- Эт-то кто такой? - спросил он, скорее радуясь, что можно сорвать
злобу еще на одном несчастном.
Майор Планк привык к неприветливым хозяевам. Многие в былые дни
встречали его с копьем.
- А это кто? - радушно парировал он. - Мне нужен Балбес Босток.
- Я сэр Эйлмер Босток, - сказал баронет.
Майор на него посмотрел.
- Да? - недоверчиво протянул он. - Интересно! Балбес моложе меня, а
вы... что и говорить. Билл, где ваш дядя?
Именно в эту минуту вошла Джейн с вазой крупных ягод. В Эшенден-Мэнор
себя не обижали - бутерброды с огурцом, пончики, кекс и еще клубника.
- ДЖЕЙН! - вскричал сэр Эйлмер.
Другая выронила бы вазу, но Джейн только вздрогнула.
- Да, сэр.
- Скажите этому... джентльмену, кто я такой.
- Сэр Эйлмер Босток, сэр.
- Правильно, - подтвердил он, словно судья на конкурсе знаний, которые
вошли в моду.
Майор Планк выразил желание, чтобы его (майора) побрал черт.
- Усы, - прибавил он. - Если человек прикрывается целым кустом седых
усов, всякий примет его за старика. Что ж, Балбес, рад тебя видеть.
Вообще-то я по делу. Не узнал? Я - Планк.
- Планк!
- Брабазон-Планк. Только что я обнаружил, что Зараза - теперь он лорд
Икенхем - живет здесь под моим именем. Не знаю, зачем ему это нужно, но я не
потерплю...
После слова "Планк" сэр Эйлмер удачно изобразил загарпуненного кита,
однако сейчас смог ответить:
- А я знаю. У нас тут конкурс треклятых младенцев, он будет судьей.
Вместо Билла. Тот его уломал.
- Очень умно, Билл, - одобрил майор. - Опасная штука. Они и сами
хороши, а уж матери... Смотрите. - Он поднял штанину и показал шрам на икре.
- Это - в Перу. Гналась за мной с кинжалом, потому что ее сынок попал в
"отметим также..."
- Ввести Икенхема в мой дом, - продолжал сэр Эйлмер, - не так уж легко.
Он знал, что я его не приму, есть причины. Поэтому он назвался
Брабазоном-Планком, а мой племянник это подтвердил. Какого черта, -
обратился он к Биллу, - ты вводишь в мой дом...
Он продолжил бы и эту речь, ему было что сказать, но тут Билл
взорвался. С ранних лет относился он к дяде, как относится к вождю племени
доисторический человек нервного типа. Он трепетал, он покорно слушал, он
всячески его умасливал. Если бы сцена эта разыгралась пораньше, он,
несомненно, сложился бы, как аккордеон.
Но сейчас душа его напоминала бензиновый бак, в который ударила молния.
Встреча с Гермионой огорчила его. Сообщение об овце растравило раны. А
теперь, и не один раз, старый Балбес с моржовыми усами сказал "мой дом".
Слова эти и сыграли роль последней капли.
Пока дядя бушевал, племянник машинально ел, и поначалу выражению чувств
помешал пончик. Он его проглотил, а потом осведомился:
- "Мой"? Вы подумайте! Это почему же он ваш?
Сэр Эйлмер попытался ответить, что не в том дело, но не преуспел.
- "Мой"! - воскликнул его племянник, давясь этим местоимением, словно
пончиком. - Нет, какая наглость! Какая подлость! Пора наконец разобраться,
чей это дом!
- И впрямь, - одобрил майор, - разберитесь. Так чей же это дом?
(Заметим, что у него было семь теток, пять сестер и семейных ссор он не
боялся.)
- Мой! - заорал Билл. - Мой, мой, мой, мой!
- А, ясно! - сказал Планк. - Ваш. При чем же тут Балбес?
- Втерся сюда. А что я мог? Мне было шестнадцать лет.
- Но потом вы стали старше?
- Навряд ли. Разве его выкуришь?
- А что, невозможно?
- Духу не хватало.
- Это не мягкость. Билл, это - слабость.
- Ничего, сейчас и выгоню. Сколько можно быть... как это?
- Дураком?
- Ничтожеством. Сил моих нет. Убирайтесь отсюда, дядя Эйлмер. Куда
хотите. В Челтнем, Или в Бекс-Хилл.
- Или в Богнор-Риджис, - предложил майор.
- Можно и туда. В общем, я вас не держу. Ясно?
- Вполне, - одобрил Планк. - Какая сила слова!
- Вот так, - подытожил Билл, выходя прямо в сад.
Майор Брабазон-Планк взял пончик.
- Хороший у тебя племянник, - сказал он. - И пончики прекрасные.
Съем-ка еще один.
