Страница:
А что касается учебы, учись. Деньги, по твоим словам, ты умеешь зарабатывать. У тебя руки растут из нужного места. В нашей помощи ты не нуждаешься. Иная статья – Никита. У него, как ты правильно определил, – своя магистраль: вместе со всеми – в светлое будущее. Недавно получил от него письмо. Служит он по контракту в Российской армии. Часть его стоит в Воронеже. Что-то долго от него нет весточки. Может, в командировке. Матери сны непотребные сняться. Она все порывается пойти к гадалке, кинуть на Никиту карту. А мне стыдно. Не верю никаким гадалкам: все они мошенницы. Смотрю я на мать и задумываюсь: чему ты детей учила? Чтоб и они верили всяким гадалкам? Разозлюсь. Поведу ее на могилку деда Данилы. Пусть еще раз прочитает эпитафию. Изречение мудрое. Такое дурак не придумает.
Так что будь здоров до глубокой старости.
Любящие тебя родители».
Отец всегда словцо-два прибавлял ради хохмы, и сыновья знали, что так мог писать только он, теперь уже бывший колхозник.
7
8
9
Так что будь здоров до глубокой старости.
Любящие тебя родители».
Отец всегда словцо-два прибавлял ради хохмы, и сыновья знали, что так мог писать только он, теперь уже бывший колхозник.
7
На деловое письмо родителя Микола ответил не сразу, но ответил телеграммой: «Землю в аренду никому не отдавайте. Сами будем хозяйствовать».
«Ай да Микола!» От его телеграммы отец был в восторге. Ходил именинником. «Этот будет наследником. У него что-то от деда Данилы».
А от деда было вот что. Данило смотрел на человека, как на работника царства земного, у которого в голове сразу три бога. Первый бог – чувство голода. Удовлетворять его надо ежедневно, в разумных пределах, не объедаться. Второй бог – любовь. Человек должен жить любя. Третий бог – быть собственником своего клочка земли и на нем своими руками строить царство земное.
Не довелось Даниле в своем селе построить царство земное. Будучи пограничником, войну начал 22 июня на Западном Буге. С боями отходил до Воронежа, вернулся на границу в сорок четвертом, был ранен возле Владимира-Волынского, демобилизовали в сорок пятом, а в пятидесятом, точнее, в январе, опять призвали на службу, направили в знакомые места – на Волынь, и там в феврале того же года нашла Данилу бандеровская пуля. Хоронили его дома, на Сиротинском кладбище. Не успел он построить царство земное ни для себя, ни для своей семьи, ни для людей, за которых отдал свою жизнь.
Андрей Данилович не однажды задумывался: стоило ли отцу отправляться на какую-то Волынь, чтоб потом его вернули, но уже в гробу? Отец мог отказаться, а там, гляди, до сих пор ходил бы он по земле, радовался жизни. Но чтобы построить царство земное, нельзя было выпускать из рук винтовку…
С некоторых пор тяжелые мысли одолевали Андрея Даниловича, и все они сводились к одной: он что – оказался недостойным наследником своего родителя? А кто вырастил двух сынов? Может, они поднимут дедову винтовку.
Хотя… зачем она? Ведь это – опять кровь? Опять схлестнутся бедные с богатыми. А это уже – гражданская война… Войны не хотелось. Но тот же Пунтус со своим выводком будет и дальше поджигать хлеба, пока не отнимет землю, этот несчастный пай, доставшийся от государства.
Из города на пикапчике привезли хлеб. Выстроилась очередь. На коротких ножках притопал Алексей Романович Пунтус. По привычке полез без очереди. Люди молчаливо расступались, как бы давая понять, что Пунтус и при новой власти опять в силе: земля хоть и арендная, но принадлежит ему, бывшему председателю колхоза.
Верно мужики толкуют: земля дает власть, а не власть – землю. Вот и полез Пунтус без очереди.
Не иначе, как под впечатлением телеграммы сына, Андрей Данилович не удержался от замечания:
– Алексей Романович, ты уже не председатель колхоза. Есть общая очередь.
– А я заказывал, – огрызнулся Пунтус, холодно глянув на бывшего механизатора.
Очередь зашумела:
– Пусть возьмет. Бери, Алексей Романович, не стесняйся, всем достанется, – это голоса постоянных подхалимов.
Перевышко узнал их сразу. «Чудно получается, – думал без озлобления. – Вроде и власть другая, а шавки те же и тому же прислуживают».
Пунтус взял четыре буханки пшеничного каравая: семья-то не маленькая, одних мужиков четверо, и все едоки отменные.
Уже не первый год на селе хлебом торгует частник. Хлеб привозит из города. Когда привезет, а когда и нет, и каждый раз свои цены устанавливает. Жаловались в районную администрацию, но оттуда ответили: цены диктует рынок.
Андрею Даниловичу буханка досталась, но он не спешил уйти. Разбирало любопытство: всем ли достанется? Не всем. Полезли с кулаками на водителя пикапчика.
– Да привезу я! Завтра привезу! – кричал водитель и упрекал обделенных: – У вас же была своя пекарня. Раскурочили! – и показывал на кучу битого кирпича.
Получив телеграмму, Андрей Данилович все эти дни думал о Миколе. Ему учиться в институте осталось один год. Он уже почти дипломированный специалист по установке и ремонту бытовой техники. Но что бытовая техника, если есть земля! Микола будет хозяином!
Отец строил радужные планы. На тридцати гектарах можно так развернуться, что через год, если ты не дурень и не сопьешься, станешь миллионером.
Станет, конечно, Микола. Да и Никита, может, не окажется на обочине жизни. В детстве братья крепко дружили. И теперь вроде дружба не притупляется.
Но отец не знал того, что Миколу неодолимо тянуло к оружию. А знай это, спросил бы себя: «С оружием вести на земле хозяйство? Возможно ли?»
Недавно повстречался Леха Зема, потомственный скотник и неутомимый алкаш. С тех пор, как старый Пунтус, будучи председателем ликвидационной комиссии по распродаже колхозного имущества, под нож пустил молочное стадо, для Земы работы не оказалось, и он махнул в город, но скоро оттуда вернулся, сообщил как новость:
– Везде, хлопцы, бардак.
И выдал что-то опасное:
– Надо было не коров резать, а Пунтуса с пунтусятами. Мне бы автомат, я всех бы их: та-та-та!
– Ты осторожней, – советовали ему. – Ты же знаешь, как они лупили Никиту и Миколу. А Перевышки – не слабаки. Не чета тебе. Будешь пропагандировать революцию – без печенок останешься. У Пунтуса хлопцы… жеребцы. Домашним салом откормлены.
