Страница:
— Я ведь, Петрова, за тебя ручался, когда обивал пороги у руководства техникума, чтобы тебя на Балтику послать. А ты и там не смогла удержаться, нарушила установленный порядок. Крепко мне за тебя досталось. Вот что, Катерина, я сегодня вечером с Ларисой по телефону переговорю, пусть она решает: домой тебя приглашать или так где-нибудь встретиться.
Он вернул мне зачетку с проставленной оценкой и встал. Я убрала синие корочки в сумку и вышла из аудитории.
На следующий день Руденко подошел ко мне и всучил бумажку с адресом поликлиники, где работала тетя Лариса. Сказал, что она предлагает прийти к окончанию ее приема в любой день. Там же были указаны и часы приема больных.
— Впрочем, — добавил он, — Лариса тоже точных сведений о твоем отце не имеет, но, может, какие-то припомненные ею мелочи окажутся не лишними. Так что подойди к ней.
Мне было неприятно, что тетя Лариса, или Лариса Леонидовна, как было указано в бумажке, не пожелала меня пригласить домой. Она же должна была помнить меня еще маленькой. Ну ладно, пусть в поликлинике. Тут же у меня заныл верхний зуб, он давно болел от сладкого. Что ж, заодно и подлечусь, решила я. Тем более, что недавно я получила зарплату на почте, где продолжала в свободное время разносить телеграммы. И я решила нагрянуть к тете Ларисе как обычная пациентка.
Так я оказалась в зубоврачебном кресле. Передо мной стояла немолодая врач с усталыми внимательными глазами. На нижней половине лица — марлевая повязка. Было видно, что она не узнала во взрослой девушке, сидящей с открытым ртом, черноглазую кудрявую девчушку, дочку ее бывшей подруги. Я решила не признаваться, а вначале вылечить свой зуб.
Лариса Леонидовна беглым движением сверкающего сталью инструмента провела по ряду моих зубов. Потом зацепилась им в какой-то дырочке, что-то отметила в карточке и, перевернув ее, еще раз прочитала фамилию и имя больного. Тут же взгляд ее, вновь обращенный ко мне, потеплел.
— Катюша, Петрова? Это ты такая взрослая стала? Ну прямо красавица. Григорий Миронович говорил мне о тебе, но я не ожидала увидеть тебя в кресле! Хотя ладно, раз села, давай полечимся.
Я раскрыла рот, и Лариса Леонидовна острой штуковиной тыкала в щели между зубами. Я затаила дыхание, вздрагивая при каждом ее движении.
— Расслабься, Катенька. Ведь не больно. Я только смотрю, — приговаривала Лариса Леонидовна.
Глаза ее смотрели сосредоточенно и добро одновременно. — Сейчас возьмем экскаватор, — она взяла со столика какой-то блестящий стержень с пупочкой на конце, снимем камешки.
Слово «экскаватор» вызвало в моем воображении огромный не то грузовик, не то бульдозер. Но ничего огромного в руках врачихи не было. Я поняла, что этот стержень с пупочкой и есть экскаватор.
— Все ненужные наслоения-отложения сейчас удалим. Потерпи, маленькая, сейчас.
Она с силой засунула стержень между зубами и ковырнула им что было мочи.
Я взвыла.
— Ладно, ладно, там не будем, — успокоила она меня — и тут же ткнула в соседний зуб так, что я опять дернулась.
— Ну разве так можно, — укорила меня Лариса Леонидовна. — Я еще ничего не делаю.
Я замотала головой и окончательно высвободилась от тычков ее экскаватора.
— Лариса Леонидовна, вы знали моего отца?
Она положила инструменты на столик, спустила на шею повязку и скрестила руки на животе.
— Да, конечно. Гена иногда заходил к маме в санчасть.
— Я не о Гене, я о настоящем отце.
— Тебе кто-то сказал, что Геннадий Петров тебе не родной отец?
— Да, бабушка.
— Понимаешь, Катя, Нина со мной эту тему не обсуждала, но некоторые разговоры в санчасти ходили. Наверно, Катюша, ты вправе знать правду, но вряд ли я смогу тебе помочь. А бабушка тебе не назвала имени?
— Назвала, но выяснилось, что она ошиблась.
Теперь не знаю, что и думать.
— Ладно, давай подумаем вместе. Ты уже взрослая девушка, и с тобой можно говорить прямо. Были двусмысленные ситуации. Несколько раз я заставала в ее кабинете курсантов в неурочное время…
— И что же? Она оказывала им помощь?
— Не знаю, как это сказать поточнее, Катя. Однажды я вернулась с полдороги, забыла вытяжной шкаф выключить, и застала ее в таком виде, что сомнений в происходящем не оставалось. Видно, Нина выпила лишнего и плохо контролировала себя. А из-за ширмы (я не видела, кто там на топчане был) мужской голос что-то невнятное бормотал. Видно, и мужчина был нетрезв. Ты, Катя, извини за такие подробности, но для тебя пагубное пристрастие мамы к алкоголю секретом не было.
И к мужчинам, полагаю, тоже.
Я, слегка порозовев, кивнула. Хотя легкий румянец на моем смуглом лице обычно мало заметен.
Слушать о матери такие вещи было малоприятно.
Я хотела узнать, не было ли в ее жизни одного, особенного мужчины, а не просто о том, изменяла ли она мужу. Я встала с кресла и вынула из сумки коробочку с белыми слониками. Вдруг моя мать носила их или хвасталась подарком своей сослуживице! Я спросила, не приходилось ли Ларисе Леонидовне видеть такие украшения.
Лариса Леонидовна равнодушно повертела фигурки в пальцах и покачала головой:
— Нет, Катя, не помню. Хотя постой. Костяные фигурки. Ой, у меня у самой есть поделки из кости, с того времени сохранились: солонка да еще рог.
У нас были курсанты, выходцы с Кавказа, не помню точно их национальности, то ли грузины, то ли абхазцы. Одним словом, они привозили с родины и продавали все это добро здесь.
— И у мамы были среди них знакомые?
— Наверно. Кавказцы — парни горячие. Они за всеми сестричками ухаживали. Возможно, с одним из них у Нины и завязался роман. Может, Гурам? — Лариса Леонидовна наморщила лоб. — Нет, не буду врать. Просто сейчас один красавец вспомнился, очень колоритный вид у него был: жгуче-черные глаза, нос с горбинкой, волосы густые, темные, волнистые. Одним словом, настоящий кавказский джигит. — Лариса Леонидовна оценивающим взглядом посмотрела на меня:
— Да, волосы у тебя похожи, тоже вьются, правда, нос наш, рязанский. А все характерные черты, будь то нос с горбинкой или, скажем, раздвоенный подбородок, являются доминантными признаками. Они всегда наследуются в первую очередь.
