Страница:
— «С нашей командой»! — передразнила леди. — Кто говорит об этих трусах? Я вызвала наверх моих пуритан!
Из каюты на мостик снова вышел капитан.
— На твердой земле с десятком королевских драгун я не боюсь и сонмища пиратов, — сказал он угрюмо, — но с этими мятежными негодяями…
Капитан еще не знал о каторжниках. Они попрятались где попало, как только положение изменилось. Зато появились пуритане. Из люков показались конусообразные шляпы, черные плащи, решительные лица. Один за другим на палубу вышли пуритане, с ружьями за плечами, и встали единым черным строем, одновременно стукнув прикладами о дерево палубы. Это была действительно сила, которая могла ни с кем не считаться, и все это почувствовали. Из их рядов вышел Том Бланкет и твердыми шагами подошел к нам.
— Леди Лайнфорт, — начал он, — говорят, за нами гонятся католики, что жгут людей нашей веры на кострах и ползают на брюхе перед папой римским. И эти фарисеи воображают, что англичане уступят им в море дорогу?
С неописуемым торжеством леди посмотрела на капитана:
— Ну что, ты еще сомневаешься? Том Долсни, согласен ли ты драться насмерть?
— Ставьте меня к борту, миледи, увидите!
— А ты, Роберт дель Марш?
— Показать им, кто хозяин в море? Согласен!
— Уил Кентерлоу?
— Господь меня воодушевит, как Иисуса Навина… 109
— Что, если ядро разорвет тебя, Боб ле Мерсер?
— На том свете сошьют, миледи!
Леди снова повернулась к капитану. Потребовала:
— Выбирай же, капитан: атакуем — или просим пощады?
Капитан все еще стоял в нерешительности. В этот момент что-то бухнуло, просвистело, тяжело раздвигая воздух, шлепнулось в воду у штирборта 110, подняв фонтан брызг. Почти тотчас же на мачту люгера взмыл странный флаг. Он весь состоял из множества разноцветных полосок, так что невозможно было определить национальность судна.
— Кто мне не верил, взгляни! — спокойно сказала леди, опуская подзорную трубу. — Флаг из тринадцати полосок — чертова дюжина — значит, на люгере головорезы всех национальностей. От таких пощады не ждут, капитан!
Капитан наконец махнул рукой, что означало: действуйте как знаете, — и поплелся к себе в каюту. Только теперь я смог оценить леди Лайнфорт по-настоящему. Оказавшись на мостике, эта старая женщина, не теряя ни минуты, начала толково и четко распоряжаться. Ее хриплый, почти мужской голос подчинил команду, и штурману осталось только выполнять ее указания. Пушечные порты она велела закрыть, часть парусов снять, оставив немного для дрейфа, убрать все лишнее с палубы. На грот-марса-рей и фор-марса-рей подняли по ее приказу особую, так называемую штормовую, сеть. Собрали все здоровое мужское население спардека, около ста человек, присоединили к ним и каторжных. «Свободу добывают в бою!» — возвестила леди. Раздали всем сложенное на палубе оружие, назначили командиров групп. Строжайше было запрещено толпиться на открытом пространстве, размахивать оружием и вообще проявлять свое присутствие на палубе.
— Можете читать свои молитвы у фальшборта, — сказала леди пуританам. — Валяй, Том, заверни им что-нибудь покруче про Моисея.
Глава VII
Глава VIII
Из каюты на мостик снова вышел капитан.
— На твердой земле с десятком королевских драгун я не боюсь и сонмища пиратов, — сказал он угрюмо, — но с этими мятежными негодяями…
Капитан еще не знал о каторжниках. Они попрятались где попало, как только положение изменилось. Зато появились пуритане. Из люков показались конусообразные шляпы, черные плащи, решительные лица. Один за другим на палубу вышли пуритане, с ружьями за плечами, и встали единым черным строем, одновременно стукнув прикладами о дерево палубы. Это была действительно сила, которая могла ни с кем не считаться, и все это почувствовали. Из их рядов вышел Том Бланкет и твердыми шагами подошел к нам.
— Леди Лайнфорт, — начал он, — говорят, за нами гонятся католики, что жгут людей нашей веры на кострах и ползают на брюхе перед папой римским. И эти фарисеи воображают, что англичане уступят им в море дорогу?
С неописуемым торжеством леди посмотрела на капитана:
— Ну что, ты еще сомневаешься? Том Долсни, согласен ли ты драться насмерть?
— Ставьте меня к борту, миледи, увидите!
— А ты, Роберт дель Марш?
— Показать им, кто хозяин в море? Согласен!
— Уил Кентерлоу?
— Господь меня воодушевит, как Иисуса Навина… 109
— Что, если ядро разорвет тебя, Боб ле Мерсер?
— На том свете сошьют, миледи!
Леди снова повернулась к капитану. Потребовала:
— Выбирай же, капитан: атакуем — или просим пощады?
Капитан все еще стоял в нерешительности. В этот момент что-то бухнуло, просвистело, тяжело раздвигая воздух, шлепнулось в воду у штирборта 110, подняв фонтан брызг. Почти тотчас же на мачту люгера взмыл странный флаг. Он весь состоял из множества разноцветных полосок, так что невозможно было определить национальность судна.
— Кто мне не верил, взгляни! — спокойно сказала леди, опуская подзорную трубу. — Флаг из тринадцати полосок — чертова дюжина — значит, на люгере головорезы всех национальностей. От таких пощады не ждут, капитан!
Капитан наконец махнул рукой, что означало: действуйте как знаете, — и поплелся к себе в каюту. Только теперь я смог оценить леди Лайнфорт по-настоящему. Оказавшись на мостике, эта старая женщина, не теряя ни минуты, начала толково и четко распоряжаться. Ее хриплый, почти мужской голос подчинил команду, и штурману осталось только выполнять ее указания. Пушечные порты она велела закрыть, часть парусов снять, оставив немного для дрейфа, убрать все лишнее с палубы. На грот-марса-рей и фор-марса-рей подняли по ее приказу особую, так называемую штормовую, сеть. Собрали все здоровое мужское население спардека, около ста человек, присоединили к ним и каторжных. «Свободу добывают в бою!» — возвестила леди. Раздали всем сложенное на палубе оружие, назначили командиров групп. Строжайше было запрещено толпиться на открытом пространстве, размахивать оружием и вообще проявлять свое присутствие на палубе.
— Можете читать свои молитвы у фальшборта, — сказала леди пуританам. — Валяй, Том, заверни им что-нибудь покруче про Моисея.
