Страница:
– Я ехала на корабле из Рума со свитой и охраной. Мой жених, грузинский царевич, должен был меня встретить, чтоб отвезти в свое царство. Буря разбила корабль, но Святая Матерь Божья сохранила меня. Я спаслась, ухватившись за сломанную мачту, и была выброшена на берег волнами. Там меня захватили дикие, как звери, курды и увезли к себе. Но мои хозяева не захотели меня держать, потому что я, как царевна, не желала исполнять черной работы. Я кусалась и не боялась плетей. Курды привезли меня в город Казвин, на берегу Абескунского моря. Оттуда я бежала на корабле вместе с арабским послом Абд ар-Рахманом, который тоже приехал сюда, в твою ханскую ставку.
– Что же ты знаешь?
– Я понимаю книги мудрецов, в которых скрыто тайное. Мне известно учение Гиппократа[30] о болезнях человека и о способах их лечения…
Хан Орду передвинул на затылок меховой треух и приложил широкую ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Но он не знал, как поступить. Можно ли довериться румийской царевне?.. Он посмотрел на нее и снова встретил взгляд зеленых неморгающих глаз.
– Дзе-дзе! Чего бы ты хотела?
– Я устала от человеческой грубости. Я требую, чтобы со мной обращались достойно, как с царевной. Тогда я согласна остаться здесь, при дворе великого татарского полководца. Я буду лечить страдающих, залечивать раны… Но я могу сделать еще большее: я умею раскрывать прошлое и приподнимать завесу будущего.
– Это нам очень, очень нужно! – одобрительно кивал головой Орду. Он обратился к Арапше: – Эта полезная женщина останется здесь. – И, подумав, добавил: – Она будет жить около моего шатра.
Больной шевельнулся. Послышался стон.
Орду ткнул пальцем в сторону рыжебородого арабского лекаря:
– Можешь ли ты вылечить больного?
– Я не излечивал до сих пор только покойников.
– Если вылечишь, получишь большую награду, а если больной умрет – посажу на кол и сожгу на костре. Лечи! Начинай!
Осторожными движениями рыжий знахарь подполз к неподвижному Бату-хану. Юлдуз-Хатун встрепенулась, готовая своей грудью охранять больного. Хан Орду вытащил из ножен тонкий блестящий кинжал и тоже приблизился.
Арабский знахарь коснулся рукой щетинистого смуглого темени Бату-хана. Он взял его исхудавшую руку – она была беспомощна, эта мускулистая рука, недавно натягивавшая могучие поводья всего татарского войска.
Знахарь покачал головой, приблизил ухо к оскаленным зубам больного, послушал биение сердца и резко отшатнулся. Снова прислушался, сделался мрачным и стал дрожать.
– Я боюсь! – прошептал он.
– Не смей отказываться! Лечи! – прохрипел, отдуваясь, Орду и ткнул в плечо знахаря острием кинжала.
– Я боюсь, что уже… Я боюсь… У меня нет с собой нужного целебного зелья мудреца Сулеймана, сына Дауда, – да будет над нами мир!
Дафни воскликнула:
– А византийская царевна Дафни лечить не боится! Я знаю эту страшную болезнь, когда лицо больного покрывается золотисто-желтым налетом. Это – «золотая лихорадка».
– Он не мудрый табиб[31], а трусливый червяк! – пробормотал, отдувая губы, хан Орду. – Ты, румийская царевна, приступай к лечению. Но помни: если джихангир умрет, то его погребальный костер будет полит твоей кровью. Если же мой младший брат встанет, то ты получишь девяносто девять подарков и косяк отборных кобылиц.
– И свободу?
Орду на мгновенье задумался и добавил:
– Клянусь девять раз вечным синим небом, ты получишь также свободу.
Загадочная улыбка скользнула по бледному лицу гречанки. Дафни легко поднялась, притянула к себе ковровый мешок и достала из него серебряную коробочку. Из нее она вынула девять темных шариков, зажала в ладони и, приблизившись к больному, опустилась перед ним на колени. Нежными, тонкими пальцами она отодвинула черную жесткую косу Бату-хана и слегка прикоснулась к неподвижным векам закрытых глаз… Затем резко повернулась к хану Орду:
– Теперь надо лечить быстро! Смерть надвигается! Пусть этот краснобородый знахарь тоже мне помогает.
Рыжий лекарь замахал руками:
– Невозможно! Ты взялась лечить, ну, сама и лечи! – Он поднял глаза кверху и стал бормотать заклинания на непонятном языке.
Орду, подняв руку с кинжалом, другой дернул знахаря за рыжую бороду и грозно закричал:
– Помогай, рыжая лисица!
Лекарь замолк и быстро подполз к гречанке. Он внимательно стал рассматривать темные шарики, лежащие на узкой ладони.
– Что это?
– Будто бы ты не знаешь? – певучим голосом усмехнулась Дафни.
– С виду мускатные орехи… Но на каждом нарисован глаз мудреца Сулеймана. Он один знал скрытое.
– Ты сказал истину. Теперь ты будешь исполнять мои приказания. Поджарь в бронзовой чашке эти орешки. Истолки и разотри их в порошок. Разведи в чашке воды. Дай больному отпить три раза: сейчас, после полудня и под вечер. Мне, как дочери царского рода, не подобает заниматься простой работой, какую исполняют такие рабские лекари, как ты. Но я буду сидеть около больного, неотступно следить и ждать. Скоро великий джихангир будет здоров и силен, скоро сядет на боевого коня.
Дафни, подобрав под себя ноги, опустилась рядом с Юлдуз-Хатун, сложила руки на коленях и скромно опустила глаза.
Лекарь принялся за работу. В бронзовой чашке, на углях костра, затрещали девять орешков. Они затем были растерты в маленькой ступке. Высыпаны в чашку с водой. Костяная ложечка долго размешивала лекарство.
– Это зелье ты сама попробуешь, первая! – свирепо прохрипел хан Орду.
– Но и ты попробуешь тоже, со мной вместе! – воркующим голосом пропела Дафни.
Лекарь дал отпить из чашки гречанке. Потом, сопя, отпил хан Орду. Причмокивая, он сказал:
– Очень горько!
Лекарь нагнулся к лежащему неподвижно Бату-хану. Повернул его беспомощную голову с закатившимися полузакрытыми глазами. Долго бился он, пока удалось раздвинуть крепко сжатые зубы, а Дафни влила в рот лекарство, растекавшееся по щеке.