Но я уже почти не слушала ее. Кавказское имя Гурам завладело моим воображением.
— А как его фамилия? Куда его направили? — обрушила я свои вопросы на врачиху.
— Ничего, Катенька, не знаю. Сама посуди, лет двадцать прошло с той поры. И где он сейчас — никто нам не скажет. Может, на флотах служит, может, демобилизовался и уехал на родину. И если быть честной, Катенька, Гурамчика я вспомнила, потому что он мне самой нравился. Хотя, честно говоря, он меня не замечал. Да и с Ниной вряд ли встречался. Пошутить, потрепаться любил. Но серьезных отношений с кем-то из наших у него, думаю, не было. Хотя кто знает. О себе говорил, что из старинного княжеского рода происходит, и держался так, будто и сам царек какой или полководец. Нет, Катя, определенно не он.
Просто воспоминания накатили, извини. И зачем ты эти поиски затеяла? Знаешь, в жизни не так много романтики, Катя. Не исключено, что твой отец ничуть не лучше Петрова. Петров ведь тоже пил, верно?
Ее слова напомнили мне наш спор с Тишкой, что родные отцы плохими не бывают. Но в том споре я не соглашалась с Тишей. А сейчас Лариса Леонидовна опять подняла во мне смятение. Видно, такая у меня противоречивая натура. Предположение о плохом отце упрямо возродило во мне мечту об отце замечательном. И чем дальше я оказывалась от предмета своих поисков, тем прекраснее и совершеннее становился образ отца. Во всяком случае, образ гордого грузинского князя с пышными смоляными усами, на вороном коне, в папахе и бурке на плечах, полностью затмил даже вполне положительный образ Валерия Валерьевича. Наконец я смогла погасить тлеющее в груди разочарование от того, что Островский оказался чужим человеком. И сейчас я окончательно вычеркнула его из своей жизни.
Потом я снова вернулась в кресло, и Лариса Леонидовна залечила мой больной зуб. Она выписала мне чек на минимальную сумму и пригласила в дальнейшем лечиться бесплатно.
— Только номерок в регистратуре не бери, — предупредила она.
Все-таки на свете много добрых людей!
Главную часть наших двух проектов взвалил на себя Юра. Теперь у него не было никаких оснований ревновать меня к кому бы то ни было, и наши отношения вновь наладились. Этому способствовало и то, что без него я вряд ли справилась бы с проектом. Осилить чертежи самостоятельно я не могла. Я чувствовала себя дрянью, продающей себя за проект. Но Юрка сам упрашивал разрешить ему помочь мне с дипломом. Нет, Юра — необыкновенный человек. Такую преданность надо ценить.
Я тоже принимала посильное участие в подготовке наших двух дипломов. Моя часть — расчеты по экономике и охране труда — была ненужным, но обязательным приложением к любому дипломному проекту. Почти каждый день я являлась в читальный зал городской библиотеки. Выложив на стол высокую стопку книг, я поочередно пролистывала их в поиске нужных сведений. Тут же делала выписки.
В читальном зале я постоянно встречалась со своей будущей свекровью, Юркиной матерью, Маргаритой Алексеевной. Она работала там старшим библиотекарем. Благодаря Маргарите у меня было преимущество перед другими читателями.
Часто нужные книги разбирались с утра, когда я моталась с письмами и газетами по домам. Но Маргарита припрятывала для меня лучшие книжки по теме, так что я шла в библиотеку не торопясь. Однако, с другой стороны, будущая свекровь постоянно воспитывала меня, подчеркивала мое невежество, будто хотела сказать, что я недостойна ее сына. Почти каждый разговор с Маргаритой заканчивался ее удивленным возгласом: «Как! Ты не читала эту книгу? Настоятельно рекомендую».
Волей-неволей я пробегала по диагонали книженцию, что она мне всучила. Но нет худа без добра.
Благодаря Юркиной матери я немного просветилась. Даже прочитала кое-что сверх школьной программы. И все же чтение было для меня только работой, не приносящей удовольствия: мне больше по душе была настоящая жизнь, а не вымышленная. Но иногда прочитанное пригождалось — я могла поддержать умный разговор в обществе. И в библиотеке Маргарита не упускала случая, чтобы наставлять меня. Но хотя ее помощь в подборе литературы и не была лишней, ее воспитательный энтузиазм превышал все границы.
Этим утром она подошла ко мне, сухонькая, прямая, как жердь, — полная противоположность упитанному Юрке, — и положила на край стола книгу в зеленом переплете:
— Вот, Катюша, закончишь занятия, полистай «Опыты» мыслителя Монтеня. Тебе, молодой девушке, будет полезно. И я хотела бы обсудить с тобой один раздел на странице…
Не терплю слово «полезно»!
Маргарита назвала номер страницы и отошла.
Это ее привычная хитрость — вовлечь меня в прочтение книги с таким видом, будто бы она что-то хочет со мной обсудить. Маргарита так и не смирилась, что сын ее сошелся с малообразованной девушкой из плохой семьи, но поделать ничего не могла: Юра был непоколебим. Она с пристрастием расспрашивала меня о моих родителях, а потом притворно вздыхала. Даже из моих приукрашивающих действительность ответов она делала выводы, что в моей биографии не все благополучно. Поэтому она беспрестанно пичкала меня всякой книжной моралью. Но если предложенный ею роман я еще могла прочитать, то философов — увольте, нет!
В пять часов я уже закончила свои труды. Уловив момент, когда Маргарита куда-то отлучилась, я быстро подбежала к служебной стойке и сдала книги ее напарнице. Сверху лежал так и не раскрытый мною том Монтеня.
Я торопливо выбежала из читального зала и протянула гардеробщице деревянную бирку с рисунком вишенки. Эти бирки заменяли привычные номерки, чтобы Катя-дурочка, так звали гардеробщицу, могла справляться со своими обязанностями.
Я невольно обратила внимание на мою тезку с самых первых посещений библиотеки. Это была низенькая и толстая, лет сорока пяти, женщина. На спину свисали две длинные, чуть ниже лопаток, косы, с вплетенными в них мятыми лентами. Прежде мать ее, когда была жива, заплетала дочери одну косу, что было уместнее в ее возрасте. Но год назад мать ее умерла, оставив свою умственно отсталую дочь на попечение дальней родственницы. Опекунша присматривала за Катей небрежно, но и полностью не отказывалась: ее грело желание получить комнату, где та проживала. К счастью, больная, в меру своих слабых возможностей, могла управляться с бытом. А на работу в библиотеку она была принята еще раньше из-за жалости к ее матери, работавшей в свое время тоже библиотекаршей.
