Ягдфельд Григорий. Волшебная лампа Аладдина

   – Ну?
   Кто-то прошептал:
   – Придется открыть ему тайну, другого выхода нет.
   И снова вокруг зашелестело:
   – Придется открыть тайну… Ничего не поделаешь… Придется открыть…
   Низкий голос сказал Аладдину:
   – Если бы ты солгал – ты бы не узнал ничего. Но раз ты сказал правду, знай: лампу охраняет огненный дэв. Берегись его, и еще раз берегись! И да будет известно тебе: огонек лампы – это не просто огонек, а сердце дэва. Он нацепил свое сердце на фитилек. Теперь ты знаешь все.
   – А где лампа? – спросил Аладдин.
   – Покажите ему дорогу! – сказал низкий голос.
   И Аладдин пошел вслед за шепотами:
   – Сюда… Сюда… Сюда…
   По каменным стенам заскользили золотые нити, будто отсветы далекого пламени. Чем дальше шел Аладдин, тем громче раздавались нечеловеческое шипение, стоны и хрипы, тем ярче блестели золотые нити.
   Наконец Аладдин вошел в подземный сад, восхищающий взоры, и остановился.

* * *

   На причудливых деревьях висели синие, красные, зеленые плоды – это были сапфиры, рубины и изумруды. Они покачивались на ветвях от чьего-то хриплого дыхания.

   Аладдин повернулся и встретился глазами с глазами огненного дэва. Чудовище лежало в глубине пещеры. От его дыхания в водоеме вздрагивала вода. Внезапно из груди дэва вырвался жалобный стон.
   – Что с тобой? – спросил Аладдин.
   – Умираю… – простонало чудовище.
   Аладдин с состраданием посмотрел на него.
   – Что я могу для тебя сделать?
   – Будь проклят повелитель вулканов… – прохрипел дэв. – Он погасил два вулкана, никого не предупредив. Я летал в красный вулкан – не горит. В желтый – не горит. Остался еще лиловый вулкан… Но мне не долететь туда… Не хватит огня…
   Дэв съежился, последние языки пламени пробежали по нему, и он стал чернеть.
   Аладдин подумал и бросился назад по проходу…
   Быстро полез по выщербленным ступеням…
   И выскочил на поверхность земли.
   Звенели цикады. Летели серебристые облака. Среди руин, облитых лунным сиянием, подбегал к нему Худайдан-ибн-Худайдан.
   Аладдин стал стремительно собирать хворост.
   – Что ты делаешь? – удивился дядя. – Ты хочешь его выкурить дымом?
   – Нет! Я хочу ему помочь, – самоотверженно сказал Аладдин.
   И прежде чем магрибинец успел что-нибудь сказать, скрылся с хворостом во мраке пещеры.
   Худайдан-ибн-Худайдан, пораженный, стоял, вглядываясь в пещеру, пока не умолкли звуки шагов Аладдина.
   А огненный дэв в своем волшебном саду умирал. Черные пятна на нем делались все крупней.
   Вбежал Аладдин и швырнул на дэва ветку сухого хвороста. Пламя затрещало, зазмеилось. Дэв облегченно вздохнул и стал разгораться.
   – Еще!.. – прохрипел он.
   Аладдин бросал ветки хвороста одна за другой.
   – Еще!.. Еще!..
   С каждой вспышкой огня дэв разгорался все больше, пока не коснулся головой потолка пещеры.
   – Ну, а теперь я могу тебя съесть, – сказал он.
   – Меня?! – в изумлении спросил Аладдин.
   – А как же! Кто сюда приходит, того надо есть.
   – Но ведь я тебя спас!
   – Тоже верно! – Дэв задумался. – Вот что! – сказал он. – Я сосчитаю до десяти – так и быть, подарю тебе десять мгновений. А тогда уже съем.
   – До двадцати! – сказал Аладдин.
   Дэв кивнул и начал считать.
   – Раз… два…
   Аладдин обвел глазами пещеру. На диковинных деревьях от голоса дэва подпрыгивали драгоценные камни. И в каждой грани сапфиров, изумрудов, рубинов миниатюрным огнем – синим, зеленым, красным – отражалась пламенная одежда дэва. Это было похоже на фейерверк.
   Дэв продолжал считать:
   – Десять… одиннадцать… двенадцать…
   И тут Аладдин увидел то, за чем его послал дядя. Над водоемом, под самым сводом пещеры, на огромной высоте висела медная лампа. В ней ровным светом горел язычок огня, похожий на сердце.
   Но дэв уже сказал:
   – Двадцать!
   И повернулся к Аладдину есть его.
   Аладдин выхватил меч.
   Усмехнувшись, дэв прикоснулся к острию его меча своим огненным рукавом. Меч сразу раскалился, стал красным. Аладдин выронил его и отскочил, дуя на обожженную руку.
   А дэв захохотал так, что камешки стали осыпаться со сводов. И сказал голосом, напоминающим вой в трубе:
   – Ну, а теперь готовься к смерти! Выбирай одну из трех! Эту?
   Дунул пламенем на дерево с сапфирами. Оно вспыхнуло и так, огненное, и осталось стоять.
   – Или эту?
   Дохнул на дерево с изумрудами. Оно тоже превратилось в огненное, но тут же обуглилось.

