Страница:
Вот и Капитан. Лежит. Дышит?
Григорий падает ему на грудь, слушает редкие удары сердца. Пульс замедлен, дыхание затруднено, температура понижена… Посттравматический шок и большая потеря крови.
– Сейчас ты у нас танцевать будешь, – обещает Григорий «пациенту».
Ему трудно оставаться на месте. Энергия судорогами пробегает по телу, скручивает мышцы. Дёргаются не только руки, ноги, лицо – на какое-то время каждая фибрилла опорно-двигательной системы получила свою, независимую от его воли жизнь. Наверное, со стороны выглядело отвратительно.
Он попытался засунуть веточки живосила Капитану в рот. Получилось. Но тот не реагировал.
Тогда Григорий пережевал веточки сам, а из получившейся массы выдавил ядовито-алые капли, которыми обильно смочил губы Капитану. На этот раз «эффект» не заставил себя ждать: минуты не прошло, как раненый громко застонал. Григорий продолжил свою терапию: наскоро пережевывал в кашицу побеги живосила и просто прикладывал пасту к изуродованной ноге. Когда вся рана была покрыта расползающейся массой, он разорвал в лоскуты остатки своего свитера и тщательно перевязал ногу Капитану.
Через несколько минут тело Капитана выгнулось дугой, он закричал. Потом ещё и ещё раз. Крики становились всё громче, хотя казалось, что громче уже кричать невозможно…
Тогда Григорий метнулся к почти высохшим веткам-щупальцам сарды, которые он – подумать только! – шесть часов назад стряхивал со своей спины. Шесть часов назад он ещё был цивилизованным человеком…
Выбрав самую зелёную ветку, он вернулся к воющему от боли Капитану и осторожно приложил одну из иголок к его запястью. Капитан почти сразу обмяк, крики перешли в тяжёлые стоны, потом прекратились и они. Григорий подождал ещё несколько минут, пока не убедился, что Капитан и в самом деле уснул. Только тогда он разобрал лохмотья изодранной куртки, нашёл документы и переложил их в задний карман брюк. Затем легко забросил Капитана себе на плечи, определил направление по компасу и побежал к деревне.
– Чего изволите? – подлетела Настя.
– Лопату можно? – попросил Григорий. – Лучше штыковую. На длинном черенке.
– Лопату? – с недоумением протянула девушка. – Не знаю. Лопат мы не подаём.
Григорий заметил, как постепенно установилась тишина. Пост тоже умолк.
– Мне нужна лопата, мужики, – сделав шаг к залу, громко сказал Григорий.
– Эй, парень, – крикнул кто-то из-за столов. – На тебе, похоже, батник Грыця.
– Хочешь взять себе? – насмешливо переспросил Григорий и поспешил вернуться к теме: – Помощи не нужно, сам справлюсь. Но руками копать – дело последнее. Одолжите лопату. Утром отдам.
– Это за ночь ты машину откопать думаешь?
– Ставлю свой автобус против вашей лопаты, – твёрдо ответил Григорий.
– Ого!
– Ну и хохмач!
– Так, мужики, вы как хотите, а я за лопатой побежал…
– Да, раз такое дело, я свою тоже принесу…
Были ещё комментарии, были насмешки, кто-то даже похлопал по плечу: «Молодец, знай наших!» Злобы не было. Не было ни настороженности, ни неприязни.
Что изменилось, Григорий не знал. Только он больше не был чужим. И чужаком для этих людей не был. Та же самая официантка, что вчера пренебрежительно метала перед ним на стол посуду, поднесла огромную кружку чёрного, дымящегося кофе и бутерброды.
– Спасибо, – благодарно пробормотал Григорий.
Не присаживаясь, он съел бутерброды, выпил кофе и огляделся: народу в корчме заметно убавилось.
– Вот, – как-то несмело сказала Настя. – Лопату вам принесли.
За его спиной, у входа, стояла огромная лопата: полуметровой длины штык, черенок – с руку толщиной и выше его роста.
– Да, – с удовлетворением сказал Григорий. – Вот эта в самый раз.
Легко подхватив шанцевого монстра, он вышел в ночь.
Но ночи за порогом не было: по периметру будущих раскопок кто-то разместил яркие фонари, здесь расставляли тачки, там вбивали колышки, размечая будущий пандус…
– А ну, расступитесь, мужики, – зычно окликнул суетившуюся публику Григорий. – «Ща» я вам тут накопаю! «Ща» вы посмотрите, как мы у себя в России копать умеем… только осторожней с тачками, чтоб, не дай боже, под руку кто не попал…
Он подошёл к темнеющему прямоугольнику, свободному от травы, и покачал головой: отверстия в грунте не было. По всему выходило, что Грыць сперва залез в автобус, чтобы забрать документы, а потом… получалось, что рой медведок – всё-таки его рук дело? Как бы там ни было, Капитан сейчас отсыпается у добрых людей, открывших ночью дверь незнакомцу с раненым товарищем на плечах.
А ему, Григорию, копать и копать!
Он примерился и сильным, уверенным движением вогнал лопату в грунт. «Не спешить! – приказал он себе. – Теперь главное – не сломать черенок…»
Один из милиционеров вышел к дороге и жезлом небрежно ткнул в сторону приближавшегося Григория, потом уверенно показал на обочину.
«Как будто и так непонятно, – вздохнул Григорий. – Или он думает, что я своим сараем БТР перееду?»
Выезжать на обочину Григорий не стал, остановил машину посреди дороги, но двигатель не заглушил, только открыл окно со своей стороны.
Инспектор приблизился, вытянулся на носки и заглянул в салон.
– А что такой пустой?
– Не успевают грузить, – с привычным сожалением ответил Григорий. – Движение – всё, конечная цель – ничто.
Он уже заглянул в бардачок – в портмоне только паспорт и деньги, порылся в нише над магнитолой, ощупал кармашек козырька – документов не было.
– Водительское удостоверение и техпаспорт, пожалуйста, – будто почувствовав его растущее смятение, потребовал инспектор.
Григорий увидел, как неспешно начали подтягиваться бойцы с автоматами, окружая автобус.
– И пропуск в карантинную зону не забудь, – уже совсем другим тоном сказал инспектор, отступая на шаг от машины. – С отметкой о въезде…
Григорий в панике ещё раз прошёлся по кругу: портмоне, ниша, козырек. Пусто.
– Отставить, старшина, – ба! Знакомый голос! – Это ко мне с передачей. Отбой, мужики. Назад, на лавочки, сухую колбасу спиртом протирать.