Тетя Катя, получившая к своему имени приставку «дурочка», хотя и не могла постичь абстрактных понятий вроде чисел, была по-своему умна и проницательна. Она постигала людей шестым чувством, а вещи были для нее одушевленными предметами.
Кроме того, она умела гадать. Маргарита рассказывала, что Катина образованная мать, чтобы развлечь уже стареющую больную дочь, научила ее разным видам народных гаданий: на воске, на кофейной гуще, на любых узорах. Фантазии бедной больной были не лишены смысла. То, что для других девушек было развлечением, для Кати-дурочки стало дверью в неуловимый параллельный мир. Очень часто ее пророчества сбывались. Однако библиотечная провидица не могла и не хотела гадать по заказу. Все зависело от ее прихоти и настроения.
Я почти сразу почувствовала в Кате-дурочке родственную душу, а моя мгновенная реакция на любую несправедливость явилась толчком к нашей Дружбе. Вот как это случилось. Однажды на моих глазах недоверчивая тетка, получив взамен номерка бирку с рисунком ромашки, швырнула ее, разоралась и потребовала назад свою норковую шубу: боялась, что пропадет. Схватив шубу в охапку, она проследовала с ней в читальный зал. Она долго возмущалась, грозила пожаловаться заведующей. Испуганная дурочка забилась в уголок своих владений, плюхнулась на стул и, обхватив голову руками, громко разрыдалась. Я откинула доску барьера, решительно подошла к гардеробщице, погладила ее по спине.
— Не волнуйтесь, тетечка Катя, — сказала я. — Эта баба — дура безмозглая, ей еще отольются ваши слезы.
— Я, я, — всхлипывая, оправдывалась гардеробщица, — никогда не путаю одежду. Мне и картинки почти не нужды. Я и так чувствую владельца каждой вещи.
Я потрогала ее довольно толстые косы и похвалила их красоту. Меня с самого детства коротко стригли, так что кос у меня никогда не было. Тетя Катя мою поддержку запомнила. С того дня стала выражать мне симпатию доступным ей способом — угощать конфетками, подаренными ей вместо чаевых посетителями библиотеки. Я же купила ей голубую капроновую ленту. Так у нас и пошло. Катя часто пришивала мне слабые пуговицы, чистила щеткой мою куртку. Наше знакомство длилось уже года два.
Гардеробщица, увидев меня, обнажила в улыбке кривые желтые зубы и пригласила выпить с ней чашечку чаю. Я прошла за деревянный барьер и присела за колченогий столик у стены. Я вспомнила, что у меня в сумке лежит для нее подарок — жестяная коробочка от какого-то парфюмерного набора.
— Возьми, тетя Катя, будешь пуговицы или нитки в ней держать.
Тетя Катя с интересом повертела коробочку, разглядывая узор. Узор был абстракно-растительный: какие-то завитки, лианы, несуществующие яркие цветы.
— Какая веселая свадьба! — воскликнула она.
Потом удрученно сморщила лоб. — А здесь — темная точка. Ай-ай-ай.
— Чья свадьба, тетя Катя, — моя?
Катя-дурочка покачала головой и растерянно сказала:
— Я не знаю чья, Катенька.
Я стала думать о свадьбах. Сейчас, в последний год пребывания в техникуме, их в моем окружении намечалось несколько. Ближайшая — Эльвиры Поповой и мичмана Задорожного. Он уже демобилизовался и жил в квартире своей невесты, правда раздельно с ней, в отведенной ему комнате. И моя свадьба — не за горами. Мы решили с Юрой расписаться после защиты диплома. А может, Катя-дурочка увидела свою собственную свадьбу. Мало ли какой ненормальный подберется ей в пару.
Рабочий день в библиотеке близился к концу.
Все чаще посетители подходили с бирками к барьеру, чтобы получить свою одежду. Я тоже взяла свою куртку и заторопилась, чтобы не столкнуться с Маргаритой.
Катя остановила меня, затем прошла в дальний угол своего гардероба и возвратилась, держа в руках огромный мужской зонт, похожий на милицейскую дубинку. Вероятно, он был взят из груды забытых посетителями вещей.
— Возьми, Катенька, сильный дождик будет.
Я посмотрела на улицу через огромные витринные стекла библиотеки. Дымчатые тучки плыли по голубому небу, не вызывая большого опасения. Поверить в их способность пролиться дождем было трудно. Но я послушалась тетю Катю и взяла зонт, погладив руку гардеробщицы. Лицо дурочки расплылось в блаженной улыбке.
Когда я подходила к дому, как всегда спрямляя дорогу проходными дворами, небо совсем расчистилось от облаков. Солнце светило так ярко, будто вернулось бабье лето. Вот и верь доморощенным пророчицам, усмехнулась я, размахивая ненужным мне зонтом. Но тут же мне припомнилась «Песнь о вещем Олеге» с замаскированным предсказанием. Может, и обещанный дурочкой дождь прольется совсем в другом виде?
Прежде она так радовалась, когда отыскала ему этот техникум, и, как все матери, надеялась, что сын избежит почетного долга перед родиной. Поэтому и за столом в их доме царила грустная атмосфера.
Маргарита Алексеевна — особа интеллигентная, в их доме почти не пьют. На столе стояла только бутылка сухого вина — не то что на студенческих пирушках. Разговоры шли возвышенные — об учебе, о нашем будущем. Сетовала, что из-за своего скромного достатка (в библиотеке платят до смешного мало) не смогла сына до института дотянуть.
Мечтала, что он после армии продолжит учебу на вечернем. О моей учебе больше не заговаривала.
Как-то я откровенно призналась, что учиться мне трудно и диплом техника — для меня большое достижение. Да и не всем же получать верхнее образование! После того как у Юркиной мамы отметились, мы отправились с ним на мою квартиру. Туда же и ребята из техникума нагрянули. Я один стаканчик вина выцедила, и точка. После того как я на практике перебрала, я стала осторожнее с выпивкой. Когда меня на второй стакан потянуло, я из квартиры выскочила во двор. Посидела на детской площадке, покурила под фонарем, и отпустило.