Билл Окшот быстро прошел и террасу, и аллею. Глаза у него сверкали. Он
тяжело дышал. Так бывает с тихими людьми, когда они ощутят вкус крови. Он с
удовольствием встретил бы Джо Луиса Джо Луис (Джозеф Луис Барроу, род. в
1914)- чемпион мира по боксу в тяжелом весе с 1937 по 1949 г. и затеял с ним
ссору. Почти это и случилось. В конце аллеи стоял не Джо Луис, а толстый,
хотя и молодой человек в роговых очках; и в ту самую минуту, когда Билл его
увидел, он пылко обнял Гермиону.
Билл поскакал к ним, дыша еще тяжелее и совершенно уподобившись коню,
который при трубном звуке издает голос, издалека чуя битву.
1
Человеку тонкой души, чья деловая судьба решается в усадьбе, нелегко
сидеть за две мили, терпеливо ожидая вестей. Беспокойство его возрастает с
каждой минутой. Руки и ноги дрожат; глаза - вращаются; чувство, что в брюках
кишат муравьи, набирает силу. Наконец, не в силах терпеть, он решает
перебраться к центру событий.
Все это произошло с Отисом Пейнтером. Словно Эдит Лебединая Шея Эдит
Лебединая Шея - жена Гарольда Саксонского, искавшая его тело после битвы при
Гастингсе (1066). после битвы при Гастингсе, он решил узнать, как там что.
Правда, пошел он не в ту сторону, перепутав направления, и только через
1,3 мили обнаружил, что при всех медицинских и эстетических достоинствах
прогулки от Эшенден-Мэнор он удаляется. Тогда, вернувшись в кабачок, он
одолжил велосипед у любезного чистильщика обуви и с нескольких попыток
покатил к усадьбе. Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за
деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у
нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой
вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы
сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя
из кустов, думал: "Конец мечтам".
- Ну, как? - спросил он слишком громко, что естественно в его
состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
- Откуда вы взялись? - сурово спросила она. - Нельзя же так!
- А что?..
- Язык прикусила.
- Нет, - сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, - что сэр
Эйлмер? Вы его видели?
Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в
хорошую рекламу.
- О, да!- отвечала она.
Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как
выразилась бы реклама, чистоты слога.
- Что это значит? - спросил он. - Что он сказал?
Гермиона приятно улыбнулась.
- Все в порядке, - отвечала она. - В суд он не подаст. Точнее, он
попросил аннулировать его иск.
Отис покачнулся.
- Попросил?
- Да.
- О-о-о!
Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.
Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей
поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны.
Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем,
практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали
бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и
Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.
Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости
надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя
Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась.
Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом
берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку
на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро
убывают добрые правила юности.
Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда
он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка
на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему
представлялось, что надежней всего - оторвать у них голову, к чему он и
собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул - но услышал
пронзительный вопль:
- Не убивай его! Это мой издатель!
Билл растерялся, Гермиона прибавила:
- Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч - 25.
Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких
издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей.
Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь,
стал протирать очки.
Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый
Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на
него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего
его на публичном балу.
Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот
неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к
поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка,
от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне
ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового
судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась
хорошо, но свысока, скажем - как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру,
оказалась заправским волком.
Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона
Босток узнала героя своих мечтаний?!
- Гермиона! - сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.
- Да, дорогой?
- Ты выйдешь за меня замуж?
- Да, дорогой.
- И никаких Мартышек?
- Конечно, дорогой.
- Здорово! - сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской
припоминал счастливые парижские дни. - Значит, издаете книги?
-Да,- с готовностью ответил Отис. - Все до единой.
- И дадите 20%, а там - и 25?
- Да.
- А может, сразу двадцать пять?
Отис это одобрил, - собственно, он и сам собирался это предложить.
- Здорово, - сказал Билл. - Пошли, выпьем чаю.
Гермиона покачала головой:
- Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно,
наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?
Отис вздрогнул:
- Поеду поездом.
- Он очень медленно идет.
- Ничего, я не спешу.
- Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.
- До свидания, - сказал Билл. - Я завтра приеду. А сейчас проводи меня
до машины. Хорошо, дорогой?
Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него
пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.
- А может, тридцать? - спросил тот.
- Pardon?
- Процентов. За ее книги.
- А, да, конечно! Что ж, это лучше.
- Зачем мелочиться?
- Вот именно.
- И реклама, да?
- Конечно.
- Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.
- Жалкие люди.
- Предпочитают рекламу слухов.
- Ха-ха!
- Значит, будут статьи?
- Еще как! Во всех воскресных газетах.
- А в будничных?
- Да, и в них. Хорошо бы плакаты...
Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и
повеса - но какой ум, какое сердце!
- Здорово, - сказал он. - Такие плакаты на стенах. Да, здорово.
- Конечно, - заметил Отис, - это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь,
но мне бы небольшую... дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?
- Это мысль. А может, две?
- Или три? Или все пять? Такое круглое число.
- Оно круглое?
- В высшей степени.
- Здорово! Значит, пять.
Отис опять закрыл глаза, на сей раз - в экстазе. Он давно подозревал,
что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся,
что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет - то ли вернулся на небо, то ли
ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по
аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм,
но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа Пиппа - героиня поэмы Роберта Браунинга
"Проходит Пиппа". и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы
пожал ей руку и вскричал: "Как я вас понимаю!"
