Страница:
– Но как же нам попасть в эту заманчивую богатую столицу Рум? – рассуждали монголы. – Захватить ее мы сумеем, во всем мире нет такого сильного войска, которое бы опрокинуло могучий натиск монголов. Но как переплыть это бирюзовое море? Наши кони привыкли идти только через реки или плывут проверенными бродами с помощью кожаных бурдюков. А здесь, по-видимому, придется переплывать на небольших кораблях? Но у нас столько захваченной добычи, что если мы погрузим ее и, кроме того, коней и воинов на корабли, то они пойдут ко дну, и мы окажемся в подземном царстве коварного бога Эрлика, владыки злых мангусов. Не проще ли объехать это море берегом?
– Все-таки добычу нашу придется оставить временно на этом берегу, – возражали другие монголы.
– Разве можно оставить? С гор спустятся дерзкие славяне и растащат нашу добычу, которую мы завоевали с таким трудом.
Все-таки монголы радовались, что какое-то море близко и произойдет перемена в их походе: может быть, за ним появятся снова степи и привольные луга.
Вскоре передовые отдельные потоки монгольских конных отрядов достигли Адриатического моря, растянулись по берегу и остановились перед приморскими городами. Города были окружены высокими каменными стенами, за которыми затаились перепуганные жители.
Перед кочевниками плескались прозрачные волны и выкатывались на берег, омывая разноцветную гальку и мелкие раковины. Мохнатые длинногривые кони входили в воду, подозрительно обнюхивали набегавшие волны, били нетерпеливо копытами, фыркали, но отказывались пить морскую воду.
Конь для монгола и верный друг, и покорный слуга, и мудрый учитель. И монголы сказали:
– Нет! Мне и моему коню моря не нужно! Наши горные пенистые ручьи и степные голубые реки куда лучше. Их сладкую воду охотно пьют наши кони. А что здесь мы будем делать? Наш грозный владыка Саин-хан сам видит, что достаточного корма нашим коням здесь нет, – они уже объели все горные кустарники и от голода, точно верблюды, грызут бурьян и древесную кору. Конечно, Саин-хан и мудрый Субудай-багатур лучше все знают, и скоро мы услышим новый приказ, который решит: пойдем ли мы дальше или остановимся здесь?
Глава третья
Глава четвертая
Глава пятая
– Все-таки добычу нашу придется оставить временно на этом берегу, – возражали другие монголы.
– Разве можно оставить? С гор спустятся дерзкие славяне и растащат нашу добычу, которую мы завоевали с таким трудом.
Все-таки монголы радовались, что какое-то море близко и произойдет перемена в их походе: может быть, за ним появятся снова степи и привольные луга.
Вскоре передовые отдельные потоки монгольских конных отрядов достигли Адриатического моря, растянулись по берегу и остановились перед приморскими городами. Города были окружены высокими каменными стенами, за которыми затаились перепуганные жители.
Перед кочевниками плескались прозрачные волны и выкатывались на берег, омывая разноцветную гальку и мелкие раковины. Мохнатые длинногривые кони входили в воду, подозрительно обнюхивали набегавшие волны, били нетерпеливо копытами, фыркали, но отказывались пить морскую воду.
Конь для монгола и верный друг, и покорный слуга, и мудрый учитель. И монголы сказали:
– Нет! Мне и моему коню моря не нужно! Наши горные пенистые ручьи и степные голубые реки куда лучше. Их сладкую воду охотно пьют наши кони. А что здесь мы будем делать? Наш грозный владыка Саин-хан сам видит, что достаточного корма нашим коням здесь нет, – они уже объели все горные кустарники и от голода, точно верблюды, грызут бурьян и древесную кору. Конечно, Саин-хан и мудрый Субудай-багатур лучше все знают, и скоро мы услышим новый приказ, который решит: пойдем ли мы дальше или остановимся здесь?
Глава третья
Неотвратимое
Подъезжая к площадке, выбранной для военного совета, Бату-хан говорил арабскому послу:
– Бог войны только один – наш величайший бог Сульдэ. Он невидим, и никаких истуканов ему ставить не надо. Если бы я остановил здесь мой поход на «вечерние страны», то на этом холме нужно было высечь из камня не бога, а белоснежного коня, того коня, благодаря которому монгольское войско только и могло совершить такие великие походы. Это будет храм монгольскому коню, и я заставлю все народы ползать перед ним на брюхе и целовать его копыта.
Около площадки поднималась одинокая старая сосна с обломленной и обугленной верхушкой – след молнии, которую метнул с неба бог войны. Тут же несколько небольших деревьев были обрублены на высоте роста человека, и их концы заострены, как тонкие лезвия копий. Все проезжавшие мимо монголы косились на эти острия, соображая, что их владыка Бату-хан, видно, на кого-то прогневался и здесь готовится виновным жестокая казнь.
Слуги разостлали походные ковры. Должны были приехать все чингизиды, находившиеся в войске, и главные начальники отдельных отрядов.
Бату-хан, подобрав под себя ноги, уселся на своем походном троне – стопке девяти войлочных чепраков.
Справа от него поместился его брат хан Орду, огромный и грузный, обычно ездивший на двух сменных конях, так как ни один конь долго не выдерживал дородного хозяина. Рядом с ним сидел двоюродный брат Менгу, всегда живой и веселый, наиболее из всех чингизидов близкий и преданный Бату-хану. Далее обыкновенно размещалась свита Гуюк-хана, сына великого кагана всех татар, но сейчас там никого из них не было.
Слева от Бату-хана расположились на ковре молчаливый и угрюмый великий Субудай-багатур и другие знаменитые полководцы: Курмиши, Бурундай, Кадан, вернувшиеся из походов в Германию, Польшу и Чехию. Загорелые, обветренные, суровые, непроницаемые, верные соратники монгольского повелителя. Арабский посол Абд ар-Рахман поместился на краю узорчатого ковра, напротив Бату-хана; рядом с ним сидел летописец Хаджи Рахим, а позади них – переводчик Дуда Праведный.
Все молчали. Изредка только слышался шепот. Ожидали решения Бату-хана и обсуждения плана вторжения в Италию через богатые приморские города Тригестум и Венецию, чтобы оттуда идти дальше.
– Гонец издалека! – сказал кто-то.