Капитан! Знакомый плащ, долговязая фигура…
– Ну, здравствуй, Григорий.
– Здравия желаю, товарищ капитан.
– Смотри, как машину отмыл! Ни за что не скажешь, что только утром откопал, – Капитан подошёл вплотную и знакомо постучал по двери ногтем указательного пальца.
– Мужики помогли.
– Что там у тебя? – спросил Капитан, кивнув в сторону открытого бардачка.
Григорий спокойно продемонстрировал прозрачный кулёк с россыпью таблеток: ранитидин, но-шпа, флакон алмагеля…
– Давай-ка этот мусор сюда, – приказал Капитан.
Григорий передал ему кулёк.
– Здоровья теперь у тебя не на одну – на три жизни хватит, – сказал Капитан. – Помнится, ты ещё штык у меня одалживал…
Григорий вернул Капитану нож в пластиковых ножнах и сказал:
– Ещё рубашка…
– Себе оставь, – отмахнулся Капитан. – Не ехать же тебе голым. А вот ещё подарок, – он сунул Григорию конверт. – Мой личный вклад в фармакологию соседей. Рискнёшь или нет, решать, конечно, тебе. Но всё-таки подумай, дело не только в деньгах. В ближайшую неделю твоя кровь может спасти уйму народа.
– Отпускаешь, Капитан?
– Отпускаю, – просто ответил Грыць.
– А что так? – не удержался Григорий. – Как же устав? Присяга?
– Э! – махнул он рукой. – Совесть важнее присяги. Ты, главное, поскорее забудь, как я выгляжу…
– Спасибо, – тепло поблагодарил Григорий.
– На здоровье, – насмешливо ответил Грыць.
Он отошёл от автобуса, обернулся к БТРу и махнул рукой:
– Освободить проход. Кто только вас, чертей, парковаться учит!
БТР, плюнув струей сизого дыма, завёлся и отъехал.
Григорий тронул машину и, едва сдерживаясь, чтоб не надавить со всей дури на акселератор, медленно, даже вальяжно проехал мимо блокпоста.
В правое зеркало он успел увидеть, как Капитан небрежно бросил кулек с лекарствами в урну для мусора, потом БТР вернулся на место, привычно разрезав ленту дороги на два лоскута: куда можно, а куда нельзя.
Григорий разогнался до сотни и только тогда открыл конверт. Чья-то визитка – телефон, адрес, имя, отчество и справка о пребывании в карантинной зоне. Дата выбытия – сегодняшнее число, витиеватая подпись, штамп Чернобыльского спецгарнизона…
– Ладно! – сказал он вслух. – До Москвы десять часов лёту, не считая таможни. Есть время подумать…
И тут он рассмеялся: документы! Как он мог забыть! Он же сам положил их в задний карман брюк!
Григорий переключился на нейтралку, упёрся ногами в пол, приподнялся и ощупал задний карман.
Ну конечно! Вот они – родные!
Он бережно переложил документы в кармашек козырька и погладил его рукой. Ну вот. Теперь можно ехать! И жить… долго.
Запах удачи
Григорий падает ему на грудь, слушает редкие удары сердца. Пульс замедлен, дыхание затруднено, температура понижена… Посттравматический шок и большая потеря крови.
– Сейчас ты у нас танцевать будешь, – обещает Григорий «пациенту».
Ему трудно оставаться на месте. Энергия судорогами пробегает по телу, скручивает мышцы. Дёргаются не только руки, ноги, лицо – на какое-то время каждая фибрилла опорно-двигательной системы получила свою, независимую от его воли жизнь. Наверное, со стороны выглядело отвратительно.
Он попытался засунуть веточки живосила Капитану в рот. Получилось. Но тот не реагировал.
Тогда Григорий пережевал веточки сам, а из получившейся массы выдавил ядовито-алые капли, которыми обильно смочил губы Капитану. На этот раз «эффект» не заставил себя ждать: минуты не прошло, как раненый громко застонал. Григорий продолжил свою терапию: наскоро пережевывал в кашицу побеги живосила и просто прикладывал пасту к изуродованной ноге. Когда вся рана была покрыта расползающейся массой, он разорвал в лоскуты остатки своего свитера и тщательно перевязал ногу Капитану.
Через несколько минут тело Капитана выгнулось дугой, он закричал. Потом ещё и ещё раз. Крики становились всё громче, хотя казалось, что громче уже кричать невозможно…
Тогда Григорий метнулся к почти высохшим веткам-щупальцам сарды, которые он – подумать только! – шесть часов назад стряхивал со своей спины. Шесть часов назад он ещё был цивилизованным человеком…
Выбрав самую зелёную ветку, он вернулся к воющему от боли Капитану и осторожно приложил одну из иголок к его запястью. Капитан почти сразу обмяк, крики перешли в тяжёлые стоны, потом прекратились и они. Григорий подождал ещё несколько минут, пока не убедился, что Капитан и в самом деле уснул. Только тогда он разобрал лохмотья изодранной куртки, нашёл документы и переложил их в задний карман брюк. Затем легко забросил Капитана себе на плечи, определил направление по компасу и побежал к деревне.
* * *
В корчме за истекшие сутки ничего не изменилось. Тот же сиреневый полумрак; сизый с жёлтыми разводами дым под потолком. Те же лица. И даже Пост был на месте, настойчиво толкуя о своём, о важном, глухой, равнодушной пустоте перед собой.– Чего изволите? – подлетела Настя.
– Лопату можно? – попросил Григорий. – Лучше штыковую. На длинном черенке.
– Лопату? – с недоумением протянула девушка. – Не знаю. Лопат мы не подаём.
Григорий заметил, как постепенно установилась тишина. Пост тоже умолк.
– Мне нужна лопата, мужики, – сделав шаг к залу, громко сказал Григорий.
– Эй, парень, – крикнул кто-то из-за столов. – На тебе, похоже, батник Грыця.
– Хочешь взять себе? – насмешливо переспросил Григорий и поспешил вернуться к теме: – Помощи не нужно, сам справлюсь. Но руками копать – дело последнее. Одолжите лопату. Утром отдам.
– Это за ночь ты машину откопать думаешь?
– Ставлю свой автобус против вашей лопаты, – твёрдо ответил Григорий.
– Ого!
– Ну и хохмач!
