Страница:
- Ни в малейшей степени.
- Так, так, так... Интересно, есть у Балбеса попугай?
- Нету. А что?
- Неужели Мартышка не рассказывал, что было на Мэйфкинг-роуд?
- Нет. Что же там было?
- Там был небольшой коттедж, укрепленный, словно замок, неприступные
"Кедры". Но я проник в него с поразительной легкостью. Вот я - за оградой,
вот - в гостиной, сушу ноги у газового камина. Служанке я сказал, что мы
пришли подстричь попугаю когти. Я - хирург, Мартышка - мой ассистент, дает
наркоз. Как же это он не рассказывал? Мне не нравится такая скрытность, есть
в ней что-то болезненное. Да, хирург для попугаев мне особенно удался. Жаль,
что у Балбеса их нет. Хотя это естественно - попугаев держат хорошие, добрые
люди. Ну, как-нибудь войду.
- А потом?
- Это легче легкого. Прячу бюст под полой, завожу разговор с Балбесом и
вдруг говорю: "Эй, что там?" Он оглядывается, я ставлю бюст. Пошли!
- Подождите, дядя Фред, - сказала Салли.
- Ждать, в такие минуты? Икенхемы не ждут.
- Пусть учатся. У меня план лучше.
- Лучше моего?
- Несравненно. И проще, и разумней.
Пятый граф пожал плечами.
- Что ж, послушаем, - сказал он. - Вряд ли он мне понравится.
- Это и не нужно. Вы сидите в машине...
- Ерунда!
- ...а я отношу бюст.
- Смешно!
- Попытаюсь пройти незаметно, - продолжала Салли. - Но если меня
заметят, я все объясню. Историю я придумала, а вы - нет.
- Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.
- Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать
сэра Эйлмера.
- Говори: "Балбеса", это мягче.
- Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял
бюст.
- Чепуха какая-то!
- Могу и поплакать.
- Что за чушь! Где твое достоинство?
- В самом худшем случае он меня выгонит.
- А тогда, - просиял граф, - мы начнем все снова, передоверив дело тем,
кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен.
И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу, поскучаю.
Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом,
она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. "Какая девушка!
- думал он. - Старая добрая Салли..."
Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но
больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил
он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка
производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти
икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он
так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не
проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка
предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый
человек разочаровывается в младшем поколении.
Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом,
сейчас - скользит через холл, сейчас - ставит бюст. Вот-вот она вернется,
скорее всего - вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли
появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо - серьезно.
Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.
- Веселимся? - осведомился граф.
- Правда, смешно, - сказала она, - хотя случилось самое худшее. В жизни
не угадаете.
- Я и не пытаюсь. Жду.
Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной.
- Сперва покурю.
- Нервы?
- Они самые.
Она закурила и спросила:
- Все еще ждете, дядя Фред?
- Естественно.
- Ну, ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась...
- Не радуйся раньше времени, - назидательно сказал граф. - Судьба любит
пошутить. Но я тебя прервал.
- Я огляделась. Никого нету. Прислушалась - тихо. И я пошла на цыпочках
через холл.
- Естественно.
- Поставила бюст... Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?
- Называй.
- Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б - с камушками.
- Ясно.
Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто
пробуждалась.
- Да, где мы были?
- Ты идешь на цыпочках через холл.
- Да, конечно. Простите, отупела.
- Не без того, моя дорогая.
- Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно. Зачем
задерживаться?
- Незачем. Не просят - не задерживайся.
- Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди
Босток.
- Какая напряженность действия!
- Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть я не смогу
много месяцев.
- Нам всем надо спать поменьше.
- Она сказала: "Кто там?"
- А ты ответила: "Я", имея в виду, что это - ты.
- Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.
- Что?
- Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я
не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской...
Но это манеры. Сердце у нее золотое.
- Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?
- Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и
уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она
пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой
быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала.
Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.
- Значит, бюст в шкафу?
- Да. А шкаф - в музее, а в бюсте - драгоценности. Не повезло нам, дядя
Фред.
Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который
полили водой.
- Не повезло? - удивился он. - В каком смысле? Я в жизни своей не
слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и
обосноваться, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в
Икенхем, там - наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в
сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных
событий.
- Вы твердо это решили?
- Тверже некуда.
- А мне нельзя сказать "Ой"?
- Не стоит. Предоставь все мне - и я все улажу. Что-то ты грустная,
Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?
- Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?
- Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке нужен хороший шок.
Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к
кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда
что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего
недавнего спутника.
Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и
будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит
другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он
посмотрел на него, словно умирающий палтус.
- А, лорд Икенхем, - сказал он. - Здравствуйте.
- Привет, привет, привет! - радостно вскричал пятый граф. За два часа,
проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. - Неужели сам Билл
Окшот? В полночный час В полночный час... - см. "Сон в летнюю ночь" (Там -
"гордую Титанию"), II, 1., при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.
- А?
- Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?
- Вообще-то, нет, - ответил не гордый, но честный Билл.
- Значит, плохо?
- Ужасно.
- Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из
абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?
Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому
графу. Еще немного, и он бы зарыдал у него на плече.
- Начнем с того, - сказал он, - что дядя рехнулся.
Лорд Икенхем поджал губы.
- Спятил? - уточнил он.
- Именно, спятил.
- Да, это неприятно. Дом - не дом, если в нем живет безумный дядя.
Когда же это случилось?
- Сейчас.
- Внезапно?
- Да.
- Почему?
- Из-за Мартышки.
Лорд Икенхем растерялся.
- Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого
человека? Ну, хоть бы за две недели... Симптомы?
- Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам, за Мартышкиной
фотографией.
- Зачем она ему?
- Для проверки. Чтобы узнать, какой он.
- Разве он сам не видел?
- Он думает, это самозванец.
- Почему?
- Не знаю. Да что там, сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я
иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это
тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.
Лорд Икенхем покачал головой.
- И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких
фотографий. Венеру - пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил.
Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не
удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в
остальном все хорошо?
Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом.
- Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.
- Что же еще случилось, о жертва рока?
Билл ответил не сразу, он дрожал.
- Я видел, - сказал он наконец, - как Мартышка целует служанку.
Лорд Икенхем его не понял:
- А что такого?
- Как - что? Он обручен с моей кузиной.
Лицо у графа прояснилось.
- А, так, так, так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не
беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок,
а он целует служанку. Автоматическое действие.
Билл хмыкнул.
- Уверяю вас, - сказал граф. - Посмотрите в учебниках. Как же это?
Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее - в порядке?
- Если бы!
- Значит, нет. Что же еще случилось?
- Младенцы.
- Простите?
- Конкурс детской красоты.
- Разве вы - счастливый отец? - осторожно спросил лорд Икенхем.
- Я - несчастный судья.
- Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?
- Младенцев.
- Почему?
- У них конкурс.
- Объяснитесь, - сказал лорд Икенхем. - Помните, я здесь - пришелец.
Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.
- Ужасно, - подытожил он. - А чего же еще и ждать? Губернаторы -
страшные люди. Разят, как молния. В общем, вы влипли.
- Если кого-нибудь не найду. А вы не хотите?
Граф покачал головой:
- Я бы рад, но Балбес не согласится. Как-никак я шесть раз дал ему по
задней части битой для крикета.
- Да он забыл!
- Так скоро?
- Сорок лет прошло!
- Сорок два. Но вы недооцениваете силу моего удара.
- Ну, предположим, не забыл. Посмеетесь вместе.
- Я не согласен с вами, Билл Окшот. Не вам считать Балбеса образцом
кротости. Разве он не рычит, разве не приносит кровавых жертв? Рычит и
приносит, А тут - забыть, мало того - простить!
- Давайте проверим.
- Ни в коем случае. Выгонит из дома, кстати - вашего. А если не
выгонит? Придется с ним дружить до самой смерти. Ездить друг к другу,
посылать подарки... У-ф-ф! Нет, даже ради вас я на это не пойду. Вы сказали:
"Черт"?
- Сказал.
- Так я и думал. Больно слышать такие слова.
Они помолчали. Билл печально смотрел на прохожую гусеницу.
- Мне конец, - выговорил он.
- Почему? Есть же у вас друзья.
- Здесь - нету. Да и вообще, я их давно не видел. Связаться я могу
только с Планком.
- А кто это? Помню, помню! Начальник экспедиции.
- Да. Майор Брабазон-Планк.
- Брабазон? Поразительно! У нас был такой мальчик, он мне должен два
шиллинга. Ваш начальник похож на грушу?
- Да.
- Практически - один зад?
- Да.
- Он. Мы его так и звали, Зад. Просто удивительно! Кого вы ни
вспомните, я с ним учился. Свяжитесь с Задом.
- Нельзя. Он боится детей.
- Да? Известный комплекс, посмотрите в любом учебнике.
- Он всю дорогу мучился. Надо навестить сестер, а у них - дети. Нет,
Планк не годится.
- Что ж, - сказал лорд. - значит, остаюсь я.
Билл перевел взгляд с гусеницы на графа.
- А? - осведомился он.
- За неимением лучшего, - пояснил тот, - придется довольствоваться
мной. Буду судить младенцев.
- Вы же говорили, это невозможно.
- Говорил?
- Да. Только что.
- А, ясно! Вы меня не поняли. Я говорил, что деликатный человек не
придет к тому, кого оскорбил. Но он и не придет. Придет другой.
- Э?
- Что вы удивляетесь? Все очень просто. Я войду в этот дом инкогнито.
- Назоветесь чужим именем?
- Правильно. Я вообще не люблю действовать под своим. Как-то скучно.
Билл смотрел на него, обретая все большее сходство с задремавшей рыбой.
- Вы назоветесь как-то еще? - уточнил он.
- Совершенно верно.
- А...
- Никаких "а".
- Вы запутаетесь.
Лорд Икенхем весело рассмеялся.
- Дорогой мой, - сказал он, - не так давно в предместье Митчинг-Хилл я
с полным успехом сыграл не только специалиста по птичьим когтям, но и
мистера Роддиса, арендующего коттедж "Кедры", и мистера Булстрода, жителя
тех же мест. До сих пор себе не прощу, что не сыграл попугая, он бы мне
очень удался. Нет, я не запутаюсь. Введите меня в дом, о прочем не
беспокойтесь.
На сей раз Билл понял все, но лучше ему не стало, словно он случайно
схватил тигра за хвост.
- Дядя догадается, - предположил он.
- Вы его боитесь?
- Да. Очень.
- Больше, чем младенцев?
Билл окончательно растерялся.
- Что же вы собираетесь делать? - спросил он. - Назоветесь Джонсом или
Робинсоном?
- Нет, не Робинсоном. Сейчас это не годится. Судья такого конкурса -
это вам не кот начхал. Я буду Брабазоном-Планком. Приятно сыграть старого
Зада, и сюжет прекрасный. Ваш бывший начальник путешествует по Англии, вы
его случайно встретили и. конечно, пригласили. Он же, услышав о конкурсе,
просил о великой чести. Дело в том, что он без памяти любит детей. Нет, Билл
Окшот, Балбесу не выкрутиться. Планк - не кто-нибудь, Планк - знаменитость.
Если вы спросите, что я думаю об этом замысле, я вам отвечу, что он -
идеален.
Рыбьи глаза страдальца немного посветлели. Конечно, он боялся, как бы
его благодетель чего-нибудь не натворил, но еще больше боялся он остаться
без помощи. Когда преподобный Обри Другг увидел сорока трех матрон с сорока
тремя на редкость мерзкими младенцами, он побледнел, хотя не ведал страха и
мог усмирить даже ревностных прихожанок.
- Ладно! - воскликнул Билл. - Пошли. А вообще-то здорово.
- Пошли, - согласился граф. - Возьмите чемодан.
Когда они подходили к воротам (граф - задумчиво, Билл - оживленно), они
услышали шум машины. Билл оглянулся и стал буро-лиловым.
- Это дядя, - сказал он. - Может, мы...
- Стыдитесь, Билл Окшот, - прервал его лорд Икенхем, всегда готовый
подбодрить в час опасности. - Это - слабость. Лучше крикнем ему:
"Э-э-э-э-эй!"
3
Сэр Эйлмер провел в Икенхеме четыре минуты, и каждая из них была ему
неприятна. Иногда говорят, что человек побывал в огненной печи. Здесь
уместней сказать, что он побывал в морозильнике.
Если вы хотите, чтобы дворецкий позволил вам искать фотографии в
незнакомом доме, вы непременно сочтете его холодноватым; а Коггз и сам по
себе был холоднее среднего. Этот солидный мажордом, похожий отчасти на луну,
отчасти на треску, глядел прямо в душу. А всякий, кому глядела в душу
треска, останется недоволен.
Коггз не заподозрил пришельца в интересе к ложкам, но как бы и
заподозрил. Промолвив: "Нет, сэр, не могу", он отступил в темноту дома и
захлопнул дверь. Когда мы говорим "захлопнул", мы имеем в виду, что она
хлопнула, едва не прищемив баронету усы.
Вынести это нелегко, если ты привык к повиновению: и мы не удивимся,
что сэр Эйлмер не обрадовался крику "Э-э-э-э-эй!". Если бы в эти мгновения
его увидел туземный вождь, он бы воззвал к своему божеству и полез на
дерево.
Лорд Икенхем был покрепче вождя. Он вышел на дорогу и воскликнул:
- Балбес!
