишь достаточной глубины объема, даже с помощью мебели. Я бы тебе посоветовала…
Рената с увлечением живописала вариант, на ее взгляд оптимальный: разноцветные панели на стенах, фальшокна в коридоре, синие потолки…
– Извини, Ренаточка. Твои фантазии интересны, но лучше мы воплотим их в галерее. Оформлять свою квартиру я предпочитаю сама. Поэтому я и поручила Гальчику отделать ее в нейтральных тонах, чтобы потом не стеснять себя в выборе мебели.
Рената пожала плечами. Затем, изучающе посмотрев на меня полуслепым глазом, попросила:
– Разреши, Лена, мне твое лицо пальцами посмотреть. Они более зрячи, чем мои глаза.
Я подошла ближе к своей новой приятельнице и сама приложила ее ладони к своим щекам. Странное чувство беспокойства охватило меня. С закрытыми глазами я ощущала движения пальцев Ренаты с волнением – щекочущие, чуть волнующие, слегка пугающие.
Рената отступила и присела на матрасик, по-прежнему лежащий на полу. Пока он исполнял роль гостевого диванчика. Я вспомнила Ренату на ее собственном тюфячке, расслабленную и пьяноватую. Сейчас она была напряжена.
– Мне жаль тебя, Лена. Из пяти подаренных тебе природой чувств ты, наверное, используешь лишь зрение и слух. Но ощущение пребывает в тебе в вечном покое. Я чувствовала, как ты напряглась, почти испугалась, когда я ощупывала тебя. Ты боишься прикосновений, хотя осязание – высшее чувство, дарованное людям.
Знаешь, когда у меня случилась беда со зрением, я думала, что жизнь для меня закончилась. Тем более для меня в моей профессии. Однако тебе известно, что Бетховен сочинял свою музыку, будучи глухим. Так и я, почти потеряв зрение, проникла в такие тайны натуры, о каких прежде и не помышляла. Правда, я теперь сосредоточилась на скульптуре, доверилась своему осязанию. Не обедняй себя, Леночка, почаще прикасайся к миру.
Я выслушала ее с легкой обидой за себя и свою жизнь. Обидно было слышать о своей ущербности. Да, у кого-то на высоте зрение, у других – слух, обоняние. Но превозносить физическое чувствование? Мне всегда казалось, что это качество – особенность примитивных личностей. Они видят лишь маленькую толику огромного мира, как слепые – слона в известной притче. Чем меньше осязаемого, материального в жизни человека, тем он духовнее. Чистая мысль – вот предел совершенства.
Рената продолжала говорить обо мне:
– Черты твоего лица кричат, что ты живешь в напряжении, не доверяешь миру. Крепко сжатые губы, напряженные ноздри, морщинка на переносице. Тебя что-то тревожит, беспокоит будущее?
– Вовсе нет. – Я присела на матрасик рядом с Ренатой. – Я живу сегодняшним днем. Завтра может и не быть.
Странное мировоззрение. При таком отношении к жизни человек должен сорваться с катушек, веселиться напропалую. Но за тобой я не замечаю легкомыслия. Что же для тебя значит: жить одним днем?
– Для меня это – жить, не жалея себя. Отдавать людям душу, ум, силы… – Я замолчала, смутившись высокопарности слов.
– Но эти браслетики, ожерелья на тебе, каждый раз новые – не слишком ли суетная забота для последнего дня?
Да, надо или помалкивать о своем взгляде на жизненные ценности, или быть откровенной до конца. Мое понимание мира пришло ко мне после жутких испытаний. Не захотелось скрывать от Ренаты свои обстоятельства.
Мы сидели с ней на полу, на матрасе, как на плотике в океане, – потерпевшие кораблекрушение одинокие женщины. Что страшнее: почти потерять зрение, как Рената, или заглянуть в темную бездну, как я? Преодолевая себя, я рассказала ей все. О том, что переболела энцефалитом, об осложнениях после него. Как падала на грудь моя голова и не подымались руки. Как в Англии мне сделали операцию, вернули свободу движений и укрепили мышцы шеи. Как теперь я вынуждена постоянно носить ожерелье. Также поведала и об Игоре. Призналась, что мы были вместе до моей болезни, но он оставил меня после трагедии.
– Вот почему между вами чувствовалось какое-то напряжение! Однако мне трудно поверить, что Игорь Дмитриевич способен на предательство. Может, обстоятельства вынудили его так поступить? Он мне кажется достойным человеком. И совсем не похож на чванливого бизнесмена. Между вами была любовь-дружба?
– Странное сочетание, правда? Но именно так я и охарактеризовала бы наши отношения.
– А твой последний муж, Олег Нечаев? Почему ты вышла за него, если любила Игоря?
– Олег был очень одинок, хотя и очень богат. Он помог мне с лечением и окружил заботой. Я казалась ему воплощением каких-то грез, связанных с его матерью.
– И в чем проявлялась его забота?
– Даже в мелочах. Олег сам ездил со мной по магазинам и покупал все платья, до которых я лишь дотрагивалась. Брал билеты в ложи лучших театров на все премьеры. Возил на курорты.
– И тебе не было скучно с ним?
– Он укрепил мою самооценку. Я вновь почувствовала себя привлекательной и почти здоровой. Представь, когда ты впервые надеваешь вечернее платье от модного кутюрье, а на тебя смотрит любящий мужчина… Ты бы устояла?
– А ты была с ним счастлива как женщина?
– Ты имеешь в виду интим? Тут и говорить не о чем. Олег не был гигантом, да и я после болезни растеряла пылкость. Я была спокойна и почти счастлива.
– Но ты же еще не старая!
