Вудинг Крис. Элайзабел Крэй и Темное Братство

   Кэтлин отперла парадную дверь, вошла в дом, и все ее тело сразу окутало приятное тепло. Из чего она сделала вывод, что Таниэль уже вернулся и затопил камин. И тотчас же до слуха ее донеслось сдавленное всхлипывание. А это, скорее всего, означало, что он не один.
   — Таниэль!
   — Я здесь! — отозвался он.
   Кэтлин прошла в гостиную, откуда донесся звук его голоса. В камине вовсю горел огонь, и газовые лампы не были потушены, несмотря на близившееся утро. Их света хватало лишь на центр гостиной, в углах и вдоль стен царил полумрак. Убранство просторной комнаты было выдержано в темно-зеленых и коричневых тонах, высокие стены покрывали деревянные панели, пол у камина был устлан толстым пушистым ковром, на котором полукругом стояли несколько неудобных жестких кресел. Массивный обеденный стол из тяжелого тика был почти вплотную придвинут к одной из стен. От взоров снаружи гостиную укрывали плотные шторы.
   На ковре у камина, подобрав под себя ноги, сидела девушка примерно одних лет с Таниэлем (насколько Кэтлин могла об этом судить, учитывая, что были видны лишь затылок и спина юной гостьи — длинные светлые волосы, грязные и свалявшиеся, и белое платье из тонкой материи, испещренное прорехами и пятнами грязи и крови). Девушка жадно пила из глубокой керамической чашки, наполненной, судя по запаху, крепким бульоном из говядины. Таниэль, сидевший рядом с ней на ковре, поднял голову и встретился глазами с вошедшей в комнату Кэтлин.
   — Мне нужна твоя помощь.
   Кэтлин Беннет была наставницей Таниэля в течение последних нескольких лет его ученичества. Дружили они примерно столько же. По предположениям Таниэля, ей могло быть что-то около тридцати, но он ни в коем случае не мог бы поручиться за верность этого суждения, ибо порой Кэтлин вела себя настолько по-детски импульсивно и непредсказуемо, что ей вполне можно было бы дать на десяток лет меньше. Высокая, пожалуй, даже чересчур, непропорционально высокая для ее хрупкого сложения, она немного напоминала нескладного длинноногого жеребенка или осленка. Внутренняя сила и живость, которыми было пронизано все ее существо, придавали чертам в общем-то довольно заурядного — ни красивого, ни безобразного — лица необыкновенную притягательность и очарование. Волосы Кэтлин были коротко острижены — неслыханная смелость во времена, когда едва ли не главными достоинствами леди почитались именно женственность и скромность. Но в довершение этого на фоне черного ежика волос наставницы Таниэля отчетливо выделялись две узкие прядки, выкрашенные в кроваво-красный цвет и тянувшиеся от макушки до кромки волос.
   И одевалась она под стать своей прическе: темно-красный жакет из свиной кожи поверх черной блузы и черные хлопковые брюки с красной отделкой. Уголки губ Таниэля раздвинулись в улыбке. Женщина в брюках! Кэтлин не желала подчиняться никаким правилам, и это ему очень импонировало. Он восхищался ею, возможно, даже больше, чем покойным отцом, Джедрайей Фоксом, самым знаменитым истребителем нечисти в Лондоне.
   — Я наткнулся на эту девушку в Старом Городе, — невозмутимо сообщил он. — Она не говорит, как ее зовут. Вообще не разговаривает.
   Кэтлин подошла к нему вплотную.
   — Откуда у тебя эти царапины, Таниэль?
   — Погнался за колыбельщиком, и тут… — Он смолк, поймав на себе ее встревоженный взгляд, и поспешно прибавил: — Нет-нет, это не он меня цапнул. Она. Сдается мне, она помешанная.