2
Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое
время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он
кинулся к нему, крича:
- Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с
серафимом или херувимом, поющим "Осанна!", могло бы и само по себе обо всем
рассказать.
- Хотя вообще-то, - прибавил он, - рассказал мне один знакомый, который
ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но
рассказать - рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца.
О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
- Да.
- Трясли?
- Да.
- Прижали, осыпали?
- Да.
- Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в
тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
- Не без этого.
- Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной
Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы
и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: "Ну,
хватит!" С тех пор все у них в порядке.
- Здорово, - откликнулся Билл, думая о Гермионе. - Констебль? А, да! У
вас нет свежей вырезки?
- Простите, нету. Зачем она вам?
- Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
- Вот как! Кто же?
- Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит
полисмена.
- Да, вряд ли.
- Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет
уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь - это. Собирается
купить кабачок.
Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не
осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право
похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.
- Это приятная новость, Билл Окшот, - признал он. - Как вы говорите?
Да, "здорово". Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь - и прекрасная Элзи.
Просто финал оперетты. - Он посмотрел на Билла. - Вы носите шерстяное белье?
-Я? Нет. А что такое?
- Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли...
Билл стал темно-малиновым.
- Я места себе не нахожу, - объяснил он. - Ну, сами знаете.
- Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите
пары.
- Ничего, что я вас брошу?
- Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой.
Будьте счастливы.
Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую
скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он
остановился, подумал, решил, что уже поздно, - и все графы и майоры
сменились сладостным звоном свадебных колоколов.
3
Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе
появился Планк, вытирая губы.
- Привет, Зараза, - сказал он графу. - Пончиков нету, я все съел.
Красота, а не пончики. - Он сунул платок в карман. - Не ждал меня встретить?
Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс
отменен.
Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.
- Вот как? - спросил он. - Отменен? Почему же?
- Эпидемия. Корь косит народ.
- Значит, ты меня выдал?
- Еще как!
- Балбес расстроился?
- О, да!
- Представляю... Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч...
- Неймется! - вскричал майор. - Я охраняю свою честь. Почему "старый"?
Я на год моложе тебя. Вот Балбес - старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил
какой-то, осталось есть траву...
- Мафусаил траву не ел.
- Ел.
- Никогда в жизни. Это Навуходоносор.
- Да? Ну, не важно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой
комнате. Балбес открыл там трибунал.
- Что он открыл?
- Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым
глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами,
в другой - исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она
толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает
дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно - девушку в
красном.
Лорд Икенхем покрутил ус.
- Оставь меня, Зад, - сказал он. - Я должен подумать.
- Подумать? Ладно, думай, - согласился майор. - Надо мне доесть
клубнику.
Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по
выражению лица, проворный мозг работал, как машина.
Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной
улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.
Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он
был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных
христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не
укусил.
- Ха! - воскликнул он. - Это ты?
- А, Балбес!.. - кротко откликнулся пятый граф. - Значит, ты видел
нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?
- Кто?
- Я слышал, она была здесь.
- Ты знаешь эту девушку?
- Как собственную племянницу.
Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир
доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.
- Ах, вон что? - осведомился он. - Тогда тебе будет интересно, что я ей
припаял тридцать суток без обжалования.
- Суровый приговор.
- Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а
потом...
- Зачем же он вводит в искушение? Девушки - это девушки.
- Я им покажу!
- А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех...
- К черту!
- Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?
- Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе.
Лорд Икенхем кивнул:
- Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову
свидетеля.
Подойдя к двери, он позвал: "Зад!", и появился майор, не доевший
клубнику.
- Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует...
- Не про типа из Калькутты? Это я слышал.
- Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство.
Начать сначала?
- Вроде бы так лучше.
- Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон,
купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там - носить...
- Что вы тут... - начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.
- Балбес, - сказал он, - если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть
горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.
- Как в старое время... - умилился Планк.
- Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?
- Американка купила драгоценности.
- Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется
много платить. Она платить не хотела.
- Что ж, естественно.
- И вот по своей девичьей простоте она решилась на контрабанду.
- Молодец. Я всегда говорю, нечего платить этим гадам. У них и без того
слишком много денег.
- Именно это ощущала мисс Ванситтер. Но контрабанда нелегка.
- Что верно, то верно. Помню, хотел я провезти сигары...
- Она поразмыслила, - поспешил сказать лорд Икенхем, - и ей пришел в
голову замечательный способ. У нее была подруга, молодой скульптор. Она
пошла к ней, и они положили камни в новый бюст. Наша американка решила, что
эти гады скажут: "А, бюст!" - и больше ничего.
- Очень тонко.
- Да. Но... держись за кресло. Зад, скульпторша лепила в это время
самого Балбеса.
- Зачем? - удивился майор.
- Для местного клуба.
- Вот это да!