– Не суди по внешнему виду, Рената. Иногда болезнь наделяет прозрачностью, делает человека моложавым. Возможно, это мой случай. Но хватит обо мне! Лучше, Ренаточка, приоткрой свои тайны. У тебя есть кто-нибудь?
Был одно время пожилой художник, но теперь состарился вконец, ему уже шестьдесят. И вспомнил о жене. Мы, правда, остались друзьями, однако каждый живет своей жизнью. Ты, наверное, слышала его имя – Филипп Шиманский. Я покачала головой.
– Правда, и мне сейчас не до амуров. Отец-инвалид на руках, сама на один глаз слепая.
И тут же другой, живой глаз Ренаты затуманился грустной поволокой. Но его сосед, стеклянный обманщик, был по-прежнему невозмутим и прозрачен. Я нашла в себе силы и впервые рассмотрела его: он казался дорогим изумрудом, по ошибке вставленным не на свое место. Будто Рената в своих художественных изысках и экспериментах не пощадила и себя. Я обняла молодую художницу и погладила по плечу.
– Не грусти. Все у нас будет хорошо. Развернемся с галереей, выставим твои скульптуры, привлечем других мастеров. Мы с тобой еще вкусим праздник жизни. Хватит горевать, пора работать. Идем в галерею!
– О, я вижу, тут монумент, ну и махина! Сейчас посмотрим, что это за шедевр. – Рената ловко, как обезьянка, вскарабкалась на скульптуру и стала ощупывать ее детали.
Я разглядывала скульптуру с земли. Парная композиция: старик-производственник с большими, выпирающими над губой бронзовыми усами торжественно вручал рабочий молоток ученику-ремесленнику. Так сказать, символическая передача традиций. Правда, присутствие живой Ренаты, в обтягивающих джинсах и маечке, рядом с юношей изменяло замысел композиции. Получалось, что старый рабочий благословляет не юношу на труд, а чету новобрачных на счастливую жизнь. Только непонятно, почему молотком. Тут же вспомнились композиции актуального авангарда, виденные мною в лондонских музеях. Внедрение в мертвую материю живого артефакта дает непредсказуемый эффект.
Рената спрыгнула с постамента и подвела черту под исследованием, стараясь перекричать громкие куплеты марша:
– Скульптура сталинского соцреализма. Возможно, завод вывез ее со своей территории и установил здесь перед детским садом для назидания детишкам.
– Для малышей эта скульптура слишком угрюма. Она скорее пугает, чем радует.
– А кто арендует первый этаж?
– Какие-то нормалисты. Я ничего о них не знаю. Встречалась с директором лишь раз, когда окончательные бумаги на аренду с ними подписывала. Все предварительные переговоры Денис вел. А так больше не сталкивалась, хотя надо поближе познакомиться, соседи, как-никак.
– Какие нормалисты?
– Пока ничего не могу сказать кроме того, что написано при входе.
На двери висела фанерка с накорябанными вручную словами: «Добровольческое общество нормалистов».
– Сейчас мы у дворника разведаем обстановку, а потом пойдем знакомиться с шефом, – решила Рената и окликнула человека с метлой: – Милый друг, можно вас на минутку?
– И приглушите, пожалуйста, звук! – добавила я.
Дворник обернулся, метнулся к окну и выключил приемник. Затем, опираясь на метлу, застыл в неподвижности. Благословенная тишина воцарилась в скверике. Дворник глядел на нас выжидающе. Мы тоже разглядывали его. Прежде я не видела этого человека рядом с галереей. Либо он был в отпуске, либо недавно устроился к нормалистам. Выглядел дворник странно: чисто выбрит, на голой шее елозит черный галстук с серебристым клеймом чуть ниже узла. Присмотревшись, я разобрала в клейме очертания пузатенького самовара. Затейливый галстук весело перекликался с оранжевой жилеткой, распахнутой на впалом животе. По такому прикиду можно заподозрить, что он дурачок, но лицо… Нет, дворник не глупец. Изрытое рубцами от былых угрей, оно осветилось приветливой улыбкой. Пользуясь паузой, он отставил метлу, достал из кармана пачку «Беломора», зажигалку и, щелкнув ею, раскурил папиросу. Затем спросил:
– Чем могу помочь, девушки?
За девушку в нашей паре могла сойти лишь Рената, мне это обращение досталось за компанию, но оно не покоробило меня. Девушка – это забавно! Я отыграла пас мужчине, по виду моему ровеснику:
– Введите, молодой человек, нас в курс. Чем занимается расположенная на первом этаже организация?
– И нельзя ли отогнать подальше от входа этот фургон? – подхватила Рената.
– Сколько вопросов сразу! На первый вопрос отвечу честно – не знаю. Собирают собрания, о чем-то спорят, шумят, но я не вникал в смысл. Что же касается фургона, то держать его здесь постановило начальство. Да вы поговорите с директором. Он сейчас на месте.
– А как директора звать? – поинтересовалась Рената.
– Толик. То бишь Анатолий Иванович.
– А вас, дорогой? – Улыбка франтоватого дворника без рубахи, но в галстуке воодушевила Ренату. Она приосанилась, встряхнула гривой каштановых волос. Женское кокетство засверкало во всей красе!
– Меня? Матвей.
– А по отчеству? – Рената подошла ближе, чтобы лучше разглядеть мужчину.
– Николаевич.
Они были одного роста: стройная Рената и щуплый Матвей Николаевич. Но женщина при таких параметрах кажется высокой, а мужчина низкорослым.
Рената протянула ему руку:
– Рената.
– Меня тоже можете просто Матвеем звать, – уточнил дворник, обращаясь почему-то ко мне.
Я представилась по имени-отчеству.
