Яроцкий Борис. Предчувствие смуты

   – Понимаешь, Микола, – начал адвокат издалека. – Украинская национальная гвардия – не армия в обычном понимании. Ее вояки – что птахи. Птахи вылетают, куда им положено, и возвращаются с добычей в клюве.
   – А добыча? – тут же спросил гость.
   – Валюта, – коротко ответил адвокат и уточнил: – Капает нектаром в президентский фонд. Есть такой.
   – А за что валюта?
   – За меткую работу.
   – На соревнованиях?
   – Не только.
   Видя, что гость отставил фужер, не пьет и рассеянно слушает, напомнил:
   – Вы пейте, пан инженер, и слушайте.
   Варнава Генрихович выдержал продолжительную паузу, пожевал креветку, словно раздумывая: говорить – не говорить? Сказал:
   – На метких попаданиях в стрелковом тире много валюты не насшибаешь. А вот на стрельбище, где заказчики указывают мишени, там – да…
   – Живые?
   – Само собой.
   Страшная догадка заставила Миколу вздрогнуть. Он смотрел в непроницаемые глаза пана адвоката, не в силах побороть внутреннюю дрожь.
   – Что же получается? – разжал уста. – Соломия и Ядя уехали охотиться на людей?
   – Зачем так вульгарно? – заметил адвокат. – Наши девчата выполняли задание по договоренности с руководством дружественной страны.
   – А когда выполнили, их взяли и выкрали? – едко заметил Микола. – Что-то не стыкуется, Варнава Генрихович. Логики не вижу.
   Жесткий вопрос пану адвокату не понравился. Адвокат и мыслил потолковать с гостем не только о прошлом и будущем Украины (это гостю до фени), важнее важного подвести разговор под задание. Пока речь об одном задании. Задание непростое, но грамотному молодому человеку оно вполне под силу. Здесь нужен человек славянской внешности, уроженец Восточной Украины, умеющий водить автомобиль, в совершенстве владеющий стрелковым оружием.
   Для этой непростой роли Микола Перевышко вполне подходил. Недоставало малого – убеждения, что, выполняя задание, он совершает доброе дело.
   Спросить бы напрямик: по душе ли ему национальная гвардия? Не спросишь. А вдруг он разразится руганью по адресу украинских националистов? Сказал же Микола Гуменюку что-то ядовитое по поводу памятника Степану Бандере. Забыл Перевышко, что деньги на памятник собирала львовская элита, в том числе профессора, которые учили Миколу.
   – Все тут стыкуется, Микола, – заверил адвокат. – Не скрою, национальные гвардейцы, кроме своих прямых обязанностей, выполняют деликатные поручения. Работают по контрактам, если кого и ликвидируют, то избирательно. Очищают планету от врагов Украины. Чем их будет меньше, этих врагов, тем быстрее на Украинской земле восторжествует демократия.
   О сути поручений сейчас говорить было опасно. Но Микола сам повернул разговор в нужное русло.
   – Недавно я слушал радио, – сказал он, поглаживая потный фужер. – Один французский корреспондент побывал в лагере чеченских партизан и там встретил украинцев. Полевой командир представил их как бывших национальных гвардейцев… Не могли наших девчат затащить в Чечню? Помните, как-то по телеку показывали женщину-снайпера, взятую в плен русским спецназом?
   – Помню эту передачу, – неохотно подтвердил Варнава Генрихович. – Женщина-снайпер была из Калужской области. Мать двоих детей. Русская по крови.
   – Но как она там очутилась? – спрашивал Микола. – Ее выкрали? Так? И она, русская, по доброй воле стреляла в русских солдат?
   – За солдат, Микола, эти чернозадые не дают грошей. Они заставляют отстреливать русских офицеров. А это уже бизнес. Но такому бизнесу, к сожалению, ставят преграды и люди, и правительства. Я только что перед твоим приходом слушал киевское радио. Киевский президент принял решение национальную гвардию упразднить. Тут не обошлось без русского нажима. Полки и дивизии национальных гвардейцев президент передает в Украинские вооруженные силы. Это вам о чем-то говорит?
   – Конечно! Наших девчат уволят из гвардии. В таком случае Ядю отозвать из командировки будет очень просто. По словам Зенона, она в Грузии, обучает грузин снайперскому делу.
