Не успевает Морис Флейшман перешагнуть порог и захлопнуть за собой дверь на подземную парковку, как из кабинета показывается доктор Норман Льюис и движется к Магдалене с таким видом, будто не может больше сдерживать смех. Доходит до нее – и взрыв. Норман заливается таким хохотом, что ему едва хватает дыхания выплевывать слова.
– Морис Флейшман! – заходится он, обнимая Магдалену за талию. – Мо Первый!.. Аристократический фасад Майами-и-и-и-и-и а-а-а-а-Х – Х-Х – Х хок-хок-хок… – всхлип, – …шил на днях шелковый костюм за восемь штук на Джермин-стрит, что рядом с Сэвил-роу… оу-оу-о-о-оХ – Хах хок-хок-хок-хок не мог не сообщить мне! ярлык показал-л-ла-ха-х-хаХАХ – Х хок-хок-хок-хок… Всхлип – и с каждым судорожным вдохом доктор чуть крепче сжимает талию Магдалены.
– Бля, у него приз недели аххх хок-хок-хок, – всхлип, – чуть крепче сжимает, – «тх-хакой изящный» хок-хок-хок-хок. – Всхлип – и еще чуть крепче. – Под этим костюмчиком самый кошмарный ужас-сыс-сыс-хыаХ – Х-ХХ… – всхлип – и крепче. – Ты должна признать, у нас тут ци-ы-ырк… х ху-у-ух! – Всхлип – сжимает… сжимает… и разражается песней: – «О-о, мы сегодня идем в зоопарк, посмотрим слона и диких макак…» – Хок-хок-хок-хок!
Норман пытается выровнять дыхание и обуздать свое веселье… и не может.
– Тебе надо увидеть его пах! – Всхлип. – Бедный его член – маленький красный стручок, и на нем столько герпесных волдырей – ну это просто связка воздушных шариков! Только это связка надутых волдыре-э-э-а-й-ахХ – Х-Х хок-хок-хок а-а-аХХ! – Всхлип, вздох. – Какой волшебный представитель человечества! Умоподрочительный. – Всхлип. – умоподрочи-и-и хок-хок-хок-хок. Клянусь, я не нарочно… Я не хотел смешить.
Знаменитый доктор Льюис наконец-то прекращает хохотать, но по-прежнему крепко прижимает к себе Магдалену, бок к боку.
– Несчастный мудила… всякий раз, когда он онанирует, герпес обостряется и выскакивают новые грозди волдырей – и если ты думаешь, что у него может хватить воли вылезти из Интернета и не смотреть на этих девочек-мальчиков, которые неутомимо пихают то и это и все что можно во все отверстия человеческого тела, и не терзать свой жалкий замученный пенис, то ты фантастка… Погоди-ка! Надо тебе показать! Я его пофотал…
Норман отпускает Магдалену и бросается к себе в кабинет. Смех доктора Льюиса – пусть и над собственными шутками, – его задор, озорство, энергия вскипают вокруг, будто паводок, и уносят беспомощную Магдалену… Должен ли он сообщать ей все эти интимные секреты из жизни пациентов? Но чего стоят ее мелкие тревоги на фоне величия доктора Льюиса? В любой момент – в любой момент! – сюда может войти съемочная группа «60 минут», которой Норм огласит окончательный вердикт о «порнографической чуме» – это «60 минут»! – а его так волнуют посторонние вещи, какие-то фотографии раздраконенных причиндалов бедного мистера Флейшмана, будто ему наплевать на «60 минут» и Айка Уолша – наплевать!
Магдалена, тревожась за доктора, кричит вслед:
– Норман! Покажешь потом! «60 минут» будут здесь в любой момент, прямо сейчас.
Доктор Норман Льюис замирает в дверях кабинета, оборачивается и говорит:
– Не волнуйся, милая. Они еще час будут расставляться.
Норман улыбается Магдалене, как-то особенно бесстыдно скривив губы.
– Это банда опрофсоюзенных гоблинов. Что бы они ни делали, это займет у них в два раза больше времени, чем у просто гоблинов. Хер на них. Тебе нужно увидеть Мо Первого à la noue![17]
– Но Айк Уолш, Норман!
– Хер на Айка Уолша. Он классический случай синдрома макаки-обоссываки.
С этими словами доктор отворачивается и ныряет в кабинет.
Хер на них… А эти Они – всего лишь самое рейтинговое новостное шоу на телевидении. И хер на него… А Он, Айк Уолш, – всего лишь главная звезда теленовостей. Великий инквизитор, так его прозвали. На экране он зачаровывает Магдалену и пугает. Айк – гнобила. Фирменная тактика: долбить человека, пока тот не разволнуется и не потеряет самоконтроль.:::::: Но мой Норман припечатал его «синдромом макаки-обоссываки». Что за холера этот синдром макаки-обоссываки?:::::: До сих пор Норман его не упоминал… Синдром макаки-обоссываки…
Магдалена понимает, то Норман спешит, но любопытство пересиливает.
– Норм! – кричит она вслед доктору. – Что такое синдром макаки-обоссываки?
Доктор Льюис замирает в дверях и вновь разворачивается к Магдалене. Вздыхает, всем своим видом показывая: «Не могу поверить, что ты не знаешь о синдроме макаки-обссываки». И с нарочитым смирением в голосе произносит:
– Полагаю, ты в курсе, что обезьян нельзя держать дома. Так?