Это была моя вторая встреча с директором. В первый раз я толком не успела рассмотреть его, тогда Денис торопил нас поскорее подписать документы. Директор, по сути мальчишка, старался придать себе солидности. Несмотря на жару, Толик облачился в строгий, мешковато сидящий на нем костюм, галстук (на нем тоже был изображен маленький серебристый самоварчик). Тут же я догадалась, что вряд ли это совпадение – скорее фирменный знак. При нашем появлении директор чуть привстал с кресла. Я напомнила директору свое имя-отчество, представила Ренату и сказала, что мы хотели бы обсудить с ним некоторые вопросы.
– Я тоже. Я в курсе, что скоро у вас откроется выставка. Надеюсь, обнаженных безобразий выставлять не будете? – высокомерно заявил Толик-Анатолий Иванович. В день перезаключения с ним аренды он держался скромнее.
– По-вашему, Венера Милосская – это безобразие? – вспылила Рената.
– Не передергивайте. Вы поняли, что я имею в виду. Разумеется, я не против божественной красоты античности, я категорически возражаю против пошлости нынешних малевал.
Я тронула Ренату за руку, чтобы остановить разгорающийся спор. Хотя никаких прав диктовать свои условия Коровцу у нас не было, входить в конфронтацию с ним не имело смысла. Я миролюбиво пояснила:
– У нас все будет вполне благопристойно, уверяю вас, Анатолий Иванович. А позвольте узнать, чем занимается ваше добровольное общество?
– Не добровольное, а добровольческое, – поправил он. – Наше общество борется за нормальное существование: скромный быт, правильное искусство, духовность и образованность. Мы проводим разные мероприятия в этом ключе: собрания, занятия по интересам, распространяем среди населения соответствующие брошюры. Дух торгашества и разнузданности нам чужд.
– Ну, тогда, я полагаю, мы найдем общий язык. Мы тоже преследуем благотворительные и просветительские цели, – заключила я, вставая.
– Скажите, а нельзя переставить вашу машину подальше от здания? – всколыхнулась Рената. – Мы хотим как можно скорее обустроить часть территории, примыкающей к нашей галерее, а места совсем нет. С одной стороны эта нелепая скульптура, с другой – автобус.
– Почему же нелепая? Очень правильная скульптура, воспитывает массы в духе рабочих традиций. О машине я дам распоряжение, ее отгонят подальше. Но проект вашего благоустройства прошу представить мне на рассмотрение.
Мы с Ренатой чуть не прыснули от такого нелепого чванства юного директора, но промолчали. Затем вежливо попрощались и двинули к лестнице, ведущей на наш второй этаж. Я уже раскаивалась, что послушалась Игоря и в целях экономии средств продлила нормалистам аренду. Если они и дальше будут так выпендриваться, придется им искать другое помещение. Однако, пока их пребывание в моем особняке вполне законно, следовало подумать, как указать им на место.
– Может, так и оставим картинки? – обратилась я к Ренате.
– А что? – серьезно ответила она.– Если отгородим часть торцовой стены для детского кружка, можно оставить в одном уголке сказочные мотивы. Но подновить, конечно, придется. Пригласим моего старичка, Филиппа. Он подсобит.
Детскую комнату, как мы окрестили планируемый закуток, мы решили совместить с маленькой читалкой. Поставим стенд с художественными изданиями, в центр – круглый стол. За ним и дети могут заниматься, и посетители листать журналы. Потом мы осмотрели подсобные помещения. Тесноваты, но в них можно разместить фонды наших выставок и подготовительный реквизит – подрамники, холсты, деревянные рейки и прочую дребедень. Наконец, мы вышли на веранду и обомлели от обилия солнечного света. Даже Рената зажмурилась от яркого светила.
– А что же мы здесь устроим? – задумчиво проговорила я, любуясь аркой «Новой Голландии» над рекой, видной с этого места. В таком красивом освещении она впервые предстала передо мной.
– Как бы мне хотелось иметь здесь мастерскую! – мечтательно протянула Рената.
– Это можно устроить. Только на веранде не всегда будет так солнечно и тепло. Зимой, пожалуй, мороз, как на улице. Разве что от ветра защита. Думаю, раньше ясельную группу выгуливали.
– Про зиму я не говорю, – поскучнела Рената. – Зимой я должна быть при отце постоянно, печь надо топить каждый день. Но летом и осенью я могу его временами оставлять на соседок. У нас очень сердобольные старушки в округе живут, правда, их мало осталось.
– Подождите, пожалуйста, куда же вы так торопитесь? – прозвучал уже знакомый мужской голос.
Я разлепила глаза и узнала дворника из общества нормалистов, с которым разговаривала сегодня утром.
– Зачем вы преследуете меня? – спросила я, взяв себя в руки.
– Преследую? – удивленно переспросил он. – Я иду домой. Я живу на пятом этаже. А вы новая жилица с верхнего этажа?
– Как вы догадались?
– Не надо быть детективом, чтобы понять это. Когда два месяца над твоей головой стучат молотки и поют дрели, ясно, что новые жильцы въезжают.
Замечание Матвея показалось мне скрытым упреком в нарушении тишины, и я тут же вспомнила о музыке, доносящейся из его квартиры. Правда, после замечания, сделанного мною в первое мое утро пребывания здесь, он больше не включал ее в такую рань, однако в другие часы, выходя на балкон, я слышала ее.
– А я, благодаря вам, выучила наизусть весь репертуар Жанны Бичевской и вспомнила забытые мелодии прошлых лет.