Когда пепел под ноги стряхивала, вижу, что-то золотится в песке. Подняла — маленький якорек, из тех, что курсанты на погоны прикалывают. Наверное, какая-нибудь парочка здесь миловалась: морячок и его девица. Снова вспомнилась практика, полигон. Будто привет с Балтики прислали. Хотела поднять я тот якорек, а потом оставила на скамейке, пусть ребятишки найдут и порадуются. Затем я снова вбежала в свою квартиру и пустилась танцевать. Так я поняла, если переждать «хотение» выпить, потом оно само уходит. А девчонки и ребята, как всегда, были хороши. Только Юра крепко на ногах стоял. Он вообще пьет мало. И мою трезвость сегодня заметил и похвалил за сдержанность. А на меня одобрение в тысячу раз сильнее действует, чем выговор и упреки. Теплое чувство к Юрке в тот вечер усилилось, и собой я была довольна.
И весь сентябрь путем шел. Вскоре после Юркиного дня рождения мы решили пораньше сыграть нашу свадьбу. После защиты Юрка не долго гулять на свободе будет. Как я сказала, его в армию сразу должны взять, и времени у нас не будет для медового месяца.
А дипломные месяцы для нас необременительные, наполовину свободные. Вначале даже хотели парную свадьбу сыграть: Эля с Иваном и мы с Юркой. Но потом решили сделать интервал в одну неделю. Иван воспротивился. Он такой зануда. Один раз, говорит, в жизни свадьба бывает. И по деньгам у нас разные возможности. Им родители Эльки помогают, а нам с Юрой помочь некому. В общем, и свадьба подружки приближается, а следом — и моя собственная. Заявление мы с Юрой уже подали. И тут со мной что-то случилось, будто гвоздь в сердце засел. Прежде я не придавала большого значения штампу в паспорте.
Знала, сейчас время простое: расписался — разбежался. Но после подачи заявления я почувствовала себя взрослее и поняла: свадьба — это событие!
Глава 6
Он вернул мне зачетку с проставленной оценкой и встал. Я убрала синие корочки в сумку и вышла из аудитории.
На следующий день Руденко подошел ко мне и всучил бумажку с адресом поликлиники, где работала тетя Лариса. Сказал, что она предлагает прийти к окончанию ее приема в любой день. Там же были указаны и часы приема больных.
— Впрочем, — добавил он, — Лариса тоже точных сведений о твоем отце не имеет, но, может, какие-то припомненные ею мелочи окажутся не лишними. Так что подойди к ней.
Мне было неприятно, что тетя Лариса, или Лариса Леонидовна, как было указано в бумажке, не пожелала меня пригласить домой. Она же должна была помнить меня еще маленькой. Ну ладно, пусть в поликлинике. Тут же у меня заныл верхний зуб, он давно болел от сладкого. Что ж, заодно и подлечусь, решила я. Тем более, что недавно я получила зарплату на почте, где продолжала в свободное время разносить телеграммы. И я решила нагрянуть к тете Ларисе как обычная пациентка.
Так я оказалась в зубоврачебном кресле. Передо мной стояла немолодая врач с усталыми внимательными глазами. На нижней половине лица — марлевая повязка. Было видно, что она не узнала во взрослой девушке, сидящей с открытым ртом, черноглазую кудрявую девчушку, дочку ее бывшей подруги. Я решила не признаваться, а вначале вылечить свой зуб.
Лариса Леонидовна беглым движением сверкающего сталью инструмента провела по ряду моих зубов. Потом зацепилась им в какой-то дырочке, что-то отметила в карточке и, перевернув ее, еще раз прочитала фамилию и имя больного. Тут же взгляд ее, вновь обращенный ко мне, потеплел.
— Катюша, Петрова? Это ты такая взрослая стала? Ну прямо красавица. Григорий Миронович говорил мне о тебе, но я не ожидала увидеть тебя в кресле! Хотя ладно, раз села, давай полечимся.
Я раскрыла рот, и Лариса Леонидовна острой штуковиной тыкала в щели между зубами. Я затаила дыхание, вздрагивая при каждом ее движении.
— Расслабься, Катенька. Ведь не больно. Я только смотрю, — приговаривала Лариса Леонидовна.
Глаза ее смотрели сосредоточенно и добро одновременно. — Сейчас возьмем экскаватор, — она взяла со столика какой-то блестящий стержень с пупочкой на конце, снимем камешки.
Слово «экскаватор» вызвало в моем воображении огромный не то грузовик, не то бульдозер. Но ничего огромного в руках врачихи не было. Я поняла, что этот стержень с пупочкой и есть экскаватор.
— Все ненужные наслоения-отложения сейчас удалим. Потерпи, маленькая, сейчас.
Она с силой засунула стержень между зубами и ковырнула им что было мочи.
Я взвыла.
— Ладно, ладно, там не будем, — успокоила она меня — и тут же ткнула в соседний зуб так, что я опять дернулась.
— Ну разве так можно, — укорила меня Лариса Леонидовна. — Я еще ничего не делаю.
Я замотала головой и окончательно высвободилась от тычков ее экскаватора.
— Лариса Леонидовна, вы знали моего отца?
Она положила инструменты на столик, спустила на шею повязку и скрестила руки на животе.
— Да, конечно. Гена иногда заходил к маме в санчасть.
— Я не о Гене, я о настоящем отце.
— Тебе кто-то сказал, что Геннадий Петров тебе не родной отец?
— Да, бабушка.
— Понимаешь, Катя, Нина со мной эту тему не обсуждала, но некоторые разговоры в санчасти ходили. Наверно, Катюша, ты вправе знать правду, но вряд ли я смогу тебе помочь. А бабушка тебе не назвала имени?
— Назвала, но выяснилось, что она ошиблась.
Теперь не знаю, что и думать.
— Ладно, давай подумаем вместе. Ты уже взрослая девушка, и с тобой можно говорить прямо. Были двусмысленные ситуации. Несколько раз я заставала в ее кабинете курсантов в неурочное время…
— И что же? Она оказывала им помощь?
— Не знаю, как это сказать поточнее, Катя. Однажды я вернулась с полдороги, забыла вытяжной шкаф выключить, и застала ее в таком виде, что сомнений в происходящем не оставалось. Видно, Нина выпила лишнего и плохо контролировала себя. А из-за ширмы (я не видела, кто там на топчане был) мужской голос что-то невнятное бормотал. Видно, и мужчина был нетрезв. Ты, Катя, извини за такие подробности, но для тебя пагубное пристрастие мамы к алкоголю секретом не было.
И к мужчинам, полагаю, тоже.
Я, слегка порозовев, кивнула. Хотя легкий румянец на моем смуглом лице обычно мало заметен.