   Варнава Генрихович воскликнул:
   – Но у нее же контракт! Ее не отпустят по доброй воле. Да и сначала их надо выручить. Грузины – те же чеченцы. Здесь, может, и ваша помощь потребуется. Вы же любите Соломию?
   – Люблю.
   – И она вас любит. Вот вернется из командировки, мы вам такую свадьбу закатим! Обвенчаем в соборе Святого Юра.
   – Я православный.
   – Сделаем католиком. Соломия – католичка. И родители ее – католики. Вы с ними знакомы? Познакомитесь. Католицизм – религия будущего, в первую очередь Европы. А Украина – европейская держава. Это вам известно?
   – Давно.
   – Вот и будем за нее сражаться.

14

   От Шпехты Микола ушел далеко за полночь, направился не в общежитие, а на вокзал. Проходил мимо собора Святого Юра. На недавнего студента безучастно смотрели темные глазницы готических окон. В них, словно пламя далеких костров, отражались городские огни. Кто-то из галичан говорил ему: «Жуткое сооружение. Построено для устрашения».
   Про себя Микола рассуждал: «И Шпехта нас хочет обвенчать в этом жутком сооружении? Варнава Генрихович – загадочный человек, – и сам себя спросил: – А разве есть юристы незагадочные?»
   Микола мечтал обвенчаться с Соломией, но не в этом нагромождении угрюмого камня. Он мечтал свадьбу справить дома, на Слобожанщине, в теплый солнечный день, на виду у родни. Сначала, конечно, они направятся в сельсовет, где им вручат свидетельство о браке, а потом – в церковь, где отец Зиновий их обвенчает по-православному.
   Миколу тянуло домой, на Слобожанщину, но он обменял билет на более позднее число. Не выяснив судьбу девушек, он не мог покинуть город, оставаться в неведении. Предчувствие, что Варнава Генрихович знает намного больше, чем сказал за бутылкой пива, Миколу не обмануло.
   Гуменюк был удивлен, выслушав его после встречи с адвокатом. Бывший прапорщик Миколу Перевышко уже принимал как побратима.
   – Ядя пану юристу писульку прислала! – наконец-то он признался Миколе. – А в писульке – так, мол, и так, до Нового года мы работали вместе, а после Нового года нас разделили. У них готовилась какая-то акция против своего президента.
   – Это в Грузии-то? – уточнил Микола.
   – В ней самой, – кивнул Гуменюк. – И потребовался надежный снайпер, желательно иностранный, притом женщина. Были у них только наши, прикомандированные. В тот день Ядя себя неважно чувствовала, а Соломия согласилась, но заломила такую сумму, что грузинские отморозки затылки почесали. Подумали и согласились. Показали Соломии снимки этого говенного грузина, которому предстояло дырявить голову. Пошли к послу деньги просить, а тот, когда узнал, кого эти юные грузины будут мочить, взбеленился: «Да вы что, это же наш человек, хотя и бывший член Политбюро!»
   О Соломии Гуменюк говорил с восторгом, хвалил девушку за то, что она мудрая как змея, что вовремя отказалась от сделки, сославшись на контракт.
   – Оказывается, в контракте не было пункта о ликвидации президента этой полубанановой республики, – говорил Гуменюк. И тут же в бочку меду ложку дегтя: – И все же Соломия допустила оплошность, призналась, что снимки и маршрут следования объекта изучила. Она, видимо, по своей инициативе выезжала на местность, определила точку, с которой сподручно произвести прицельный выстрел.
   Он говорил еще о чем-то, что не имело прямого отношения к офицеру национальной гвардии.
   – Я так считаю, – сделал вывод Гуменюк. – С грузинами связываться – себе в убыток. Времена великого вождя давно прошли, а времена Лаврентия Павловича еще не наступили. Вот они, так называемые революционеры, и запрятали Соломию как свидетеля… Это моя версия.
   Микола внимательно выслушал бывшего прапорщика, уже окончательно поняв, в чем смысл командировок Соломии и Яди. Подвел теоретическую базу, определив главенство экономики над политикой. Суть ее состоит в следующем.
   В мире совершается невиданный по масштабам и ожесточению передел собственности. Всюду спрос на снайперов повышается. На каждого президента любого окраса уже отлита снайперская пуля. Отлита и для каждого владельца крупной собственности. В рыночных условиях снайпер становится киллером. Пока еще это редкая профессия и редчайшая – среди девушек, не говоря уже о подростках. На них мало кто обращает внимание, а ведь эти в большинстве своем нежные существа в считанные минуты способны при соответствующей подготовке расстрелять любого президента и всю его охрану. Но за это хорошему снайперу полагается хорошо платить.
