Представьте себе его положение, вы, юноши с хилым сердцем и глубокой жалостью к себе, вы, воображающие, что все рухнуло, если, нанося вечерний визит с фунтиком карамелек под мышкой, вы обнаруживаете рядом с ней йельского второкурсника, наигрывающего на банджо. Если для вас мир перевернулся и луна скрылась за тучей, подумайте о Джордже Бивене и о том, что ему противостояло. Вы-то, по крайней мере, там, на месте. Вы можете, если что, затеять драку. На свете есть банджо, но есть и гитары, и завтра, быть может, не он, а вы будете сидеть на залитом лунным светом крылечке; не вы, а он придет слишком поздно. Да, именно он не появится до тех пор, пока вы не пропоете «Любовную песнь бедуина» и, к неудовольствию местных птиц, не приметесь за «Бедняжку Баттерфляй».
Словом, вы — в игре. У вас есть шанс. А Джордж… Ну-ка, попробуйте, съездите в Англию, поухаживайте за дочерью графа, которую вы и видели-то всего раз, и не были формально представлены, и брату ее безвозвратно загубили шляпу. Попробуйте, если семейство хочет выдать ее за другого, и она сама хочет выйти за другого — не за того же самого, а совсем за другого другого; и вообще замурована в средневековом замке… В общем, поезжайте и попробуйте. И возвращайтесь к своему крыльцу со смиренным духом, утешаясь тем, что могло быть и много хуже.
Джордж, как я уже сказал, не осознавал особой трудности своего положения. Не осознавал — и все, до вечера второго дня, который он прожил в «Маршмортонском Арсенале». До тех пор, как я уже указывал, он бродил в золотистом мареве раздумий по умиротворяющим закоулкам деревни. Но в тот, второй день, после обеда, до него дошло, что это очень приятно, но непрактично. Требовались действия. Дела.
Самое первое, очевидное — найти замок. Расспросы в «Маршмортонском Арсенале» выявили, что он буквально рядом — по дороге, проходившей мимо входных дверей. Но это был не тот день недели, когда публику допускают в замок. Любитель достопримечательностей мог вторгнуться в Бэлфер только по четвергам, от двух до четырех пополудни. В остальное время ему оставалось глядеть издали, как Моисею на горе Нево. Поскольку выбора не было, Джордж пустился в путь.
Очень скоро ему стало очевидно, что «буквально рядом» — эвфемизм. Добрых пять миль прошагал он прежде, чем, преодолев подъем по извилистой тропе, вышел на продуваемую всеми ветрами вершину и увидел внизу, в зелени дерев, то, что было для него теперь центром мироздания. Он присел на каменную стенку и закурил трубку. Замок Бэлфер. Ее дом. Вот он. И что же?
Первая мысль была практическая, даже прозаическая — он не может, даже если захочет, проделывать пять миль туда и пять миль обратно каждый раз, как его потянет в это место. Значит, надо перенести плацдарм куда-нибудь поближе к району боевых действий. Внизу, в долине, стояли аккуратные, крытые соломой домики; один из них был как раз тем, что нужно. Они стояли, окружая замок, по одиночке и группами, как собачки вокруг хозяина, и выглядели так, будто стоят там столетиями. Да и стояли, наверное, ибо выстроены были из такого же толстого камняя, что и сам замок. Когда-то, подумал Джордж, замок служил местом сбора для всех жителей, а потом пошел слух о разбойниках, и они поразбежались, попрятались за толстыми стенами.
Впервые после того, как он пустился в свою экспедицию, Джорджа, уставившегося на хмурую серую крепость, которую он собрался брать, охватил какой-то озноб, как-то неприятно засосало под ложечкой. Так чувствовали себя старинные разбойники, взобравшиеся на самый холм, чтобы осмотреть окрестность. Но Джорджу было хуже, чем им. Они, по крайней мере, могли надеяться, что крепкая рука и твердый дух помогут им взять неприступные стены; они не задумывались об этикете. А сейчас недружелюбный дворецкий мог порушить все его планы, отказавшись пустить в замок.
День склонялся к вечеру. За то короткое время, что он провел на вершине холма, небо из голубого превратилось в шафрановое, из шафранового — в серое. Жалобные голоса мычащих коров донеслись из долины. Летучая мышь покинула свое убежище и носилась вокруг зловещим пятном на фоне неба. Месяц сиял над кронами деревьев. Становилось холодно. Джордж повернулся. Ночные тени окутали его, какие-то мелкие существа издевательски чирикали в зарослях и стрекотали ему вслед, когда он ковылял вниз по тропинке.
Вопрос его, не найдется ли в окрестностях замка меблированного домика, не показался агенту по недвижимости истинным бредом. Любого хорошо одетого незнакомца, прибывающего в Бэлфер, местные жители автоматически зачисляют в художники, ибо, в силу своей живописности, он буквально кишит представителями этого братства. Спросив о коттедже, Джордж сделал как раз то, чего от него ожидало бэлферское общество, и агент потянулся за списком, когда слова еще не слетели с его уст. Через полчаса он был сезонным владельцем того, что агент назвал «жемчужиной», и хозяином фермерской жены, которая жила неподалеку и могла, как принято у художников, «ходить за ним». Вся беседа заняла бы несколько минут, не растянись она из-за разговорчивости агента, пустившегося в рассуждения о жителях замка, к которым Джордж внимательно прислушался. То, что он услышал о лорде Маршмортоне, не слишком его обнадежило. Граф стал в последнее время непопулярен среди местных жителей, благодаря твердой (агент сказал «твердолобой») позиции в некотором споре, касавшемся проезда по его земле. На самом деле, виновной была скорее леди Каролина, чем простодушный пэр, но согласно описанию, данному агентом, у Джорджа сложилось впечатление, что граф — эдакий Нерон, напоминающий к тому же снежного человека из Аризоны. Слушая все это о ее отце, зная ее брата, Джордж чувствовал, что сердце его обливается кровью. Ему представлялось, что жизнь в замке среди таких людей мало чем отличается от пыток.
— Что-то надо делать, — пробормотал он. — Что-то надо делать, и быстро.
— Виноват? — сказал агент.
— Неважно, — сказал Джордж. — Что ж, я беру этот коттедж. Пожалуй, сразу выпишу чек за месяц вперед.
Итак, исполненный непреклонной, хотя и не совсем определенной воли, Джордж поселился в просто обставленном, но не лишенном уюта коттедже, называемом в народе «там, у Платта».