Все ждали, впиваясь взглядами в суровое лицо Бату-хана.
Дафни уверенно сказала:
– Теперь он будет спать. Блуждавшая в заоблачном мире душа джихангира вернется в свое тело…
Гречанка метнула загадочный, чарующий взгляд зеленых глаз на хана Орду и, вздохнув, снова их опустила.
Орду завозился, оправляя пояс, и вложил в ножны блестящий кинжал.
Снаружи донеслись женские причитания и плач.
– Эй-вах! Беда! Какая великая беда! – простонал Орду, схватившись за голову. – Это идут «украшения Вселенной», прекрасные жены джихангира!.. Они своими жалобами и плачем снова погубят моего брата!..
Глава четвертая
Глава пятая
Глава шестая
Часть четвертая
Глава первая
– Что же ты знаешь?
– Я понимаю книги мудрецов, в которых скрыто тайное. Мне известно учение Гиппократа[30] о болезнях человека и о способах их лечения…
Хан Орду передвинул на затылок меховой треух и приложил широкую ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Но он не знал, как поступить. Можно ли довериться румийской царевне?.. Он посмотрел на нее и снова встретил взгляд зеленых неморгающих глаз.
– Дзе-дзе! Чего бы ты хотела?
– Я устала от человеческой грубости. Я требую, чтобы со мной обращались достойно, как с царевной. Тогда я согласна остаться здесь, при дворе великого татарского полководца. Я буду лечить страдающих, залечивать раны… Но я могу сделать еще большее: я умею раскрывать прошлое и приподнимать завесу будущего.
– Это нам очень, очень нужно! – одобрительно кивал головой Орду. Он обратился к Арапше: – Эта полезная женщина останется здесь. – И, подумав, добавил: – Она будет жить около моего шатра.
Больной шевельнулся. Послышался стон.
Орду ткнул пальцем в сторону рыжебородого арабского лекаря:
– Можешь ли ты вылечить больного?
– Я не излечивал до сих пор только покойников.
– Если вылечишь, получишь большую награду, а если больной умрет – посажу на кол и сожгу на костре. Лечи! Начинай!
Осторожными движениями рыжий знахарь подполз к неподвижному Бату-хану. Юлдуз-Хатун встрепенулась, готовая своей грудью охранять больного. Хан Орду вытащил из ножен тонкий блестящий кинжал и тоже приблизился.
Арабский знахарь коснулся рукой щетинистого смуглого темени Бату-хана. Он взял его исхудавшую руку – она была беспомощна, эта мускулистая рука, недавно натягивавшая могучие поводья всего татарского войска.
Знахарь покачал головой, приблизил ухо к оскаленным зубам больного, послушал биение сердца и резко отшатнулся. Снова прислушался, сделался мрачным и стал дрожать.
– Я боюсь! – прошептал он.
– Не смей отказываться! Лечи! – прохрипел, отдуваясь, Орду и ткнул в плечо знахаря острием кинжала.
– Я боюсь, что уже… Я боюсь… У меня нет с собой нужного целебного зелья мудреца Сулеймана, сына Дауда, – да будет над нами мир!
Дафни воскликнула:
– А византийская царевна Дафни лечить не боится! Я знаю эту страшную болезнь, когда лицо больного покрывается золотисто-желтым налетом. Это – «золотая лихорадка».
– Он не мудрый табиб[31], а трусливый червяк! – пробормотал, отдувая губы, хан Орду. – Ты, румийская царевна, приступай к лечению. Но помни: если джихангир умрет, то его погребальный костер будет полит твоей кровью. Если же мой младший брат встанет, то ты получишь девяносто девять подарков и косяк отборных кобылиц.
– И свободу?
Орду на мгновенье задумался и добавил:
– Клянусь девять раз вечным синим небом, ты получишь также свободу.
Загадочная улыбка скользнула по бледному лицу гречанки. Дафни легко поднялась, притянула к себе ковровый мешок и достала из него серебряную коробочку. Из нее она вынула девять темных шариков, зажала в ладони и, приблизившись к больному, опустилась перед ним на колени. Нежными, тонкими пальцами она отодвинула черную жесткую косу Бату-хана и слегка прикоснулась к неподвижным векам закрытых глаз… Затем резко повернулась к хану Орду:
– Теперь надо лечить быстро! Смерть надвигается! Пусть этот краснобородый знахарь тоже мне помогает.
Рыжий лекарь замахал руками:
– Невозможно! Ты взялась лечить, ну, сама и лечи! – Он поднял глаза кверху и стал бормотать заклинания на непонятном языке.
Орду, подняв руку с кинжалом, другой дернул знахаря за рыжую бороду и грозно закричал:
– Помогай, рыжая лисица!
Лекарь замолк и быстро подполз к гречанке. Он внимательно стал рассматривать темные шарики, лежащие на узкой ладони.
– Что это?
– Будто бы ты не знаешь? – певучим голосом усмехнулась Дафни.
– С виду мускатные орехи… Но на каждом нарисован глаз мудреца Сулеймана. Он один знал скрытое.
– Ты сказал истину. Теперь ты будешь исполнять мои приказания. Поджарь в бронзовой чашке эти орешки. Истолки и разотри их в порошок. Разведи в чашке воды. Дай больному отпить три раза: сейчас, после полудня и под вечер. Мне, как дочери царского рода, не подобает заниматься простой работой, какую исполняют такие рабские лекари, как ты. Но я буду сидеть около больного, неотступно следить и ждать. Скоро великий джихангир будет здоров и силен, скоро сядет на боевого коня.
Дафни, подобрав под себя ноги, опустилась рядом с Юлдуз-Хатун, сложила руки на коленях и скромно опустила глаза.
Лекарь принялся за работу. В бронзовой чашке, на углях костра, затрещали девять орешков. Они затем были растерты в маленькой ступке. Высыпаны в чашку с водой. Костяная ложечка долго размешивала лекарство.
– Это зелье ты сама попробуешь, первая! – свирепо прохрипел хан Орду.
– Но и ты попробуешь тоже, со мной вместе! – воркующим голосом пропела Дафни.
Лекарь дал отпить из чашки гречанке. Потом, сопя, отпил хан Орду. Причмокивая, он сказал:
– Очень горько!
Лекарь нагнулся к лежащему неподвижно Бату-хану. Повернул его беспомощную голову с закатившимися полузакрытыми глазами. Долго бился он, пока удалось раздвинуть крепко сжатые зубы, а Дафни влила в рот лекарство, растекавшееся по щеке.