- Во время сеансов она ему сказала, что оставляет тот, первый бюст у
меня, недалеко отсюда, чтобы забрать потом. А Балбес... Нет, не могу! Не
надо тебе знать такие веши.
- Ничего, ничего.
- Ты не поверишь, но вчера Балбес проник ко мне и украл бюст.
- В котором камни?
- Да.
Перспективы, описанные графом, не удержали сэра Эйлмера.
- Это ложь!
Лорд Икенхем поднял брови.
- Помилуй, к чему этот пыл? Неужели ты думаешь, что я выдвину такое
обвинение без солидных доказательств? Да, Зад, он проник ко мне, охмурил
дворецкого...
- Неправда! Он меня не пустил.
- Коггз говорит иначе. Он признался, что впустил тебя и оставил без
присмотра. Мало того, он видел, что у тебя под пиджаком что-то есть. Не
надо, Балбес, не стоит. Лучше, я бы так сказал - мужественней признаться во
всем и положиться на нашу милость.
- Да, - согласился майор, - гораздо мужественней.
- Перейду к доказательствам. У тебя, Зад, хорошая, большая нога.
Подойди, будь любезен, вон к тому шкафу и вышиби дверь.
- С удовольствием! - сказал майор.
Лорд Икенхем не переоценил его ногу. Хрупкая дверца только крякнула.
- Видишь бюст? - спросил граф.
- Вижу.
- Тащи сюда.
Баронет смотрел на бюст, как смотрят на змею. Он ничего не понимал.
Жена бы ему объяснила, но ее не было.
- Как он сюда попал?
Граф изящно улыбнулся.
- Ну, Балбес, нельзя же так! Правда, Зад?
- Конечно.
- Разбей ему голову.
- Бюсту? Сейчас! - отвечал майор и разбил ее. Лорд Икенхем поднял из
обломков замшевый мешочек, развязал завязки и высыпал сверкающие камни прямо
перед сэром Эйлмером. Майор с нескрываемым восторгом глядел на баронета.
Третий друг собрал драгоценности и положил мешочек в карман.
- Ну, вот, - сказал он. - Ты спрашивал, Балбес, почему я явился под
чужим именем. Я хотел уладить все тихо. Скоро выборы, скандал тебе не нужен,
а что до самого дела - человек слаб... Мы понимаем, соблазны. Понимаем, Зад?
- Как не понять!
- Замнем это все?
- О чем речь!
- Ты никому не проговоришься?
- Ну, в клубе кому-нибудь, а вообще - конечно.
- Итак, все забыто. Естественно, свой беспощадный приговор ты
отменяешь. Отменяешь, Балбес? - проверил он, заметив, что хозяин как-то
сник.
Сэр Эйлмер снова уподобился загарпуненному киту.
- Что? - проговорил он. - Да, отменяю.
- Молодец, - похвалил его граф. - Так я и думал. А то - тридцать суток
за детскую шалость! Какая-то Звездная Палата. Вы, большие начальники,
привыкаете помыкать своими ближними. Ну, что ж, пойдем к Поттеру, пусть
освободит узников. Насколько я понял, они в кладовке.
И он повел друга под руку, мягко увещевая начать новую жизнь. В конце
концов, прибавил лорд Икенхем, подняться может всяк Подняться может всяк -
из поэмы А. Теннисона "In Memoriam А.Н.Н.", поправ дурное "я", отмерший
пласт.
Уже не слыша его голоса, майор Брабазон-Планк постоял, отрешенно глядя
на экспонаты. Разум его отдыхал. Но тут, как бывало в лесах Бразилии, он
вспомнил, что не доделано какое-то важное дело.
Подумав немного, он повернулся и пошел доедать клубнику.
злобу еще на одном несчастном.
Майор Планк привык к неприветливым хозяевам. Многие в былые дни
встречали его с копьем.
- А это кто? - радушно парировал он. - Мне нужен Балбес Босток.
- Я сэр Эйлмер Босток, - сказал баронет.
Майор на него посмотрел.
- Да? - недоверчиво протянул он. - Интересно! Балбес моложе меня, а
вы... что и говорить. Билл, где ваш дядя?
Именно в эту минуту вошла Джейн с вазой крупных ягод. В Эшенден-Мэнор
себя не обижали - бутерброды с огурцом, пончики, кекс и еще клубника.
- ДЖЕЙН! - вскричал сэр Эйлмер.
Другая выронила бы вазу, но Джейн только вздрогнула.
- Да, сэр.
- Скажите этому... джентльмену, кто я такой.
- Сэр Эйлмер Босток, сэр.
- Правильно, - подтвердил он, словно судья на конкурсе знаний, которые
вошли в моду.
Майор Планк выразил желание, чтобы его (майора) побрал черт.
- Усы, - прибавил он. - Если человек прикрывается целым кустом седых
усов, всякий примет его за старика. Что ж, Балбес, рад тебя видеть.
Вообще-то я по делу. Не узнал? Я - Планк.
- Планк!
- Брабазон-Планк. Только что я обнаружил, что Зараза - теперь он лорд
Икенхем - живет здесь под моим именем. Не знаю, зачем ему это нужно, но я не
потерплю...
