Страница:
Она вновь повернулась к молодой женщине, ее губы уже совсем посинели. «Может, еще не поздно», – подумала Беатриче и положила руку на ее холодный лоб.
Молодая женщина смотрела на нее полными страха широко открытыми глазами. Ее грудная клетка то поднималась, то опускалась в отчаянной попытке пропустить в легкие воздух.
Беатриче открыла рот больной и осторожно ввела ложку до самой гортани. Многого ей увидеть не удалось, так как свет был слишком слабым. Кроме того, молодая женщина начала сопротивляться и давиться, и Беатриче пришлось вынуть ложку. Но благодаря своему опыту она в считанные секунды определила, что инородное тело находится в гортани довольно далеко, да еще в поперечном положении, и частично закрыло трахею.
Поначалу доступ воздуха был достаточным, но инородное тело вызвало раздражение окружающих тканей, образовался отек. Поступление воздуха в легкие резко уменьшилось, счет жизни женщины шел уже на минуты.
Привычным движением, будто она делала это всю жизнь, Беатриче удалила пух с гусиного пера, покороче обрезала его и секунду подержала над коптящим пламенем масляной лампы. То же самое она проделала и с ножом для фруктов.
Врач не шевелясь стоял рядом. Он пришел в себя лишь тогда, когда Беатриче начала обследовать шею пациентки.
Вероятно, думая, что та хочет проткнуть молодой женщине глотку, он с криком бросился на нее. Схватив за руку, попытался вырвать нож для фруктов, но Беатриче с силой оттолкнула его от себя.
– Что вам нужно? – рассерженно закричала она. – Из-за вашей некомпетентности состояние больной почти безнадежно! И если вы не хотите, чтобы она умерла, дайте мне работать!
Ей на помощь пришла пациентка. Тихим, едва слышным голосом она произнесла что-то, и врач, скрежеща зубами, отступил на шаг. Молодая женщина тронула Беатриче за руку. Было видно, что она страшно напугана, но Беатриче улыбнулась ей, и та доверчиво прикрыла глаза.
Осторожно обследовав шею больной, Беатриче легко определила место для проведения кониотомии. Молодая женщина вздрогнула от боли, когда на ее шее появился надрез, открывший доступ к трахее. Спокойным движением профессионала Беатриче вставила перо в образовавшееся отверстие. Было слышно, как воздух начал поступать в трахею.
В ту же секунду молодая женщина почувствовала облегчение. Бледность стала уходить с ее лица, и она робко улыбнулась. Но операция не была еще завершена. Предстояло удалить инородное тело, пока распухшая ткань гортани полностью не блокировала его. Кроме того, следовало избежать занесения инфекции.
Кивком головы Беатриче подозвала врача, растерянно, смущенно и с удивлением взиравшего на пациентку, дышавшую с помощью гусиного пера. С каждой минутой молодой женщине становилось все лучше и лучше.
– Подержите-ка лампу, коллега, чтобы я могла хоть что-то увидеть.
Она вручила ему масляную лампу, отыскала среди инструментов маленькие, слегка изогнутые щипцы, которые показались ей подходящими, и открыла рот пациентки.
Лицо Беатриче покрылось капельками пота, пока она с помощью щипцов и серебряной ложечки, заменяющей зеркальце, при слабом освещении исследовала горло молодой женщины. У нее совсем не было времени оглядываться на свой богатый врачебный опыт, нужно было действовать по обстоятельствам и как можно быстрее.
Бедная женщина стонала и судорожно дышала, слезы катились по ее щекам, и Беатриче пожалела о том, что не имеет возможности применить местную анестезию, чтобы облегчить процедуру. Наконец она нащупала щипцами инородное тело, подцепила его и, осторожно повернув, вытащила наружу. Молодая женщина судорожно выдохнула воздух. Теперь все было позади.
– Вот она, преступница! Обычная финиковая косточка, – сказала Беатриче и отерла пот со лба. Операция длилась не более двух минут, между тем казалось, что прошла целая вечность. Ей страшно было даже подумать, какую боль перенесла пациентка.
Беатриче вложила в руку врача финиковую косточку и повернулась к больной.
Молодая женщина плакала и выглядела крайне уставшей, но дышала свободно. Она жадно втягивала воздух, улыбалась Беатриче, пожимала ей руку и все время повторяла одни и те же слова.
– Ну хорошо, – сказала Беатриче, поняв, что женщина хотела ее поблагодарить. – Попытайтесь сейчас немного поспать. Мой коллега побудет с вами.
Молодой врач продолжал смущенно качать головой, силясь понять, почему пациентка жива. Беатриче кипела от гнева.
– А теперь, коллега, я хочу вам кое-что сказать! – тихо, чтобы не слышала молодая женщина, произнесла она. – Вы не сделали ничего, чтобы спасти пациентку, а ведь она могла умереть от удушья! Известно ли вам хоть что-нибудь о кониотомии? По-видимому, нет. И он носит высокое звание врача! – Она вздохнула и убрала волосы с лица. – Но поскольку вам это оказалось не по плечу, скажу хотя бы, что делать дальше. Наблюдайте за пациенткой. Если через час не возникнет осложнений, можете удалить гусиное перо и зашить надрез. Кроме того, необходимы полоскания, которые помогут снять отек. Надеюсь, хотя бы на это вы способны?
Она оставила его стоять возле пациентки. И только оказавшись в своей комнате, она догадалась, что, вне всяких сомнений, он ничего не понял из сказанного ею.
На следующее утро Беатриче была разбужена тихим лязгом металлического замка в дверной скважине и плеском воды. Она открыла глаза и увидела роскошный искусно вышитый балдахин из плотной желтой ткани, который простирался над ее постелью.
Ей уже давно не спалось так хорошо, как этой ночью. С наслаждением она потянулась на простыне, которая на ощупь была словно шелк, и расправила все косточки. Кровать с мягкими, пахнущими цветами подушками была настолько удобна, что совсем не хотелось покидать ее. Беатриче смотрела на вещи реально: как ни странно осознавать всю абсурдность произошедшего, она действительно была жертвой работорговца, поскольку это великолепное ложе никак не могло находиться в палате психиатрической больницы.
От этих мыслей ей стало легче, и она принялась наблюдать за девушкой, наливавшей воду в большой медный таз для умывания.
Длинные черные волосы, перехваченные шелковой лентой, обрамляли ее милое личико. На ней было скромное длинное платье, подхваченное на талии пояском. Единственным украшением являлся массивный золотой браслет на запястье правой руки.