Слушать о матери такие вещи было малоприятно.
Я хотела узнать, не было ли в ее жизни одного, особенного мужчины, а не просто о том, изменяла ли она мужу. Я встала с кресла и вынула из сумки коробочку с белыми слониками. Вдруг моя мать носила их или хвасталась подарком своей сослуживице! Я спросила, не приходилось ли Ларисе Леонидовне видеть такие украшения.
Лариса Леонидовна равнодушно повертела фигурки в пальцах и покачала головой:
— Нет, Катя, не помню. Хотя постой. Костяные фигурки. Ой, у меня у самой есть поделки из кости, с того времени сохранились: солонка да еще рог.
У нас были курсанты, выходцы с Кавказа, не помню точно их национальности, то ли грузины, то ли абхазцы. Одним словом, они привозили с родины и продавали все это добро здесь.
— И у мамы были среди них знакомые?
— Наверно. Кавказцы — парни горячие. Они за всеми сестричками ухаживали. Возможно, с одним из них у Нины и завязался роман. Может, Гурам? — Лариса Леонидовна наморщила лоб. — Нет, не буду врать. Просто сейчас один красавец вспомнился, очень колоритный вид у него был: жгуче-черные глаза, нос с горбинкой, волосы густые, темные, волнистые. Одним словом, настоящий кавказский джигит. — Лариса Леонидовна оценивающим взглядом посмотрела на меня:
— Да, волосы у тебя похожи, тоже вьются, правда, нос наш, рязанский. А все характерные черты, будь то нос с горбинкой или, скажем, раздвоенный подбородок, являются доминантными признаками. Они всегда наследуются в первую очередь.
Но я уже почти не слушала ее. Кавказское имя Гурам завладело моим воображением.
— А как его фамилия? Куда его направили? — обрушила я свои вопросы на врачиху.
— Ничего, Катенька, не знаю. Сама посуди, лет двадцать прошло с той поры. И где он сейчас — никто нам не скажет. Может, на флотах служит, может, демобилизовался и уехал на родину. И если быть честной, Катенька, Гурамчика я вспомнила, потому что он мне самой нравился. Хотя, честно говоря, он меня не замечал. Да и с Ниной вряд ли встречался. Пошутить, потрепаться любил. Но серьезных отношений с кем-то из наших у него, думаю, не было. Хотя кто знает. О себе говорил, что из старинного княжеского рода происходит, и держался так, будто и сам царек какой или полководец. Нет, Катя, определенно не он.
Просто воспоминания накатили, извини. И зачем ты эти поиски затеяла? Знаешь, в жизни не так много романтики, Катя. Не исключено, что твой отец ничуть не лучше Петрова. Петров ведь тоже пил, верно?
Ее слова напомнили мне наш спор с Тишкой, что родные отцы плохими не бывают. Но в том споре я не соглашалась с Тишей. А сейчас Лариса Леонидовна опять подняла во мне смятение. Видно, такая у меня противоречивая натура. Предположение о плохом отце упрямо возродило во мне мечту об отце замечательном. И чем дальше я оказывалась от предмета своих поисков, тем прекраснее и совершеннее становился образ отца. Во всяком случае, образ гордого грузинского князя с пышными смоляными усами, на вороном коне, в папахе и бурке на плечах, полностью затмил даже вполне положительный образ Валерия Валерьевича. Наконец я смогла погасить тлеющее в груди разочарование от того, что Островский оказался чужим человеком. И сейчас я окончательно вычеркнула его из своей жизни.
Потом я снова вернулась в кресло, и Лариса Леонидовна залечила мой больной зуб. Она выписала мне чек на минимальную сумму и пригласила в дальнейшем лечиться бесплатно.
— Только номерок в регистратуре не бери, — предупредила она.
Все-таки на свете много добрых людей!
* * *
Вскоре нам выдали задание на дипломный проект, и надобность ходить в техникум ежедневно отпала. Работа над дипломом не была мне в тягость.Главную часть наших двух проектов взвалил на себя Юра. Теперь у него не было никаких оснований ревновать меня к кому бы то ни было, и наши отношения вновь наладились. Этому способствовало и то, что без него я вряд ли справилась бы с проектом. Осилить чертежи самостоятельно я не могла. Я чувствовала себя дрянью, продающей себя за проект. Но Юрка сам упрашивал разрешить ему помочь мне с дипломом. Нет, Юра — необыкновенный человек. Такую преданность надо ценить.
Я тоже принимала посильное участие в подготовке наших двух дипломов. Моя часть — расчеты по экономике и охране труда — была ненужным, но обязательным приложением к любому дипломному проекту. Почти каждый день я являлась в читальный зал городской библиотеки. Выложив на стол высокую стопку книг, я поочередно пролистывала их в поиске нужных сведений. Тут же делала выписки.
В читальном зале я постоянно встречалась со своей будущей свекровью, Юркиной матерью, Маргаритой Алексеевной. Она работала там старшим библиотекарем. Благодаря Маргарите у меня было преимущество перед другими читателями.
Часто нужные книги разбирались с утра, когда я моталась с письмами и газетами по домам. Но Маргарита припрятывала для меня лучшие книжки по теме, так что я шла в библиотеку не торопясь. Однако, с другой стороны, будущая свекровь постоянно воспитывала меня, подчеркивала мое невежество, будто хотела сказать, что я недостойна ее сына. Почти каждый разговор с Маргаритой заканчивался ее удивленным возгласом: «Как! Ты не читала эту книгу? Настоятельно рекомендую».
Волей-неволей я пробегала по диагонали книженцию, что она мне всучила. Но нет худа без добра.
Благодаря Юркиной матери я немного просветилась. Даже прочитала кое-что сверх школьной программы. И все же чтение было для меня только работой, не приносящей удовольствия: мне больше по душе была настоящая жизнь, а не вымышленная. Но иногда прочитанное пригождалось — я могла поддержать умный разговор в обществе. И в библиотеке Маргарита не упускала случая, чтобы наставлять меня. Но хотя ее помощь в подборе литературы и не была лишней, ее воспитательный энтузиазм превышал все границы.
Этим утром она подошла ко мне, сухонькая, прямая, как жердь, — полная противоположность упитанному Юрке, — и положила на край стола книгу в зеленом переплете:
— Вот, Катюша, закончишь занятия, полистай «Опыты» мыслителя Монтеня. Тебе, молодой девушке, будет полезно. И я хотела бы обсудить с тобой один раздел на странице…
Не терплю слово «полезно»!