   – Или эту? – спросил дэв, понатужился и дунул на дерево с рубинами.
   Дерево стало огненным, потом почернело и наконец улетело дымом.
   – Выбирай свою смерть! – повторил дэв.
   – Надо подумать, – хладнокровно сказал Аладдин. – Каждая из этих смертей имеет свои достоинства.
   Он задумчиво поглядел на дэва, перевел взгляд вверх на лампу, где горел огонек, затем поднял свой меч, который уже почернел и остыл.
   Дэв смотрел на Аладдина, в его глазах танцевали искры.
   – Можно мне погадать, какую смерть выбрать?
   – Можно, – презрительно прохрипел дэв.
   Аладдин взял меч в руки, сделал им несколько замысловатых движений. И вдруг с силой швырнул вверх.
   Со свистом меч взлетел под самый свод пещеры и (мы должны похвалить Аладдина за меткость) сшиб лампу. Лампа полетела вниз и шлепнулась прямо в водоем.
   И тогда произошло то, чего поистине не видел никто из живущих. Огонек лампы, попав в воду, вспыхнул ярчайшим светом и зашипел. Не забывайте – ведь это был не огонек, а сердце дэва. Вода в мраморном водоеме сразу превратилась в расплавленную ртуть. Потом вскипела и взлетела вверх клубящимся облаком пара, все погасив.
   В то же мгновение дэв с пронзительным воем начал рассыпаться, с него падали во все стороны языки пламени. Они тут же гасли и разлетались хлопьями пепла. Что было дальше, Аладдин не видал, так как облако пара все от него заслонило.
   А когда туман рассеялся, Аладдин обнаружил на месте огненного дэва лишь груду черного пепла. По стенам и сводам пещеры сочилась вода. Деревья волшебного сада были мокры, будто только что прошел дождь. Влажные рубины, сапфиры и изумруды излучали рассеянный свет. И при этом свете Аладдин различил водоем.
   Он подошел к его краю. Водоем был пуст. А на мраморном дне лежали лампа и меч.
   Аладдин спрыгнул в водоем и сел на корточки на почтительном расстоянии от лампы. Неужели та самая лампа? Вокруг никого. Он и лампа. Обыкновенная старая лампа.

   – Хм… – сказал Аладдин.
   Вложив меч в ножны, он взял лампу, вылез из водоема. И, позабыв про рубины и изумруды, зашагал к выходу.
   Проходя через пещеру, где недавно с ним разговаривал низкий голос, Аладдин сказал наугад:
   – Спасибо.
   Никто не ответил.
   Тогда Аладдин пошел дальше. И стал на ощупь подниматься по выщербленным ступеням, пока не увидел впереди слабый отблеск луны.