Глава VII
— Вперед, ребята! — орал капитан. — Не бойтесь противника: перед вами такие же презренные трусы, как вы сами и проклятая ваша родня!
Изречения Питера Джойса
Движение пиратского люгера было необычайно легким: так по воде бежит, подгоняемый ветром, сухой дубовый лист. Мы легли в дрейф, и люгер, скоро обогнав нас, на расстоянии полукабельтова сделал крутой поворот оверштаг 111 и теперь, с устрашающей уверенностью заходил на нас с наветренной стороны.
Стал виден его бакборт 112, черный от людей. Что они могли о нас думать? Большое, неповоротливое торговое судно, где не открыли даже пушечных портов, где не видно никаких приготовлений к бою и в трюмах найдутся разве что тюки с дешевой материей, лопаты и топоры, предназначенные для торговли с дикарями. Зато более интересный груз, несомненно, отягощает карманы купцов, плывущих на флейте для торговли с Новым Светом.
Легко сманеврировав, люгер подходил к нам со штирборта. В это время Том Бланкет под прикрытием высокого фальшборта произносил свою проповедь. Около полутораста человек длинной вереницей стояло у борта на коленях, склонив головы и опираясь на ружья, и под мерно читающий голос истово молилось.
— Господь сейчас взирает на нас, — твердо и жестко выговаривал каждый слог проповедник. — Вот, думает он, избранное племя мое готово грянуть на амалекитян, и меч Гедеона — в его руках! «Поражу мечом своим, тяжелым, и большим, и крепким, левиафана, змея, прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убью чудовище морское!»
— Аминь! — воинственным шепотом выдохнула палуба.
Острый нос люгера, его бушприт и форштевень, надвигаясь, росли. Капитан, леди, штурман, помощник и я стояли на мостике ахтеркастеля, и нам хорошо был виден весь бак судна, которое было значительно ниже нашего: край его фальшборта приходился под наши руслени 113. Паруса люгер уже спустил.
Ближе и ближе… Теперь почти напротив нас тихо двигался вражеский борт, полный вооруженных людей. Одни стояли, опираясь коленом на планшир 114, другие повисли на вантах над бортом; все застыли, пригнувшись в хищной готовности к прыжку. Головорезы были в цветных головных платках, турецких чалмах, фесках, в шлемах-морионах или с голыми бритыми башками, блестевшими под солнцем; рожи у многих были нарочно размалеваны или вычернены сажей; иные держали в зубах ножи. Короткие вспышки солнца пробегали по каскам и панцирям, по лезвиям палашей, топоров, кинжалов и пик. Раздался удар дерева о дерево, и оба судна, качнувшись, отошли друг от друга. На флейт полетели абордажные крючья, суда сошлись борт к борту — и человечье стадо на люгере издало неописуемый рев, от которого кровь стынет в жилах… «Бросай!» — гаркнула леди на мостике. А тогда сверху, с рей, темной тучей на пиратское судно низринулась штормовая сеть. Удачно развернувшись, она накрыла часть его шкафута и шканцев — под ней образовалась странная, сбитая в кучу, барахтающаяся масса. На флейте загремел суровый псалом Давида «Господь наша крепость», он заглушил вопли и проклятия опутанных сетью людей. Поющие, как один, поднялись у борта во весь рост, положили локти на планшир и прицелились.
— Огонь! — закричали все стоявшие на мостике одновременно.
Прерывистая красная молния облетела борт, проскочив сквозь обвальный грохот залпа, и все заволокло кислым удушливым облаком. Залп с такого близкого расстояния, направленный в живую груду копошившихся под сетью тел, был страшен — он так и пригвоздил атакующих к палубе. По новой команде на нашем борту выросла человеческая стена: поднявшись на планшир, пуритане всей массой спускались на руслени, а оттуда перешагивали на палубу люгера. Они занесли над головами приклады и черной лавиной обрушились на врага. Они наступали ногами на поверженных залпом, добивали раненых, гнусаво и торжествующе распевая псалмы. Схватка распалась на отдельные звенья.
Наш капитан, в каске и панцире стоявший среди нас, хохотал от восторга. «Пора!» — провозгласил он, взмахнув драгунским палашом, и первым покинул мостик, чтоб сбежать с него на палубу люгера. За ним последовали штурман и остальные. Леди схватила меня за рукав: «Питер, вы нужны тут!» Она положила мушкет дулом на перила; юнга, стоявший за ней, протянул мне другое ружье. Забава показалась мне отвратительной. Я вспомнил о Бэке и Генри, оттолкнул юнгу и перепрыгнул на палубу люгера.
От топота ног сражающихся она вся дрожала и гудела. Численно мы превосходили морских разбойников раза в три. Пираты, вообще говоря, непобедимые в ближнем бою, теперь были рассеяны по всему люгеру, разогнаны по углам, прижаты к мачтам; каждая их небольшая группа со всех сторон окружена — и все-таки они храбро и хладнокровно сопротивлялись. Иногда отчаянным усилием им удавалось оттеснить пуритан — те отступали, перезаряжали ружья, а затем скашивали все перед собой залпом в упор.
Капитан люгера, полный, приземистый блондин в ярком головном платке — вожаки носили их нарочно, чтоб быть заметными в свалке — собрал у грот-мачты толпу своих и, расстреляв пистолетные заряды, удерживал нападавших великолепной работой своего сверкающего палаша. У грот-мачты появился Кэпл с вереницей своих дружков; один из них подал ему нож. Кэпл весь изогнулся, раскачивая отвесно поставленный в руке нож, потом подался вперед и сильно метнул — капитан пиратов выронил палаш, закинул голову назад и, схватившись обеими руками за горло, рухнул на спину. Его товарищей пуритане расстреляли, как обыкновенные мишени.
— Чего вы от нас хотите? — взывали со всех сторон по-французски, по-немецки и по-испански. — Откуда вы, чьи люди? Берите люгер, берите всё и будьте вы прокляты! Пощады! Сдаемся!
Но пуритане, привычно держась плечом к плечу, всё так же мерно взмахивали прикладами, прицеливались и стреляли. За этой работой они жужжали сквозь зубы яростные пророчества Иезекииля 115: «Душа согрешающая, она умрет!»