Все ждали, впиваясь взглядами в суровое лицо Бату-хана.
Дафни уверенно сказала:
– Теперь он будет спать. Блуждавшая в заоблачном мире душа джихангира вернется в свое тело…
Гречанка метнула загадочный, чарующий взгляд зеленых глаз на хана Орду и, вздохнув, снова их опустила.
Орду завозился, оправляя пояс, и вложил в ножны блестящий кинжал.
Снаружи донеслись женские причитания и плач.
– Эй-вах! Беда! Какая великая беда! – простонал Орду, схватившись за голову. – Это идут «украшения Вселенной», прекрасные жены джихангира!.. Они своими жалобами и плачем снова погубят моего брата!..
Глава четвертая
«Украшения вселенной»
В шатер вошли три молодые женщины в пышных шелковых одеждах, в златотканых шапочках, каждая из которых была украшена длинным драгоценным пером белой цапли. Они наполнили шатер громкими стонами, жалобным всхлипыванием и причитали, стараясь перекричать друг друга:
– Наш обожаемый повелитель умирает! Мы останемся сиротами! Кто станет о нас заботиться!.. Не покидай нас!
– Молчать! – заревел свирепо Орду. – Или сидите тихо, или я вас прикажу завернуть в ковры и отправить к вашим родителям.
Три жены затихли и, переглядываясь, уселись в стороне, изредка всхлипывая. Все молчали. Арапчонок, обняв колени руками, уже спал. Царевна Дафни, грациозно облокотившись на свой ковровый мешок, как будто дремала. Изредка она приоткрывала один глаз и наблюдала, что происходит в шатре. Хан Орду лег на бок и захрапел. За ним, с тонким присвистом, захрапел арабский лекарь. Нукер у входа дремал стоя, опираясь на копье.
Тогда три жены стали подползать к Юлдуз-Хатун. Слышались их голоса:
– Ты думаешь, что ты Юлдуз-Хатун (госпожа)? Ты тварь подлого происхождения и навсегда останешься Юлдуз-каракыз (черная девка)!
– Разве мы не знаем, что ты выделываешь тайком?
– Ты всегда делаешь подлости!
– Ты обманываешь нашего доблестного повелителя с обласканным и возвеличенным простым нукером по имени Мусук…
– Он так же подл и коварен, как кошка (мусук). Он не знает благодарности и преданности!
– Джихангир болен потому, что ты его отравила!
Юлдуз-Хатун, точно защищаясь от ударов, плотнее закуталась с головой в черное покрывало и молчала.
– Ты давно околдовала джихангира, ты опасная змея!
– Уходи отсюда, пока мы тебя не задушили! Это наша забота, старших жен, находиться около повелителя.
– Мы его вылечим нашими молитвами, мы ему откроем правду!
Внезапно шубы отлетели в сторону. Бату-хан резко поднялся и выпрямился. Три жены припали к его ногам.
– Наконец ты очнулся, ослепительный! Ты будешь снова сверкать, наш алмазный, драгоценный повелитель, и теперь навсегда останешься с нами!
Бату-хан заговорил громко, твердым, звучным голосом:
– Нукер, кто из высоких темников этой ночью в дозоре?
Тот, очнувшись, ответил:
– Внимание и повиновение! Они в соседнем шатре: Бурундай, Курмиши и старый Нарин-Кэхэн.
– Пришли их сюда. Скажи также Субудай-багатуру, брату Шейбани и хану Мункэ, чтобы поспешили ко мне. Я созываю военный совет.
– Внимание и повиновение! – ответил нукер и вышел.
На его место встал другой вошедший нукер. Хан Орду очнулся и поводил налитыми кровью глазами, еще не соображая, что произошло.
Бату-хан, оттолкнув ногой цеплявшихся жен, шатаясь, подошел к Орду, сел рядом и обнял его.
– Мой почтенный старший брат, ты примчался издалека, чтобы спасти меня и отогнать злых духов болезни. Ты всегда был мудрым старшим братом, моим верным защитником и спасителем. Я твоя жертва, я твой нукер.
Неуклюжий толстый Орду прижимался к Бату-хану, лизал его щеки[32] и шептал в ухо:
– Я знаю, что тебе суждены великие победы… Я примчался, чтобы убрать камни с твоего пути и отогнать желтоухих, завистливых предателей!
Юлдуз-Хатун подбросила сухих веток в костер. Тени забегали по стенам шатра.
Вошли три темника, еще заспанные, вытирая руками рты: высокий, тощий и желтый, как луковичная шелуха, Бурундай; широкий, коренастый, с длинными лошадиными зубами Курмиши и старый, сморщенный, как гриб, Нарин-Кэхэн, с согнутой спиной и шаркающими слабыми ногами. За ними ввалился грузный, волочивший ногу, одноглазый полководец, знаменитый Субудай-багатур.
Бату-хан выжидал, пока прибывшие пали ниц и выпрямились, сидя на пятках. Затем заговорил торжественным голосом:
– Мои верные слуги, темники Бурундай, Курмиши и Нарин-Кэхэн! В походе на урусов и в боях с кипчакскими войсками вы оказали сотни услуг. Вы не знали отступлений, вы приносили победы. Я давно хотел наградить вас достойно. Храбрый темник Бурундай, победитель в битве с урусами при реке Сить, тебе я уступаю драгоценность, одну из моих семи блистающих звезд – жену Ерке-Хара-Нюдюн («Власть черных глаз»)! Тебе, верный сотник Курмиши, я дарю другое сокровище – Аля-Миндасун («Шаловливую нитку»). Я знаю, что ты будешь эту нитку крепко держать в зубах, – тебя на ласку не обманешь, на хитрость не возьмешь! А тебе, почтенный сподвижник моего деда, великого воителя, храбрый Нарин-Кэхэн, – тебе я дарю эту самую молодую красавицу Набчи («Сладость жизни»). Ты будешь с ней наслаждаться в благоденствии и радости…
Три темника пали ниц, а жены стали отчаянно плакать и молить:
– Не отдавай нас! Не упускай нас от себя! Прости наши ошибки, вызванные любовью к тебе, наш светлый повелитель!
– Вы будете жить спокойно и счастливо у заботливых мужей. А здесь вы болтали как сороки… Вы говорили слова нестираемые, как царапины соколиных когтей… Уходите!
– У нас не будет счастья без тебя! Верни нас! Не отдавай!