   Кэтлин опустилась на одно колено рядом с девушкой. Волна горячего воздуха от очага мягко коснулась ее щеки. Только теперь, как следует разглядев юную беспризорницу, она приметила, насколько странен тот отсутствующий и вместе с тем напряженный взгляд, который девушка устремила на огонь, будто за веселыми языками пламени ей удалось увидеть нечто страшное, чего не смогли разглядеть они с Таниэлем. Девушка в очередной раз машинально поднесла к губам чашку с бульоном и сделала еще один глоток. Кэтлин ласковым движением отвела прядь волос, упавших на бледное лицо. Взору ее открылись мелкие синяки и царапины. Девушка никак не отреагировала на ее прикосновение.
   — Таниэль, где только тебе удалось отыскать этакое диво? — В голосе Кэтлин звучали досада и легкий упрек.
   Ее ученик смущенно улыбнулся.
   — Что, не одобряешь?
   — Мог бы выбрать что-нибудь получше, — вздохнула Кэтлин. — Только и знаешь, что гоняться за нечистью по Старому Городу. Нигде больше не бываешь. Так ведь ты никогда не познакомишься с достойной юной леди. — С этими словами она поднялась на ноги и взглянула на девушку сверху вниз. — Как по-твоему, ее он не задел?
   — Насколько я могу судить, на ней нет царапин и укусов, которые мог бы нанести колыбельщик или любое другое чудовище, — ответил Таниэль. — Все синяки и подсохшие ранки на ее коже — это просто ушибы.
   — Она с самого начала была такая, как теперь? Такая же вялая и заторможенная?
   — Вот уж нет! Видела бы ты, как она на меня набросилась, когда я гнался за колыбельщиком. Фурия, да и только. Наверное, я ее здорово напугал.
   Кэтлин хмуро почесала в затылке.
   — Что-что, а это ты умеешь. Ну ладно, уж коли я здесь, хотя мне давно следовало бы лечь спать, рассказывай, как все было.
   Таниэль подробно пересказал ей события минувшей ночи — как он во время своего ежевечернего обхода наткнулся на колыбельщика, который осмелился забраться на территорию почти у самой Чедвик-стрит, как загнал тварь назад в переулки Старого Города, как отыскал ее логово, где и обнаружил девушку.
   — И ты полагаешь, что колыбельщик ее не поцарапал? — переспросила Кэтлин.
   Этот вопрос очень ее беспокоил. Колыбельщики относились к той немногочисленной разновидности чудовищ, которые, расцарапав или укусив человека, нередко обращали его в себе подобного. И если колыбельщику удалось заразить девушку, а она после этого поцарапала Таниэля…
   — Да ведь этой нечисти уже случалось меня зацепить, ты разве не помнишь? И ничего со мной не сделалось. У меня иммунитет.
   — Да я о себе беспокоюсь, — вздохнула Кэтлин, меряя шагами комнату.
   Инфекция, которую распространяли колыбельщики, была чем-то сродни лихорадке или малярии — некоторые выздоравливали от нее и приобретали пожизненный иммунитет, другие не могли ей сопротивляться и становились нечистью. Кэтлин еще ни разу не подвергалась нападению колыбельщика.
   — Я совершенно уверен, что он ее не тронул, — сказал Таниэль, приглаживая растопыренными пальцами свои густые и вьющиеся светлые волосы и переводя взгляд на незнакомку.
   Покончив с бульоном, девушка начала клевать носом. Веки ее отяжелели, голова помимо воли клонилась на грудь. Таниэль отвел ее наверх и уложил в свою постель, где она тотчас же заснула. Он тщательно проверил надежность запоров на окнах и, уходя, повернул ключ в замке с наружной стороны двери. Следовало держаться начеку. Во всяком случае, до той поры, пока они с Кэтлин не выяснят, с чем имеют дело.
   Вернувшись в гостиную, он застал Кэтлин в кресле у очага. Она грелась у огня и лакомилась супом, в который накрошила черного хлеба.
   — Ну и как тебе моя стряпня? — с улыбкой спросил Таниэль.
