x x x

Видно, острая заноза
В душу врезалась ему, —
Только зря ушел с колхоза —
Хуже будет одному.

Ведь его не село
До такого довело.

Воронку бы власть — любого
Он бы прятал в «воронки»,
А особенно — Живого, —
Только руки коротки!

Черный Ворон, что ты вьешься
Над Живою головой?
Пашка-Ворон, зря смеешься:
Лисапед еще не твой!

Как бы через село
Пашку вспять не понесло!

*
Мотяков, твой громкий голос
Не на век, не на года, —
Этот голос — тонкий волос, —
Лопнет раз и навсегда!

Уж как наше село
И не то еще снесло!
*
Петя Долгий в сельсовете —
Как Господь на небеси, —
Хорошо бы эти Пети
Долго жили на Руси!

Ну а в наше село
Гузенкова занесло.
*
Больно Федька загордился,
Больно требовательным стал:
Ангел с неба появился —
Он и ангела прогнал!

Ходит в наше село
Ангел редко, как назло!
*
Эй, кому бока намяли?
Кто там ходит без рогов?
Мотякова обломали, —
Стал комолый Мотяков!

Так бежал через село —
Потерял аж два кило!
*
Без людей да без получки
До чего, Фомич, дойдешь?!
Так и знай — дойдешь до ручки,
С горя горькую запьешь!

Знает наше село,
Что с такими-то было!
*
Настрадался в одиночку,
Закрутился блудный сын, —
То ль судьбе он влепит точку
То ль судьба — в лопатки клин.

Что ни делал — как назло,
Завертело, замело.
*
Колос вырос из побега
Всем невзгодам супротив.
Он промыкался, побегал —
И вернулся в коллектив.

Уж как наше село
Снова члена обрело!
*
Хватит роги ломать, как коровам,
Перевинчивать, перегибать, —
А не то, Гузенков с Мотяковым,
Мы покажем вам кузькину мать!

Банька по-черному

Копи!
Ладно, мысли свои вздорные
копи!
Топи!
Ладно, баню мне по-черному
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но — вопи!..
Топи!
Только баню мне как хочешь
натопи.

Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Не спи!
Где рубаху мне по пояс
добыла?!
Топи!
Ох, сегодня я отмоюсь
добела!
Кропи!
В бане стены закопченные
кропи!
Топи!
Слышишь, баню мне по-черному
топи!

Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Кричи!
Загнан в угол зельем, словно
гончей — лось.
Молчи!
У меня уже похмелье
кончилось.
Терпи!
Ты ж сама по дури
продала меня!
Топи!
Чтоб я чист был, как щенок,
к исходу дня!

Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

Купи!
Хоть кого-то из охранников
купи!
Топи!
Слышишь, баню ты мне раненько
топи!
Вопи!
Все равно меня утопишь,
но — вопи!..
Топи!
Эту баню мне как хочешь,
но — топи!

Ох, сегодня я отмоюсь,
эх, освоюсь!
Но сомневаюсь,
что отмоюсь!

x x x

Отпишите мне в Сибирь, я — в Сибири!
Лоб стеною прошиби в этом мире!
Отпишите мне письмо до зарплаты,
Чтоб прочесть его я смог до питья-то.

У меня теперь режим номер первый —
Хоть убей, хоть завяжи! — очень скверный.
У меня теперь дела ох в упадке, —
То ли пепел, то ль зола, все в порядке.

Не ходите вы ко мне, это мало,
Мне достаточно вполне персонала.
Напишите мне письмо по-правдивей,
Чтоб я снова стал с умом, нерадивей.

Мне дадут с утра яйцо, даже всмятку,
Не поят меня винцом за десятку,
Есть дают одно дерьмо — для диеты…
Напишите ж мне письмо не про это.

x x x

Ядовит и зол, ну, словно кобра, я, —
У меня больничный режим.
Сделай-ка такое дело доброе, —
Нервы мне мои перевяжи.

У меня ужасная компания —
Кресло, телефон и туалет…
Это же такое испытание,
Мука… и другого слова нет.

Загнан я, как кабаны, как гончей лось,
И терплю, и мучаюсь во сне.
У меня похмелие не кончилось, —
У меня похмелие вдвойне.