Сколько ей могло быть лет? Судя по тоненьким ручкам, едва исполнилось одиннадцать. Однако в движениях чувствовалась уверенность взрослой женщины. Вне всякого сомнения, она совсем не походила на работниц психиатрической клиники.
Наполнив таз водой, девушка подошла к кровати. Улыбаясь, что-то сказала по-арабски и подождала некоторое время. Беатриче поняла, что малышка хочет помочь ей встать. Покачав головой, откинула простыню, поднялась и направилась к медному тазу. Девушка раздела ее и начала мыть губкой.
Беатриче закрыла глаза. Вода пахла розами и придавала коже ощущение чистоты и свежести. Но самым замечательным было то, что она вновь чувствовала себя полным жизни человеком, а не жалким привидением.
Вытираясь, Беатриче огляделась вокруг, будто никогда прежде не видела этой комнаты. Она и на самом деле не обращала раньше внимания ни на низкие столики, ни на лари с искусной резьбой, ни на медные вазы и масляные лампы, которые привели бы в восторг всякого ценителя искусства и антиквариата.
Платье, которое протянула ей малышка, походило на мечту из светло-голубой, переливающейся серебром материи. Оно было без рукавов, длинным и широким, а его вырез украшали переливающиеся всеми цветами радуги камни – точь-в-точь такие, как на узком поясе и шлепанцах на низком каблуке, которые ей подала девушка. В таком изысканном наряде она стала похожа на принцессу из сказки «Тысяча и одна ночь».
Беатриче удивленно покачала головой. Несколько дней, а может, даже недель она находилась в состоянии депрессии, не воспринимая красоты, окружавшей ее. И лишь гнев на коллегу-неумеху и проведенная операция смогли вывести ее из этой ужасной летаргии и открыть глаза на все вокруг. Она даже не представляла, насколько нужна и важна для нее работа.
Как чувствует себя пациентка? Выполнил ли врач ее указания? Беатриче уже собиралась спросить об этом служанку, как в дверь постучали.
Вошла девушка, маленькая и худая. Она обратилась к Беатриче, давая понять жестами, чтобы та шла за ней.
Когда они оказались в коридоре, Беатриче вновь охватило чувство восторга. Галереи, подобные этой, Беатриче видела лишь в кино. Изящные колонны и своды обрамляли окна. Они были без стекол, но с искусно выполненными деревянными вычурными решетками, через которые внутрь проникали свет и воздух.
Из окон открывался чудный вид на цветущий сад с экзотическими цветами и фруктовыми деревьями, распространявшими пленительный аромат. В выложенных яркой мозаикой бассейнах плескалась голубоватая вода. Два одетых по-восточному молодых человека, оба темноволосые и приятные на вид, увлеченно беседуя, проходили по саду.
Беатриче услышала тихое хихиканье. Она подняла глаза и слева от себя увидела четырех молодых женщин, стоявших, как и она, у решетки и наблюдавших за молодыми людьми. Не зная ни одного слова по-арабски, она все же без труда поняла, о чем они говорили. В своих фантазиях они мечтали об обоих мужчинах. Однако те даже не догадывались о своих наблюдательницах.
Улыбаясь, Беатриче последовала за девушкой дальше. На пути ей попадались женщины – старые и молодые, красивые и не очень. Все они были одеты в восточные платья, а их длинные волосы уложены в причудливые прически. Ни европейской одежды, ни современной короткой или полудлинной стрижки. И ни одного мужчины на пути.
«Да, – подтрунивая сама над собой, подумала Беатриче. – Похоже, я попала в гарем».
Девушка проводила ее до комнаты, расположенной на противоположной стороне галереи. Беатриче постучалась, и ее пригласили войти.
Молодая женщина с милым улыбающимся лицом вышла ей навстречу, схватила за руки и расцеловала в обе щеки. С удивлением Беатриче узнала в ней свою недавнюю пациентку. Несмотря на то, что ей пришлось пережить всего несколько часов назад, выглядела она совсем неплохо.
Молодая женщина провела Беатриче к столику, усадила на одну из мягких подушек и села рядом, предложив пахнущее миндалем печенье. Она заговорила на латинском языке. Беатриче поняла, что ее зовут Мирват и она хотела бы поблагодарить свою спасительницу.
Беатриче осмотрела небольшой шов. Сделан весьма аккуратно, сверху нанесен слой необычной, пахнущей травами мази.
Она улыбнулась про себя этому средневековому ноу-хау, однако отметила, что заживление проходит хорошо и удалось избежать проникновения инфекции.
Беатриче удивилась, насколько быстро вспомнила латынь, ведь она не занималась языком со дня окончания института. Между тем аудиенция завершилась. Прощаясь, Мирват, заметила:
– Завтра ты опять придешь ко мне. Я буду обучать тебя арабскому языку.
Беатриче с радостью согласилась. Молодая женщина с живыми темными глазами была ей симпатична. Кроме того, у Беатриче накопилась масса вопросов, на которые Мирват, возможно, могла бы ответить.
V
Молодая женщина смотрела на нее полными страха широко открытыми глазами. Ее грудная клетка то поднималась, то опускалась в отчаянной попытке пропустить в легкие воздух.
Беатриче открыла рот больной и осторожно ввела ложку до самой гортани. Многого ей увидеть не удалось, так как свет был слишком слабым. Кроме того, молодая женщина начала сопротивляться и давиться, и Беатриче пришлось вынуть ложку. Но благодаря своему опыту она в считанные секунды определила, что инородное тело находится в гортани довольно далеко, да еще в поперечном положении, и частично закрыло трахею.
Поначалу доступ воздуха был достаточным, но инородное тело вызвало раздражение окружающих тканей, образовался отек. Поступление воздуха в легкие резко уменьшилось, счет жизни женщины шел уже на минуты.
Привычным движением, будто она делала это всю жизнь, Беатриче удалила пух с гусиного пера, покороче обрезала его и секунду подержала над коптящим пламенем масляной лампы. То же самое она проделала и с ножом для фруктов.
Врач не шевелясь стоял рядом. Он пришел в себя лишь тогда, когда Беатриче начала обследовать шею пациентки.
Вероятно, думая, что та хочет проткнуть молодой женщине глотку, он с криком бросился на нее. Схватив за руку, попытался вырвать нож для фруктов, но Беатриче с силой оттолкнула его от себя.