Два всадника приближались вскачь и остановили коней у подножия холма. Звеня оружием, на холм поднялся начальник охранной сотни Арслан-мэргэн, заменивший погибшего в бою под Краковом Мусука. Вытирая лицо желтым шелковым платком, он выпрямился, остановился на краю ковра и оглянулся. За ним медленно шагал, весь покрытый белой пылью, коренастый монгол. Его свисающие по углам рта редкие усы казались от пыли седыми.
– Встань здесь рядом! – приказал Арслан-мэргэн.
Монгол вытащил из-за пазухи кожаную трубку и, держа ее бережно на вытянутых руках, произнес твердо и четко заученные им заранее слова:
– «Послание владыке улуса Джучиева, повелителю Синей Орды и «вечерних стран», Бату-хану от Туракины, великой правительницы земель монгольских…»
Бату-хан встал, и сидевшие встали. Кто-то встревоженно прошептал:
– Неотвратимое совершилось!
Бату-хан сказал особенно торжественным голосом:
– Подойди ко мне!
Монгольский гонец приблизился мелкими шажками, опустился на колени и, расставив руки, поцеловал ковер. Затем, оставаясь на коленях, он распустил ремень, обвязанный вокруг кожаной трубки, и вытащил из нее свернутый пергамент. К нему на красном шнурке была прикреплена сделанная из синего воска круглая печать великого кагана. Бату-хан двумя руками принял пергамент, приложил его ко лбу, губам и груди, затем развернул свиток. Он молча прочел послание. Прикрыл рукавом глаза и оставался некоторое время неподвижным. Очнувшись и держа перед собой пергамент, он передал его хранителю печати Ак-Хасану.
– Прочти, что пишет хранительница великого престола, моя высокочтимая тетка Туракина.
Ак-Хасан бережно взял свиток двумя руками, приложил его ко лбу и затем громко, нараспев прочел:
– «Священный Правитель, заботливо наблюдавший с небес за жизнью любимого им монгольского народа, призвал к себе в несметные полки заоблачного войска сына своего, моего возлюбленного мужа, сверкающего доблестью Угедей-кагана. Слушайте все, у кого в жилах течет горячая благородная кровь Священного Правителя: приезжайте немедленно в Каракорум, на курултай[58], для избрания преемника великого кагана, нового властителя безграничного царства монгольского».
Некоторые полководцы, подняв руки, завыли, но, видя, что Бату-хан остается холодным и непроницаемым, замолкли.
По-прежнему невозмутимый, с глазами, устремленными вдаль, Бату-хан сказал:
– Сегодня, и завтра, и все девять дней мы будем совершать жалостливые обряды в память великого кагана, оплакивая того, кто ушел от нас в светлое царство заоблачных теней. Но пусть никто без моего приказания не осмелится уехать отсюда в Каракорум. Начатая мною война требует своего завершения и полного разгрома «вечерних стран». А великий курултай произойдет в назначенное мною время.
Бату-хан сел, и все молча и бесшумно опустились на землю. Гонец, пятясь на коленях, сполз с ковра, поднялся на ноги и остановился позади Арслан-мэргэна. Бату-хан провожал его пристальным взглядом.
– Разреши доложить, – сказал Арслан-мэргэн.
– Говори.
– Гуюк-хан и с ним вся его свита и его охранный отряд сегодня на заре внезапно покинули наш лагерь. Гуюк-хан настолько торопился, что оставил половину своих коней, скота и вьюков. Его воины сказали, что Гуюк-хан уже объявил им о своем спешном возвращении в Каракорум. Я все же успел догнать Гуюк-хана. Он стегал плетью коня и крикнул мне: «Пускай Саин-хан занимается поисками «последнего моря», мне же предстоит другая, более высокая и важная задача: поднять высоко и грозно над всеми народами Вселенной девятихвостое знамя Священного Правителя».
Все ждали, что скажет Бату-хан. Он указал рукой на заостренные колья:
– Вот то высокое место, которое заслужил Гуюк-хан! Воин в походе, покидающий без разрешения вождя свое войско, становится предателем своего народа. Как же Гуюк-хан будет исполнять «более высокую и важную задачу», как он говорит, если первый показывает пример неповиновения? Гуюк-хан сам приблизил свой последний день. Бог войны Сульдэ его осудит.
– Позволь сказать слово! – прервал наступившее молчание посол арабского халифа Абд ар-Рахман. – Твой ясный ум правильно отметил: «Наша великая война требует своего завершения». Пока ты сам не повернешь колеса судьбы в новом направлении, после того как раздавишь гордыню и злобу враждующих между собой королей «вечерних стран», война окончиться не может. А тем временем хранительница престола великого кагана Туракина сможет управлять делами царства сама, с помощью своих мудрых и опытных советников. Только когда копыта твоего серебристо-белого коня омоются волнами «последнего моря», окружающего нашу землю, ты повернешь обратно свое непобедимое войско, и тогда все народы Вселенной признают в тебе единого, величайшего владыку, кагана, но только в тебе, а не в убежавшем Гуюк-хане.
– Да живет много лет наш любимый, великий Саин-хан! – воскликнул хан Менгу.
– Да здравствует наш грозный, непобедимый Саин-хан, покоритель народов мира! – повторили все хором.
– Бог войны только один – наш величайший бог Сульдэ. Он невидим, и никаких истуканов ему ставить не надо. Если бы я остановил здесь мой поход на «вечерние страны», то на этом холме нужно было высечь из камня не бога, а белоснежного коня, того коня, благодаря которому монгольское войско только и могло совершить такие великие походы. Это будет храм монгольскому коню, и я заставлю все народы ползать перед ним на брюхе и целовать его копыта.
Около площадки поднималась одинокая старая сосна с обломленной и обугленной верхушкой – след молнии, которую метнул с неба бог войны. Тут же несколько небольших деревьев были обрублены на высоте роста человека, и их концы заострены, как тонкие лезвия копий. Все проезжавшие мимо монголы косились на эти острия, соображая, что их владыка Бату-хан, видно, на кого-то прогневался и здесь готовится виновным жестокая казнь.
Слуги разостлали походные ковры. Должны были приехать все чингизиды, находившиеся в войске, и главные начальники отдельных отрядов.
Бату-хан, подобрав под себя ноги, уселся на своем походном троне – стопке девяти войлочных чепраков.