У меня похмелье от сознания,
Будто я так много пропустил…
Это же моральное страдание!
Вынести его не хватит сил.

Так что ты уж сделай дело доброе,
Так что ты уж сделай что-нибудь.
А не то — воткну себе под ребра я
Нож — и все, и будет кончен путь!

x x x

Отпустите мне грехи
мои тяжкие,
Хоть родился у реки
и в рубашке я!
Отпустите мою глотку,
друзья мои, —
Ей еще и выпить водку,
песни спеть свои.

Други, — во тебе на! —
что вы знаете,
Вы, как псы кабана,
загоняете…

Только на рассвете кабаны
Очень шибко лютые —
Хуже привокзальной шпаны
И сродни с Малютою.

Отпустите ж мне вихры
мои прелые,
Не ломайте руки вы
мои белые,
Не хлещите вы по горлу,
друзья мои, —
Вам потом тащить покорно
из ямы их!

Други, — вот тебе на!
Руки белые,
Снова словно у пацана,
загорелые…

Вот тебе и ночи, и вихры
Вашего напарника, —
Не имел смолы и махры,
Даже накомарника.

Вот поэтому и сдох,
весь изжаленный,
Вот поэтому и вздох
был печальный…
Не давите вы мне горло,
мои голеньки,
Горло смерзло, горло сперло.
Мы — покойники.

Други, — вот тебе на!
То вы знаете —
Мародерами меня
раскопаете.

Знаю я ту вьюгу зимы
Очень шибко лютую!
Жалко, что промерзнете вы, —
В саван вас укутаю.

x x x

В голове моей тучи безумных идей —
Нет на свете преград для талантов! —
Я под брюхом привыкших теснить лошадей
Миновал верховых лейтенантов.

Разъярилась толпа, напрягалась толпа,
Нарывалась толпа на заслоны, —
И тогда становилась толпа «на попа»,
Извергая проклятья и стоны.

Столько было в тот миг в моем взгляде на мир
Безотчетной, отчаянной прыти,
Что, гарцуя на сером коне, командир
Удивленно сказал: «Пропустите!»

Дома я раздражителен, резок и груб.
Домочадцы б мои поразились,
Увидав, как я плакал, взобравшись на круп…
Контролеры — и те прослезились.

…Он, растрогавшись, поднял коня на дыбы,
Волево упираясь на стремя,
Я пожал ему ногу, как руку судьбы…
Ах, живем мы в прекрасное время!

Серый конь мне прощально хвостом помахал,
Я пошел — предо мной расступились,
Ну а мой командир на концерт поскакал
Музыканта с фамилией Гилельс.

Я свободное место легко отыскал
После вялой незлой перебранки:
Все! Не сгонят! Не то что, когда посещал
Пресловутый театр на Таганке.

Вот сплоченность то где, вот уж где коллектив,
Вот отдача где и напряженье!..
Все болеют за нас — никого супротив:
Монолит без симптомов броженья!

…Меня можно спокойно от дел отстранить,
Робок я перед сильными, каюсь, —
Но нельзя меня силою остановить,
Когда я на футбол прорываюсь!

x x x

Не заманишь меня на эстрадный концерт,
Ни на западный фильм о ковбоях:
Матч финальный на первенство СССР —
Нам сегодня болеть за обоих!

Так прошу: не будите меня поутру —
Не проснусь по гудку и сирене, —
Я болею давно, а сегодня — помру
На Центральной спортивной арене.

Буду я помирать — вы снесите меня
До агонии и до конвульсий
Через западный сектор, потом на коня —
И несите до паузы в пульсе.

Но прошу: не будите меня на ветру —
Не проснусь как Джульетта на сцене, —
Все равно я сегодня возьму и умру
На Центральной спортивной арене.

Пронесите меня, чтоб никто ни гугу:
Кто-то умер — ну что ж, все в порядке, —
Закопайте меня вы в центральном кругу,
Или нет — во вратарской площадке!

…Да, лежу я в центральном кругу на лугу,
Шлю проклятья Виленеву Пашке, —
Но зато — по мне все футболисты бегут,
Словно раньше по телу мурашки.