Бату-хан махнул рукой:
– Нельзя схватить рукой сказанное слово, нельзя метнуть утерянный аркан! Темники, уведите ваших жен! Сейчас здесь будет военный совет, а на нем не могут присутствовать жены темников. Скорее!
Три темника грубо ухватили женщин и поволокли из шатра. Хан Орду сказал:
– Нукер! Отведи рыжую лисицу и мальчика к ближайшему юртчи[33]. Пусть он их допросит. Потом я сам буду говорить с ними. А ты, румийская царевна, получишь обещанный косяк отборных кобылиц.
– И свободу и девяносто девять подарков? – пристально глядя в глаза Орду, сказала Дафни. – Хан Орду двух слов не говорит.
– Свою судьбу ты узнаешь потом, а пока будешь жить в соседней юрте.
Нукер с гречанкой, рыжим лекарем и негритенком вышли. Бату-хан опустился на подушки и стал смеяться сухим, деревянным смехом. Его лицо, всегда суровое и непроницаемое, избороздилось складками. Довольный, он взглянул на маленькую жену Юлдуз-Хатун, сидевшую у стенки. Она испуганно смотрела ясными, недоумевающими глазами на своего господина. Бату-хан снова нахмурился и сказал:
– Для того чтобы верно управлять, нужно все знать. За эти тяжелые дни моей болезни, когда все думали, что я ничего не слышу, я узнал многое и понял, как следует повести войска на запад, на «вечерние страны», до «последнего моря», где каждый день тает солнце, и на все земли опустить могучую лапу монгольского степного беркута…
– Наш обожаемый повелитель умирает! Мы останемся сиротами! Кто станет о нас заботиться!.. Не покидай нас!
– Молчать! – заревел свирепо Орду. – Или сидите тихо, или я вас прикажу завернуть в ковры и отправить к вашим родителям.
Три жены затихли и, переглядываясь, уселись в стороне, изредка всхлипывая. Все молчали. Арапчонок, обняв колени руками, уже спал. Царевна Дафни, грациозно облокотившись на свой ковровый мешок, как будто дремала. Изредка она приоткрывала один глаз и наблюдала, что происходит в шатре. Хан Орду лег на бок и захрапел. За ним, с тонким присвистом, захрапел арабский лекарь. Нукер у входа дремал стоя, опираясь на копье.
Тогда три жены стали подползать к Юлдуз-Хатун. Слышались их голоса:
– Ты думаешь, что ты Юлдуз-Хатун (госпожа)? Ты тварь подлого происхождения и навсегда останешься Юлдуз-каракыз (черная девка)!
– Разве мы не знаем, что ты выделываешь тайком?
– Ты всегда делаешь подлости!
– Ты обманываешь нашего доблестного повелителя с обласканным и возвеличенным простым нукером по имени Мусук…
– Он так же подл и коварен, как кошка (мусук). Он не знает благодарности и преданности!
– Джихангир болен потому, что ты его отравила!
Юлдуз-Хатун, точно защищаясь от ударов, плотнее закуталась с головой в черное покрывало и молчала.
– Ты давно околдовала джихангира, ты опасная змея!
– Уходи отсюда, пока мы тебя не задушили! Это наша забота, старших жен, находиться около повелителя.
– Мы его вылечим нашими молитвами, мы ему откроем правду!
Внезапно шубы отлетели в сторону. Бату-хан резко поднялся и выпрямился. Три жены припали к его ногам.
– Наконец ты очнулся, ослепительный! Ты будешь снова сверкать, наш алмазный, драгоценный повелитель, и теперь навсегда останешься с нами!
Бату-хан заговорил громко, твердым, звучным голосом:
– Нукер, кто из высоких темников этой ночью в дозоре?
Тот, очнувшись, ответил:
– Внимание и повиновение! Они в соседнем шатре: Бурундай, Курмиши и старый Нарин-Кэхэн.
– Пришли их сюда. Скажи также Субудай-багатуру, брату Шейбани и хану Мункэ, чтобы поспешили ко мне. Я созываю военный совет.
– Внимание и повиновение! – ответил нукер и вышел.
На его место встал другой вошедший нукер. Хан Орду очнулся и поводил налитыми кровью глазами, еще не соображая, что произошло.
Бату-хан, оттолкнув ногой цеплявшихся жен, шатаясь, подошел к Орду, сел рядом и обнял его.
– Мой почтенный старший брат, ты примчался издалека, чтобы спасти меня и отогнать злых духов болезни. Ты всегда был мудрым старшим братом, моим верным защитником и спасителем. Я твоя жертва, я твой нукер.
Неуклюжий толстый Орду прижимался к Бату-хану, лизал его щеки[32] и шептал в ухо:
– Я знаю, что тебе суждены великие победы… Я примчался, чтобы убрать камни с твоего пути и отогнать желтоухих, завистливых предателей!
Юлдуз-Хатун подбросила сухих веток в костер. Тени забегали по стенам шатра.
Вошли три темника, еще заспанные, вытирая руками рты: высокий, тощий и желтый, как луковичная шелуха, Бурундай; широкий, коренастый, с длинными лошадиными зубами Курмиши и старый, сморщенный, как гриб, Нарин-Кэхэн, с согнутой спиной и шаркающими слабыми ногами. За ними ввалился грузный, волочивший ногу, одноглазый полководец, знаменитый Субудай-багатур.
Бату-хан выжидал, пока прибывшие пали ниц и выпрямились, сидя на пятках. Затем заговорил торжественным голосом:
– Мои верные слуги, темники Бурундай, Курмиши и Нарин-Кэхэн! В походе на урусов и в боях с кипчакскими войсками вы оказали сотни услуг. Вы не знали отступлений, вы приносили победы. Я давно хотел наградить вас достойно. Храбрый темник Бурундай, победитель в битве с урусами при реке Сить, тебе я уступаю драгоценность, одну из моих семи блистающих звезд – жену Ерке-Хара-Нюдюн («Власть черных глаз»)! Тебе, верный сотник Курмиши, я дарю другое сокровище – Аля-Миндасун («Шаловливую нитку»). Я знаю, что ты будешь эту нитку крепко держать в зубах, – тебя на ласку не обманешь, на хитрость не возьмешь! А тебе, почтенный сподвижник моего деда, великого воителя, храбрый Нарин-Кэхэн, – тебе я дарю эту самую молодую красавицу Набчи («Сладость жизни»). Ты будешь с ней наслаждаться в благоденствии и радости…
Три темника пали ниц, а жены стали отчаянно плакать и молить:
– Не отдавай нас! Не упускай нас от себя! Прости наши ошибки, вызванные любовью к тебе, наш светлый повелитель!