– Так, мужики, вы как хотите, а я за лопатой побежал…
– Да, раз такое дело, я свою тоже принесу…
Были ещё комментарии, были насмешки, кто-то даже похлопал по плечу: «Молодец, знай наших!» Злобы не было. Не было ни настороженности, ни неприязни.
Что изменилось, Григорий не знал. Только он больше не был чужим. И чужаком для этих людей не был. Та же самая официантка, что вчера пренебрежительно метала перед ним на стол посуду, поднесла огромную кружку чёрного, дымящегося кофе и бутерброды.
– Спасибо, – благодарно пробормотал Григорий.
Не присаживаясь, он съел бутерброды, выпил кофе и огляделся: народу в корчме заметно убавилось.
– Вот, – как-то несмело сказала Настя. – Лопату вам принесли.
За его спиной, у входа, стояла огромная лопата: полуметровой длины штык, черенок – с руку толщиной и выше его роста.
– Да, – с удовлетворением сказал Григорий. – Вот эта в самый раз.
Легко подхватив шанцевого монстра, он вышел в ночь.
Но ночи за порогом не было: по периметру будущих раскопок кто-то разместил яркие фонари, здесь расставляли тачки, там вбивали колышки, размечая будущий пандус…
– А ну, расступитесь, мужики, – зычно окликнул суетившуюся публику Григорий. – «Ща» я вам тут накопаю! «Ща» вы посмотрите, как мы у себя в России копать умеем… только осторожней с тачками, чтоб, не дай боже, под руку кто не попал…
Он подошёл к темнеющему прямоугольнику, свободному от травы, и покачал головой: отверстия в грунте не было. По всему выходило, что Грыць сперва залез в автобус, чтобы забрать документы, а потом… получалось, что рой медведок – всё-таки его рук дело? Как бы там ни было, Капитан сейчас отсыпается у добрых людей, открывших ночью дверь незнакомцу с раненым товарищем на плечах.
А ему, Григорию, копать и копать!
Он примерился и сильным, уверенным движением вогнал лопату в грунт. «Не спешить! – приказал он себе. – Теперь главное – не сломать черенок…»
* * *
Подъезжая к блокпосту, Григорий сбавил скорость до рекомендуемых сорока и почему-то совсем не удивился, увидев зелёный БТР поперёк дороги, группу солдат и милицейскую машину с включённой мигалкой.Один из милиционеров вышел к дороге и жезлом небрежно ткнул в сторону приближавшегося Григория, потом уверенно показал на обочину.
«Как будто и так непонятно, – вздохнул Григорий. – Или он думает, что я своим сараем БТР перееду?»
Выезжать на обочину Григорий не стал, остановил машину посреди дороги, но двигатель не заглушил, только открыл окно со своей стороны.
Инспектор приблизился, вытянулся на носки и заглянул в салон.
– А что такой пустой?
– Не успевают грузить, – с привычным сожалением ответил Григорий. – Движение – всё, конечная цель – ничто.
Он уже заглянул в бардачок – в портмоне только паспорт и деньги, порылся в нише над магнитолой, ощупал кармашек козырька – документов не было.
– Водительское удостоверение и техпаспорт, пожалуйста, – будто почувствовав его растущее смятение, потребовал инспектор.
Григорий увидел, как неспешно начали подтягиваться бойцы с автоматами, окружая автобус.
– И пропуск в карантинную зону не забудь, – уже совсем другим тоном сказал инспектор, отступая на шаг от машины. – С отметкой о въезде…
Григорий в панике ещё раз прошёлся по кругу: портмоне, ниша, козырек. Пусто.
– Отставить, старшина, – ба! Знакомый голос! – Это ко мне с передачей. Отбой, мужики. Назад, на лавочки, сухую колбасу спиртом протирать.
Капитан! Знакомый плащ, долговязая фигура…
– Ну, здравствуй, Григорий.
– Здравия желаю, товарищ капитан.
– Смотри, как машину отмыл! Ни за что не скажешь, что только утром откопал, – Капитан подошёл вплотную и знакомо постучал по двери ногтем указательного пальца.
– Мужики помогли.
– Что там у тебя? – спросил Капитан, кивнув в сторону открытого бардачка.
Григорий спокойно продемонстрировал прозрачный кулёк с россыпью таблеток: ранитидин, но-шпа, флакон алмагеля…
– Давай-ка этот мусор сюда, – приказал Капитан.
Григорий передал ему кулёк.
– Здоровья теперь у тебя не на одну – на три жизни хватит, – сказал Капитан. – Помнится, ты ещё штык у меня одалживал…
Григорий вернул Капитану нож в пластиковых ножнах и сказал:
– Ещё рубашка…
– Себе оставь, – отмахнулся Капитан. – Не ехать же тебе голым. А вот ещё подарок, – он сунул Григорию конверт. – Мой личный вклад в фармакологию соседей. Рискнёшь или нет, решать, конечно, тебе. Но всё-таки подумай, дело не только в деньгах. В ближайшую неделю твоя кровь может спасти уйму народа.
– Отпускаешь, Капитан?
– Отпускаю, – просто ответил Грыць.
– А что так? – не удержался Григорий. – Как же устав? Присяга?
– Э! – махнул он рукой. – Совесть важнее присяги. Ты, главное, поскорее забудь, как я выгляжу…
– Спасибо, – тепло поблагодарил Григорий.
– На здоровье, – насмешливо ответил Грыць.
Он отошёл от автобуса, обернулся к БТРу и махнул рукой:
– Освободить проход. Кто только вас, чертей, парковаться учит!
БТР, плюнув струей сизого дыма, завёлся и отъехал.
Григорий тронул машину и, едва сдерживаясь, чтоб не надавить со всей дури на акселератор, медленно, даже вальяжно проехал мимо блокпоста.
В правое зеркало он успел увидеть, как Капитан небрежно бросил кулек с лекарствами в урну для мусора, потом БТР вернулся на место, привычно разрезав ленту дороги на два лоскута: куда можно, а куда нельзя.
Григорий разогнался до сотни и только тогда открыл конверт. Чья-то визитка – телефон, адрес, имя, отчество и справка о пребывании в карантинной зоне. Дата выбытия – сегодняшнее число, витиеватая подпись, штамп Чернобыльского спецгарнизона…
– Ладно! – сказал он вслух. – До Москвы десять часов лёту, не считая таможни. Есть время подумать…
И тут он рассмеялся: документы! Как он мог забыть! Он же сам положил их в задний карман брюк!
Григорий переключился на нейтралку, упёрся ногами в пол, приподнялся и ощупал задний карман.
Ну конечно! Вот они – родные!