– Что вам нужно? – рассерженно закричала она. – Из-за вашей некомпетентности состояние больной почти безнадежно! И если вы не хотите, чтобы она умерла, дайте мне работать!
Ей на помощь пришла пациентка. Тихим, едва слышным голосом она произнесла что-то, и врач, скрежеща зубами, отступил на шаг. Молодая женщина тронула Беатриче за руку. Было видно, что она страшно напугана, но Беатриче улыбнулась ей, и та доверчиво прикрыла глаза.
Осторожно обследовав шею больной, Беатриче легко определила место для проведения кониотомии. Молодая женщина вздрогнула от боли, когда на ее шее появился надрез, открывший доступ к трахее. Спокойным движением профессионала Беатриче вставила перо в образовавшееся отверстие. Было слышно, как воздух начал поступать в трахею.
В ту же секунду молодая женщина почувствовала облегчение. Бледность стала уходить с ее лица, и она робко улыбнулась. Но операция не была еще завершена. Предстояло удалить инородное тело, пока распухшая ткань гортани полностью не блокировала его. Кроме того, следовало избежать занесения инфекции.
Кивком головы Беатриче подозвала врача, растерянно, смущенно и с удивлением взиравшего на пациентку, дышавшую с помощью гусиного пера. С каждой минутой молодой женщине становилось все лучше и лучше.
– Подержите-ка лампу, коллега, чтобы я могла хоть что-то увидеть.
Она вручила ему масляную лампу, отыскала среди инструментов маленькие, слегка изогнутые щипцы, которые показались ей подходящими, и открыла рот пациентки.
Лицо Беатриче покрылось капельками пота, пока она с помощью щипцов и серебряной ложечки, заменяющей зеркальце, при слабом освещении исследовала горло молодой женщины. У нее совсем не было времени оглядываться на свой богатый врачебный опыт, нужно было действовать по обстоятельствам и как можно быстрее.
Бедная женщина стонала и судорожно дышала, слезы катились по ее щекам, и Беатриче пожалела о том, что не имеет возможности применить местную анестезию, чтобы облегчить процедуру. Наконец она нащупала щипцами инородное тело, подцепила его и, осторожно повернув, вытащила наружу. Молодая женщина судорожно выдохнула воздух. Теперь все было позади.
– Вот она, преступница! Обычная финиковая косточка, – сказала Беатриче и отерла пот со лба. Операция длилась не более двух минут, между тем казалось, что прошла целая вечность. Ей страшно было даже подумать, какую боль перенесла пациентка.
Беатриче вложила в руку врача финиковую косточку и повернулась к больной.
Молодая женщина плакала и выглядела крайне уставшей, но дышала свободно. Она жадно втягивала воздух, улыбалась Беатриче, пожимала ей руку и все время повторяла одни и те же слова.
– Ну хорошо, – сказала Беатриче, поняв, что женщина хотела ее поблагодарить. – Попытайтесь сейчас немного поспать. Мой коллега побудет с вами.
Молодой врач продолжал смущенно качать головой, силясь понять, почему пациентка жива. Беатриче кипела от гнева.
– А теперь, коллега, я хочу вам кое-что сказать! – тихо, чтобы не слышала молодая женщина, произнесла она. – Вы не сделали ничего, чтобы спасти пациентку, а ведь она могла умереть от удушья! Известно ли вам хоть что-нибудь о кониотомии? По-видимому, нет. И он носит высокое звание врача! – Она вздохнула и убрала волосы с лица. – Но поскольку вам это оказалось не по плечу, скажу хотя бы, что делать дальше. Наблюдайте за пациенткой. Если через час не возникнет осложнений, можете удалить гусиное перо и зашить надрез. Кроме того, необходимы полоскания, которые помогут снять отек. Надеюсь, хотя бы на это вы способны?
Она оставила его стоять возле пациентки. И только оказавшись в своей комнате, она догадалась, что, вне всяких сомнений, он ничего не понял из сказанного ею.
На следующее утро Беатриче была разбужена тихим лязгом металлического замка в дверной скважине и плеском воды. Она открыла глаза и увидела роскошный искусно вышитый балдахин из плотной желтой ткани, который простирался над ее постелью.
Ей уже давно не спалось так хорошо, как этой ночью. С наслаждением она потянулась на простыне, которая на ощупь была словно шелк, и расправила все косточки. Кровать с мягкими, пахнущими цветами подушками была настолько удобна, что совсем не хотелось покидать ее. Беатриче смотрела на вещи реально: как ни странно осознавать всю абсурдность произошедшего, она действительно была жертвой работорговца, поскольку это великолепное ложе никак не могло находиться в палате психиатрической больницы.
От этих мыслей ей стало легче, и она принялась наблюдать за девушкой, наливавшей воду в большой медный таз для умывания.
Длинные черные волосы, перехваченные шелковой лентой, обрамляли ее милое личико. На ней было скромное длинное платье, подхваченное на талии пояском. Единственным украшением являлся массивный золотой браслет на запястье правой руки.
Сколько ей могло быть лет? Судя по тоненьким ручкам, едва исполнилось одиннадцать. Однако в движениях чувствовалась уверенность взрослой женщины. Вне всякого сомнения, она совсем не походила на работниц психиатрической клиники.
Наполнив таз водой, девушка подошла к кровати. Улыбаясь, что-то сказала по-арабски и подождала некоторое время. Беатриче поняла, что малышка хочет помочь ей встать. Покачав головой, откинула простыню, поднялась и направилась к медному тазу. Девушка раздела ее и начала мыть губкой.
Беатриче закрыла глаза. Вода пахла розами и придавала коже ощущение чистоты и свежести. Но самым замечательным было то, что она вновь чувствовала себя полным жизни человеком, а не жалким привидением.
Вытираясь, Беатриче огляделась вокруг, будто никогда прежде не видела этой комнаты. Она и на самом деле не обращала раньше внимания ни на низкие столики, ни на лари с искусной резьбой, ни на медные вазы и масляные лампы, которые привели бы в восторг всякого ценителя искусства и антиквариата.
Платье, которое протянула ей малышка, походило на мечту из светло-голубой, переливающейся серебром материи. Оно было без рукавов, длинным и широким, а его вырез украшали переливающиеся всеми цветами радуги камни – точь-в-точь такие, как на узком поясе и шлепанцах на низком каблуке, которые ей подала девушка. В таком изысканном наряде она стала похожа на принцессу из сказки «Тысяча и одна ночь».