– А это мы еще посмотрим, кто останется. И мы сало едим. И жеребцов кастрировать умеем.
Речь смелая. По пьянке многое скажешь. В этот раз Леха был трезв, что редко с ним случается. Все осторожные, чтоб не нарваться на неприятность, от Лехи спешили отойти подальше. Хотел было избежать встречи и старый Перевышко. Но Леха глянул на него, как на предателя:
– Андрей Данилович, и вы ко мне боком… Боитесь?
– Не боюсь, – мягко ответил Перевышко, – а быть свидетелем твоих дурацких речей… Кто что-то важное готовит, попусту не треплется.
У Лехи под морщинистой кожей желваки заиграли.
– Эх, вы… Да если каждый только за себя… Каждого в отдельности мокрым рядном накроют, как курицу, чтоб не просилась насиживать яйца. Вам ли объяснять?.. И в новом веке, если будем смирными, на вас будут ездить, как на волах. А вы же с Клавдией Петровной не одиноки. У вас есть Никита. Есть Микола… И меня в расчет возьмите… Нас уже трое – ваших союзников.
– А где они, сыновья мои? – Андрей Данилович отрешенно взглянул на непривычно трезвого Леху.
Леха напомнил:
– Говорят, Никита служит.
– Кто говорит?
– Юля Пунтус. Она вроде с ним того…
Сказал Алексей, как наотмашь ударил: не хватало еще Первышкам с Пунтусами породниться. Мать тогда окончательно сляжет. Да и старый Пунтус не допустит, чтобы его дочь спуталась с голодранцами. Так он за глаза отзывался о Перевышках.
В селе не было тайной, что Алексей Романович мечтает выдать свою старшую дочь за крепкого, набирающего силу предпринимателя. А такие в районе уже есть, но все они, сволочи, женаты. Хотя это и неплохо: разведенного быстрее женишь. Разведенный, привычный быть всегда накормленным и обстиранным, скоро опять женится. Жизнь – это хитрость, клубок случайностей. Всегда в чем-то кому-то везет. Вот, к примеру, собрался в дорогу, приезжаешь на вокзал, а билетов нет. А кто-то раздумал ехать, и если ты терпеливо ждешь у кассы – может, тебе и посчастливится. Только не зевай. Все – дело случая. Вот уже и случай: трезвый предприниматель с женой разводится, тогда хватай разведенного, как чужой билет.
Примерно так, утверждает Леха, наш украинский президент подхватил олигарха для своей дочери. Олигарха и дочь президента случили, как ведется в стаде. И вот уже – новая пара. Новые паны плодятся и размножаются.
А кто он такой – Никита Перевышко? Для Пунтуса – всего-навсего сын механизатора. До недавнего времени таких механизаторов у него был добрый десяток, и почти каждый посчитал бы за честь жениться на дочери председателя колхоза, хотя и бывшего. Пунтус не обеднел, наоборот, с каждым годом набирает вес, как боров при хорошей кормежке. Теперь ему не надо прятаться от народного контроля, он сам себе контроль и вступает в ту партию, которая при власти. Он – частник, и его на предмет родства устраивает только крепкий предприниматель. Неравного брака частник избегает. Неравный брак – хуже позора.
Опозоренным посчитал бы себя и Перевышко, если бы Никита женился на дочери Пунтуса. Слава богу, обмен письмами еще не намек на свадьбу. Да и есть ли письма? Люди, в большинстве своем, особенно в селе, любят безбожно врать. Завидуют. А кто теперь не врет? Когда нельзя сказать правду, а из тебя душу тянут, соврешь невольно, только бы отстали. Ведь жить как-то надо, и каждому любопытно: ты живешь или выживаешь?
Хорошую мысль подал Алешка Зема: каждый сам по себе – не выживет. Легко тому, у кого есть наследники. У Перевышки они были. Но смогут ли они бороться, строить царство земное? Об этом следовало спросить, прежде всего, Никиту. Молодец Микола, он сказал свое «да». Отцу это прибавило бодрости.
Думал Андрей Данилович, до головной боли думал: бороться надо, рано опускать руки, плыть, куда несет река жизни. Если плыть, то целеустремленно. Тут их с Лехой Земой сводить нельзя. Леха – кто? Пролетарий. А пролетарию, как учили в школе, терять нечего. Были бы у него цепи, он сдал бы их в металлолом: пролетарию всегда выпить хочется.
Свой пай Леха подарил племяннику. Племянник землю узаконил, и уже никогда он ее не вернет, потому что отдавать дареное – что по живому резать, ведь оно уже приросло и в голове, и в сердце.
В чем-то был прав Леха, а в чем-то – нет. Обременительно быть собственником, если ты ленивый. Старого Перевышку радовало, что его сыновья не похожи на Леху. Он их с детства научил трудиться, и когда сыновья почувствуют, что они – собственники, вот тут-то и начнется для них настоящая жизнь.
«Ай да Микола!» От его телеграммы отец был в восторге. Ходил именинником. «Этот будет наследником. У него что-то от деда Данилы».
А от деда было вот что. Данило смотрел на человека, как на работника царства земного, у которого в голове сразу три бога. Первый бог – чувство голода. Удовлетворять его надо ежедневно, в разумных пределах, не объедаться. Второй бог – любовь. Человек должен жить любя. Третий бог – быть собственником своего клочка земли и на нем своими руками строить царство земное.
Не довелось Даниле в своем селе построить царство земное. Будучи пограничником, войну начал 22 июня на Западном Буге. С боями отходил до Воронежа, вернулся на границу в сорок четвертом, был ранен возле Владимира-Волынского, демобилизовали в сорок пятом, а в пятидесятом, точнее, в январе, опять призвали на службу, направили в знакомые места – на Волынь, и там в феврале того же года нашла Данилу бандеровская пуля. Хоронили его дома, на Сиротинском кладбище. Не успел он построить царство земное ни для себя, ни для своей семьи, ни для людей, за которых отдал свою жизнь.
Андрей Данилович не однажды задумывался: стоило ли отцу отправляться на какую-то Волынь, чтоб потом его вернули, но уже в гробу? Отец мог отказаться, а там, гляди, до сих пор ходил бы он по земле, радовался жизни. Но чтобы построить царство земное, нельзя было выпускать из рук винтовку…
С некоторых пор тяжелые мысли одолевали Андрея Даниловича, и все они сводились к одной: он что – оказался недостойным наследником своего родителя? А кто вырастил двух сынов? Может, они поднимут дедову винтовку.