Вижу я все развитие быстрых атак,
Уличаю голкипера в фальши, —
Вижу все — и теперь не кричу как дурак:
Мол, на мыло судью или дальше…

Так прошу: не будите меня поутру,
Глубже чем на полметра не ройте, —
А не то я вторичною смертью помру —
Будто дважды погибший на фронте.

Вратарь

Льву Яшину

Да, сегодня я в ударе, не иначе —
Надрываются в восторге москвичи, —
Я спокойно прерываю передачи
И вытаскиваю мертвые мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает —
Репортеры тучею кишат у тех ворот.
Лишь один упрямо за моей спиной скучает —
Он сегодня славно отдохнет!

Извиняюсь,
вот мне бьют головой…
Я касаюсь —
подают угловой.
Бьет десятый — дело в том,
Что своим «сухим листом»
Размочить он может счет нулевой.

Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят, —
Хоть десятый его ловко завернул.
У меня давно такие не проходят!..
Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся — слышу голос из-за фотокамер:
"Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.
Что тебе — ну лишний раз потрогать мяч руками, —
Ну, а я бы снял красивый гол".

Я хотел его послать —
не пришлось:
Еле-еле мяч достать
удалось.
Но едва успел привстать,
Слышу снова: "Вот, опять!
Все б ловить тебе, хватать — не дал снять!"

"Я, товарищ дорогой, все понимаю,
Но культурно вас прошу: пойдите прочь!
Да, вам лучше, если хуже я играю,
Но поверьте — я не в силах вам помочь".

Вот летит девятый номер с пушечным ударом —
Репортер бормочет: "Слушай, дай ему забить!
Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…" —
Чуть не плачет парень. Как мне быть?!

"Это все-таки футбол, —
говорю. —
Нож по сердцу — каждый гол
вратарю".
"Да я ж тебе как вратарю
Лучший снимок подарю, —
Пропусти — а я отблагодарю!"

Гнусь как ветка от напора репортера,
Неуверенно иду на перехват…
Попрошу-ка потихонечку партнеров,
Чтоб они ему разбили аппарат.

Ну а он все ноет: "Это ж, друг, бесчеловечно —
Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, —
Это лишь момент, а фотография — навечно.
А ну не шевелись, потяни!"

Пятый номер в двадцать два —
заменит,
Не бежит он, а едва
семенит.
В правый угол мяч, звеня, —
Значит, в левый от меня, —
Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра,
Так что я не мог поделать ничего…
Снимок дома у меня — два на три метра —
Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,
Ведь теперь я думаю, когда беру мячи:
Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! —
Стыд меня терзает, хоть кричи.

Искуситель змей, палач!
Как мне жить?!
Так и тянет каждый мяч
пропустить.
Я весь матч боролся с собой —
Видно, жребий мой такой…
Так, спокойно — подают угловой…

Марафон

Я бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя, мне пить нельзя,
Мне спать нельзя — ни крошки.

А может, я гулять хочу
У Гурьева Тимошки, —
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.

А гвинеец Сэм Брук
Обошел меня на круг, —
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм — друг!
Сэм — наш гвинейский друг!"

Друг гвинеец так и прет —
Все больше отставание, —
Ну, я надеюсь, что придет
Второе мне дыхание.

Третее за ним ищу,
Четвертое дыханье, —
Ну, я на пятом сокращу
С гвинейцем расстоянье!

Тоже мне — хороший друг, —
Обошел меня на круг!
А вчера все вокруг
Говорили: "Сэм — друг!
Сэм — наш гвинейский друг!"

Гвоздь программы — марафон,
А градусов — все тридцать, —
Но к жаре привыкший он —
Вот он и мастерится.

Я поглядел бы на него,
Когда бы — минус тридцать!
Ну, а теперь — достань его, —
Осталось — материться!

Тоже мне — хороший друг, —
Обошел на третий круг!
Нужен мне такой друг, —
Как его — забыл… Сэм Брук!
Сэм — наш гвинейский Брут!

Песенка про прыгуна в длину

Что случилось, почему кричат?
Почему мой тренер завопил?
Просто — восемь сорок результат, —
Правда, за черту переступил.