Дважды обежав полную дыма палубу, я наконец нашел Бэка и Генри. Оба мальчика осаждали верзилу с двумя палашами в руках. Он от души забавлялся их шпажками и, отбиваясь, твердил сквозь смех по-испански: «Берите меня, юнги, я сдался!» Я встал против него в позицию, вышиб из его руки палаш и крикнул по-испански: «Брось дурачиться!» Верзила тотчас отшвырнул второй палаш, скорчил рожу и сел с насмешливым воплем: «Святой Яго побежден!» Генри и Бэк стали возле него, до безумия гордые победой, Но черный дым боевого неистовства заклубился и в моей голове: неожиданно для себя я сделал длинный выпад вниз и загнал свой клинок в грудь побежденного с такой силой, что чашка шпаги ударилась о его тело, а острие глубоко вонзилось в палубу.
Капитан велел юнге трубить отбой. Можно эффектно описать сражение: пистолетные выстрелы, лязг сходящихся клинков и тому подобное, — мне же всегда мерещится не боевой шум, а страшное затишье после боя. Надрывно стонут и хрипят, пытаются подняться и ползут в лужах крови люди — изувеченные, с черными от пороха лицами… Не понимаю: ради чего? Во имя чьих богов?
Пелена порохового дыма медленно распространялась вокруг кораблей, отравляя чистый воздух Атлантики. Стоны утихали. На люгер спускалась смертная тишина.
В шикарном платье цвета морской волны, отделанном пышными черными кружевами, завитая и подрумяненная на палубе люгера появилась леди Элинор. Пуритане расступились, чтобы дать ей пройти, а торжествующая рыжая ведьма Корнуола не торопясь шла между ними и, улыбаясь, вглядывалась в потные разгоряченные лица, на которых еще не изгладились гримасы боевой ярости. Хриплым голосом сказала в тишину:
— Браво, мои доблестные иомены! По справедливым законам моря, половина всей добычи — вам и всем участникам абордажа, кто бы они ни были!
Взмахнув шляпами и ружьями, пуритане рявкнули свирепое «ура». Капитан, стоявший тут же во всем блеске своих доспехов, насупился, однако морской этикет заставил его, преклонив колено, подать леди на кончике палаша связку ключей от внутренних помещений люгера, снятую с пояса убитого капитана. Леди небрежно перебросила связку Иеремии Кэплу: «Отопрешь, раз отправил в преисподнюю хозяина судна!» Потом громко распорядилась:
— Для честного учета и дележа всего взятого в бою пусть мои храбрые люди станут у всех дверей и пусть никто не коснется замков! Нарушителям морских законов — смерть!
Пуритане разошлись по кораблю. Так же не считаясь с присутствием капитана, леди подозвала ле Мерсера и велела ему с его людьми заняться очисткой палубы от трупов и следов боя. Оставила на корабле еще трех матросов, которым отдельно дала какие-то наставления. Тут ей попались на глаза освобожденные каторжники; понурясь, они ожидали решения своей участи. Леди, глядя на них, задумалась, потом весело обратилась к капитану:
— Ну что, капитан Уингэм, — надо держать слово, данное даже негодяям, а?
Капитан хмуро поигрывал своим палашом и ничего не сказал. Штурман недоуменно дергал себя за усы. Уриэл, только что пришедший на люгер, не без содрогания наблюдал, как люди ле Мерсера отмывают и скоблят забрызганную кровью палубу Он чувствовал, что, выступи он сейчас в роли представителя компании, его вряд ли поймут.
— Что ж, джентльмены, прошу со мной вниз, — предложила леди. — И вас, молодцы из Стонхилла!
Спустившись в нижнюю палубу — их было всего две, — обнаружили насмерть перепуганного черного кока: что-то лопоча, негр рухнул на колени. Пораженные его видом, пуритане совещались, не следует ли тут же прикончить это чудовище, — должно быть, потомка племени Хама или даже самого сатаны! Однако леди было угодно эфиопа сохранить как диковину. Отыскались старичок врач и инвалид-квартирмейстер, больше никого на корабле не осталось в живых. Врач тут же занялся своим делом — раненых было множество, — а одноногий инвалид, стуча своей деревяшкой, повел всех в трюм.
Трюм оказался забитым до отказа мешками с перцем, гвоздикой и другими пряностями. Среди победителей сразу воцарилось благоговейное молчание, ибо все это стоило уйму денег. Одну гвоздику сбывали в Англии в двенадцать раз дороже, чем она обходилась на Индонезийских островах. А теперь, после «амбойнской резни» 1623 года, когда агентам нашей Ост-Индской компании под нажимом голландцев пришлось убраться с Островов Пряностей, всему этому и цены не подберешь.
По требованию леди все содержимое трюма было разделено строго на две части, и ровно половину мешков тут же пометили краской, дабы не возникло трений в дальнейшем. Пуритане, очень довольные, тотчас же стали перетаскивать меченые мешки наверх, и леди напомнила им, что получившие увечья в бою имеют право на дополнительную долю: так установлено в правилах морского братства еще со времен Римской империи. Затем инвалид провел нас в капитанскую каюту. Иеремия Кэпл ее открыл, и мы очутились в помещении, заставленном странной смесью из предметов роскоши всех наций, всех стран и времен.
Там можно было найти что угодно, начиная от серебряной лампы-кенкета старинного высокохудожественного литья, кончая уникальными гобеленами XV века, в которые варварски были вбиты крючки для богато отделанного оружия. Леди заметила, что придется хорошенько потрудиться, определяя ценность этой весьма разнообразной добычи. Уселись за стол, крытый великолепной китайской или японской скатертью с драконами, потребовали вина. Инвалид подобрал из связки Кэпла маленький ключик и отпер висевший на стене погребок. На столе появились бокалы из темно-синего венецианского хрусталя и бутылки с разнообразными этикетками.
Первые бокалы были налиты и выпиты в натянутом молчании. Лицо капитана дергалось и перекашивалось. Леди наконец резко сказала ему:
— Ну-с, капитан Уингэм, выкладывайте начистоту: чем вы недовольны? На вас и на меня приходится по две доли из половины этого добра, пятую из нее получит штурман. Другую же половину — тем, кто дрался. Разве это не справедливо?
Капитан тяжело дышал и кусал губы. Все: штурман, Уорсингтон, Кэпл, Том Долсни и я — с интересом на него смотрели. Наконец он вытолкнул сквозь стиснутые зубы что-то вроде: ха, разбойничья справедливость! Его, офицера Голубого полка королевских драгун, ставят на одну доску с каким-то мужичьем!
— Морской закон не ведает различий, — преспокойно ответила леди. — Не желаете ли сами сказать моим пуританам, что вы исключаете их из дележа? Более того, командирам обычно причитается лишь четвертая или пятая часть, сэр, вот как! Но… — И она загадочно улыбнулась. — Есть средство удовлетворить вас, капитан, по-джентльменски. — Она подняла руку с запечатанной колодой карт. Отогнула ее и отпустила — колода пружинисто щелкнула, разорвав обертку. Леди начала метать — карта за картой летели на стол.