Он бережно переложил документы в кармашек козырька и погладил его рукой. Ну вот. Теперь можно ехать! И жить… долго.
Запах удачи
Сигнал общего сбора я услышал в колодце охладителя третьего реактора.
Услышал и удивился. Общий сбор – это «тревога». А для тревожных сигналов наше дельце слишком тщательно продумано. Как и любое другое. В команде я уже не первый год. Знаю, о чём говорю. «Смерть ошибкам»! – известный девиз капитана. Наверное, поэтому мы зовём его Смошем. Впрочем, в судовой роли написано то же самое – Капитан Смошенко. Любить не обязывает, но за неуважение может убить.
В порядке исполнения девиза.
Вторым после Смоша в нашей команде числится Вит. Он же Виталий – электрик Божьей милостью. Хотя подружка его, Василиса, сестра Смоша, другого мнения: пьяница, бабник и разгильдяй. Только неправда это. Работает Вит всегда трезвым. И какой же он «разгильдяй»? Самый дисциплинированный человек в экипаже: в порту захода всегда тормозит у ближайшей ночлежки и до самого старта бороды своей оттуда не показывает. Пока мы с Тунгой за час до вылета за ним не придём, с места не трогается. Склад стеклотары под кроватью и недовольная оплатой девушка – не в счёт: собирается он быстро и по первому зову.
В том смысле, что никогда не упирается, когда я на плече отношу его на корабль.
Вот только вчера был чем-то недоволен. Дёргался и всё порывался куда-то идти. Тунге даже пришлось ему на башке чего-то придавить. Мануальная терапия, о! А после этого давления – как отрезало. Даже посапывал. Дитя звёзд…
Кстати, о Тунге – Роман Кабиров. Хвастает, что тунгус: рожа плоская, нос картофелинкой, хитрый прищур близоруких глаз. Только кажется мне, что никакой он не «тунгус», а обычный китаёза: низенький, плотный и очень крепкий. Особенно по части медицины и двигателя. Собственно, кабы не он, вряд ли мы куда-то полетели. Очень, знаете ли, вряд ли…
Ну и, чтобы вас уже со всеми познакомить, коротко о себе: Ян, фанат чистоты и порядка, ответственный за корпус и всё, что не имеет отношения к навигации и локомоции: от камбуза до гальюнов. Всегда на подхвате: маршал кисточки и краски. Чтобы, значит, кишки корабельные услаждали взор, не шумели и не пахли.
Ян – это моё настоящее имя. Без всяких сокращений, намёков на пристрастия или происхождение. Так что в экипаже – самый уважаемый человек. Ко мне всегда обращаются только по полному имени: «Ян, какого чёрта в сортире воняет?» «Ян, когда жрать будем?» «Ян, коллектор охлаждения в пятом отсеке плачет…»
И вроде взрослые люди, а простых вещей не понимают: какой «стол», такой и «стул». Дайте денег на свежие продукты, и вонять не будете. А на слёзы трубопроводов пенять и вовсе несправедливо. Лохань-то наша – не заводская сборка: ни документов, ни страховки, ни регистрации. Что называется: до первого инспектора. Но это никого не беспокоит. Потому что такой план.
Корабль мы два года из утиля собирали. Сами. Отсюда и уверенность, что в узлах и механизмах электронные стукачи-шпионы не прячутся. Те самые, что всякому встречному докладывают, откуда и с чем судно пожаловало. Поэтому из всей банды кустом-пиплов опасаемся только эмпатов, которые душу топчут, не снимая обуви, на предмет сепарации агнцев от волчар. Ложь в момент просекают. Ну а после них уже полиция дознаёт, если твоя сказка – ложь, то на что намекает?
И сколько за такой намёк Уголовным кодексом предусмотрено.
Только зря я это. Не к добру… Едва половину перегона осилили, час назад на торможение развернулись, а я уже о таможне. Гиблая примета. Но мне можно. Поскольку – псих. Нет. Справки у меня нет. Это я сам себе такой диагноз поставил. Мне проще себя упрекать в скудоумии, чем Создателя. Не хочу верить, что наш мир изначально дурдомом задумывался. Понимаете?
Но о вере – после. «Тревога» всё-таки…
А вот и кают-компания. И все уже в сборе: Смош, Тунга, бородач Вит. Я – последний. Ещё бы: кораблик маленький, а путь долгий. Что неудивительно, если соотнести мои габариты с диаметром колодца, из которого пришлось срочно выбираться. А причину переполоха с порога вижу – не Вит это. Хоть и бородач. Рост, одежонка, бородёнка… всё как у Вита, а сам витопод постарше нашего электрика лет на двести будет. Как же это мы перепутали?
Смош револьвер на дедушку направил, но смотрит на нас с Романом. Странный такой взгляд: кают-компания – тридцать кубов, ни литром больше. От меня до Тунги метра три. Считай, по углам рассредоточились, а Смош как-то на нас двоих смотреть ухитряется.
Нехорошо смотрит. Строго. Зло.
– Вы кого принесли, биндюжное племя?
– Э… – сказал Роман.
Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.
– Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? – гнёт своё Капитан. – Кто это такой?
На этих словах дедушка встрепенулся:
– Ничехираниус, ювелир, – сказал он, горделиво приосаниваясь – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…
Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:
– Сызрань Кохонсио, – он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. – А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…
– Делириум тременс, – пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.
Только я и без перевода вижу, что «белочка». Теперь вопрос – чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…
Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:
– Документы есть?
– А как же?! – приветливо улыбнулся дед. – Сызрань, подай документы…
Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.
– Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…
– Наши сердца наполнены страхом и тревогой, – пожаловался дедушка. – Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…
Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об «изнурительном жаре тиглей», об «ослепительном сиянии голубых солнц», о «тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза»…
– Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…
Капитан, отчаявшись справиться с тугим узлом, положил пакет на стол, достал нож и перерезал шнурок. Его самоуправство было замечено:
– Осторожней, господа, эти документы помнят Империю! Времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли его достойно оценить…
Он продолжал тихо тошнить за нашими спинами что-то о филигранном литье и тонкой чеканке, а мы склонились над ворохом ветоши, и вправду напоминающей документы имперских времён: лицензия на ювелирные работы, диплом об окончании академии искусств, свидетельства, грамоты…
– Я ещё раз спрашиваю, как он оказался у нас на борту?
На этот раз Смош на нас не смотрел. Но легче от этого вопрос не становился.