– Вы будете жить спокойно и счастливо у заботливых мужей. А здесь вы болтали как сороки… Вы говорили слова нестираемые, как царапины соколиных когтей… Уходите!
– У нас не будет счастья без тебя! Верни нас! Не отдавай!
Бату-хан махнул рукой:
– Нельзя схватить рукой сказанное слово, нельзя метнуть утерянный аркан! Темники, уведите ваших жен! Сейчас здесь будет военный совет, а на нем не могут присутствовать жены темников. Скорее!
Три темника грубо ухватили женщин и поволокли из шатра. Хан Орду сказал:
– Нукер! Отведи рыжую лисицу и мальчика к ближайшему юртчи[33]. Пусть он их допросит. Потом я сам буду говорить с ними. А ты, румийская царевна, получишь обещанный косяк отборных кобылиц.
– И свободу и девяносто девять подарков? – пристально глядя в глаза Орду, сказала Дафни. – Хан Орду двух слов не говорит.
– Свою судьбу ты узнаешь потом, а пока будешь жить в соседней юрте.
Нукер с гречанкой, рыжим лекарем и негритенком вышли. Бату-хан опустился на подушки и стал смеяться сухим, деревянным смехом. Его лицо, всегда суровое и непроницаемое, избороздилось складками. Довольный, он взглянул на маленькую жену Юлдуз-Хатун, сидевшую у стенки. Она испуганно смотрела ясными, недоумевающими глазами на своего господина. Бату-хан снова нахмурился и сказал:
– Для того чтобы верно управлять, нужно все знать. За эти тяжелые дни моей болезни, когда все думали, что я ничего не слышу, я узнал многое и понял, как следует повести войска на запад, на «вечерние страны», до «последнего моря», где каждый день тает солнце, и на все земли опустить могучую лапу монгольского степного беркута…
Глава пятая
Арабский посол у татарского хана
Когда Абд ар-Рахман вошел в просторный шатер, расшитый цветами, аистами и золотыми драконами, он остановился при входе, желая понять, кто из находившихся здесь был главный татарский хан.
Около десяти монгольских военачальников, все в обыкновенных долгополых синих одеждах, перетянутых ременными поясами, сидели полукругом на большом персидском ковре.
Абд ар-Рахман боялся выразить почет не тому, кому следует, и показаться смешным. Он сделал шаг вперед, опустился на колени, сел на пятки и, смотря прямо перед собой, не обращаясь ни к кому, заговорил:
– Великий святейший халиф земель и народов ислама приветствует храброе татарское войско, его молодого владыку и желает ему здоровья и бесчисленных побед…
Сидевший в стороне на коленях престарелый толмач немедленно переводил, слово за словом, все сказанное с арабского языка на татарский.
– Халиф всех правоверных направил меня, последнего потомка славного арабского полководца Абд ар-Рахмана, разбившего некогда войска франков, к тебе, владыка всех татар, с просьбой разрешить мне участвовать в походе непобедимого татарского войска и посылать донесения о новых ослепительных победах и завоеванных тобою вражеских землях.
Один из сидевших, толстый и одноглазый, с багровым шрамом через все лицо, сказал:
– Если на нас нападут враги, будешь ли ты, так же как и мы, защитой нашего владыки Саин-хана, внука Покорителя Вселенной, или твой светлый меч останется дремать в ножнах?
– Я воин, и мой меч в этом походе будет послушен каждому слову татарского владыки.
Тогда заговорил молодой монгол. Казалось, он ничем не отличался от остальных, но в резком голосе и пристальном взгляде узких черных глаз чувствовалась привычка повелевать:
– Если ты потомок великого полководца арабов и прибыл сюда как друг, то можешь оставаться близ меня, когда я двину мои непобедимые тумены на «вечерние страны». Разрешаю тебе писать донесения халифу Багдада и посылать их с твоими гонцами, и я не буду спрашивать и проверять, что ты написал. Но ты должен говорить мне правду обо всем, что увидишь…
– Слава твоему мудрому решению! – сказал Абд ар-Рахман, поняв, что говоривший с ним и есть монгольский владыка Бату-хан.
Бату-хан продолжал:
– А сейчас расскажи нам о твоем славном предке и его битве с франками.
– Прежде чем начать рассказ, позволь мне положить к твоим ногам присланные моим повелителем дары. – Он слегка обернулся назад.
– Я здесь! – прошептал стоявший близ входа Дуда Праведный. На коленях он подполз к Абд ар-Рахману и передал завернутые в пеструю шелковую ткань подарки.
Тот развернул и положил перед Бату-ханом: саблю в бархатных зеленых ножнах, украшенную драгоценными камнями, золотой кубок, небольшую книгу Корана в кожаном переплете, искусно покрытом золотым узором, два кинжала с рукоятями из слоновой кости и много других драгоценностей.
Бату-хан равнодушно смотрел на разложенные подарки и вдруг протянул руку к простому золотому перстню с темными камнями, казавшимися то зелеными, то темно-красными.
– Я вижу на этом перстне надпись. Какую она имеет силу?
Абд ар-Рахман сказал:
– Это перстень величайшего мудреца Сулеймана, сына Дауда, знавшего тайное. Этот перстень приносит счастье, исполняя желания того, кто его носит. На нем вырезаны слова Аллаха: «Да будет так!»
Бату-хан показал перстень толстому, сидящему рядом с ним монголу с рассеченным лицом. Тот одобрительно кивнул головой и надел его на указательный палец Бату-хана, сказав:
– Это достойный подарок! – И, повернувшись к Абд ар-Рахману, прибавил: – Мой владыка тебя благодарит. Когда он одержит девятьсот девяносто девять побед, то посмотрит на этот перстень и скажет: «Да, случилось так, как захотел Аллах!» А теперь он ждет твоего рассказа…
Около десяти монгольских военачальников, все в обыкновенных долгополых синих одеждах, перетянутых ременными поясами, сидели полукругом на большом персидском ковре.
Абд ар-Рахман боялся выразить почет не тому, кому следует, и показаться смешным. Он сделал шаг вперед, опустился на колени, сел на пятки и, смотря прямо перед собой, не обращаясь ни к кому, заговорил:
– Великий святейший халиф земель и народов ислама приветствует храброе татарское войско, его молодого владыку и желает ему здоровья и бесчисленных побед…
Сидевший в стороне на коленях престарелый толмач немедленно переводил, слово за словом, все сказанное с арабского языка на татарский.