— Ставлю своих две доли, — говорила она, продолжая метать. Улыбка морщила ее крючковатый нос и открывала несколько уцелевших во рту желтых клыков. — Идет? Право, здесь есть всё для хорошей большой игры… Штурман, вас ждет работа на флейте — поставить новую бизань, пока старая не свалилась нам на башку. И вам, Уорсингтон, тоже делать здесь нечего.
— Миледи, — сказал Уорсингтон, который долго и мучительно набирался для этого храбрости, — согласно уставу компании, которую я имею честь здесь представлять, право на захваченное судно…
— Плимут не получит ни черта, Уорсингтон, — снисходительно пояснила леди. — Ни пенни. Разве я непонятно выражаюсь? У его агента не хватило мужества драться — за что же платить? Можете так и передать в Плимут. А вы останьтесь, Питер: Кэпл составит вам за бутылочкой компанию. Ну, как, капитан?
Капитан молчал, не сводя мрачного взгляда с карт. Когда все, кому было велено, покинули каюту, он быстро сказал, что люгер тоже имеет свою стоимость.
— Молодец, сэр Уингэм, — подхватила леди. — В самом деле: во что же мы с тобой его оценим? Том Лайнфорт, дражайший сын мой, уведи же мистера Джойса: у вас найдется о чем поговорить.
Капитан даже не обернулся на «дражайшего сына» — так он предвкушал игру. Мне же было что переварить: Иеремия Кэпл — Томас Лайнфорт! Да не ослышался ли я?
Изречения Питера Джойса
Движение пиратского люгера было необычайно легким: так по воде бежит, подгоняемый ветром, сухой дубовый лист. Мы легли в дрейф, и люгер, скоро обогнав нас, на расстоянии полукабельтова сделал крутой поворот оверштаг 111 и теперь, с устрашающей уверенностью заходил на нас с наветренной стороны.
Стал виден его бакборт 112, черный от людей. Что они могли о нас думать? Большое, неповоротливое торговое судно, где не открыли даже пушечных портов, где не видно никаких приготовлений к бою и в трюмах найдутся разве что тюки с дешевой материей, лопаты и топоры, предназначенные для торговли с дикарями. Зато более интересный груз, несомненно, отягощает карманы купцов, плывущих на флейте для торговли с Новым Светом.
Легко сманеврировав, люгер подходил к нам со штирборта. В это время Том Бланкет под прикрытием высокого фальшборта произносил свою проповедь. Около полутораста человек длинной вереницей стояло у борта на коленях, склонив головы и опираясь на ружья, и под мерно читающий голос истово молилось.
— Господь сейчас взирает на нас, — твердо и жестко выговаривал каждый слог проповедник. — Вот, думает он, избранное племя мое готово грянуть на амалекитян, и меч Гедеона — в его руках! «Поражу мечом своим, тяжелым, и большим, и крепким, левиафана, змея, прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убью чудовище морское!»
— Аминь! — воинственным шепотом выдохнула палуба.
Острый нос люгера, его бушприт и форштевень, надвигаясь, росли. Капитан, леди, штурман, помощник и я стояли на мостике ахтеркастеля, и нам хорошо был виден весь бак судна, которое было значительно ниже нашего: край его фальшборта приходился под наши руслени 113. Паруса люгер уже спустил.
Ближе и ближе… Теперь почти напротив нас тихо двигался вражеский борт, полный вооруженных людей. Одни стояли, опираясь коленом на планшир 114, другие повисли на вантах над бортом; все застыли, пригнувшись в хищной готовности к прыжку. Головорезы были в цветных головных платках, турецких чалмах, фесках, в шлемах-морионах или с голыми бритыми башками, блестевшими под солнцем; рожи у многих были нарочно размалеваны или вычернены сажей; иные держали в зубах ножи. Короткие вспышки солнца пробегали по каскам и панцирям, по лезвиям палашей, топоров, кинжалов и пик. Раздался удар дерева о дерево, и оба судна, качнувшись, отошли друг от друга. На флейт полетели абордажные крючья, суда сошлись борт к борту — и человечье стадо на люгере издало неописуемый рев, от которого кровь стынет в жилах… «Бросай!» — гаркнула леди на мостике. А тогда сверху, с рей, темной тучей на пиратское судно низринулась штормовая сеть. Удачно развернувшись, она накрыла часть его шкафута и шканцев — под ней образовалась странная, сбитая в кучу, барахтающаяся масса. На флейте загремел суровый псалом Давида «Господь наша крепость», он заглушил вопли и проклятия опутанных сетью людей. Поющие, как один, поднялись у борта во весь рост, положили локти на планшир и прицелились.
— Огонь! — закричали все стоявшие на мостике одновременно.
Прерывистая красная молния облетела борт, проскочив сквозь обвальный грохот залпа, и все заволокло кислым удушливым облаком. Залп с такого близкого расстояния, направленный в живую груду копошившихся под сетью тел, был страшен — он так и пригвоздил атакующих к палубе. По новой команде на нашем борту выросла человеческая стена: поднявшись на планшир, пуритане всей массой спускались на руслени, а оттуда перешагивали на палубу люгера. Они занесли над головами приклады и черной лавиной обрушились на врага. Они наступали ногами на поверженных залпом, добивали раненых, гнусаво и торжествующе распевая псалмы. Схватка распалась на отдельные звенья.
Наш капитан, в каске и панцире стоявший среди нас, хохотал от восторга. «Пора!» — провозгласил он, взмахнув драгунским палашом, и первым покинул мостик, чтоб сбежать с него на палубу люгера. За ним последовали штурман и остальные. Леди схватила меня за рукав: «Питер, вы нужны тут!» Она положила мушкет дулом на перила; юнга, стоявший за ней, протянул мне другое ружье. Забава показалась мне отвратительной. Я вспомнил о Бэке и Генри, оттолкнул юнгу и перепрыгнул на палубу люгера.
От топота ног сражающихся она вся дрожала и гудела. Численно мы превосходили морских разбойников раза в три. Пираты, вообще говоря, непобедимые в ближнем бою, теперь были рассеяны по всему люгеру, разогнаны по углам, прижаты к мачтам; каждая их небольшая группа со всех сторон окружена — и все-таки они храбро и хладнокровно сопротивлялись. Иногда отчаянным усилием им удавалось оттеснить пуритан — те отступали, перезаряжали ружья, а затем скашивали все перед собой залпом в упор.