Справа от него поместился его брат хан Орду, огромный и грузный, обычно ездивший на двух сменных конях, так как ни один конь долго не выдерживал дородного хозяина. Рядом с ним сидел двоюродный брат Менгу, всегда живой и веселый, наиболее из всех чингизидов близкий и преданный Бату-хану. Далее обыкновенно размещалась свита Гуюк-хана, сына великого кагана всех татар, но сейчас там никого из них не было.
Слева от Бату-хана расположились на ковре молчаливый и угрюмый великий Субудай-багатур и другие знаменитые полководцы: Курмиши, Бурундай, Кадан, вернувшиеся из походов в Германию, Польшу и Чехию. Загорелые, обветренные, суровые, непроницаемые, верные соратники монгольского повелителя. Арабский посол Абд ар-Рахман поместился на краю узорчатого ковра, напротив Бату-хана; рядом с ним сидел летописец Хаджи Рахим, а позади них – переводчик Дуда Праведный.
Все молчали. Изредка только слышался шепот. Ожидали решения Бату-хана и обсуждения плана вторжения в Италию через богатые приморские города Тригестум и Венецию, чтобы оттуда идти дальше.
– Гонец издалека! – сказал кто-то.
Два всадника приближались вскачь и остановили коней у подножия холма. Звеня оружием, на холм поднялся начальник охранной сотни Арслан-мэргэн, заменивший погибшего в бою под Краковом Мусука. Вытирая лицо желтым шелковым платком, он выпрямился, остановился на краю ковра и оглянулся. За ним медленно шагал, весь покрытый белой пылью, коренастый монгол. Его свисающие по углам рта редкие усы казались от пыли седыми.
– Встань здесь рядом! – приказал Арслан-мэргэн.
Монгол вытащил из-за пазухи кожаную трубку и, держа ее бережно на вытянутых руках, произнес твердо и четко заученные им заранее слова:
– «Послание владыке улуса Джучиева, повелителю Синей Орды и «вечерних стран», Бату-хану от Туракины, великой правительницы земель монгольских…»
Бату-хан встал, и сидевшие встали. Кто-то встревоженно прошептал:
– Неотвратимое совершилось!
Бату-хан сказал особенно торжественным голосом:
– Подойди ко мне!
Монгольский гонец приблизился мелкими шажками, опустился на колени и, расставив руки, поцеловал ковер. Затем, оставаясь на коленях, он распустил ремень, обвязанный вокруг кожаной трубки, и вытащил из нее свернутый пергамент. К нему на красном шнурке была прикреплена сделанная из синего воска круглая печать великого кагана. Бату-хан двумя руками принял пергамент, приложил его ко лбу, губам и груди, затем развернул свиток. Он молча прочел послание. Прикрыл рукавом глаза и оставался некоторое время неподвижным. Очнувшись и держа перед собой пергамент, он передал его хранителю печати Ак-Хасану.
– Прочти, что пишет хранительница великого престола, моя высокочтимая тетка Туракина.
Ак-Хасан бережно взял свиток двумя руками, приложил его ко лбу и затем громко, нараспев прочел:
– «Священный Правитель, заботливо наблюдавший с небес за жизнью любимого им монгольского народа, призвал к себе в несметные полки заоблачного войска сына своего, моего возлюбленного мужа, сверкающего доблестью Угедей-кагана. Слушайте все, у кого в жилах течет горячая благородная кровь Священного Правителя: приезжайте немедленно в Каракорум, на курултай[58], для избрания преемника великого кагана, нового властителя безграничного царства монгольского».
Некоторые полководцы, подняв руки, завыли, но, видя, что Бату-хан остается холодным и непроницаемым, замолкли.
По-прежнему невозмутимый, с глазами, устремленными вдаль, Бату-хан сказал:
– Сегодня, и завтра, и все девять дней мы будем совершать жалостливые обряды в память великого кагана, оплакивая того, кто ушел от нас в светлое царство заоблачных теней. Но пусть никто без моего приказания не осмелится уехать отсюда в Каракорум. Начатая мною война требует своего завершения и полного разгрома «вечерних стран». А великий курултай произойдет в назначенное мною время.
Бату-хан сел, и все молча и бесшумно опустились на землю. Гонец, пятясь на коленях, сполз с ковра, поднялся на ноги и остановился позади Арслан-мэргэна. Бату-хан провожал его пристальным взглядом.
– Разреши доложить, – сказал Арслан-мэргэн.
– Говори.
– Гуюк-хан и с ним вся его свита и его охранный отряд сегодня на заре внезапно покинули наш лагерь. Гуюк-хан настолько торопился, что оставил половину своих коней, скота и вьюков. Его воины сказали, что Гуюк-хан уже объявил им о своем спешном возвращении в Каракорум. Я все же успел догнать Гуюк-хана. Он стегал плетью коня и крикнул мне: «Пускай Саин-хан занимается поисками «последнего моря», мне же предстоит другая, более высокая и важная задача: поднять высоко и грозно над всеми народами Вселенной девятихвостое знамя Священного Правителя».
Все ждали, что скажет Бату-хан. Он указал рукой на заостренные колья:
– Вот то высокое место, которое заслужил Гуюк-хан! Воин в походе, покидающий без разрешения вождя свое войско, становится предателем своего народа. Как же Гуюк-хан будет исполнять «более высокую и важную задачу», как он говорит, если первый показывает пример неповиновения? Гуюк-хан сам приблизил свой последний день. Бог войны Сульдэ его осудит.
– Позволь сказать слово! – прервал наступившее молчание посол арабского халифа Абд ар-Рахман. – Твой ясный ум правильно отметил: «Наша великая война требует своего завершения». Пока ты сам не повернешь колеса судьбы в новом направлении, после того как раздавишь гордыню и злобу враждующих между собой королей «вечерних стран», война окончиться не может. А тем временем хранительница престола великого кагана Туракина сможет управлять делами царства сама, с помощью своих мудрых и опытных советников. Только когда копыта твоего серебристо-белого коня омоются волнами «последнего моря», окружающего нашу землю, ты повернешь обратно свое непобедимое войско, и тогда все народы Вселенной признают в тебе единого, величайшего владыку, кагана, но только в тебе, а не в убежавшем Гуюк-хане.