Ему могло бы повезти меньше. Это было двухэтажное строение красного кирпича, а не одно из тех соломенных гнезд, что он видел сверху. Те не сдавались, в них много поколений жили семьи. «Там, у Платта» был посовременней; собственно говоря, его измыслил тот самый фермер, чья жена взялась «ходить» за Джорджем, и рассчитал именно на приезжего, у которого есть желание и деньги, чтобы его снимать. Он настолько не укладывался в схему, что в нем была пусть маленькая, но ванная. Кроме этого чуда, была и уютная гостиная, спальня (несколько побольше) на втором этаже и рядом с нею — пустая комната окнами на север, очевидно, использовавшаяся художниками как мастерская. Остальное пространство первого этажа занимали кухня и буфетная. Мебель изготовил человек, которому лучше было бы применить свои таланты в каком-нибудь другом ремесле, но это несколько уравновешивалось комфортабельной плетеной качалкой отличной работы, оставленной одним из прошлогодних художников; коллеги же его продолжили доброе начинание, разбавив пустоту стен своими пейзажами. Собственно говоря, после того, как Джордж свалил в углу мастерской два диванных чехла, три групповые фотографии фермерских родственников, табличку с благочестивым текстом и фарфоровую фигурку младенца Самуила, место это почти стало домом вдали от дома.
Уединение не будет одиночеством, если ты влюблен. Джордж и не начинал скучать. Омрачала его спокойствие лишь мысль о том, что он никак не помогает Мод выпутаться из беды. Он мог только слоняться близ замка в надежде на случайную встречу. И такова была его фортуна, что на четвертый день случайная встреча все-таки произошла.
Выйдя на утреннее дежурство, он увидел на обочине дороги серый гоночный автомобиль. Тот был пуст, но из-под него высовывались длинные ноги, а рядом стояла девушка, при виде которой у Джорджа бешено заколотилось сердце; и если бы длинноногий решил, что мотор заработал сам собой, то его можно было бы понять и простить.
Он молча пошел к ней; мягкая трава скрывала от нее шум его шагов. Когда он остановился рядом с нею и кашлянул, она вздрогнула и обернулась. Глаза их встретились.
Какой-то миг ее глаза оставались пустыми, затем загорелись радостью узнавания. Она коротко вздохнула, и легкая краска залила ее лицо.
— Могу ли я вам помочь? — спросил Джордж. Длинные ноги, завиляв, выползли на дорогу, вытащив за собою длинное тело. Молодой человек, лежавший под машиной, сел и поворотил к Джорджу измазанное мазутом приятное лицо.
— А? Что?
— Могу ли я помочь? Я умею чинить машины. Молодой человек просиял.
— Спасибо, спасибо, я тоже умею. Я, собственно, только это и умею. Но все равно, спасибо большое.
Джордж смотрел на девушку. Она все молчала.
— Если я что-нибудь могу для вас сделать, — медленно сказал он, — дайте мне знать. Больше всего на свете я хотел бы вам помочь.
Девушка заговорила.
— Спасибо, — тихо, почти неслышно сказала она.
Джордж пошел прочь. Измазанный мазутом молодой человек проводил его взглядом.
— Вежливый какой, — сказал он. — Правда, напористый, что ли. Американец, а?
— По-моему, да.
— Американцы — вежливые. Помню, в Балтиморе, когда я плавал туда на яхте, я спросил дорогу у одного типа, так он меня провожал сто миль и все давал советы. Очень вежливый.
— Ты бы чинил машину, Реджи. Мы страшно опоздаем к обеду.
Реджи Бинг начал заползать обратно.
— Хорошо, старушка. Не подведу. Тут что-то простое.
— Да, только ты поторопись!
— Что я, смазанная молния? — бодро заметил Реджи. — Потерпи, а? Развлекись как-нибудь. Загадывай загадки. Расскажи себе анекдот. Я мигом. Интересно, что этот тип делает в Бэлфере? Вежливый какой… — одобрил Реджи. — Он мне понравился. Ну, за дело, чиним машину.
Улыбающееся лицо исчезло под машиной, как Чеширский кот. Мод задумчиво глядела на дорогу, туда, куда ушел незнакомец.
Глава VIII
Глава IX
Словом, вы — в игре. У вас есть шанс. А Джордж… Ну-ка, попробуйте, съездите в Англию, поухаживайте за дочерью графа, которую вы и видели-то всего раз, и не были формально представлены, и брату ее безвозвратно загубили шляпу. Попробуйте, если семейство хочет выдать ее за другого, и она сама хочет выйти за другого — не за того же самого, а совсем за другого другого; и вообще замурована в средневековом замке… В общем, поезжайте и попробуйте. И возвращайтесь к своему крыльцу со смиренным духом, утешаясь тем, что могло быть и много хуже.
Джордж, как я уже сказал, не осознавал особой трудности своего положения. Не осознавал — и все, до вечера второго дня, который он прожил в «Маршмортонском Арсенале». До тех пор, как я уже указывал, он бродил в золотистом мареве раздумий по умиротворяющим закоулкам деревни. Но в тот, второй день, после обеда, до него дошло, что это очень приятно, но непрактично. Требовались действия. Дела.
Самое первое, очевидное — найти замок. Расспросы в «Маршмортонском Арсенале» выявили, что он буквально рядом — по дороге, проходившей мимо входных дверей. Но это был не тот день недели, когда публику допускают в замок. Любитель достопримечательностей мог вторгнуться в Бэлфер только по четвергам, от двух до четырех пополудни. В остальное время ему оставалось глядеть издали, как Моисею на горе Нево. Поскольку выбора не было, Джордж пустился в путь.
Очень скоро ему стало очевидно, что «буквально рядом» — эвфемизм. Добрых пять миль прошагал он прежде, чем, преодолев подъем по извилистой тропе, вышел на продуваемую всеми ветрами вершину и увидел внизу, в зелени дерев, то, что было для него теперь центром мироздания. Он присел на каменную стенку и закурил трубку. Замок Бэлфер. Ее дом. Вот он. И что же?