Магдалена ни от кого ничего не слышала о домашних обезьянах, но согласно кивает, не рискуя дразнить Нормана.
– Но предположим, человек все равно завел себе обезьянку, маленькую, славную, например коату. Так?
Магдалена согласно кивает.
– Так вот, эта обезьяна, если она самец, едва заберется на нужную высоту – а залезть они могут хоть куда – начинает мочиться хозяину на голову. Так?
– Мочиться на голову? – переспрашивает Магдалена.
– Именно. Мочиться хозяину на голову. На голову хозяину. Женщины его не интересуют. Он мочится на голову мужику, а потом скалится и визжит: «И-И И-И И-И И-ИИ-И». Он смеется над тобой, дразнится, показывает тебе, какое ты чмо. И будет ссать тебе на голову днем и ночью… пока ты спишь без задних ног, когда встанешь сходить в туалет, когда одеваешься на работу или еще куда-то – все время… И бесполезно эту мелкую сволочь задабривать, нет смысла гладить и ворковать сладкие глупости, подкупать подношениями обезьяньих лакомств: яблоками, изюмом, сельдереем, фундуком, бразильским орехом и так далее, что они там любят. Как бы ты ни старался ему угодить, будет только хуже. Он будет помыкать тобой, как безнадежным чмом. Так? Помогает только одно: хватаешь этого мерзавца у плошки, когда он жрет, швыряешь в унитаз и, пока он барахтается в воде, сбитый с толку, и не может зацепиться за скользкие края, ссышь на него. Извергаешь на него все до капли. Сраной макаке должно казаться, что она попала в мочевой муссон. Само небо, весь мир ссыт на нее. В парах мочи нечем дышать. Сначала он будет орать «И-И И-И И-И И-И И-И» – он злой как черт, – но потом тон поменяется, это будет уже скорее мольба о пощаде… он будет верещать все медленнее «И-И И-И И-И И-И И-И», а потом и децибелы сбавит, и останется только жалкое поскуливание: «И-и и-и и-и и-и и-и», и на другой день он будет спать свернувшись у тебя на коленях, будто кошечка, и канючить, чтобы ты его погладил и поворковал ему сладкие глупости. Ты показал ему, кто здесь главный. Показал, что ты альфа-самец, а не он. И вот твой Айк Уолш из «60 минут»… Просто маленькая макака-обоссывака.
С этими словами доктор Льюис исчезает в кабинете.
:::::: Айк Уолш – макака-обоссывака! И он сейчас будет давать Айку Уолшу интервью!:::::: Магдалена еще не слышала, чтобы Норман говорил о ком-нибудь так презрительно, хотя он не раз отзывался о телевизионщиках вообще как о внушаемых и легковозбудимых детишках, «не имеющих ни малейшего понятия об абстрактном мышлении».
Сегодня ключевое слово – «легковозбудимый». Новостные программы взахлеб обсуждают поразительные цифры Национального института здравоохранения, подсчитавшего, что шестьдесят пять процентов всех заходов в Интернет – это заходы на порносайты. Национальный институт здравоохранения – то есть правительство США! – предупреждает об эпидемии порнографической зависимости. Не просто озорство, а национальное бедствие. «Напрочь отсутствуют», – любит говорить Норман о слабеньких воспаленных мозгах тележурналистов. При этом он не прочь появляться у них в студиях. «Они изучают так называемую порнографическую зависимость, – Норман непременно вставляет «так называемую», – а я изучаю их». И он так здорово держится на экране! Магдалена понимает, что судит весьма небеспристрастно, а все же Норман блестяще выглядит в телевизоре… такой спокойный, свободная речь, такой знающий… и притом умеет пошутить… и раскованно общаться – и вот теперь он думает, что разделается со свирепейшим ведущим на ТВ, как с маленькой макакой-обссывакой?
В этот миг Норман выходит из кабинета, с горящими глазами, сияющий от воодушевления. Боже, а он красавец! Ее принц-американо! Синие глаза… русые волосы волной – Магдалене больше нравится считать Нормана блондином… – высокий, может, чуть полноват, но не назвать толстым. Норману сорок два, но у него выразительное лицо, а энергии – как у тридцатилетнего… даже, она сказала бы, двадцатипятилетнего. Подружки постоянно квохчут и твердят, что Норман старше ее почти в два раза… но они понятия не имеют, какой он бодрый, крепкий и жизнелюбивый. Просыпаясь утром рядом с ним, голая, как и он – прежде она ни с кем так не спала, – Магдалена видит, что под этим приятным и здоровым… жирком… у Нормана весьма неплохое тело.
пи-ип Нестор всего пять футов семь дюймов, а мускулы у него бугрились тут и там, всюду… бугрились!.. так нелепо!.. При таких волосах, как у Нормана, густых, волнистых и светлых… светлые! она настаивает… все эти «кубики» и «рельефы», о которых толковал Нестор, не имеют никакого значения. Она живет с идеальным американо! Если и есть где-то на свете более нехайалийский человек, еще безусловнее ее превосходящий, стоящий еще выше по интеллектуальному уровню, Магдалена просто не может себе такого представить. Ей открылся целый мир. Конечно, в Хайалии с удовольствием подкалывают американо. Но все понимают, что за пределами Майами распоряжаются именно американос… всем распоряжаются.