– Да живет много лет наш любимый, великий Саин-хан! – воскликнул хан Менгу.
– Да здравствует наш грозный, непобедимый Саин-хан, покоритель народов мира! – повторили все хором.
Глава четвертая
Упрямые горцы
Ленивые волны набегали на каменистый берег и откатывались назад, унося с собой гальку и мелкие розовые двустворчатые раковины. Татарская сотня на невысоких длинногривых конях рассыпалась по берегу. Кони тянулись к воде, но, попробовав, фыркали и отворачивали морды. Послышались крики приказов. Две полусотни отъехали в разные стороны. Впереди каждой покачивался ханский черный треугольный флажок на конце гибкого бамбукового копья.
Из-за холма показалась новая группа всадников. Знаменосец на пегом коне держал бунчук самого Бату-хана, пятиугольный, из желтого шелка, с изображением белого кречета, державшего в когтях черного ворона. Девять густых хвостов, прикрепленных к знамени, качались при налетевших порывах свежего ветра.
Сразу привлекал внимание ослепительной красоты молочно-белый жеребец с живыми черными глазами, исхудавший от долгого пути, но сохранивший легкость движений и беспокойную пляску тонких стройных ног. Ехавший на нем Бату-хан остановился у самой воды на сыром берегу, усыпанном мелкими раковинами. Натянув поводья, он некоторое время пристально всматривался в жемчужную даль.
– Что это за корабли? – спросил он, указывая рукой. К нему подскакал на рыжем нарядном мадьярском коне Абд ар-Рахман. Блистая стальными латами и посеребренным шлемом, молодой посол, загорелый до черноты, прищурил глаза, заслоняя их от солнца рукой.
– Я думаю…
– Теперь не время думать, – сухо прервал Бату-хан. – Теперь уже надо все точно знать.
С другой стороны приближался на ширококостом саврасом коне Субудай-багатур. Натягивая поводья искалеченной рукой, старый полководец другой рукой потрепал по шее своего коня и сказал:
– Видишь, Саин-хан, мой конь не хочет пить эту морскую воду. Но ведь это еще далеко не «последнее море». Это только залив, где надеется от нас укрыться на кораблях убежавший от тебя мадьярский король Бела вместе с остатками его разбитого войска. Не старайся, предатель Бела! Тебе от нашего копья не скрыться!
– А кто тебе сказал, что на одном из этих кораблей король Бела?
– Захваченные пленные: они клянутся, что Бела и его свита на этих кораблях ждут попутного ветра.
– Я хочу сам говорить с пленными.
– Сейчас, мой повелитель, они будут здесь.
Субудай повернул коня и хлестнул плетью. Саврасый засеменил обратно ровной иноходью.
Свита Бату-хана расположилась на склоне холма, перекидываясь шутками и всматриваясь в даль. На бирюзовой поверхности моря, как стая белых лебедей, рассыпались бесчисленные корабли с повисшими от безветрия парусами. Солнце переливалось яркими блестками на едва колеблющейся морской глади.
В этой свите находились: болезненный сын Бату-хана Сартак, братья Орду и Берке, летописец Хаджи Рахим и несколько темников. Слуги с запасными конями и навьюченными мулами растянулись вдоль дороги. Прибывали новые группы татарских всадников. Все жадно стремились к заветному бирюзовому морю, на берегах которого ожидалась какая-то новая перемена, более счастливая пора в наступлении на «вечерние страны» и дележ новых захваченных богатств.
Послышались крики монголов и вопли пленных. Несколько татарских всадников гнали десятка два пленных. Они были избиты и ободраны до крайности. Пленные были в овчинных безрукавках, расшитых цветными узорами, и широких шароварах, перехваченных у лодыжек ремнями. Длинные до плеч темные кудри растрепались во время борьбы. Руки, связанные за спиной, разодранные, когда-то белые рубахи, на ногах кожаные пошевни – все носило следы отчаянной борьбы, и кровь продолжала сочиться из свежих ран.
Некоторые шли, спотыкаясь, видимо, покорившись неминуемой гибели, другие продолжали упираться, и монголы, ругаясь, беспощадно хлестали их плетьми.
Позади ехал Субудай и торопил воинов. А за великим полководцем следовал на мышиного цвета старом осле Дуда Праведный. Он усердно колотил пятками бока осла, стараясь ускорить его ленивый ход.
На берегу монголы выстроили пленных; половина из них сейчас же уселась на землю, угрюмо, как затравленные звери, озираясь по сторонам.
Бату-хан заметил прибывших пленных и направился к ним. Один из монголов стал снова хлестать сидевших:
– Ты не видишь, упрямая шкура, кто перед тобой на белом жеребце? Это повелитель мира!
Сидевшие извивались, стараясь уклониться от ударов. Бату-хан остановил воина, подняв руку:
– Довольно.
– Кто вы, непокорные, осмелившиеся воевать с покорителем Вселенной? – прохрипел Субудай-багатур.
Тогда подъехавший рыжий Дуда доказал, что он действительно знает двадцать два языка различных народов Вселенной. Он заговорил на непонятном наречии. Пленные сразу оживились. Сидевшие стали выкрикивать слова, похожие на проклятья.
– Амен! – прервал их Дуда и обратился к Субудай-багатуру. – Эти люди из горного славянского племени. Они живут на вершинах гор в селениях, похожих на крепости, и, гордые, никогда живыми не сдаются в плен, а бьются до последнего издыхания.
– Как же вы захватили этих упрямцев? – спросил Бату-хан.
Один из сопровождающих ответил:
– Нам было приказано привести пленных. Мы на них набросили арканы и поволокли по камням, а потом связали.
– Спроси их, почему они сопротивляются, если их мало, а мое войско бесчисленно, как небесные тучи?
Дуда, соскочив с осла, снова заговорил с пленными.
Сперва пленные кричали все сразу, потом Дуда убедил их, чтобы отвечал кто-нибудь один. И статный юноша с израненным опухшим лицом, слизывая кровь с разодранной губы, стал горячо что-то доказывать.
– Чего он хочет? – спросил Бату-хан.