Маргарита назвала номер страницы и отошла.
Это ее привычная хитрость — вовлечь меня в прочтение книги с таким видом, будто бы она что-то хочет со мной обсудить. Маргарита так и не смирилась, что сын ее сошелся с малообразованной девушкой из плохой семьи, но поделать ничего не могла: Юра был непоколебим. Она с пристрастием расспрашивала меня о моих родителях, а потом притворно вздыхала. Даже из моих приукрашивающих действительность ответов она делала выводы, что в моей биографии не все благополучно. Поэтому она беспрестанно пичкала меня всякой книжной моралью. Но если предложенный ею роман я еще могла прочитать, то философов — увольте, нет!
В пять часов я уже закончила свои труды. Уловив момент, когда Маргарита куда-то отлучилась, я быстро подбежала к служебной стойке и сдала книги ее напарнице. Сверху лежал так и не раскрытый мною том Монтеня.
Я торопливо выбежала из читального зала и протянула гардеробщице деревянную бирку с рисунком вишенки. Эти бирки заменяли привычные номерки, чтобы Катя-дурочка, так звали гардеробщицу, могла справляться со своими обязанностями.
Я невольно обратила внимание на мою тезку с самых первых посещений библиотеки. Это была низенькая и толстая, лет сорока пяти, женщина. На спину свисали две длинные, чуть ниже лопаток, косы, с вплетенными в них мятыми лентами. Прежде мать ее, когда была жива, заплетала дочери одну косу, что было уместнее в ее возрасте. Но год назад мать ее умерла, оставив свою умственно отсталую дочь на попечение дальней родственницы. Опекунша присматривала за Катей небрежно, но и полностью не отказывалась: ее грело желание получить комнату, где та проживала. К счастью, больная, в меру своих слабых возможностей, могла управляться с бытом. А на работу в библиотеку она была принята еще раньше из-за жалости к ее матери, работавшей в свое время тоже библиотекаршей.
Тетя Катя, получившая к своему имени приставку «дурочка», хотя и не могла постичь абстрактных понятий вроде чисел, была по-своему умна и проницательна. Она постигала людей шестым чувством, а вещи были для нее одушевленными предметами.
Кроме того, она умела гадать. Маргарита рассказывала, что Катина образованная мать, чтобы развлечь уже стареющую больную дочь, научила ее разным видам народных гаданий: на воске, на кофейной гуще, на любых узорах. Фантазии бедной больной были не лишены смысла. То, что для других девушек было развлечением, для Кати-дурочки стало дверью в неуловимый параллельный мир. Очень часто ее пророчества сбывались. Однако библиотечная провидица не могла и не хотела гадать по заказу. Все зависело от ее прихоти и настроения.
Я почти сразу почувствовала в Кате-дурочке родственную душу, а моя мгновенная реакция на любую несправедливость явилась толчком к нашей Дружбе. Вот как это случилось. Однажды на моих глазах недоверчивая тетка, получив взамен номерка бирку с рисунком ромашки, швырнула ее, разоралась и потребовала назад свою норковую шубу: боялась, что пропадет. Схватив шубу в охапку, она проследовала с ней в читальный зал. Она долго возмущалась, грозила пожаловаться заведующей. Испуганная дурочка забилась в уголок своих владений, плюхнулась на стул и, обхватив голову руками, громко разрыдалась. Я откинула доску барьера, решительно подошла к гардеробщице, погладила ее по спине.
— Не волнуйтесь, тетечка Катя, — сказала я. — Эта баба — дура безмозглая, ей еще отольются ваши слезы.
— Я, я, — всхлипывая, оправдывалась гардеробщица, — никогда не путаю одежду. Мне и картинки почти не нужды. Я и так чувствую владельца каждой вещи.
Я потрогала ее довольно толстые косы и похвалила их красоту. Меня с самого детства коротко стригли, так что кос у меня никогда не было. Тетя Катя мою поддержку запомнила. С того дня стала выражать мне симпатию доступным ей способом — угощать конфетками, подаренными ей вместо чаевых посетителями библиотеки. Я же купила ей голубую капроновую ленту. Так у нас и пошло. Катя часто пришивала мне слабые пуговицы, чистила щеткой мою куртку. Наше знакомство длилось уже года два.
Гардеробщица, увидев меня, обнажила в улыбке кривые желтые зубы и пригласила выпить с ней чашечку чаю. Я прошла за деревянный барьер и присела за колченогий столик у стены. Я вспомнила, что у меня в сумке лежит для нее подарок — жестяная коробочка от какого-то парфюмерного набора.
— Возьми, тетя Катя, будешь пуговицы или нитки в ней держать.
Тетя Катя с интересом повертела коробочку, разглядывая узор. Узор был абстракно-растительный: какие-то завитки, лианы, несуществующие яркие цветы.
— Какая веселая свадьба! — воскликнула она.
Потом удрученно сморщила лоб. — А здесь — темная точка. Ай-ай-ай.
— Чья свадьба, тетя Катя, — моя?
Катя-дурочка покачала головой и растерянно сказала:
— Я не знаю чья, Катенька.
Я стала думать о свадьбах. Сейчас, в последний год пребывания в техникуме, их в моем окружении намечалось несколько. Ближайшая — Эльвиры Поповой и мичмана Задорожного. Он уже демобилизовался и жил в квартире своей невесты, правда раздельно с ней, в отведенной ему комнате. И моя свадьба — не за горами. Мы решили с Юрой расписаться после защиты диплома. А может, Катя-дурочка увидела свою собственную свадьбу. Мало ли какой ненормальный подберется ей в пару.
Рабочий день в библиотеке близился к концу.
Все чаще посетители подходили с бирками к барьеру, чтобы получить свою одежду. Я тоже взяла свою куртку и заторопилась, чтобы не столкнуться с Маргаритой.
Катя остановила меня, затем прошла в дальний угол своего гардероба и возвратилась, держа в руках огромный мужской зонт, похожий на милицейскую дубинку. Вероятно, он был взят из груды забытых посетителями вещей.
— Возьми, Катенька, сильный дождик будет.
Я посмотрела на улицу через огромные витринные стекла библиотеки. Дымчатые тучки плыли по голубому небу, не вызывая большого опасения. Поверить в их способность пролиться дождем было трудно. Но я послушалась тетю Катю и взяла зонт, погладив руку гардеробщицы. Лицо дурочки расплылось в блаженной улыбке.