* * *

   Магрибинец устал ждать. Он ходил у входа в пещеру туда и сюда, и за ним двигалась его тень в лунном свете. Невдалеке на древней гробнице тускло светились изразцы. В стороне неподвижно стоял черный верблюд.
   Но вот Худайдан-ибн-Худайдан увидел Аладдина, вылезающего из пещеры: в его руках была лампа. Выражение злобы вмиг сменилось на лице магрибинца маской необыкновенной доброты.
   Сияя, Аладдин протянул ему лампу. Магрибинец дрожащими руками схватил ее, стал рассматривать.
   Аладдин спросил:
   – Та самая?
   Магрибинец не ответил. Он взял из рук Аладдина свой меч, положил лампу на камень, вынул меч из ножен. И занес – да, да, занес! – меч над головой своего племянника.
   – Что ты делаешь, дядя? – воскликнул Аладдин.
   – Дядя?! – захохотал магрибинец и с силой опустил меч.
   Аладдин увернулся, но потерял равновесие и провалился обратно в пещеру.
   А меч угодил в лампу. Она со звоном подпрыгнула и исчезла вслед за Аладдином.
   Магрибинец испустил самое длинное из своих проклятий. Однако тут же бросился к пещере и закричал:
   – Куда ты? Возлюбленный племянник! Куда?! Я пошутил! Скорей вылезай!..

   Из пещеры не доносилось ни звука.
   Потрясенный Аладдин сидел в полутьме на выщербленных ступенях. Рядом валялась лампа. Сверху слышался голос:
   – Аладдин!.. Аладдинчик!..
   Аладдин не двигался и размышлял.
   Потом он взял в руки лампу и увидел какие-то арабские буквы, покрытые налетом нагара. Чтобы разглядеть их, он стал полой халата осторожно тереть край лампы.
   И вдруг – о чудо! – из лампы взлетели белые струи. Они мчались кверху, расширяясь, пока не приняли очертания джина. От неожиданности Аладдин повалился на спину. И высоко над собою увидел огромную добродушную голову джина. Посреди его лба торчал рог.
   – Слушаю и повинуюсь! – сказал джин.
   – Кто ты? – спросил Аладдин, когда к нему вернулись слова.
   – Я раб этой лампы! Приказывай!
   – Ты джин?
   – Да-а.
   – Ах, джин, – обрадовался Аладдин, сразу все поняв. – Слушай, джин. Почему дядя хотел меня убить?
   – Он не дядя, – сказал джин. – Он злой магрибский колдун.
   – Колдун?!
   Аладдин не мог прийти в себя от изумления.
   – Да! Мы, джины, его знаем. Знаем целых восемьсот лет… Приказывай!
   – Что?
   – Ну как что! – удивился джин. – Удавить его? Утопить? Стереть в порошок?
   – Нет, нет, что ты? Зачем? Пусть отправляется обратно в Магриб.
   – Слушаю и повинуюсь! – сказал джин и исчез.

* * *

   В этот полуночный час в Багдаде на вершине недостроенного минарета работали два старых мастера. Как всегда, эти мастера клали кирпичи и изразцы ночью, при звездах, чтобы люди своими пустыми криками не мешали им работать. Смазывая жидкой глиной кирпичи и разглаживая ее лопатками, они прилепляли изразцы и беседовали об Аладдине и его дяде, о котором целый день болтал базар и которого они даже встретили вечером, когда тот с племянником направлялись за город.
   – Ты думаешь, богатый дядя – это хорошо? – сказал мастер Абу-Яхья, лоб которого был туго повязан платком, а под ним шевелились седые мохнатые брови. – Богатый дядя – плохо.
   – Почему? – спросил Абу-Наиб, борода которого была покрашена хной.
   – То, что дается даром, потом обходится дорого, – сказал первый, подняв голову, и его брови замерли от изумления.
   Рыжая борода второго тоже торчком уставилась в небо.
   Над ними, среди звезд, мчался на черном верблюде дядя Аладдина. Мало того – его верблюд летел хвостом вперед.
   Мастер Абу-Яхья помедлил и сказал:
   – Я живу шестьдесят лет, но первый раз вижу дядю, который летел бы на верблюде и к тому же хвостом вперед…
   В этот же самый час, проходя по спящему городу, Абд аль-Кадир ударил в колотушку и завопил:
   – Спите, жители Багдада! Все спо…
   Но, увидев в небе верблюда и на нем дядю Аладдина, осекся, всхлипнул, закрыл рукою глаза. А когда отодвинул ладонь и решился взглянуть на небо, там уже никого не было – только сияла луна да слабо мерцали звезды.
   И сторож закричал, правда уж без прежней уверенности:
   – …Все спокойно!
   Мы сразу же должны вам рассказать (а то потом будет некогда), что случилось дальше с Худайданом-ибн-Худайданом: куда он делся и отказался ли от того, чтобы при помощи лампы стать повелителем мира?
   С ним было вот так. В далеком Магрибе, куда отправил его Аладдин, в доме этого колдуна пировали слуги, нисколько не помышляя о возвращении своего хозяина. Развалясь на шелковых подушках, они ели, пили и что-то во всю глотку кричали на своем тарабарском языке.