Первая мысль была практическая, даже прозаическая — он не может, даже если захочет, проделывать пять миль туда и пять миль обратно каждый раз, как его потянет в это место. Значит, надо перенести плацдарм куда-нибудь поближе к району боевых действий. Внизу, в долине, стояли аккуратные, крытые соломой домики; один из них был как раз тем, что нужно. Они стояли, окружая замок, по одиночке и группами, как собачки вокруг хозяина, и выглядели так, будто стоят там столетиями. Да и стояли, наверное, ибо выстроены были из такого же толстого камняя, что и сам замок. Когда-то, подумал Джордж, замок служил местом сбора для всех жителей, а потом пошел слух о разбойниках, и они поразбежались, попрятались за толстыми стенами.
Впервые после того, как он пустился в свою экспедицию, Джорджа, уставившегося на хмурую серую крепость, которую он собрался брать, охватил какой-то озноб, как-то неприятно засосало под ложечкой. Так чувствовали себя старинные разбойники, взобравшиеся на самый холм, чтобы осмотреть окрестность. Но Джорджу было хуже, чем им. Они, по крайней мере, могли надеяться, что крепкая рука и твердый дух помогут им взять неприступные стены; они не задумывались об этикете. А сейчас недружелюбный дворецкий мог порушить все его планы, отказавшись пустить в замок.
День склонялся к вечеру. За то короткое время, что он провел на вершине холма, небо из голубого превратилось в шафрановое, из шафранового — в серое. Жалобные голоса мычащих коров донеслись из долины. Летучая мышь покинула свое убежище и носилась вокруг зловещим пятном на фоне неба. Месяц сиял над кронами деревьев. Становилось холодно. Джордж повернулся. Ночные тени окутали его, какие-то мелкие существа издевательски чирикали в зарослях и стрекотали ему вслед, когда он ковылял вниз по тропинке.
Вопрос его, не найдется ли в окрестностях замка меблированного домика, не показался агенту по недвижимости истинным бредом. Любого хорошо одетого незнакомца, прибывающего в Бэлфер, местные жители автоматически зачисляют в художники, ибо, в силу своей живописности, он буквально кишит представителями этого братства. Спросив о коттедже, Джордж сделал как раз то, чего от него ожидало бэлферское общество, и агент потянулся за списком, когда слова еще не слетели с его уст. Через полчаса он был сезонным владельцем того, что агент назвал «жемчужиной», и хозяином фермерской жены, которая жила неподалеку и могла, как принято у художников, «ходить за ним». Вся беседа заняла бы несколько минут, не растянись она из-за разговорчивости агента, пустившегося в рассуждения о жителях замка, к которым Джордж внимательно прислушался. То, что он услышал о лорде Маршмортоне, не слишком его обнадежило. Граф стал в последнее время непопулярен среди местных жителей, благодаря твердой (агент сказал «твердолобой») позиции в некотором споре, касавшемся проезда по его земле. На самом деле, виновной была скорее леди Каролина, чем простодушный пэр, но согласно описанию, данному агентом, у Джорджа сложилось впечатление, что граф — эдакий Нерон, напоминающий к тому же снежного человека из Аризоны. Слушая все это о ее отце, зная ее брата, Джордж чувствовал, что сердце его обливается кровью. Ему представлялось, что жизнь в замке среди таких людей мало чем отличается от пыток.
— Что-то надо делать, — пробормотал он. — Что-то надо делать, и быстро.
— Виноват? — сказал агент.
— Неважно, — сказал Джордж. — Что ж, я беру этот коттедж. Пожалуй, сразу выпишу чек за месяц вперед.
Итак, исполненный непреклонной, хотя и не совсем определенной воли, Джордж поселился в просто обставленном, но не лишенном уюта коттедже, называемом в народе «там, у Платта».
Ему могло бы повезти меньше. Это было двухэтажное строение красного кирпича, а не одно из тех соломенных гнезд, что он видел сверху. Те не сдавались, в них много поколений жили семьи. «Там, у Платта» был посовременней; собственно говоря, его измыслил тот самый фермер, чья жена взялась «ходить» за Джорджем, и рассчитал именно на приезжего, у которого есть желание и деньги, чтобы его снимать. Он настолько не укладывался в схему, что в нем была пусть маленькая, но ванная. Кроме этого чуда, была и уютная гостиная, спальня (несколько побольше) на втором этаже и рядом с нею — пустая комната окнами на север, очевидно, использовавшаяся художниками как мастерская. Остальное пространство первого этажа занимали кухня и буфетная. Мебель изготовил человек, которому лучше было бы применить свои таланты в каком-нибудь другом ремесле, но это несколько уравновешивалось комфортабельной плетеной качалкой отличной работы, оставленной одним из прошлогодних художников; коллеги же его продолжили доброе начинание, разбавив пустоту стен своими пейзажами. Собственно говоря, после того, как Джордж свалил в углу мастерской два диванных чехла, три групповые фотографии фермерских родственников, табличку с благочестивым текстом и фарфоровую фигурку младенца Самуила, место это почти стало домом вдали от дома.
Уединение не будет одиночеством, если ты влюблен. Джордж и не начинал скучать. Омрачала его спокойствие лишь мысль о том, что он никак не помогает Мод выпутаться из беды. Он мог только слоняться близ замка в надежде на случайную встречу. И такова была его фортуна, что на четвертый день случайная встреча все-таки произошла.
Выйдя на утреннее дежурство, он увидел на обочине дороги серый гоночный автомобиль. Тот был пуст, но из-под него высовывались длинные ноги, а рядом стояла девушка, при виде которой у Джорджа бешено заколотилось сердце; и если бы длинноногий решил, что мотор заработал сам собой, то его можно было бы понять и простить.
Он молча пошел к ней; мягкая трава скрывала от нее шум его шагов. Когда он остановился рядом с нею и кашлянул, она вздрогнула и обернулась. Глаза их встретились.
Какой-то миг ее глаза оставались пустыми, затем загорелись радостью узнавания. Она коротко вздохнула, и легкая краска залила ее лицо.
— Могу ли я вам помочь? — спросил Джордж. Длинные ноги, завиляв, выползли на дорогу, вытащив за собою длинное тело. Молодой человек, лежавший под машиной, сел и поворотил к Джорджу измазанное мазутом приятное лицо.
— А? Что?
— Могу ли я помочь? Я умею чинить машины. Молодой человек просиял.
— Спасибо, спасибо, я тоже умею. Я, собственно, только это и умею. Но все равно, спасибо большое.
Джордж смотрел на девушку. Она все молчала.
— Если я что-нибудь могу для вас сделать, — медленно сказал он, — дайте мне знать. Больше всего на свете я хотел бы вам помочь.