После слова "Планк" сэр Эйлмер удачно изобразил загарпуненного кита,
однако сейчас смог ответить:
- А я знаю. У нас тут конкурс треклятых младенцев, он будет судьей.
Вместо Билла. Тот его уломал.
- Очень умно, Билл, - одобрил майор. - Опасная штука. Они и сами
хороши, а уж матери... Смотрите. - Он поднял штанину и показал шрам на икре.
- Это - в Перу. Гналась за мной с кинжалом, потому что ее сынок попал в
"отметим также..."
- Ввести Икенхема в мой дом, - продолжал сэр Эйлмер, - не так уж легко.
Он знал, что я его не приму, есть причины. Поэтому он назвался
Брабазоном-Планком, а мой племянник это подтвердил. Какого черта, -
обратился он к Биллу, - ты вводишь в мой дом...
Он продолжил бы и эту речь, ему было что сказать, но тут Билл
взорвался. С ранних лет относился он к дяде, как относится к вождю племени
доисторический человек нервного типа. Он трепетал, он покорно слушал, он
всячески его умасливал. Если бы сцена эта разыгралась пораньше, он,
несомненно, сложился бы, как аккордеон.
Но сейчас душа его напоминала бензиновый бак, в который ударила молния.
Встреча с Гермионой огорчила его. Сообщение об овце растравило раны. А
теперь, и не один раз, старый Балбес с моржовыми усами сказал "мой дом".
Слова эти и сыграли роль последней капли.
Пока дядя бушевал, племянник машинально ел, и поначалу выражению чувств
помешал пончик. Он его проглотил, а потом осведомился:
- "Мой"? Вы подумайте! Это почему же он ваш?
Сэр Эйлмер попытался ответить, что не в том дело, но не преуспел.
- "Мой"! - воскликнул его племянник, давясь этим местоимением, словно
пончиком. - Нет, какая наглость! Какая подлость! Пора наконец разобраться,
чей это дом!
- И впрямь, - одобрил майор, - разберитесь. Так чей же это дом?
(Заметим, что у него было семь теток, пять сестер и семейных ссор он не
боялся.)
- Мой! - заорал Билл. - Мой, мой, мой, мой!
- А, ясно! - сказал Планк. - Ваш. При чем же тут Балбес?
- Втерся сюда. А что я мог? Мне было шестнадцать лет.
- Но потом вы стали старше?
- Навряд ли. Разве его выкуришь?
- А что, невозможно?
- Духу не хватало.
- Это не мягкость. Билл, это - слабость.
- Ничего, сейчас и выгоню. Сколько можно быть... как это?
- Дураком?
- Ничтожеством. Сил моих нет. Убирайтесь отсюда, дядя Эйлмер. Куда
хотите. В Челтнем, Или в Бекс-Хилл.
- Или в Богнор-Риджис, - предложил майор.
- Можно и туда. В общем, я вас не держу. Ясно?
- Вполне, - одобрил Планк. - Какая сила слова!
- Вот так, - подытожил Билл, выходя прямо в сад.
Майор Брабазон-Планк взял пончик.
- Хороший у тебя племянник, - сказал он. - И пончики прекрасные.
Съем-ка еще один.
Билл Окшот быстро прошел и террасу, и аллею. Глаза у него сверкали. Он
тяжело дышал. Так бывает с тихими людьми, когда они ощутят вкус крови. Он с
удовольствием встретил бы Джо Луиса Джо Луис (Джозеф Луис Барроу, род. в
1914)- чемпион мира по боксу в тяжелом весе с 1937 по 1949 г. и затеял с ним
ссору. Почти это и случилось. В конце аллеи стоял не Джо Луис, а толстый,
хотя и молодой человек в роговых очках; и в ту самую минуту, когда Билл его
увидел, он пылко обнял Гермиону.
Билл поскакал к ним, дыша еще тяжелее и совершенно уподобившись коню,
который при трубном звуке издает голос, издалека чуя битву.
1
Человеку тонкой души, чья деловая судьба решается в усадьбе, нелегко
сидеть за две мили, терпеливо ожидая вестей. Беспокойство его возрастает с
каждой минутой. Руки и ноги дрожат; глаза - вращаются; чувство, что в брюках
кишат муравьи, набирает силу. Наконец, не в силах терпеть, он решает
перебраться к центру событий.
Все это произошло с Отисом Пейнтером. Словно Эдит Лебединая Шея Эдит
Лебединая Шея - жена Гарольда Саксонского, искавшая его тело после битвы при
Гастингсе (1066). после битвы при Гастингсе, он решил узнать, как там что.
Правда, пошел он не в ту сторону, перепутав направления, и только через
1,3 мили обнаружил, что при всех медицинских и эстетических достоинствах
прогулки от Эшенден-Мэнор он удаляется. Тогда, вернувшись в кабачок, он
одолжил велосипед у любезного чистильщика обуви и с нескольких попыток
покатил к усадьбе. Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за
деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у
нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой
вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы
сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя
из кустов, думал: "Конец мечтам".