– Это пастух из селения, что лежит вон там, высоко, на горном перевале. Там еще продолжаются бои и видны клубы дыма от горящих хижин. Он говорит, что живут они, распахивая клочки земли между скалами. Что они никому жить не мешают. Что они поселились далеко от большой дороги. Что, кроме них, никто не умеет сеять ячмень и пшеницу на такой высоте над обрывами. Что у них нет другой родины и счастья, кроме этих горных скал и их бедных хижин.
– Скажи им, что я хвалю храбрых тружеников и позволю им жить свободно, если они покорятся и поцелуют копыто монгольского коня.
Дуда объяснил пленным слова монгольского владыки, выслушав их ответ, погладил задумчиво свою рыжую бороду и сказал:
– Они согласны поцеловать копыта твоего коня и будут верно служить тебе, но просят вернуть их детей. Твои воины захватили их и увезли в свой лагерь.
– Это хорошо! – сказал Бату-хан. – Из этих детей у нас вырастут опытные смелые воины. Субудай-багатур, покажи мне чертеж земли. Я хочу понять, далеко ли город Тригестум?
– Сейчас покажу, великий! – сказал одноглазый полководец и, вложив пальцы левой руки в рот, свистнул так пронзительно, что, казалось, эхо отозвалось в горах. Это ответил издали его слуга, узнав свист хозяина. Вскоре, пробиваясь через ряды всадников, примчался старый монгол на свирепого вида игреневом коне, держа в поводу еще другого коня с вьючными сумами.
Он достал кожаный кошель и подал Субудай-багатуру. Тот вынул пергамент, на котором был нарисован грубый чертеж Мадьярского королевства и Адриатического побережья.
Пленных развязали; они еще с трудом двигали руками, затекшими после туго завязанных ремней. С кряхтением нагибаясь, они поочередно целовали копыта равнодушно стоящего коня.
Бату-хан указал плетью вдаль:
– Как зовется селенье и крепость там, в тумане, на берегу?
Один из пленных стал объяснять:
– Это город Спалато. В нем находится дворец римского императора.
– Я хочу его увидеть. Будут ли еще города?
– Разве мелкие гавани и крепости. Затем будет один богатый город с гаванью, полной венецейских кораблей, Тригестум. Там в крепости живет важный начальник, и у него много воинов.
– А что будет еще дальше?
– Будет устье реки Падус, где лежит богатейший торговый город Венеция. И все эти корабли на море венецейских купцов.
– А во сколько дней из Венеции можно проехать дальше до столицы «вечерних стран» Рума?
– Простым людям теперь туда не доехать: всюду заставы. Там ожидают твоего нападения. Но ты же разрешения ни у кого не спросишь и проедешь в Рум во столько дней, во сколько пожелаешь.
– Много ли войска там собралось?
– Какое там войско! Никто не хочет воевать. Все убегают. Даже, говорят, сам император убежал из Рума на остров Сицилию.
– Не для чего срезать яблоко. Оно уже созрело и само упадет в твою ладонь! – воскликнул ненавидевший всех франков Абд ар-Рахман.
– Что прикажешь сделать с этими пленными горцами? – спросил Субудай.
Бату-хан не ответил, и вдруг, против ожидания, провел пальцем черту сверху вниз, – этого жеста боялись все: им он осуждал на смерть.
Площадка, где происходил совет Бату-хана, опустела. Заостренные колья остались устрашением для других неудачников. Слуги убирали ковры, разложенные для совещания ханов.
Невдалеке, на склоне горы, среди кустов репейника, лежали упрямые пленные. Но вместо лиц у них были черные окровавленные месива костей и сгустков крови. Когда горцы поняли, что будут убиты, они отчаянно стали бороться, сами набросились на монголов, пока не пали в неравном бою.
Всем им поочередно раздробил головы суковатой тяжелой дубиной могучий монгол, придворный палач. Он и сейчас еще расхаживал близ убитых пленных и волочил за собой грозное оружие. Он ожидал, пока писарь арабского посла, рыжебородый Дуда, кончит затянувшийся разговор с последним из пленных, нищим монахом в оборванной старой рясе. Монах все время то кланялся, стараясь коснуться пальцами земли, то поднимал высоко над головой тонкий деревянный крест и быстро шептал молитвы, а ветер трепал его взъерошенную бороду.
Монгол свирепо хрипел.
– Мне приказал сам Бату-хан прикончить всех без исключения дерзких пленных. Разве можно ослушаться приказания Саин-хана?
Дуда, сняв с шеи медную овальную дощечку пайцзу, потряс ею перед лицом монгола.
– Второе последующее приказание отменяет предыдущее! – твердил он. – Сейчас сюда подъедет великий Субудай-багатур, и он мне отдаст живьем этого пленного шамана. Он мне нужен для важного дела. Отойди!
– Пусть мне прикажет, что хочет, наш одноглазый Субудай-багатур, а я все-таки его не послушаюсь, когда мне что-нибудь повелел сам Бату-хан, – жить ему и царствовать тысячу и один год!
– Сейчас посмотрим! – сказал Дуда, стараясь оттолкнуть монгола. Тот мрачно покосился и, подняв волочившуюся дубину, поставил ее перед собой.
Субудай-багатур быстро приближался на саврасом коне, густой хвост которого спускался до земли.
Дуда бросился к Субудаю, крича:
– Великий, несравненный, остановись! Важное дело скажу я.
Субудай натянул поводья. Конь, фыркая, остановился.
– Говори быстро и коротко!
– Отдай этого человека мне!
– Для чего?
– Он знает важное. Он обошел все земли «вечерних стран», видел всех королей и их войска. Он мне расскажет, а я…
– Врет! – отрезал Субудай, тронув коня.
– Я проверил. Он не врет!
– Тогда не трогать его! – обратился Субудай к монголу, затем повернулся к Дуде: – А ты мне все напишешь, что он расскажет. Все! Быстро! Сегодня вечером! Отдай ему этого шамана! – свирепо прохрипел он палачу и хлестнул своего жеребца плетью. Тот прыгнул вперед, а палач в испуге, закрывая голову руками, отбежал в сторону, и за ним волочилась, дребезжа, его суковатая дубина.
Из-за холма показалась новая группа всадников. Знаменосец на пегом коне держал бунчук самого Бату-хана, пятиугольный, из желтого шелка, с изображением белого кречета, державшего в когтях черного ворона. Девять густых хвостов, прикрепленных к знамени, качались при налетевших порывах свежего ветра.