Хотя… зачем она? Ведь это – опять кровь? Опять схлестнутся бедные с богатыми. А это уже – гражданская война… Войны не хотелось. Но тот же Пунтус со своим выводком будет и дальше поджигать хлеба, пока не отнимет землю, этот несчастный пай, доставшийся от государства.
Из города на пикапчике привезли хлеб. Выстроилась очередь. На коротких ножках притопал Алексей Романович Пунтус. По привычке полез без очереди. Люди молчаливо расступались, как бы давая понять, что Пунтус и при новой власти опять в силе: земля хоть и арендная, но принадлежит ему, бывшему председателю колхоза.
Верно мужики толкуют: земля дает власть, а не власть – землю. Вот и полез Пунтус без очереди.
Не иначе, как под впечатлением телеграммы сына, Андрей Данилович не удержался от замечания:
– Алексей Романович, ты уже не председатель колхоза. Есть общая очередь.
– А я заказывал, – огрызнулся Пунтус, холодно глянув на бывшего механизатора.
Очередь зашумела:
– Пусть возьмет. Бери, Алексей Романович, не стесняйся, всем достанется, – это голоса постоянных подхалимов.
Перевышко узнал их сразу. «Чудно получается, – думал без озлобления. – Вроде и власть другая, а шавки те же и тому же прислуживают».
Пунтус взял четыре буханки пшеничного каравая: семья-то не маленькая, одних мужиков четверо, и все едоки отменные.
Уже не первый год на селе хлебом торгует частник. Хлеб привозит из города. Когда привезет, а когда и нет, и каждый раз свои цены устанавливает. Жаловались в районную администрацию, но оттуда ответили: цены диктует рынок.
Андрею Даниловичу буханка досталась, но он не спешил уйти. Разбирало любопытство: всем ли достанется? Не всем. Полезли с кулаками на водителя пикапчика.
– Да привезу я! Завтра привезу! – кричал водитель и упрекал обделенных: – У вас же была своя пекарня. Раскурочили! – и показывал на кучу битого кирпича.
Получив телеграмму, Андрей Данилович все эти дни думал о Миколе. Ему учиться в институте осталось один год. Он уже почти дипломированный специалист по установке и ремонту бытовой техники. Но что бытовая техника, если есть земля! Микола будет хозяином!
Отец строил радужные планы. На тридцати гектарах можно так развернуться, что через год, если ты не дурень и не сопьешься, станешь миллионером.
Станет, конечно, Микола. Да и Никита, может, не окажется на обочине жизни. В детстве братья крепко дружили. И теперь вроде дружба не притупляется.
Но отец не знал того, что Миколу неодолимо тянуло к оружию. А знай это, спросил бы себя: «С оружием вести на земле хозяйство? Возможно ли?»
Недавно повстречался Леха Зема, потомственный скотник и неутомимый алкаш. С тех пор, как старый Пунтус, будучи председателем ликвидационной комиссии по распродаже колхозного имущества, под нож пустил молочное стадо, для Земы работы не оказалось, и он махнул в город, но скоро оттуда вернулся, сообщил как новость:
– Везде, хлопцы, бардак.
И выдал что-то опасное:
– Надо было не коров резать, а Пунтуса с пунтусятами. Мне бы автомат, я всех бы их: та-та-та!
– Ты осторожней, – советовали ему. – Ты же знаешь, как они лупили Никиту и Миколу. А Перевышки – не слабаки. Не чета тебе. Будешь пропагандировать революцию – без печенок останешься. У Пунтуса хлопцы… жеребцы. Домашним салом откормлены.
– А это мы еще посмотрим, кто останется. И мы сало едим. И жеребцов кастрировать умеем.
Речь смелая. По пьянке многое скажешь. В этот раз Леха был трезв, что редко с ним случается. Все осторожные, чтоб не нарваться на неприятность, от Лехи спешили отойти подальше. Хотел было избежать встречи и старый Перевышко. Но Леха глянул на него, как на предателя:
– Андрей Данилович, и вы ко мне боком… Боитесь?
– Не боюсь, – мягко ответил Перевышко, – а быть свидетелем твоих дурацких речей… Кто что-то важное готовит, попусту не треплется.
У Лехи под морщинистой кожей желваки заиграли.
– Эх, вы… Да если каждый только за себя… Каждого в отдельности мокрым рядном накроют, как курицу, чтоб не просилась насиживать яйца. Вам ли объяснять?.. И в новом веке, если будем смирными, на вас будут ездить, как на волах. А вы же с Клавдией Петровной не одиноки. У вас есть Никита. Есть Микола… И меня в расчет возьмите… Нас уже трое – ваших союзников.
– А где они, сыновья мои? – Андрей Данилович отрешенно взглянул на непривычно трезвого Леху.
Леха напомнил:
– Говорят, Никита служит.
– Кто говорит?
– Юля Пунтус. Она вроде с ним того…
Сказал Алексей, как наотмашь ударил: не хватало еще Первышкам с Пунтусами породниться. Мать тогда окончательно сляжет. Да и старый Пунтус не допустит, чтобы его дочь спуталась с голодранцами. Так он за глаза отзывался о Перевышках.
В селе не было тайной, что Алексей Романович мечтает выдать свою старшую дочь за крепкого, набирающего силу предпринимателя. А такие в районе уже есть, но все они, сволочи, женаты. Хотя это и неплохо: разведенного быстрее женишь. Разведенный, привычный быть всегда накормленным и обстиранным, скоро опять женится. Жизнь – это хитрость, клубок случайностей. Всегда в чем-то кому-то везет. Вот, к примеру, собрался в дорогу, приезжаешь на вокзал, а билетов нет. А кто-то раздумал ехать, и если ты терпеливо ждешь у кассы – может, тебе и посчастливится. Только не зевай. Все – дело случая. Вот уже и случай: трезвый предприниматель с женой разводится, тогда хватай разведенного, как чужой билет.
Примерно так, утверждает Леха, наш украинский президент подхватил олигарха для своей дочери. Олигарха и дочь президента случили, как ведется в стаде. И вот уже – новая пара. Новые паны плодятся и размножаются.
А кто он такой – Никита Перевышко? Для Пунтуса – всего-навсего сын механизатора. До недавнего времени таких механизаторов у него был добрый десяток, и почти каждый посчитал бы за честь жениться на дочери председателя колхоза, хотя и бывшего. Пунтус не обеднел, наоборот, с каждым годом набирает вес, как боров при хорошей кормежке. Теперь ему не надо прятаться от народного контроля, он сам себе контроль и вступает в ту партию, которая при власти. Он – частник, и его на предмет родства устраивает только крепкий предприниматель. Неравного брака частник избегает. Неравный брак – хуже позора.