   Кэтлин одобрительно помахала свободной рукой.
   — Так ты думаешь, у девочки не все дома?
   Таниэль кивнул, покусывая нижнюю губу.
   — Она или спятила, или одержима, или напугана до умопомрачения. Придется наведаться в больницу для умалишенных и спросить у доктора Пайка, не оттуда ли она сбежала. — При этих словах он поморщился, данная перспектива не относилась к числу приятных. — Но лучше пока не оставлять ее одну. Побудешь с ней?
   — Так и быть. Если получу добавку, — улыбнулась Кэтлин.
 
   Дом умалишенных «Редфордские угодья» находился за городской чертой, он стоял в гордом одиночестве на склоне пологого холма среди полей, через которые к его воротам вела укатанная дорога. Это было широкое приземистое здание, начисто лишенное каких-либо архитектурных изысков — внушительного вида каменный прямоугольник с рядами небольших, симметрично расположенных по фасаду окон. От него так и веяло чем-то зловещим, мрачным; угрюмая сила, которую оно излучало всем своим видом, уподобляла его неприступному утесу у кромки моря, тяжелой грозовой туче в ненастном небе.
   Дорога, пролегавшая через поля, делая петлю, упиралась в высокие кованые ворота — единственный проход в прочной ограде. В центре каждой из створок красовался вензель «Р. У.». Неприветливый джентльмен в коричневой куртке и плоском кепи с козырьком осведомился у Таниэля о цели его визита и отворил ворота. Створки разошлись в стороны с протяжным скрипом. Кеб въехал на территорию лечебницы. Оглянувшись, Таниэль успел заметить, как привратник бегом возвратился в свою будку и поспешно сорвал телефонную трубку с рычага.
   Кебмен боязливо покосился на мрачное здание и придержал лошадей. Ему явно не терпелось поскорее отсюда убраться. Лошади покорно остановились у ступеней главного входа, хрустнул под копытами гравий. Кебмен скользнул тоскливым взглядом по массивным дверям красного дерева. А когда Таниэль велел ему подождать, у бедняги и вовсе вытянулось лицо. Откуда-то сверху послышался долгий пронзительный крик. В безмолвии туманного дня, посреди полей этот звук особенно болезненно резал слух. Возница пугливо вздрогнул.
   Едва Таниэль спрыгнул с подножки кеба, как двери лечебницы распахнулись и на крыльце появился доктор Пайк собственной персоной. Доктор был узколицым, на тонком, заостренном носу его красовались маленькие очки с круглыми стеклами. Волосы поседели до почти полной белизны и заметно поредели надо лбом и у висков. Тело доктора было под стать лицу — худое и тонкое, но впечатление общей слабости, которое создавалось благодаря этой субтильности, рассеивал взгляд голубых глаз, прятавшихся под тяжелыми веками и за стеклами очков, — необыкновенно цепкий, умный, острый.
   — А-а, мастер Таниэль Фокс! — воскликнул доктор Пайк, и лицо его скривилось в ухмылке. — Вы у нас всегда желанный гость. Привратник уведомил меня о вашем визите.
   Таниэль пожал протянутую руку.
   — Рад встрече с вами, — произнес он, постаравшись, чтобы слова эти звучали как можно более убедительно. Это, однако, удалось ему плохо.
   — Приятно слышать. — Пайк зябко потер ладони одну о другую. — Но лучше нам здесь не задерживаться, погода к этому не располагает. Пройдемте внутрь.
   И он, уступив дорогу гостю, провел его в холл «Редфордских угодий». Таниэль очутился в просторном помещении с высоким потолком и выложенным черными и белыми керамическими плитками полом. Вдоль одной из стен наверх, к небольшой балюстраде, вела деревянная лестница. За резной конторкой восседала цветущая особа в элегантном наряде. Ее густые темные волосы были собраны сзади в скромный узел. Таниэля всегда поражал контраст между этим помещением — уютным, светлым, кристально чистым — и прочими частями лечебницы, являвшими собой полную противоположность холлу.