Беатриче удивленно покачала головой. Несколько дней, а может, даже недель она находилась в состоянии депрессии, не воспринимая красоты, окружавшей ее. И лишь гнев на коллегу-неумеху и проведенная операция смогли вывести ее из этой ужасной летаргии и открыть глаза на все вокруг. Она даже не представляла, насколько нужна и важна для нее работа.
Как чувствует себя пациентка? Выполнил ли врач ее указания? Беатриче уже собиралась спросить об этом служанку, как в дверь постучали.
Вошла девушка, маленькая и худая. Она обратилась к Беатриче, давая понять жестами, чтобы та шла за ней.
Когда они оказались в коридоре, Беатриче вновь охватило чувство восторга. Галереи, подобные этой, Беатриче видела лишь в кино. Изящные колонны и своды обрамляли окна. Они были без стекол, но с искусно выполненными деревянными вычурными решетками, через которые внутрь проникали свет и воздух.
Из окон открывался чудный вид на цветущий сад с экзотическими цветами и фруктовыми деревьями, распространявшими пленительный аромат. В выложенных яркой мозаикой бассейнах плескалась голубоватая вода. Два одетых по-восточному молодых человека, оба темноволосые и приятные на вид, увлеченно беседуя, проходили по саду.
Беатриче услышала тихое хихиканье. Она подняла глаза и слева от себя увидела четырех молодых женщин, стоявших, как и она, у решетки и наблюдавших за молодыми людьми. Не зная ни одного слова по-арабски, она все же без труда поняла, о чем они говорили. В своих фантазиях они мечтали об обоих мужчинах. Однако те даже не догадывались о своих наблюдательницах.
Улыбаясь, Беатриче последовала за девушкой дальше. На пути ей попадались женщины – старые и молодые, красивые и не очень. Все они были одеты в восточные платья, а их длинные волосы уложены в причудливые прически. Ни европейской одежды, ни современной короткой или полудлинной стрижки. И ни одного мужчины на пути.
«Да, – подтрунивая сама над собой, подумала Беатриче. – Похоже, я попала в гарем».
Девушка проводила ее до комнаты, расположенной на противоположной стороне галереи. Беатриче постучалась, и ее пригласили войти.
Молодая женщина с милым улыбающимся лицом вышла ей навстречу, схватила за руки и расцеловала в обе щеки. С удивлением Беатриче узнала в ней свою недавнюю пациентку. Несмотря на то, что ей пришлось пережить всего несколько часов назад, выглядела она совсем неплохо.
Молодая женщина провела Беатриче к столику, усадила на одну из мягких подушек и села рядом, предложив пахнущее миндалем печенье. Она заговорила на латинском языке. Беатриче поняла, что ее зовут Мирват и она хотела бы поблагодарить свою спасительницу.
Беатриче осмотрела небольшой шов. Сделан весьма аккуратно, сверху нанесен слой необычной, пахнущей травами мази.
Она улыбнулась про себя этому средневековому ноу-хау, однако отметила, что заживление проходит хорошо и удалось избежать проникновения инфекции.
Беатриче удивилась, насколько быстро вспомнила латынь, ведь она не занималась языком со дня окончания института. Между тем аудиенция завершилась. Прощаясь, Мирват, заметила:
– Завтра ты опять придешь ко мне. Я буду обучать тебя арабскому языку.
Беатриче с радостью согласилась. Молодая женщина с живыми темными глазами была ей симпатична. Кроме того, у Беатриче накопилась масса вопросов, на которые Мирват, возможно, могла бы ответить.
V
Выздоровление Мирват было пышно отпраздновано. На протяжении трех дней крыши дворца и домов Бухары были украшены зелеными флагами. На окнах висели гирлянды из цветов. По вечерам струи фонтанов переливались в разноцветной подсветке, а со стен башен, окружающих дворец, дождем сыпались цветы и монеты.
Над городом раздавались голоса муэдзинов, благодарящих Аллаха за выздоровление Мирват и величие эмира.
Но чем больше радовались люди в Бухаре неожиданному выздоровлению Мирват, тем больше их интересовал способ исцеления. Со всех сторон на Мирват сыпались вопросы. Каждый желал знать, как Али аль-Хусейн спас ее, при помощи каких медикаментов и лекарских приемов. Но Мирват стоически молчала. Али аль-Хусейн также избегал огласки. В благодарность за спасение Мирват он получил от эмира поместье близ Бухары. То была плодородная земля с протяженными фруктовыми и овощными плантациями и великолепным домом. И Али даже мысли не допускал, чтобы лишиться и этой награды, и своей славы.
Беатриче, напротив, рассматривала эти события беспристрастно и с юмором. Никому не пришло в голову спросить ее, и ей не нужно было называть вещи своими именами. Наоборот, она находила все происходящее занимательным. Во время ежедневных занятий арабским языком Мирват рассказывала о самых последних слухах и сплетнях, которые носились по дворцу.
Спустя несколько недель Беатриче и сама уже понимала то, о чем говорят окружающие. Эти разговоры она могла подслушать с галереи гарема через резные решетки, не боясь разоблачения. Мужчины с глубоким уважением и почтением отзывались о необычных способностях Али аль-Хусейна. Они предполагали, что он использовал индийское искусство исцеления и специальные лекарства из Египта вкупе с загадочными абиссинскими ритуалами. Некоторые, правда, говорили о волшебстве, но очень тихо, прикрыв рукой рот, чтобы не обидеть столь могущественного и уважаемого господина, как Али аль-Хусейн. На это не отваживались даже приближенные эмира. Всякий раз, когда Беатриче слышала об этих диких предположениях, она еле сдерживала смех. Ах эти простофили! Что бы они подумали, узнав, кто в действительности спас жизнь Мирват? Наверное, их хватил бы апоплексический удар!
Хотя, в принципе, она могла предположить, что кое-где и кое-кто знает правду. Как всегда говорила Мирват: «Во дворце крыша имеет глаза, стены – уши, а ковры – уста».
Поначалу Беатриче не воспринимала эти слова всерьез. Но когда Нирман, личная служанка Мирват, пришла к ней, чтобы та осмотрела рану на пальце, она задумалась. Тайно ночью при свете масляной лампы Беатриче обрезала края ранки, промыла ее горячей водой и продезинфицировала ароматическим маслом, смочив им простерилизованную в горячей воде тряпицу.
