Высоцкий Владимир Семенович. Сочинения

Что снова под Берлином еще на целый год:
Ему без этих немцев своих забот хватает, —
Хотя бы воевали, а то — наоборот…
 
 
Майор сентиментален — не выдержали нервы:
Жена ведь провожала, — я с нею говорил.
Майор сказал мне после: "Сейчас не сорок первый,
А я — поверишь, парень! — как снова пережил".
 

x x x

 
При всякой погоде —
Раз надо, так надо —
Мы в море уходим
Не на день, не на два.
 
 
А на суше — ромашка и клевер,
А на суше — поля залило, —
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
 
 
Не заходим мы в порты —
Раз надо, так надо, —
Не увидишь Босфор ты,
Не увидишь Канады.
 
 
Море бурное режет наш сейнер,
И подчас без земли тяжело, —
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
 
 
По дому скучаешь —
Не надо, не надо, —
Зачем уплываешь
Не на день, не на два!
 
 
Ведь на суше — ромашка и клевер,
Ведь на суше — поля залило…
Но и птицы летят на Север,
Если им надоест тепло.
 

Прощание

 
Корабли постоят — и ложатся на курс, —
Но они возвращаются сквозь непогоды…
Не пройдет и полгода — и я появлюсь, —
Чтобы снова уйти на полгода.
 
 
Возвращаются все — кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все — кроме тех, кто нужней, —
Я не верю судьбе, а себе — еще меньше.
 
 
Но мне хочется верить, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в делах —
Я, конечно, спою — не пройдет и полгода.
 
 
Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в мечтах, —
Я, конечно, спою — не пройдет и полгода.
 

x x x

 
Быть может, о нем не узнают в стране,
И не споют в хоралах, —
Он брал производные даже во сне,
И сдачу считал в интегралах.
 
 
Но теория вероятности —
Вещь коварная, как США.
У него одни неприятности,
А приятностей — ни шиша!
 

Песня о сентиментальном боксере

 
Удар, удар… Еще удар…
Опять удар — и вот
Борис Буткеев (Краснодар)
Проводит апперкот.
 
 
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел…
Вот апперкот — я на полу
И мне нехорошо!
 
 
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
 
 
При счете семь я все лежу —
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу —
И мне идут очки.
 
 
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу, —
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
 
 
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша!
 
 
В трибунах свист, в трибунах вой:
«Ату его, он трус!»
Буткеев лезет в ближний бой —
А я к канатам жмусь.
 
 
Но он пролез — он сибиряк,
Настырные они, —
И я сказал ему: "Чудак!
Устал ведь — отдохни!"
 
 
Но он не услышал — он думал, дыша:
Что жить хорошо, и жизнь хороша.
 
 
А он все бьет — здоровый, черт! —
Я вижу — быть беде.
Ведь бокс не драка — это спорт
Отважных и т. д.
 
 
Вот он ударил — раз, два, три —
И… сам лишился сил, —
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
 
 
Лежал он и думал, что жизнь хороша,
Кому хороша, а кому — ни шиша!
 

x x x

 
Проходят годы, прожитые всеми,
Но не у всех один и тот же срок.
Когда сказал: а вот, мол, в наше время, —
То это значит, что подвел итог.
 
 
Вот! В наше время все было не так —
По другим дорогам мы ходили.
В наше время все было не так —
Мы другие слова говорили…
В наше время все было не так.
 
 
Мы не всегда чем старше, тем мудрее,
Но почему-то — сразу не поймешь —
Мы часто вспоминаем наше время,
Когда ругаем нашу молодежь.
 
 
Да! В наше время все было не так —
По другим дорогам мы ходили.
В наше время все было не так —
Мы другие слова говорили…
В наше время все было не так.
 
 
Конечно, неизбежно повторенье.
Но сетуя на тех, кто слишком юн,
И часто говоря: «Вот в наше время…»
Мы вспоминаем молодость свою.
 
 
Нет! В наше время все было и так —
Мы по тем же дорогам ходили.
В наше время бывало и так —
Мы и те же слова говорили…
В наше время бывало и так.
 