- Ну, как? - спросил он слишком громко, что естественно в его
состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
- Откуда вы взялись? - сурово спросила она. - Нельзя же так!
- А что?..
- Язык прикусила.
- Нет, - сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, - что сэр
Эйлмер? Вы его видели?
Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в
хорошую рекламу.
- О, да!- отвечала она.
Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как
выразилась бы реклама, чистоты слога.
- Что это значит? - спросил он. - Что он сказал?
Гермиона приятно улыбнулась.
- Все в порядке, - отвечала она. - В суд он не подаст. Точнее, он
попросил аннулировать его иск.
Отис покачнулся.
- Попросил?
- Да.
- О-о-о!
Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.
Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей
поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны.
Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем,
практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали
бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и
Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.
Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости
надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя
Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась.
Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом
берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку
на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро
убывают добрые правила юности.
Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда
он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка
на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему
представлялось, что надежней всего - оторвать у них голову, к чему он и
собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул - но услышал
пронзительный вопль:
- Не убивай его! Это мой издатель!
Билл растерялся, Гермиона прибавила:
- Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч - 25.
Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких
издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей.
Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь,
стал протирать очки.
Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый
Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на
него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего
его на публичном балу.
Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот
неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к
поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка,
от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне
ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового
судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась
хорошо, но свысока, скажем - как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру,
оказалась заправским волком.
Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона
Босток узнала героя своих мечтаний?!
- Гермиона! - сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.
- Да, дорогой?
- Ты выйдешь за меня замуж?
- Да, дорогой.
- И никаких Мартышек?
- Конечно, дорогой.
- Здорово! - сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской
припоминал счастливые парижские дни. - Значит, издаете книги?
-Да,- с готовностью ответил Отис. - Все до единой.
- И дадите 20%, а там - и 25?
- Да.
- А может, сразу двадцать пять?
Отис это одобрил, - собственно, он и сам собирался это предложить.
- Здорово, - сказал Билл. - Пошли, выпьем чаю.
Гермиона покачала головой:
- Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно,
наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?
Отис вздрогнул:
- Поеду поездом.
- Он очень медленно идет.
- Ничего, я не спешу.
- Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.
- До свидания, - сказал Билл. - Я завтра приеду. А сейчас проводи меня
до машины. Хорошо, дорогой?
Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него
пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.
- А может, тридцать? - спросил тот.
- Pardon?
- Процентов. За ее книги.
- А, да, конечно! Что ж, это лучше.
- Зачем мелочиться?
- Вот именно.
- И реклама, да?
- Конечно.
- Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.
- Жалкие люди.
- Предпочитают рекламу слухов.
- Ха-ха!
- Значит, будут статьи?
- Еще как! Во всех воскресных газетах.
- А в будничных?
- Да, и в них. Хорошо бы плакаты...
Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и
повеса - но какой ум, какое сердце!
- Здорово, - сказал он. - Такие плакаты на стенах. Да, здорово.
- Конечно, - заметил Отис, - это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь,
но мне бы небольшую... дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?
- Это мысль. А может, две?
- Или три? Или все пять? Такое круглое число.
- Оно круглое?
- В высшей степени.
- Здорово! Значит, пять.
Отис опять закрыл глаза, на сей раз - в экстазе. Он давно подозревал,
что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся,
что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет - то ли вернулся на небо, то ли
ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по
аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм,
но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа Пиппа - героиня поэмы Роберта Браунинга
"Проходит Пиппа". и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы
пожал ей руку и вскричал: "Как я вас понимаю!"
2
Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое
время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он
кинулся к нему, крича:
- Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с
серафимом или херувимом, поющим "Осанна!", могло бы и само по себе обо всем
рассказать.
- Хотя вообще-то, - прибавил он, - рассказал мне один знакомый, который
ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но
рассказать - рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца.
О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
- Да.
- Трясли?
- Да.
- Прижали, осыпали?
- Да.
- Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в
тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
- Не без этого.
- Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной
Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы
и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: "Ну,
хватит!" С тех пор все у них в порядке.
- Здорово, - откликнулся Билл, думая о Гермионе. - Констебль? А, да! У
вас нет свежей вырезки?
- Простите, нету. Зачем она вам?
- Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
- Вот как! Кто же?
- Не знаю. Я плохо понял. Что-то про Мартышку, но он никогда не ударит
полисмена.
- Да, вряд ли.
- Наверное, я не расслышал. В общем, кто-то дал в глаз. Он хочет
уходить со службы. Сегодня его толкнули в пруд, теперь - это. Собирается
купить кабачок.
Лорд Икенхем со вкусом вздохнул. Он был доволен собой, и мы его не
осудим. Человек, считающий своей целью счастье любящих сердец, имеет право
похвалить себя, когда счастливые развязки так и хлопают, словно шутихи.
- Это приятная новость, Билл Окшот, - признал он. - Как вы говорите?