Беатриче все время была вынуждена импровизировать. Она объяснила Нирман, что следует два дня поберечь руку, если она не хочет, чтобы инфекция снова попала в рану. Ей показалось, что Нирман не очень хорошо поняла ее, потому что, как большинство служанок, не владела латинским языком. Однако через два дня ранка стала затягиваться и служанка снова могла выполнять свои обязанности, а спустя еще день Беатриче сняла повязку с пальца.
С этого момента все женщины гарема желали встречи с Беатриче. Сначала они приходили тайно, поздним вечером или в сопровождении многочисленных подруг, будто испытывали страх перед чужеземкой с Севера. Но потом их страх исчез. Женщины приходили с жалобами на боли в животе, горле и в суставах. Их было так много, что она невольно вспомнила о своей работе в приемном покое больницы. Здесь, в гареме, она была и хирургом, и гинекологом, и педиатром, да еще при полном отсутствии каких-либо вспомогательных средств.
Однажды, спустя два месяца после исцеления Мирват, Беатриче разбудил громкий стук в дверь. Удивленная, она села в постели. Было раннее утро. На небе еще виднелись звезды и серп луны. Кто мог помешать ее сну? Стук в дверь становился все нетерпеливее.
– Уже иду! – крикнула Беатриче и, выскользнув из кровати, открыла дверь.
– Ну и дела! Я уже думала, что до самого утра буду тут торчать!
Не в состоянии произнести ни слова, Беатриче уставилась на пожилую женщину, которая, опираясь на палку из полированного эбенового дерева, прошлепала мимо нее в комнату. То была Зекирех, мать самого эмира. Казалось, во дворце не существовало человека, который бы не дрожал перед ней. Даже Мирват не осмеливалась ей перечить.
– Приветствую тебя, Зекирех, да будет мир с тобой! – сказала Беатриче и вежливо поклонилась госпоже, поблагодарив в душе Мирват за науку. Наряду с арабским языком она обучала ее обычаям и нравам арабов, а также дворцовому этикету. – Что привело вас ко мне в столь неурочный час?
Зекирех не ответила, хотя Беатриче осознавала, что бабка не только слышала ее, но и поняла. Но такова была Зекирех. Того, кто не подчинялся беспрекословно ее воле, она в лучшем случае игнорировала.
Беатриче молча наблюдала за тем, как старуха, прихрамывая, ходила по комнате, внимательно осматривая мебель и одежду. Она даже сорвала простыню с постели, будто предполагала обнаружить там секретные документы, которые могли бы разоблачить ее в шпионской деятельности. Потом, спотыкаясь, подошла к Беатриче и оценивающе окинула ее своим строгим взглядом.
– Для дикарки ты выглядишь весьма прилично, – наконец произнесла она, и Беатриче сочла это за комплимент. Она не хотела давать Зекирех возможность спровоцировать себя.
– Благодарю тебя, – ответила с улыбкой Беатриче и поклонилась вновь. – Но ведь ты проделала столь долгий путь перед утренней молитвой не для того, чтобы сказать мне об этом?
Зекирех отвернулась.
– Не теряй понапрасну времени! – Нервничая, старуха ударила по полу палкой. – Говорят, что ты немного владеешь искусством врачевания. Это правда?
Беатриче кивнула:
– Верно. На своей родине я была врачом.
– Врач. Так. – Зекирех просверлила ее взглядом своих желтых глаз. Этот необычный цвет придавал ее лицу почти дьявольское выражение. Беатриче представила, как под этим пристальным взглядом люди испытывали дикий страх. – Почему я обязана верить тебе?
Беатриче, улыбаясь, пожала плечами. К чему эта игра?
– Ты не обязана верить мне, Зекирех.
Старуха стукнула палкой в пол.
– Но я тебе верю. Меня мучают боли. Можешь помочь?
Слова прозвучали скорее как приказ, нежели просьба. На мгновение Беатриче лишилась дара речи.
– Не можешь, – констатировала бабка. Беатриче не могла понять, презрение или разочарование выражали глаза старухи.
– Не делай поспешных выводов, Зекирех. Сначала я должна тебя выслушать, задать вопросы и обследовать. Где у тебя болит и как давно?
– Вот уже несколько недель. Спина и бедро. День ото дня мне все хуже и хуже.
Беатриче кивнула.
– Ты уже ходила к другому врачу?
– К кому? К ибн Сине? – Зекирех издала шипящий звук, выражающий презрение. – Этот юный Али еще в раннем детстве прочел все книги по врачеванию, но один Аллах знает, овладел ли он этим искусством. Таковы мужчины. Думают, что прочитать книгу означает все узнать. Это мнение передается из поколения в поколение. Между тем моя самая младшая правнучка разбирается в жизни лучше, чем любой из них. Искусство врачевания – женское дело, только мужчины не хотят признавать этого. И я спрашиваю тебя: как этот ибн Сина сможет облегчить мои страдания, если мне не помогли даже теплые ванны и травы?
Беатриче подавила усмешку. Как удалось прославиться Али аль-Хусейну, если каждый говоривший о нем считал его шарлатаном?
– Хорошо, – решительно сказала Беатриче. – Я должна тебя осмотреть. Раздевайся.
– Что это пришло тебе в голову? Я не собираюсь это делать ни в коем случае! – возмутилась старуха и в гневе ударила палкой о пол. – Я не стану перед какой-то гадалкой…
– Я не гадалка, а врач, Зекирех, – прервала Беатриче старуху, стараясь говорить дружелюбно. Иногда ей было сложно понять людей, с которыми приходилось общаться. – Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе, позволь провести обследование. Для этого придется раздеться. Не хочешь выполнить мою просьбу – хорошо, это твое решение. Но тогда и я не смогу ничего для тебя сделать.
Старуха наморщила лоб и некоторое время думала. Не глядя на Беатриче, она начала, наконец, медленно раздеваться, аккуратно складывая одежду.
Когда Зекирех предстала перед Беатриче обнаженной, та с трудом подавила в себе отвращение. За широкой и длинной арабской одеждой скрывалась жуткая худоба, обусловленная возрастной потерей веса. По сути, пожилая женщина представляла собой скелет, по которому Беатриче могла легко определить каждую отдельную косточку. Кожа складками свисала с худых рук и ног. Видимо, Зекирех совсем недавно потеряла в весе.