Мой попутчик пожал плечами. Сейчас он выглядел совершенно нормально – ни яркого жилета, ни дурацкого галстука на голой шее. Обычная трикотажная футболка с короткими рукавами, заправленная в джинсы. Старенький лифт дополз до пятого этажа, и мой сосед снизу, молча кивнув, покинул его. Я поднялась еще на один этаж.
Что ж, теперь я хотя бы знаю имя меломана.
Перед сном я включила компьютер и проверила электронную почту. Моя дочь, Женечка, спрашивала, дошла ли до меня посылка, переданная мне из Германии с Ренатой. Я отбила подтверждение и только сейчас развернула пакет, привезенный мне Ренатой. Дочка передала набор дорогой косметики, для меня – не слишком ценный подарок. Но так обычно и бывает: люди дарят то, что им самим нравится. Однако внимание всегда дорого.
Глава 3
***
На следующий день после отъезда Гальчика с Денисом в Испанию ко мне домой приехала Рената. Она только что вернулась из поездки в Германию и была полна впечатлений и планов. И хотя две ее концептуальные работы, представленные на тамошней выставке, прошли незамеченными, она не унывала. Теперь Рената знала, в каком направлении ей работать, а определенность для художника многого стоит. То, что увидела в Германии, она хотела отчасти воплотить в стенах нашей галереи. Сегодня мы обсуждали художественное оформление нашего островка современного искусства. Вскоре предстояло открытие выставочного зала. Рената добиралась ко мне из своего Шувалова полдня: автобус, метро, маршрутка – не ближний свет. Кроме того, она из-за плохого зрения перепутала номера маршрутки и заехала не туда. Однако в середине дня Рената наконец появилась у меня в квартире. Сразу вручила мне большой пакет – посылку из Германии от моей дочки. Я с жадностью стала ее расспрашивать о житье-бытье моей Женечки. К сожалению, встреча их была мимолетной, в аэропорту, и ничего существенного дочь не сообщила. По крайней мере, я успокоилась, что с моей девочкой все в порядке. Живет с мужем, воспитывает ребеночка.Я потащила Ренату за стол и напоила крепким чаем, потом повела показывать все еще пустую квартиру. За эти дни появилась только новая кровать с красиво изогнутыми металлическими прутьями вместо спинок. Белые стены еще больше подчеркивали незаполненность пространства.
– В твоей квартире, Елена, не хватает цветовых акцентов. Стерильный евроремонт бездушен. Как ты можешь жить в таком скучном интерьере?
– Пока это только фон, Рената. Появится мебель, будут цветовые акценты. Я бы, наоборот, не смогла жить в пестроте.
– Ты живешь в застывшем тумане – слишком много белизны.
Я подумала, может, не квартира, а зрение Ренаты создает для нее впечатление тумана.
– Только не думай, что этот туман – следствие моего неполноценного зрения.
– Нет, Рената, я не думаю…
– Я, признаюсь, не вижу мелких деталей, например черт твоего лица, но цвет я чувствую. Он же имеет волновую природу, помнишь из школьного курса физики?
Я помнила не только из курса физики, но из истории собственной болезни. На пике ее я тоже ощущала цвет по его излучению, но теперь, после наступившего в здоровье улучшения, это мое второе зрение закрылось. Я верила, что Рената смотрит не только глазами.
– И все же, Лена, послушай меня. На белом фоне ты не получишь достаточной глубины объема, даже с помощью мебели. Я бы тебе посоветовала…
Рената с увлечением живописала вариант, на ее взгляд оптимальный: разноцветные панели на стенах, фальшокна в коридоре, синие потолки…
– Извини, Ренаточка. Твои фантазии интересны, но лучше мы воплотим их в галерее. Оформлять свою квартиру я предпочитаю сама. Поэтому я и поручила Гальчику отделать ее в нейтральных тонах, чтобы потом не стеснять себя в выборе мебели.
Рената пожала плечами. Затем, изучающе посмотрев на меня полуслепым глазом, попросила:
– Разреши, Лена, мне твое лицо пальцами посмотреть. Они более зрячи, чем мои глаза.
Я подошла ближе к своей новой приятельнице и сама приложила ее ладони к своим щекам. Странное чувство беспокойства охватило меня. С закрытыми глазами я ощущала движения пальцев Ренаты с волнением – щекочущие, чуть волнующие, слегка пугающие.
Рената отступила и присела на матрасик, по-прежнему лежащий на полу. Пока он исполнял роль гостевого диванчика. Я вспомнила Ренату на ее собственном тюфячке, расслабленную и пьяноватую. Сейчас она была напряжена.
– Мне жаль тебя, Лена. Из пяти подаренных тебе природой чувств ты, наверное, используешь лишь зрение и слух. Но ощущение пребывает в тебе в вечном покое. Я чувствовала, как ты напряглась, почти испугалась, когда я ощупывала тебя. Ты боишься прикосновений, хотя осязание – высшее чувство, дарованное людям.
Знаешь, когда у меня случилась беда со зрением, я думала, что жизнь для меня закончилась. Тем более для меня в моей профессии. Однако тебе известно, что Бетховен сочинял свою музыку, будучи глухим. Так и я, почти потеряв зрение, проникла в такие тайны натуры, о каких прежде и не помышляла. Правда, я теперь сосредоточилась на скульптуре, доверилась своему осязанию. Не обедняй себя, Леночка, почаще прикасайся к миру.
Я выслушала ее с легкой обидой за себя и свою жизнь. Обидно было слышать о своей ущербности. Да, у кого-то на высоте зрение, у других – слух, обоняние. Но превозносить физическое чувствование? Мне всегда казалось, что это качество – особенность примитивных личностей. Они видят лишь маленькую толику огромного мира, как слепые – слона в известной притче. Чем меньше осязаемого, материального в жизни человека, тем он духовнее. Чистая мысль – вот предел совершенства.