Ох, приходится до дна ее испить —
Чашу с ядом вместо кубка я беру, —
Стоит только за черту переступить —
Превращаюсь в человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?
Почему соперник завопил?
Просто — ровно восемь шестьдесят, —
Правда, за черту переступил.

Что же делать мне, как быть, кого винить —
Если мне черта совсем не по нутру?
Видно негру мне придется уступить
Этот титул человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?
Стадион в единстве завопил…
Восемь девяносто, говорят, —
Правда, за черту переступил.

Посоветуйте, вы все, ну как мне быть?
Так и есть, что негр титул мой забрал.
Если б ту черту да к черту отменить —
Я б Америку догнал и перегнал!

Что случилось, почему молчат?
Комментатор даже приуныл.
Восемь пять — который раз подряд, —
Значит — за черту не заступил.

x x x

Я теперь в дураках — не уйти мне с земли —
Мне поставила суша капканы:
Не заметивши сходней, на берег сошли —
И навечно — мои капитаны.

И теперь в моих песнях сплошные нули,
В них все больше прорехи и раны:
Из своих кителей капитанских ушли,
Как из кожи, мои капитаны.

Мне теперь не выйти в море
И не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!

Капитаны мне скажут: «Давай не скули!»
Ну а я не скулю — волком вою:
Вы ж не просто с собой мои песни везли —
Вы везли мою душу с собою.

Вас встречали в порту толпы верных друзей,
И я с вами делил ваши лавры, —
Мне казалось, я тоже сходил с кораблей
В эти Токио, Гамбурги, Гавры…

Вам теперь не выйти в море,
Мне не встретить их в порту.
Ах, мой вечный санаторий —
Как оскомина во рту!

Я надеюсь, что море сильней площадей
И прочнее домов из бетона,
Море лучший колдун, чем земной чародей, —
И я встречу вас из Лиссабона.

Я механиков вижу во сне, шкиперов —
Вижу я, что не бесятся с жира, —
Капитаны по сходням идут с танкеров,
С сухогрузов, да и с «пассажиров»…

Нет, я снова выйду в море
Или встречу их в порту, —
К черту вечный санаторий
И оскомину во рту!

x x x

Я несла свою Беду
по весеннему по льду, —
Обломился лед — душа оборвалася —
Камнем под воду пошла, —
а Беда — хоть тяжела,
А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня
ищет по свету меня, —
Слухи ходят — вместе с ней — с Кривотолками.
А что я не умерла —
знала голая ветла
И еще — перепела с перепелками.

Кто ж из них сказал ему,
господину моему, —
Только — выдали меня, проболталися, —
И, от страсти сам не свой,
он отправился за мной,
Ну а с ним — Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал —
обнял, на руки поднял, —
Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.
Но остаться он не мог —
был всего один денек, —
А Беда — на вечный срок задержалася…

x x x

"Я б тоже согласился на полет,
Чтоб приобресть блага по возвращеньи! —
Так кто-то говорил, — Да им везет!.."
Так что ж он скажет о таком везенье?

Корабль «Союз» и станция «Салют»,
И Смерть в конце, и Реквием — в итоге…
«СССР» — да, так передают
Четыре буквы — смысл их дороги.

И если Он — живет на небеси,
И кто-то вдруг поднял у входа полог
Его шатра. Быть может, он взбесил
Всевышнего.
Кто б ни был — космонавт или астролог…

Для скорби в этом мире нет границ,
Ах, если б им не быть для ликованья!
И безгранична скорбь всех стран и лиц, —
И это — дань всемирного признанья…

x x x

Жизнь оборвет мою водитель-ротозей.
Мой труп из морга не востребует никто.
Возьмут мой череп в краеведческий музей,
Скелет пойдет на домино или лото.

Ну все, решил — попью чайку, да и помру:
Невмоготу свою никчемность превозмочь.
Нет, лучше пусть все будет поутру,
А то — лежи, пока не хватятся — всю ночь.

В музее будут объегоривать народ,
Хотя народу это, в общем, все равно.
Мне глаз указкою проткнет экскурсовод
И скажет: «Вот недостающее звено».

Иль в виде фишек принесут меня на сквер,
Перетряхнут, перевернут наоборот,
И, сделав «рыбу», может быть, пенсионер
Меня впервые добрым словом помянет.