Опозоренным посчитал бы себя и Перевышко, если бы Никита женился на дочери Пунтуса. Слава богу, обмен письмами еще не намек на свадьбу. Да и есть ли письма? Люди, в большинстве своем, особенно в селе, любят безбожно врать. Завидуют. А кто теперь не врет? Когда нельзя сказать правду, а из тебя душу тянут, соврешь невольно, только бы отстали. Ведь жить как-то надо, и каждому любопытно: ты живешь или выживаешь?
Хорошую мысль подал Алешка Зема: каждый сам по себе – не выживет. Легко тому, у кого есть наследники. У Перевышки они были. Но смогут ли они бороться, строить царство земное? Об этом следовало спросить, прежде всего, Никиту. Молодец Микола, он сказал свое «да». Отцу это прибавило бодрости.
Думал Андрей Данилович, до головной боли думал: бороться надо, рано опускать руки, плыть, куда несет река жизни. Если плыть, то целеустремленно. Тут их с Лехой Земой сводить нельзя. Леха – кто? Пролетарий. А пролетарию, как учили в школе, терять нечего. Были бы у него цепи, он сдал бы их в металлолом: пролетарию всегда выпить хочется.
Свой пай Леха подарил племяннику. Племянник землю узаконил, и уже никогда он ее не вернет, потому что отдавать дареное – что по живому резать, ведь оно уже приросло и в голове, и в сердце.
В чем-то был прав Леха, а в чем-то – нет. Обременительно быть собственником, если ты ленивый. Старого Перевышку радовало, что его сыновья не похожи на Леху. Он их с детства научил трудиться, и когда сыновья почувствуют, что они – собственники, вот тут-то и начнется для них настоящая жизнь.
8
О жизни размышлял и Микола. Письмо отца тронуло его, как никогда раньше. Он уже понимал, что земле нужен хозяин, а хозяину, естественно, – жена. Родительские гектары – это его наследие. И не только его. Это он тоже понимал. Если Никита вернется домой и согласится с ним делить все поровну – это будет их общее наследие. Сбудется мечта деда Данилы: его внуки построят для себя царство земное.
Микола давно уже приметил девушку. В свободное от занятий время он подрабатывал в тире спортивного общества «Беркут». Весной, когда в Стрийском парке зазеленели дубы, в тир, некогда принадлежавший военно-политическому училищу, зачастили две студентки – Ядвига и Соломия. Девушки приходили со своим оружием – снайперскими винтовками с оптическим прицелом. По распоряжению начальника тира, бывшего старшины-сверхсрочника Гуменюка, Микола выдавал им патроны.
Вот тогда Микола и стал приглядываться к Соломии. Фамилия у нее была самая обыкновенная для Западной Украины – Кубиевич. Соломия – мастер спорта. В этом стрелковом тире она с подругой готовилась к международным соревнованиям, которые должны были состояться то ли в Греции, то ли в Македонии.
Девушки жгли патронов уйму – после их работы Микола приносил Гуменюку ящик гильз. К концу дня на девушек жалко было смотреть: бледные лица, стеклянные глаза. Соломия часто жаловалась на головную боль: весь день приходилось дышать сгоревшим порохом. Но ее настойчивости можно было только позавидовать.
– Пусть привыкают, – с гордостью за своих подшефных говорил Гуменюк. – На соревнованиях и не того нанюхаются.
– Жалко девчат, – высказывал Микола свое сочувствие. – Со временем они будут мамами, а у них уже в крови яду больше, чем кислорода.
– Сами себе долю выбрали, – говорил Гуменюк, но какую именно, прапорщик умалчивал.
Однажды, после очередной тренировки, когда в туманной дымке моросил мелкий дождь, Гуменюк попросил Миколу проводить девушек домой.
– Уже смеркается, а машину за ними не прислали, – говорил старшина. – Придется им воспользоваться городским транспортом, везти с собой оружие. В Стрийском парке, случается, хлопцы бешкетуют. Так что езжай с ними. Гляди, чтоб никто их не обидел. Возьми на всякий случай, – и Гуменюк передал Миколе газовый пистолет.
Микола сразу же почувствовал прилив бодрости. Пистолет этой конструкции он никогда раньше в руках не держал. По виду и по весу – почти вальтер. Как им пользоваться, не спросил, – постеснялся признаться, что слыл знатоком оружия.
В Стрийском парке было пустынно, как ночью на Лычаковском кладбище, с той лишь разницей, что на кладбище при входе стояла церквушка и там перед иконами всегда горят свечи. Горят свечи и над могилами. Только плати сторожу.
Под вековыми дубами рано сгустились сумерки. Микола нес зачехленные винтовки. Девушки шли сзади, тихо переговаривались, то и дело обращались к Миколе:
– Так ты с нами поедешь? – игриво спрашивала Соломия, пытаясь заглянуть Миколе в глаза.
– Вот билет возьму… – шуткой отвечал Микола.
Они знали: никуда он не поедет, если и захочет. На соревнования отбирают загодя, и то, если выполняешь норму мастера спорта.
– А кто будет оканчивать институт?
– Там ты, Миколка, пройдешь все университеты, – озорно играя синими глазами, уточнила Ядвига. Высокая, худенькая, с запавшими щеками, она неотступно соблюдала диету, чтоб выглядеть изящной и легкой в движениях.
У нее, как и у подруги, тоже было приподнятое настроение. Сегодня из боевой винтовки она выбила четыреста пятьдесят очков из пятисот возможных.
Ядвига обычно говорит загадками, без тени улыбки. Она как бы давала понять, что очень серьезная девушка, из интеллигентной семьи. Тут она не рисовалась: мать – доктор медицинских наук, специалист по микрохирургии глаза, отец – Ян Корниловский – философ, преподает в Краковском университете, во Львове бывает редко, но это не мешает ему интересоваться спортивными успехами дочери. Ядвига – его гордость и надежда: не у каждого философа сын или дочь – мастер спорта по стрельбе. У нее – арсенал оружия. Это подарки друзей и родственников, и все они люди знатные.