Да, "здорово". Вы счастливы, Мартышка счастлив, теперь - и прекрасная Элзи.
Просто финал оперетты. - Он посмотрел на Билла. - Вы носите шерстяное белье?
-Я? Нет. А что такое?
- Как-то вы ежитесь, чешетесь, что ли...
Билл стал темно-малиновым.
- Я места себе не нахожу, - объяснил он. - Ну, сами знаете.
- Знаю. И я жил в Аркадии. Тут хороша долгая прогулка. Идите, спустите
пары.
- Ничего, что я вас брошу?
- Тяжело вас терять, но иначе вы лопнете. Au revoir, мой дорогой.
Будьте счастливы.
Билл бросился в парк, словно пес, спущенный с поводка, и набрал такую
скорость, что только на дороге вспомнил: надо было сказать про Планка. Он
остановился, подумал, решил, что уже поздно, - и все графы и майоры
сменились сладостным звоном свадебных колоколов.
3
Он оказался прав, было поздно, ибо не успел он уйти, как на террасе
появился Планк, вытирая губы.
- Привет, Зараза, - сказал он графу. - Пончиков нету, я все съел.
Красота, а не пончики. - Он сунул платок в карман. - Не ждал меня встретить?
Думал, твоя взяла? Понимаешь, та откормленная дева сообщила, что конкурс
отменен.
Лорд Икенхем удивился, но вида не подал.
- Вот как? - спросил он. - Отменен? Почему же?
- Эпидемия. Корь косит народ.
- Значит, ты меня выдал?
- Еще как!
- Балбес расстроился?
- О, да!
- Представляю... Все тебе неймется, Зад! Казалось бы, старый хрыч...
- Неймется! - вскричал майор. - Я охраняю свою честь. Почему "старый"?
Я на год моложе тебя. Вот Балбес - старый хрыч, и никто иной. Прямо Мафусаил
какой-то, осталось есть траву...
- Мафусаил траву не ел.
- Ел.
- Никогда в жизни. Это Навуходоносор.
- Да? Ну, не важно, суть одна. Тебе еще повезло, ты не был в этой
комнате. Балбес открыл там трибунал.
- Что он открыл?
- Военный суд. Когда я доедал пончики, пришел констебль с подбитым
глазом. В одной руке он держал молодого человека с бледно-желтыми волосами,
в другой - исключительно хорошенькую девушку. Насколько я понял, она
толкнула его в пруд, а молодой человек дал ему в глаз. Балбес разбирает
дело. Кажется, он местный судья. Мне лично их жаль, особенно - девушку в
красном.
Лорд Икенхем покрутил ус.
- Оставь меня, Зад, - сказал он. - Я должен подумать.
- Подумать? Ладно, думай, - согласился майор. - Надо мне доесть
клубнику.
Он ушел обратно, а лорд Икенхем принялся шагать взад-вперед. Судя по
выражению лица, проворный мозг работал, как машина.
Вскоре это дало результаты. Лицо прояснилось, граф улыбнулся довольной
улыбкой, пересек террасу и вошел в музей.
Сэр Эйлмер сидел один в музее и тоже улыбался. Впервые за этот вечер он
был доволен, так доволен, как лев в Колизее, которому дали отборных
христиан. Нельзя сказать, что он посмотрел на гостя приветливо, но он его не
укусил.
- Ха! - воскликнул он. - Это ты?
- А, Балбес!.. - кротко откликнулся пятый граф. - Значит, ты видел
нашего Зада. Ну, как он тебе? Он говорит, ты сильно постарел. Где Салли?
- Кто?
- Я слышал, она была здесь.
- Ты знаешь эту девушку?
- Как собственную племянницу.
Баронет ощутил то мягкое тепло, которое дарует нам тонизирующий эликсир
доктора Смита. Все получалось еще лучше, чем он предполагал.
- Ах, вон что? - осведомился он. - Тогда тебе будет интересно, что я ей
припаял тридцать суток без обжалования.
- Суровый приговор.
- Что поделаешь! Злодейство, каких мало. Толкают полицейских в пруд, а
потом...
- Зачем же он вводит в искушение? Девушки - это девушки.
- Я им покажу!
- А как же милость? Она, понимаешь, нисходит с высоты на тех...
- К черту!
- Слышал бы тебя Шекспир! Значит, приговор не отменишь?
- Ни в коем случае. А теперь поговорим о тебе.
Лорд Икенхем кивнул:
- Да, я надеялся, что ты уделишь мне минутку. Только постой, вызову
свидетеля.
Подойдя к двери, он позвал: "Зад!", и появился майор, не доевший
клубнику.
- Зайди-ка сюда, ты мне нужен. Наверное, мой рассказ тебя шокирует...
- Не про типа из Калькутты? Это я слышал.
- Нет, он в другом роде, но тоже потрясет твое нравственное чувство.
Начать сначала?
- Вроде бы так лучше.
- Да, лучше. Жила-была американка по имени Элис. Приехала она в Лондон,
купила кой-какие камушки, намереваясь отвезти их в Америку и там - носить...