Капитан люгера, полный, приземистый блондин в ярком головном платке — вожаки носили их нарочно, чтоб быть заметными в свалке — собрал у грот-мачты толпу своих и, расстреляв пистолетные заряды, удерживал нападавших великолепной работой своего сверкающего палаша. У грот-мачты появился Кэпл с вереницей своих дружков; один из них подал ему нож. Кэпл весь изогнулся, раскачивая отвесно поставленный в руке нож, потом подался вперед и сильно метнул — капитан пиратов выронил палаш, закинул голову назад и, схватившись обеими руками за горло, рухнул на спину. Его товарищей пуритане расстреляли, как обыкновенные мишени.
— Чего вы от нас хотите? — взывали со всех сторон по-французски, по-немецки и по-испански. — Откуда вы, чьи люди? Берите люгер, берите всё и будьте вы прокляты! Пощады! Сдаемся!
Но пуритане, привычно держась плечом к плечу, всё так же мерно взмахивали прикладами, прицеливались и стреляли. За этой работой они жужжали сквозь зубы яростные пророчества Иезекииля 115: «Душа согрешающая, она умрет!»
Дважды обежав полную дыма палубу, я наконец нашел Бэка и Генри. Оба мальчика осаждали верзилу с двумя палашами в руках. Он от души забавлялся их шпажками и, отбиваясь, твердил сквозь смех по-испански: «Берите меня, юнги, я сдался!» Я встал против него в позицию, вышиб из его руки палаш и крикнул по-испански: «Брось дурачиться!» Верзила тотчас отшвырнул второй палаш, скорчил рожу и сел с насмешливым воплем: «Святой Яго побежден!» Генри и Бэк стали возле него, до безумия гордые победой, Но черный дым боевого неистовства заклубился и в моей голове: неожиданно для себя я сделал длинный выпад вниз и загнал свой клинок в грудь побежденного с такой силой, что чашка шпаги ударилась о его тело, а острие глубоко вонзилось в палубу.
Капитан велел юнге трубить отбой. Можно эффектно описать сражение: пистолетные выстрелы, лязг сходящихся клинков и тому подобное, — мне же всегда мерещится не боевой шум, а страшное затишье после боя. Надрывно стонут и хрипят, пытаются подняться и ползут в лужах крови люди — изувеченные, с черными от пороха лицами… Не понимаю: ради чего? Во имя чьих богов?
Пелена порохового дыма медленно распространялась вокруг кораблей, отравляя чистый воздух Атлантики. Стоны утихали. На люгер спускалась смертная тишина.
В шикарном платье цвета морской волны, отделанном пышными черными кружевами, завитая и подрумяненная на палубе люгера появилась леди Элинор. Пуритане расступились, чтобы дать ей пройти, а торжествующая рыжая ведьма Корнуола не торопясь шла между ними и, улыбаясь, вглядывалась в потные разгоряченные лица, на которых еще не изгладились гримасы боевой ярости. Хриплым голосом сказала в тишину:
— Браво, мои доблестные иомены! По справедливым законам моря, половина всей добычи — вам и всем участникам абордажа, кто бы они ни были!
Взмахнув шляпами и ружьями, пуритане рявкнули свирепое «ура». Капитан, стоявший тут же во всем блеске своих доспехов, насупился, однако морской этикет заставил его, преклонив колено, подать леди на кончике палаша связку ключей от внутренних помещений люгера, снятую с пояса убитого капитана. Леди небрежно перебросила связку Иеремии Кэплу: «Отопрешь, раз отправил в преисподнюю хозяина судна!» Потом громко распорядилась:
— Для честного учета и дележа всего взятого в бою пусть мои храбрые люди станут у всех дверей и пусть никто не коснется замков! Нарушителям морских законов — смерть!
Пуритане разошлись по кораблю. Так же не считаясь с присутствием капитана, леди подозвала ле Мерсера и велела ему с его людьми заняться очисткой палубы от трупов и следов боя. Оставила на корабле еще трех матросов, которым отдельно дала какие-то наставления. Тут ей попались на глаза освобожденные каторжники; понурясь, они ожидали решения своей участи. Леди, глядя на них, задумалась, потом весело обратилась к капитану:
— Ну что, капитан Уингэм, — надо держать слово, данное даже негодяям, а?
Капитан хмуро поигрывал своим палашом и ничего не сказал. Штурман недоуменно дергал себя за усы. Уриэл, только что пришедший на люгер, не без содрогания наблюдал, как люди ле Мерсера отмывают и скоблят забрызганную кровью палубу Он чувствовал, что, выступи он сейчас в роли представителя компании, его вряд ли поймут.
— Что ж, джентльмены, прошу со мной вниз, — предложила леди. — И вас, молодцы из Стонхилла!
Спустившись в нижнюю палубу — их было всего две, — обнаружили насмерть перепуганного черного кока: что-то лопоча, негр рухнул на колени. Пораженные его видом, пуритане совещались, не следует ли тут же прикончить это чудовище, — должно быть, потомка племени Хама или даже самого сатаны! Однако леди было угодно эфиопа сохранить как диковину. Отыскались старичок врач и инвалид-квартирмейстер, больше никого на корабле не осталось в живых. Врач тут же занялся своим делом — раненых было множество, — а одноногий инвалид, стуча своей деревяшкой, повел всех в трюм.
Трюм оказался забитым до отказа мешками с перцем, гвоздикой и другими пряностями. Среди победителей сразу воцарилось благоговейное молчание, ибо все это стоило уйму денег. Одну гвоздику сбывали в Англии в двенадцать раз дороже, чем она обходилась на Индонезийских островах. А теперь, после «амбойнской резни» 1623 года, когда агентам нашей Ост-Индской компании под нажимом голландцев пришлось убраться с Островов Пряностей, всему этому и цены не подберешь.
По требованию леди все содержимое трюма было разделено строго на две части, и ровно половину мешков тут же пометили краской, дабы не возникло трений в дальнейшем. Пуритане, очень довольные, тотчас же стали перетаскивать меченые мешки наверх, и леди напомнила им, что получившие увечья в бою имеют право на дополнительную долю: так установлено в правилах морского братства еще со времен Римской империи. Затем инвалид провел нас в капитанскую каюту. Иеремия Кэпл ее открыл, и мы очутились в помещении, заставленном странной смесью из предметов роскоши всех наций, всех стран и времен.