«Туморокахексия», – подумала Беатриче, осторожно прощупывая позвоночный столб и простукивая грудную клетку. Но где же образовалась опухоль? В кишке? В легком? В груди? Вариантов было много.
– Здесь тоже болит? – спросила она, привычными движениями исследуя правую сторону грудной клетки старухи.
– Иногда, – ответила Зекирех. В ее голосе исчезли нотки превосходства. Сейчас она была не матерью эмира, которая терроризировала каждого во дворце, а просто больной женщиной. И ее одолевал страх. – Чувствую себя усталой и старой. С некоторых пор не ощущаю вкуса еды. Порой болит голова. Это случается все чаще. Бывают дни, когда очень плохо вижу.
Беатриче кивнула. Ее подозрения подтверждались. А когда она исследовала левую сторону грудной клетки старухи, то нашла доказательство своему подозрению – плотную, величиной с куриное яйцо, опухоль.
– Болит? – переспросила она Зекирех. Старуха покачала головой. – Подними руки.
Беатриче осторожно исследовала плечи и спину. За левой ключицей она тоже обнаружила несколько твердых опухолей.
– Можешь одеться, Зекирех.
Пожилая женщина не торопясь надевала на себя одежду. Беатриче молчала. Вообще-то она не боялась говорить своим пациентам правду. Но тут иной случай. Зекирех была матерью эмира, перед которой трепетал весь гарем. Поговаривают, что по ее повелению лишалось жизни больше народу, чем по приказу Нуха. Имела ли Беатриче право сказать в открытую, что та скоро умрет, возможно, рискуя сама расстаться с жизнью под секирой палача? Но тут ее глаза встретились с испуганным взглядом старухи, и она решила не брать грех на душу. Пусть ее боится весь мир, но Зекирех, как любой другой человек, имеет право знать правду о состоянии своего здоровья.
– Садись, – сказала Беатриче и показала на кровать. Она хорошо понимала, почему многие коллеги избегали разговоров по поводу страшных диагнозов и старались разными приемами не называть вещи своими именами, а то и вовсе спихнуть эту тяжелую миссию на других врачей. Но это редко меняло положение дел. Беатриче набралась храбрости и села рядом со старухой.
– Что со мной?
– Ты очень больна, Зекирех, – медленно начала Беатриче, размышляя над тем, как объявить диагноз старой женщине, не имеющей никаких познаний в медицине. Не в ее правилах было прятаться за профессиональной терминологией, как это делали другие врачи. Она открыто посмотрела в лицо Зекирех. – У тебя рак груди в прогрессирующей стадии. Даже если бы у меня под рукой были все необходимые для операции инструменты, я все равно не смогла бы спасти тебя. Опухоль в левой части груди достаточно большая. Если ты сама обследуешь свои ключицы, то почувствуешь лимфатические узлы, пораженные раком. Боли в бедре и позвоночнике, по всей видимости, обусловлены метастазами, уже поразившими кости. Твои головные боли, плохое зрение – тоже следствие разрастающейся опухоли…
– Я ничего не понимаю в этих делах, – прервала ее Зекирех. – Ты можешь мне помочь?
– Не знаю. Нух II должен положить тебя в больницу, там проведут основательное медицинское обследование. Если в позвоночнике обнаружат метастазы, их можно облучить. Но это приведет лишь к ослаблению болей.
Зекирех наморщила лоб.
– Значит, я умру. Верно? – Зекирех сделала медленный выдох. – Когда?
– Этого не знает никто, кроме Аллаха.
Старая женщина сидела на кровати и молча смотрела на свои морщинистые руки.
– Смерти я не боюсь, – сказала она спокойно. – Но боюсь боли, которую она может причинить.
– Я понимаю. Но тебе не стоит бояться этого. В больнице метастазы облучат, а морфий существенно снизит болевые ощущения.
Зекирех покачала головой:
– Как я уже говорила, я в этом совсем не разбираюсь. Ты знаешь, потому что в своей стране была обучена искусству врачевания. Но я не хотела бы ни при каких обстоятельствах ни на секунду покидать дворец. Это мой дом с тех пор, как я вышла замуж за отца Нуха. И в нем хочу умереть.
– Я выполню твою просьбу. Мне нужно только поговорить с Нухом II. Он пригласит сюда специалистов, которые выпишут средства от боли. Можно было бы…
– Нет, ты ни с кем не будешь говорить об этом, даже с моим сыном! – поспешно возразила ей Зекирех. – Никто не должен узнать о моей болезни. Сочувствие людей будет для меня невыносимо.
Беатриче кивнула.
– Хорошо, как тебе будет угодно. Можешь положиться на меня. Я давала клятву неразглашения врачебной тайны.
Зекирех взяла руку Беатриче и тепло пожала ее.
– Спасибо тебе. Благодарю за откровенность. Я знаю лишь нескольких человек в Бухаре, осмеливающихся говорить мне правду. Я умею ценить это. И если дела обстоят таким образом, мне бы хотелось, чтобы ты ухаживала за мной.
Беатриче снова кивнула.
– Сделаю все, что в моих силах.
– А сейчас я уйду. Мне нужно подумать.
Беатриче помогла Зекирех подняться и проводила ее до двери.
Над городом раздавались голоса муэдзинов, благодарящих Аллаха за выздоровление Мирват и величие эмира.
Но чем больше радовались люди в Бухаре неожиданному выздоровлению Мирват, тем больше их интересовал способ исцеления. Со всех сторон на Мирват сыпались вопросы. Каждый желал знать, как Али аль-Хусейн спас ее, при помощи каких медикаментов и лекарских приемов. Но Мирват стоически молчала. Али аль-Хусейн также избегал огласки. В благодарность за спасение Мирват он получил от эмира поместье близ Бухары. То была плодородная земля с протяженными фруктовыми и овощными плантациями и великолепным домом. И Али даже мысли не допускал, чтобы лишиться и этой награды, и своей славы.
Беатриче, напротив, рассматривала эти события беспристрастно и с юмором. Никому не пришло в голову спросить ее, и ей не нужно было называть вещи своими именами. Наоборот, она находила все происходящее занимательным. Во время ежедневных занятий арабским языком Мирват рассказывала о самых последних слухах и сплетнях, которые носились по дворцу.