Норман останавливается возле ее стола. Кладет перед ней фотографию.
– Взгляни, и поймешь, о чем я говорю. «Мне отмщение, рек Господь, и Аз воздам». Кстати, эпиграф к «Анне Карениной». В общем, наш большой медведь грешит ипсацией, и он за это поплатится.
Замечания вроде этого, столь небрежно и естественно отпускаемые Норманом, страшно смущают Магдалену. Она не имеет понятия, что такое эпиграф. Смутно представляет, кто такая Анна Каренина… из какой-то книги? И насчет ипсации тоже ни в зуб ногой. Чутье подсказывает не трогать ни эпиграф, ни Анну Каренину. Относящееся к писателям и литературе смущает Магдалену больше всего. Это ее самое больное место: недостаток образования в плане книг, которые все должны прочесть, художников, чьи работы все должны знать, великих композиторов – она не знала ничегошеньки ни об одном композиторе. Слышала единственное имя – Моцарт, но ни сном ни духом не ведала ни о каких его произведениях… В общем… ипсация надежнее.
– Ипсация?
– Онанизм, – поясняет доктор Льюис.
Он заходит ей за спину, чтобы видеть фотографию в том же ракурсе, что и Магдалена. Кладет ладони ей на плечи и наклоняется, опуская подбородок ей на плечо, а щекой касаясь щеки. Магдалена чувствует запах его одеколона, «Резолют для мужчин». В квартире Нормана в Авентуре – просторная ванная с огромной мраморной стойкой у грандиозной зеркальной стены, и утром, подходя к своей раковине, Магдалена видит возле раковины Нормана коренастый мужественный флакон «Резолюта». Оформленный в форме ручной гранаты… конечно, безусловно мужского атрибута, для распыления сладких духов на сладкие свежевыбритые лицо и шею мужчины… пи-ип ванная бедняги Нестора в хайалийской касите… убогая, без окон, примыкающая к коридору, общая у него с родителями. Фактически просто каморка, где стеснились унитаз, ванна и карликовая раковина. Эмаль вокруг вентилей холодной и горячей воды проела ржа. Зеленая краска неприятного оттенка облупилась на стенах. За три года они с Нестором только дважды оставались наедине у него дома, не больше чем на полчаса. Не раз им приходилось скакать полуголыми, если не вовсе голыми, из комнаты Нестора в эту жалкую ванную и трястись от страха, как бы кто внезапно не заявился – мать, отец, родственник или сосед – и не обнаружил их распутство. Господи, все это было так противно – и так невыразимо здорово.
И боже мой, как же гадко она обошлась с Нестором! Магдалене живо вспоминается его искаженное лицо и крик «¡Concha!». Но она не может даже счесть это оскорблением. Это кричал от боли латиноамериканский мужчина с разбитым сердцем. Ни один мужик, ни один настоящий латино не ушел бы просто так, тихо и молча, после всего, что у них было. Но разве она могла выбирать? Так или иначе пришлось бы сказать ему, что все кончено. Магдалена уходила от Нестора и из Хайалии.
Знай Магдалена в тот день, в какие неприятности вляпался Нестор, арестовав лидера кубинского подполья, стала бы она «на его сторону»? Слава богу, такое решение ей принимать не пришлось. Они и понятия не имела, что происходило с «карьерой» Нестора. Неделю за неделей она могла думать лишь об одном: как бы уже окончательно разорвать с Хайлалеей, «кубинским брюхом», как думала о ней Магдалена… а это значило, самое главное, уйти из дому и уйти от Нестора. Слава богу, она сделала и то и другое, пока решимость не пропала!
Хайалиа… для Нестора тесный кубинский мирок – вся жизнь. Да, в тот день Нестор сказал, что тоже собирается бежать, но лишь потому, что ему нанесли обиду. Со временем все пройдет и забудется. Все, что ему светит в жизни, – быть копом, выслуживающим свои двадцать лет, после которых – что? Жирная пенсия? Через пятнадцать лет его жизнь окончится, а ему будет всего сорок. Грустно… но, по крайней мере, ей больше не придется ему врать… и притворяться, будто ничего не изменилось. Только надо расфрендить его на Фейсбуке. Не нужно оставлять ему возможность каждый день и каждый час пялиться на ее фотки, вздыхать над ними и сохнуть по тому, что никогда не вернется. Это слишком жестоко…
:::::: Ладно, Магдалена, себе-то не ври! Ведь на самом деле не это тебя гложет, так?… Как-то ваша с Норманом фотка появилась у тебя на стене без твоего ведома, и ты так боялась расстроить Нестора, что удалила ее, едва узнала об этом. А теперь посмотрим правде в глаза. Ты хочешь, чтобы все знали: доктор Норман Льюис – твой парень! Признайся! И вообще, тебе хотелось бы, чтобы куча его фоток торчала на твоей странице уже к тому моменту, как «60 минут» со знаменитым Айком Уолшем выйдут в эфир. Так? Чтобы все знали: он твой, этот великолепный светловолосый синеглазый американо, этот успешный и знаменитый Взрослый Мужчина!::::: Но и эти счастливые мысли тянут за собой новый приступ раскаяния из-за Нестора. Вся их история и должна была окончиться так, как окончилась… и чем скорее, тем лучше. Магдалена не могла бы придумать другого способа сообщить Нестору… уж точно никакого безболезненного способа… Лучше так: порвать сразу и напрочь. Нестор скоро как ни в чем не бывало вернется в лоно Хайалии.