   По пути наверх, к своему кабинету, Пайк занимал Таниэля учтивым разговором. Все стены маленького кабинета доктора Пайка были уставлены книжными стеллажами. У письменного стола помещалось кресло с сиденьем, обтянутым зеленой кожей, на столе же в безупречном порядке были разложены пухлые папки, но первыми бросались в глаза массивное исследование по френологии ^[1] и человеческий череп, расчерченный на пронумерованные и подписанные секции.
   Доктор указал Таниэлю на кресло и сам уселся по другую сторону стола, у прямоугольного окна, впускавшего в комнату неяркий свет пасмурного утра. Пайк всегда был несимпатичен Таниэлю. В присутствии доктора ему неизменно делалось как-то не по себе. Возможно отчасти виной тому была профессия Пайка, ведь доктор по пять дней в неделю проводил в лечебнице для умалишённых и не мог не подпасть под влияние этого заведения. Что до самого Таниэля, он весьма отчетливо ощущал это влияние на себе.
   Пайк был одним из старинных знакомых его отца, который в силу своего ремесла принужден был время от времени встречаться с доктором, наведываясь в «Редфордские угодья». Колыбельщики были далеко не единственной разновидностью нечисти, некоторые из тварей являлись переносчиками безумия, которое распространяли точно заразу, и противостоять им могли лишь сильные духом. Немало нынешних пациентов «Редфордских угодий» были помещены в лечебницу при деятельном участии Джедрайи Фокса и его сына. Так что Таниэлю стоило немалого труда заставить себя перешагнуть порог этого заведения.
   — Ну что ж, молодой человек, чем я могу быть вам полезен? — осведомился Пайк, сложив руки «пирамидкой» и вперив в лицо посетителя цепкий взгляд ярко-голубых глаз.
   Таниэль не успел ему ответить — тишину, воцарившуюся в комнате, внезапно прорезал чей-то утробный вой, негромкий, но отчаянный и зловещий. Пайк даже бровью не повел.
   — Одна из наших наиболее мятежных душ. Способа полностью изолировать помещение от посторонних звуков не существует, и вам это известно, друг мой. Но со временем ко всему привыкаешь.
   — Доктор Пайк, вы правы: я потревожил вас, чтобы задать один-единственный важный для меня вопрос. Конфиденциально.
   — Что-что? Конфиденциально? — Глаза Пайка блеснули за стеклами очков, губы тронула легкая ухмылка. — Вот тебе и на. Похоже, над моей головой сгущаются тучи.
   — Ничего подобного, сэр, поверьте. Однако эти слова, достигни они слуха кое-кого, могли бы подпортить вам репутацию.
   Пайк вмиг посерьезнел. Он откинулся в кресле и сделал приглашающий жест.
   — Выкладывайте. Я весь внимание.
   Таниэль набрал полную грудь воздуха. Он попытался скрыть охватившую его тревогу под маской деловитости, как делал уже не раз. О, до чего же он ненавидел этот дом! Он буквально физически ощущал присутствие в его стенах несчастных узников, запертых в тесных клетушках и мучимых собственными демонами.
   — Доктор Пайк, надежна ли охрана в «Редфордских угодьях»?
   Тощее лицо Пайка исказила гримаса недовольства, смешанного с удивлением. В глазах читался вопрос: «Неужто ты заявился лишь затем, чтобы задать столь дурацкий вопрос?»
   — Я потому вас об этом спрашиваю, — поспешил объясниться Таниэль, — что минувшей ночью мне встретилась девушка, которая явно страдает тяжелым психическим расстройством. Я прежде всего заподозрил, что ее безумие вызвано встречей с чудовищем, из тех, что его распространяют, но выяснить достоверно, является ли сумасшествие естественным или наведенным этими тварями, весьма непросто. И тогда я подумал: а что, если она сбежала из вашей лечебницы и…
   — Уверяю, юноша, это совершенно невозможно! — раздраженно бросил Пайк. — Все наши пациенты находятся под надежнейшей неусыпной охраной, и никогда еще ни один из них не покинул этих стен иначе как с дозволения ответственных лиц и, разумеется, после полного излечения от своего недуга.