Спустя несколько недель Беатриче и сама уже понимала то, о чем говорят окружающие. Эти разговоры она могла подслушать с галереи гарема через резные решетки, не боясь разоблачения. Мужчины с глубоким уважением и почтением отзывались о необычных способностях Али аль-Хусейна. Они предполагали, что он использовал индийское искусство исцеления и специальные лекарства из Египта вкупе с загадочными абиссинскими ритуалами. Некоторые, правда, говорили о волшебстве, но очень тихо, прикрыв рукой рот, чтобы не обидеть столь могущественного и уважаемого господина, как Али аль-Хусейн. На это не отваживались даже приближенные эмира. Всякий раз, когда Беатриче слышала об этих диких предположениях, она еле сдерживала смех. Ах эти простофили! Что бы они подумали, узнав, кто в действительности спас жизнь Мирват? Наверное, их хватил бы апоплексический удар!
Хотя, в принципе, она могла предположить, что кое-где и кое-кто знает правду. Как всегда говорила Мирват: «Во дворце крыша имеет глаза, стены – уши, а ковры – уста».
Поначалу Беатриче не воспринимала эти слова всерьез. Но когда Нирман, личная служанка Мирват, пришла к ней, чтобы та осмотрела рану на пальце, она задумалась. Тайно ночью при свете масляной лампы Беатриче обрезала края ранки, промыла ее горячей водой и продезинфицировала ароматическим маслом, смочив им простерилизованную в горячей воде тряпицу.
Беатриче все время была вынуждена импровизировать. Она объяснила Нирман, что следует два дня поберечь руку, если она не хочет, чтобы инфекция снова попала в рану. Ей показалось, что Нирман не очень хорошо поняла ее, потому что, как большинство служанок, не владела латинским языком. Однако через два дня ранка стала затягиваться и служанка снова могла выполнять свои обязанности, а спустя еще день Беатриче сняла повязку с пальца.
С этого момента все женщины гарема желали встречи с Беатриче. Сначала они приходили тайно, поздним вечером или в сопровождении многочисленных подруг, будто испытывали страх перед чужеземкой с Севера. Но потом их страх исчез. Женщины приходили с жалобами на боли в животе, горле и в суставах. Их было так много, что она невольно вспомнила о своей работе в приемном покое больницы. Здесь, в гареме, она была и хирургом, и гинекологом, и педиатром, да еще при полном отсутствии каких-либо вспомогательных средств.
Однажды, спустя два месяца после исцеления Мирват, Беатриче разбудил громкий стук в дверь. Удивленная, она села в постели. Было раннее утро. На небе еще виднелись звезды и серп луны. Кто мог помешать ее сну? Стук в дверь становился все нетерпеливее.
– Уже иду! – крикнула Беатриче и, выскользнув из кровати, открыла дверь.
– Ну и дела! Я уже думала, что до самого утра буду тут торчать!
Не в состоянии произнести ни слова, Беатриче уставилась на пожилую женщину, которая, опираясь на палку из полированного эбенового дерева, прошлепала мимо нее в комнату. То была Зекирех, мать самого эмира. Казалось, во дворце не существовало человека, который бы не дрожал перед ней. Даже Мирват не осмеливалась ей перечить.
– Приветствую тебя, Зекирех, да будет мир с тобой! – сказала Беатриче и вежливо поклонилась госпоже, поблагодарив в душе Мирват за науку. Наряду с арабским языком она обучала ее обычаям и нравам арабов, а также дворцовому этикету. – Что привело вас ко мне в столь неурочный час?
Зекирех не ответила, хотя Беатриче осознавала, что бабка не только слышала ее, но и поняла. Но такова была Зекирех. Того, кто не подчинялся беспрекословно ее воле, она в лучшем случае игнорировала.
Беатриче молча наблюдала за тем, как старуха, прихрамывая, ходила по комнате, внимательно осматривая мебель и одежду. Она даже сорвала простыню с постели, будто предполагала обнаружить там секретные документы, которые могли бы разоблачить ее в шпионской деятельности. Потом, спотыкаясь, подошла к Беатриче и оценивающе окинула ее своим строгим взглядом.
– Для дикарки ты выглядишь весьма прилично, – наконец произнесла она, и Беатриче сочла это за комплимент. Она не хотела давать Зекирех возможность спровоцировать себя.
– Благодарю тебя, – ответила с улыбкой Беатриче и поклонилась вновь. – Но ведь ты проделала столь долгий путь перед утренней молитвой не для того, чтобы сказать мне об этом?
Зекирех отвернулась.
– Не теряй понапрасну времени! – Нервничая, старуха ударила по полу палкой. – Говорят, что ты немного владеешь искусством врачевания. Это правда?
Беатриче кивнула:
– Верно. На своей родине я была врачом.
– Врач. Так. – Зекирех просверлила ее взглядом своих желтых глаз. Этот необычный цвет придавал ее лицу почти дьявольское выражение. Беатриче представила, как под этим пристальным взглядом люди испытывали дикий страх. – Почему я обязана верить тебе?
Беатриче, улыбаясь, пожала плечами. К чему эта игра?
– Ты не обязана верить мне, Зекирех.
Старуха стукнула палкой в пол.
– Но я тебе верю. Меня мучают боли. Можешь помочь?
Слова прозвучали скорее как приказ, нежели просьба. На мгновение Беатриче лишилась дара речи.
– Не можешь, – констатировала бабка. Беатриче не могла понять, презрение или разочарование выражали глаза старухи.
– Не делай поспешных выводов, Зекирех. Сначала я должна тебя выслушать, задать вопросы и обследовать. Где у тебя болит и как давно?
– Вот уже несколько недель. Спина и бедро. День ото дня мне все хуже и хуже.
Беатриче кивнула.
– Ты уже ходила к другому врачу?
– К кому? К ибн Сине? – Зекирех издала шипящий звук, выражающий презрение. – Этот юный Али еще в раннем детстве прочел все книги по врачеванию, но один Аллах знает, овладел ли он этим искусством. Таковы мужчины. Думают, что прочитать книгу означает все узнать. Это мнение передается из поколения в поколение. Между тем моя самая младшая правнучка разбирается в жизни лучше, чем любой из них. Искусство врачевания – женское дело, только мужчины не хотят признавать этого. И я спрашиваю тебя: как этот ибн Сина сможет облегчить мои страдания, если мне не помогли даже теплые ванны и травы?
Беатриче подавила усмешку. Как удалось прославиться Али аль-Хусейну, если каждый говоривший о нем считал его шарлатаном?
– Хорошо, – решительно сказала Беатриче. – Я должна тебя осмотреть. Раздевайся.