– Да все вы есть как один бродяга! – закричал Роман. – Я ваще плохо вижу: борода его? Роба, пьяный… За борт – и концы в вакуум.
– Ян?
Я не стал юлить. Я не тунгус.
– Хрен его знает, товарищ командир. Только дедушку за борт нельзя, не по-божески.
– Как скажешь, – сказал Смош, тронутый моей искренностью. – Ладно. Что Господь послал, шлюзовать не будем. Запри старика в изоляторе и возвращайся. Обсудим. Дело серьёзное.
Разумеется, я с места не двинулся. Только подумал, хорошо бы ещё уточнить, куда именно Господь дедушку «послал»? Сбывались мои худшие опасения относительно своего места в жизни…
– Ах да! – смекнул капитан. Я и говорю: в экстремальной ситуации он очень быстро соображает. – У нас же нет изолятора…
Смош глянул мне в лицо. Лишь на мгновение я перехватил его взгляд, но как-то сразу прочувствовал, что у него на уме.
И про расход топлива понял, что если вернёмся за Витом на Трясунию, то лететь за золотом будет не на чем. И обещания Вита припомнились, что любая налаженная им схема будет готова к эксплуатации вечно, пока какой-нибудь идиот не надумает её включить…
– Ладно. Летим с этим, Нич…хер… как его там?
– Анус, – угодливо подсказал Роман.
Подлиза тунгусская!
– Ничехираниус, ювелир, – встрепенулся дедушка. – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики: Сызрань Кохонсио…
Мы ещё раз глянули на пустое кресло в углу кают-компании.
– А там Юрий, – кивнул на дверь Смош. – И твой трюм ломится сокровищами…
– Верно, – благодушно согласился ювелир. – Долгие годы кропотливой работы, знаете ли. Бесценный дар по приемлемой цене…
– Верните его в каюту Вита, – распорядился Смош. – И дай старику успокаивающее, Тунга. Чтоб не шлялся по коридорам. Пусть спит. Я ведь со страху его едва не пристрелил…
На вечер я приготовил лобио, благо фасоли и томата было в избытке. Шипчандлер божился, что консервы изготовлены в этом столетии, но я не верил. Потому был удивлён отсутствием жалоб, а что добавки не просили, воспринял как должное.
Дед рассказывал о кризисе творчества и катастрофе жизненного пути. Ювелира с его двумя учениками ограбили неподалеку от Трясунии, куда они направлялись на ежегодную ярмарку украшений. В портовой ночлежке оказался случайно: «добрые самаряне подбросили до цивилизации, заплатили за неделю постоя и убыли по своим неотложным делам». В этом месте его рассказа мы переглянулись, подумав об одном, – не исключено, что «добрыми самарянами» были те самые разбойники, которые отобрали у него судно. А навели на ювелира его же ученики. Запросто! Мало показалось, вот и подставили учителя…
Но старику мы ничего не сказали. Не хотели его расстраивать.
Роман задремал рядом со своей тарелкой. Я осторожно, чтоб его не разбудить, привёл в порядок стол и вымыл посуду. Потом собрал консервы к завтраку, который мне предстояло готовить на утро, и отправился к себе в кубрик.
«Завтра уже будем на Златии, – думал я, вытягиваясь на койке. – А оттуда прямая дорога или в богачи, или в тюремную камеру. Забавно: удовольствие разное, а направление одно».
Игра стоила топлива. Судите сами: платиновые острова в океане жидкого золота.
Эльдорадо открыли десять лет назад. Биржевые люди сложили «два и два» и планету немедленно закрыли на карантин: истребители-перехватчики, автоматы-убийцы, минные поля на побережье и спутники-невидимки, готовые поднять тревогу при малейших признаках человека на поверхности. Ещё бы: только начни промышленную разработку золота, и ценовой эквивалент цивилизации пойдёт по цене застывшего кефира.
Так что я не обижаюсь. Понимаю, не маленький: золота в чужих карманах мало не бывает.
Златия, небольшая, но чертовски тяжёлая планетка, находилась в опасной близости от звезды и быстро крутилась вокруг своей оси. Собственно, на её суточном вращении и основывался план капитана. Приливные силы гнали волну в океане расплавленного золота до пяти сотен метров высотой.
Вот и вся идея, никаких посадок и пряток с карантинной службой. Заходим на дневную сторону, пристраиваемся к приливной волне и снимаем «пенку» волшебного коктейля: брызги, отделяясь от волны, немедленно «замерзают», становясь лёгкой добычей нашего трала. Всё зависит только от тренировки и слаженности работы команды. За этим нас и понесло на Трясунию: регулярные «моретрясения» и низкие температуры прекрасно моделировали «замерзание» пены золотой волны Златии. Два месяца мы отрабатывали сбор льда с гребней цунами, готовясь к полёту на дневную сторону золотой планеты. Что и говорить – тошниловка…
Эх! Думаете, нам не хотелось опустить трубу в расплавленное золото? И качать, качать… качать до вздутия. До треска трюмных шпангоутов. До сферического опузыривания оболочки…
Но такое удовольствие требовало стационарного оборудования. А это значило высадку на поверхность, температура которой больше тысячи градусов.
Это другая стоимость затратной части.
И другие «игры» с карантином.
Они, знаете ли, могут и стрельнуть. И, частенько, попадают… да.
Наверное, я уже засыпал. Потому что ясно видел ослепительный, огромный диск светила в пепельной дымке оловянных облаков. Тяжёлый гребень гигантской волны роняет бархатную пену из червонного золота в сияющую багровым бездну. Безбашенный серфер Смош ведёт судно перед самым валом, чуть ниже его бурлящей вершины. Роман следит за горизонтальным положением сборника, в который сыпется золотой град. Вит направляет поток «градин» к оранжевому зеву печи, и уже оттуда пудовые маслянисто-жёлтые бруски поступают на склад.
Дальше моя работа: уложить, распихать, закрепить… чтобы озолотить каждый литр нашего трюма. Ответственная работа! Ведь «улов» своей тяжестью может разнести наш кораблик на куски…
Только тревожен мой сон.
Вит?
Он же остался на Трясунии!
Кто станет вместо него к печи?
Посмотреть на лицо Смоша я не мог – был занят в трюме. Но что-то мне подсказывало, что Капитан был не очень доволен: теперь мы не могли выделить золото из расплава и не надеялись на «плотную» загрузку трюма.
Работал я в магнитных башмаках. Так что стоял на ногах достаточно твёрдо. Палуба играла в салки с потолком, кажется, проигрывала, но я не обращал на их баловство внимания. И без этого голова болела.