   Вдруг среди вин и яств появился верблюд: он стоял с невозмутимым видом прямо на столе, а на верблюде сидел хозяин.
   В горле у слуг застряли куски и кости, с воплями они попадали на ковры. Только один сказал находчиво:
   – Со счастливым возвращением, господин!
   И низко поклонился, подхватив обеими руками живот.
   Худайдан-ибн-Худайдан посмотрел на него и разразился такими проклятиями, что слуги покатились в разные стороны.
   А магрибский колдун стащил своего верблюда со стола.
   Схватил одну из медных ламп, горевших в углу, погасил, вылил масло, сунул ее себе за пазуху, вывел верблюда за дверь и шепнул ему на ухо: «Скорей обратно в Багдад!» – вскочил на верблюда и скрылся в темноте.
   Слуги, выпучив глаза, смотрели вслед.
   Ну, а теперь, когда вам известно, что случилось с магрибинцем и его верблюдом, на время оставим их – путь до Багдада далек – и вернемся к Аладдину.

* * *

   Дворик Аладдина покоился в лунном свете. Спал аист в своем гнезде на макушке тутового дерева. Спала коза, подогнув колени, в углу. Появились две тени.
   – Тшш… – сказал Аладдин джину.
   Держа лампу под мышкой, он на цыпочках прошел мимо сарайчика, на крыше которого мирно спала его мать. Та пошевелилась и сонно спросила:
   – Это ты?
   – Да, да, спи!
   И Зубейда повернулась на другой бок.
   Взглянув на джина, Аладдин прошептал:
   – Если рассказать про тебя, никто не поверит…
   Он вошел в комнатку, а джин пролез в дверь на четвереньках. Аладдин озабоченно на него посмотрел.
   – Где тебя уложить спать, такого большого?
   – Не тревожься, – сказал джин. – У меня своя кровать.
   Он показал на лампу.
   – Понадоблюсь – потри лампу! – И исчез в ней.
   Аладдин покрутил головой, улыбнулся, лег на циновку и мгновенно заснул.
   Он проснулся, когда первый луч солнца упал в гнездо аиста над их двориком. И сквозь раскрытую дверь дома услышал, как за забором прогремела колотушка, потом Абд аль-Кадир крикнул в последний раз за сегодняшнюю ночь: «В Багдаде все спокойно!..» – и, постучав, вошел в калитку. Коза вскочила и сказала «ме».
   – Да будет с тобой милость аллаха! – сказал Абд аль-Кадир матери Аладдина, еще спавшей на крыше сарайчика. – Вставай! Пора печь пирожки!
   Зубейда поднялась и, зевая, взглянула на небо.
   – Аллах подарил нам хороший день…
   Она спустилась с крыши. Из домика выглянуло веселое лицо Аладдина и спряталось. Усевшись во дворике, Абд аль-Кадир сказал мечтательно:
   – Сейчас бы палочку шашлыка…
   Не успел он договорить, как в его руках появилась палочка дымящегося шашлыка.
   Зубейда и Абд аль-Кадир поглядели на шашлык, потом друг на друга, потом опять на шашлык.
   – Я не знала, что ты такой шутник, – сказала мать.
   – Это ты шутница, – сказал сторож и начал зубами стаскивать шашлык с палочки.
   Зубейда хотела что-то сказать и замерла.
   – Кто разжег печь? – спросила она.
   В обмазанном глиной таннуре виднелись красные отсветы огня. Подбежав, она заглянула внутрь печи и увидела прилепленные изнутри пирожки: они подрумянились и были совсем готовы.
   – Я не знала, что ты умеешь делать пирожки, – весело сказала Зубейда.
   Абд аль-Кадир перестал жевать и заметил обидчиво:
   – Я прожил восемьдесят пять лет и ни разу в жизни не делал пирожков.
   Схватив поднос, Зубейда поставила его перед таннуром. Отвернулась – взять щипцы, чтобы вытащить пирожки; и когда опять повернулась к печи – обомлела.