– Что это пришло тебе в голову? Я не собираюсь это делать ни в коем случае! – возмутилась старуха и в гневе ударила палкой о пол. – Я не стану перед какой-то гадалкой…
– Я не гадалка, а врач, Зекирех, – прервала Беатриче старуху, стараясь говорить дружелюбно. Иногда ей было сложно понять людей, с которыми приходилось общаться. – Если ты хочешь, чтобы я помогла тебе, позволь провести обследование. Для этого придется раздеться. Не хочешь выполнить мою просьбу – хорошо, это твое решение. Но тогда и я не смогу ничего для тебя сделать.
Старуха наморщила лоб и некоторое время думала. Не глядя на Беатриче, она начала, наконец, медленно раздеваться, аккуратно складывая одежду.
Когда Зекирех предстала перед Беатриче обнаженной, та с трудом подавила в себе отвращение. За широкой и длинной арабской одеждой скрывалась жуткая худоба, обусловленная возрастной потерей веса. По сути, пожилая женщина представляла собой скелет, по которому Беатриче могла легко определить каждую отдельную косточку. Кожа складками свисала с худых рук и ног. Видимо, Зекирех совсем недавно потеряла в весе.
«Туморокахексия», – подумала Беатриче, осторожно прощупывая позвоночный столб и простукивая грудную клетку. Но где же образовалась опухоль? В кишке? В легком? В груди? Вариантов было много.
– Здесь тоже болит? – спросила она, привычными движениями исследуя правую сторону грудной клетки старухи.
– Иногда, – ответила Зекирех. В ее голосе исчезли нотки превосходства. Сейчас она была не матерью эмира, которая терроризировала каждого во дворце, а просто больной женщиной. И ее одолевал страх. – Чувствую себя усталой и старой. С некоторых пор не ощущаю вкуса еды. Порой болит голова. Это случается все чаще. Бывают дни, когда очень плохо вижу.
Беатриче кивнула. Ее подозрения подтверждались. А когда она исследовала левую сторону грудной клетки старухи, то нашла доказательство своему подозрению – плотную, величиной с куриное яйцо, опухоль.
– Болит? – переспросила она Зекирех. Старуха покачала головой. – Подними руки.
Беатриче осторожно исследовала плечи и спину. За левой ключицей она тоже обнаружила несколько твердых опухолей.
– Можешь одеться, Зекирех.
Пожилая женщина не торопясь надевала на себя одежду. Беатриче молчала. Вообще-то она не боялась говорить своим пациентам правду. Но тут иной случай. Зекирех была матерью эмира, перед которой трепетал весь гарем. Поговаривают, что по ее повелению лишалось жизни больше народу, чем по приказу Нуха. Имела ли Беатриче право сказать в открытую, что та скоро умрет, возможно, рискуя сама расстаться с жизнью под секирой палача? Но тут ее глаза встретились с испуганным взглядом старухи, и она решила не брать грех на душу. Пусть ее боится весь мир, но Зекирех, как любой другой человек, имеет право знать правду о состоянии своего здоровья.
– Садись, – сказала Беатриче и показала на кровать. Она хорошо понимала, почему многие коллеги избегали разговоров по поводу страшных диагнозов и старались разными приемами не называть вещи своими именами, а то и вовсе спихнуть эту тяжелую миссию на других врачей. Но это редко меняло положение дел. Беатриче набралась храбрости и села рядом со старухой.
– Что со мной?
– Ты очень больна, Зекирех, – медленно начала Беатриче, размышляя над тем, как объявить диагноз старой женщине, не имеющей никаких познаний в медицине. Не в ее правилах было прятаться за профессиональной терминологией, как это делали другие врачи. Она открыто посмотрела в лицо Зекирех. – У тебя рак груди в прогрессирующей стадии. Даже если бы у меня под рукой были все необходимые для операции инструменты, я все равно не смогла бы спасти тебя. Опухоль в левой части груди достаточно большая. Если ты сама обследуешь свои ключицы, то почувствуешь лимфатические узлы, пораженные раком. Боли в бедре и позвоночнике, по всей видимости, обусловлены метастазами, уже поразившими кости. Твои головные боли, плохое зрение – тоже следствие разрастающейся опухоли…
– Я ничего не понимаю в этих делах, – прервала ее Зекирех. – Ты можешь мне помочь?
– Не знаю. Нух II должен положить тебя в больницу, там проведут основательное медицинское обследование. Если в позвоночнике обнаружат метастазы, их можно облучить. Но это приведет лишь к ослаблению болей.
Зекирех наморщила лоб.
– Значит, я умру. Верно? – Зекирех сделала медленный выдох. – Когда?
– Этого не знает никто, кроме Аллаха.
Старая женщина сидела на кровати и молча смотрела на свои морщинистые руки.
– Смерти я не боюсь, – сказала она спокойно. – Но боюсь боли, которую она может причинить.
– Я понимаю. Но тебе не стоит бояться этого. В больнице метастазы облучат, а морфий существенно снизит болевые ощущения.
Зекирех покачала головой:
– Как я уже говорила, я в этом совсем не разбираюсь. Ты знаешь, потому что в своей стране была обучена искусству врачевания. Но я не хотела бы ни при каких обстоятельствах ни на секунду покидать дворец. Это мой дом с тех пор, как я вышла замуж за отца Нуха. И в нем хочу умереть.
– Я выполню твою просьбу. Мне нужно только поговорить с Нухом II. Он пригласит сюда специалистов, которые выпишут средства от боли. Можно было бы…
– Нет, ты ни с кем не будешь говорить об этом, даже с моим сыном! – поспешно возразила ей Зекирех. – Никто не должен узнать о моей болезни. Сочувствие людей будет для меня невыносимо.
Беатриче кивнула.
– Хорошо, как тебе будет угодно. Можешь положиться на меня. Я давала клятву неразглашения врачебной тайны.
Зекирех взяла руку Беатриче и тепло пожала ее.
– Спасибо тебе. Благодарю за откровенность. Я знаю лишь нескольких человек в Бухаре, осмеливающихся говорить мне правду. Я умею ценить это. И если дела обстоят таким образом, мне бы хотелось, чтобы ты ухаживала за мной.
Беатриче снова кивнула.
– Сделаю все, что в моих силах.
– А сейчас я уйду. Мне нужно подумать.
Беатриче помогла Зекирех подняться и проводила ее до двери.