Девушка заговорила.
— Спасибо, — тихо, почти неслышно сказала она.
Джордж пошел прочь. Измазанный мазутом молодой человек проводил его взглядом.
— Вежливый какой, — сказал он. — Правда, напористый, что ли. Американец, а?
— По-моему, да.
— Американцы — вежливые. Помню, в Балтиморе, когда я плавал туда на яхте, я спросил дорогу у одного типа, так он меня провожал сто миль и все давал советы. Очень вежливый.
— Ты бы чинил машину, Реджи. Мы страшно опоздаем к обеду.
Реджи Бинг начал заползать обратно.
— Хорошо, старушка. Не подведу. Тут что-то простое.
— Да, только ты поторопись!
— Что я, смазанная молния? — бодро заметил Реджи. — Потерпи, а? Развлекись как-нибудь. Загадывай загадки. Расскажи себе анекдот. Я мигом. Интересно, что этот тип делает в Бэлфере? Вежливый какой… — одобрил Реджи. — Он мне понравился. Ну, за дело, чиним машину.
Улыбающееся лицо исчезло под машиной, как Чеширский кот. Мод задумчиво глядела на дорогу, туда, куда ушел незнакомец.
Глава VIII
Назавтра был четверг, а по четвергам, от двух до четырех, как мы уже говорили, Бэлферский замок распахивал свои двери для широкой публики. Это исчезновение барьеров было давней традицией, и лорд Маршмортон неукоснительно придерживался ее, хотя относился к этому дню неоднозначно. Лорд Бэлфер, теоретически одобряя традицию (как одобрял все семейные традиции, ибо был ярым сторонником всего феодального и принимал положение очень серьезно), от всей души не любил ее на практике. Не раз приходилось ему спешно ретироваться через заднюю дверь, чтобы его не смяли толпы туристов, желающих осмотреть библиотеку или большую гостиную; и он взял в обычай удаляться в спальню сразу же после обеда, чтобы сидеть там, пока не схлынет прилив посетителей.
Кеггс, дворецкий, с радостью предвкушал наступление четверга. Ему доставляло удовольствие сознавать свою значимость и власть над этими стадами изгоев. И то подумать, их можно гонять туда и сюда среди великолепий, которые для него давно стали повседневностью! Нравился ему и звук собственного голоса, когда он обкатанными фразами рассказывал о достопримечательностях. Но и для Кеггса к сладости примешивалась горечь. Как никто другой, он понимал, что благородство его манер, столь впечатляющее толпу, работает против него, когда дело доходит до чаевых. Снова и снова претерпевал он муки, наблюдая, как туристы, сбившись в кучу, словно овцы, нервным шопотом обсуждают, можно ли дать на чай такому важному деятелю, и решают, что нет, нельзя, еще обидится. Поэтому к концу экскурсии он старался, чтобы достоинство смешивалось с сияющим радушием, которое развеет страхи и сомнения и внушит им, что, как ни странно, они вправе поместить свою скромную лепту в достойные руки.
Может быть, только лорд Маршмортон был абсолютно равнодушен к этим публичным визитам. Для него четверг ничем не отличался от прочих дней недели. Совершенно как всегда он натягивал вельветовые штаны и ковырялся в своем возлюбленном саду; и когда, как случалось примерно каждые три месяца, какой-нибудь отбившийся от стада посетитель набредет на него и примет его за садовника, он не пытался объяснить недоразумение, более того — подыгрывал, чтобы вполне соответствовать своему виду. Такие вещи приятно оживляли простодушного пэра.
Джордж пристроился к процессии ровно в два часа, как раз когда Кеггс прочистил горло, чтобы произнести: «Мы находимся с вами в большом холле, и, прежде чем двинуться дальше, я хотел бы обратить ваше внимание на портрет работы сэра Питера Лели». Это его обычай — начинать Бэлферские четверги с такого замечания; но сегодня произошла заминка, ибо, как только появился Джордж, звонкий голос откуда-то из периферийной части стада произнес неподражаемым тоном:
— О Господи, Джордж!
Билли Дор, прелестное видение в голубом, отделилось от толпы. На ней был пыльник и дорожный шарф, а глаза и щеки сияли от свежего воздуха.
— О Господи, Джордж! Что ты здесь делаешь?
— А ты?
— Я приехала на машине с одним знакомым. Мы завтракали здесь рядом и собирались пообедать в Брайтоне. Он и предложил мне скоротать время, пока сам возится со свечами или с чем там еще. Когда он кончит, он заскочит за мной. Нет, честно, Джордж, как ты сюда попал? Ты смываешься из города, спектакль без тебя буксует, никто не знает, где ты. Мы уже подумывали дать объявление или обратиться в полицию. Может, тебя пришибли пыльным мешком или сбросили в реку.
Эта сторона дела до сих пор не пришла ему в голову. Внезапное приземление в Бэлфере представлялось ему вполне естественным. Он не подумал, что его отсутствие причинит большие неудобства немалому числу людей.
— А я и не подумал. Я… ну, просто так вышло.
— Ты не живешь, случаем, в этом замке?
— Не совсем. У меня тут коттедж. Захотелось провести несколько дней в деревне, я и снял.
— Почему именно здесь?
Кеггс, с неодобрением слушавший нарушителей спокойствия, кашлянул.
— С вашего позволения, мадам. Мы ждем.
— А? Что? — Билли посмотрела на него с сияющей улыбкой. — Простите. Потом, Джордж. — Она дружелюбно кивнула дворецкому. — Все в порядке. Действуй, друг.
Кеггс сухо поклонился и снова прочистил горло.
— Мы находимся с вами в большом холле, и, прежде чем двинуться дальше, я хотел бы обратить ваше внимание на портрет пятой графини работы сэра Питера Лели. По оценкам экспертов, написан в его лучшей манере.
По толпе пробежал почти беззвучный ропот, выражающий изумление и благоговение, словно шорох листвы от легкого ветерка. Билли Дор шопотом продолжила:
— Да, большой был переполох, когда обнаружилось, что тебя нету. Каждые десять минут названивали в «Карлтон». Понимаешь, на втором представлении номер «Летний день» провалился, нечем было заменить. Но это ничего. Его просто выкинули и залатали дырку, ты и сам не поймешь, что там заплата. Все равно спектакль на десять минут дольше, чем надо.