Когда я подходила к дому, как всегда спрямляя дорогу проходными дворами, небо совсем расчистилось от облаков. Солнце светило так ярко, будто вернулось бабье лето. Вот и верь доморощенным пророчицам, усмехнулась я, размахивая ненужным мне зонтом. Но тут же мне припомнилась «Песнь о вещем Олеге» с замаскированным предсказанием. Может, и обещанный дурочкой дождь прольется совсем в другом виде?
* * *
На этой же неделе было еще одно событие: Юркин день рождения. Ему сравнялось девятнадцать — готовый кадр для армии. У него была отсрочка только до защиты диплома. Все ребята сокрушались по поводу отмены военной кафедры, выпавшей на их курс, но поделать ничего не могли. Особенно беспокоилась его мать, в одиночку поднимавшая сына.Прежде она так радовалась, когда отыскала ему этот техникум, и, как все матери, надеялась, что сын избежит почетного долга перед родиной. Поэтому и за столом в их доме царила грустная атмосфера.
Маргарита Алексеевна — особа интеллигентная, в их доме почти не пьют. На столе стояла только бутылка сухого вина — не то что на студенческих пирушках. Разговоры шли возвышенные — об учебе, о нашем будущем. Сетовала, что из-за своего скромного достатка (в библиотеке платят до смешного мало) не смогла сына до института дотянуть.
Мечтала, что он после армии продолжит учебу на вечернем. О моей учебе больше не заговаривала.
Как-то я откровенно призналась, что учиться мне трудно и диплом техника — для меня большое достижение. Да и не всем же получать верхнее образование! После того как у Юркиной мамы отметились, мы отправились с ним на мою квартиру. Туда же и ребята из техникума нагрянули. Я один стаканчик вина выцедила, и точка. После того как я на практике перебрала, я стала осторожнее с выпивкой. Когда меня на второй стакан потянуло, я из квартиры выскочила во двор. Посидела на детской площадке, покурила под фонарем, и отпустило.
Когда пепел под ноги стряхивала, вижу, что-то золотится в песке. Подняла — маленький якорек, из тех, что курсанты на погоны прикалывают. Наверное, какая-нибудь парочка здесь миловалась: морячок и его девица. Снова вспомнилась практика, полигон. Будто привет с Балтики прислали. Хотела поднять я тот якорек, а потом оставила на скамейке, пусть ребятишки найдут и порадуются. Затем я снова вбежала в свою квартиру и пустилась танцевать. Так я поняла, если переждать «хотение» выпить, потом оно само уходит. А девчонки и ребята, как всегда, были хороши. Только Юра крепко на ногах стоял. Он вообще пьет мало. И мою трезвость сегодня заметил и похвалил за сдержанность. А на меня одобрение в тысячу раз сильнее действует, чем выговор и упреки. Теплое чувство к Юрке в тот вечер усилилось, и собой я была довольна.
И весь сентябрь путем шел. Вскоре после Юркиного дня рождения мы решили пораньше сыграть нашу свадьбу. После защиты Юрка не долго гулять на свободе будет. Как я сказала, его в армию сразу должны взять, и времени у нас не будет для медового месяца.
А дипломные месяцы для нас необременительные, наполовину свободные. Вначале даже хотели парную свадьбу сыграть: Эля с Иваном и мы с Юркой. Но потом решили сделать интервал в одну неделю. Иван воспротивился. Он такой зануда. Один раз, говорит, в жизни свадьба бывает. И по деньгам у нас разные возможности. Им родители Эльки помогают, а нам с Юрой помочь некому. В общем, и свадьба подружки приближается, а следом — и моя собственная. Заявление мы с Юрой уже подали. И тут со мной что-то случилось, будто гвоздь в сердце засел. Прежде я не придавала большого значения штампу в паспорте.
Знала, сейчас время простое: расписался — разбежался. Но после подачи заявления я почувствовала себя взрослее и поняла: свадьба — это событие!
Глава 6
В тот день я занималась одна. Сидела в своей комнате, переписывала начисто главу из дипломной работы. Старалась, чтобы буквы прямо вставали, не клонились влево, как пьяные. Преподы почему-то не любят такой, обратный наклон. Думают, что я выставляюсь, оригинальничаю. А мне так просто удобнее, само получается. Все из-за того, что левша. А наш логик, посмотрев на мой почерк, заметил: «Сочувствую, девочка. Ты — левша, оттого у тебя и с логическим мышлением трудности. Эмоции и образы ты, вероятно, тонко чувствуешь. А мой предмет для тебя — темный лес. Ладно, тройку тебе поставлю. Давай зачетку». С тех пор я свою леворукость не афиширую. А писать могу и левой, и правой, переучили в школе. Хотя — сколько знаменитых людей были левшами. Мне Юра о них рассказывал. И спортсмены-левши — теннисисты, фехтовальщики, боксеры тоже успешнее выступают.
Видно, их действия неожиданны для противника.
Я перекосила лист бумаги вдоль края стола и старательно написала предложение. Получилось даже красиво. В это время зазвонил телефон. Я подбежала к аппарату, схватила трубку, но отрывистый мужской голос узнала не сразу. Ведь голос по телефону искажается.
— Катя, здравствуйте! Разрешите напомнить о себе: кавторанг Островский.
— Здрасте, Валерий Валерьевич, откуда вы мой телефон узнали?
— Задорожный подсказал. Я приехал в Питер за двумя зайцами. Иван пригласил меня свидетелем на свою свадьбу, и еще я выступаю с докладом на научной конференции. Иван и дату своей свадьбы подгадал к ее срокам, чтобы меня пригласить. Помните свои усилия на практике? Теперь я обобщил результаты, так что и ваша доля в моем выступлении есть.
— Рада за вас, Валерий Валерьевич.
Вежливость капитана вызвала во мне ответное чувство.
— А я вот зачем вам, Катя, звоню. Не составите мне компанию? У нас завтра продолжается заезд и регистрация участников, так что день будет свободен. Хотел посетить родные края, съездить в Кронштадт. Решил пригласить свою землячку. Вы как, не против? И как ваши поиски отца, результаты есть?
Сколько вопросов сразу. В Кронштадт, положим, съездить можно, и Юрку позовем. А вопрос с отцом — непростой. Я сразу же вспомнила случайно оброненное врачихой, имя Гурам.
— Лариса Леонидовна припомнила какого-то Гурама, но уверенности, что это мой отец, у нее нет.
И фамилию она не помнит.
— Гурам, Гурам… — медленно повторил Островский. — Я знал в училище даже двух Гурамов.
Один учился на нашем курсе: робкий такой, совсем не кавказский характер. Да его, кажется, со второго курса списали, туберкулез выявили. Он потом, после лечения, на родину уехал. Другой Гурам выпускался, когда я только поступил. Это была популярная личность, скажу я вам. У женщин особенно.