   Что же касается конкретных девушек, тут вроде все было ясно. Соломия, в отличие от Яди, поставила перед собой цель сколотить капитал, выйти замуж по любви, заняться бескровным бизнесом, на который всегда будет спрос.
   Ядя в душе была политиком. В ее понимании, наша планета перенаселена. Без войн человечество задохнется. А войны начинают люди. И людей, чтоб они убивали друг друга, нужно озлобить. Кто-то придумал терроризм, то есть жуткое устрашение. На самом деле это охота на людей. Истребление друг друга. И здесь снайперская винтовка – всего лишь орудие труда. Как в руках хирурга скальпель.
   Уже прощаясь, Микола напомнил:
   – Зенон Мартынович, вы обещали найти и наказать грабителей, которые напали на нас в Стрийском парке.
   – А что их искать? – равнодушно ответил Гуменюк. – Они вовсе не грабители. Это желторотые оуновцы. Начальник львовского провода мне прислал извинения, а Яде – корзину роз и пожелание быстрее залечить рану.
   – И она их простила?
   – Ядя не из тех, кто прощает побои. Она потребовала назвать фамилии нападавших.
   – И ей назвали?
   – Отказались. Но я через своих людей узнал. Вернется Ядя – передам.
   – И что она с ними сделает?
   – Накажет. Ты, наверное, Микола, не в курсе… Когда она была школьницей, ее изнасиловали двое старшеклассников. Через два года их не стало.
   – Она их застрелила?
   – Нет. Кастрировала, но они почему-то не выжили.
   – Ее осудили?
   – Кто?
   – Народный суд.
   – О чем ты говоришь? Какой народный суд? Она только мне призналась. Это чтоб ее начальник не приставал к ней. А я шепнул начальнику гвардии. Жалко его. Молодой хлопец, и вдруг без чего-то останется. У Яди и Соломии железное правило: не мужчины их выбирают, а они мужчин. – И подмигнул с намеком: – Так что, Микола, цени это. Ты у них в чести.
   – Я люблю Соломию, Зенон Мартынович.
   – Верю.
   Гуменюк попросил оставить ему слобожанский адрес и телефон. Телефона у старых Перевышек не оказалось, пользовались переговорным пунктом в селе Стрелецкое. Это в пяти километрах от Сиротина.
   – Ну, в добрый путь, козаче! Жди хороших новин.
 
   Дождливой ночью пассажирский поезд уносил Миколу в родные края. За грохотом вагонов не было слышно грома. Только молнии кромсали небо и по вагону плясали блики, высвечивая бледные лица спящих пассажиров.
   Подложив под голову кулак, Микола лежал на верхней полке, глядел в раскрытое окно. Капли влаги залетали в купе, но он их не замечал. Он неотступно думал о Соломии, и сердце его сжималось от нехорошего предчувствия. Зачем Гуменюк напомнил ему о правилах, которых придерживаются девчата? Это дома многое им сходило с рук. Рядом были свои люди, тот же Гуменюк, да и Варнава Генрихович негласно имел в городе заметную власть… А какая защита для украинских снайперов за бугром, в той же Грузии?
   Микола никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Соломия весь мир ему перевернула. Все мысли были только о ней. Хватит ли ей ума и ловкости выбраться из той ямы, в которую попала?..
   А поезд уже в лучах утреннего солнца подкатывал к перрону киевского вокзала. После Киева людей в вагоне стало больше. По отрывочным разговорам можно было определить, что люди в большинстве своем едут на заработки. Никак, на Слобожанщину? Нет, в Россию. На Кубань.
   Может, и ему податься в Россию? Его специальность везде востребована.
   Не предполагал он, что вскоре, взявшись выручать Соломию, окажется в предгорьях Кавказа.

15

   По утрам, когда над степью еще пламенеет заря, Андрей Данилович выходил на свое поле и подолгу стоял в глубоком раздумье. Стоял, как языческий межевой столб, обдутый ветрами и обмытый дождями на протяжении многих веков.