– Э! – говорит Норман. – Ты даже не смотришь!
И это правда.
Норман ведет ладонями от ее плеч вниз по ткани накрахмаленного халата.
– Ну?
Магдалена смотрит на фотографию, и… умх-хгх-х, это кошмар! Цветной снимок голого мужского паха… По всему паху и на сильно воспаленном пенисе бугрится какая-то сыпь.
– Какая… – начала Магдалена.
Она хочет сказать «пакость», но Норман, ей показалось, отчего-то очень горд этим снимком, и она заканчивает:
– …кошмарная фотография.
– Неправда, – не соглашается доктор.
– То, что сотворил над собой наш богатый и влиятельный Морис Флейшман, может быть, и кошмарно, но фотка не кошмарная. С моей точки зрения, это важный документ, свидетельства такого типа очень ценны в нашем деле.
– Это мистер Флейшман?
– Он самый, – подтверждает доктор Льюис. – Видишь его худые длинные ноги?
– Откуда она?
– Я сам снял с полчаса назад и загнал в комп.
– Но почему он голый?
Доктор Льюис хихикает.
– Потому что я велел ему раздеться. Я сказал, что нам нужно создать «визуальную хронологию» выздоровления. «Визуальную хронологию», – сказал я ему.
Он хохочет, уже почти в полный голос.
– Еще я сказал ему, чтобы он взял эту карточку с собой и глядел на нее всякий раз, как захочет поддаться своему так называемому пристрастию. И я говорил почти серьезно. Но в первую очередь я сделал этот снимок для своей монографии.
– Монографии? – переспрашивает Магдалена. – Какой монографии?
Она теряется – стоит ли обнаруживать дальнейшее свое невежество? – но все же продолжает:
– Норман, я даже не знаю, что такое монография.
– Монография – это трактат. «Трактат» же тебе понятно?
– В общем смысле, – подтверждает Магдалена.
Она и понятия не имеет, что такое трактат, но доктор Льюис говорит таким тоном, что подразумевается, будто это слово знакомо каждому грамотному человеку.
– Ну, монография – это, можно сказать, подробный и очень академичный трактат, который сообщает тебе гораздо больше, чем ты хочешь знать о каком-нибудь конкретном предмете, в нашем случае – о роли мастурбации в так называемой порнографической зависимости. Я хочу написать такую подробную монографию, такую содержательную, настолько напичканную… даже раздутую… документами, в том числе фотографиями вроде этого снимка мистера Майами, чтобы при первой попытке ее читать у человека начиналась бы мигрень. Я хочу накатать такой… плотный текст, чтобы любой ученый, прочитавший его целиком – любой ученый, любой врач, любой психиатр, любой профессор мединститута, – хочу, чтобы этот сукин сын визжал от боли под тяжестью всех мельчайших клинических фактов, высушенных и спрессованных в кирпичи, которыми нагрузил его доктор Норман Льюис.
– Но зачем тебе это? – не понимает Магдалена.
– А затем: я узнал, что эти завистливые недоумки прозвали меня «шлоктором».
Магдалена без слов смотрит на Нормана. Ей не хочется больше задавать вопросов, обнаруживающих все ее невежество.
– «Шлок» – это на идише означает дешевый, плохой, – поясняет Норман, – в первую очередь, понтовое фуфло, которое втюхивают под видом высшего сорта. В общем, шлоктор – это доктор, который показывает себя дешевкой и фуфлом, липовым экспертом, появляясь в телешоу типа «60 минут» и на пальцах объясняя сложные материи, чтобы миллионам идиотов казалось, будто они все понимают. Это, конечно, от зависти. Моим правильным коллегам нравится считать себя хранителями удивительных тайн на заоблачной вершине, куда нипочем не взобраться пустоголовым миллионам. Любой доктор, появляющийся в телевизоре и слегка рассеивающий туман, у них автоматически дешевый ренегат… – Магдалена, не моргнув глазом, принимает Норманова «ренегата», – …меняющий тайны на какую-то пошлую известность. Моя монография шибанет по ним, как паровой молот. Она… будет им не по зубам. Заголовок будет какой-нибудь вроде «Роль мастурбации в развитии порнографической зависимости» – «зависимость» в кавычках – или, может, «Фактор мастурбации в развитии порнографической зависимости». «Фактор» – это очень научная заумь, сейчас в моде у хранителей тайн. Ну, в общем – мастурбация. Многие врачи, даже психиатры, этого не понимают. Без нее никто в порнозависимость не попадает. Иначе несчастные ублики типа нашего выдающегося мистера Майами очень скоро устали бы разглядывать всех этих девочек с хером за щекой. Но если он может не выпускать из рук свой маленький джойстик и спокойно кончать, то и нет пределов «порнозависимости». Задрот – прости за каламбур – типа нашего Мо Первого, может, с виду и не гигант, но он способен эякулировать до восемнадцати раз за день, сидя перед компьютером и просматривая всю эту жалкую туфту в Интернете. Восемнадцати! Могу спорить, ты никогда не думала, что в мужике может быть столько пара! Ну вот, а в Морисе Флейшмане есть! И он не может остановиться, даже когда его пах становится… вот таким…
– Морис Флейшман! – заходится он, обнимая Магдалену за талию. – Мо Первый!.. Аристократический фасад Майами-и-и-и-и-и а-а-а-а-Х – Х-Х – Х хок-хок-хок… – всхлип, – …шил на днях шелковый костюм за восемь штук на Джермин-стрит, что рядом с Сэвил-роу… оу-оу-о-о-оХ – Хах хок-хок-хок-хок не мог не сообщить мне! ярлык показал-л-ла-ха-х-хаХАХ – Х хок-хок-хок-хок… Всхлип – и с каждым судорожным вдохом доктор чуть крепче сжимает талию Магдалены.