Рената продолжала говорить обо мне:
– Черты твоего лица кричат, что ты живешь в напряжении, не доверяешь миру. Крепко сжатые губы, напряженные ноздри, морщинка на переносице. Тебя что-то тревожит, беспокоит будущее?
– Вовсе нет. – Я присела на матрасик рядом с Ренатой. – Я живу сегодняшним днем. Завтра может и не быть.
Странное мировоззрение. При таком отношении к жизни человек должен сорваться с катушек, веселиться напропалую. Но за тобой я не замечаю легкомыслия. Что же для тебя значит: жить одним днем?
– Для меня это – жить, не жалея себя. Отдавать людям душу, ум, силы… – Я замолчала, смутившись высокопарности слов.
– Но эти браслетики, ожерелья на тебе, каждый раз новые – не слишком ли суетная забота для последнего дня?
Да, надо или помалкивать о своем взгляде на жизненные ценности, или быть откровенной до конца. Мое понимание мира пришло ко мне после жутких испытаний. Не захотелось скрывать от Ренаты свои обстоятельства.
Мы сидели с ней на полу, на матрасе, как на плотике в океане, – потерпевшие кораблекрушение одинокие женщины. Что страшнее: почти потерять зрение, как Рената, или заглянуть в темную бездну, как я? Преодолевая себя, я рассказала ей все. О том, что переболела энцефалитом, об осложнениях после него. Как падала на грудь моя голова и не подымались руки. Как в Англии мне сделали операцию, вернули свободу движений и укрепили мышцы шеи. Как теперь я вынуждена постоянно носить ожерелье. Также поведала и об Игоре. Призналась, что мы были вместе до моей болезни, но он оставил меня после трагедии.
– Вот почему между вами чувствовалось какое-то напряжение! Однако мне трудно поверить, что Игорь Дмитриевич способен на предательство. Может, обстоятельства вынудили его так поступить? Он мне кажется достойным человеком. И совсем не похож на чванливого бизнесмена. Между вами была любовь-дружба?
– Странное сочетание, правда? Но именно так я и охарактеризовала бы наши отношения.
– А твой последний муж, Олег Нечаев? Почему ты вышла за него, если любила Игоря?
– Олег был очень одинок, хотя и очень богат. Он помог мне с лечением и окружил заботой. Я казалась ему воплощением каких-то грез, связанных с его матерью.
– И в чем проявлялась его забота?
– Даже в мелочах. Олег сам ездил со мной по магазинам и покупал все платья, до которых я лишь дотрагивалась. Брал билеты в ложи лучших театров на все премьеры. Возил на курорты.
– И тебе не было скучно с ним?
– Он укрепил мою самооценку. Я вновь почувствовала себя привлекательной и почти здоровой. Представь, когда ты впервые надеваешь вечернее платье от модного кутюрье, а на тебя смотрит любящий мужчина… Ты бы устояла?
– А ты была с ним счастлива как женщина?
– Ты имеешь в виду интим? Тут и говорить не о чем. Олег не был гигантом, да и я после болезни растеряла пылкость. Я была спокойна и почти счастлива.
– Но ты же еще не старая!
– Не суди по внешнему виду, Рената. Иногда болезнь наделяет прозрачностью, делает человека моложавым. Возможно, это мой случай. Но хватит обо мне! Лучше, Ренаточка, приоткрой свои тайны. У тебя есть кто-нибудь?
Был одно время пожилой художник, но теперь состарился вконец, ему уже шестьдесят. И вспомнил о жене. Мы, правда, остались друзьями, однако каждый живет своей жизнью. Ты, наверное, слышала его имя – Филипп Шиманский. Я покачала головой.
– Правда, и мне сейчас не до амуров. Отец-инвалид на руках, сама на один глаз слепая.
И тут же другой, живой глаз Ренаты затуманился грустной поволокой. Но его сосед, стеклянный обманщик, был по-прежнему невозмутим и прозрачен. Я нашла в себе силы и впервые рассмотрела его: он казался дорогим изумрудом, по ошибке вставленным не на свое место. Будто Рената в своих художественных изысках и экспериментах не пощадила и себя. Я обняла молодую художницу и погладила по плечу.
– Не грусти. Все у нас будет хорошо. Развернемся с галереей, выставим твои скульптуры, привлечем других мастеров. Мы с тобой еще вкусим праздник жизни. Хватит горевать, пора работать. Идем в галерею!
***
Через четверть часа мы подходили к скверику перед нашей галереей. Ну и жара выдалась этим летом! Газон перед особнячком частью выгорел от солнца, а частью полысел от паркующихся авто. Сейчас здесь громоздился чуть побитый, грязно-бежевого цвета микроавтобус. Прежде такой мог быть на службе скорой помощи. Рядом с машиной размеренно махал метлой по песчаной дорожке субтильного сложения мужчина, облаченный в дворницкий ярко-оранжевый жилет, надетый на голое тело. Его ритмичные движения выглядели молодцеватым танцем под звучащую на улице громкую музыку радиоприемника, выставленного на подоконнике первого этажа. Обычно под такие песни солдаты маршируют на плацу. Везет мне нынче на меломанов! Дворник стоял к нам спиной и не замечал нас. Рената неожиданно дернула меня за рукав и потащила в другую сторону:– О, я вижу, тут монумент, ну и махина! Сейчас посмотрим, что это за шедевр. – Рената ловко, как обезьянка, вскарабкалась на скульптуру и стала ощупывать ее детали.