- Что вы тут... - начал сэр Эйлмер, но граф на него посмотрел.
- Балбес, - сказал он, - если ты еще раз меня прервешь, всыплю шесть
горячих. Зад с удовольствием тебя подержит.
- Как в старое время... - умилился Планк.
- Великолепно. Итак, продолжаю. На чем мы остановились?
- Американка купила драгоценности.
- Так. Но ей пришло в голову, что на нью-йоркской таможне придется
много платить. Она платить не хотела.
- Что ж, естественно.
- И вот по своей девичьей простоте она решилась на контрабанду.
- Молодец. Я всегда говорю, нечего платить этим гадам. У них и без того
слишком много денег.
- Именно это ощущала мисс Ванситтер. Но контрабанда нелегка.
- Что верно, то верно. Помню, хотел я провезти сигары...
- Она поразмыслила, - поспешил сказать лорд Икенхем, - и ей пришел в
голову замечательный способ. У нее была подруга, молодой скульптор. Она
пошла к ней, и они положили камни в новый бюст. Наша американка решила, что
эти гады скажут: "А, бюст!" - и больше ничего.
- Очень тонко.
- Да. Но... держись за кресло. Зад, скульпторша лепила в это время
самого Балбеса.
- Зачем? - удивился майор.
- Для местного клуба.
- Вот это да!
- Во время сеансов она ему сказала, что оставляет тот, первый бюст у
меня, недалеко отсюда, чтобы забрать потом. А Балбес... Нет, не могу! Не
надо тебе знать такие веши.
- Ничего, ничего.
- Ты не поверишь, но вчера Балбес проник ко мне и украл бюст.
- В котором камни?
- Да.
Перспективы, описанные графом, не удержали сэра Эйлмера.
- Это ложь!
Лорд Икенхем поднял брови.
- Помилуй, к чему этот пыл? Неужели ты думаешь, что я выдвину такое
обвинение без солидных доказательств? Да, Зад, он проник ко мне, охмурил
дворецкого...
- Неправда! Он меня не пустил.
- Коггз говорит иначе. Он признался, что впустил тебя и оставил без
присмотра. Мало того, он видел, что у тебя под пиджаком что-то есть. Не
надо, Балбес, не стоит. Лучше, я бы так сказал - мужественней признаться во
всем и положиться на нашу милость.
- Да, - согласился майор, - гораздо мужественней.
- Перейду к доказательствам. У тебя, Зад, хорошая, большая нога.
Подойди, будь любезен, вон к тому шкафу и вышиби дверь.
- С удовольствием! - сказал майор.
Лорд Икенхем не переоценил его ногу. Хрупкая дверца только крякнула.
- Видишь бюст? - спросил граф.
- Вижу.
- Тащи сюда.
Баронет смотрел на бюст, как смотрят на змею. Он ничего не понимал.
Жена бы ему объяснила, но ее не было.
- Как он сюда попал?
Граф изящно улыбнулся.
- Ну, Балбес, нельзя же так! Правда, Зад?
- Конечно.
- Разбей ему голову.
- Бюсту? Сейчас! - отвечал майор и разбил ее. Лорд Икенхем поднял из
обломков замшевый мешочек, развязал завязки и высыпал сверкающие камни прямо
перед сэром Эйлмером. Майор с нескрываемым восторгом глядел на баронета.
Третий друг собрал драгоценности и положил мешочек в карман.
- Ну, вот, - сказал он. - Ты спрашивал, Балбес, почему я явился под
чужим именем. Я хотел уладить все тихо. Скоро выборы, скандал тебе не нужен,
а что до самого дела - человек слаб... Мы понимаем, соблазны. Понимаем, Зад?
- Как не понять!
- Замнем это все?
- О чем речь!
- Ты никому не проговоришься?
- Ну, в клубе кому-нибудь, а вообще - конечно.
- Итак, все забыто. Естественно, свой беспощадный приговор ты
отменяешь. Отменяешь, Балбес? - проверил он, заметив, что хозяин как-то
сник.
Сэр Эйлмер снова уподобился загарпуненному киту.
- Что? - проговорил он. - Да, отменяю.
- Молодец, - похвалил его граф. - Так я и думал. А то - тридцать суток
за детскую шалость! Какая-то Звездная Палата. Вы, большие начальники,
привыкаете помыкать своими ближними. Ну, что ж, пойдем к Поттеру, пусть
освободит узников. Насколько я понял, они в кладовке.
И он повел друга под руку, мягко увещевая начать новую жизнь. В конце
концов, прибавил лорд Икенхем, подняться может всяк Подняться может всяк -
из поэмы А. Теннисона "In Memoriam А.Н.Н.", поправ дурное "я", отмерший
пласт.
Уже не слыша его голоса, майор Брабазон-Планк постоял, отрешенно глядя
на экспонаты. Разум его отдыхал. Но тут, как бывало в лесах Бразилии, он
вспомнил, что не доделано какое-то важное дело.
Подумав немного, он повернулся и пошел доедать клубнику.