— Как он идет?
— Гвоздь сезона. Говорят, продержится тут два года. Насколько я понимаю, в Лондоне успех — не успех, если не можешь повести внуков на тысячное представление. — Замечательно! Как там все? В порядке?
— Еще в каком! Только вот этот тип крутится около Бэби. Ума не приложу, что она в нем нашла. Коту ясно, что он — слизняк. Да, я тебя понимаю. Такие места стоят пятидесяти Лондонов.
Процессия достигла одной из верхних комнат. Через окно на мили и мили виднелись лесистые холмы. Вдали полоской серебра блестел Бэлферский залив. Билли Дор тихо вздохнула.
— Какая красота… Так бы и стояла здесь всю жизнь, смотрела.
— Обращаю ваше внимание на это окно, — гудел Кеггс, — известное в семейном предании как «Прыжок Леонарда». В тысяча семьсот восемьдесят седьмом году лорд Леонард Форт, старший сын его светлости герцога Лохлейнского, выбросился из этого окна, чтобы не подвергнуть опасности репутацию прекрасной графини Маршмортон, с которой, как говорит предание, у него был невинный роман. Застигнутый его светлостью графом в неурочный час у ее светлости, ибо здесь был ее будуар, он выпрыгнул из открытого окна и, попав на ветви растущего внизу кедра, счастливо отделался несколькими ушибами.
Восхищенный ропот сопровождал эту повесть о мужестве благородного кавалера.
— Вот, — восхитилась Билли, — это здесь и хорошо. На каждом шагу всякие «прыжки Леонарда». Именно в таком месте я бы с удовольствием осела и провела остаток жизни, доя коров и снабжая супом заслуженных поселян.
— Теперь, — сказал Кеггс, взмахом руки подгоняя стадо, — мы проследуем в Янтарную комнату, где находятся гобелены, высоко оцениваемые знатоками и любителями.
Послушная толпа медленно задрейфовала, пристроившись в его фарватере.
— Как ты посмотришь, Джордж, — приглушенно сказала Билли, — если мы пропустим Янтарную комнату? Умираю, хочу попасть в сад. Вон там, где розы, кто-то работает. Может быть, он нас поводит по саду.
Джордж поглядел туда, куда указывал ее перст. Прямо под ними плотный дубленый человек в вельветовых брюках как раз прервал свою работу, чтобы раскурить бугристую трубку.
— Как скажешь.
Они спустились по широкой лестнице. Голос Кеггса, возносившего хвалы гобеленам, доносился до их ушей, как отдаленный барабанный бой. Они прошли к розовому питомнику.
Человек в вельветовых брюках уже раскурил свою трубку и снова склонился над работой.
— Ну что, папаша, — приветливо сказала Билли, — как урожай?
Человек выпрямился. Он был приятен на вид, не очень молод, с кроткими глазами дружелюбного пса. Радостно заулыбавшись, он принялся гасить трубку.
Билли остановила его.
— Курите, курите, не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Мне даже нравится. Хорошая у вас работенка, а? Будь я мужчиной, я бы о такой и мечтала. Нет, работать весь день в розовом питомнике! — Она огляделась. — А уж это, — добавила она с одобрением, — питомник что надо.
— Вы любите розы, м… мисс?
— Еще бы! У вас тут, надо полагать, все известные сорта? Все пятьдесят семь?
— Существует до трех тысяч сортов, — смиренно сказал человек в вельветовых брюках.
— Я просто так сказала. Уж мне-то не надо объяснять про розы. Я, можно сказать, их выдумала. Эйрширские есть?
Человек в вельветовых брюках явно пришел к заключению, что Билли — единственно достойный внимания человек на свете, родная душа. Джордж только присутствовал, не больше.
— Эти, вон там — эйрширские.
— У нас в Америке их нет. По крайней мере, я не встречала. А может, и есть.
— Нужна подходящая почва.
— Глинистая, и много влаги.
— Точно.
На лице Билли Дор появилось выражение, какого Джордж у нее прежде не замечал.
— Послушайте, папаша! Возьмем к примеру розовых клопов. Что бы вы стали делать…
Джордж отошел. Разговор принимал слишком специальный характер; к тому же, ему показалось, что его отсутствие никого не огорчит. Более того, на него нашло озарение — из тех, что находят на великих полководцев. Он явился в замок без продуманного плана, в смутной надежде как-нибудь увидеть Мод. Теперь он понимал, что надежды нету. Очевидно, по четвергам семейство уходит в подполье и скрывается там, пока не разойдутся туристы. Зато открывался другой канал коммуникации. Этот садовник выглядит вполне разумным. Ему можно доверить записку.
В давешних блужданиях по замку Джорджу посчастливилось осмотреть библиотеку. Туда легко было попасть через большой холл. Он оставил Билли наедине с ее новым другом за дискуссией о тле и слизняках и быстро прошел обратно в дом. Библиотека была пуста.
Джордж был человек доскональный. Он не любил оставлять что-либо на волю случая. Садовнику вроде бы можно доверять, но кто его знает? А вдруг он пьет? А вдруг он потеряет или забудет где-нибудь драгоценную записку? Косясь настороженным взглядом на дверь, Джордж быстренько нацарапал второй экземпляр. Это заняло несколько коротких минут. Он снова вышел. Билли в этот момент садилась в синюю машину.
— Вот и ты, Джордж! Куда ты подевался? Ну, каким успехом я пользовалась у папаши, я вам доложу! Я оставила ему свой адрес, он обещал прислать кучу роз. Кстати, познакомься с мистером Форсайтом. Фредди, это Джордж Бивен, он написал музыку к нашему спектаклю.
Важного вида юноша, сидевший за рулем, протянул ему руку.
— Мировой спектакль. Мировая музыка. Вообще…
— Ну, Джордж, до свидания. Надеюсь, до скорого?
— Да, да. Поцелуй от меня всех.
— Хорошо. Покатили, Фредди. До свидания.
— До свидания.
Синий автомобиль набрал скорость и скрылся за поворотом дороги. Джордж вернулся к человеку в вельветовых брюках, который, согнувшись в три погибели, преследовал слизняка.
— Можно вас на минуточку? — скороговоркой произнес Джордж. — Передайте вот это леди Мод при первой же возможности. Это очень важно. Вот вам соверен за труды.
И поспешил удалиться, но успел заметить, что тот побагровел от радости. Джордж был человеком скромным, и чрезмерные изъявления благодарности его смущали.