Там можно было найти что угодно, начиная от серебряной лампы-кенкета старинного высокохудожественного литья, кончая уникальными гобеленами XV века, в которые варварски были вбиты крючки для богато отделанного оружия. Леди заметила, что придется хорошенько потрудиться, определяя ценность этой весьма разнообразной добычи. Уселись за стол, крытый великолепной китайской или японской скатертью с драконами, потребовали вина. Инвалид подобрал из связки Кэпла маленький ключик и отпер висевший на стене погребок. На столе появились бокалы из темно-синего венецианского хрусталя и бутылки с разнообразными этикетками.
Первые бокалы были налиты и выпиты в натянутом молчании. Лицо капитана дергалось и перекашивалось. Леди наконец резко сказала ему:
— Ну-с, капитан Уингэм, выкладывайте начистоту: чем вы недовольны? На вас и на меня приходится по две доли из половины этого добра, пятую из нее получит штурман. Другую же половину — тем, кто дрался. Разве это не справедливо?
Капитан тяжело дышал и кусал губы. Все: штурман, Уорсингтон, Кэпл, Том Долсни и я — с интересом на него смотрели. Наконец он вытолкнул сквозь стиснутые зубы что-то вроде: ха, разбойничья справедливость! Его, офицера Голубого полка королевских драгун, ставят на одну доску с каким-то мужичьем!
— Морской закон не ведает различий, — преспокойно ответила леди. — Не желаете ли сами сказать моим пуританам, что вы исключаете их из дележа? Более того, командирам обычно причитается лишь четвертая или пятая часть, сэр, вот как! Но… — И она загадочно улыбнулась. — Есть средство удовлетворить вас, капитан, по-джентльменски. — Она подняла руку с запечатанной колодой карт. Отогнула ее и отпустила — колода пружинисто щелкнула, разорвав обертку. Леди начала метать — карта за картой летели на стол.
— Ставлю своих две доли, — говорила она, продолжая метать. Улыбка морщила ее крючковатый нос и открывала несколько уцелевших во рту желтых клыков. — Идет? Право, здесь есть всё для хорошей большой игры… Штурман, вас ждет работа на флейте — поставить новую бизань, пока старая не свалилась нам на башку. И вам, Уорсингтон, тоже делать здесь нечего.
— Миледи, — сказал Уорсингтон, который долго и мучительно набирался для этого храбрости, — согласно уставу компании, которую я имею честь здесь представлять, право на захваченное судно…
— Плимут не получит ни черта, Уорсингтон, — снисходительно пояснила леди. — Ни пенни. Разве я непонятно выражаюсь? У его агента не хватило мужества драться — за что же платить? Можете так и передать в Плимут. А вы останьтесь, Питер: Кэпл составит вам за бутылочкой компанию. Ну, как, капитан?
Капитан молчал, не сводя мрачного взгляда с карт. Когда все, кому было велено, покинули каюту, он быстро сказал, что люгер тоже имеет свою стоимость.
— Молодец, сэр Уингэм, — подхватила леди. — В самом деле: во что же мы с тобой его оценим? Том Лайнфорт, дражайший сын мой, уведи же мистера Джойса: у вас найдется о чем поговорить.
Капитан даже не обернулся на «дражайшего сына» — так он предвкушал игру. Мне же было что переварить: Иеремия Кэпл — Томас Лайнфорт! Да не ослышался ли я?
Глава VIII
Пират «более опасен, чем аспид, василиск, дракон и рысь»… Но спросим себя: что такое рысь? Обыкновенная крупная кошка с омерзительным характером.
А каким блеском окружены имена пиратов, какими гениями злодейства кажутся эти заурядные пошлые, немытые, свихнувшиеся от пьянства грабители!
Изречения Питера Джойса
Он смотрел на меня почти любовным взглядом, наслаждаясь изумлением первого свидетеля своего перевоплощения. Произнес голосом Кэпла:
— Виноват, сэр. Кажись, нам здесь не место. Извольте чуточку подождать…
И с клоунской ужимкой отвел меня в угол каюты. Потянул за шнур занавеса — открылась ниша. Посадил меня в кресло, стоявшее в нише, и попросил отвернуться.
Когда он кончил переодеваться, передо мной предстал джентльмен в камзоле из белой, шитой серебром парчи, с огромным кружевным жабо на груди, в грязных спущенных ботфортах красной кожи. Теперь он походил на Генри, своего брата, только постаревшего: на его лице выступили характерная бледность и крючковатый нос Лайнфортов. Но главное — надменное, пьяное от торжества, от сказочного поворота судьбы, совершенно новое выражение глаз!
— Одного не пойму, сэр Томас, — сказал я, — как в родном маноре, где вас знает каждая собака…
Его лицо мгновенно стало страшным.
— Кто осмелился бы выдать сына леди Лайнфорт? — гаркнул он, вращая глазами. — Дня бы не прожил тот человек! Ах, Питер, — целых пять лет, и каких лет! Каждую ночь бросать проклятых овец, крадучись, как волк, входить в родной дом… Но простите, — сказал он, опомнясь, — вот столик, и сейчас будет вино.
За большим столом каюты тем временем шла сильная игра. «Прикупаю!» — «Вздор! Битая карта». — «А ты, капитан, видал, как мертвецы плавают? Вот!» — «Разрази меня гром, это была моя последняя надежда!» — «Простись с ней весело, сэр: я-то не хныкала, когда ты меня стриг как овцу…»
— Удача — бог нашей семьи, — улыбнулся Лайнфорт, наливая мне вина. — Я широко жил, Питер. Меня, как собор Святого Павла, знал весь Лондон. У вас есть принципы, сэр, я их уважаю — у меня есть свои. Какая разница, в чем принцип? Вот вы сегодня проткнули лежачего — это было великолепно, сэр, я любовался. Не всякий так может. Но вы скверно кончите, я вам предсказываю.
— А вы скверно начали.
— Я? Ничуть. Чем нож хуже шпаги? На большой лондонской дороге много грязи, со шпагой можно и поскользнуться, пистолет часто дает осечку. Нож — это, согласитесь, неожиданно и эффектно, а кровь… Что делать, в Лондоне такая дороговизна!
Он произнес это, жеманясь, точно барышня. Чем больше я его слушал, тем он становился мне противнее. Уж лучше полупьяный Джеми Кэпл, чем этот комедиант!
— Теперь о вас. Что вы такое? Не джентльмен по рождению, не джентльмен удачи — никто! Я предлагаю вам деловой союз, который возвысит вас до…
Мы прислушались. За занавеской, в дальнем углу от нас, началась перебранка, Потом она затихла.
— Скажите, где та игрушечка, которую вы выудили из ведра?
Я подал ему стилет. Он взял его за кончик, помахал в воздухе и почему-то приложил рукоять ко лбу.