   Ночной дождь, прошумевший по выгоревшему косогору, освежил делянку, но не смыл пепел пожарища. Эти сгоревшие от подлой руки тридцать паевых гектаров тревожили память, ожесточали сердце. Ему, потомственному хлеборобу, этот погибший урожай был так же дорог, как если бы он похоронил собственного ребенка. Глаза старого хлебороба были сухи, но сердце плакало.
   Он уже знал, что поле поджег не Илья Пунтус, а его дружок из Никитовки, соседнего села. А сообщил ему об этом Леха Зема, указал даже приметы поджигателя.
   Позавчера, в сумерки, когда Клавдия Петровна доила корову, Леха завернул к Перевышкам. Был он трезвый, что с ним случается редко. Спитое лицо выражало строгость, как будто человек собрался в гроб.
   – Данилыч, дело есть.
   – Говори.
   – Пойдем в хату. А лучше – в кухоньку, где можно остограммиться. – И он вдруг подмигнул.
   – Был бы случай, – напомнил хозяин.
   – Случай имеется, – подтвердил гость.
   Зашли в пристройку, служившую летней кухней. Сели за широкий дубовый стол, отшлифованный локтями. Андрею Даниловичу так было муторно на душе, что он и сам захотел выпить, да одному вроде несподручно: пил всегда в компании, и его за это уважали, а еще за щедрость. Коль гость зашел в дом, почему бы с ним не выпить? И огурчик найдет он, и сала нарежет. Под рюмашечку и беседа потечет ладная.
   – Я тебя, Данилыч, немного обрадую, хотя и радость вроде не в радость, – начал было Леха и тут же спохватился: – Может, сперва гланды полечим? Ты как?
   – Ты к делу поближе, – торопил его Андрей Данилович, – а то скоро моя Клавдия вернется. Не даст выпить.
   – Тогда слушай, – приступил гость к деловому разговору. – Тебе известно, кто я? Будем считать, известно. Да, я – алкоголик. А люди нашего ума – прирожденные разведчики. Что услышим, что увидим, закладываем вот сюда. – Постучал себя по голове.
   – Ну и что ты услышал?
   – Увидел. Нашел твоего поджигателя.
   Андрей Данилович достал было пузырек с горючим и уже потянул руку за гранеными рюмками, но остановился, весь превратился в слух.
   «Кто поджег?» – это его главная головная боль.
   Леха, предчувствуя благодарность хозяина, долго томить не стал.
   – Поджигал не Илья, – сказал уверенно. – Поджигал один хмырь. Из Никитовки. У него молтоцикл «Ява». Дня за три до пожара этот хмырь был у Пунтуса. У которого из них, брехать не стану. А вот сегодня он опять заявился. Ильи дома не оказалось. Тот где-то с Климом на шабайке.
   – А Юрко?
   – Он не от мира сего, с такими, как его родные братья, он не знается. У него на уме – джаз. На саксофоне что-то мурлычет… Общался этот никитовский мотоциклист со старым Пунтусом. Притом на высоких тонах. Я в это время проходил мимо. Остановился, прислушался. Одно четко уловил: «Попросите меня в следующий раз, сами сообразите пламя!»
   – И все?
   – Все.
   – А где мотоцикл? Он где-то его оставлял?
   – За двором.
   – Место показать сможешь?
   – Сейчас? Темно же.
   – А завтра, с утра пораньше?
   – А что показывать? Парняга прокричал с мотоцикла и укатил в неизвестность. Машину оставлял на площадке. Раньше там Алексей Романович парковал свою служебную «Ниву».
   – И все же приди завтра. Покажи.
   – Приду.
   Утром, еще коров не выгоняли на выпас, они побывали возле двора бывшего председателя. Свежий след мотоцикла нашли. Отпечаток был четкий.
   – Протектор тот?
   – Вроде да, – взволнованно произнес Андрей Данилович.
   Голос его дрожал.
   Слепок он принес с собой. Развернул газету. Кусок уже высохшего чернозема положил рядом со свежим следом от мотоцикла.
   Мужики, как заправские сыщики, смотрели на вещдок сосредоточенно. Размышляли. Леха, сдвинув кепку на лоб, по привычке чесал затылок. Андрей Данилович крутил до желтизны прокуренный ус. Рисунок протектора совпадал.
   – Ну, что я?..
   – Да, ты разведчик и даже алкоголик, – удовлетворенно подтвердил погорелец.