Раструб нагнетателя отрыгивал золотую семечку. Я натягивал на штуцер пятилитровые пакеты, плотно крепил их за горловину, а потом, по наполнении, снимал и укладывал мешки по возможности плотнее и устойчивее. Что на деле означало: «внавал» и лишь бы не вываливались из-под уплотняющей ткани прикрученных к палубе паллетов. Гранулы, которые просыпались при переустановке пакетов, летали вокруг меня в соответствии с пируэтами корабля: тёрлись о пневмоуплотняющую ткань и норовили меня ударить или оцарапать.
Я был готов к этому: каска, прозрачный щиток перед лицом, комбинезон из ударопрочной ткани с высоким воротом. Перчатки, ботинки…
В общем, было не холодно. Было тепло. Очень. А потом стало невыносимо жарко.
Пот выедал мне глаза, а я ничего не мог с этим поделать. Вскоре я сообразил, что тренировки на Трясунии сводились к погрузке льда, а здесь у меня в руках было едва остывшее золото. Отсюда и перегрев. Кроме того, на тренировках двадцатилитровые пакеты весили меньше двадцати кило, а сегодняшние пятилитровые – почти сто. И эта разница меня убивала.
Вскоре я понял, что пропал.
Достаточно было лопнуть одному лееру или треснуть стягивающей ткани, и мешки с рудой сделают из меня отбивную. А гранулы из раструба нагнетателя похоронят мои останки, чтобы не травмировать психику экипажа изуродованным трупом неудачника.
Мне стало страшно.
Сама идея упаковки гранул во время их приёмки на борт мне показалась идиотской: почему бы не оставить как есть? Пусть себе сыпется! Дальше трюма не улетит. Но потом я вспомнил, что с переменным центром тяжести Смош не сможет точно выводить звездолёт под гребень. У Тунга не будет возможности ловить пену, а Виту ничего не поступит на вход печи… Чёрт! Нет же Вита! И печи нет!
И ведь понимаю, что должен чувствовать обиду. А не чувствую. Интересно, да? Я завидовал ему. Василиса – неземное существо. Эфирное.
Когда она говорила, всё что я мог – это тупо стоять рядом, наслаждаясь звуком её голоса, запахом её духов. А она только фыркала и немного меня стеснялась…
Над Витом она не смеялась. Бранила – да, и не раз. Но никогда не смеялась. Если бы такая девушка, как Василиса, была влюблена в меня, я бы не стал пьянствовать в портовых борделях. Впрочем, я и сейчас не пьянствую. Ни в борделях, ни вне их…
Когда трюм был загружен на треть, я понял, что уговариваю себя бросить эту затею. Мне было очень жаль, но я физически не мог выполнить эту работу. Укладывая очередной мешок под уплотнитель, я был уверен, что не пойду за следующим. Но раструб нагнетателя стоял в полушаге от выхода из трюма. Наверное, поэтому, проходя мимо, уже твёрдо решив идти к двери, я вновь поворачивал к полному мешку. Я убеждал себя, что этот – последний, снимал пакет, брал на хомут горловину и шёл с ним к паллете. Минуты превращались в мешки, мешки в паллеты, а по высоте укладки можно было судить о том, сколько осталось до конца смены.
Услышал и удивился. Общий сбор – это «тревога». А для тревожных сигналов наше дельце слишком тщательно продумано. Как и любое другое. В команде я уже не первый год. Знаю, о чём говорю. «Смерть ошибкам»! – известный девиз капитана. Наверное, поэтому мы зовём его Смошем. Впрочем, в судовой роли написано то же самое – Капитан Смошенко. Любить не обязывает, но за неуважение может убить.
В порядке исполнения девиза.
Вторым после Смоша в нашей команде числится Вит. Он же Виталий – электрик Божьей милостью. Хотя подружка его, Василиса, сестра Смоша, другого мнения: пьяница, бабник и разгильдяй. Только неправда это. Работает Вит всегда трезвым. И какой же он «разгильдяй»? Самый дисциплинированный человек в экипаже: в порту захода всегда тормозит у ближайшей ночлежки и до самого старта бороды своей оттуда не показывает. Пока мы с Тунгой за час до вылета за ним не придём, с места не трогается. Склад стеклотары под кроватью и недовольная оплатой девушка – не в счёт: собирается он быстро и по первому зову.
В том смысле, что никогда не упирается, когда я на плече отношу его на корабль.
Вот только вчера был чем-то недоволен. Дёргался и всё порывался куда-то идти. Тунге даже пришлось ему на башке чего-то придавить. Мануальная терапия, о! А после этого давления – как отрезало. Даже посапывал. Дитя звёзд…
Кстати, о Тунге – Роман Кабиров. Хвастает, что тунгус: рожа плоская, нос картофелинкой, хитрый прищур близоруких глаз. Только кажется мне, что никакой он не «тунгус», а обычный китаёза: низенький, плотный и очень крепкий. Особенно по части медицины и двигателя. Собственно, кабы не он, вряд ли мы куда-то полетели. Очень, знаете ли, вряд ли…
Ну и, чтобы вас уже со всеми познакомить, коротко о себе: Ян, фанат чистоты и порядка, ответственный за корпус и всё, что не имеет отношения к навигации и локомоции: от камбуза до гальюнов. Всегда на подхвате: маршал кисточки и краски. Чтобы, значит, кишки корабельные услаждали взор, не шумели и не пахли.
Ян – это моё настоящее имя. Без всяких сокращений, намёков на пристрастия или происхождение. Так что в экипаже – самый уважаемый человек. Ко мне всегда обращаются только по полному имени: «Ян, какого чёрта в сортире воняет?» «Ян, когда жрать будем?» «Ян, коллектор охлаждения в пятом отсеке плачет…»
И вроде взрослые люди, а простых вещей не понимают: какой «стол», такой и «стул». Дайте денег на свежие продукты, и вонять не будете. А на слёзы трубопроводов пенять и вовсе несправедливо. Лохань-то наша – не заводская сборка: ни документов, ни страховки, ни регистрации. Что называется: до первого инспектора. Но это никого не беспокоит. Потому что такой план.
Корабль мы два года из утиля собирали. Сами. Отсюда и уверенность, что в узлах и механизмах электронные стукачи-шпионы не прячутся. Те самые, что всякому встречному докладывают, откуда и с чем судно пожаловало. Поэтому из всей банды кустом-пиплов опасаемся только эмпатов, которые душу топчут, не снимая обуви, на предмет сепарации агнцев от волчар. Ложь в момент просекают. Ну а после них уже полиция дознаёт, если твоя сказка – ложь, то на что намекает?