— Во всем виден перст судьбы! Что было бы с нами, попади это в другие руки?
Он не только дорожный убийца, подумал я. Он еще и напыщенный дурак. Я не успел провести с ним часа, как он мне смертельно надоел. Лайнфорт это почувствовал: весь как-то засуетился. У таких натур, я заметил, болезненная страсть, как у женщин, — прельщать. Они ненавидят человека, но во что бы ни стало хотят ему нравиться.
— Такой смельчак, как вы, нужен нам, Питер, — лебезил он. — Я это понял еще тогда, когда мама прятала меня от английского правосудия. И мы твердо решили…
Что они решили, я так и не узнал. Раздался грохот падающих стульев, шум борьбы, рычание: «Я вырву ее у тебя из глотки, старая жаба!» — и крик леди Элионор: «На помощь! Том, он душит меня! Скорей!»
Пожалуй, я бы успел помешать Тому Лайнфорту, если б он бросился на капитана. Не тут-то было! Оставаясь на месте, «джентльмен удачи» лишь отвел занавес ниши, подался вперед и произвел кистью руки короткое резкое движение, которым ловят назойливую муху.
Уингэм боролся со старухой, повернув к нам широкую спину, и стилет влетел ему в шею около затылка. Спина капитана сильно вздрогнула, плечи высоко поднялись и так и застыли. Когда он повернулся к нам всем своим мощным телом, глаза его расширились, словно он увидел нечто поразительное, рот раскрылся, а руки медленно поднялись к затылку. В таком же замедленном темпе он сделал шаг, другой — и повалился на пол, как туго набитый мешок.
Теперь старуха и ее сын — оба уставились на меня. Одну и ту же мысль я читал в их глазах — читал так ясно, как будто они хором твердили ее целую минуту. Откинув полу камзола, я показал им мои пистолеты — кстати сказать, они торчали за поясом бесполезно: вечно я забываю их чистить и перезаряжать.
— Да, сынок, Джойс — это тебе не агент Плимутской компании, — поучительно сказала леди. — Садитесь, я налью вам отличного испанского вина — французское, на мой вкус, кисловато. — Она рассмеялась. — Что вы, Питер, да я же не из рода Борджа 116, этих отравителей! Пейте спокойно.
Сэр Томас и я выпили в молчании. Леди тем временем разобрала брошенные на стол карты и показала нам одну из них:
— Туз пик — зловеще звучит, не правда ли? Совсем как в трагедии Уила Шекспира. Кто же из джентльменов удачи прячет такую карту в рукав? Нет, Джойс, я вовсе не жажду крови. Этого нарушителя морских законов всего-навсего постигло то, о чем я предупреждала команду… Стоп, не чокайтесь: на корабле это дурная примета. Напоминает погребальный звон колокола.
— Знайте, Питер, — сказал Том Лайнфорт, отодвигая свой бокал, — с нами — или на дно. Третьего не будет.
— Ну, зачем так грозно? — бойко сказала леди Элинор, залпом выпив бокал. — Джойс — сталь той же чеканки, что и мы. Положите-ка, мальчики, капитана на диван, я вам помогу… Уф, какой тяжелый! Мужчину такого сложения обязательно должен хватить апоплексический удар — а, Питер?
И при этом зорко на меня посмотрела.
— Непременно апоплексический, — согласился я, вынув из шеи капитана стилет. — Так и в романах пишут: «Его постигла божья кара». Если замотать шею косынкой…
— Я давно знала, что у вас, Джойс, на плечах отнюдь не болванка для парика. Что ж, зовите людей ле Мерсера и твоих приятелей, Том, у которых такой замогильный вид. По английским обычаям, надо всех известить.
Я вышел на палубу, и мое разгоряченное лицо скользким шелком одела морская сумеречная прохлада. Океан весь светился, точно под волнами скрывались источники холодного огня. «Красивая Мэри» покачивалась на расстоянии полукабельтова, и отблеск ее фонаря кровавой струей тек под корму. На баке и юте безлюдно и тихо: пуритане покинули корабль; на шкафуте темнела фигура вахтенного матроса. Он напевал:
Просят судьи: «Назови
Тайну нам твоей любви!»
— Судьи, я теперь одна,
Месть моя была страшна…
Если сейчас броситься в воду с борта и проплыть до флейта, можно успеть поднять тревогу и под угрозой пушек «Красивой Мэри» накрыть шайку Лайнфортов. Вопрос в практическом смысле этого предприятия. Я оглянулся. Тьма еще не сгладила все углы, не заполнила люгера, и было видно, что убранная палуба «Голубой стрелы» приобрела опрятный и строгий вид. Паруса были спущены — мы стояли меж двух противолежащих якорей, или, как говорят моряки, на фертоинге. Корпус люгера тихо поворачивался до натяжения одной из якорных цепей, потом вздрагивал и начинал поворот в обратную сторону. Я подозвал вахтенного и велел ему собрать всех в капитанской каюте.
А каким блеском окружены имена пиратов, какими гениями злодейства кажутся эти заурядные пошлые, немытые, свихнувшиеся от пьянства грабители!
Изречения Питера Джойса
Он смотрел на меня почти любовным взглядом, наслаждаясь изумлением первого свидетеля своего перевоплощения. Произнес голосом Кэпла:
— Виноват, сэр. Кажись, нам здесь не место. Извольте чуточку подождать…
И с клоунской ужимкой отвел меня в угол каюты. Потянул за шнур занавеса — открылась ниша. Посадил меня в кресло, стоявшее в нише, и попросил отвернуться.
Когда он кончил переодеваться, передо мной предстал джентльмен в камзоле из белой, шитой серебром парчи, с огромным кружевным жабо на груди, в грязных спущенных ботфортах красной кожи. Теперь он походил на Генри, своего брата, только постаревшего: на его лице выступили характерная бледность и крючковатый нос Лайнфортов. Но главное — надменное, пьяное от торжества, от сказочного поворота судьбы, совершенно новое выражение глаз!
— Одного не пойму, сэр Томас, — сказал я, — как в родном маноре, где вас знает каждая собака…
Его лицо мгновенно стало страшным.
— Кто осмелился бы выдать сына леди Лайнфорт? — гаркнул он, вращая глазами. — Дня бы не прожил тот человек! Ах, Питер, — целых пять лет, и каких лет! Каждую ночь бросать проклятых овец, крадучись, как волк, входить в родной дом… Но простите, — сказал он, опомнясь, — вот столик, и сейчас будет вино.