Сэр Эйлмер больше удивился забытому прозвищу, чем тому странному факту,
что кто-то встал перед машиной. Он затормозил, приник к ветровому стеклу, но
не узнал незнакомца, хотя понял, что перед ним - школьный товарищ, и
пожалел, что не решится его переехать.
Собственно, он и не смог бы, ибо таинственный друг детства стал одной
ногой на подножку и приветливо похлопал его по плечу.
- Балбес, - с мягким укором сказал он, - ты меня совсем забыл.
Сэр Эйлмер спорить не стал, мучительно гадая, кто же перед ним.
- Да, - сказал незнакомец, - быстротечна юная дружба. Что ж, помогу
тебе. Я - Планк.
- Планк?
- Брабазон-Планк, - вмешался Билл, ободренный тем изяществом, с каким
вел беседу его сообщник. - Начальник нашей экспедиции.
- Не верь ему, Балбес, - возразил пятый граф. - Номинально - да, это
так. Но истинный начальник - он сам, Билл Окшот. Душа экспедиции! Кто
отдавал больным свою долю воды, презирал кайманов, подбодрял собратьев,
когда они страдали, что не переоделись к обеду? Стальной Билл. Можешь
гордиться племянником.
- Планк? - задумчиво произнес сэр Эйлмер. - Ерунда!
- Почему?
- У него огромный зад.
- А, понимаю! Да, помню, был какой-то зад. Но я принимал "Грацию".
Попробуй, а? Не помешало бы.
Сэр Эйлмер хрюкнул, и не слишком приветливо. Ему не хотелось вспоминать
прекраснозадого Планка.
- В жизни бы не узнал!
- И я бы тебя не узнал, если бы не Билл Окшот. Вот, например, были у
тебя усы?
- А что ты тут делаешь? - осведомился сэр Эйлмер.
- Путешествую.
- Вот что! Ну, бог в помощь. До свидания.
Лорд Икенхем мягко улыбнулся.
- Не беспокойся, - сказал он,- я у тебя погощу.
- Что?
- Билл Окшот уговорил. Я все не решался, но тут обнаружилось, что у вас
будет конкурс детской красоты. Да я бы ради него прошел пятьдесят миль!
Шестьдесят. Чего там, все сто. Буду судьей.
Сэр Эйлмер поджался, словно тигр, у которого из-под носа утащили
индийского крестьянина. Лицо его, и так малиновое, налилось царственным
пурпуром.
- Судьей?!
- Да. А что?
- Я не позволю!
Лорд Икенхем умел быть и твердым.
- Балбес, - сказал он, - тебе предстоят выборы. Я мог бы на них
повлиять, разоблачив две-три тайны. Тебе будет неприятно, если возвышенные
души станут спрашивать о том и о сем. Значит, судьей буду я.
Сэр Эйлмер мрачно молчал, шевеля адамовым яблоком, словно проглотил
что-то твердое, с шипами. Он метал грозные взгляды, но это не помогало. Он
жевал усы, тоже без толку.
- Хорошо, - сказал он так, будто этот ответ вытащил щипцами дантист, и
покосился на Билла. Тот вздрогнул.
- Ну, вот, - успокоился граф. - Теперь пойдем смотреть молочную ферму.
- Какие еще фермы?
- Как, у тебя их нет? Ну, конюшню.
- Не держу лошадей.
- Странно. А я-то думал, что наши землевладельцы подразделяются на два
вида: одни тащат гостей смотреть конюшню, другие - ферму. Есть небольшой
подвид, те смотрят бегонии. Что ж, пойду в кабачок, у меня там дела. А потом
- к тебе. Не буду тебя задерживать, ты ведь спешишь отвести мне лучшую
комнату. Вы идете со мной, Билл Окшот?
- Я лучше тут покурю.
- Как хотите. До скорой встречи.
И граф упругим, легким шагом направился к "Бычьей голове". Что-что, а
кружку пива он заслужил, распространять сладость и свет - нелегкое дело.
Позвонив домой и побеседовав с Салли, он уселся за столик, но тут дверь
распахнулась, и в ней появился Билл.
Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен.
Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал
затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести
себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.
- А, Билл Окшот! - приветливо воскликнул граф. - Прошу, прошу. Я вот
наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово "заслуженным" подчеркнуто. Видели вы
таких растерянных губернаторов? Я - не видел, и никто не видел. Однако вы
взволнованы. Выпейте пива, помогает.
Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две
пенящиеся кружки.
- Прелестная девушка, - с отеческой нежностью сказал он. - Беседуем о
Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.
Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.
- Вы не можете, - сказал он, - выдавать себя за Планка.
- Вот как? - Лорд Икенхем поднял брови. - Странные слова. Разве наши
предки говорили "не можем", когда шли на неверных? Вообще-то говорили,
возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу
выдавать себя за Планка?
- Не можете, и все. Знаете, что случилось?
- Конечно, нет. Откройте мне это.
- Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом...
- Как невежливо!
- Я кричал "Эй!", чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а
тут едет Поттер на велосипеде.
- Кто такой Поттер?
- Наш полицейский.
- А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.
- Я говорю: "Поттер", он говорит: "Сэр?", я говорю: "Спешите?", он
говорит: "Нет", я говорю: "Тогда подвезите чемодан", а он говорит: "Хорошо".
- Какой диалог! - восхитился лорд Икенхем. - Пьесы не пишете?
- Нет.
- Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: "Хорошо". Что
же было дальше?
- Я говорю: "Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал". А
Поттер... Еще пива можно?
- Он пил пиво?
- Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.
Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.
- Итак, - напомнил он, вернувшись, - вы сообщили Поттеру, что
Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..
Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:
- Поттер, чтоб его черти драли, сказал: "Майор Планк? Ой, а я его знаю.
В крикет играли, сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а
потом с ним поздороваюсь". Что нам делать?
Лорд Икенхем немного подумал.
- Вы обманули меня, Билл Окшот, - сказал он, - Только профессионал
расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под
псевдонимом. Вероятно, вы - кто-то из Ситуэллов Ситуэллы - дама Эдит
(1887-1964), сэр Осберт (1892 - 1969), сэр Сэчеверел (1899-1976) - семья
исключительно изысканных эссеистов и поэтов.. Но вернемся к делу. Оно
усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать,
что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?
- Не мог бы.
- Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.
- Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?
- Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?
- Тут, за углом.
Кроме королевского герба и вывески "Полиция", ничто не
свидетельствовало о том, что перед нами - оплот Закона. Как многие участки в
английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и
окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный
Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску.
- Он женат?
- Нет. Это - сын сестры. Они живут вместе. Ее муж - стюард на океанском
корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.
- Да, это видно.
Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о
носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал
это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока
пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:
- Это сестра?