Гитара

 
Один музыкант объяснил мне пространно,
Что будто гитара свой век отжила, —
Заменят гитару электроорганы,
Элекророяль и электропила…
 
 
Гитара опять
Не хочет молчать —
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
 
 
Я слышал вчера — кто-то пел на бульваре:
Был голос уверен, был голос красив, —
Но кажется мне — надоело гитаре
Звенеть под его залихватский мотив.
 
 
И все же опять
Не хочет молчать —
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
 
 
Электророяль мне, конечно, не пара —
Другие появятся с песней другой, —
Но кажется мне — не уйдем мы с гитарой
В заслуженный и нежеланный покой.
 
 
Гитара опять
Не хочет молчать —
Поет ночами лунными,
Как в юность мою,
Своими семью
Серебряными струнами!..
 

x x x

 
Здравствуйте,
Наши добрые зрители,
Наши строгие критики!
Вы увидите фильм
Про последнего самого жулика.
 
 
Жулики —
Это люди нечестные, —
Они делают пакости,
И за это их держат в домах,
Называемых тюрьмами.
 
 
Тюрьмы —
Это крепкие здания,
Окна, двери — с решетками, —
Лучше только смотреть,
Лучше только смотреть на них.
 
 
Этот фильм —
Не напутствие юношам,
А тем более девушкам, —
Это,
Это просто игра,
Вот такая игра.
 
 
Жулики
Иногда нам встречаются, —
Правда, реже значительно,
Реже, чем при царе
Или, скажем, в Америке.
 
 
Этот фильм
Не считайте решением:
Все в нем — шутка и вымысел, —
Это,
Это просто игра,
Вот такая игра.
 

x x x

 
Здесь сидел ты, Валет,
Тебе счастия нет,
Тебе карта всегда не в цвет.
Наши общие дни
Ты в душе сохрани
И за карты меня извини!
 
 
На воле теперь вы меня забываете,
Вы порасползлись все по семьям в дома, —
Мои товарищи, по старой памяти,
Я с вами веду разговор по душам.
 

О вкусах не спорят

 
О вкусах не спорят: есть тысяча мнений —
Я этот закон на себе испытал, —
Ведь даже Эйнштейн, физический гений,
Весьма относительно все понимал.
 
 
Оделся по моде, как требует век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
 
 
Вот уж действительно
Все относительно, —
Все-все, все.
 
 
Набедренный пояс из шкуры пантеры, —
О да, неприлично, согласен, ей-ей,
Но так одевались все до нашей эры,
А до нашей эры — им было видней.
 
 
Оделся по моде как в каменный век, —
Вы скажете сами:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
 
 
Вот уж действительно
Все относительно, —
Все-все, все.
 
 
Оденусь как рыцарь и после турнира —
Знакомые вряд ли узнают меня, —
И крикну, как Ричард я в драме Шекспира:
«Коня мне! Полцарства даю за коня!»
 
 
Но вот усмехнется и скажет сквозь смех
Ценитель упрямый:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
 
 
Вот уж действительно
Все относительно, —
Все-все, все.
 
 
Вот трость, канотье — я из нэпа, — похоже?
Не надо оваций — к чему лишний шум!
Ах, в этом костюме узнали, — ну что же,
Тогда я одену последний костюм.
 
 
Долой канотье, вместо тросточки — стек, —
И шепчутся дамы:
«Да это же просто другой человек!»
А я — тот же самый.
 
 
Вот уж действительно
Все относительно, —
Все-все, все.
 

x x x

 
Прошлое остается только здесь — в музее древностей,
Люди постепенно привыкают к чудесам,
Время наступает такое, что каждому — по потребности…
А у меня потребность — все вернуть по адресам.
 
 
Вот она, собственность разных людей.
Вещи, как вы сохранились?
Я эту собственность сделал своей —
Но времена изменились.
 
 
Хватит гоняться за мной по пятам,
Мрачное напоминание!
Хватит с меня — ты останешься там,
В этой приятной компании.
 
 
Ты приходил, чтобы сбить с меня спесь,
Шел к своей цели упрямо…
Я ухожу, ты останешься здесь:
Место твое среди хлама.
 

x x x

 
Вот что:
Жизнь прекрасна, товарищи,
И она удивительно,
И она коротка, —
Это самое-самое главное.
 