Сразу привлекал внимание ослепительной красоты молочно-белый жеребец с живыми черными глазами, исхудавший от долгого пути, но сохранивший легкость движений и беспокойную пляску тонких стройных ног. Ехавший на нем Бату-хан остановился у самой воды на сыром берегу, усыпанном мелкими раковинами. Натянув поводья, он некоторое время пристально всматривался в жемчужную даль.
– Что это за корабли? – спросил он, указывая рукой. К нему подскакал на рыжем нарядном мадьярском коне Абд ар-Рахман. Блистая стальными латами и посеребренным шлемом, молодой посол, загорелый до черноты, прищурил глаза, заслоняя их от солнца рукой.
– Я думаю…
– Теперь не время думать, – сухо прервал Бату-хан. – Теперь уже надо все точно знать.
С другой стороны приближался на ширококостом саврасом коне Субудай-багатур. Натягивая поводья искалеченной рукой, старый полководец другой рукой потрепал по шее своего коня и сказал:
– Видишь, Саин-хан, мой конь не хочет пить эту морскую воду. Но ведь это еще далеко не «последнее море». Это только залив, где надеется от нас укрыться на кораблях убежавший от тебя мадьярский король Бела вместе с остатками его разбитого войска. Не старайся, предатель Бела! Тебе от нашего копья не скрыться!
– А кто тебе сказал, что на одном из этих кораблей король Бела?
– Захваченные пленные: они клянутся, что Бела и его свита на этих кораблях ждут попутного ветра.
– Я хочу сам говорить с пленными.
– Сейчас, мой повелитель, они будут здесь.
Субудай повернул коня и хлестнул плетью. Саврасый засеменил обратно ровной иноходью.
Свита Бату-хана расположилась на склоне холма, перекидываясь шутками и всматриваясь в даль. На бирюзовой поверхности моря, как стая белых лебедей, рассыпались бесчисленные корабли с повисшими от безветрия парусами. Солнце переливалось яркими блестками на едва колеблющейся морской глади.
В этой свите находились: болезненный сын Бату-хана Сартак, братья Орду и Берке, летописец Хаджи Рахим и несколько темников. Слуги с запасными конями и навьюченными мулами растянулись вдоль дороги. Прибывали новые группы татарских всадников. Все жадно стремились к заветному бирюзовому морю, на берегах которого ожидалась какая-то новая перемена, более счастливая пора в наступлении на «вечерние страны» и дележ новых захваченных богатств.
Послышались крики монголов и вопли пленных. Несколько татарских всадников гнали десятка два пленных. Они были избиты и ободраны до крайности. Пленные были в овчинных безрукавках, расшитых цветными узорами, и широких шароварах, перехваченных у лодыжек ремнями. Длинные до плеч темные кудри растрепались во время борьбы. Руки, связанные за спиной, разодранные, когда-то белые рубахи, на ногах кожаные пошевни – все носило следы отчаянной борьбы, и кровь продолжала сочиться из свежих ран.
Некоторые шли, спотыкаясь, видимо, покорившись неминуемой гибели, другие продолжали упираться, и монголы, ругаясь, беспощадно хлестали их плетьми.
Позади ехал Субудай и торопил воинов. А за великим полководцем следовал на мышиного цвета старом осле Дуда Праведный. Он усердно колотил пятками бока осла, стараясь ускорить его ленивый ход.
На берегу монголы выстроили пленных; половина из них сейчас же уселась на землю, угрюмо, как затравленные звери, озираясь по сторонам.
Бату-хан заметил прибывших пленных и направился к ним. Один из монголов стал снова хлестать сидевших:
– Ты не видишь, упрямая шкура, кто перед тобой на белом жеребце? Это повелитель мира!
Сидевшие извивались, стараясь уклониться от ударов. Бату-хан остановил воина, подняв руку:
– Довольно.
– Кто вы, непокорные, осмелившиеся воевать с покорителем Вселенной? – прохрипел Субудай-багатур.
Тогда подъехавший рыжий Дуда доказал, что он действительно знает двадцать два языка различных народов Вселенной. Он заговорил на непонятном наречии. Пленные сразу оживились. Сидевшие стали выкрикивать слова, похожие на проклятья.
– Амен! – прервал их Дуда и обратился к Субудай-багатуру. – Эти люди из горного славянского племени. Они живут на вершинах гор в селениях, похожих на крепости, и, гордые, никогда живыми не сдаются в плен, а бьются до последнего издыхания.
– Как же вы захватили этих упрямцев? – спросил Бату-хан.
Один из сопровождающих ответил:
– Нам было приказано привести пленных. Мы на них набросили арканы и поволокли по камням, а потом связали.
– Спроси их, почему они сопротивляются, если их мало, а мое войско бесчисленно, как небесные тучи?
Дуда, соскочив с осла, снова заговорил с пленными.
Сперва пленные кричали все сразу, потом Дуда убедил их, чтобы отвечал кто-нибудь один. И статный юноша с израненным опухшим лицом, слизывая кровь с разодранной губы, стал горячо что-то доказывать.
– Чего он хочет? – спросил Бату-хан.
– Это пастух из селения, что лежит вон там, высоко, на горном перевале. Там еще продолжаются бои и видны клубы дыма от горящих хижин. Он говорит, что живут они, распахивая клочки земли между скалами. Что они никому жить не мешают. Что они поселились далеко от большой дороги. Что, кроме них, никто не умеет сеять ячмень и пшеницу на такой высоте над обрывами. Что у них нет другой родины и счастья, кроме этих горных скал и их бедных хижин.
– Скажи им, что я хвалю храбрых тружеников и позволю им жить свободно, если они покорятся и поцелуют копыто монгольского коня.
Дуда объяснил пленным слова монгольского владыки, выслушав их ответ, погладил задумчиво свою рыжую бороду и сказал:
– Они согласны поцеловать копыта твоего коня и будут верно служить тебе, но просят вернуть их детей. Твои воины захватили их и увезли в свой лагерь.
– Это хорошо! – сказал Бату-хан. – Из этих детей у нас вырастут опытные смелые воины. Субудай-багатур, покажи мне чертеж земли. Я хочу понять, далеко ли город Тригестум?