   Пирожков не было. Зубейда заглянула внутрь таннура. Пирожков там на самом деле не было. И что еще удивительней, подноса у ее ног тоже не было.
   Она подозрительно посмотрела на козу. Из дома раздался тихий смех. Растерянно она пошла в дом.
   И на пороге остановилась как вкопанная.
   Ее поднос каким-то образом попал на низенький столик, на подносе была гора пирожков. А за столиком мирно сидели Аладдин и джин с рогом на лбу, который пригнул голову, так как едва умещался под потолком.
   Зубейда ошеломленно пискнула. Абд аль-Кадир, не переставая жевать, поднялся и подошел. Из-за спины Зубейды он заглянул в комнату – и окаменел.
   Аладдин говорил джину:
   – Возьми пирожок.
   – Благодарю, – сказал джин. – Джины не едят пирожки.
   – А что едят джины?
   – Ничего не едят, – сказал джин.
   Аладдин сделал вид, что сейчас только заметил мать и Абд аль-Кадира.
   – Познакомьтесь! Это мой друг джин!
   Джин приложил руку ко лбу и к сердцу. Абд аль-Кадир попятился. А Зубейда, стараясь не замечать джина, долго смотрела на Аладдина, открывала рот, желая что-то сказать, и закрывала рот. И наконец нашлась.
   – Где дядя? – спросила она строго.
   – Он не дядя! Он обманщик! – безмятежно сказал Аладдин, запихивая в рот пирожок.
   – Ты начитался книг и сам не знаешь, что болтаешь! – сказала мать. – Что только с тобой будет! Пробегал целую ночь, удрал от дяди, подобрал какую-то пакость в куче мусора… – И пнула ногой валявшуюся лампу.
   Аладдин улыбнулся, вспомнив кучу мусора, в которой он подобрал эту лампу.
   – А теперь тебе смешно! – сказала Зубейда.

   Они помолчали. Джин понял, что он лишний.
   – Ну, я побуду в лампе, – сказал он и исчез.
   Вытянув шею, Абд аль-Кадир со страхом проводил джина взглядом и шмыгнул в калитку.
   Но мать Аладдина не потеряла присутствия духа.
   – Я всегда говорила, – сказала она дрожащим голосом, – что сказки не доведут тебя до добра!
   Повернулась и гордо пошла вон со двора. Однако, очутившись на улице, она в изнеможении села на землю и прислонилась к забору.
   Крадучись, к ней подошел Абд аль-Кадир.
   – Запомни, – прошептал он, косясь на калитку, – я ничего не видел. И я скажу тебе больше – ты тоже ничего не видела. Мы оба ничего не видели…
   Он многозначительно поднял палец:
   – Знаешь, почему я дожил до восьмидесяти пяти лет? Потому что всю жизнь говорил: «В Багдаде все спокойно…»

* * *

   Оставшись один в комнате, Аладдин сейчас же вызвал джина из лампы.
   – Видишь ли, почтенный джин, – сказал Аладдин. – Вчера я держал за руку царевну Будур, и она не выходит из моей головы.
   Джин почесал свой рог и сказал:
   – Хочешь, ее сейчас принесу?
   И сделал движение лететь.
   – Что ты, что ты! Зачем?.. – испугался Аладдин. – Я даже не знаю, хочет ли она видеть меня!
   Джин сказал:
   – Тысячу раз я был в разных руках, и никто никогда не спрашивал, хочет она видеть или не хочет.
   – Ты был в руках у плохих людей, – сказал Аладдин и задумался.
   Джин вежливо ждал приказаний. Аладдин спросил:
   – Скажи, думает ли она сейчас обо мне?
   – Я могу устроить землетрясение, могу перенести город на дно моря и перевернуть базар вверх ногами, – сказал джин. – Но узнать, кто что думает, не в моих силах.
   – Тогда вот что…
   Аладдин поманил джина пальцем. Тот подставил свое огромное ухо. Аладдин что-то ему шепнул. Подобие улыбки пронеслось по лицу джина. И он исчез.

* * *

   Это было во дворце, в покоях царевны Будур, где узкие окна были прорезаны так высоко, что солнечный свет никогда не достигал пола, где солнце лежало на стене решеткой лучей и теней, а внизу, на коврах и атласных подушках, всегда дарил полумрак.
   Дворцовый Наимудрейший в огромной чалме сидел на коврике и бубнил сидящей перед ним царевне:
   – Чтобы дожить до ста лет, изучай добродетель. Ибо основа всякого блага – в обуздании души, и смирении, и набожности, и невинности, и стыдливости…
   Царевна таращила глаза, с трудом раздирая их пальцами. Наимудрейший продолжал бубнить:
   – …Каждому следует знать, когда нужна стыдливость, а когда бесстыдство, ибо сказано: предпосылка блага – стыд, и предпосылка зла – тоже стыд.
   Засыпая, царевна увидела в тумане двух Наимудрейших вместо одного и слышала только: «Бу-бу-бу-бу…»
   – Ты слушаешь? – спросил Наимудрейший.
   – Да, – сказала царевна и исчезла.
   Наимудрейший разинул рот, потом прикрыл глаза ладонью, открыл опять.
   Царевны не было. Тогда Наимудрейший не своим голосом заорал:
   – Стража!..

* * *

   В это самое время Зубейда у себя во дворике доила козу. Она повернулась, чтобы отставить сосуд, и чуть не упала от неожиданности.

   Перед ней стояла царевна Будур, не понимая, где она.
   Некоторое время женщины молчали.
   – Ты кто? – спросила Зубейда.
   – Как кто? Царевна Будур.
   – Этого еще не хватало! – сказала Зубейда.
   Аладдин веселился в комнатке, выглядывая во дворик и предвкушая, что сейчас будет.
   – Кто там смеется? – рассердилась царевна. – И откуда вы все взялись?!
   – Это один бездельник начитался глупых книг. Ему нечего делать… – сказала Зубейда. – Иди сюда, бездельник!
   Аладдин вышел из домика. Царевна удивилась:
   – Это ты?
   – Я, – сказал Аладдин.
   Царевна недоверчиво сказала:
   – Ну-ка, возьми меня за руку…
   Аладдин улыбнулся.
   – Царевну нельзя брать за руку.
   – Да, теперь я вижу, что это ты, – засмеялась царевна.
   И задумалась:
   – Как странно… Я сидела во дворце и слушала слова Наимудрейшего. И мне так хотелось убежать, что я, наверно, сама не заметила, как убежала… Что это? – вдруг спросила она, увидев кожаное ведро.
   – Ведро, – сказала Зубейда.
   – А это?
   – Печь.
   – Печь? – с недоумением повторила царевна.
   – Ну знаешь, где жарят и пекут… Поняла?
   – Нет, – чистосердечно сказала царевна. – А это что за невиданное чудовище?!
   – Это не чудовище, это коза, – обиделась Зубейда.
   – Та самая, из которой сыр?
   – Сколько тебе лет? – спросила Зубейда царевну.
   – Шестнадцать.
   – Когда мне было три года, я уже знала, что такое коза, – проворчала Зубейда и увела козу за сарайчик.

* * *

   А в Багдаде уже искали царевну Будур.
   Абд аль-Кадир и крошечный старичок сидели в базарной кофейне, перед ними дымились две чашечки кофе. Вдруг все кругом забегали, раздались крики. Сторож выглянул.
   Стражники срывали копьями с лавок циновки и занавески. Летели, разворачиваясь, шелка. Опрокидывались и падали кувшины. Торговцы вопили, хватая стражников за полы.
   – Кого-то ищут… – сказал Абд аль-Кадир крошечному старичку.
   – Наверно, в наш город вернулся Багдадский вор, – догадался тот.
   Стражники ворвались в кофейню. Полетели столики. Стариков опрокинули. Перевернули сосуд с жевательным табаком. В кофейне взлетело зеленое облако.
   Когда оно рассеялось, Абд аль-Кадир поднялся, весь зеленый от табака, чихнул и пробормотал, покачав с сомнением головой:
   – Чтобы из-за одного Багдадского вора стали переворачивать базар? Нет, тут не одного ищут, а целых сорок!
   – Тогда, наверно, ищут Али-Бабу и сорок разбойников, – сообразил старичок.
   Стражники вбежали обратно в кофейню. На этот раз они взялись за подушки: полетели пух и перья… И опять опрокинули стариков.
   – Где царевна?! – орали они, потрясая копьями.
   Когда они скрылись, Абд аль-Кадир встал, как курица, облепленная пухом, и таинственно сказа старичку:
   – Главное – помнить, что в Багдаде все спокойно…

* * *

   Если бы царевна Будур знала, что из-за нее творится такое! Она сейчас же побежала бы на базар, чтобы самой все посмотреть. Но она ничего не знала и расхаживала по дворику Аладдина.
   – Ну, мне пора… – сказала она наконец.
   – Подожди… – сказал Аладдин. – Я хотел еще тебе сказать… – но не решился сказать то, что хотел, и умолк.
   Царевна весело рассмеялась. Аладдин вспыхнул.
   – Чего ты смеешься?
   – Я знаю, что ты хочешь сказать… Это мне говорили семнадцать принцев, и я всем отказала… Бедненькие, бедненькие…
   Аладдин помолчал. Потом грустно спросил:
   – Значит, «нет»?
   – Почему «нет»? – сказала царевна. – Попробуй, пойди к моему отцу, посватай меня.
   – И ты скажешь «да»?! – подпрыгнул от радости Аладдин.
   – Как будто я сама знаю, что я скажу. Что придет в голову, то и скажу!
   – Царевна зде-есь!.. – раздался торжествующий вопль.
   На заборе сидел стражник и отчаянными жестами звал других.
   Не успели Аладдин и царевна опомниться, как во дворик ворвались стражники.
   Первым вбежал Мубарак – сын везиря. У него была очень маленькая голова, а на шапочке качалось павлинье перо.
   – Вяжите его! – сказал Мубарак, вцепившись в Аладдина.
   Стражники набросились на Аладдина и связали.
   Из-за сарайчика выбежала Зубейда.
   – Что вы делаете?!
   Мубарак вгляделся в связанного Аладдина.
   – Это опять ты?! Ну, на этот раз не уйдешь!..
   Царевна топнула ногой.
   – Сейчас же отпустите его! Слышите?!
   Но стражники уже уволокли Аладдина.
   А царевну Мубарак вежливо взял под локоть.
   – Да простит меня царевна Будур… – И увел со двора.
   На пороге стояла потрясенная мать.
   Стражники шарили по всему дому, они хватали все, что можно утащить. Чья-то подошва прошлась по книжке Аладдина, отпечатав на картинке дворца грязный след.
   Зубейда смотрела, как стражники растаскивали подарки Худайдана-ибн-Худайдана: кальян, и саблю, и шелковые халаты. Они растащили и всю ее посуду. И все, что она напекла и нажарила.

   Только старую медную лампу, валявшуюся на земле, какой-то стражник отшвырнул ногой. И лампа откатилась к козе.
   Стражники умчались. Мать выбежала из калитки и остановилась, отчаянным взглядом провожая сына.
   А во дворике лишь ветер шевелил страницы книжки Аладдина. Да аист, щелкая клювом, тревожно летал над разоренным домом.

* * *

   В тронном зале, где на стенах были развешаны щиты и кривые сабли, на троне восседал великий султан. Рядом с ним безмолвно стоял везирь Бу-Али Симджур. Все лицо его было в морщинах, и каждая морщина говорила о хитрости и коварстве.
   Султан поманил пальцем начальника стражи Умара Убейда и, когда тот приблизился, спросил:
   – Я что-то не могу вспомнить, ты отрубил голову тому оборванцу на базаре?