Оставалось распорядиться вторым экземпляром. Может быть, это излишняя предосторожность, но Джордж знал, что победы достаются тем, кто не оставляет ничего на волю случая. Он медленно брел по саду и в сотне ярдов от питомника наткнулся на мальчика в сверкающей пуговицами ливрее. Тот появился из-за кедра, где, по правде сказать, курил краденую сигарету.
— Хочешь заработать полкроны? — спросил его Джордж. Рыночная цена на услуги, видимо, резко упала. Подросток протянул руку.
— Передай эту записку леди Мод.
— Ага!
— Смотри, не задерживайся!
Джордж пошел дальше, ощущая удовлетворение от не зря прожитого дня. Паж Альберт попробовал свою полукрону на зуб и спрятал ее в карман. Затем он пустился бежать, сверкая от восторга голубыми глазами.
Кеггс, дворецкий, с радостью предвкушал наступление четверга. Ему доставляло удовольствие сознавать свою значимость и власть над этими стадами изгоев. И то подумать, их можно гонять туда и сюда среди великолепий, которые для него давно стали повседневностью! Нравился ему и звук собственного голоса, когда он обкатанными фразами рассказывал о достопримечательностях. Но и для Кеггса к сладости примешивалась горечь. Как никто другой, он понимал, что благородство его манер, столь впечатляющее толпу, работает против него, когда дело доходит до чаевых. Снова и снова претерпевал он муки, наблюдая, как туристы, сбившись в кучу, словно овцы, нервным шопотом обсуждают, можно ли дать на чай такому важному деятелю, и решают, что нет, нельзя, еще обидится. Поэтому к концу экскурсии он старался, чтобы достоинство смешивалось с сияющим радушием, которое развеет страхи и сомнения и внушит им, что, как ни странно, они вправе поместить свою скромную лепту в достойные руки.
Может быть, только лорд Маршмортон был абсолютно равнодушен к этим публичным визитам. Для него четверг ничем не отличался от прочих дней недели. Совершенно как всегда он натягивал вельветовые штаны и ковырялся в своем возлюбленном саду; и когда, как случалось примерно каждые три месяца, какой-нибудь отбившийся от стада посетитель набредет на него и примет его за садовника, он не пытался объяснить недоразумение, более того — подыгрывал, чтобы вполне соответствовать своему виду. Такие вещи приятно оживляли простодушного пэра.
Джордж пристроился к процессии ровно в два часа, как раз когда Кеггс прочистил горло, чтобы произнести: «Мы находимся с вами в большом холле, и, прежде чем двинуться дальше, я хотел бы обратить ваше внимание на портрет работы сэра Питера Лели». Это его обычай — начинать Бэлферские четверги с такого замечания; но сегодня произошла заминка, ибо, как только появился Джордж, звонкий голос откуда-то из периферийной части стада произнес неподражаемым тоном:
— О Господи, Джордж!
Билли Дор, прелестное видение в голубом, отделилось от толпы. На ней был пыльник и дорожный шарф, а глаза и щеки сияли от свежего воздуха.
— О Господи, Джордж! Что ты здесь делаешь?
— А ты?
— Я приехала на машине с одним знакомым. Мы завтракали здесь рядом и собирались пообедать в Брайтоне. Он и предложил мне скоротать время, пока сам возится со свечами или с чем там еще. Когда он кончит, он заскочит за мной. Нет, честно, Джордж, как ты сюда попал? Ты смываешься из города, спектакль без тебя буксует, никто не знает, где ты. Мы уже подумывали дать объявление или обратиться в полицию. Может, тебя пришибли пыльным мешком или сбросили в реку.
Эта сторона дела до сих пор не пришла ему в голову. Внезапное приземление в Бэлфере представлялось ему вполне естественным. Он не подумал, что его отсутствие причинит большие неудобства немалому числу людей.
— А я и не подумал. Я… ну, просто так вышло.
— Ты не живешь, случаем, в этом замке?
— Не совсем. У меня тут коттедж. Захотелось провести несколько дней в деревне, я и снял.
— Почему именно здесь?
Кеггс, с неодобрением слушавший нарушителей спокойствия, кашлянул.
— С вашего позволения, мадам. Мы ждем.
— А? Что? — Билли посмотрела на него с сияющей улыбкой. — Простите. Потом, Джордж. — Она дружелюбно кивнула дворецкому. — Все в порядке. Действуй, друг.
Кеггс сухо поклонился и снова прочистил горло.
— Мы находимся с вами в большом холле, и, прежде чем двинуться дальше, я хотел бы обратить ваше внимание на портрет пятой графини работы сэра Питера Лели. По оценкам экспертов, написан в его лучшей манере.
По толпе пробежал почти беззвучный ропот, выражающий изумление и благоговение, словно шорох листвы от легкого ветерка. Билли Дор шопотом продолжила:
— Да, большой был переполох, когда обнаружилось, что тебя нету. Каждые десять минут названивали в «Карлтон». Понимаешь, на втором представлении номер «Летний день» провалился, нечем было заменить. Но это ничего. Его просто выкинули и залатали дырку, ты и сам не поймешь, что там заплата. Все равно спектакль на десять минут дольше, чем надо.
— Как он идет?
— Гвоздь сезона. Говорят, продержится тут два года. Насколько я понимаю, в Лондоне успех — не успех, если не можешь повести внуков на тысячное представление. — Замечательно! Как там все? В порядке?
— Еще в каком! Только вот этот тип крутится около Бэби. Ума не приложу, что она в нем нашла. Коту ясно, что он — слизняк. Да, я тебя понимаю. Такие места стоят пятидесяти Лондонов.
Процессия достигла одной из верхних комнат. Через окно на мили и мили виднелись лесистые холмы. Вдали полоской серебра блестел Бэлферский залив. Билли Дор тихо вздохнула.
— Какая красота… Так бы и стояла здесь всю жизнь, смотрела.
— Обращаю ваше внимание на это окно, — гудел Кеггс, — известное в семейном предании как «Прыжок Леонарда». В тысяча семьсот восемьдесят седьмом году лорд Леонард Форт, старший сын его светлости герцога Лохлейнского, выбросился из этого окна, чтобы не подвергнуть опасности репутацию прекрасной графини Маршмортон, с которой, как говорит предание, у него был невинный роман. Застигнутый его светлостью графом в неурочный час у ее светлости, ибо здесь был ее будуар, он выпрыгнул из открытого окна и, попав на ветви растущего внизу кедра, счастливо отделался несколькими ушибами.