Я разглядывала скульптуру с земли. Парная композиция: старик-производственник с большими, выпирающими над губой бронзовыми усами торжественно вручал рабочий молоток ученику-ремесленнику. Так сказать, символическая передача традиций. Правда, присутствие живой Ренаты, в обтягивающих джинсах и маечке, рядом с юношей изменяло замысел композиции. Получалось, что старый рабочий благословляет не юношу на труд, а чету новобрачных на счастливую жизнь. Только непонятно, почему молотком. Тут же вспомнились композиции актуального авангарда, виденные мною в лондонских музеях. Внедрение в мертвую материю живого артефакта дает непредсказуемый эффект.
Рената спрыгнула с постамента и подвела черту под исследованием, стараясь перекричать громкие куплеты марша:
– Скульптура сталинского соцреализма. Возможно, завод вывез ее со своей территории и установил здесь перед детским садом для назидания детишкам.
– Для малышей эта скульптура слишком угрюма. Она скорее пугает, чем радует.
– А кто арендует первый этаж?
– Какие-то нормалисты. Я ничего о них не знаю. Встречалась с директором лишь раз, когда окончательные бумаги на аренду с ними подписывала. Все предварительные переговоры Денис вел. А так больше не сталкивалась, хотя надо поближе познакомиться, соседи, как-никак.
– Какие нормалисты?
– Пока ничего не могу сказать кроме того, что написано при входе.
На двери висела фанерка с накорябанными вручную словами: «Добровольческое общество нормалистов».
– Сейчас мы у дворника разведаем обстановку, а потом пойдем знакомиться с шефом, – решила Рената и окликнула человека с метлой: – Милый друг, можно вас на минутку?
– И приглушите, пожалуйста, звук! – добавила я.
Дворник обернулся, метнулся к окну и выключил приемник. Затем, опираясь на метлу, застыл в неподвижности. Благословенная тишина воцарилась в скверике. Дворник глядел на нас выжидающе. Мы тоже разглядывали его. Прежде я не видела этого человека рядом с галереей. Либо он был в отпуске, либо недавно устроился к нормалистам. Выглядел дворник странно: чисто выбрит, на голой шее елозит черный галстук с серебристым клеймом чуть ниже узла. Присмотревшись, я разобрала в клейме очертания пузатенького самовара. Затейливый галстук весело перекликался с оранжевой жилеткой, распахнутой на впалом животе. По такому прикиду можно заподозрить, что он дурачок, но лицо… Нет, дворник не глупец. Изрытое рубцами от былых угрей, оно осветилось приветливой улыбкой. Пользуясь паузой, он отставил метлу, достал из кармана пачку «Беломора», зажигалку и, щелкнув ею, раскурил папиросу. Затем спросил:
– Чем могу помочь, девушки?
За девушку в нашей паре могла сойти лишь Рената, мне это обращение досталось за компанию, но оно не покоробило меня. Девушка – это забавно! Я отыграла пас мужчине, по виду моему ровеснику:
– Введите, молодой человек, нас в курс. Чем занимается расположенная на первом этаже организация?
– И нельзя ли отогнать подальше от входа этот фургон? – подхватила Рената.
– Сколько вопросов сразу! На первый вопрос отвечу честно – не знаю. Собирают собрания, о чем-то спорят, шумят, но я не вникал в смысл. Что же касается фургона, то держать его здесь постановило начальство. Да вы поговорите с директором. Он сейчас на месте.
– А как директора звать? – поинтересовалась Рената.
– Толик. То бишь Анатолий Иванович.
– А вас, дорогой? – Улыбка франтоватого дворника без рубахи, но в галстуке воодушевила Ренату. Она приосанилась, встряхнула гривой каштановых волос. Женское кокетство засверкало во всей красе!
– Меня? Матвей.
– А по отчеству? – Рената подошла ближе, чтобы лучше разглядеть мужчину.
– Николаевич.
Они были одного роста: стройная Рената и щуплый Матвей Николаевич. Но женщина при таких параметрах кажется высокой, а мужчина низкорослым.
Рената протянула ему руку:
– Рената.
– Меня тоже можете просто Матвеем звать, – уточнил дворник, обращаясь почему-то ко мне.
Я представилась по имени-отчеству.
***
Когда мы с Ренатой входили в помещение, нас подхлестнула в спину музыка – дворник на улице продолжал трудиться. Однако охранник на входе мирно почивал. Мы не стали его тревожить и прошли мимо. Я знала, куда идти. Помещение выглядело казенно, словно какая-нибудь инспекция, но везде довольно чисто. Кабинет директора размещался за новенькими перегородками. На двери висела табличка: «Директор. Анатолий Иванович Коровец».Это была моя вторая встреча с директором. В первый раз я толком не успела рассмотреть его, тогда Денис торопил нас поскорее подписать документы. Директор, по сути мальчишка, старался придать себе солидности. Несмотря на жару, Толик облачился в строгий, мешковато сидящий на нем костюм, галстук (на нем тоже был изображен маленький серебристый самоварчик). Тут же я догадалась, что вряд ли это совпадение – скорее фирменный знак. При нашем появлении директор чуть привстал с кресла. Я напомнила директору свое имя-отчество, представила Ренату и сказала, что мы хотели бы обсудить с ним некоторые вопросы.
– Я тоже. Я в курсе, что скоро у вас откроется выставка. Надеюсь, обнаженных безобразий выставлять не будете? – высокомерно заявил Толик-Анатолий Иванович. В день перезаключения с ним аренды он держался скромнее.
– По-вашему, Венера Милосская – это безобразие? – вспылила Рената.
– Не передергивайте. Вы поняли, что я имею в виду. Разумеется, я не против божественной красоты античности, я категорически возражаю против пошлости нынешних малевал.