– Халиф всех правоверных направил меня, последнего потомка славного арабского полководца Абд ар-Рахмана, разбившего некогда войска франков, к тебе, владыка всех татар, с просьбой разрешить мне участвовать в походе непобедимого татарского войска и посылать донесения о новых ослепительных победах и завоеванных тобою вражеских землях.
Один из сидевших, толстый и одноглазый, с багровым шрамом через все лицо, сказал:
– Если на нас нападут враги, будешь ли ты, так же как и мы, защитой нашего владыки Саин-хана, внука Покорителя Вселенной, или твой светлый меч останется дремать в ножнах?
– Я воин, и мой меч в этом походе будет послушен каждому слову татарского владыки.
Тогда заговорил молодой монгол. Казалось, он ничем не отличался от остальных, но в резком голосе и пристальном взгляде узких черных глаз чувствовалась привычка повелевать:
– Если ты потомок великого полководца арабов и прибыл сюда как друг, то можешь оставаться близ меня, когда я двину мои непобедимые тумены на «вечерние страны». Разрешаю тебе писать донесения халифу Багдада и посылать их с твоими гонцами, и я не буду спрашивать и проверять, что ты написал. Но ты должен говорить мне правду обо всем, что увидишь…
– Слава твоему мудрому решению! – сказал Абд ар-Рахман, поняв, что говоривший с ним и есть монгольский владыка Бату-хан.
Бату-хан продолжал:
– А сейчас расскажи нам о твоем славном предке и его битве с франками.
– Прежде чем начать рассказ, позволь мне положить к твоим ногам присланные моим повелителем дары. – Он слегка обернулся назад.
– Я здесь! – прошептал стоявший близ входа Дуда Праведный. На коленях он подполз к Абд ар-Рахману и передал завернутые в пеструю шелковую ткань подарки.
Тот развернул и положил перед Бату-ханом: саблю в бархатных зеленых ножнах, украшенную драгоценными камнями, золотой кубок, небольшую книгу Корана в кожаном переплете, искусно покрытом золотым узором, два кинжала с рукоятями из слоновой кости и много других драгоценностей.
Бату-хан равнодушно смотрел на разложенные подарки и вдруг протянул руку к простому золотому перстню с темными камнями, казавшимися то зелеными, то темно-красными.
– Я вижу на этом перстне надпись. Какую она имеет силу?
Абд ар-Рахман сказал:
– Это перстень величайшего мудреца Сулеймана, сына Дауда, знавшего тайное. Этот перстень приносит счастье, исполняя желания того, кто его носит. На нем вырезаны слова Аллаха: «Да будет так!»
Бату-хан показал перстень толстому, сидящему рядом с ним монголу с рассеченным лицом. Тот одобрительно кивнул головой и надел его на указательный палец Бату-хана, сказав:
– Это достойный подарок! – И, повернувшись к Абд ар-Рахману, прибавил: – Мой владыка тебя благодарит. Когда он одержит девятьсот девяносто девять побед, то посмотрит на этот перстень и скажет: «Да, случилось так, как захотел Аллах!» А теперь он ждет твоего рассказа…
Глава шестая
Рождение «небесной» столицы
Налетевший холодный вихрь ворвался, откинул дверную занавеску внутрь шатра, разметал тлевший огонек костра и окутал дымом всех сидящих.
Великий военный советник Субудай-багатур сказал:
– Это прилетел бог войны Сульдэ проверить, скоро ли войско выступит? Не променял ли джихангир свою благородную воинскую славу на мирную постройку своей столицы и просторных складов для заморских купцов?
Все льстецы остолбенели. Только один Субудай-багатур, старый воспитатель (аталык) Бату-хана, мог говорить таким независимым голосом, как бы с осуждением. Бату-хан обвел собравшихся пытливым колючим взглядом и спросил:
– А кто мне ответит: что такое слава?
Полукругом сидели, повернув голову в сторону Бату-хана, несколько главных военачальников, арабский посол Абд ар-Рахман и несколько льстецов-ханов, умевших шутить и рассказывать веселые случаи из жизни людей. Субудай-багатур ответил первый:
– Слава – это одержанная победа. Чем больше побед, тем ослепительнее слава.
Строитель ханского золотого дворца, искусный китайский архитектор Ли Тун-по, почтительно заметил:
– Слава не только победа на поле брани. Если правитель заботится о благе народа, строит новые города, справедлив к подданным, не облагает население непосильными налогами, дарит благополучие всем шатрам своего племени, – его называют доблестным, справедливым, Саин-ханом, и он пользуется любовью подданных и немеркнущей славой. Истинная любовь народа – это слава!
Арабский посол Абд ар-Рахман сказал:
– Слава – это то, к чему мы все стремимся. И мы ее добудем с помощью нашего светлого меча! Слава – это власть над другими покоренными народами.
Саин-хан, как все привыкли называть Бату-хана, обратился к своему летописцу и звездочету Хаджи Рахиму:
– Мой мудрый учитель! Ты знаешь многое. Почему Искендер Двурогий до сих пор пользуется немеркнущей славой среди народов всех наших земель?
– В старой книге написано: «Искендер Великий, покорив всех, кто становился на его пути, в то же время оставался милостивым к новым, вошедшим в его царство народам. Он их не притеснял, а делал своими равноправными детьми. Поэтому слава Искендера Двурогого – истинная, вечная слава!»
– Нет, это неверно! – сказал Бату-хан. – Разве создал Искендер Двурогий нечто такое, что несокрушимо стояло бы после его смерти? Его царство развалилось… Его молодая прекрасная жена, персиянка Рокшанак, вместе с единственным сыном, наследником царства, созданного Искендером, была брошена в тюрьму и затем задушена его же друзьями, товарищами боевых походов. Они, объявив себя новыми царями, растерзали его владения на части, постепенно растаявшие, как лед на солнце.
Все сидевшие переглянулись, послышались тихие возгласы восхищения, а Бату-хан продолжал:
– Владыка, стремящийся к славе, должен воздвигнуть сооружения, которые возвещали бы его славу и после смерти много лет, сотни лет!
– Верно! Как это мудро сказано!