   — Простите, сэр. Таниэль слегка наклонил голову. — Мне необходимо было удостовериться, что она не из ваших больных, прежде чем проводить ритуал по установлению причины ее безумия. Но поверьте, если бы все же кто-то из ваших подопечных сбежал и вы поделились бы со мной этой тайной, я доставил бы вам беглеца в целости и сохранности и ни одна живая душа не узнала бы от меня об этом.
   Пайк нахмурился, поджав губы. Он снова вознамерился было ответить Таниэлю какой-то резкостью, но отчего-то внезапно переменил свое решение. Лоб его разгладился, губы тронула смущенная улыбка.
   — Виноват, друг мой. Я был с вами чересчур резок. Плохо спал этой ночью. Но поверьте мне: ни один пациент ни теперь, ни прежде самовольно не покидал пределов «Редфордских угодий». Впрочем, я могу справиться о вашей подопечной У коллег из других подобных заведений, если пожелаете. Девушка у вас?
   — Да.
   — Не кажется ли вам, что наилучшим выходом было бы доставить ее сюда? Содержать психически больных в домашних условиях обременительно, да и небезопасно.
   Таниэль на миг представил себе унылые коридоры, проржавевшие потолочные балки, вопли, завывания, дикий хохот, отдающийся эхом под этими мрачными сводами, — все, что скрывалось за респектабельным фасадом «Редфордских угодий».
   — Она, похоже, вполне довольна теми условиями, какие мы с Кэтлин сумели ей создать, — дипломатично ответил он. — Лучше сейчас не беспокоить ее понапрасну.
   — Вам виднее. Кстати, как ее имя, если не секрет?
   — Она не желает разговаривать.
   — Понятно, — со снисходительной улыбкой кивнул Пайк. — Видно, какая-нибудь бродяжка с помутившимся рассудком. Так вы говорите, что набрели на нее в Старом Городе? А как она выглядит? Это чтобы я мог справиться о ней у моих коллег.
   Помедлив, Таниэль солгал:
   — На вид ей лет двадцать пять, она брюнетка с карими глазами.
   Пайк записал это на листок бумаги.
   — Непременно наведу справки у всех, с кем знаком. А теперь, мастер Фокс, как ни приятно мне ваше общество, я должен вернуться к своим обязанностям. Позвольте мне вас проводить.
   — Премного вам обязан, сэр.
   Спускаясь вниз по лестнице, Таниэль и доктор Пайк продолжали обмениваться любезностями. Стоя в дверном проеме, Пайк наблюдал, как юный охотник за нечистью усаживался в кеб. Вот он в последний раз махнул радушному хозяину рукой и захлопнул дверцу. Кебмен натянул вожжи, и лошади тронулись.
   Копыта их дробно застучали по дорожке. У ворот стук стих, лошади остановились, из будки показался привратник. Ворота распахнулись. Но Таниэль ничего этого не замечал. Он был всецело во власти раздумий.
   Он не упоминал о том, что повстречал девушку в Старом Городе. Так откуда же Пайк об этом узнал? Слов нет, со стороны доктора вполне естественно было предположить подобное: ведь Таниэль сообщил, что наткнулся на нее во время охоты, а где же охотиться истребителю нечисти, как не в Старом Городе. Ведь именно там водятся чудовища. И все же Таниэля не покидала тревога. Что-то было не так.
   Но об этом можно было поразмыслить потом, на досуге. И Таниэль заставил себя выбросить из головы доктора Пайка и все, что с ним было связано. В настоящее время важнее всего узнать как можно больше о потерявшейся девушке и главное — выяснить ее имя.
   На Крофтерс-Гейт он вернулся поздним утром. Первым делом поднялся наверх, чтобы посмотреть, как там бедняжка. Девушка по-прежнему спала, однако, судя по тому, как простыни обвили ее хрупкое тело, сон ее был беспокойным. Кэтлин заснула в гостиной, в кресле у огня, но прежде позаботилась о безопасности — развесила обереги у входа в спальню, где уложили гостью. Таниэль улыбнулся. При всей своей внешней ребячливости Кэтлин была одной из лучших в их ремесле. Равных ей не нашлось бы во всем Лондоне.
   Таниэль смертельно устал, ведь он не спал со вчерашнего вечера. Он пошерудил кочергой в камине, чтобы огонь разгорелся поярче, и улегся на ковре. «Ближе к ночи, — подумал он, засыпая, — мы решим, как быть с девушкой, если ей не станет лучше. А сейчас самое главное выспаться».
 
   Таниэль никогда не нуждался в будильнике. Он обладал завидной способностью просыпаться ровно за три минуты до того времени, которое сам назначал себе для пробуждения, прежде чем заснуть. И это была лишь одна из его многочисленных странностей. Он вообще во многих отношениях был нисколько не похож на большинство своих сверстников. Именно об этом он и размышлял, разглядывая свое намыленное лицо в зеркале в ванной. Многие ли в семнадцать лет могут с полным на то правом назвать себя профессиональными охотниками за нечистью? Многие ли могут себе позволить жить в собственном доме, пусть и купленном на отцовские деньги?
   Однако, несмотря на эти и иные подобные странности, выглядел Таниэль вполне обычно. У него были правильные черты лица и гладкая кожа, не обезображенная ни следами оспы, ни юношескими прыщами, которые так донимали иных из его сверстников. Быть может, он был чуточку бледен лицом и к тому же значительно уступал отцу в крепости сложения. Он знал, что никогда ему не раздаться в плечах, никогда не сравняться в росте с покойным Джедрайей. Но зато у него были красивые, выразительные бледно-голубые глаза и вьющиеся светлые волосы, густые и мягкие. То и другое он унаследовал от матери, на которую был очень похож. Отец часто, очень часто повторял, что узнает в сыне свою покойную жену. Иногда Джедрайя говорил это с нежностью, и Таниэль воспринимал его слова как похвалу, порой же они служили порицанием и произносились ему в укор как не оправдавшему родительские ожидания. В последнем случае у Таниэля внутри словно бы что-то обрывалось Всякий раз, услышав подобное от отца, он как будто безвозвратно утрачивал часть своей души.
   Но отца больше не было на свете, а мать умерла еще раньше. Таниэль остался один.
   Детство его не было ни легким, ни безоблачным. Он был единственным ребенком человека, ставшего легендой, еще когда Таниэля и на свете не было. Джедрайя Фокс считался лучшим охотником за нечистью во всем Лондоне, а возможно, ему и в мире не нашлось бы равных. Он знал об этом ремесле больше, чем кто бы то ни было. И внешность его была под стать столь легендарной репутации: высокий рост, крепкое сложение, окладистая, черная как смоль борода. Вдобавок ко всему он обладал превосходной реакцией. Ветеран, сотни раз выходивший победителем из смертельных схваток, Джедрайя сделался своего рода иконой для охотников всего Лондона и окрестностей.
   В прежние времена, когда это ремесло еще только зарождалось, когда о нечисти еще мало что было известно доподлинно, а охотников на нее почитали за самоубийц, именно рассказы Джедрайи привлекали новых и новых добровольцев в ряды истребителей чудовищ. Он постоянно публиковал в печати статьи, в которых делился опытом, как можно уничтожить представителей того или иного вида нечисти. Таниэль благоговел перед отцом.
   А потом погибла мать, Чьяна Роузлиф Фокс, став жертвой жестокого и бессмысленного убийства на кладбище в Уайтчепеле. Она была красива, артистична, добросердечна. Отец ее боготворил, Таниэль был бесконечно к ней привязан. Но она их покинула.