– Сейчас покажу, великий! – сказал одноглазый полководец и, вложив пальцы левой руки в рот, свистнул так пронзительно, что, казалось, эхо отозвалось в горах. Это ответил издали его слуга, узнав свист хозяина. Вскоре, пробиваясь через ряды всадников, примчался старый монгол на свирепого вида игреневом коне, держа в поводу еще другого коня с вьючными сумами.
Он достал кожаный кошель и подал Субудай-багатуру. Тот вынул пергамент, на котором был нарисован грубый чертеж Мадьярского королевства и Адриатического побережья.
Пленных развязали; они еще с трудом двигали руками, затекшими после туго завязанных ремней. С кряхтением нагибаясь, они поочередно целовали копыта равнодушно стоящего коня.
Бату-хан указал плетью вдаль:
– Как зовется селенье и крепость там, в тумане, на берегу?
Один из пленных стал объяснять:
– Это город Спалато. В нем находится дворец римского императора.
– Я хочу его увидеть. Будут ли еще города?
– Разве мелкие гавани и крепости. Затем будет один богатый город с гаванью, полной венецейских кораблей, Тригестум. Там в крепости живет важный начальник, и у него много воинов.
– А что будет еще дальше?
– Будет устье реки Падус, где лежит богатейший торговый город Венеция. И все эти корабли на море венецейских купцов.
– А во сколько дней из Венеции можно проехать дальше до столицы «вечерних стран» Рума?
– Простым людям теперь туда не доехать: всюду заставы. Там ожидают твоего нападения. Но ты же разрешения ни у кого не спросишь и проедешь в Рум во столько дней, во сколько пожелаешь.
– Много ли войска там собралось?
– Какое там войско! Никто не хочет воевать. Все убегают. Даже, говорят, сам император убежал из Рума на остров Сицилию.
– Не для чего срезать яблоко. Оно уже созрело и само упадет в твою ладонь! – воскликнул ненавидевший всех франков Абд ар-Рахман.
– Что прикажешь сделать с этими пленными горцами? – спросил Субудай.
Бату-хан не ответил, и вдруг, против ожидания, провел пальцем черту сверху вниз, – этого жеста боялись все: им он осуждал на смерть.
Площадка, где происходил совет Бату-хана, опустела. Заостренные колья остались устрашением для других неудачников. Слуги убирали ковры, разложенные для совещания ханов.
Невдалеке, на склоне горы, среди кустов репейника, лежали упрямые пленные. Но вместо лиц у них были черные окровавленные месива костей и сгустков крови. Когда горцы поняли, что будут убиты, они отчаянно стали бороться, сами набросились на монголов, пока не пали в неравном бою.
Всем им поочередно раздробил головы суковатой тяжелой дубиной могучий монгол, придворный палач. Он и сейчас еще расхаживал близ убитых пленных и волочил за собой грозное оружие. Он ожидал, пока писарь арабского посла, рыжебородый Дуда, кончит затянувшийся разговор с последним из пленных, нищим монахом в оборванной старой рясе. Монах все время то кланялся, стараясь коснуться пальцами земли, то поднимал высоко над головой тонкий деревянный крест и быстро шептал молитвы, а ветер трепал его взъерошенную бороду.
Монгол свирепо хрипел.
– Мне приказал сам Бату-хан прикончить всех без исключения дерзких пленных. Разве можно ослушаться приказания Саин-хана?
Дуда, сняв с шеи медную овальную дощечку пайцзу, потряс ею перед лицом монгола.
– Второе последующее приказание отменяет предыдущее! – твердил он. – Сейчас сюда подъедет великий Субудай-багатур, и он мне отдаст живьем этого пленного шамана. Он мне нужен для важного дела. Отойди!
– Пусть мне прикажет, что хочет, наш одноглазый Субудай-багатур, а я все-таки его не послушаюсь, когда мне что-нибудь повелел сам Бату-хан, – жить ему и царствовать тысячу и один год!
– Сейчас посмотрим! – сказал Дуда, стараясь оттолкнуть монгола. Тот мрачно покосился и, подняв волочившуюся дубину, поставил ее перед собой.
Субудай-багатур быстро приближался на саврасом коне, густой хвост которого спускался до земли.
Дуда бросился к Субудаю, крича:
– Великий, несравненный, остановись! Важное дело скажу я.
Субудай натянул поводья. Конь, фыркая, остановился.
– Говори быстро и коротко!
– Отдай этого человека мне!
– Для чего?
– Он знает важное. Он обошел все земли «вечерних стран», видел всех королей и их войска. Он мне расскажет, а я…
– Врет! – отрезал Субудай, тронув коня.
– Я проверил. Он не врет!
– Тогда не трогать его! – обратился Субудай к монголу, затем повернулся к Дуде: – А ты мне все напишешь, что он расскажет. Все! Быстро! Сегодня вечером! Отдай ему этого шамана! – свирепо прохрипел он палачу и хлестнул своего жеребца плетью. Тот прыгнул вперед, а палач в испуге, закрывая голову руками, отбежал в сторону, и за ним волочилась, дребезжа, его суковатая дубина.
Глава пятая
Кровавая рука
(Из «Путевой книги» Хаджи Рахима)
«Произошло это таким образом. В месяце сафаре (марте) этого года один монгольский конный отряд появился перед небольшим городком, каких много на берегу Адриатического моря. Городские ворота были закрыты. Жители попрятались. Город казался вымершим.
В этом отряде находился сам Бату-хан вместе со своими ближайшими темниками. Погода предвещала бурю, и Саин-хан сказал, что хочет провести сутки в этом городке и там отдохнуть.
Слова джихангира – это воля Аллаха! Нукеры стали колотить камнями в старинные городские ворота. Какие-то испуганные люди показались на стене и тотчас скрылись.
Бату-хан приказал пустить зажигательные стрелы. Несколько больших дымящихся стрел полетели в город, где в одном месте повалил густой дым. На стене снова показались люди, по-видимому, знатные горожане и монахи, которые размахивали крестами и что-то кричали.
После того как вновь пущенные стрелы вызвали еще один пожар, крики и вопли усилились, и ворота раскрылись. Оттуда вышла процессия в цветных богатых одеждах. Впереди два старика несли серебряное блюдо с угощением и бархатную подушку, на которой лежали большие ключи от города.
Саин-хан спросил:
– Кто правитель города?