 
Этого
В фильме прямо не сказано, —
Может, вы не заметили
И решили, что не было
Самого-самого главного?
 
 
Может быть,
В самом деле и не было, —
Было только желание, —
Значит,
Значит, это для вас
Будет в следующий раз.
 
 
И вот что:
Человек человечеству —
Друг, товарищ и брат у нас,
Друг, товарищ и брат, —
Это самое-самое главное.
 
 
Труд нас
Должен облагораживать, —
Он из всех из нас делает
Настоящих людей, —
Это самое-самое главное.
 
 
Правда вот,
В фильме этого не было —
Было только желание, —
Значит,
Значит, это для вас
Будет в следующий раз.
 
 
Мир наш —
Колыбель человечества,
Но не век находиться нам
В колыбели своей, —
Циолковский сказал еще.
 
 
Скоро
Даже звезды далекие
Человечество сделает
Достояньем людей, —
Это самое-самое главное.
 
 
Этого
В фильме прямо не сказано —
Было только желание, —
Значит,
Значит, это для вас
Будет в следующий раз.
 

x x x

 
Каждому хочется малость погреться —
Будь ты хоть гомо, хоть тля, —
В космосе шастали как-то пришельцы —
Вдруг впереди Земля,
 
 
Наша родная Земля!
 
 
Быть может, окончился ихний бензин,
А может, заглохнул мотор, —
Но навстречу им вышел какой-то кретин
И затеял отчаянный спор…
 
 
Нет бы — раскошелиться,
И накормить пришельца…
Нет бы — раскошелиться,
А он — ни мычит, ни телится!
 
 
Не важно что пришельцы
Не ели черный хлеб, —
Но в их тщедушном тельце —
Огромный интеллект.
 
 
И мозгу у пришельцев —
Килограмм примерно шесть, —
Ну, а у наших предков —
Только челюсти и шерсть.
 
 
Нет бы — раскошелиться,
И накормить пришельца…
Нет бы — раскошелиться,
А он — ни мычит, ни телится!
 
 
Обидно за предков!
 

Песня космических негодяев

 
Вы мне не поверите и просто не поймете:
В космосе страшней, чем даже в дантовском аду, —
По пространству-времени мы прем на звездолете,
Как с горы на собственном заду.
 
 
Но от Земли до Беты — восемь ден,
Ну а до планеты Эпсилон —
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска — ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А вокруг — космическая тьма.
 
 
На земле читали в фантастических романах
Про возможность встречи с иноземным существом, —
Мы на Земле забыли десять заповедей рваных,
Нам все встречи с ближним нипочем!
 
 
Но от Земли до Беты — восемь ден,
Ну а до планеты Эпсилон —
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска — ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А вокруг — космическая тьма.
 
 
Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых,
От дурных болезней и от бешеных зверей, —
Нам плевать из космоса на взрывы всех сверхновых —
На Земле бывало веселей!
 
 
Но от Земли до Беты — восемь ден,
Ну а до планеты Эпсилон —
Не считаем мы, чтоб не сойти с ума.
Вечность и тоска — ох, влипли как!
Наизусть читаем Киплинга,
А вокруг — космическая тьма.
 
 
Прежнего, земного не увидим небосклона,
Если верить россказням ученых чудаков, —
То, когда вернемся мы, по всем по их законам
На Земле пройдет семьсот веков!
 
 
То-то есть смеяться отчего:
На Земле бояться нечего —
На Земле нет больше тюрем и дворцов.
На Бога уповали бедного,
Но теперь узнали: нет его —
Ныне, присно и во век веков!
 

В далеком созвездии Тау Кита

 
В далеком созвездии Тау Кита
Все стало для нас непонятно, —
Сигнал посылаем: «Вы что это там?» —
А нас посылают обратно.
 
 
На Тау Ките
Живут в тесноте —
Живут, между прочим, по-разному —
Товарищи наши по разуму.
 
 
Вот, двигаясь по световому лучу
Без помощи, но при посредстве,
Я к Тау Кита этой самой лечу,
Чтоб с ней разобраться на месте.
 
 
На Тау Кита
Чегой-то не так —
Там таукитайская братия
Свихнулась, — по нашим понятиям.
 