Я тронула Ренату за руку, чтобы остановить разгорающийся спор. Хотя никаких прав диктовать свои условия Коровцу у нас не было, входить в конфронтацию с ним не имело смысла. Я миролюбиво пояснила:
– У нас все будет вполне благопристойно, уверяю вас, Анатолий Иванович. А позвольте узнать, чем занимается ваше добровольное общество?
– Не добровольное, а добровольческое, – поправил он. – Наше общество борется за нормальное существование: скромный быт, правильное искусство, духовность и образованность. Мы проводим разные мероприятия в этом ключе: собрания, занятия по интересам, распространяем среди населения соответствующие брошюры. Дух торгашества и разнузданности нам чужд.
– Ну, тогда, я полагаю, мы найдем общий язык. Мы тоже преследуем благотворительные и просветительские цели, – заключила я, вставая.
– Скажите, а нельзя переставить вашу машину подальше от здания? – всколыхнулась Рената. – Мы хотим как можно скорее обустроить часть территории, примыкающей к нашей галерее, а места совсем нет. С одной стороны эта нелепая скульптура, с другой – автобус.
– Почему же нелепая? Очень правильная скульптура, воспитывает массы в духе рабочих традиций. О машине я дам распоряжение, ее отгонят подальше. Но проект вашего благоустройства прошу представить мне на рассмотрение.
Мы с Ренатой чуть не прыснули от такого нелепого чванства юного директора, но промолчали. Затем вежливо попрощались и двинули к лестнице, ведущей на наш второй этаж. Я уже раскаивалась, что послушалась Игоря и в целях экономии средств продлила нормалистам аренду. Если они и дальше будут так выпендриваться, придется им искать другое помещение. Однако, пока их пребывание в моем особняке вполне законно, следовало подумать, как указать им на место.
***
Второй этаж имел плачевный вид. Выехавшие арендаторы, явные временщики, не постарались даже для себя. Нормалисты худо-бедно поддерживали свое помещение в приличном виде, но здесь стены и потолки были в ужасном состоянии. Ремонта не было, думаю, со времен нахождения здесь детского садика. Выехавшие неряхи даже не убрали за собой мусор. Какие-то бланки, квитанции, разнесенные сквозняком, шуршали по полу. Облупившаяся роспись на стенах, по мотивам детских сказок, напоминала о лучших временах, когда здесь играли дети.– Может, так и оставим картинки? – обратилась я к Ренате.
– А что? – серьезно ответила она.– Если отгородим часть торцовой стены для детского кружка, можно оставить в одном уголке сказочные мотивы. Но подновить, конечно, придется. Пригласим моего старичка, Филиппа. Он подсобит.
Детскую комнату, как мы окрестили планируемый закуток, мы решили совместить с маленькой читалкой. Поставим стенд с художественными изданиями, в центр – круглый стол. За ним и дети могут заниматься, и посетители листать журналы. Потом мы осмотрели подсобные помещения. Тесноваты, но в них можно разместить фонды наших выставок и подготовительный реквизит – подрамники, холсты, деревянные рейки и прочую дребедень. Наконец, мы вышли на веранду и обомлели от обилия солнечного света. Даже Рената зажмурилась от яркого светила.
– А что же мы здесь устроим? – задумчиво проговорила я, любуясь аркой «Новой Голландии» над рекой, видной с этого места. В таком красивом освещении она впервые предстала передо мной.
– Как бы мне хотелось иметь здесь мастерскую! – мечтательно протянула Рената.
– Это можно устроить. Только на веранде не всегда будет так солнечно и тепло. Зимой, пожалуй, мороз, как на улице. Разве что от ветра защита. Думаю, раньше ясельную группу выгуливали.
– Про зиму я не говорю, – поскучнела Рената. – Зимой я должна быть при отце постоянно, печь надо топить каждый день. Но летом и осенью я могу его временами оставлять на соседок. У нас очень сердобольные старушки в округе живут, правда, их мало осталось.
***
Мы обошли с Ренатой все помещения, обговорили детали проекта переустройства и затем расстались. Художница поехала к себе в Шувалово, а я отправилась к своему дому, расположенному в соседнем дворе. Когда я подходила к подъезду, услышала за собой чьи-то шаги. Вначале не обратила на них внимания: был ранний вечер, люди возвращались с работы, мало ли кто идет следом. И на улице светло как днем! Но, когда человек вошел в подъезд за мной по пятам, я ускорила шаг. Я заставила себя не оглядываться, но забеспокоилась. Лифт, на мое счастье, стоял на первом этаже. Я вбежала в него и спешно нажала кнопку подъема, но нога преследователя не дала сомкнуться дверцам. Они разбежались вновь. Я зажмурилась от страха.– Подождите, пожалуйста, куда же вы так торопитесь? – прозвучал уже знакомый мужской голос.
Я разлепила глаза и узнала дворника из общества нормалистов, с которым разговаривала сегодня утром.
– Зачем вы преследуете меня? – спросила я, взяв себя в руки.
– Преследую? – удивленно переспросил он. – Я иду домой. Я живу на пятом этаже. А вы новая жилица с верхнего этажа?
– Как вы догадались?
– Не надо быть детективом, чтобы понять это. Когда два месяца над твоей головой стучат молотки и поют дрели, ясно, что новые жильцы въезжают.
Замечание Матвея показалось мне скрытым упреком в нарушении тишины, и я тут же вспомнила о музыке, доносящейся из его квартиры. Правда, после замечания, сделанного мною в первое мое утро пребывания здесь, он больше не включал ее в такую рань, однако в другие часы, выходя на балкон, я слышала ее.