– Бля, у него приз недели аххх хок-хок-хок, – всхлип, – чуть крепче сжимает, – «тх-хакой изящный» хок-хок-хок-хок. – Всхлип – и еще чуть крепче. – Под этим костюмчиком самый кошмарный ужас-сыс-сыс-хыаХ – Х-ХХ… – всхлип – и крепче. – Ты должна признать, у нас тут ци-ы-ырк… х ху-у-ух! – Всхлип – сжимает… сжимает… и разражается песней: – «О-о, мы сегодня идем в зоопарк, посмотрим слона и диких макак…» – Хок-хок-хок-хок!
Норман пытается выровнять дыхание и обуздать свое веселье… и не может.
– Тебе надо увидеть его пах! – Всхлип. – Бедный его член – маленький красный стручок, и на нем столько герпесных волдырей – ну это просто связка воздушных шариков! Только это связка надутых волдыре-э-э-а-й-ахХ – Х-Х хок-хок-хок а-а-аХХ! – Всхлип, вздох. – Какой волшебный представитель человечества! Умоподрочительный. – Всхлип. – умоподрочи-и-и хок-хок-хок-хок. Клянусь, я не нарочно… Я не хотел смешить.
Знаменитый доктор Льюис наконец-то прекращает хохотать, но по-прежнему крепко прижимает к себе Магдалену, бок к боку.
– Несчастный мудила… всякий раз, когда он онанирует, герпес обостряется и выскакивают новые грозди волдырей – и если ты думаешь, что у него может хватить воли вылезти из Интернета и не смотреть на этих девочек-мальчиков, которые неутомимо пихают то и это и все что можно во все отверстия человеческого тела, и не терзать свой жалкий замученный пенис, то ты фантастка… Погоди-ка! Надо тебе показать! Я его пофотал…
Норман отпускает Магдалену и бросается к себе в кабинет. Смех доктора Льюиса – пусть и над собственными шутками, – его задор, озорство, энергия вскипают вокруг, будто паводок, и уносят беспомощную Магдалену… Должен ли он сообщать ей все эти интимные секреты из жизни пациентов? Но чего стоят ее мелкие тревоги на фоне величия доктора Льюиса? В любой момент – в любой момент! – сюда может войти съемочная группа «60 минут», которой Норм огласит окончательный вердикт о «порнографической чуме» – это «60 минут»! – а его так волнуют посторонние вещи, какие-то фотографии раздраконенных причиндалов бедного мистера Флейшмана, будто ему наплевать на «60 минут» и Айка Уолша – наплевать!
Магдалена, тревожась за доктора, кричит вслед:
– Норман! Покажешь потом! «60 минут» будут здесь в любой момент, прямо сейчас.
Доктор Норман Льюис замирает в дверях кабинета, оборачивается и говорит:
– Не волнуйся, милая. Они еще час будут расставляться.
Норман улыбается Магдалене, как-то особенно бесстыдно скривив губы.
– Это банда опрофсоюзенных гоблинов. Что бы они ни делали, это займет у них в два раза больше времени, чем у просто гоблинов. Хер на них. Тебе нужно увидеть Мо Первого à la noue![17]
– Но Айк Уолш, Норман!
– Хер на Айка Уолша. Он классический случай синдрома макаки-обоссываки.
С этими словами доктор отворачивается и ныряет в кабинет.
Хер на них… А эти Они – всего лишь самое рейтинговое новостное шоу на телевидении. И хер на него… А Он, Айк Уолш, – всего лишь главная звезда теленовостей. Великий инквизитор, так его прозвали. На экране он зачаровывает Магдалену и пугает. Айк – гнобила. Фирменная тактика: долбить человека, пока тот не разволнуется и не потеряет самоконтроль.:::::: Но мой Норман припечатал его «синдромом макаки-обоссываки». Что за холера этот синдром макаки-обоссываки?:::::: До сих пор Норман его не упоминал… Синдром макаки-обоссываки…
Магдалена понимает, то Норман спешит, но любопытство пересиливает.
– Норм! – кричит она вслед доктору. – Что такое синдром макаки-обоссываки?
Доктор Льюис замирает в дверях и вновь разворачивается к Магдалене. Вздыхает, всем своим видом показывая: «Не могу поверить, что ты не знаешь о синдроме макаки-обссываки». И с нарочитым смирением в голосе произносит:
– Полагаю, ты в курсе, что обезьян нельзя держать дома. Так?
Магдалена ни от кого ничего не слышала о домашних обезьянах, но согласно кивает, не рискуя дразнить Нормана.