Как-то Зенон Мартынович Гуменюк намекнул Миколе, дескать, двоюродный дедушка Ядвиги – человек известный, на Западной Украине делал историю, дожил до нашего времени, умер в Мюнхене при почетной пенсии. Ядвига ездила с мамой на похороны. Тогда Ядвиге еще не исполнилось и пяти лет, но она хорошо запомнила дедушкины награды – белые крестики на муаровой ленте. Досужие языки шептали: сам фюрер вручал. Кто такой фюрер, Ядвига узнала потом. У Гуменюка была одна такая награда, но тот крестик принадлежал его отцу.
Из обрывков рассказов Микола догадывался, что Зенона Гуменюка и Ядвигу Корниловскую связывет нечто большее, чем тренировки в армейском тире. Допытываться было недосуг, да и зачем искать приключения на свою голову? Еще отец предостерегал: кто слишком любопытен, тот долго не живет, а если и живет, то остаток дней своих кровью харкает. Молчи да слушай и на ус мотай. Что намотаешь, над тем и размышляй. Жизнь у нас такая: меньше делай – больше размышляй, и тогда никто тебя не тронет, никто на тебя не окрысится, ты – добропорядочный гражданин, любая власть тебя устраивает, для соседей и коллег ты не опасен, для власти – тем более.
Ядя обычно говорила загадками. Миколу она мало интересовала, хотя было на что смотреть: высокая, стройная, синеглазая, с утонченными чертами благородного лица. Ей быть бы учительницей или врачом, а она выбрала себе профессию спортсменки, специалиста по стрельбе. Пока целы глаза да нервы – ты стрелок, занимай призовые места, тебе почет и слава и, конечно же, деньги. Все спортсмены любят деньги. Хорошо оплачивается любое мастерство, а если при этом ты рискуешь головой, тогда деньги не только любишь, но и ценишь как высшее благо.
Так думал Микола, сопровождая девушек. Если к Ядвиге, несмотря на ее высокий рост и аристическую внешность, он был совершенно равнодушен, то Соломия с каждой тренировкой ему нравилась все больше. В ней было что-то селянское, близкое Миколе. Когда она с Миколой разговаривала, улыбка не сходила с ее лица, и в темно-карих глазах ее, к вечеру заметно устававших, всегда проглядывала веселость.
Несомненно, этот слобожанский хлопец ее чем-то притягивал. Красотой? Отчасти да. Крупный, статный, с мужественным лицом. Таких девчата любят. К тому же – умница. Судя по специальности, которую он выбрал, человек он хозяйственный. Ныне хлопцы рвутся в экономисты, юристы, а он учится устанавливать и ремонтировать бытовую технику. А бытовая техника на всем земном шаре примерно одинакова.
К нему ее притягивало и то, что он при виде оружия словно преображался. Так преображается ребенок, когда ему показывают красивую игрушку.
Соломия тоже любила оружие. Откуда это у нее, она и сама толком не могла объяснить. Хотя… дед Куприян как-то обмолвился: «Хто не сдав зброю, той не поховав надию». В чем она заключалась, его надежда, он не сказал. С годами до нее дошло: оружие – это власть над людьми. При оружии ты волен действовать, как тебе требуется. А человеку с оружием требуется, прежде всего, зарабатывать себе на жизнь, но не каторжным трудом, а изящным мастерством, сопоставимым разве что с работой опытного ювелира.
Так она понимала, когда закончила среднюю школу в местечке Новый Санч на Лемковщине. И местный ксендз Антон Тюшкевич посоветовал родителям отправить Соломию во Львов. В университет она с первого раза не поступила – не прошла по конкурсу, нанялась в домработницы к адвокату Шпехте. Под видом немецких туристов к адвокату приезжали зарубежные украинцы, главным образом из Мюнхена. С хозяевами здоровались своеобразно: «Слава Иисусу Христу», хозяин отвечал: «Во веки слава Богу». Но уже за столом, за чаркой, поучал гостей: «Мы украинцы, поэтому будем здороваться, как того требует наш украинский гонор».
В следующие приезды гости здоровались в угоду хозяину: «Слава Украине», хозяин отвечал: «Слава героям».
Соломия присматривалась к гостям, но ничего героического в них не замечала: люди как люди – молодые, пожилые, судя по их настороженным взглядам, каждый был себе на уме. Изредка к адвокату заглядывал прапорщик Гуменюк. Судя по разговору, он еще недавно служил в каком-то штабе. Они надолго закрывались в кабинете и о чем-то чуть ли не шепотом беседовали.
Вот этот прапорщик и предложил Соломии заняться стрелковым спортом.
– Я тебя сделаю файным мастером, ты прославишься на всю Украину. Приходи в наш тир, приводи с собой подруг. В спорте женщина всегда в цене.
– А что, верно, – поддержал хозяин бывшего прапорщика и – к Соломии: – Ты попробуй – получится. У тебя же глаз – ватерпас.
– А работа по дому?
– Я квартирной хозяйке скажу, чтоб в нужные дни тебя отпускала.
Она попробовала. У нее действительно оказался верный глаз и крепкие нервы. Для стрелка – это главное. Но далеко не все. Главнее главного – куда целиться. Все пули одинаковы, а вот мишени – разные. Куда прицелишься, туда и попадешь. За попадания деньги платят. Это она узнала скоро, работая в команде таких же, как она, молодых и бойких девчат.
Она любила стрелять, но не задумывалась, по каким мишеням. К пониманию смысла этой профессии подвел ее хозяин-адвокат.
– Благородное дело – охотиться на волков. А люди – те же волки, только позлее.
– Не все, – возражала Соломия. – Есть и добрые.
– Конечно. Кто любит Украину, тот не волк.
– Но как узнать, что человек любит Украину? У него на лбу не написано.
– О, это очень просто! – И он прочел длинную лекцию о величии украинской нации.
Когда она познакомилась с Миколой и заговорила с ним, сразу поняла, что это – настоящий украинец, но с неукраинским акцентом. Микола знал много украинских стихов, любил украинские песни и украинскую кухню: борщ с курицей и пшенную кашу с молоком. В кафе, куда они ходили на обед, эти блюда были всегда. Там обычно обедали туристы из Канады. Они тоже были украинцы, только заокеанские. И говорили по-другому, так теперь уже давно не говорят.
И Микола говорил не так, как говорило большинство жителей Львова. Она узнала, что он из Донбасса, а Слобожанщина – это северный Донбасс. Там, по словам адвоката Шпехты, живут русские. Русских Тарас Григорович Шевченко называл москалями. Москали в Галичине натворили много бед, и за это им нет прощения. Русских так много, что от них трудно будет избавиться. Поэтому украинцу тот друг и брат, кто точит зуб на Россию. Своим друзьям и союзникам надо помогать.