   – Сначала алкоголик, а потом уже – разведчик, – самодовольно уточнил Зема. – Но если ты хочешь узнать, кто такой мотоциклист, к Пунтусу не обращайся, лучше к участковому. Хотя… и участковый купленный. Все они куплены. Против председателя, даже бывшего, мало кто попрет. Они же, бывшие, все захватили. Даже президентские кресла.
   – Ты, Леха, в политику не лезь, – строго предостерег его Андрей Данилович, – а то тебя возьмут за шкирку…
   – Брали уже, – весело ответил Зема. – А я доказал просто и вразумительно, что я алкоголик, за себя не отвечаю… Кстати, таких нас миллионы.
   – Ты опять в политику. Вот за это тебя и не любит наше дорогое начальство.
   Леха тут же злорадно:
   – А тебя, Данилыч, любит?
   – Я – народ… Чтоб меня любить, надо менять начальство. А само оно меняться не станет. Не станет, чтоб добровольно «кто был всем, а стал никем»?.. – и покрутил белой, как придорожный снег, головой.
   – Правильно, – согласился Леха. – Ты, народ среднего класса, промолчишь, потому что у тебя есть уже собственность, гектары. Вякать буду я. У меня гектаров нет. Значит, мне терять нечего. Вот сыновья твои, возможно, вякнут… Кстати, они скоро домой заявятся? Работенка им найдется. Они молодые, а молодые меньше митингуют, а больше действуют.
   Спросил бы Зема что полегче… Если бы знать, когда они заявятся? Было письмо от Миколы, но пустое. Не обрадовало. Зато недавно позвонил Никита. Из Воронежа. Вроде обнадежил, дескать, ждите в гости. А если в гости, то надолго ли? Микола, по расчетам, уже защитил диплом. Вернется – сообразим свадьбу. А если уже нашел для нас толковую невестку, чтоб хозяйство любила, тогда привози, будем рады. В хозяйстве невестка – первая работница. Привел же он, их отец, двадцатилетний Андрей шестнадцатилетнюю Клавдию. Старикам понравилась – не лежебока: с утренней зарей проворно поднималась, ложилась – за полночь. А потом она поступила в педучилище, заочно закончила. Дали ей сначала второй класс, все дальнейшие годы вела с первого по четвертый. Считай, тридцать лет все детишки Сиротина учились под ее началом. Разные получились ученики, потому что разные были родители. У нее на глазах за годы перестройки село расслоилось – на крутых и нищих. Да иначе и не могло быть. Кто-то много заработал, кто-то много украл. Кто воровал и откупался, того по рукам не били, давали возможность обогащаться дальше.
   Так получилось, что лучше всех обогатился Пунтус. В момент приватизации он как председатель ликвидационной комиссии за бесценок продал артельное имущество. Его сыновья как члены бывшего колхоза выкупили технику. Она их кормила и поила.
   Старый Пунтус по селам района открывал свои магазины. В Сиротине открыл магазин бытовой техники.
   У Перевышек были гектары, вот их и следовало сделать прибыльными. А как это получится, решат на семейном совете, когда сыновья съедутся…
   Так мыслил Андрей Данилович, стоя на краю своего поля. Литые резиновые сапоги, которым, казалось, не было износу, погрузились по щиколотку в раскисший чернозем. В такую землю что ни кинь, взойдет и заколосится.
   Старый Перевышко томился в неизвестности. Перво-наперво следовало заслониться от напастей. А как? Поджигатель уже вроде проявился. Но это надо еще доказать. Дельно будет, если поджигатель сам признается. Но чтоб человек сам признался, его нужно аккуратно расспрашивать, то есть выпытать, а если бить, то не до смерти. Примерно так поступают везде. Но это когда решают вопросы политические. А на бытовом уровне делается проще. Ловят в безлюдном месте и бьют без посторонних. Если же у битого есть возможность отыграться тем же способом, тогда человека лишают кислорода и надежно прячут от следственных органов: трупы бесследно исчезают.
   У Андрея Даниловича было жгучее желание поймать мотоциклиста, допросить как следует и закопать в посадке рядом с паевым полем. Но смерть исполнителя никогда еще не останавливала заказчика.
   И на следующий год пожар повторится. В этом Андрей Данилович был больше чем уверен. Он чувствовал свою беспомощность. Надежда была только на детей. А дети в родное гнездо не торопились. У них была своя жизнь. И все же ему хотелось вручить землю своим детям, а не подлым арендаторам.