– Но предположим, человек все равно завел себе обезьянку, маленькую, славную, например коату. Так?
Магдалена согласно кивает.
– Так вот, эта обезьяна, если она самец, едва заберется на нужную высоту – а залезть они могут хоть куда – начинает мочиться хозяину на голову. Так?
– Мочиться на голову? – переспрашивает Магдалена.
– Именно. Мочиться хозяину на голову. На голову хозяину. Женщины его не интересуют. Он мочится на голову мужику, а потом скалится и визжит: «И-И И-И И-И И-ИИ-И». Он смеется над тобой, дразнится, показывает тебе, какое ты чмо. И будет ссать тебе на голову днем и ночью… пока ты спишь без задних ног, когда встанешь сходить в туалет, когда одеваешься на работу или еще куда-то – все время… И бесполезно эту мелкую сволочь задабривать, нет смысла гладить и ворковать сладкие глупости, подкупать подношениями обезьяньих лакомств: яблоками, изюмом, сельдереем, фундуком, бразильским орехом и так далее, что они там любят. Как бы ты ни старался ему угодить, будет только хуже. Он будет помыкать тобой, как безнадежным чмом. Так? Помогает только одно: хватаешь этого мерзавца у плошки, когда он жрет, швыряешь в унитаз и, пока он барахтается в воде, сбитый с толку, и не может зацепиться за скользкие края, ссышь на него. Извергаешь на него все до капли. Сраной макаке должно казаться, что она попала в мочевой муссон. Само небо, весь мир ссыт на нее. В парах мочи нечем дышать. Сначала он будет орать «И-И И-И И-И И-И И-И» – он злой как черт, – но потом тон поменяется, это будет уже скорее мольба о пощаде… он будет верещать все медленнее «И-И И-И И-И И-И И-И», а потом и децибелы сбавит, и останется только жалкое поскуливание: «И-и и-и и-и и-и и-и», и на другой день он будет спать свернувшись у тебя на коленях, будто кошечка, и канючить, чтобы ты его погладил и поворковал ему сладкие глупости. Ты показал ему, кто здесь главный. Показал, что ты альфа-самец, а не он. И вот твой Айк Уолш из «60 минут»… Просто маленькая макака-обоссывака.
С этими словами доктор Льюис исчезает в кабинете.
:::::: Айк Уолш – макака-обоссывака! И он сейчас будет давать Айку Уолшу интервью!:::::: Магдалена еще не слышала, чтобы Норман говорил о ком-нибудь так презрительно, хотя он не раз отзывался о телевизионщиках вообще как о внушаемых и легковозбудимых детишках, «не имеющих ни малейшего понятия об абстрактном мышлении».
Сегодня ключевое слово – «легковозбудимый». Новостные программы взахлеб обсуждают поразительные цифры Национального института здравоохранения, подсчитавшего, что шестьдесят пять процентов всех заходов в Интернет – это заходы на порносайты. Национальный институт здравоохранения – то есть правительство США! – предупреждает об эпидемии порнографической зависимости. Не просто озорство, а национальное бедствие. «Напрочь отсутствуют», – любит говорить Норман о слабеньких воспаленных мозгах тележурналистов. При этом он не прочь появляться у них в студиях. «Они изучают так называемую порнографическую зависимость, – Норман непременно вставляет «так называемую», – а я изучаю их». И он так здорово держится на экране! Магдалена понимает, что судит весьма небеспристрастно, а все же Норман блестяще выглядит в телевизоре… такой спокойный, свободная речь, такой знающий… и притом умеет пошутить… и раскованно общаться – и вот теперь он думает, что разделается со свирепейшим ведущим на ТВ, как с маленькой макакой-обссывакой?
В этот миг Норман выходит из кабинета, с горящими глазами, сияющий от воодушевления. Боже, а он красавец! Ее принц-американо! Синие глаза… русые волосы волной – Магдалене больше нравится считать Нормана блондином… – высокий, может, чуть полноват, но не назвать толстым. Норману сорок два, но у него выразительное лицо, а энергии – как у тридцатилетнего… даже, она сказала бы, двадцатипятилетнего. Подружки постоянно квохчут и твердят, что Норман старше ее почти в два раза… но они понятия не имеют, какой он бодрый, крепкий и жизнелюбивый. Просыпаясь утром рядом с ним, голая, как и он – прежде она ни с кем так не спала, – Магдалена видит, что под этим приятным и здоровым… жирком… у Нормана весьма неплохое тело.
пи-ип Нестор всего пять футов семь дюймов, а мускулы у него бугрились тут и там, всюду… бугрились!.. так нелепо!.. При таких волосах, как у Нормана, густых, волнистых и светлых… светлые! она настаивает… все эти «кубики» и «рельефы», о которых толковал Нестор, не имеют никакого значения. Она живет с идеальным американо! Если и есть где-то на свете более нехайалийский человек, еще безусловнее ее превосходящий, стоящий еще выше по интеллектуальному уровню, Магдалена просто не может себе такого представить. Ей открылся целый мир. Конечно, в Хайалии с удовольствием подкалывают американо. Но все понимают, что за пределами Майами распоряжаются именно американос… всем распоряжаются.
Норман останавливается возле ее стола. Кладет перед ней фотографию.