– Вы сейчас присутствуете при рождении небывалого великого дела, при возникновении нового, чудесного государства, вырастающего в бывших пустынных степях… Вы стоите возле колыбели, где лежит только что родившийся младенец… Он подрастет и станет могучим богатырем, который сорвет с солнца сияющий венец…
Бату-хан замолк. Послышались вопросы:
– Скажи имя этого богатыря! О каком новом небывалом сооружении ты говоришь? Разве мы не идем завоевывать другие народы, громить их и бросать под копыта наших лошадей? Вероятно, это и будет новое невиданное монгольское царство, или, может быть, кипчакское?
– Нет! – сверкнув глазами, воскликнул Бату-хан. – Оно не может быть названо монгольским потому, что такое уже существует – монгольское царство великого кагана и его столица Каракорум и прославляется как создание моего деда Потрясателя Вселенной. А у меня в моем большом войске монголов очень мало, всего четыре тысячи воинов моей охраны!.. Это царство не может быть также названо кипчакским, потому что в него входит много всяких других народов. Кипчаки могли бы возгордиться, а гордиться им нечем: они боролись против меня, а я их покорил и заставил служить мне.
Мудрый Ли Тун-по спросил:
– Как же ты назовешь это блистающее, как солнце, невиданное царство?
Бату-хан спокойно, косясь на внимательно слушавших его ханов, сказал:
– Могучее царство Бату-хана – Синяя Орда. Это небесное царство призвано небом повелевать народами всех стран вечно, десять тысяч лет. Это и будет немеркнущая слава моя – Повелителя Вселенной!
Великий военный советник Субудай-багатур сказал:
– Это прилетел бог войны Сульдэ проверить, скоро ли войско выступит? Не променял ли джихангир свою благородную воинскую славу на мирную постройку своей столицы и просторных складов для заморских купцов?
Все льстецы остолбенели. Только один Субудай-багатур, старый воспитатель (аталык) Бату-хана, мог говорить таким независимым голосом, как бы с осуждением. Бату-хан обвел собравшихся пытливым колючим взглядом и спросил:
– А кто мне ответит: что такое слава?
Полукругом сидели, повернув голову в сторону Бату-хана, несколько главных военачальников, арабский посол Абд ар-Рахман и несколько льстецов-ханов, умевших шутить и рассказывать веселые случаи из жизни людей. Субудай-багатур ответил первый:
– Слава – это одержанная победа. Чем больше побед, тем ослепительнее слава.
Строитель ханского золотого дворца, искусный китайский архитектор Ли Тун-по, почтительно заметил:
– Слава не только победа на поле брани. Если правитель заботится о благе народа, строит новые города, справедлив к подданным, не облагает население непосильными налогами, дарит благополучие всем шатрам своего племени, – его называют доблестным, справедливым, Саин-ханом, и он пользуется любовью подданных и немеркнущей славой. Истинная любовь народа – это слава!
Арабский посол Абд ар-Рахман сказал:
– Слава – это то, к чему мы все стремимся. И мы ее добудем с помощью нашего светлого меча! Слава – это власть над другими покоренными народами.
Саин-хан, как все привыкли называть Бату-хана, обратился к своему летописцу и звездочету Хаджи Рахиму:
– Мой мудрый учитель! Ты знаешь многое. Почему Искендер Двурогий до сих пор пользуется немеркнущей славой среди народов всех наших земель?
– В старой книге написано: «Искендер Великий, покорив всех, кто становился на его пути, в то же время оставался милостивым к новым, вошедшим в его царство народам. Он их не притеснял, а делал своими равноправными детьми. Поэтому слава Искендера Двурогого – истинная, вечная слава!»
– Нет, это неверно! – сказал Бату-хан. – Разве создал Искендер Двурогий нечто такое, что несокрушимо стояло бы после его смерти? Его царство развалилось… Его молодая прекрасная жена, персиянка Рокшанак, вместе с единственным сыном, наследником царства, созданного Искендером, была брошена в тюрьму и затем задушена его же друзьями, товарищами боевых походов. Они, объявив себя новыми царями, растерзали его владения на части, постепенно растаявшие, как лед на солнце.
Все сидевшие переглянулись, послышались тихие возгласы восхищения, а Бату-хан продолжал:
– Владыка, стремящийся к славе, должен воздвигнуть сооружения, которые возвещали бы его славу и после смерти много лет, сотни лет!
– Верно! Как это мудро сказано!
– Вы сейчас присутствуете при рождении небывалого великого дела, при возникновении нового, чудесного государства, вырастающего в бывших пустынных степях… Вы стоите возле колыбели, где лежит только что родившийся младенец… Он подрастет и станет могучим богатырем, который сорвет с солнца сияющий венец…
Бату-хан замолк. Послышались вопросы:
– Скажи имя этого богатыря! О каком новом небывалом сооружении ты говоришь? Разве мы не идем завоевывать другие народы, громить их и бросать под копыта наших лошадей? Вероятно, это и будет новое невиданное монгольское царство, или, может быть, кипчакское?
– Нет! – сверкнув глазами, воскликнул Бату-хан. – Оно не может быть названо монгольским потому, что такое уже существует – монгольское царство великого кагана и его столица Каракорум и прославляется как создание моего деда Потрясателя Вселенной. А у меня в моем большом войске монголов очень мало, всего четыре тысячи воинов моей охраны!.. Это царство не может быть также названо кипчакским, потому что в него входит много всяких других народов. Кипчаки могли бы возгордиться, а гордиться им нечем: они боролись против меня, а я их покорил и заставил служить мне.
Мудрый Ли Тун-по спросил:
– Как же ты назовешь это блистающее, как солнце, невиданное царство?
Бату-хан спокойно, косясь на внимательно слушавших его ханов, сказал:
– Могучее царство Бату-хана – Синяя Орда. Это небесное царство призвано небом повелевать народами всех стран вечно, десять тысяч лет. Это и будет немеркнущая слава моя – Повелителя Вселенной!
Часть четвертая
Новгородский посол у Бату-хана
Глава первая
Допрос русских пленных
В многолюдном лагере Бату-хана в небольшой войлочной юрте сидел на ковре Хаджи Рахим, придворный летописец грозного татарского владыки, и, склонившись над «Путевой книгой», при слабом мерцании глиняного светильника старательно выводил арабской вязью свои ежедневные записи.
Вот что он написал:
«Я не раз слушал речи Саин-хана и убеждался, что он очень встревожен известиями с севера, из богатого русского торгового города, имеющего гордое название: «Господин Великий Новгород».