Как же его фамилия? Вспомнил! Он еще выступал на наших вечерах всегда, лезгинку или что-то там народное танцевал. Его фамилия рыбная такая. Да, Китовани!
— А что еще вы о нем помните? — Я навострила уши. Склонность Китовани к танцам показалась мне родственной чертой.
— Да к сожалению, я мало с ним знаком был.
Только по участию в самодеятельности. Просто Гурам на виду был, вот я его и вспомнил. Ну так как, Катюша, едем завтра? Там еще потолкуем.
Мы назначили время и место встречи. Причем договорились ехать без Юры. Валерий Валерьевич убедил меня, что в родные края лучше ездить без туристов. «Юра — отличный парень. Но понимаете, Катя, его праздное любопытство будет в данном случае сбивать настрой. А мы пройдем по знакомым нам улочкам, посмотрим на дома, где мы с вашей мамой росли. Собор посетим, в морском музее на наших дедов полюбуемся, может, кого знакомых встретим».
После телефонного разговора я совсем не могла сосредоточиться на дипломной работе. Гурам Китовани становился все осязаемее, все ближе. Теперь не в экзотическом кадре, на коне и в бурке, виделся он мне. Гурам, растянувший ноги в шпагате, взлетевший над дощатой сценой, был куда конкретнее! Оставалось только обнаружить место его нынешнего обитания.
Вечером заявился радостный Юрка и сообщил, что достал билеты на «Алису», модную рок-группу.
Это было что-то! Кайф от живого концерта этой группы, по рассказам побывавших там ранее, был ни с чем не сравним. Вмиг забылось все: скучные бумажки на столе, библиотека, Маргарита и другие земные материи. «Алиса» и Костя Кинчев, солист группы, — вот три слова, которые затмили для меня целый свет. Я даже забыла сказать Юре, что завтра с Островским еду в Кронштадт. Я побежала на кухню, нажарила котлет. Надо было поплотнее набить животик, знала: энергии потребуется много. Вот оттянусь, напляшусь и набешусь! На выступлениях современных рок-групп не заскучаешь. Это не концерты, на которых зевали наши бабушки. Это праздник для всех: и для исполнителей, и для зрителей, которых называют так по старинке. Какие зрители?
Видно, их действия неожиданны для противника.
Я перекосила лист бумаги вдоль края стола и старательно написала предложение. Получилось даже красиво. В это время зазвонил телефон. Я подбежала к аппарату, схватила трубку, но отрывистый мужской голос узнала не сразу. Ведь голос по телефону искажается.
— Катя, здравствуйте! Разрешите напомнить о себе: кавторанг Островский.
— Здрасте, Валерий Валерьевич, откуда вы мой телефон узнали?
— Задорожный подсказал. Я приехал в Питер за двумя зайцами. Иван пригласил меня свидетелем на свою свадьбу, и еще я выступаю с докладом на научной конференции. Иван и дату своей свадьбы подгадал к ее срокам, чтобы меня пригласить. Помните свои усилия на практике? Теперь я обобщил результаты, так что и ваша доля в моем выступлении есть.
— Рада за вас, Валерий Валерьевич.
Вежливость капитана вызвала во мне ответное чувство.
— А я вот зачем вам, Катя, звоню. Не составите мне компанию? У нас завтра продолжается заезд и регистрация участников, так что день будет свободен. Хотел посетить родные края, съездить в Кронштадт. Решил пригласить свою землячку. Вы как, не против? И как ваши поиски отца, результаты есть?
Сколько вопросов сразу. В Кронштадт, положим, съездить можно, и Юрку позовем. А вопрос с отцом — непростой. Я сразу же вспомнила случайно оброненное врачихой, имя Гурам.
— Лариса Леонидовна припомнила какого-то Гурама, но уверенности, что это мой отец, у нее нет.
И фамилию она не помнит.
— Гурам, Гурам… — медленно повторил Островский. — Я знал в училище даже двух Гурамов.
Один учился на нашем курсе: робкий такой, совсем не кавказский характер. Да его, кажется, со второго курса списали, туберкулез выявили. Он потом, после лечения, на родину уехал. Другой Гурам выпускался, когда я только поступил. Это была популярная личность, скажу я вам. У женщин особенно.
Как же его фамилия? Вспомнил! Он еще выступал на наших вечерах всегда, лезгинку или что-то там народное танцевал. Его фамилия рыбная такая. Да, Китовани!
— А что еще вы о нем помните? — Я навострила уши. Склонность Китовани к танцам показалась мне родственной чертой.
— Да к сожалению, я мало с ним знаком был.
Только по участию в самодеятельности. Просто Гурам на виду был, вот я его и вспомнил. Ну так как, Катюша, едем завтра? Там еще потолкуем.
Мы назначили время и место встречи. Причем договорились ехать без Юры. Валерий Валерьевич убедил меня, что в родные края лучше ездить без туристов. «Юра — отличный парень. Но понимаете, Катя, его праздное любопытство будет в данном случае сбивать настрой. А мы пройдем по знакомым нам улочкам, посмотрим на дома, где мы с вашей мамой росли. Собор посетим, в морском музее на наших дедов полюбуемся, может, кого знакомых встретим».
После телефонного разговора я совсем не могла сосредоточиться на дипломной работе. Гурам Китовани становился все осязаемее, все ближе. Теперь не в экзотическом кадре, на коне и в бурке, виделся он мне. Гурам, растянувший ноги в шпагате, взлетевший над дощатой сценой, был куда конкретнее! Оставалось только обнаружить место его нынешнего обитания.
Вечером заявился радостный Юрка и сообщил, что достал билеты на «Алису», модную рок-группу.
Это было что-то! Кайф от живого концерта этой группы, по рассказам побывавших там ранее, был ни с чем не сравним. Вмиг забылось все: скучные бумажки на столе, библиотека, Маргарита и другие земные материи. «Алиса» и Костя Кинчев, солист группы, — вот три слова, которые затмили для меня целый свет. Я даже забыла сказать Юре, что завтра с Островским еду в Кронштадт. Я побежала на кухню, нажарила котлет. Надо было поплотнее набить животик, знала: энергии потребуется много. Вот оттянусь, напляшусь и набешусь! На выступлениях современных рок-групп не заскучаешь. Это не концерты, на которых зевали наши бабушки. Это праздник для всех: и для исполнителей, и для зрителей, которых называют так по старинке. Какие зрители?