Восхищенный ропот сопровождал эту повесть о мужестве благородного кавалера.
— Вот, — восхитилась Билли, — это здесь и хорошо. На каждом шагу всякие «прыжки Леонарда». Именно в таком месте я бы с удовольствием осела и провела остаток жизни, доя коров и снабжая супом заслуженных поселян.
— Теперь, — сказал Кеггс, взмахом руки подгоняя стадо, — мы проследуем в Янтарную комнату, где находятся гобелены, высоко оцениваемые знатоками и любителями.
Послушная толпа медленно задрейфовала, пристроившись в его фарватере.
— Как ты посмотришь, Джордж, — приглушенно сказала Билли, — если мы пропустим Янтарную комнату? Умираю, хочу попасть в сад. Вон там, где розы, кто-то работает. Может быть, он нас поводит по саду.
Джордж поглядел туда, куда указывал ее перст. Прямо под ними плотный дубленый человек в вельветовых брюках как раз прервал свою работу, чтобы раскурить бугристую трубку.
— Как скажешь.
Они спустились по широкой лестнице. Голос Кеггса, возносившего хвалы гобеленам, доносился до их ушей, как отдаленный барабанный бой. Они прошли к розовому питомнику.
Человек в вельветовых брюках уже раскурил свою трубку и снова склонился над работой.
— Ну что, папаша, — приветливо сказала Билли, — как урожай?
Человек выпрямился. Он был приятен на вид, не очень молод, с кроткими глазами дружелюбного пса. Радостно заулыбавшись, он принялся гасить трубку.
Билли остановила его.
— Курите, курите, не обращайте на меня внимания, — сказала она. — Мне даже нравится. Хорошая у вас работенка, а? Будь я мужчиной, я бы о такой и мечтала. Нет, работать весь день в розовом питомнике! — Она огляделась. — А уж это, — добавила она с одобрением, — питомник что надо.
— Вы любите розы, м… мисс?
— Еще бы! У вас тут, надо полагать, все известные сорта? Все пятьдесят семь?
— Существует до трех тысяч сортов, — смиренно сказал человек в вельветовых брюках.
— Я просто так сказала. Уж мне-то не надо объяснять про розы. Я, можно сказать, их выдумала. Эйрширские есть?
Человек в вельветовых брюках явно пришел к заключению, что Билли — единственно достойный внимания человек на свете, родная душа. Джордж только присутствовал, не больше.
— Эти, вон там — эйрширские.
— У нас в Америке их нет. По крайней мере, я не встречала. А может, и есть.
— Нужна подходящая почва.
— Глинистая, и много влаги.
— Точно.
На лице Билли Дор появилось выражение, какого Джордж у нее прежде не замечал.
— Послушайте, папаша! Возьмем к примеру розовых клопов. Что бы вы стали делать…
Джордж отошел. Разговор принимал слишком специальный характер; к тому же, ему показалось, что его отсутствие никого не огорчит. Более того, на него нашло озарение — из тех, что находят на великих полководцев. Он явился в замок без продуманного плана, в смутной надежде как-нибудь увидеть Мод. Теперь он понимал, что надежды нету. Очевидно, по четвергам семейство уходит в подполье и скрывается там, пока не разойдутся туристы. Зато открывался другой канал коммуникации. Этот садовник выглядит вполне разумным. Ему можно доверить записку.
В давешних блужданиях по замку Джорджу посчастливилось осмотреть библиотеку. Туда легко было попасть через большой холл. Он оставил Билли наедине с ее новым другом за дискуссией о тле и слизняках и быстро прошел обратно в дом. Библиотека была пуста.
Джордж был человек доскональный. Он не любил оставлять что-либо на волю случая. Садовнику вроде бы можно доверять, но кто его знает? А вдруг он пьет? А вдруг он потеряет или забудет где-нибудь драгоценную записку? Косясь настороженным взглядом на дверь, Джордж быстренько нацарапал второй экземпляр. Это заняло несколько коротких минут. Он снова вышел. Билли в этот момент садилась в синюю машину.
— Вот и ты, Джордж! Куда ты подевался? Ну, каким успехом я пользовалась у папаши, я вам доложу! Я оставила ему свой адрес, он обещал прислать кучу роз. Кстати, познакомься с мистером Форсайтом. Фредди, это Джордж Бивен, он написал музыку к нашему спектаклю.
Важного вида юноша, сидевший за рулем, протянул ему руку.
— Мировой спектакль. Мировая музыка. Вообще…
— Ну, Джордж, до свидания. Надеюсь, до скорого?
— Да, да. Поцелуй от меня всех.
— Хорошо. Покатили, Фредди. До свидания.
— До свидания.
Синий автомобиль набрал скорость и скрылся за поворотом дороги. Джордж вернулся к человеку в вельветовых брюках, который, согнувшись в три погибели, преследовал слизняка.
— Можно вас на минуточку? — скороговоркой произнес Джордж. — Передайте вот это леди Мод при первой же возможности. Это очень важно. Вот вам соверен за труды.
И поспешил удалиться, но успел заметить, что тот побагровел от радости. Джордж был человеком скромным, и чрезмерные изъявления благодарности его смущали.
Оставалось распорядиться вторым экземпляром. Может быть, это излишняя предосторожность, но Джордж знал, что победы достаются тем, кто не оставляет ничего на волю случая. Он медленно брел по саду и в сотне ярдов от питомника наткнулся на мальчика в сверкающей пуговицами ливрее. Тот появился из-за кедра, где, по правде сказать, курил краденую сигарету.
— Хочешь заработать полкроны? — спросил его Джордж. Рыночная цена на услуги, видимо, резко упала. Подросток протянул руку.
— Передай эту записку леди Мод.
— Ага!
— Смотри, не задерживайся!
Джордж пошел дальше, ощущая удовлетворение от не зря прожитого дня. Паж Альберт попробовал свою полукрону на зуб и спрятал ее в карман. Затем он пустился бежать, сверкая от восторга голубыми глазами.
Глава IX
В то время как Джордж и Билли беседовали в саду с человеком в вельветовых брюках, Мод сидела не далее чем в сотне ярдов от них в своем любимом укрытии — в облупившейся часовне на берегу заросшего лилиями пруда, выстроенной во времена Регентства. Она читала стихи пажу Альберту.