– Вот он! – сказали все, указывая на старика в длинной синей одежде, расшитой золотыми цветами.
Правитель города обменялся взглядом со своими спутниками, и все опустились на колени и склонились до земли, а он положил подушку с ключами у ног Бату-хана.
– Как называется ваш город?
– Салоно! Спалато! Сплит! – ответили хором правитель и его спутники, продолжая стоять на коленях.
– Слишком много названий для такого маленького города! – мрачно заметил Субудай-багатур.
– А это что за развалины? – спросил Саин-хан, указывая плетью на огромные каменные стены и полуразрушенные арки на соседнем холме.
– Это развалины дворца Диоклетиана[59].
– А кто такой был этот Диоклетиан?
– О! – сказал правитель города. – Это был самый могучий император. Он владел всей Вселенной.
– Никогда не слыхал я о таком повелителе, который владел всей Вселенной. Только Священный Правитель владел ею, а до него еще был покорителем Вселенной Искендер Великий, Двурогий. А вашего владыку вы сами придумали.
– Нет! Не сердись на нас, мы сказали истинную правду.
– Когда он жил?
– Это было очень давно. Тысячу лет назад. Тогда император Диоклетиан приказал построить себе дворец, вывезя из Египта, которым он владел, искусных мастеров.
– Зачем же он выбрал для дворца такое плохое место?
– Потому что он был родом отсюда, славянин из Диоклеи, и здесь же хотел закончить свою жизнь. Он разделил свою власть между тремя выбранными соправителями, а сам поселился здесь, в великолепном дворце, отказавшись от управления империей и занимаясь только выращиванием капусты и других овощей в своем дворцовом саду. Только этими овощами он и питался.
– Почему же этот великолепный дворец в развалинах? Почему вы плохо смотрите за ним?
– Мы уже от дедов наших получили вместо удивительного дворца одни его развалины.
– Ничего другого вы и не заслуживаете.
Саин-хан пожелал осмотреть развалины. С несколькими спутниками он отправился к ним, приказав мне, правителю города и второму вельможе тоже сопровождать его.
Развалины в значительной степени еще сохраняли общий вид дворца. Здание построено из громадных каменных плит. Каких трудов стоило рабочим доставить сюда эти глыбы! Здание скорее походило на крепость: квадратное, с высокими стенами, несколькими залами, с куполообразными потолками. Часть потолков рухнула, иные сохранились.
В одном зале мы нашли нечто вроде большого трона. Рядом находилось каменное изображение сказочного чудовища – спокойно лежащего льва с головой человека. Эта статуя, как нам сказали, была тоже привезена из Египта; называется она «сфинкс», считается божеством, и там, в Египте, все ему поклоняются.
В этом отряде находился сам Бату-хан вместе со своими ближайшими темниками. Погода предвещала бурю, и Саин-хан сказал, что хочет провести сутки в этом городке и там отдохнуть.
Слова джихангира – это воля Аллаха! Нукеры стали колотить камнями в старинные городские ворота. Какие-то испуганные люди показались на стене и тотчас скрылись.
Бату-хан приказал пустить зажигательные стрелы. Несколько больших дымящихся стрел полетели в город, где в одном месте повалил густой дым. На стене снова показались люди, по-видимому, знатные горожане и монахи, которые размахивали крестами и что-то кричали.
После того как вновь пущенные стрелы вызвали еще один пожар, крики и вопли усилились, и ворота раскрылись. Оттуда вышла процессия в цветных богатых одеждах. Впереди два старика несли серебряное блюдо с угощением и бархатную подушку, на которой лежали большие ключи от города.
Саин-хан спросил:
– Кто правитель города?
– Вот он! – сказали все, указывая на старика в длинной синей одежде, расшитой золотыми цветами.
Правитель города обменялся взглядом со своими спутниками, и все опустились на колени и склонились до земли, а он положил подушку с ключами у ног Бату-хана.
– Как называется ваш город?
– Салоно! Спалато! Сплит! – ответили хором правитель и его спутники, продолжая стоять на коленях.
– Слишком много названий для такого маленького города! – мрачно заметил Субудай-багатур.
– А это что за развалины? – спросил Саин-хан, указывая плетью на огромные каменные стены и полуразрушенные арки на соседнем холме.
– Это развалины дворца Диоклетиана[59].
– А кто такой был этот Диоклетиан?
– О! – сказал правитель города. – Это был самый могучий император. Он владел всей Вселенной.
– Никогда не слыхал я о таком повелителе, который владел всей Вселенной. Только Священный Правитель владел ею, а до него еще был покорителем Вселенной Искендер Великий, Двурогий. А вашего владыку вы сами придумали.
– Нет! Не сердись на нас, мы сказали истинную правду.
– Когда он жил?
– Это было очень давно. Тысячу лет назад. Тогда император Диоклетиан приказал построить себе дворец, вывезя из Египта, которым он владел, искусных мастеров.
– Зачем же он выбрал для дворца такое плохое место?
– Потому что он был родом отсюда, славянин из Диоклеи, и здесь же хотел закончить свою жизнь. Он разделил свою власть между тремя выбранными соправителями, а сам поселился здесь, в великолепном дворце, отказавшись от управления империей и занимаясь только выращиванием капусты и других овощей в своем дворцовом саду. Только этими овощами он и питался.
– Почему же этот великолепный дворец в развалинах? Почему вы плохо смотрите за ним?
– Мы уже от дедов наших получили вместо удивительного дворца одни его развалины.
– Ничего другого вы и не заслуживаете.
Саин-хан пожелал осмотреть развалины. С несколькими спутниками он отправился к ним, приказав мне, правителю города и второму вельможе тоже сопровождать его.
Развалины в значительной степени еще сохраняли общий вид дворца. Здание построено из громадных каменных плит. Каких трудов стоило рабочим доставить сюда эти глыбы! Здание скорее походило на крепость: квадратное, с высокими стенами, несколькими залами, с куполообразными потолками. Часть потолков рухнула, иные сохранились.
В одном зале мы нашли нечто вроде большого трона. Рядом находилось каменное изображение сказочного чудовища – спокойно лежащего льва с головой человека. Эта статуя, как нам сказали, была тоже привезена из Египта; называется она «сфинкс», считается божеством, и там, в Египте, все ему поклоняются.