- Да.
- И Поттер?
- Видимо.
- Она его ругает?
- Она его вечно ругает, спросите Элзи.
- Элзи?
- Нашу служанку.
- А, да! Ту, которую... Хм. Забыл.
- Я знаю, что вы хотели сказать.
- Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца.
Все ж практика.
Констебль Поттер, хранящий покой Эшенден-Окшота, наслаждался чаем в
уютной кухоньке.
Слово "наслаждался" тут не очень подходит, ибо чай он пил под надзором
сестры, которая была ему если не лучшим другом, то уж точно суровейшим
критиком. Она только что посоветовала ему не класть локти на стол, не есть
так жадно и не брать масло селедочным ножом, а к приходу Билла и лорда
Икенхема перешла к носкам, один из которых как раз и демонстрировала.
Констеблю было двадцать восемь, сестре его - тридцать три. Простейшие
подсчеты скажут нам, что, когда ему было семь, ей было двенадцать, а сестра
двенадцати лет может подмять семилетнего брата раз и навсегда. В то время,
когда человек формируется, Гарольда вела, тащила, бранила будущая мать
Джорджа Бэзила Персиваля Стабза, запрещая делать буквально все, что ему
хотелось бы делать. Дошло до того, что она утирала ему нос.
Такие вещи оставляют глубокий след. Элзи Бин постоянно твердила, что ее
жених - истинный рохля, и, в общем, была права. Неприятно думать, что страж
порядка сидит и смотрит, как ему демонстрируют рваный носок, но ничего не
попишешь - он сидел, смотрел и, возможно, боялся.
Чтобы стало полегче, он потянулся к маслу, используя на сей раз
предназначенный для этого нож, и увидел в окно тот угол садика, в котором
отдыхал Джордж Бэзил.
- Смотри-ка, - сказал он сестре, охотно меняя тему, - там кто-то идет.
- Не твое дело. Такую огромную дырку...
- Высокий джентльмен.
- А вокруг! Одно слово, решето.
- С седыми усами. Ткнул Бэзила в живот.
Хитрый констебль нашел ту единственную тему, которая могла отвлечь его
сестру. Белла Стабз не жаловала гостей любого роста, которые решались ткнуть
в живот ее спящего сына.
- Выгони его!
- Ладно.
К этой минуте констебль съел три копченые селедки, четыре вареных яйца,
половину хлеба и собирался откинуться в кресле, как сытый питон. Однако
сестру он слушался, да и любопытство выше, чем потребность переварить пищу.
Рассмотрев в окно лорда Икенхема, он подумал, что видит его не впервые, и
захотел проверить.
Когда он вышел в садик, гость уже щекотал Бэзила под подбородком. Билл,
не очень любивший младенцев, особенно настолько похожих на Эдварда
Робинсона, отошел в сторону, а потому первый увидел констебля.
- Привет! - сказал он ему. - Вот, зашли к вам.
- Я так много о вас слышал, - прибавил пятый граф.
Констебль удивился.
- Хы! - заметил он. - Не разобрал фамилии.
- Планк, - любезно отвечал гость. - Брабазон-Планк.
Констебль громко икнул, выражая этим недоверие. Мало кто, во всяком
случае здесь, ощущал так тонко любую несообразность; и он ее ощутил.
- Брабазон-Планк? - проверил он, испепеляя гостя тем взглядом, каким
испепелял бы собаку без ошейника.
- Он самый.
- Ну прям! Мы с ним играли в крикет, когда я жил в Дорсетшире.
- Так, так, так... Интересно, есть у Балбеса попугай?
- Нету. А что?
- Неужели Мартышка не рассказывал, что было на Мэйфкинг-роуд?
- Нет. Что же там было?
- Там был небольшой коттедж, укрепленный, словно замок, неприступные
"Кедры". Но я проник в него с поразительной легкостью. Вот я - за оградой,
вот - в гостиной, сушу ноги у газового камина. Служанке я сказал, что мы
пришли подстричь попугаю когти. Я - хирург, Мартышка - мой ассистент, дает
наркоз. Как же это он не рассказывал? Мне не нравится такая скрытность, есть
в ней что-то болезненное. Да, хирург для попугаев мне особенно удался. Жаль,
что у Балбеса их нет. Хотя это естественно - попугаев держат хорошие, добрые
люди. Ну, как-нибудь войду.
- А потом?
- Это легче легкого. Прячу бюст под полой, завожу разговор с Балбесом и
вдруг говорю: "Эй, что там?" Он оглядывается, я ставлю бюст. Пошли!
- Подождите, дядя Фред, - сказала Салли.
- Ждать, в такие минуты? Икенхемы не ждут.
- Пусть учатся. У меня план лучше.
- Лучше моего?
- Несравненно. И проще, и разумней.
Пятый граф пожал плечами.
- Что ж, послушаем, - сказал он. - Вряд ли он мне понравится.
- Это и не нужно. Вы сидите в машине...
- Ерунда!
- ...а я отношу бюст.
- Смешно!
- Попытаюсь пройти незаметно, - продолжала Салли. - Но если меня
заметят, я все объясню. Историю я придумала, а вы - нет.
- Я могу придумать двадцать историй, одна другой лучше.
- Одна другой безумней. Моя история очень хороша. Я пришла повидать
сэра Эйлмера.
- Говори: "Балбеса", это мягче.
- Не буду. Итак, повидать сэра Эйлмера и умолить его, чтобы он взял
бюст.
- Чепуха какая-то!
- Могу и поплакать.
- Что за чушь! Где твое достоинство?
- В самом худшем случае он меня выгонит.
- А тогда, - просиял граф, - мы начнем все снова, передоверив дело тем,
кто мудрее и старше. Что ж, дерзай. Мне твой план не нравится. Он бесцветен.
И вообще, как это можно, где я? Ладно, действуй. Посижу, поскучаю.
Раскурив сигару, он смотрел, как она идет к дому. Исчезая за поворотом,
она помахала ему рукой, и он помахал ей с большой нежностью. "Какая девушка!
- думал он. - Старая добрая Салли..."
Лорд Икенхем прожил в Америке лет двадцать, приобрел много друзей, но
больше их всех любил беспечного и бедного художника Джорджа Пейнтера. Любил
он и его дочь. Она воплощала ту самую разновидность девушек, которую Америка
производит в изобилии, одаряя их серьезностью, весельем и почти
икенхемовской легкостью. Скажем, как хорошо она справилась с собой, когда он
так огорчил ее в гостиной отеля. Не плакала, не ломала рук, не упрекала и не
проклинала. Прелесть, а не девушка! Понять невозможно, как Мартышка
предпочел ей каких-то таможенников! Вот из-за таких вещей мудрый старый
человек разочаровывается в младшем поколении.