О том же говорила и Ядвига. Это она ее познакомила с Гуменюком. А Гуменюк ее познакомил с Миколой. Так ненавязчиво образовалась группа любителей стрелкового спорта.
В стрелковый тир Зенона Мартыновича Гуменюка Микола Перевышко впервые пришел ранней весной. Институт, в котором он учился, готовил для соревнований команду стрелков. Для пристрелки оружия потребовался мастер. Микола предложил свои услуги. Он с детства любил это занятие, наверное, с того момента, когда из колодца отец достал винтовку и привел ее в божеский вид. И первый выстрел Микола сделал из этой винтовки. Отец не знал, где сын раздобыл патроны. А патроны тайком продавал Леха Зема, а Лехе привозил из Луганска один знакомый умелец, наладчик патронного завода.
Вот Леха-то и узнал, что у Андрея Перевышки есть доставшаяся ему с войны винтовка, но постреливает из нее только Микола. Стрельбище себе он облюбовал в карьере, где добывали мел.
Миколу Леха выследил, но не для того, чтобы настучать в милицию. Стрелок Леху интересовал как покупатель боеприпасов. И все же кто-то донес: дескать, в карьере слышали винтовочные выстрелы, но кто стрелял, установить не удалось. Подозревали братьев Пунтусов.
К Алексею Романовичу Пунтусу милиция нагрянула с обыском. Искали винтовку, а нашли «шмайссер». Это была вещь покойного Романа Евсеевича. В войну он был связным партизанского отряда. После освобождения села от немцев Роман Евсеевич много чего припрятал. У него была власть: он был сначала назначен, а потом избран председателем сельсовета, а когда сельсовет укрупнили, стал председателем колхоза «Широкий лан».
«Шмайссер» был спрятан вроде бы надежно (Роман Евсеевич – крестьянская жилка – все делал крепко, добротно). И все же сыщики нашли: у них был миноискатель…
Тогда милиция не заглянула во двор Андрея Даниловича. И соседи заявили: там и искать нечего. В тот раз судьба улыбнулась Перевышкам. Никита к оружию был равнодушен, а вот Микола всегда мечтал стрелять. И потому во Львове оказался прилежным учеником Зенона Мартыновича.
Сплоченность группы была проверена под вековыми дубами Стрийского парка.
Микола давно уже приметил девушку. В свободное от занятий время он подрабатывал в тире спортивного общества «Беркут». Весной, когда в Стрийском парке зазеленели дубы, в тир, некогда принадлежавший военно-политическому училищу, зачастили две студентки – Ядвига и Соломия. Девушки приходили со своим оружием – снайперскими винтовками с оптическим прицелом. По распоряжению начальника тира, бывшего старшины-сверхсрочника Гуменюка, Микола выдавал им патроны.
Вот тогда Микола и стал приглядываться к Соломии. Фамилия у нее была самая обыкновенная для Западной Украины – Кубиевич. Соломия – мастер спорта. В этом стрелковом тире она с подругой готовилась к международным соревнованиям, которые должны были состояться то ли в Греции, то ли в Македонии.
Девушки жгли патронов уйму – после их работы Микола приносил Гуменюку ящик гильз. К концу дня на девушек жалко было смотреть: бледные лица, стеклянные глаза. Соломия часто жаловалась на головную боль: весь день приходилось дышать сгоревшим порохом. Но ее настойчивости можно было только позавидовать.
– Пусть привыкают, – с гордостью за своих подшефных говорил Гуменюк. – На соревнованиях и не того нанюхаются.
– Жалко девчат, – высказывал Микола свое сочувствие. – Со временем они будут мамами, а у них уже в крови яду больше, чем кислорода.
– Сами себе долю выбрали, – говорил Гуменюк, но какую именно, прапорщик умалчивал.
Однажды, после очередной тренировки, когда в туманной дымке моросил мелкий дождь, Гуменюк попросил Миколу проводить девушек домой.
– Уже смеркается, а машину за ними не прислали, – говорил старшина. – Придется им воспользоваться городским транспортом, везти с собой оружие. В Стрийском парке, случается, хлопцы бешкетуют. Так что езжай с ними. Гляди, чтоб никто их не обидел. Возьми на всякий случай, – и Гуменюк передал Миколе газовый пистолет.
Микола сразу же почувствовал прилив бодрости. Пистолет этой конструкции он никогда раньше в руках не держал. По виду и по весу – почти вальтер. Как им пользоваться, не спросил, – постеснялся признаться, что слыл знатоком оружия.
В Стрийском парке было пустынно, как ночью на Лычаковском кладбище, с той лишь разницей, что на кладбище при входе стояла церквушка и там перед иконами всегда горят свечи. Горят свечи и над могилами. Только плати сторожу.
Под вековыми дубами рано сгустились сумерки. Микола нес зачехленные винтовки. Девушки шли сзади, тихо переговаривались, то и дело обращались к Миколе:
– Так ты с нами поедешь? – игриво спрашивала Соломия, пытаясь заглянуть Миколе в глаза.
– Вот билет возьму… – шуткой отвечал Микола.
Они знали: никуда он не поедет, если и захочет. На соревнования отбирают загодя, и то, если выполняешь норму мастера спорта.
– А кто будет оканчивать институт?
– Там ты, Миколка, пройдешь все университеты, – озорно играя синими глазами, уточнила Ядвига. Высокая, худенькая, с запавшими щеками, она неотступно соблюдала диету, чтоб выглядеть изящной и легкой в движениях.
У нее, как и у подруги, тоже было приподнятое настроение. Сегодня из боевой винтовки она выбила четыреста пятьдесят очков из пятисот возможных.
Ядвига обычно говорит загадками, без тени улыбки. Она как бы давала понять, что очень серьезная девушка, из интеллигентной семьи. Тут она не рисовалась: мать – доктор медицинских наук, специалист по микрохирургии глаза, отец – Ян Корниловский – философ, преподает в Краковском университете, во Львове бывает редко, но это не мешает ему интересоваться спортивными успехами дочери. Ядвига – его гордость и надежда: не у каждого философа сын или дочь – мастер спорта по стрельбе. У нее – арсенал оружия. Это подарки друзей и родственников, и все они люди знатные.
Как-то Зенон Мартынович Гуменюк намекнул Миколе, дескать, двоюродный дедушка Ядвиги – человек известный, на Западной Украине делал историю, дожил до нашего времени, умер в Мюнхене при почетной пенсии. Ядвига ездила с мамой на похороны. Тогда Ядвиге еще не исполнилось и пяти лет, но она хорошо запомнила дедушкины награды – белые крестики на муаровой ленте. Досужие языки шептали: сам фюрер вручал. Кто такой фюрер, Ядвига узнала потом. У Гуменюка была одна такая награда, но тот крестик принадлежал его отцу.