 
Покамест я в анабиозе лежу,
Те таукитяне буянят, —
Все реже я с ними на связь выхожу:
Уж очень они хулиганят.
 
 
У таукитов
В алфавите слов —
Немного, и строй — буржуазный,
И юмор у них — безобразный.
 
 
Корабль посадил я как собственный зад,
Слегка покривив отражатель.
Я крикнул по-таукитянски: «Виват!» —
Что значит по-нашему — «Здрасьте!».
 
 
У таукитян
Вся внешность — обман, —
Тут с ними нельзя состязаться:
То явятся, то растворятся…
 
 
Мне таукитянин — как вам папуас, —
Мне вкратце об них намекнули.
Я крикнул: «Галактике стыдно за вас!» —
В ответ они чем-то мигнули.
 
 
На Тау Ките
Условья не те:
Тут нет атмосферы, тут душно, —
Но таукитяне радушны.
 
 
В запале я крикнул им: мать вашу, мол!..
Но кибернетический гид мой
Настолько буквально меня перевел,
Что мне за себя стало стыдно.
 
 
Но таукиты —
Такие скоты —
Наверно, успели набраться:
То явятся, то растворятся…
 
 
"Вы, братья по полу, — кричу, — мужики!
Ну что…" — тут мой голос сорвался, —
Я таукитянку схватил за грудки:
«А ну, — говорю, — признавайся!..»
 
 
Она мне: «Уйди!» —
Мол, мы впереди —
Не хочем с мужчинами знаться, —
А будем теперь почковаться!
 
 
Не помню, как поднял я свой звездолет, —
Лечу в настроенье питейном:
Земля ведь ушла лет на триста вперед,
По гнусной теории Эйнштейна!
 
 
Что, если и там,
Как на Тау Кита,
Ужасно повысилось знанье, —
Что, если и там — почкованье?!
 

x x x

 
А люди все роптали и роптали,
А люди справедливости хотят:
"Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!"
 
 
Им объяснили, чтобы не ругаться:
"Мы просим вас, уйдите, дорогие!
Те, кто едят — ведь это иностранцы,
А вы, прошу прощенья, кто такие?"
 
 
Но люди все роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
"Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади нас, уже едят!"
 
 
Им снова объяснил администратор:
"Я вас прошу, уйдите, дорогие!
Те, кто едят, — ведь это ж делегаты,
А вы, прошу прощенья, кто такие?"
 
 
А люди все роптали и роптали,
Но люди справедливости хотят:
"Мы в очереди первыми стояли, —
А те, кто сзади, нас уже едят…"
 

Песня о друге

 
Если друг
оказался вдруг
И не друг, и не враг,
а так;
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош, —
Парня в горы тяни —
рискни! —
Не бросай одного
его:
Пусть он в связке в одной
с тобой —
Там поймешь, кто такой.
 
 
Если парень в горах —
не ах,
Если сразу раскис
и вниз,
Шаг ступил на ледник —
и сник,
Оступился — и в крик, —
Значит, рядом с тобой —
чужой,
Ты его не брани —
гони.
Вверх таких не берут
и тут
Про таких не поют.
 
 
Если ж он не скулил,
не ныл,
Пусть он хмур был и зол,
но шел.
А когда ты упал
со скал,
Он стонал,
но держал;
Если шел он с тобой
как в бой,
На вершине стоял — хмельной, —
Значит, как на себя самого
Положись на него!
 

Здесь вам не равнина

 
Здесь вам не равнина, здесь климат иной —
Идут лавины одна за одной.
И здесь за камнепадом ревет камнепад, —
И можно свернуть, обрыв обогнуть, —
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа!
 
 
Кто здесь не бывал, кто не рисковал —
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес:
Внизу не встретишь, как не тянись,
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
 
 
Нет алых роз и траурных лент,
И не похож на монумент
Тот камень, что покой тебе подарил, —
Как Вечным огнем, сверкает днем
Вершина изумрудным льдом —
Которую ты так и не покорил.
 
 
И пусть говорят, да, пусть говорят,
Но — нет, никто не гибнет зря!
Так лучше — чем от водки и от простуд.
Другие придут, сменив уют
На риск и непомерный труд, —
Пройдут тобой не пройденный маршрут.
 