И сколько за такой намёк Уголовным кодексом предусмотрено.
Только зря я это. Не к добру… Едва половину перегона осилили, час назад на торможение развернулись, а я уже о таможне. Гиблая примета. Но мне можно. Поскольку – псих. Нет. Справки у меня нет. Это я сам себе такой диагноз поставил. Мне проще себя упрекать в скудоумии, чем Создателя. Не хочу верить, что наш мир изначально дурдомом задумывался. Понимаете?
Но о вере – после. «Тревога» всё-таки…
А вот и кают-компания. И все уже в сборе: Смош, Тунга, бородач Вит. Я – последний. Ещё бы: кораблик маленький, а путь долгий. Что неудивительно, если соотнести мои габариты с диаметром колодца, из которого пришлось срочно выбираться. А причину переполоха с порога вижу – не Вит это. Хоть и бородач. Рост, одежонка, бородёнка… всё как у Вита, а сам витопод постарше нашего электрика лет на двести будет. Как же это мы перепутали?
Смош револьвер на дедушку направил, но смотрит на нас с Романом. Странный такой взгляд: кают-компания – тридцать кубов, ни литром больше. От меня до Тунги метра три. Считай, по углам рассредоточились, а Смош как-то на нас двоих смотреть ухитряется.
Нехорошо смотрит. Строго. Зло.
– Вы кого принесли, биндюжное племя?
– Э… – сказал Роман.
Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.
– Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? – гнёт своё Капитан. – Кто это такой?
На этих словах дедушка встрепенулся:
– Ничехираниус, ювелир, – сказал он, горделиво приосаниваясь – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…
Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:
– Сызрань Кохонсио, – он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. – А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…
– Делириум тременс, – пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.
Только я и без перевода вижу, что «белочка». Теперь вопрос – чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…
Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:
– Документы есть?
– А как же?! – приветливо улыбнулся дед. – Сызрань, подай документы…
Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.
– Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…
– Наши сердца наполнены страхом и тревогой, – пожаловался дедушка. – Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…
Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об «изнурительном жаре тиглей», об «ослепительном сиянии голубых солнц», о «тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза»…
– Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…
Капитан, отчаявшись справиться с тугим узлом, положил пакет на стол, достал нож и перерезал шнурок. Его самоуправство было замечено:
– Осторожней, господа, эти документы помнят Империю! Времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли его достойно оценить…
Он продолжал тихо тошнить за нашими спинами что-то о филигранном литье и тонкой чеканке, а мы склонились над ворохом ветоши, и вправду напоминающей документы имперских времён: лицензия на ювелирные работы, диплом об окончании академии искусств, свидетельства, грамоты…
– Я ещё раз спрашиваю, как он оказался у нас на борту?
На этот раз Смош на нас не смотрел. Но легче от этого вопрос не становился.
– Да все вы есть как один бродяга! – закричал Роман. – Я ваще плохо вижу: борода его? Роба, пьяный… За борт – и концы в вакуум.
– Ян?
Я не стал юлить. Я не тунгус.
– Хрен его знает, товарищ командир. Только дедушку за борт нельзя, не по-божески.
– Как скажешь, – сказал Смош, тронутый моей искренностью. – Ладно. Что Господь послал, шлюзовать не будем. Запри старика в изоляторе и возвращайся. Обсудим. Дело серьёзное.
Разумеется, я с места не двинулся. Только подумал, хорошо бы ещё уточнить, куда именно Господь дедушку «послал»? Сбывались мои худшие опасения относительно своего места в жизни…
– Ах да! – смекнул капитан. Я и говорю: в экстремальной ситуации он очень быстро соображает. – У нас же нет изолятора…
Смош глянул мне в лицо. Лишь на мгновение я перехватил его взгляд, но как-то сразу прочувствовал, что у него на уме.
И про расход топлива понял, что если вернёмся за Витом на Трясунию, то лететь за золотом будет не на чем. И обещания Вита припомнились, что любая налаженная им схема будет готова к эксплуатации вечно, пока какой-нибудь идиот не надумает её включить…
– Ладно. Летим с этим, Нич…хер… как его там?
– Анус, – угодливо подсказал Роман.
Подлиза тунгусская!
– Ничехираниус, ювелир, – встрепенулся дедушка. – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики: Сызрань Кохонсио…
Мы ещё раз глянули на пустое кресло в углу кают-компании.
– А там Юрий, – кивнул на дверь Смош. – И твой трюм ломится сокровищами…
– Верно, – благодушно согласился ювелир. – Долгие годы кропотливой работы, знаете ли. Бесценный дар по приемлемой цене…
– Верните его в каюту Вита, – распорядился Смош. – И дай старику успокаивающее, Тунга. Чтоб не шлялся по коридорам. Пусть спит. Я ведь со страху его едва не пристрелил…
* * *
Не знаю, чего там Тунга ему вколол, только за ужином мне не показалось, что Нич осознаёт, где находится и что с ним происходит.На вечер я приготовил лобио, благо фасоли и томата было в избытке. Шипчандлер божился, что консервы изготовлены в этом столетии, но я не верил. Потому был удивлён отсутствием жалоб, а что добавки не просили, воспринял как должное.
Дед рассказывал о кризисе творчества и катастрофе жизненного пути. Ювелира с его двумя учениками ограбили неподалеку от Трясунии, куда они направлялись на ежегодную ярмарку украшений. В портовой ночлежке оказался случайно: «добрые самаряне подбросили до цивилизации, заплатили за неделю постоя и убыли по своим неотложным делам». В этом месте его рассказа мы переглянулись, подумав об одном, – не исключено, что «добрыми самарянами» были те самые разбойники, которые отобрали у него судно. А навели на ювелира его же ученики. Запросто! Мало показалось, вот и подставили учителя…
Но старику мы ничего не сказали. Не хотели его расстраивать.
Роман задремал рядом со своей тарелкой. Я осторожно, чтоб его не разбудить, привёл в порядок стол и вымыл посуду. Потом собрал консервы к завтраку, который мне предстояло готовить на утро, и отправился к себе в кубрик.
«Завтра уже будем на Златии, – думал я, вытягиваясь на койке. – А оттуда прямая дорога или в богачи, или в тюремную камеру. Забавно: удовольствие разное, а направление одно».