Это, кажется, самый свободолюбивый, а потому и опасный город урусов. Он не испытал еще на себе тяжести могучей, властной монгольской руки. Когда Бату-хан два года назад двинулся с войском на север, он, несмотря на все усилия, не смог дойти до Новгорода и, едва не утонув в болотах, повернул обратно.
Может быть, поэтому вольнолюбивые новгородцы, считая себя непобедимыми и недоступными для врагов, обращаются со всеми гордо и заносчиво, не боясь своих воинственных соседей.
Я слышал, что Бату-хан давно хочет послать в Новгород войско, и помню его слова: «Когда Субудай-багатур весь новгородский край обратит в золу и пепел, а жителей его погонит для продажи в неволю, только тогда на северной границе моей Орды воцарится спокойствие назарестана (кладбища)».
Утром, во время приема гостей, в шатре Бату-хана произошло следующее: пришел любимый телохранитель Бату-хана Арапша и сказал:
– Саин-хан! Твое приказание исполнено. Ты пожелал увидеть пленных урусов, которые раньше бывали на севере и видели богатый город Новгород. Среди находящихся у нас пленных я выбрал двух, особенно толковых. Они могут рассказать тебе многое.
– Приведи их ко мне. И пусть Субудай-багатур тоже придет сюда, а всем находящимся здесь я передаю мой «салям».
Бывшие на приеме гости тотчас вышли, кланяясь и шепча молитвы и пожелания. Остались только Хаджи Рахим и вскоре пришедший Субудай-багатур.
Арапша вернулся с двумя пленными русскими. Один был высокий, очень тощий старик, с длинными белыми, как серебро, волосами. Багровый шрам пересекал его лицо. Другой молодой, с живыми, сметливыми глазами, широкоплечий, почти такого же роста, как старик. Обычно пленные ходили босые, в отрепьях, но для того, чтобы явиться перед владыкой татарской орды, их приодели в мало поношенные халаты и кожаные кавуши. Из предосторожности руки обоих были туго закручены ремнями.
Опираясь на короткое копье, Арапша стоял близ русских, следя, чтобы они не сделали чего-либо недозволенного. Он понимал русскую речь и стал переводить ответы пленных.
Батый сперва расспросил: откуда они родом, где были захвачены, знают ли Новгород?
Старик отвечал не колебаясь и, по-видимому, правдиво.
– Зовусь я Савва Бобровик. Жил прежде в лесу, выслеживая бобров и охотясь также на других зверей. Часто ездил в Переяславль, отвозил дичину и всякие меха князю нашему Ярославу Всеволодовичу. А этого молодца зовут Кожемяка. У него руки сильные, и он при выделке может хорошо мять конские и бычьи кожи. Два года назад захватил нас татарский разъезд в верховьях Волги. Отбивались мы тогда, да не удалось уйти: целый десяток на нас двоих навалился.
– Был ли ты в Новгороде? Кто там правит?
– Бывал много раз за свою долгую жизнь и даже живал там по году и более. Правили в Новгороде бояре, да между собой плохо они ладят. Когда же наступает тяжелая година или сами бояре договориться не могут, а на нашу землю напирают немцы да шведы…
Вот что он написал:
«Я не раз слушал речи Саин-хана и убеждался, что он очень встревожен известиями с севера, из богатого русского торгового города, имеющего гордое название: «Господин Великий Новгород».
Это, кажется, самый свободолюбивый, а потому и опасный город урусов. Он не испытал еще на себе тяжести могучей, властной монгольской руки. Когда Бату-хан два года назад двинулся с войском на север, он, несмотря на все усилия, не смог дойти до Новгорода и, едва не утонув в болотах, повернул обратно.
Может быть, поэтому вольнолюбивые новгородцы, считая себя непобедимыми и недоступными для врагов, обращаются со всеми гордо и заносчиво, не боясь своих воинственных соседей.
Я слышал, что Бату-хан давно хочет послать в Новгород войско, и помню его слова: «Когда Субудай-багатур весь новгородский край обратит в золу и пепел, а жителей его погонит для продажи в неволю, только тогда на северной границе моей Орды воцарится спокойствие назарестана (кладбища)».
Утром, во время приема гостей, в шатре Бату-хана произошло следующее: пришел любимый телохранитель Бату-хана Арапша и сказал:
– Саин-хан! Твое приказание исполнено. Ты пожелал увидеть пленных урусов, которые раньше бывали на севере и видели богатый город Новгород. Среди находящихся у нас пленных я выбрал двух, особенно толковых. Они могут рассказать тебе многое.
– Приведи их ко мне. И пусть Субудай-багатур тоже придет сюда, а всем находящимся здесь я передаю мой «салям».
Бывшие на приеме гости тотчас вышли, кланяясь и шепча молитвы и пожелания. Остались только Хаджи Рахим и вскоре пришедший Субудай-багатур.
Арапша вернулся с двумя пленными русскими. Один был высокий, очень тощий старик, с длинными белыми, как серебро, волосами. Багровый шрам пересекал его лицо. Другой молодой, с живыми, сметливыми глазами, широкоплечий, почти такого же роста, как старик. Обычно пленные ходили босые, в отрепьях, но для того, чтобы явиться перед владыкой татарской орды, их приодели в мало поношенные халаты и кожаные кавуши. Из предосторожности руки обоих были туго закручены ремнями.
Опираясь на короткое копье, Арапша стоял близ русских, следя, чтобы они не сделали чего-либо недозволенного. Он понимал русскую речь и стал переводить ответы пленных.
Батый сперва расспросил: откуда они родом, где были захвачены, знают ли Новгород?
Старик отвечал не колебаясь и, по-видимому, правдиво.
– Зовусь я Савва Бобровик. Жил прежде в лесу, выслеживая бобров и охотясь также на других зверей. Часто ездил в Переяславль, отвозил дичину и всякие меха князю нашему Ярославу Всеволодовичу. А этого молодца зовут Кожемяка. У него руки сильные, и он при выделке может хорошо мять конские и бычьи кожи. Два года назад захватил нас татарский разъезд в верховьях Волги. Отбивались мы тогда, да не удалось уйти: целый десяток на нас двоих навалился.
– Был ли ты в Новгороде? Кто там правит?
– Бывал много раз за свою долгую жизнь и даже живал там по году и более. Правили в Новгороде бояре, да между собой плохо они ладят. Когда же наступает тяжелая година или сами бояре договориться не могут, а на нашу землю напирают немцы да шведы…