За большим столом каюты тем временем шла сильная игра. «Прикупаю!» — «Вздор! Битая карта». — «А ты, капитан, видал, как мертвецы плавают? Вот!» — «Разрази меня гром, это была моя последняя надежда!» — «Простись с ней весело, сэр: я-то не хныкала, когда ты меня стриг как овцу…»
— Удача — бог нашей семьи, — улыбнулся Лайнфорт, наливая мне вина. — Я широко жил, Питер. Меня, как собор Святого Павла, знал весь Лондон. У вас есть принципы, сэр, я их уважаю — у меня есть свои. Какая разница, в чем принцип? Вот вы сегодня проткнули лежачего — это было великолепно, сэр, я любовался. Не всякий так может. Но вы скверно кончите, я вам предсказываю.
— А вы скверно начали.
— Я? Ничуть. Чем нож хуже шпаги? На большой лондонской дороге много грязи, со шпагой можно и поскользнуться, пистолет часто дает осечку. Нож — это, согласитесь, неожиданно и эффектно, а кровь… Что делать, в Лондоне такая дороговизна!
Он произнес это, жеманясь, точно барышня. Чем больше я его слушал, тем он становился мне противнее. Уж лучше полупьяный Джеми Кэпл, чем этот комедиант!
— Теперь о вас. Что вы такое? Не джентльмен по рождению, не джентльмен удачи — никто! Я предлагаю вам деловой союз, который возвысит вас до…
Мы прислушались. За занавеской, в дальнем углу от нас, началась перебранка, Потом она затихла.
— Скажите, где та игрушечка, которую вы выудили из ведра?
Я подал ему стилет. Он взял его за кончик, помахал в воздухе и почему-то приложил рукоять ко лбу.
— Во всем виден перст судьбы! Что было бы с нами, попади это в другие руки?
Он не только дорожный убийца, подумал я. Он еще и напыщенный дурак. Я не успел провести с ним часа, как он мне смертельно надоел. Лайнфорт это почувствовал: весь как-то засуетился. У таких натур, я заметил, болезненная страсть, как у женщин, — прельщать. Они ненавидят человека, но во что бы ни стало хотят ему нравиться.
— Такой смельчак, как вы, нужен нам, Питер, — лебезил он. — Я это понял еще тогда, когда мама прятала меня от английского правосудия. И мы твердо решили…
Что они решили, я так и не узнал. Раздался грохот падающих стульев, шум борьбы, рычание: «Я вырву ее у тебя из глотки, старая жаба!» — и крик леди Элионор: «На помощь! Том, он душит меня! Скорей!»
Пожалуй, я бы успел помешать Тому Лайнфорту, если б он бросился на капитана. Не тут-то было! Оставаясь на месте, «джентльмен удачи» лишь отвел занавес ниши, подался вперед и произвел кистью руки короткое резкое движение, которым ловят назойливую муху.
Уингэм боролся со старухой, повернув к нам широкую спину, и стилет влетел ему в шею около затылка. Спина капитана сильно вздрогнула, плечи высоко поднялись и так и застыли. Когда он повернулся к нам всем своим мощным телом, глаза его расширились, словно он увидел нечто поразительное, рот раскрылся, а руки медленно поднялись к затылку. В таком же замедленном темпе он сделал шаг, другой — и повалился на пол, как туго набитый мешок.
Теперь старуха и ее сын — оба уставились на меня. Одну и ту же мысль я читал в их глазах — читал так ясно, как будто они хором твердили ее целую минуту. Откинув полу камзола, я показал им мои пистолеты — кстати сказать, они торчали за поясом бесполезно: вечно я забываю их чистить и перезаряжать.
— Да, сынок, Джойс — это тебе не агент Плимутской компании, — поучительно сказала леди. — Садитесь, я налью вам отличного испанского вина — французское, на мой вкус, кисловато. — Она рассмеялась. — Что вы, Питер, да я же не из рода Борджа 116, этих отравителей! Пейте спокойно.
Сэр Томас и я выпили в молчании. Леди тем временем разобрала брошенные на стол карты и показала нам одну из них:
— Туз пик — зловеще звучит, не правда ли? Совсем как в трагедии Уила Шекспира. Кто же из джентльменов удачи прячет такую карту в рукав? Нет, Джойс, я вовсе не жажду крови. Этого нарушителя морских законов всего-навсего постигло то, о чем я предупреждала команду… Стоп, не чокайтесь: на корабле это дурная примета. Напоминает погребальный звон колокола.
— Знайте, Питер, — сказал Том Лайнфорт, отодвигая свой бокал, — с нами — или на дно. Третьего не будет.
— Ну, зачем так грозно? — бойко сказала леди Элинор, залпом выпив бокал. — Джойс — сталь той же чеканки, что и мы. Положите-ка, мальчики, капитана на диван, я вам помогу… Уф, какой тяжелый! Мужчину такого сложения обязательно должен хватить апоплексический удар — а, Питер?
И при этом зорко на меня посмотрела.
— Непременно апоплексический, — согласился я, вынув из шеи капитана стилет. — Так и в романах пишут: «Его постигла божья кара». Если замотать шею косынкой…
— Я давно знала, что у вас, Джойс, на плечах отнюдь не болванка для парика. Что ж, зовите людей ле Мерсера и твоих приятелей, Том, у которых такой замогильный вид. По английским обычаям, надо всех известить.
Я вышел на палубу, и мое разгоряченное лицо скользким шелком одела морская сумеречная прохлада. Океан весь светился, точно под волнами скрывались источники холодного огня. «Красивая Мэри» покачивалась на расстоянии полукабельтова, и отблеск ее фонаря кровавой струей тек под корму. На баке и юте безлюдно и тихо: пуритане покинули корабль; на шкафуте темнела фигура вахтенного матроса. Он напевал:
Просят судьи: «Назови
Тайну нам твоей любви!»
— Судьи, я теперь одна,
Месть моя была страшна…
Если сейчас броситься в воду с борта и проплыть до флейта, можно успеть поднять тревогу и под угрозой пушек «Красивой Мэри» накрыть шайку Лайнфортов. Вопрос в практическом смысле этого предприятия. Я оглянулся. Тьма еще не сгладила все углы, не заполнила люгера, и было видно, что убранная палуба «Голубой стрелы» приобрела опрятный и строгий вид. Паруса были спущены — мы стояли меж двух противолежащих якорей, или, как говорят моряки, на фертоинге. Корпус люгера тихо поворачивался до натяжения одной из якорных цепей, потом вздрагивал и начинал поворот в обратную сторону. Я подозвал вахтенного и велел ему собрать всех в капитанской каюте.