Игра стоила топлива. Судите сами: платиновые острова в океане жидкого золота.
Эльдорадо открыли десять лет назад. Биржевые люди сложили «два и два» и планету немедленно закрыли на карантин: истребители-перехватчики, автоматы-убийцы, минные поля на побережье и спутники-невидимки, готовые поднять тревогу при малейших признаках человека на поверхности. Ещё бы: только начни промышленную разработку золота, и ценовой эквивалент цивилизации пойдёт по цене застывшего кефира.
Так что я не обижаюсь. Понимаю, не маленький: золота в чужих карманах мало не бывает.
Златия, небольшая, но чертовски тяжёлая планетка, находилась в опасной близости от звезды и быстро крутилась вокруг своей оси. Собственно, на её суточном вращении и основывался план капитана. Приливные силы гнали волну в океане расплавленного золота до пяти сотен метров высотой.
Вот и вся идея, никаких посадок и пряток с карантинной службой. Заходим на дневную сторону, пристраиваемся к приливной волне и снимаем «пенку» волшебного коктейля: брызги, отделяясь от волны, немедленно «замерзают», становясь лёгкой добычей нашего трала. Всё зависит только от тренировки и слаженности работы команды. За этим нас и понесло на Трясунию: регулярные «моретрясения» и низкие температуры прекрасно моделировали «замерзание» пены золотой волны Златии. Два месяца мы отрабатывали сбор льда с гребней цунами, готовясь к полёту на дневную сторону золотой планеты. Что и говорить – тошниловка…
Эх! Думаете, нам не хотелось опустить трубу в расплавленное золото? И качать, качать… качать до вздутия. До треска трюмных шпангоутов. До сферического опузыривания оболочки…
Но такое удовольствие требовало стационарного оборудования. А это значило высадку на поверхность, температура которой больше тысячи градусов.
Это другая стоимость затратной части.
И другие «игры» с карантином.
Они, знаете ли, могут и стрельнуть. И, частенько, попадают… да.
Наверное, я уже засыпал. Потому что ясно видел ослепительный, огромный диск светила в пепельной дымке оловянных облаков. Тяжёлый гребень гигантской волны роняет бархатную пену из червонного золота в сияющую багровым бездну. Безбашенный серфер Смош ведёт судно перед самым валом, чуть ниже его бурлящей вершины. Роман следит за горизонтальным положением сборника, в который сыпется золотой град. Вит направляет поток «градин» к оранжевому зеву печи, и уже оттуда пудовые маслянисто-жёлтые бруски поступают на склад.
Дальше моя работа: уложить, распихать, закрепить… чтобы озолотить каждый литр нашего трюма. Ответственная работа! Ведь «улов» своей тяжестью может разнести наш кораблик на куски…
Только тревожен мой сон.
Вит?
Он же остался на Трясунии!
Кто станет вместо него к печи?
* * *
Тревожился я напрасно: муфельная печь не работала.Посмотреть на лицо Смоша я не мог – был занят в трюме. Но что-то мне подсказывало, что Капитан был не очень доволен: теперь мы не могли выделить золото из расплава и не надеялись на «плотную» загрузку трюма.
Работал я в магнитных башмаках. Так что стоял на ногах достаточно твёрдо. Палуба играла в салки с потолком, кажется, проигрывала, но я не обращал на их баловство внимания. И без этого голова болела.
Раструб нагнетателя отрыгивал золотую семечку. Я натягивал на штуцер пятилитровые пакеты, плотно крепил их за горловину, а потом, по наполнении, снимал и укладывал мешки по возможности плотнее и устойчивее. Что на деле означало: «внавал» и лишь бы не вываливались из-под уплотняющей ткани прикрученных к палубе паллетов. Гранулы, которые просыпались при переустановке пакетов, летали вокруг меня в соответствии с пируэтами корабля: тёрлись о пневмоуплотняющую ткань и норовили меня ударить или оцарапать.
Я был готов к этому: каска, прозрачный щиток перед лицом, комбинезон из ударопрочной ткани с высоким воротом. Перчатки, ботинки…
В общем, было не холодно. Было тепло. Очень. А потом стало невыносимо жарко.
Пот выедал мне глаза, а я ничего не мог с этим поделать. Вскоре я сообразил, что тренировки на Трясунии сводились к погрузке льда, а здесь у меня в руках было едва остывшее золото. Отсюда и перегрев. Кроме того, на тренировках двадцатилитровые пакеты весили меньше двадцати кило, а сегодняшние пятилитровые – почти сто. И эта разница меня убивала.
Вскоре я понял, что пропал.
Достаточно было лопнуть одному лееру или треснуть стягивающей ткани, и мешки с рудой сделают из меня отбивную. А гранулы из раструба нагнетателя похоронят мои останки, чтобы не травмировать психику экипажа изуродованным трупом неудачника.
Мне стало страшно.
Сама идея упаковки гранул во время их приёмки на борт мне показалась идиотской: почему бы не оставить как есть? Пусть себе сыпется! Дальше трюма не улетит. Но потом я вспомнил, что с переменным центром тяжести Смош не сможет точно выводить звездолёт под гребень. У Тунга не будет возможности ловить пену, а Виту ничего не поступит на вход печи… Чёрт! Нет же Вита! И печи нет!
И ведь понимаю, что должен чувствовать обиду. А не чувствую. Интересно, да? Я завидовал ему. Василиса – неземное существо. Эфирное.
Когда она говорила, всё что я мог – это тупо стоять рядом, наслаждаясь звуком её голоса, запахом её духов. А она только фыркала и немного меня стеснялась…
Над Витом она не смеялась. Бранила – да, и не раз. Но никогда не смеялась. Если бы такая девушка, как Василиса, была влюблена в меня, я бы не стал пьянствовать в портовых борделях. Впрочем, я и сейчас не пьянствую. Ни в борделях, ни вне их…
Когда трюм был загружен на треть, я понял, что уговариваю себя бросить эту затею. Мне было очень жаль, но я физически не мог выполнить эту работу. Укладывая очередной мешок под уплотнитель, я был уверен, что не пойду за следующим. Но раструб нагнетателя стоял в полушаге от выхода из трюма. Наверное, поэтому, проходя мимо, уже твёрдо решив идти к двери, я вновь поворачивал к полному мешку. Я убеждал себя, что этот – последний, снимал пакет, брал на хомут горловину и шёл с ним к паллете. Минуты превращались в мешки, мешки в паллеты, а по высоте укладки можно было судить о том, сколько осталось до конца смены.