Из обрывков рассказов Микола догадывался, что Зенона Гуменюка и Ядвигу Корниловскую связывет нечто большее, чем тренировки в армейском тире. Допытываться было недосуг, да и зачем искать приключения на свою голову? Еще отец предостерегал: кто слишком любопытен, тот долго не живет, а если и живет, то остаток дней своих кровью харкает. Молчи да слушай и на ус мотай. Что намотаешь, над тем и размышляй. Жизнь у нас такая: меньше делай – больше размышляй, и тогда никто тебя не тронет, никто на тебя не окрысится, ты – добропорядочный гражданин, любая власть тебя устраивает, для соседей и коллег ты не опасен, для власти – тем более.
Ядя обычно говорила загадками. Миколу она мало интересовала, хотя было на что смотреть: высокая, стройная, синеглазая, с утонченными чертами благородного лица. Ей быть бы учительницей или врачом, а она выбрала себе профессию спортсменки, специалиста по стрельбе. Пока целы глаза да нервы – ты стрелок, занимай призовые места, тебе почет и слава и, конечно же, деньги. Все спортсмены любят деньги. Хорошо оплачивается любое мастерство, а если при этом ты рискуешь головой, тогда деньги не только любишь, но и ценишь как высшее благо.
Так думал Микола, сопровождая девушек. Если к Ядвиге, несмотря на ее высокий рост и аристическую внешность, он был совершенно равнодушен, то Соломия с каждой тренировкой ему нравилась все больше. В ней было что-то селянское, близкое Миколе. Когда она с Миколой разговаривала, улыбка не сходила с ее лица, и в темно-карих глазах ее, к вечеру заметно устававших, всегда проглядывала веселость.
Несомненно, этот слобожанский хлопец ее чем-то притягивал. Красотой? Отчасти да. Крупный, статный, с мужественным лицом. Таких девчата любят. К тому же – умница. Судя по специальности, которую он выбрал, человек он хозяйственный. Ныне хлопцы рвутся в экономисты, юристы, а он учится устанавливать и ремонтировать бытовую технику. А бытовая техника на всем земном шаре примерно одинакова.
К нему ее притягивало и то, что он при виде оружия словно преображался. Так преображается ребенок, когда ему показывают красивую игрушку.
Соломия тоже любила оружие. Откуда это у нее, она и сама толком не могла объяснить. Хотя… дед Куприян как-то обмолвился: «Хто не сдав зброю, той не поховав надию». В чем она заключалась, его надежда, он не сказал. С годами до нее дошло: оружие – это власть над людьми. При оружии ты волен действовать, как тебе требуется. А человеку с оружием требуется, прежде всего, зарабатывать себе на жизнь, но не каторжным трудом, а изящным мастерством, сопоставимым разве что с работой опытного ювелира.
Так она понимала, когда закончила среднюю школу в местечке Новый Санч на Лемковщине. И местный ксендз Антон Тюшкевич посоветовал родителям отправить Соломию во Львов. В университет она с первого раза не поступила – не прошла по конкурсу, нанялась в домработницы к адвокату Шпехте. Под видом немецких туристов к адвокату приезжали зарубежные украинцы, главным образом из Мюнхена. С хозяевами здоровались своеобразно: «Слава Иисусу Христу», хозяин отвечал: «Во веки слава Богу». Но уже за столом, за чаркой, поучал гостей: «Мы украинцы, поэтому будем здороваться, как того требует наш украинский гонор».
В следующие приезды гости здоровались в угоду хозяину: «Слава Украине», хозяин отвечал: «Слава героям».
Соломия присматривалась к гостям, но ничего героического в них не замечала: люди как люди – молодые, пожилые, судя по их настороженным взглядам, каждый был себе на уме. Изредка к адвокату заглядывал прапорщик Гуменюк. Судя по разговору, он еще недавно служил в каком-то штабе. Они надолго закрывались в кабинете и о чем-то чуть ли не шепотом беседовали.
Вот этот прапорщик и предложил Соломии заняться стрелковым спортом.
– Я тебя сделаю файным мастером, ты прославишься на всю Украину. Приходи в наш тир, приводи с собой подруг. В спорте женщина всегда в цене.
– А что, верно, – поддержал хозяин бывшего прапорщика и – к Соломии: – Ты попробуй – получится. У тебя же глаз – ватерпас.
– А работа по дому?
– Я квартирной хозяйке скажу, чтоб в нужные дни тебя отпускала.
Она попробовала. У нее действительно оказался верный глаз и крепкие нервы. Для стрелка – это главное. Но далеко не все. Главнее главного – куда целиться. Все пули одинаковы, а вот мишени – разные. Куда прицелишься, туда и попадешь. За попадания деньги платят. Это она узнала скоро, работая в команде таких же, как она, молодых и бойких девчат.
Она любила стрелять, но не задумывалась, по каким мишеням. К пониманию смысла этой профессии подвел ее хозяин-адвокат.
– Благородное дело – охотиться на волков. А люди – те же волки, только позлее.
– Не все, – возражала Соломия. – Есть и добрые.
– Конечно. Кто любит Украину, тот не волк.
– Но как узнать, что человек любит Украину? У него на лбу не написано.
– О, это очень просто! – И он прочел длинную лекцию о величии украинской нации.
Когда она познакомилась с Миколой и заговорила с ним, сразу поняла, что это – настоящий украинец, но с неукраинским акцентом. Микола знал много украинских стихов, любил украинские песни и украинскую кухню: борщ с курицей и пшенную кашу с молоком. В кафе, куда они ходили на обед, эти блюда были всегда. Там обычно обедали туристы из Канады. Они тоже были украинцы, только заокеанские. И говорили по-другому, так теперь уже давно не говорят.
И Микола говорил не так, как говорило большинство жителей Львова. Она узнала, что он из Донбасса, а Слобожанщина – это северный Донбасс. Там, по словам адвоката Шпехты, живут русские. Русских Тарас Григорович Шевченко называл москалями. Москали в Галичине натворили много бед, и за это им нет прощения. Русских так много, что от них трудно будет избавиться. Поэтому украинцу тот друг и брат, кто точит зуб на Россию. Своим друзьям и союзникам надо помогать.