– Взгляни, и поймешь, о чем я говорю. «Мне отмщение, рек Господь, и Аз воздам». Кстати, эпиграф к «Анне Карениной». В общем, наш большой медведь грешит ипсацией, и он за это поплатится.
Замечания вроде этого, столь небрежно и естественно отпускаемые Норманом, страшно смущают Магдалену. Она не имеет понятия, что такое эпиграф. Смутно представляет, кто такая Анна Каренина… из какой-то книги? И насчет ипсации тоже ни в зуб ногой. Чутье подсказывает не трогать ни эпиграф, ни Анну Каренину. Относящееся к писателям и литературе смущает Магдалену больше всего. Это ее самое больное место: недостаток образования в плане книг, которые все должны прочесть, художников, чьи работы все должны знать, великих композиторов – она не знала ничегошеньки ни об одном композиторе. Слышала единственное имя – Моцарт, но ни сном ни духом не ведала ни о каких его произведениях… В общем… ипсация надежнее.
– Ипсация?
– Онанизм, – поясняет доктор Льюис.
Он заходит ей за спину, чтобы видеть фотографию в том же ракурсе, что и Магдалена. Кладет ладони ей на плечи и наклоняется, опуская подбородок ей на плечо, а щекой касаясь щеки. Магдалена чувствует запах его одеколона, «Резолют для мужчин». В квартире Нормана в Авентуре – просторная ванная с огромной мраморной стойкой у грандиозной зеркальной стены, и утром, подходя к своей раковине, Магдалена видит возле раковины Нормана коренастый мужественный флакон «Резолюта». Оформленный в форме ручной гранаты… конечно, безусловно мужского атрибута, для распыления сладких духов на сладкие свежевыбритые лицо и шею мужчины… пи-ип ванная бедняги Нестора в хайалийской касите… убогая, без окон, примыкающая к коридору, общая у него с родителями. Фактически просто каморка, где стеснились унитаз, ванна и карликовая раковина. Эмаль вокруг вентилей холодной и горячей воды проела ржа. Зеленая краска неприятного оттенка облупилась на стенах. За три года они с Нестором только дважды оставались наедине у него дома, не больше чем на полчаса. Не раз им приходилось скакать полуголыми, если не вовсе голыми, из комнаты Нестора в эту жалкую ванную и трястись от страха, как бы кто внезапно не заявился – мать, отец, родственник или сосед – и не обнаружил их распутство. Господи, все это было так противно – и так невыразимо здорово.
И боже мой, как же гадко она обошлась с Нестором! Магдалене живо вспоминается его искаженное лицо и крик «¡Concha!». Но она не может даже счесть это оскорблением. Это кричал от боли латиноамериканский мужчина с разбитым сердцем. Ни один мужик, ни один настоящий латино не ушел бы просто так, тихо и молча, после всего, что у них было. Но разве она могла выбирать? Так или иначе пришлось бы сказать ему, что все кончено. Магдалена уходила от Нестора и из Хайалии.
Знай Магдалена в тот день, в какие неприятности вляпался Нестор, арестовав лидера кубинского подполья, стала бы она «на его сторону»? Слава богу, такое решение ей принимать не пришлось. Они и понятия не имела, что происходило с «карьерой» Нестора. Неделю за неделей она могла думать лишь об одном: как бы уже окончательно разорвать с Хайлалеей, «кубинским брюхом», как думала о ней Магдалена… а это значило, самое главное, уйти из дому и уйти от Нестора. Слава богу, она сделала и то и другое, пока решимость не пропала!
Хайалиа… для Нестора тесный кубинский мирок – вся жизнь. Да, в тот день Нестор сказал, что тоже собирается бежать, но лишь потому, что ему нанесли обиду. Со временем все пройдет и забудется. Все, что ему светит в жизни, – быть копом, выслуживающим свои двадцать лет, после которых – что? Жирная пенсия? Через пятнадцать лет его жизнь окончится, а ему будет всего сорок. Грустно… но, по крайней мере, ей больше не придется ему врать… и притворяться, будто ничего не изменилось. Только надо расфрендить его на Фейсбуке. Не нужно оставлять ему возможность каждый день и каждый час пялиться на ее фотки, вздыхать над ними и сохнуть по тому, что никогда не вернется. Это слишком жестоко…
:::::: Ладно, Магдалена, себе-то не ври! Ведь на самом деле не это тебя гложет, так?… Как-то ваша с Норманом фотка появилась у тебя на стене без твоего ведома, и ты так боялась расстроить Нестора, что удалила ее, едва узнала об этом. А теперь посмотрим правде в глаза. Ты хочешь, чтобы все знали: доктор Норман Льюис – твой парень! Признайся! И вообще, тебе хотелось бы, чтобы куча его фоток торчала на твоей странице уже к тому моменту, как «60 минут» со знаменитым Айком Уолшем выйдут в эфир. Так? Чтобы все знали: он твой, этот великолепный светловолосый синеглазый американо, этот успешный и знаменитый Взрослый Мужчина!::::: Но и эти счастливые мысли тянут за собой новый приступ раскаяния из-за Нестора. Вся их история и должна была окончиться так, как окончилась… и чем скорее, тем лучше. Магдалена не могла бы придумать другого способа сообщить Нестору… уж точно никакого безболезненного способа… Лучше так: порвать сразу и напрочь. Нестор скоро как ни в чем не бывало вернется в лоно Хайалии.