Время шло. Граф посмотрел на часы. Сейчас, думал он, она входит в дом,
сейчас - скользит через холл, сейчас - ставит бюст. Вот-вот она вернется,
скорее всего - вынырнет из кустов. Он стал на них смотреть, но тут Салли
появилась на дороге. Руки ее были пусты, лицо - серьезно.
Однако, дойдя до машины, она обрела былую веселость и даже захихикала.
- Веселимся? - осведомился граф.
- Правда, смешно, - сказала она, - хотя случилось самое худшее. В жизни
не угадаете.
- Я и не пытаюсь. Жду.
Салли облокотилась на машину и снова стала серьезной.
- Сперва покурю.
- Нервы?
- Они самые.
Она закурила и спросила:
- Все еще ждете, дядя Фред?
- Естественно.
- Ну, ладно. Дверь была открыта, я обрадовалась...
- Не радуйся раньше времени, - назидательно сказал граф. - Судьба любит
пошутить. Но я тебя прервал.
- Я огляделась. Никого нету. Прислушалась - тихо. И я пошла на цыпочках
через холл.
- Естественно.
- Поставила бюст... Можно, я назову его бюст А, в отличие от бюста Б?
- Называй.
- Вы хорошо их различаете? Бюст А я несла, бюст Б - с камушками.
- Ясно.
Салли затянулась сигаретой. Ей было нелегко вспоминать, она как будто
пробуждалась.
- Да, где мы были?
- Ты идешь на цыпочках через холл.
- Да, конечно. Простите, отупела.
- Не без того, моя дорогая.
- Итак, я взяла бюст Б, поставила бюст А и пошла обратно. Зачем
задерживаться?
- Незачем. Не просят - не задерживайся.
- Когда я добралась до двери, ведущей в музей, из гостиной вышла леди
Босток.
- Какая напряженность действия!
- Вот именно. Эту минуту я буду помнить до смерти. Заснуть я не смогу
много месяцев.
- Нам всем надо спать поменьше.
- Она сказала: "Кто там?"
- А ты ответила: "Я", имея в виду, что это - ты.
- Я ничего не успела ответить. Она кинулась ко мне, жалобно кудахтая.
- Что?
- Кудахтая, как сердобольная курица. Она хорошая, дядя Фред! Раньше я
не понимала. Когда он мне позировал, она была такой сдержанной и светской...
Но это манеры. Сердце у нее золотое.
- Прекрасно сказано. Запомню. В чем же это выразилось?
- Она кинулась ко мне, хрипло шепча, что она все понимает, и
уговаривала мужа, но он не поддается, так что она пришлет мне чек. Потом она
пошла в этот музей, поставила бюст в какой-то шкаф и заперла с такой
быстротой, словно прятала мертвое тело. А уж после этого она меня выгнала.
Нет, не прямо, но явно. Я ничего не могла поделать.
- Значит, бюст в шкафу?
- Да. А шкаф - в музее, а в бюсте - драгоценности. Не повезло нам, дядя
Фред.
Пока она говорила, лорд Икенхем оживал, как поникший цветок, который
полили водой.
- Не повезло? - удивился он. - В каком смысле? Я в жизни своей не
слышал таких хороших вестей. Теперь надо не просто войти в дом, но и
обосноваться, а я очень люблю обосновываться в чужих домах. Итак, ты едешь в
Икенхем, там - наша база, а я еду с тобой, беру чемодан, поселяюсь в
сельской гостинице и плету сети. Жди в самом скором времени сенсационных
событий.
- Вы твердо это решили?
- Тверже некуда.
- А мне нельзя сказать "Ой"?
- Не стоит. Предоставь все мне - и я все улажу. Что-то ты грустная,
Салли. Надеюсь, ты веришь в успех?
- Я думаю о Мартышке. Что он сделает, когда вас увидит?
- Подскочит, как холмы. Очень полезно. Мартышке нужен хороший шок.
Они съездили в Икенхем, оставили там Салли, и пятый граф, подъезжая к
кабачку, уже жалел, что не попросил ее вернуться и поднести чемодан, когда
что-то большое и темно-красное замаячило впереди, и он узнал своего
недавнего спутника.
Билл Окшот походил на лунатика, который натер ногу. Недавняя беседа и
будущая задача потрясли душу, и без того измученную тем, что Гермиона любит
другого, а другой целует служанок. Услышав приветствие лорда Икенхема, он
посмотрел на него, словно умирающий палтус.
- А, лорд Икенхем, - сказал он. - Здравствуйте.
- Привет, привет, привет! - радостно вскричал пятый граф. За два часа,
проведенные с массивным юношей, он горячо его полюбил. - Неужели сам Билл
Окшот? В полночный час В полночный час... - см. "Сон в летнюю ночь" (Там -
"гордую Титанию"), II, 1., при месячном сиянье я гордого Уильяма встречаю.
- А?
- Не важно. Шекспир. Как поживаете, гордый Уильям? Хорошо?
- Вообще-то, нет, - ответил не гордый, но честный Билл.
- Значит, плохо?
- Ужасно.
- Дорогой мой, вы меня удивляете. Казалось бы, вы вернулись из
абсолютно мерзкой страны в этот рай. У вас неприятности?
Несчастный Билл нуждался в сочувствии и решил излить душу приветливому
графу. Еще немного, и он бы зарыдал у него на плече.
- Начнем с того, - сказал он, - что дядя рехнулся.
Лорд Икенхем поджал губы.
- Спятил? - уточнил он.
- Именно, спятил.
- Да, это неприятно. Дом - не дом, если в нем живет безумный дядя.
Когда же это случилось?
- Сейчас.
- Внезапно?
- Да.
- Почему?
- Из-за Мартышки.
Лорд Икенхем растерялся.
- Неужели мой племянник за один день может свести с ума такого
человека? Ну, хоть бы за две недели... Симптомы?
- Говорит какую-то чушь, а теперь поехал к вам, за Мартышкиной
фотографией.
- Зачем она ему?
- Для проверки. Чтобы узнать, какой он.
- Разве он сам не видел?
- Он думает, это самозванец.
- Почему?
- Не знаю. Да что там, сошел с ума. Сижу на террасе, он меня зовет, я
иду, он спрашивает про Мартышку. Давно мы знакомы? Давно. Уверен я, что это
тот самый человек? Я-то уверен, а дядя не верит мне. Поехал за фотографией.
Лорд Икенхем покачал головой.
- И зря. Изысканный, тонкий любитель красоты не держит таких
фотографий. Венеру - пожалуйста. Да, Билл Окшот, вы правы, Балбес спятил.
Видимо, с ним был солнечный удар, когда он держал в страхе Африку. Не
удивляюсь, что вы огорчены. Советую спрятать ножи, таблетки и бритвы. А в
остальном все хорошо?
Билл засмеялся глухим, безрадостным смехом.
- Вы уж скажете! Да я бы пел, как жаворонок, если б все было хорошо.
- Что же еще случилось, о жертва рока?
Билл ответил не сразу, он дрожал.
- Я видел, - сказал он наконец, - как Мартышка целует служанку.
Лорд Икенхем его не понял:
- А что такого?
- Как - что? Он обручен с моей кузиной.
Лицо у графа прояснилось.
- А, так, так, так!.. Вы печетесь о ее счастье. Дорогой мой, не
беспокойтесь, у Мартышки это рефлекс. Мы с вами заплачем или сочиним стишок,
а он целует служанку. Автоматическое действие.
Билл хмыкнул.
- Уверяю вас, - сказал граф. - Посмотрите в учебниках. Как же это?
Комплекс горничной? Нет, забыл. Но уж все прочее - в порядке?
- Если бы!
- Значит, нет. Что же еще случилось?
- Младенцы.
- Простите?
- Конкурс детской красоты.
- Разве вы - счастливый отец? - осторожно спросил лорд Икенхем.
- Я - несчастный судья.
- Не говорите загадками, Билл Окшот. Кого вы судите?
- Младенцев.
- Почему?
- У них конкурс.
- Объяснитесь, - сказал лорд Икенхем. - Помните, я здесь - пришелец.
Пока Билл рассказывал о мести сэра Эйлмера, граф сочувственно кивал.
- Ужасно, - подытожил он. - А чего же еще и ждать? Губернаторы -
страшные люди. Разят, как молния. В общем, вы влипли.
- Если кого-нибудь не найду. А вы не хотите?
Граф покачал головой:
- Я бы рад, но Балбес не согласится. Как-никак я шесть раз дал ему по
задней части битой для крикета.
- Да он забыл!
- Так скоро?
- Сорок лет прошло!
- Сорок два. Но вы недооцениваете силу моего удара.
- Ну, предположим, не забыл. Посмеетесь вместе.
- Я не согласен с вами, Билл Окшот. Не вам считать Балбеса образцом
кротости. Разве он не рычит, разве не приносит кровавых жертв? Рычит и
приносит, А тут - забыть, мало того - простить!
- Давайте проверим.
- Ни в коем случае. Выгонит из дома, кстати - вашего. А если не
выгонит? Придется с ним дружить до самой смерти. Ездить друг к другу,
посылать подарки... У-ф-ф! Нет, даже ради вас я на это не пойду. Вы сказали:
"Черт"?
- Сказал.
- Так я и думал. Больно слышать такие слова.
Они помолчали. Билл печально смотрел на прохожую гусеницу.
- Мне конец, - выговорил он.
- Почему? Есть же у вас друзья.
- Здесь - нету. Да и вообще, я их давно не видел. Связаться я могу
только с Планком.
- А кто это? Помню, помню! Начальник экспедиции.
- Да. Майор Брабазон-Планк.
- Брабазон? Поразительно! У нас был такой мальчик, он мне должен два
шиллинга. Ваш начальник похож на грушу?
- Да.
- Практически - один зад?
- Да.
- Он. Мы его так и звали, Зад. Просто удивительно! Кого вы ни
вспомните, я с ним учился. Свяжитесь с Задом.
- Нельзя. Он боится детей.
- Да? Известный комплекс, посмотрите в любом учебнике.
- Он всю дорогу мучился. Надо навестить сестер, а у них - дети. Нет,
Планк не годится.
- Что ж, - сказал лорд. - значит, остаюсь я.
Билл перевел взгляд с гусеницы на графа.
- А? - осведомился он.
- За неимением лучшего, - пояснил тот, - придется довольствоваться
мной. Буду судить младенцев.
- Вы же говорили, это невозможно.
- Говорил?
- Да. Только что.
- А, ясно! Вы меня не поняли. Я говорил, что деликатный человек не
придет к тому, кого оскорбил. Но он и не придет. Придет другой.
- Э?
- Что вы удивляетесь? Все очень просто. Я войду в этот дом инкогнито.
- Назоветесь чужим именем?
- Правильно. Я вообще не люблю действовать под своим. Как-то скучно.
Билл смотрел на него, обретая все большее сходство с задремавшей рыбой.
- Вы назоветесь как-то еще? - уточнил он.
- Совершенно верно.
- А...
- Никаких "а".
- Вы запутаетесь.
Лорд Икенхем весело рассмеялся.
- Дорогой мой, - сказал он, - не так давно в предместье Митчинг-Хилл я
с полным успехом сыграл не только специалиста по птичьим когтям, но и
мистера Роддиса, арендующего коттедж "Кедры", и мистера Булстрода, жителя
тех же мест. До сих пор себе не прощу, что не сыграл попугая, он бы мне
очень удался. Нет, я не запутаюсь. Введите меня в дом, о прочем не
беспокойтесь.
На сей раз Билл понял все, но лучше ему не стало, словно он случайно
схватил тигра за хвост.
- Дядя догадается, - предположил он.
- Вы его боитесь?
- Да. Очень.
- Больше, чем младенцев?
Билл окончательно растерялся.
- Что же вы собираетесь делать? - спросил он. - Назоветесь Джонсом или
Робинсоном?
- Нет, не Робинсоном. Сейчас это не годится. Судья такого конкурса -
это вам не кот начхал. Я буду Брабазоном-Планком. Приятно сыграть старого
Зада, и сюжет прекрасный. Ваш бывший начальник путешествует по Англии, вы
его случайно встретили и. конечно, пригласили. Он же, услышав о конкурсе,
просил о великой чести. Дело в том, что он без памяти любит детей. Нет, Билл
Окшот, Балбесу не выкрутиться. Планк - не кто-нибудь, Планк - знаменитость.
Если вы спросите, что я думаю об этом замысле, я вам отвечу, что он -
идеален.
Рыбьи глаза страдальца немного посветлели. Конечно, он боялся, как бы
его благодетель чего-нибудь не натворил, но еще больше боялся он остаться
без помощи. Когда преподобный Обри Другг увидел сорока трех матрон с сорока
тремя на редкость мерзкими младенцами, он побледнел, хотя не ведал страха и
мог усмирить даже ревностных прихожанок.
- Ладно! - воскликнул Билл. - Пошли. А вообще-то здорово.
- Пошли, - согласился граф. - Возьмите чемодан.
Когда они подходили к воротам (граф - задумчиво, Билл - оживленно), они
услышали шум машины. Билл оглянулся и стал буро-лиловым.
- Это дядя, - сказал он. - Может, мы...
- Стыдитесь, Билл Окшот, - прервал его лорд Икенхем, всегда готовый
подбодрить в час опасности. - Это - слабость. Лучше крикнем ему:
"Э-э-э-э-эй!"
3
Сэр Эйлмер провел в Икенхеме четыре минуты, и каждая из них была ему
неприятна. Иногда говорят, что человек побывал в огненной печи. Здесь
уместней сказать, что он побывал в морозильнике.
Если вы хотите, чтобы дворецкий позволил вам искать фотографии в
незнакомом доме, вы непременно сочтете его холодноватым; а Коггз и сам по
себе был холоднее среднего. Этот солидный мажордом, похожий отчасти на луну,
отчасти на треску, глядел прямо в душу. А всякий, кому глядела в душу
треска, останется недоволен.
Коггз не заподозрил пришельца в интересе к ложкам, но как бы и
заподозрил. Промолвив: "Нет, сэр, не могу", он отступил в темноту дома и
захлопнул дверь. Когда мы говорим "захлопнул", мы имеем в виду, что она
хлопнула, едва не прищемив баронету усы.
Вынести это нелегко, если ты привык к повиновению: и мы не удивимся,
что сэр Эйлмер не обрадовался крику "Э-э-э-э-эй!". Если бы в эти мгновения
его увидел туземный вождь, он бы воззвал к своему божеству и полез на
дерево.
Лорд Икенхем был покрепче вождя. Он вышел на дорогу и воскликнул:
- Балбес!
Сэр Эйлмер больше удивился забытому прозвищу, чем тому странному факту,
что кто-то встал перед машиной. Он затормозил, приник к ветровому стеклу, но
не узнал незнакомца, хотя понял, что перед ним - школьный товарищ, и
пожалел, что не решится его переехать.
Собственно, он и не смог бы, ибо таинственный друг детства стал одной
ногой на подножку и приветливо похлопал его по плечу.
- Балбес, - с мягким укором сказал он, - ты меня совсем забыл.
Сэр Эйлмер спорить не стал, мучительно гадая, кто же перед ним.
- Да, - сказал незнакомец, - быстротечна юная дружба. Что ж, помогу
тебе. Я - Планк.
- Планк?
- Брабазон-Планк, - вмешался Билл, ободренный тем изяществом, с каким
вел беседу его сообщник. - Начальник нашей экспедиции.
- Не верь ему, Балбес, - возразил пятый граф. - Номинально - да, это
так. Но истинный начальник - он сам, Билл Окшот. Душа экспедиции! Кто
отдавал больным свою долю воды, презирал кайманов, подбодрял собратьев,
когда они страдали, что не переоделись к обеду? Стальной Билл. Можешь
гордиться племянником.
- Планк? - задумчиво произнес сэр Эйлмер. - Ерунда!
- Почему?
- У него огромный зад.
- А, понимаю! Да, помню, был какой-то зад. Но я принимал "Грацию".
Попробуй, а? Не помешало бы.
Сэр Эйлмер хрюкнул, и не слишком приветливо. Ему не хотелось вспоминать
прекраснозадого Планка.
- В жизни бы не узнал!
- И я бы тебя не узнал, если бы не Билл Окшот. Вот, например, были у
тебя усы?
- А что ты тут делаешь? - осведомился сэр Эйлмер.
- Путешествую.
- Вот что! Ну, бог в помощь. До свидания.
Лорд Икенхем мягко улыбнулся.
- Не беспокойся, - сказал он,- я у тебя погощу.
- Что?
- Билл Окшот уговорил. Я все не решался, но тут обнаружилось, что у вас
будет конкурс детской красоты. Да я бы ради него прошел пятьдесят миль!
Шестьдесят. Чего там, все сто. Буду судьей.
Сэр Эйлмер поджался, словно тигр, у которого из-под носа утащили
индийского крестьянина. Лицо его, и так малиновое, налилось царственным
пурпуром.
- Судьей?!
- Да. А что?
- Я не позволю!
Лорд Икенхем умел быть и твердым.
- Балбес, - сказал он, - тебе предстоят выборы. Я мог бы на них
повлиять, разоблачив две-три тайны. Тебе будет неприятно, если возвышенные
души станут спрашивать о том и о сем. Значит, судьей буду я.
Сэр Эйлмер мрачно молчал, шевеля адамовым яблоком, словно проглотил
что-то твердое, с шипами. Он метал грозные взгляды, но это не помогало. Он
жевал усы, тоже без толку.
- Хорошо, - сказал он так, будто этот ответ вытащил щипцами дантист, и
покосился на Билла. Тот вздрогнул.
- Ну, вот, - успокоился граф. - Теперь пойдем смотреть молочную ферму.
- Какие еще фермы?
- Как, у тебя их нет? Ну, конюшню.
- Не держу лошадей.
- Странно. А я-то думал, что наши землевладельцы подразделяются на два
вида: одни тащат гостей смотреть конюшню, другие - ферму. Есть небольшой
подвид, те смотрят бегонии. Что ж, пойду в кабачок, у меня там дела. А потом
- к тебе. Не буду тебя задерживать, ты ведь спешишь отвести мне лучшую
комнату. Вы идете со мной, Билл Окшот?
- Я лучше тут покурю.
- Как хотите. До скорой встречи.
И граф упругим, легким шагом направился к "Бычьей голове". Что-что, а
кружку пива он заслужил, распространять сладость и свет - нелегкое дело.
Позвонив домой и побеседовав с Салли, он уселся за столик, но тут дверь
распахнулась, и в ней появился Билл.
Наметанный глаз лорда Икенхема определил с ходу, что он неспокоен.
Волосы стояли дыбом, словно он прочесал их пятерней, взгляд стал
затравленным. Как и другие его сверстники, Билл всячески стремился вести
себя в тяжкую минуту не хуже, чем индеец на костре, но это ему не удалось.
- А, Билл Окшот! - приветливо воскликнул граф. - Прошу, прошу. Я вот
наслаждаюсь заслуженным пивом. Слово "заслуженным" подчеркнуто. Видели вы
таких растерянных губернаторов? Я - не видел, и никто не видел. Однако вы
взволнованы. Выпейте пива, помогает.
Граф пошел к стойке, потолковал с пышной блондинкой и принес две
пенящиеся кружки.
- Прелестная девушка, - с отеческой нежностью сказал он. - Беседуем о
Бразилии. Пейте, Билл Окшот, а потом говорите, что с вами.
Билл, охвативший голову руками, опустил одну руку и взял кружку.
- Вы не можете, - сказал он, - выдавать себя за Планка.
- Вот как? - Лорд Икенхем поднял брови. - Странные слова. Разве наши
предки говорили "не можем", когда шли на неверных? Вообще-то говорили,
возьмем хоть реляции Львиного Сердца, так что замнем. Но почему я не могу
выдавать себя за Планка?
- Не можете, и все. Знаете, что случилось?
- Конечно, нет. Откройте мне это.
- Дядя Эйлмер уехал, я остался с чемоданом...
- Как невежливо!
- Я кричал "Эй!", чемодан тяжелый, но он не остановился. Ну, я пошел, а
тут едет Поттер на велосипеде.
- Кто такой Поттер?
- Наш полицейский.
- А, да! Мартышка говорил. Ревностный служака.
- Я говорю: "Поттер", он говорит: "Сэр?", я говорю: "Спешите?", он
говорит: "Нет", я говорю: "Тогда подвезите чемодан", а он говорит: "Хорошо".
- Какой диалог! - восхитился лорд Икенхем. - Пьесы не пишете?
- Нет.
- Жаль. Очень выгодно. Но я вас прервал. Поттер говорит: "Хорошо". Что
же было дальше?
- Я говорю: "Это чемодан Брабазона-Планка, он к нам приехал". А
Поттер... Еще пива можно?
- Он пил пиво?
- Это я спрашиваю. Легче будет рассказывать.
Лорд Икенхем опять потолковал с блондинкой.
- Итак, - напомнил он, вернувшись, - вы сообщили Поттеру, что
Брабазон-Планк приехал к вам погостить. А Поттер?..
Билл выпил всю кружку, поохал и проговорил с ледяным спокойствием:
- Поттер, чтоб его черти драли, сказал: "Майор Планк? Ой, а я его знаю.
В крикет играли, сколько раз. Если можно, мистер Уильям, я попью чайку, а
потом с ним поздороваюсь". Что нам делать?
Лорд Икенхем немного подумал.
- Вы обманули меня, Билл Окшот, - сказал он, - Только профессионал
расскажет так живо. Этот Поттер просто дышит! Да, вы печатаетесь под
псевдонимом. Вероятно, вы - кто-то из Ситуэллов Ситуэллы - дама Эдит
(1887-1964), сэр Осберт (1892 - 1969), сэр Сэчеверел (1899-1976) - семья
исключительно изысканных эссеистов и поэтов.. Но вернемся к делу. Оно
усложнилось, но, если подумать, решить можно все. Вы не могли бы сказать,
что имели в виду Смита или Начбулла Хьютсена?
- Не мог бы.
- Что ж, тогда я скажу, что он играл с моим братом.
- Думаете, он поверит? Вы сможете его убедить?
- Нет пределов тому, что я могу, если постараюсь. Идемте. Где он живет?
- Тут, за углом.
Кроме королевского герба и вывески "Полиция", ничто не
свидетельствовало о том, что перед нами - оплот Закона. Как многие участки в
английской деревне, этот размещался в веселом домике, крытом черепицей и
окруженном небольшим садом, где мирно спал племянник Поттера, девятимесячный
Бэзил. Подойдя к ограде, лорд Икенхем кинул взгляд на коляску.
- Он женат?
- Нет. Это - сын сестры. Они живут вместе. Ее муж - стюард на океанском
корабле, его никогда нет. То есть иногда он есть.
- Да, это видно.
Из открытого окна доносился пронзительный женский голос. Речь шла о
носках. Как, спрашивал голос, можно сделать столько дырок? Сам он приписывал
это неряшеству, а также невниманию к тем, кому приходится штопать, пока
пальцы не облезут. Лорд Икенхем взглянул на Билла:
- Это сестра?
- Да.
- И Поттер?
- Видимо.
- Она его ругает?
- Она его вечно ругает, спросите Элзи.
- Элзи?
- Нашу служанку.
- А, да! Ту, которую... Хм. Забыл.
- Я знаю, что вы хотели сказать.
- Ну, сейчас не до того. Идемте в сад, рассмотрим прекрасного младенца.
Все ж практика.
Констебль Поттер, хранящий покой Эшенден-Окшота, наслаждался чаем в
уютной кухоньке.
Слово "наслаждался" тут не очень подходит, ибо чай он пил под надзором
сестры, которая была ему если не лучшим другом, то уж точно суровейшим
критиком. Она только что посоветовала ему не класть локти на стол, не есть
так жадно и не брать масло селедочным ножом, а к приходу Билла и лорда
Икенхема перешла к носкам, один из которых как раз и демонстрировала.
Констеблю было двадцать восемь, сестре его - тридцать три. Простейшие
подсчеты скажут нам, что, когда ему было семь, ей было двенадцать, а сестра
двенадцати лет может подмять семилетнего брата раз и навсегда. В то время,
когда человек формируется, Гарольда вела, тащила, бранила будущая мать
Джорджа Бэзила Персиваля Стабза, запрещая делать буквально все, что ему
хотелось бы делать. Дошло до того, что она утирала ему нос.
Такие вещи оставляют глубокий след. Элзи Бин постоянно твердила, что ее
жених - истинный рохля, и, в общем, была права. Неприятно думать, что страж
порядка сидит и смотрит, как ему демонстрируют рваный носок, но ничего не
попишешь - он сидел, смотрел и, возможно, боялся.
Чтобы стало полегче, он потянулся к маслу, используя на сей раз
предназначенный для этого нож, и увидел в окно тот угол садика, в котором
отдыхал Джордж Бэзил.
- Смотри-ка, - сказал он сестре, охотно меняя тему, - там кто-то идет.
- Не твое дело. Такую огромную дырку...
- Высокий джентльмен.
- А вокруг! Одно слово, решето.
- С седыми усами. Ткнул Бэзила в живот.
Хитрый констебль нашел ту единственную тему, которая могла отвлечь его
сестру. Белла Стабз не жаловала гостей любого роста, которые решались ткнуть
в живот ее спящего сына.
- Выгони его!
- Ладно.
К этой минуте констебль съел три копченые селедки, четыре вареных яйца,
половину хлеба и собирался откинуться в кресле, как сытый питон. Однако
сестру он слушался, да и любопытство выше, чем потребность переварить пищу.
Рассмотрев в окно лорда Икенхема, он подумал, что видит его не впервые, и
захотел проверить.
Когда он вышел в садик, гость уже щекотал Бэзила под подбородком. Билл,
не очень любивший младенцев, особенно настолько похожих на Эдварда
Робинсона, отошел в сторону, а потому первый увидел констебля.
- Привет! - сказал он ему. - Вот, зашли к вам.
- Я так много о вас слышал, - прибавил пятый граф.
Констебль удивился.
- Хы! - заметил он. - Не разобрал фамилии.
- Планк, - любезно отвечал гость. - Брабазон-Планк.
Констебль громко икнул, выражая этим недоверие. Мало кто, во всяком
случае здесь, ощущал так тонко любую несообразность; и он ее ощутил.
- Брабазон-Планк? - проверил он, испепеляя гостя тем взглядом, каким
испепелял бы собаку без ошейника.
- Он самый.
- Ну прям! Мы с ним играли в крикет, когда я жил в Дорсетшире.