 
Отвесные стены… А ну — не зевай!
Ты здесь на везение не уповай —
В горах не надежны ни камень, ни лед, ни скала, —
Надеемся только на крепость рук,
На руки друга и вбитый крюк —
И молимся, чтобы страховка не подвела.
 
 
Мы рубим ступени… Ни шагу назад!
И от напряженья колени дрожат,
И сердце готово к вершине бежать из груди.
Весь мир на ладони — ты счастлив и нем
И только немного завидуешь тем,
Другим — у которых вершина еще впереди.
 

Военная песня

 
Мерцал закат, как сталь клинка.
Свою добычу смерть считала.
Бой будет завтра, а пока
Взвод зарывался в облака
И уходил по перевалу.
 
 
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
 
 
А до войны — вот этот склон
Немецкий парень брал с тобою,
Он падал вниз, но был спасен, —
А вот теперь, быть может, он
Свой автомат готовит к бою.
 
 
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
 
 
Ты снова здесь, ты собран весь —
Ты ждешь заветного сигнала.
А парень тот — он тоже здесь.
Среди стрелков из «Эдельвейс», —
Их надо сбросить с перевала!
 
 
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
Взвод лезет вверх, а у реки —
Тот, с кем ходил ты раньше в паре.
Мы ждем атаки до тоски,
А вот альпийские стрелки
Сегодня что-то не в ударе…
 
 
Отставить разговоры!
Вперед и вверх, а там…
Ведь это наши горы —
Они помогут нам!
 

Скалолазка

 
Я спросил тебя: "Зачем идете в горы вы? —
А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой, —
Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…"
Рассмеялась ты — и взяла с собой.
 
 
И с тех пор ты стала близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя, —
Первый раз меня из пропасти вытаскивая,
Улыбалась ты, скалолазка моя!
 
 
А потом за эти проклятые трещины,
Когда ужин твой я нахваливал,
Получил я две короткие затрещины —
Но не обиделся, а приговаривал:
 
 
"Ох, какая же ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!.."
Каждый раз меня по трещинам выискивая,
Ты бранила меня, альпинистка моя!
 
 
А потом на каждом нашем восхождении —
Но почему ты ко мне недоверчивая?! —
Страховала ты меня с наслаждением,
Альпинистка моя, гуттаперчевая!
 
 
Ох, какая ты не близкая, не ласковая,
Альпинистка моя, скалолазка моя!
Каждый раз меня из пропасти вытаскивая,
Ты учила меня, скалолазка моя.
 
 
За тобой тянулся из последней силы я —
До тебя уже мне рукой подать, —
Вот долезу и скажу: «Довольно, милая!»
Тут сорвался вниз, но успел сказать:
 
 
"Ох, какая ты близкая и ласковая,
Альпинистка моя, скалоласковая!.."
Мы теперь одной веревкой связаны —
Стали оба мы скалолазами!
 

Прощание с горами

 
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы — просто некуда деться! —
И спускаемся вниз с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце.
 
 
Так оставьте ненужные споры —
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.
 
 
Кто захочет в беде оставаться один,
Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?!
Но спускаемся мы с покоренных вершин, —
Что же делать — и боги спускались на землю.
 
 
Так оставьте ненужные споры —
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал.
 
 
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас — и зовут нас остаться! —
Но спускаемся мы — кто на год, кто совсем, —
Потому что всегда мы должны возвращаться.
 
 
Так оставьте ненужные споры —
Я себе уже все доказал:
Лучше гор могут быть только горы,
На которых никто не бывал!
 

x x x

 
Свои обиды каждый человек —
Проходит время — и забывает.
А моя печаль — как вечный снег:
Не тает, не тает.
 
 
Не тает она и летом
В полуденный зной, —
И знаю я: печаль-тоску мне эту
Век носить с собой.
 

Она была в Париже

   Л. Лужиной

 
Наверно, я погиб: глаза закрою — вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом —
Куда мне до нее — она была в Париже,
И я вчера узнал — не только в нем одном!
 