Паж Альберт был недавним прибавлением к ее тесному кругу. Она обратила на него внимание месяца два назад, в том же примерно духе, как узник приручает и пестует обыкновенную мышь. Обучить Альберта, вытащить из борозды, воспитать его душу представлялось ей достойным трудом и отвечало романтичности ее натуры. Конечно, соратники из людской стали бы рьяно отрицать, что у Альберта есть душа. Судя по внешнему виду — вроде бы есть, но дальше этого никто идти не осмеливался. Всякий, кто увидел бы сладкое, задумчивое выражение темно-голубых, устремленных в пространство глаз, согласился бы, что он похож на очень юного ангела. Откуда было знать, что за этим летящим вдаль взглядом стоит просто-напросто мысль о том, достигнет ли камень из рогатки сидящую на кедре птицу? Мод уж во всяком случае таких подозрений не питала и изо дня в день трудилась в надежде возвысить своего пажа.
Да, она понимала, что это нелегко. Душа Альберта не проявляла особой готовности взмыть ввысь, отказывалась оторваться от земли. Стихи, которые читала Мод, он воспринимал слабо. Читая их приглушенным голосом, она устремила задумчивый взгляд на рябую поверхность пруда. Ласковый ветерок колыхал водяные лилии, отчего они как бы вздыхали.
— Это прекрасно, Альберт! — сказала леди.
Голубые глаза загорелись, губы возбужденно раздвинулись.
— Ой, уже слепни летают! — сказал он. Мод несколько обиделась.
— Да ты не слушаешь?
— Слушаю, м'леди. Во дает! Ну и громадина!
— Оставь слепня в покое, Альберт.
— Слушаю, м'леди.
— И не говори все время «слушаю, м'леди». Так говорят… говорят… — она запнулась, ибо хотела сказать, что так говорят дворецкие, но сообразила, что стать дворецким — самая заветная его мечта. — Это нехорошо звучит. Говори просто «да».
— Да, м'леди.
Мод не испытывала энтузиазма и по поводу «м'леди», но настаивать не стала. В конце концов, она еще сама не решила, какого отношения к себе хочет от Альберта. Если говорить в широком смысле, ей хотелось бы, чтобы он как можно больше походил на средневекового пажа, это облаченное в атлас сокровище, о котором она читала в легендах. Те, надо полагать, говорили «миледи». Впрочем, чувствовала она уже не впервые, возродить средневековье в наши времена нелегко. Пажи, как и все другое, сильно изменились с тех пор.
— Эти стихи написал очень умный человек, который был женат на одной из моих прапрабабушек. Он увез ее из этого самого замка в семнадцатом веке.
— Ух ты! — сказал вежливый Альберт, хотя внимание его было поглощено слепнем.
— В глазах света он был много ниже ее, но она знала, какой он добрый, и ее не заботило, что скажут люди об их неравном браке.
— Прям как Сюзан. Женилась на полицейском.
— Кто это Сьюзен?
— Рыжая такая, повариха тут была. Мистер Кеггс ей сказал: «Это у тебя неравный брак, Сюзан». Я сам слыхал. За дверью. А она отвечает: «Сунь свою толстую морду в лужу». Здорово, а?
Паж Альберт был недавним прибавлением к ее тесному кругу. Она обратила на него внимание месяца два назад, в том же примерно духе, как узник приручает и пестует обыкновенную мышь. Обучить Альберта, вытащить из борозды, воспитать его душу представлялось ей достойным трудом и отвечало романтичности ее натуры. Конечно, соратники из людской стали бы рьяно отрицать, что у Альберта есть душа. Судя по внешнему виду — вроде бы есть, но дальше этого никто идти не осмеливался. Всякий, кто увидел бы сладкое, задумчивое выражение темно-голубых, устремленных в пространство глаз, согласился бы, что он похож на очень юного ангела. Откуда было знать, что за этим летящим вдаль взглядом стоит просто-напросто мысль о том, достигнет ли камень из рогатки сидящую на кедре птицу? Мод уж во всяком случае таких подозрений не питала и изо дня в день трудилась в надежде возвысить своего пажа.
Да, она понимала, что это нелегко. Душа Альберта не проявляла особой готовности взмыть ввысь, отказывалась оторваться от земли. Стихи, которые читала Мод, он воспринимал слабо. Читая их приглушенным голосом, она устремила задумчивый взгляд на рябую поверхность пруда. Ласковый ветерок колыхал водяные лилии, отчего они как бы вздыхали.
— Это прекрасно, Альберт! — сказала леди.
Голубые глаза загорелись, губы возбужденно раздвинулись.
— Ой, уже слепни летают! — сказал он. Мод несколько обиделась.
— Да ты не слушаешь?
— Слушаю, м'леди. Во дает! Ну и громадина!
— Оставь слепня в покое, Альберт.
— Слушаю, м'леди.
— И не говори все время «слушаю, м'леди». Так говорят… говорят… — она запнулась, ибо хотела сказать, что так говорят дворецкие, но сообразила, что стать дворецким — самая заветная его мечта. — Это нехорошо звучит. Говори просто «да».
— Да, м'леди.
Мод не испытывала энтузиазма и по поводу «м'леди», но настаивать не стала. В конце концов, она еще сама не решила, какого отношения к себе хочет от Альберта. Если говорить в широком смысле, ей хотелось бы, чтобы он как можно больше походил на средневекового пажа, это облаченное в атлас сокровище, о котором она читала в легендах. Те, надо полагать, говорили «миледи». Впрочем, чувствовала она уже не впервые, возродить средневековье в наши времена нелегко. Пажи, как и все другое, сильно изменились с тех пор.
— Эти стихи написал очень умный человек, который был женат на одной из моих прапрабабушек. Он увез ее из этого самого замка в семнадцатом веке.
— Ух ты! — сказал вежливый Альберт, хотя внимание его было поглощено слепнем.
— В глазах света он был много ниже ее, но она знала, какой он добрый, и ее не заботило, что скажут люди об их неравном браке.
— Прям как Сюзан. Женилась на полицейском.
— Кто это Сьюзен?
— Рыжая такая, повариха тут была. Мистер Кеггс ей сказал: «Это у тебя неравный брак, Сюзан». Я сам слыхал. За дверью. А она отвечает: «Сунь свою толстую морду в лужу». Здорово, а?