   После этого Джедрайя изменился до неузнаваемости.
   — Слишком она была хороша для этого мира. Ее место там, на небесах, среди ангелов, — так он однажды сказал, когда Таниэлю было всего шесть лет. При этом Джедрайя смотрел в окно взглядом, исполненным глубокой печали, а в голосе его звучала такая тоска, что у Таниэля защемило сердце. — Наша земная жизнь не для таких, как твоя мать. С ее нежной душой, с ее чутким сердцем, умением сопереживать чужому горю, с ее любовью к искусствам, ко всему прекрасному… Прежде все это возводили в ранг достоинств, а нынче почитают признаками слабости духа, вот так-то. Мы живем в индустриальную эпоху, Таниэль. В Век Разума. На заводах и фабриках день ото дня появляются все новые машины, ученые творят чудеса, мы проникаем в тайны природы и мироздания. И все это требует от нас холодного рассудка и твердой воли. Наука, вот что теперь превыше всего, она всем заправляет, а ей нет дела до каких-то там стихов, сказок и песен. Боюсь я за тебя, сынок. Боюсь, что ты вырастешь похожим на мать и однажды этот мир тебя сломает.
   — А как же тогда нечисть, отец? Разве она тоже часть этой новой жизни, в которой важней всего наука, разум и логика?
   Джедрайя взглянул на него искоса и невесело улыбнулся.
   — Вовсе нет. Потому-то мы ее и истребляем.
   Когда Таниэлю сравнялось одиннадцать, Джедрайю в первый и последний раз подвело его непревзойденное мастерство. Никто так и не узнал, за кем именно он в тот раз погнался. Когда его наконец отыскали, от бедняги мало что осталось.
   Дальнейшие заботы о сироте взяла на себя Кэтлин, которая была дружна с покойным. Таниэль получил в наследство отцовский дом и приличную пенсию. Охота за нечистью относилась к числу наиболее высокооплачиваемых профессий в силу высокой опасности этого занятия. Парламент назначал охотникам щедрое жалование и такие огромные премии, каким позавидовал бы даже самый преуспевающий адвокат. Кэтлин перебралась в дом Таниэля и стала продолжать его обучение мастерству истребителя нечисти, ибо это было единственное занятие, к которому Фокс-младший питал склонность и в котором достиг известных успехов, начав постигать его азы в восьмилетнем возрасте. Наставница и ученик вскоре подружились, а со временем Таниэль стал полноправным коллегой Кэтлин. Таниэль выключил воду, лившуюся в раковину из двух медных кранов, наспех вытер лицо и решил еще раз проведать незнакомку. Она, по крайней мере, внесла в их с Кэтлин жизнь хоть какое-то разнообразие. Минувшей ночью он повел ее к себе домой, нимало не задумавшись о том, зачем, с какой целью он это делает. Нельзя оставлять ее одну в Старом Городе, — вот все, что тогда пришло ему в голову. По правде говоря, он даже отдаленно не представлял себе, что делать с девушкой, когда она почувствует себя лучше. Надо бы тогда отыскать ее семью и вернуть беглянку в родительский дом.
   Но что, если ей не станет лучше?
   Таниэль раздумывал об этом, шагая по коридору к двери своей спальни, где запер девушку. И находил все новые и новые аргументы в споре с самим собой. Друзей у него было мало. Близких — никого. Таков был общий удел охотников за нечистью. Работали они ночью, каждый сам по себе, годы ученичества проводили наедине с наставником, дома, никаких специальных школ не посещали. Зато у него была Кэтлин, это во-первых. А во-вторых, имелось еще несколько знакомых из числа охотников. Он был вполне доволен своей жизнью. Сложись она иначе, кто знает, быть может, он рано или поздно очутился бы в работном доме, а так он все же получает жалованье во много раз большее, чем почти любой из работающих лондонцев.