– Э! – говорит Норман. – Ты даже не смотришь!
И это правда.
Норман ведет ладонями от ее плеч вниз по ткани накрахмаленного халата.
– Ну?
Магдалена смотрит на фотографию, и… умх-хгх-х, это кошмар! Цветной снимок голого мужского паха… По всему паху и на сильно воспаленном пенисе бугрится какая-то сыпь.
– Какая… – начала Магдалена.
Она хочет сказать «пакость», но Норман, ей показалось, отчего-то очень горд этим снимком, и она заканчивает:
– …кошмарная фотография.
– Неправда, – не соглашается доктор.
– То, что сотворил над собой наш богатый и влиятельный Морис Флейшман, может быть, и кошмарно, но фотка не кошмарная. С моей точки зрения, это важный документ, свидетельства такого типа очень ценны в нашем деле.
– Это мистер Флейшман?
– Он самый, – подтверждает доктор Льюис. – Видишь его худые длинные ноги?
– Откуда она?
– Я сам снял с полчаса назад и загнал в комп.
– Но почему он голый?
Доктор Льюис хихикает.
– Потому что я велел ему раздеться. Я сказал, что нам нужно создать «визуальную хронологию» выздоровления. «Визуальную хронологию», – сказал я ему.
Он хохочет, уже почти в полный голос.
– Еще я сказал ему, чтобы он взял эту карточку с собой и глядел на нее всякий раз, как захочет поддаться своему так называемому пристрастию. И я говорил почти серьезно. Но в первую очередь я сделал этот снимок для своей монографии.
– Монографии? – переспрашивает Магдалена. – Какой монографии?
Она теряется – стоит ли обнаруживать дальнейшее свое невежество? – но все же продолжает:
– Норман, я даже не знаю, что такое монография.
– Монография – это трактат. «Трактат» же тебе понятно?
– В общем смысле, – подтверждает Магдалена.
Она и понятия не имеет, что такое трактат, но доктор Льюис говорит таким тоном, что подразумевается, будто это слово знакомо каждому грамотному человеку.
– Ну, монография – это, можно сказать, подробный и очень академичный трактат, который сообщает тебе гораздо больше, чем ты хочешь знать о каком-нибудь конкретном предмете, в нашем случае – о роли мастурбации в так называемой порнографической зависимости. Я хочу написать такую подробную монографию, такую содержательную, настолько напичканную… даже раздутую… документами, в том числе фотографиями вроде этого снимка мистера Майами, чтобы при первой попытке ее читать у человека начиналась бы мигрень. Я хочу накатать такой… плотный текст, чтобы любой ученый, прочитавший его целиком – любой ученый, любой врач, любой психиатр, любой профессор мединститута, – хочу, чтобы этот сукин сын визжал от боли под тяжестью всех мельчайших клинических фактов, высушенных и спрессованных в кирпичи, которыми нагрузил его доктор Норман Льюис.
– Но зачем тебе это? – не понимает Магдалена.
– А затем: я узнал, что эти завистливые недоумки прозвали меня «шлоктором».
Магдалена без слов смотрит на Нормана. Ей не хочется больше задавать вопросов, обнаруживающих все ее невежество.
– «Шлок» – это на идише означает дешевый, плохой, – поясняет Норман, – в первую очередь, понтовое фуфло, которое втюхивают под видом высшего сорта. В общем, шлоктор – это доктор, который показывает себя дешевкой и фуфлом, липовым экспертом, появляясь в телешоу типа «60 минут» и на пальцах объясняя сложные материи, чтобы миллионам идиотов казалось, будто они все понимают. Это, конечно, от зависти. Моим правильным коллегам нравится считать себя хранителями удивительных тайн на заоблачной вершине, куда нипочем не взобраться пустоголовым миллионам. Любой доктор, появляющийся в телевизоре и слегка рассеивающий туман, у них автоматически дешевый ренегат… – Магдалена, не моргнув глазом, принимает Норманова «ренегата», – …меняющий тайны на какую-то пошлую известность. Моя монография шибанет по ним, как паровой молот. Она… будет им не по зубам. Заголовок будет какой-нибудь вроде «Роль мастурбации в развитии порнографической зависимости» – «зависимость» в кавычках – или, может, «Фактор мастурбации в развитии порнографической зависимости». «Фактор» – это очень научная заумь, сейчас в моде у хранителей тайн. Ну, в общем – мастурбация. Многие врачи, даже психиатры, этого не понимают. Без нее никто в порнозависимость не попадает. Иначе несчастные ублики типа нашего выдающегося мистера Майами очень скоро устали бы разглядывать всех этих девочек с хером за щекой. Но если он может не выпускать из рук свой маленький джойстик и спокойно кончать, то и нет пределов «порнозависимости». Задрот – прости за каламбур – типа нашего Мо Первого, может, с виду и не гигант, но он способен эякулировать до восемнадцати раз за день, сидя перед компьютером и просматривая всю эту жалкую туфту в Интернете. Восемнадцати! Могу спорить, ты никогда не думала, что в мужике может быть столько пара! Ну вот, а в Морисе Флейшмане есть! И он не может остановиться, даже когда его пах становится… вот таким…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента