Яковлев Юрий. Саманта

   Когда Саманта снова посмотрела на Пола, лицо его было серьезным.
   - Нам надо поговорить, Сэми, - сказал он. - Я должен сообщить тебе нечто важное.
   Но поговорить им не удалось. Саманта увидела Сережу и побежала к нему. Оркестр заиграл любимую мелодию из оперы "Порги и Бесс", и мальчик с девочкой закружились в танце.
   Вкус черного хлеба
   Саманта была обыкновенной девочкой. И отметки у нее были обыкновенные. Она так и говорила про свои отметки о б ы к н о в е н н ы е. И любила она играть в простые ребячьи игры. И конечно, рядом с ней была собака. Саманта была девочкой, и ее главные человеческие черты только начинали проявляться. А то, что она была фантазеркой - дети и должны быть фантазерами.
   Фантазия может поднять человека в небо, из настоящего перенести в прошлое, а если поднатужиться, то и в будущее.
   Но фантазия не может злого сделать добрым, скупого - щедрым, труса храбрецом. Вы даже не представляете себе, как многого не может фантазия!
   Фантазия не забава. Это скорее труд.
   И если Саманта представляла себе, как танк, разбив стекло телевизора, врывается в ее дом и оставляет на ковре грязные рубчатые следы, то это не просто игра фантазии.
   Это было предвидением - так могло случиться, если кто-то развяжет войну. И девочка боролась, чтобы этого не случилось, искала правду в нашей стране. Правда не всегда лежит на поверхности, к ней надо прокладывать путь самой.
   В Ленинграде Саманту постоянно окружали взрослые. Они приветливо улыбались ей, ласкали ее, старались сделать ей приятное. Порой девочке казалось, что она попала в страну родственников, где у нее полно любящих дядей, тетей, бабушек и дедушек. И все-таки Саманта чувствовала себя пленницей взрослых.
   Своим радушием взрослые старались уберечь американскую девочку от того, что им самим довелось пережить в годы войны, оградить ее от своих страданий. Сами того не желая, они мешали Саманте пробиться к правде, за которой девочка приехала из-за океана. Но маленькая американка делала для себя все новые важные открытия.
   "Люди здесь кажутся мне такими же, как наши соседи, - открывала Саманта. - Они похожи на нас больше, чем я думала".
   Дома от Саманты ждали правды. А чтобы открыть правду, надо все пережить самой. Как врачи-ученые прививали себе чуму и холеру, чтобы лучше изучить эти страшные болезни.
   И хотя страдания войны давно стали памятью, Саманта упрямо прокладывала к ним путь.
   Правда приходит к человеку из сердец друзей.
   К Саманте правда пришла из сердца Наташи.
   Однажды Саманта сказала подруге:
   - Наташа, ты можешь меня похитить?
   - Как похитить? - удивилась девочка.
   - Ну, не знаешь, что ли? Приходят люди в масках с пистолетами шестого калибра. Хватают тебя. И под угрозой заставляют написать письмо родителям: "Дорогие папа и мама, меня похитили. Не поскупитесь на выкуп".
   - Но у меня нет маски, пистолета и мне не надо выкупа! - засмеялась подруга. - И не могу же я похитить собственную подругу!
   - Но подруга просит тебя об этом.
   - Тогда скажи, зачем тебе это понадобилось?
   - Хочу отдохнуть от взрослых, - ответила Сэми. - Они все так усложняют, что ничего не поймешь. Словом, завтра в семь утра...
   В это утро Саманта рано встала с постели. Привела себя в порядок. И стала ждать. Ровно в семь часов кто-то тихо поскребся в дверь. Саманта быстро вышла в коридор. Перед ней стояла Наташа - без маски, без пистолета, с расстроенным лицом.
   - Что-нибудь случилось? - спросила Саманта.
   - Гостиницу осадили корреспонденты. Они ждут тебя. Мы не сможем выйти.
   Саманта задумалась. Но только на минуту. В следующее мгновение у нее уже возник свой план.
   - Идем! - скомандовала она и зашагала по коридору в другую сторону.
   - Ты куда? - удивилась Наташа.
   - Кто кого похищает? - усмехнулась Саманта. - Идем! В каждой гостинице есть служебный выход.
   И вот уже две подруги спускаются по черной лестнице, ведущей во двор. Снизу доносились громкие голоса и пахло кухней. Мимо девочек проходили люди в белых халатах и поварских колпаках. На всякий случай Саманта приветливо улыбалась им. Так девочки очутились во дворе.
   Двор был узким и тесным. В нем стояли машины-фургоны, в каких развозят продукты.
   - Раз есть машины, значит, есть ворота, - тихо шепнула подруге Саманта. - А теперь представь себе, что мы узники и совершаем побег из замка.
   Наташа только улыбнулась в ответ.
   Одна машина тронулась с места и медленно двинулась к воротам.
   Две беглянки последовали за ней. Машина въехала в похожую на тоннель темную подворотню. Прижимаясь к стене тоннеля, девочки зашагали рядом. Створки ворот распахнулись, и тоннель сразу заполнился светом.
   Пока пожилой вахтер проверял у шофера документы, девочки протиснулись к выходу.
   И вот желанная свобода!
   Девочки выбежали на улицу и оглянулись. У входа в гостиницу, направив на дверь-вертушку объективы, стояли репортеры и операторы. Осада гостиницы "Европейская" продолжалась.
   - Вот я тебя похитила. Что будем делать? - спросила Наташа, шагая рядом с подругой.
   - Ты не знаешь, почему взрослые скрывают от меня правду о войне?
   - Жалеют тебя, наверное, - простодушно ответила Наташа.
   - Я слышала, у вас была блокада. Но я не представляю себе, что это такое... блокада.
   Наташа внимательно посмотрела на подругу.
   - Ты же побывала на стороне, "особенно опасной при артобстреле".
   - Разве блокада - это только опасная сторона?
   - Это, когда опасная... вся жизнь, - задумчиво сказала Наташа. - Я не пережила блокаду, но все мои близкие, весь мой город...
   Некоторое время подруги молча стояли перед домом с кариатидами. Потом Наташа крепко сжала руку подруги и решительно сказала:
   - Идем.
   И они пошли в далекое - в чужое далекое, как в свое.
   Очень трудно заставить машину времени завертеть колесо в обратном направлении. Очень трудно из настоящего шагнуть в прошлое - все пути в минувший день кажутся перекрытыми. Но преграды не должны останавливать тех, кто полон решимости.
   Ступенька за ступенькой Наташа вела свою подругу в годы войны.
   - Этот дом был ранен на войне. Но выжил... - говорила она, словно была очевидцем далеких событий. - И соседний дом был на войне. И вся эта улица... и весь город был на войне. Не сдался в плен. Выстоял.
   - Покажи мне хоть один осколочек войны, - вдруг попросила подругу Саманта, - чтобы легче было поверить.
   Наташа задумалась. Потом она сказала:
   - Идем ко мне домой, я покажу тебе... осколочек.
   И они зашагали в сторону Васильевского острова.
   Дома девочки сели за стол, и Наташа положила перед Самантой листок бумаги. Он был серый и, если провести по нему подушечками пальцев, шершавый. На листке было что-то написано, чернила выгорели и как бы поржавели.
   - Где же осколок? - удивилась Саманта. - Он должен быть железным и тяжелым.
   - Этот листок тоже тяжелый, - сказала Наташа. - Тяжеленный.
   - Это донесение разведки? Шифр, добытый во вражеском штабе? допытывалась Саманта.
   - Нет. Это школьный табель моей бабушки. А цифры - отметки. Все пятерки. Только одна четверочка.
   - Я тоже учусь хорошо, - недоумевая, сказала Саманта.
   - Но когда училась моя бабушка, рядом горели дома. Рвались снаряды...
   Я представляю себе, как подруги сидели одна против другой, а между ними на столе лежал листок серой оберточной бумаги с пятерками, заработанными бабушкой в огне и холоде блокадного города. За стихи, выученные под бомбежкой. За примеры, решенные во время мучительного приступа голода. За сочинения, написанные при свете коптилки...
   Две девочки смотрели на листок - след войны, - и что-то менялось вокруг, что-то менялось в них самих.
   Стены вдруг покрылись ворсистым инеем, в лицо пахнуло леденящим холодом. Лампочка зажмурилась, а потом совсем погасла. И вместо нее на столе замерцал маленький коптящий фитилек - светильник военной поры. Углы комнаты заполнились тьмой. На окнах появились большие бумажные кресты, похожие на знаки умножения. А из черной картонной тарелки старого репродуктора донеслись железные удары метронома - признак того, что город жив.
   Саманта увидела Наташину бабушку, а может быть, это была сама Наташа, ведь на фотографии они так похожи - не отличишь.
   Наташа писала. От холода руки не слушались, буквы получались неровными, строчки сползали с линейки. Временами чернила в пузырьке замерзали и перышко, как клювик, ударялось о фиолетовый лед. Тогда девочка брала пузырек в руки и дышала в горлышко до тех пор, пока чернила не оттаивали и можно было писать.
   За окном гремели зенитки. В заросшем наледью стекле возникали желтые вспышки, и посуда в буфете тихо звенькала. Но девочка писала. Она решала самую трудную задачу, которая из обыкновенной, переписанной из задачника, превращалась в задачу жизни, сложную, почти неразрешимую, но ее необходимо было решить, чтобы выжить.
   Девочки посмотрели друг на друга, и им стало не по себе, краски погасли на лицах, кожа отливала какой-то мертвенной голубизной... Взгляд был тревожный - в глазах застыла тоска.
   - Это ты, Наташа? - одними губами спросила Саманта.
   - Это ты, Саманта? - как эхо, прозвучал голос Наташи.
   Девочки не узнавали друг друга. Но вместе с тем им казалось, что они видят свое отражение - неузнаваемое, страшное. Словно стол был разделен кривым зеркалом и каждая из девочек видела себя в сидящей напротив подруге.
   - Я хочу есть, - стыдясь своей слабости, произнесла Саманта.
   - Когда на тебя от взрыва падает штукатурка, не бойся, она мягкая, словно не слыша голоса подруги, одними губами произнесла Наташа.
   - Я никогда в жизни не хотела так есть, - повторила Саманта.
   - Надо успеть прочесть как можно больше книг, пока их не сожгли в "буржуйке" для тепла, - тихо продолжала Наташа. Но теперь до нее дошел смысл Самантиных слов, и она ответила подруге: - Я уже не хочу есть... Я хочу жить...
   - Зачем жить, если жизнь такая страшная! - собравшись с силами, прошептала Саманта.
   - Чтобы жили другие... потом... всегда...
   - А если мы умрем, Наташа? - спросила Саманта и испугалась своего вопроса.
   - Мы не смеем умереть. - Слабый парок сорвался с губ Наташи. - Мы и есть жизнь. Та жизнь, которая будет позже.
   - Ты думаешь, без нас ее не будет?
   Вместо ответа Наташа молча протянула Саманте руку - на ладони лежали два маленьких куска черного хлеба. Хлеб был такой черный, словно его выпекли из земли.
   - Спасибо, - прошептала Саманта.
   - За это не благодарят, подруга, - отозвалась Наташа. - Это жизнь, а за жизнь благодарят только мать.
   Девочки сразу повзрослели. И рассуждали как взрослые.
   Нет, они не набросились с жадностью на бесценный хлеб. Не решаясь поднести весь кусок ко рту, боясь, что не удержатся, они ели медленно, отламывая по маленькому кусочку. А когда хлеб был съеден, собрали крошки на ладони и прильнули к ним холодными губами. И было непонятно, едят ли они эти крохи или целуют их, как святыню.
   О, какой вкус был у этого хлеба! Казалось, он воскрешал каждую окоченевшую клеточку. Наполнял сердце радостью. После него хотелось жить. Жить, чтобы дождаться еще одной хлебной радости.
   "Если я вернусь домой, - подумала Саманта, - я больше всего на свете буду ценить хлеб. Простой хлеб. Пусть даже черный".
   Где-то теперь уже совсем близко застучали зенитки. Потом, как несмолкающая сирена, завыли бомбы. Но девочки сидели неподвижно. Они смотрели друг другу в глаза, и каждая в глазах подруги черпала силы. И вдруг раздался грохот. И люстра над головой, мертвая, слепая люстра ожила, стала раскачиваться, как маятник, и хрустальные подвески зазвенели жалобно, как плач ребенка. А окна стали красными, их обожгло огнем напротив горел дом.
   - Нам еще повезло, - сказала Наташа.
   - А тем, кто напротив, не повезло?
   - Там люди остались без дома.
   - И что они будут делать?
   - Они придут в наш дом. А если бы бомба попала в наш дом, мы бы пошли к ним... Теперь все как родственники.
   - Как соседи, - на свой лад сказала Саманта. - У нас в Америке самый дорогой человек - сосед.
   Потом девочки сидели молча. И Наташа сказала:
   - Скажи, Саманта, после этого могут люди хотеть войну?
   Саманта покачала головой. Но неужели, чтобы узнать это, нужна такая дорогая цена - надо все пережить самой?
   А потом исчезла коптилка и свет дня проник в окна, на которых уже не было знаков умножения, комната наполнилась благодатным теплом. К лицам девочек вернулись краски жизни. Тишину перед боем сменила веселая разноголосица большого города.
   И только табель бабушки, которая в труднейшее время училась на "отлично", чтобы не сдаться, не смалодушничать, училась на пятерки назло врагу, училась, чтобы не погибнуть, только табель бабушки, след войны, лежал на столе.
   - Послушай, Саманта, мы с тобой большие друзья? - вдруг спросила Наташа.
   - Мы с тобой очень большие друзья, - подтвердила Саманта. - Такое пережили вместе.
   - Тогда возьми. - Наташа протянула ей табель бабушки. - Бери, бери! Это можно подарить только настоящей подруге. Бери.
   Саманта опасливо взяла шершавый листок и прижала его к груди.
   Сестры
   - Как тебе нравится эта шутка? - воскликнул папа, протягивая маме записку.
   - Шутка шуткой, а где дочь? - Мама даже не улыбнулась, прочтя записку. - Что делать?
   - Если позвонить в полицию... то есть в милицию, мир облетит сенсация: "Похищена гостья президента!"
   - Придется покориться судьбе и ждать, - вздохнула мама.
   - Пока человек шутит, с ним ничего плохого не может произойти, философски произнес папа и принялся ходить по номеру.
   А в это время Саманта и ее маленькая похитительница мчались по городу на автобусе. Автобус, тяжело попыхивая, взбирался на мосты, а съезжал легко, как будто с горки.
   - Мне хочется поскорее попасть на сторону, неопасную при артобстреле, - шептала Саманта подруге. - На такую безопасную, чтобы забылись коптилка, замерзшие фиолетовые чернила и вкус черного жесткого хлеба!
   - Я знаю одну полянку, - ответила Наташа. - Мы скоро доберемся до нее.
   И автобус мчался дальше, словно спасал девочек от всех военных страхов. И словно перевозил их из одного времени в другое.
   А за рулем сидел полный водитель с бритой головой. Он очень был похож на Шалтай-Болтая.
   Саманта заметила это сходство и впервые за последнее время слабо улыбнулась.
   Наконец автобус остановился. Он был почти пустой, все пассажиры постепенно покинули его.
   - Конечная остановка! Приехали! - объявил Шалтай-Болтай.
   Двери зашипели и сложились ширмочкой. Пахнущий травой ветер влетел в автобус.
   А потом девочки шли по дороге, а потом - по тропинке.
   И наконец очутились на краю ромашкового поля. Увидев ромашку, Саманта удивленно оглянулась на подругу и наклонилась к цветку. Она внимательно рассматривала его, словно изучала. На самом деле она узнавала свой родной цветок. Он был сейчас посланником ее родины.
   А Наташа следила за Самантой и думала, что Саманта впервые видит ромашку; с таким изумлением американская подруга смотрела на цветы. Ей и в голову не приходило, что ромашки растут не только у нас и что там, за океаном, люди тоже считают ромашку родным цветком.
   А лицо маленькой американки озарила улыбка, ее глаза загорелись, и она сорвалась с места, побежала по ромашковому полю.
   Она бежала по полю и кричала:
   - Дейзи! Дейзи!
   Она задевала цветы коленками, гладила их рукой. Ей казалось, поле ожило, засветило тысячами маленьких солнц с белыми лучами.
   Может быть, родные цветы перелетели за Самантой океан и на белых парашютиках опустились на русскую землю. Они окружили ее, и, если наклониться и понюхать, кончик носа станет желтым. И захочется лизнуть пахнущую медом золотую сердцевинку.
   Саманта вспомнила сказку мистера Ральфа. И ей захотелось рассказать ее Наташе. Но в это время подруга, указав на цветок, сказала:
   - Ромашка!
   - Дейзи, - отозвалась Саманта.
   - Ты должна выучить, как будет "дейзи" по-русски, - настаивала подруга. - Ро-маш-ка!
   - Ро-маш-ка! - по складам повторила Саманта и засмеялась.
   И Наташа тоже засмеялась.
   - Ромашка! Дейзи!
   В этот момент Саманта сделала важное открытие, что есть вещи, которые даже в Зазеркалье остаются неизменными. Например, ромашка. И если левая рука в зеркале кажется правой, то она все равно остается рукой. Глаза остаются глазами. Сердце сердцем.
   - Наташа, мы с тобой как сестры, правда? - спросила Саманта.
   - Как сестры, - охотно согласилась Наташа.
   И в сознании девочек окончательно погас слабый огонек блокадной коптилки. И они забыли о войне так, как могут забыть только дети.
   В это время на краю полянки появился вездесущий Пол Попрыгунчик. Как он сумел разыскать двух подружек? Как нашел их тайную тропу?
   - Хелло, Сэми! Мы давно не виделись! Америка ждет моих новых репортажей!
   Саманта резко закрыла лицо руками.
   - Не буду сниматься! Не хочу, чтобы вы меня снимали.
   - Но почему? - спокойно спросил Пол.
   - Вы обманули меня! Вы говорите людям неправду, вы снимаете неправду.
   - Ну-ну-ну! Успокойся. Все не так драматично, как ты это себе представляешь.
   Некоторое время девочка молчала. Потом ее прорвало:
   - Я никогда не забуду корабль страданий, не забуду миссис Нину Сергеевну, у которой на этом корабле погиб маленький Славик. Но я помню и о ваших ракетах.
   Пол терпеливо выслушал ее. Потом заговорил:
   - Саманта, ты еще дитя. Тебе не понять меня. Я снимаю то, что мне заказывают. Если не буду, меня прогонят. И мне придется ночевать на скамейке, в Центральном парке, под шум листвы. Тебе не жалко меня?
   Саманта внимательно посмотрела на Пола. Его лицо было строгим и сосредоточенным, глаза болезненно блестели. Его трудно было представить улыбающимся.
   - Кто эти о н и? - тревожно спросила девочка.
   - У них нет имени... Их имена давно не произносят вслух... Их имена выгорели от вспышек выстрелов... Они убивают всех, кто становится у них на пути. Они убивают президентов, когда те перестают их слушаться. И пока есть они, не будет правды.
   - Но кто-то должен говорить правду! - воскликнула девочка.
   - Кто-то должен, - согласился Пол и с силой потер ладонью свой колючий подбородок. - Но не я... Сэми! Я слабый человек! Я буду снимать не в фокусе - и не поймешь, где правда, где ложь. Но ты другая, ты не будешь. Я знаю точно, ты не будешь. Только подожди немного.
   - Ждать нельзя. Если я совру теперь, мне никто не будет верить. Мистер Пол, это страшно, когда тебе не верят. Нельзя ждать.
   - Тогда жди молча. Ты должна возмужать, подрасти, набраться силы. Послушай старого Пола! Они ни перед чем не остановятся. Для них президент, старик, ребенок - все одно! В Америке я бы тебе не сказал этого... Здесь можно... Здесь все другое.
   - Я всегда буду говорить правду! - убежденно сказала девочка. И ее слова прозвучали как клятва.
   Кубик-рубик
   Я долго думал, что бы такое подарить ребятам, которых люблю. Не спал ночами, бродил по дорогам, ломал голову. И наконец изобрел для них машинку. Машинка была веселой и смышленой. Она здорово помогала ребятам: направляла мяч прямо в ворота, находила тех, кто спрятался в немыслимых местах, и благодаря ей можно было догнать самого быстрого бегуна. Она чинила сломанные самокаты и зашивала треснувшие по швам мячи. Зимой она помогала решать математические задачи и точила коньки.
   Ребята были в восторге. Они побеждали во всех играх, оказывались самыми быстрыми, меткими и ловкими. В их дневниках появились серповидные пятерки.
   Машинка была не большой, но и не маленькой. От работы она накалялась - ее нельзя было взять в руки. А в ее недрах что-то беспрестанно стрекотало, словно в ней сидели десятки кузнечиков. Никто не видел ее бездействующей, отдыхающей. Ей всегда находилось дело.
   Но однажды случилась беда: машинка сломалась. Мячи стали лететь мимо ворот, задачки не сходились с ответом, бегуны соседних районов финишировали первыми. Ребята, которых я любил, приуныли. Они принесли машинку и молча положили передо мной на стол. Она была холодной и тяжелой, как камень. Кузнечики не стрекотали.
   Как жаль, что у нас нет мастерских, где чинят такие машинки: "Приходите в понедельник. Будет готово. Вот квитанция". Мне ничего не оставалось, как самому взяться за починку своего изобретения.
   Часами просиживал я за столом, стараясь найти поломку. Я орудовал дрелью и пассатижами. Разбирал машинку и собирал ее снова. Я беспрестанно паял, и от канифоли в моем кабинете пахло сосновым бором. От грохота сосед вскакивал с постели и стучал в стену: не мешайте спать!
   У меня ничего не получалось. Кузнечики не стрекотали, обшивка оставалась холодной - машинка не оживала.
   Я заперся в своем кабинете, боясь показаться на глаза ребятам, которых люблю.
   Я совсем отчаялся, когда однажды рядом со мной появился мальчик. У него были ровные брови, светлый хохолок, а уши смешно оттопыривались.
   - Здравствуйте, - тихо сказал мальчик. - Меня зовут Вася.
   - Здравствуй, Вася! Что скажешь?
   Он не сказал ничего, только пристально рассматривал лежащую передо мной безжизненную машинку. В его взгляде я прочел упрек.
   - Люди думают, что если человек изобрел что-то, то он точно знает, отчего его изобретение действует и отчего оно не действует, - в оправдание себе сказал я гостю. - И поэтому изобретателю ничего не стоит устранить поломку. Это заблуждение!
   Я жаловался мальчику на свою судьбу и одновременно оправдывался перед ним и перед всеми ребятами.
   - В каждом изобретении есть чудо, которое не может объяснить даже сам автор, - говорил я и тер ладонью холодный лоб. - Чудо не повторяется дважды. Чудо нельзя починить.
   - Может быть, вы изобретете новую машинку? - предложил мальчик.
   Я покачал головой: нельзя одну и ту же вещь изобрести дважды.
   - Я думал, вы все можете, - бесстрастно произнес мой маленький гость.
   "Все можете! Кто это, интересно знать, все может? Я, например, не могу. Я не такой самоуверенный, как тебе кажется". Это я подумал про себя, а гостя спросил:
   - Зачем пришел?
   - Помочь вам. Ребята ждут.
   - Как ты мне поможешь?
   - Еще не знаю как.
   - Ладно! - Я хлопнул в ладоши. - Подвигай стул, садись рядом, будем вместе ломать голову.
   - Нет! Я попробую сам, - сказал мой настырный гость. - Вы пока отдохните. Ведь вы устали.
   Да, я устал! Эта веселая машинка завела меня в тупик. Я создал ее, чтобы она приносила радость, а вместо этого мне с ней одно расстройство. Если хотите знать, я сначала даже воспрял духом, услышав, что мальчик хочет занять мое место... Но через мгновение я уже смотрел на него с недоверием. Выскочка! Ничего он не сможет починить, если даже я, изобретатель, не смог. Его самоуверенность рассердила меня. Я отодвинул кресло и решительно встал:
   - Садись! Инструмент в левом ящике. Провода, крепеж, припой - в правом. Приборы - в среднем. Действуй, Вася!
   И я ушел, оставив гостя наедине со своим холодным, бездействующим изобретением. Пусть помучается. Я почувствовал облегчение оттого, что мне удалось переложить свою заботу на другого.
   Я плотно закрыл за собой дверь и стал ждать.
   Вскоре из-за закрытой двери до меня стали доноситься стук, скрежет, писк - там, видимо, шла энергичная работа. Но когда я на цыпочках подходил к своему кабинету и приоткрывал дверь, то видел в своем кресле маленькую неподвижную фигурку мальчика, его светлый хохолок выглядывал из-за высокой спинки кресла. Он не шевелился. Мой добровольный помощник или думал, или просто уснул.
   Но стоило мне прикрыть дверь, как из моего кабинета вновь доносились удары молотка, жужжание дрели и щелчки электрических разрядов.
   Давай, давай, друг! Посмотрим, что у тебя получится. Я ходил по комнате и напевал. Несколько раз часы отбивали время. Неожиданно дверь отворилась - на пороге стоял мальчик. Волосы у него были растрепаны, лицо в пятнах грязи, о руках и говорить не приходится. Глаза загадочно сверкали.
   - Починил? - нетерпеливо спросил я.
   Мальчик покачал головой.
   - Я так и думал! - воскликнул я. - Что же ты там делал? Доламывал?
   - Я придумывал новую, - извиняющимся голосом ответил гость. - И вот придумал.
   - Ты придумал... изобрел новую машинку?! - У меня гулко застучало сердце.
   - Вот, посмотрите.
   Он отступил в сторону, а я бросился к своему столу. На нем блестел шар. Он лежал неподвижно и вместе с тем был в движении: вращался, поднимался, опускался, и на его поверхности с треском вспыхивали и гасли разноцветные огни. Вспыхивали и гасли.
   Я забыл о своей машинке. Мне казалось, что ее никогда не было, а всегда существовала эта пылающая, вращающаяся и вечно летящая машинка, изобретенная Васей.
   Я почувствовал, что прожил жизнь впустую.
   - А где моя... машинка? - неуверенно спросил я.
   - Вы не огорчайтесь, но вашей машинки нет.
   - Как нет?
   - Вернее, она есть, - ответил маленький изобретатель. - Если бы не было вашей, не появилась бы эта. Ваша машинка растворилась в моей.
   - Но я же просил починить, а не изобретать новую! - с болью воскликнул я.
   - Это оказалось невозможно, - с уверенностью мастера сказал мальчик. - Если чинить старое, то никогда не появится новое. И тогда жизнь остановится. Вы же не хотите, чтобы жизнь остановилась?
   - Это твои слова? Их тоже ты изобрел?
   - Нет, не я.
   Он виновато посмотрел на меня и взял со стола свое изобретение светящийся многими огнями шар. Он держал его под мышкой, как обыкновенный футбольный мяч. И вместе с тем бережно прижимал к себе, как нечто хрупкое и дорогое.
   - Я пойду, - сказал он. - Ребята ждут.