Я шел по жизни, как обычный пешеход,
Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…
Кто говорит, что уважал меня — тот врет.
Одна… себя не уважающая пьянь.

x x x

Целуя знамя в пропыленный шелк
И выплюнув в отчаянье протезы,
Фельдмаршал звал: "Вперед, мой славный полк!
Презрейте смерть, мои головорезы!"

И смятыми знаменами горды,
Воспламенены талантливою речью, —
Расталкивая спины и зады,
Они стремились в первые ряды —
И первыми ложились под картечью.

Хитрец — и тот, который не был смел, —
Не пожелав платить такую цену,
Полз в задний ряд — но там не уцелел:
Его свои же брали на прицел —
И в спину убивали за измену.

Сегодня каждый третий — без сапог,
Но после битвы — заживут, как крезы, —
Прекрасный полк, надежный, верный полк —
Отборные в полку головорезы!

А третьи средь битвы и беды
Старались сохранить и грудь и спину, —
Не выходя ни в первые ряды,
Ни в задние, — но как из-за еды,
Дрались за золотую середину.

Они напишут толстые труды
И будут гибнуть в рамах, на картине, —
Те, что не вышли в первые ряды,
Но не были и сзади — и горды,
Что честно прозябали в середине.

Уже трубач без почестей умолк,
Не слышно меди, тише звон железа, —
Разбит и смят надежный, верный полк,
В котором сплошь одни головорезы.

Но нет, им честь знамен не запятнать,
Дышал фельдмаршал весело и ровно, —
Чтоб их в глазах потомков оправдать,
Он молвил: "Кто-то должен умирать —
А кто-то должен выжить, — безусловно!"

Пусть нет звезды тусклее, чем у них, —
Уверенно дотянут до кончины —
Скрываясь за отчаянных и злых
Последний ряд оставив для других —
Умеренные люди середины.

В грязь втоптаны знамена, смятый шелк,
Фельдмаршальские жезлы и протезы.
Ах, славный полк!.. Да был ли славный полк,
В котором сплошь одни головорезы?!

x x x

Если все — и спасенье в ноже,
И хирург с колпаком, —
Лучше, чтоб это было уже,
Чем сейчас и потом.

x x x

Дурацкий сон, как кистенем,
Избил нещадно.
Невнятно выглядел я в нем
И неприглядно.

Во сне я лгал и предавал,
И льстил легко я…
А я и не подозревал
В себе такое.

Еще сжимал я кулаки
И бил с натугой,
Но мягкой кистию руки,
А не упругой.

Тускнело сновиденье, но
Опять являлось.
Смыкал я веки, и оно
Возобновлялось.

Я не шагал, а семенил
На ровном брусе,
Ни разу ногу не сменил, —
Трусил и трусил.

Я перед сильным лебезил,
Пред злобным гнулся.
И сам себе я мерзок был,
Но не проснулся.

Да это бред — я свой же стон
Слыхал сквозь дрему,
Но это мне приснился сон,
А не другому.

Очнулся я и разобрал
Обрывок стона.
И с болью веки разодрал,
Но облегченно.

И сон повис на потолке
И распластался.
Сон в руку ли? И вот в руке
Вопрос остался.

Я вымыл руки — он в спине
Холодной дрожью.
Что было правдою во сне,
Что было ложью?

Коль это сновиденье — мне
Еще везенье.
Но если было мне во сне
Ясновиденье?

Сон — отраженье мыслей дня?
Нет, быть не может!
Но вспомню — и всего меня
Перекорежит.

А после скажут: "Он вполне
Все знал и ведал!"
Мне будет мерзко, как во сне
В котором предал.

Или — в костер?.. Вдруг нет во мне
Шагнуть к костру сил! —
Мне будет стыдно как во сне,
В котором струсил.

Но скажут мне: "Пой в унисон!
Жми что есть духу!"
И я пойму: вот это сон,
Который в руку.

Мои похороны, или Страшный сон очень смелого человека

Сон мне снится — вот те на:
Гроб среди квартиры,
На мои похорона
Съехались вампиры, —

Стали речи говорить —
Все про долголетие, —
Кровь сосать решили погодить:
Вкусное — на третие.

В гроб вогнали кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал, и всовывал, —
И плотно утрамбовывал, —
Сопел с натуги, сплевывал
И желтый клык высовывал.

Очень бойкий упырек
Стукнул по колену,
Подогнал — и под шумок
Надкусил мне вену.

А умудренный кровосос
Встал у изголовья
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровье.

И почетный караул
Для приличия всплакнул, —
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию:
А если кто пронзит артерию —
Мне это сна грозит потерею.

Погодите, спрячьте крюк!
Да куда же, черт, вы!
Я же слышу, что вокруг, —
Значит, я не мертвый.

Яду капнули в вино,
Ну а мы набросились, —
Опоить меня хотели, но
Опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал, —
В самом деле дуба дал, —
Ну а на меня — как рвотное
То зелье приворотное:
Здоровье у меня добротное,
И закусил отраву плотно я.

Так почему же я лежу,
Дурака валяю, —
Ну почему, к примеру, не заржу —
Их не напугаю?!

Я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою —
Мне бы взять пошевелиться, но
Глупостей не делаю.

Безопасный как червяк,
Я лежу, а вурдалак
Со стаканом носится —
Сейчас наверняка набросится, —
Еще один на шею косится —
Ну, гад, он у меня допросится!

Кровожадно вопия,
Высунули жалы —
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.

Погодите — сам налью, —
Знаю, знаю — вкусная!..
Ну нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные!

А сам — и мышцы не напряг
И не попытался сжать кулак, —
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много меньше подвергается
И много больше сохраняется.

Вот мурашки по спине
Смертные крадутся…
А всего делов-то мне
Было, что — проснуться!

…Что, сказать, чего боюсь
(А сновиденья — тянутся)?
Да того, что я проснусь —
А они останутся!..

x x x

Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица.
А память как колодец глубока.
Попробуй заглянуть: наверняка
Лицо — и то неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно
Может только беспристрастный суд.
Осторожно с прошлым, осторожно…
Не разбейте глиняный сосуд.

Иногда как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

Одни его лениво ворошат,
Другие неохотно вспоминают,
А третьи даже помнить не хотят, —
И прошлое лежит, как старый клад,
Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы
Стрелки — указатели пути.
Очень просто в прошлом заблудиться
И назад дороги не найти.

До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

С налета не вини — повремени!
Есть у людей на все свои причины.
Не скрыть, а позабыть хотят они:
Ведь в толще лет еще лежат в тени
Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться
Лучше без ошибок, потому
Что на минном поле ошибаться…
Нет! Не удавалось никому.

До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

Один толчок — и стрелки побегут,
А нервы у людей не из каната,
И будет взрыв, и перетрется жгут…
Но, может, мину вовремя найдут
И извлекут до взрыва детонатор.

Спит земля, врачует раны снами,
Но еще находят мины в ней…
Нужно брать их чистыми руками
И взрывать подальше от людей.

До сих пор как-то вдруг вспоминается
Из войны пара фраз —
Например, что сапер ошибается
Только раз.

x x x

Давно, в эпоху мрачного язычества,
Огонь горел исправно, без помех,
А ныне, в век сплошного электричества,
Шабашник — самый главный человек.

Нам внушают про проводку,
А нам слышится — про водку,
Нам толкуют про тройник,
А мы слышим: «…На троих!»

У нас теперь и опыт есть, и знание,
За нами невозможно доглядеть —
Нарочно можем сделать замыкание,
Чтоб без работы долго не сидеть.

И мы — необходимая инстанция, —
Нужны, как выключателя щелчок.
Вам кажется — шалит электростанция,
А это мы поставили «жучок».

Шабаш — электро наш нарубит дров еще,
С ним вместе — дружный смежный шабаш-газ.
«Шабашник» — унизительное прозвище,
Но что-то не обходятся без нас.

x x x

Может быть, моряком по призванию
Был поэт Руставели Шота…
По швартовому расписанию
Занимает команда места.

Кто-то подал строителям мудрый совет —
Создавать поэтический флот.
И теперь Руставели — не просто поэт,
«Руставели» — большой теплоход.

А поэта бы уболтало бы,