– А я, благодаря вам, выучила наизусть весь репертуар Жанны Бичевской и вспомнила забытые мелодии прошлых лет.
Мой попутчик пожал плечами. Сейчас он выглядел совершенно нормально – ни яркого жилета, ни дурацкого галстука на голой шее. Обычная трикотажная футболка с короткими рукавами, заправленная в джинсы. Старенький лифт дополз до пятого этажа, и мой сосед снизу, молча кивнув, покинул его. Я поднялась еще на один этаж.
Что ж, теперь я хотя бы знаю имя меломана.
Перед сном я включила компьютер и проверила электронную почту. Моя дочь, Женечка, спрашивала, дошла ли до меня посылка, переданная мне из Германии с Ренатой. Я отбила подтверждение и только сейчас развернула пакет, привезенный мне Ренатой. Дочка передала набор дорогой косметики, для меня – не слишком ценный подарок. Но так обычно и бывает: люди дарят то, что им самим нравится. Однако внимание всегда дорого.
Глава 3
Гальчик и Денис вернулись из Испании, восхищенные страной и друг другом. Особенно окрыленной чувствовала себя Гальчик. По ее рассказам выходило, что она пользовалась на курорте потрясающим успехом: на пляже мужчины буквально ее расстреливали взглядами, а вечерами, в ресторане, не было отбоя от желающих потанцевать с ней. Денис слегка ревновал Гальчика, что подтверждало его любовь к девушке. Поэтому следующим, закономерным шагом в их жизни стало представление Гальчика матери Дениса.
Я знаю его мать Ольгу, первую жену Игоря, с институтских времен. Со слезами на глазах я гуляла на их студенческой свадьбе. Тогда я потеряла моего любимого в первый раз – наши пути-дорожки разбежались надолго. Встретились мы через много лет. У каждого была своя семья, почти взрослые дети – не было лишь счастья. И нас неодолимо потянуло друг к другу. Мы решились выстроить свою жизнь заново. Соединили свои судьбы, как думалось, навсегда. И с того времени я стала для его первой жены врагом номер один. У меня тоже не было оснований любить Ольгу.
Какой она стала сейчас? Ольга, как и Игорь, старше меня. Значит, ей к полтиннику близится. Наверное, еще больше растолстела, поскольку и в молодые годы была изрядной пышкой. Уже тогда Ольга имела властный характер. По сути, она женила на себе Игоря и все время пыталась держать мужа под каблуком. Вряд ли она стала более уступчивой. Наверное, теперь все окружение под себя подмяла. Хотя кого подминать? Живет одна. Насколько я знаю, заново свою семейную жизнь не устроила. Сын, став взрослым, отделился – у Дениса свое жилье.
Я вновь мысленно перенеслась в далекие годы. Какой водопад ненависти Ольга обрушила на меня, когда Игорь от нее ушел. Татьяна даже говорила, что это она навела на меня порчу. Я не отбивала Игоря. Я появилась в его жизни, когда разлад в их семье стал необратим. Игорь страдал в тисках нелюбимой жены и уже не раз вырывался на сторону. Трудно жить с человеком, если он не понимает тебя. У нас с ним все было иначе – любовь, взаимопонимание, уважение друг к другу.
Ольга возненавидела меня, но теперь нам с ней делить нечего и некого. Игорь уже несколько лет живет с третьей женой Вероникой (я была у него второй). Татьяна как-то говорила, что теперь у Ольги новая головная боль. Ей невыносима мысль, что у Игоря родился еще один ребенок. Маленький Артемка – конкурент Денису и в смысле отцовской любви, и в материальном отношении. Ведь Игорь нынче богатый человек.
Я знаю его мать Ольгу, первую жену Игоря, с институтских времен. Со слезами на глазах я гуляла на их студенческой свадьбе. Тогда я потеряла моего любимого в первый раз – наши пути-дорожки разбежались надолго. Встретились мы через много лет. У каждого была своя семья, почти взрослые дети – не было лишь счастья. И нас неодолимо потянуло друг к другу. Мы решились выстроить свою жизнь заново. Соединили свои судьбы, как думалось, навсегда. И с того времени я стала для его первой жены врагом номер один. У меня тоже не было оснований любить Ольгу.
Какой она стала сейчас? Ольга, как и Игорь, старше меня. Значит, ей к полтиннику близится. Наверное, еще больше растолстела, поскольку и в молодые годы была изрядной пышкой. Уже тогда Ольга имела властный характер. По сути, она женила на себе Игоря и все время пыталась держать мужа под каблуком. Вряд ли она стала более уступчивой. Наверное, теперь все окружение под себя подмяла. Хотя кого подминать? Живет одна. Насколько я знаю, заново свою семейную жизнь не устроила. Сын, став взрослым, отделился – у Дениса свое жилье.
Я вновь мысленно перенеслась в далекие годы. Какой водопад ненависти Ольга обрушила на меня, когда Игорь от нее ушел. Татьяна даже говорила, что это она навела на меня порчу. Я не отбивала Игоря. Я появилась в его жизни, когда разлад в их семье стал необратим. Игорь страдал в тисках нелюбимой жены и уже не раз вырывался на сторону. Трудно жить с человеком, если он не понимает тебя. У нас с ним все было иначе – любовь, взаимопонимание, уважение друг к другу.
Ольга возненавидела меня, но теперь нам с ней делить нечего и некого. Игорь уже несколько лет живет с третьей женой Вероникой (я была у него второй). Татьяна как-то говорила, что теперь у Ольги новая головная боль. Ей невыносима мысль, что у Игоря родился еще один ребенок. Маленький Артемка – конкурент Денису и в смысле отцовской любви, и в материальном отношении. Ведь Игорь нынче богатый человек.