О том же говорила и Ядвига. Это она ее познакомила с Гуменюком. А Гуменюк ее познакомил с Миколой. Так ненавязчиво образовалась группа любителей стрелкового спорта.
В стрелковый тир Зенона Мартыновича Гуменюка Микола Перевышко впервые пришел ранней весной. Институт, в котором он учился, готовил для соревнований команду стрелков. Для пристрелки оружия потребовался мастер. Микола предложил свои услуги. Он с детства любил это занятие, наверное, с того момента, когда из колодца отец достал винтовку и привел ее в божеский вид. И первый выстрел Микола сделал из этой винтовки. Отец не знал, где сын раздобыл патроны. А патроны тайком продавал Леха Зема, а Лехе привозил из Луганска один знакомый умелец, наладчик патронного завода.
Вот Леха-то и узнал, что у Андрея Перевышки есть доставшаяся ему с войны винтовка, но постреливает из нее только Микола. Стрельбище себе он облюбовал в карьере, где добывали мел.
Миколу Леха выследил, но не для того, чтобы настучать в милицию. Стрелок Леху интересовал как покупатель боеприпасов. И все же кто-то донес: дескать, в карьере слышали винтовочные выстрелы, но кто стрелял, установить не удалось. Подозревали братьев Пунтусов.
К Алексею Романовичу Пунтусу милиция нагрянула с обыском. Искали винтовку, а нашли «шмайссер». Это была вещь покойного Романа Евсеевича. В войну он был связным партизанского отряда. После освобождения села от немцев Роман Евсеевич много чего припрятал. У него была власть: он был сначала назначен, а потом избран председателем сельсовета, а когда сельсовет укрупнили, стал председателем колхоза «Широкий лан».
«Шмайссер» был спрятан вроде бы надежно (Роман Евсеевич – крестьянская жилка – все делал крепко, добротно). И все же сыщики нашли: у них был миноискатель…
Тогда милиция не заглянула во двор Андрея Даниловича. И соседи заявили: там и искать нечего. В тот раз судьба улыбнулась Перевышкам. Никита к оружию был равнодушен, а вот Микола всегда мечтал стрелять. И потому во Львове оказался прилежным учеником Зенона Мартыновича.
Сплоченность группы была проверена под вековыми дубами Стрийского парка.
9
…На него набросились внезапно, когда он уже выходил из ворот. Он успел увидеть, как от площади Богдана Хмельницкого отдалялся сияющий огнями трамвай. Только и подумал: «Не успели мы…».
Миколу ударили чем-то тяжелым по голове. Но на ногах он удержался. В следующий момент с его плеча стали срывать зачехленные винтовки. Он заметил: нападавших было трое. Заученным приемом отскочил в сторону. Нападавшие оказались у него уже не за спиной, а перед ним. Правой, свободной рукой, первого подбежавшего он ударил по переносице, забыв, что в это мгновение надо было выхватить газовый «вальтер». Гуменюк дал ему оружие именно для такого случая.
Он помнил, что сзади идут девушки. Они увидят потасовку, позовут милицию. Но милицию, да еще в темном парке, вряд ли найдешь. Здесь обычно по вечерам прохаживается военный патруль. За высоким каменным забором – воинская часть. Если военные увидят, что дерутся гражданские, разнимать не станут. Были случаи, когда в поножовщину вмешивались военные патрули, и потом на них списывали вину за ножевые ранения. Тогда и появилось устное распоряжение коменданта гарнизона: «Дерутся – не вмешивайтесь. У них свои разборки. Это крутые между собой чего-то не поделили. Вам делить нечего. Без вас поделили. Ваше дело – защищать военнослужащих. Кое-кто по старой памяти считает, что мы еще советские».
Микола надеялся только на себя, на свою силу и сноровку. Когда-то отец – Никита и Микола были еще подростками – показал им несколько приемов самозащиты. Один из приемов усвоили они сразу: это – ломка руки в локтевом суставе при помощи своего плеча. В армии этому приему Никита научил всю роту.
Но не забыл отцовский прием и Микола. Теперь довелось его вспомнить. В этот момент он опасался одного: лишь бы не пырнули ножом. Его били по рукам каким-то деревянным предметом, пытались повалить на землю, но он мертвой хваткой держал ремни брезентового чехла. Ему бы на несколько мгновений разжать пальцы, чтоб выхватить «вальтер», но тогда грабители убегут с винтовками.
Грабители материлась, учащенно дышали. Микола отбивался молча. Он еще надеялся, что девушки позовут на помощь, звать самому – позорно. Но как долго он продержится?..
Миколу ударили чем-то тяжелым по голове. Но на ногах он удержался. В следующий момент с его плеча стали срывать зачехленные винтовки. Он заметил: нападавших было трое. Заученным приемом отскочил в сторону. Нападавшие оказались у него уже не за спиной, а перед ним. Правой, свободной рукой, первого подбежавшего он ударил по переносице, забыв, что в это мгновение надо было выхватить газовый «вальтер». Гуменюк дал ему оружие именно для такого случая.
Он помнил, что сзади идут девушки. Они увидят потасовку, позовут милицию. Но милицию, да еще в темном парке, вряд ли найдешь. Здесь обычно по вечерам прохаживается военный патруль. За высоким каменным забором – воинская часть. Если военные увидят, что дерутся гражданские, разнимать не станут. Были случаи, когда в поножовщину вмешивались военные патрули, и потом на них списывали вину за ножевые ранения. Тогда и появилось устное распоряжение коменданта гарнизона: «Дерутся – не вмешивайтесь. У них свои разборки. Это крутые между собой чего-то не поделили. Вам делить нечего. Без вас поделили. Ваше дело – защищать военнослужащих. Кое-кто по старой памяти считает, что мы еще советские».
Микола надеялся только на себя, на свою силу и сноровку. Когда-то отец – Никита и Микола были еще подростками – показал им несколько приемов самозащиты. Один из приемов усвоили они сразу: это – ломка руки в локтевом суставе при помощи своего плеча. В армии этому приему Никита научил всю роту.
Но не забыл отцовский прием и Микола. Теперь довелось его вспомнить. В этот момент он опасался одного: лишь бы не пырнули ножом. Его били по рукам каким-то деревянным предметом, пытались повалить на землю, но он мертвой хваткой держал ремни брезентового чехла. Ему бы на несколько мгновений разжать пальцы, чтоб выхватить «вальтер», но тогда грабители убегут с винтовками.
Грабители материлась, учащенно дышали. Микола отбивался молча. Он еще надеялся, что девушки позовут на помощь, звать самому – позорно. Но как долго он продержится?..