 
Какие песни пел я ей про Север дальний! —
Я думал: вот чуть-чуть — и будем мы на ты, —
Но я напрасно пел о полосе нейтральной —
Ей глубоко плевать, какие там цветы.
 
 
Я спел тогда еще — я думал, это ближе —
«Про счетчик», «Про того, кто раньше с нею был»…
Но что ей до меня — она была в Париже, —
Ей сам Марсель Марсо чевой-то говорил!
 
 
Я бросил свой завод, хоть, в общем, был не вправе, —
Засел за словари на совесть и на страх…
Но что ей оттого — она уже в Варшаве, —
Мы снова говорим на разных языках…
 
 
Приедет — я скажу по-польски: "Прошу пани,
Прими таким, как есть, не буду больше петь…"
Но что ей до меня — она уже в Иране, —
Я понял: мне за ней, конечно, не успеть!
 
 
Она сегодня здесь, а завтра будет в Осле, —
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..
Кто раньше с нею был, и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они — я лучше пережду!
 

x x x

 
Возле города Пекина
Ходят-бродят хунвейбины,
И старинные картины
Ищут-рыщут хунвейбины, —
И не то чтоб хунвейбины
Любят статуи, картины:
Вместо статуй будут урны
«Революции культурной».
 
 
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, —
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
 
 
Вот придумал им забаву
Ихний вождь товарищ Мао:
Не ходите, дети, в школу,
Приходите бить крамолу!
И не то чтоб эти детки
Были вовсе — малолетки, —
Изрубили эти детки
Очень многих на котлетки!
 
 
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, —
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
 
 
Вот немного посидели,
А теперь похулиганим —
Что-то тихо, в самом деле, —
Думал Мао с Ляо Бянем, —
Чем еще уконтрапупишь
Мировую атмосферу:
Вот еще покажем крупный кукиш
СэШэА и эСэСэРу!
 
 
И ведь главное, знаю отлично я,
Как они произносятся, —
Но чтой-то весьма неприличное
На язык ко мне просится:
Хун-вей-бины…
 

Про дикого вепря

 
В королевстве, где все тихо и складно,
Где ни войн, ни катаклизмов, ни бурь,
Появился дикий вепрь огромадный —
То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.
 
 
Сам король страдал желудком и астмой,
Только кашлем сильный страх наводил, —
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.
 
 
И король тотчас издал три декрета:
"Зверя надо одолеть наконец!
Вот кто отчается на это, на это,
Тот принцессу поведет под венец".
 
 
А в отчаявшемся том государстве —
Как войдешь, так прямо наискосок —
В бесшабашной жил тоске и гусарстве
Бывший лучший, но опальный стрелок.
 
 
На полу лежали люди и шкуры,
Пели песни, пили меды — и тут
Протрубили во дворце трубадуры,
Хвать стрелка — и во дворец волокут.
 
 
И король ему прокашлял: "Не буду
Я читать тебе морали, юнец, —
Но если завтра победишь чуду-юду,
То принцессу поведешь под венец".
 
 
А стрелок: "Да это что за награда?!
Мне бы — выкатить портвейна бадью!"
Мол, принцессу мне и даром не надо, —
Чуду-юду я и так победю!
 
 
А король: "Возьмешь принцессу — и точка!
А не то тебя раз-два — и в тюрьму!
Ведь это все-же королевская дочка!.."
А стрелок: «Ну хоть убей — не возьму!»
 
 
И пока король с ним так препирался,
Съел уже почти всех женщин и кур
И возле самого дворца ошивался
Этот самый то ли бык, то ли тур.
 
 
Делать нечего — портвейн он отспорил, —
Чуду-юду уложил — и убег…
Вот так принцессу с королем опозорил
Бывший лучший, но опальный стрелок.
 

Парус. Песня беспокойства

 
А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
 
 
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
 
 
Даже в дозоре
Можешь не встретить врага.
Это не горе —
Если болит нога.
Петли дверные
Многим скрипят, многим поют:
Кто вы такие?
Здесь вас не ждут!
 
 
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!
 
 
Многие лета —
Тем, кто поет во сне!
Все части света
Могут лежать на дне,
Все континенты
Могут гореть в огне, —
Только все это —
Не по мне!
 
 
Парус! Порвали парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!