   Сколько земли они уже сгубили! Тот же Пунтус третий год подряд на Нижних Полях, что в пойме реки Белой, сеет подсолнух. У него с португальцами договор на десять лет. Почему-то они облюбовали только Нижние Поля. Там самые тучные черноземы, лучшие на Слобожанщине. За десять лет, если из года в год сеять один подсолнух, земля истощится. Тогда арендатор вернет селянам наделы. А что такое выхолощенная земля? На такой пашне и чертополох зачахнет.
   Расчет у Алексея Романовича Пунтуса был точный. К этому времени его земляки, отдавшие в аренду свои паевые гектары, будут уже на кладбище. А мертвые с живыми не судятся.
   Не хотел судиться и Андрей Данилович. Но что делать, если у тебя твое отнимают, тебя жгут и грабят, а закон на стороне грабителя? Стыдить грабителя – пустая затея, а призывать к совести – удел слабого.
   Старый Перевышко слабым себя не считал.

16

   У Никиты на руках был отпускной, рапорт на увольнение остался в части. Командир полка не решился давать ход рапорту. Отличных прапорщиков из армии не увольняют.
   Полковник Замятин позвонил в Воронеж, в штаб армии, начальнику отдела инженерных войск генерал-майору Кодацкому.
   – Тут ваш земляк, Евгений Трофимович, из армии просится. Побеседуйте с ним. Что ему взбрело в голову?
   – Это кто?
   – Перевышко.
   – Мы же его опять представили к ордену. Он в курсе?
   – У него семейный вопрос, – сказал полковник и уточнил: – Дома, на Слобожанщине, его родителям сожгли пшеницу. Судя по разговорам, там серьезно готовятся к гражданской войне… Уже бывшие прапорщики себя называют атаманами, сами себе присваивают полковничьи, а то и генеральские звания. Даже в Петербурге на монетном дворе ордена заказывают и сами себя награждают…
   Было слышно, как генерал крякнул. Не верилось ему, что в наше время может быть такое. Не от него первого он узнает, что на Украине, как бывало в старину, опять назревает кровавая драка. И всему виной, конечно, опять земля, розданная частникам.
   – Присылай моего земляка ко мне, – коротко распорядился генерал.
   Полковник, отключив связь, повернулся к прапорщику.
   – Все слышал?
   – Так точно.
   – Привет Воронежу.
   Из Грозного Никита выехал на грузовике рембата. В кузове лежали швеллеры. Как потом оказалось, водитель, кряжистый сержант-сверхсрочник, в дачном поселке на берегу Дона строил себе коттедж, подбирал все, что могло сгодиться в хозяйстве. По долгу службы в Воронеже бывает часто, так что за год из бросовых стройматериалов уже собрал себе жилье.
   – На квартиру очередь не скоро, – признался прапорщику. – Вот и строюсь хапспособом. У нас и офицеры, как бомжи… А вы, товарищ прапорщик, автомат далеко не прячьте. Держите на коленях. На всякий случай. Мы тут зачем? Не вам объяснять. Когда-то о таких, как мы, писал товарищ Лермонтов: «чтобы вытравить из леса пятигорского черкеса». Вот и приходится, как в старину, постоянно держать на коленях автомат Калашникова.
   – Кто ж это тебя так просветил?
   – Лейтенант Мулявка. Он знал всего Лермонтова. И Толстого знал. Многие товарищи писатели здесь воевали.
   – А почему «знал»? – спросил прапорщик.
   – На той неделе лейтенанта убили, – сказал сержант.
   – И как же?
   – Смерть обычная. Сел он рядом со мной. Вот сюда, где вы сейчас. В тот день лейтенант был веселый-превеселый. Рассказывал, какой у него забавный сынишка. Жена вторым ребенком беременна. А достал его снайпер, я даже выстрела не услышал. Пуля угодила прямо в наушник. Лейтенант включил плеер. Любил он музыку… Мы будем проезжать то место, где его пуля достала, я вам покажу.
   Под впечатлением от услышанного Никита доехал до Воронежа. Снайпера в опасной «зеленке» не оказалось. Ответную стрельбу открывать не пришлось. А в Центральной России пока еще не стреляли.
   В своем родном полку Никита отнес в ружейную комнату автомат, расписался в книге «Прием и сдача оружия». Время было позднее: первый час ночи. К тому же накрапывал дождь. Отправился в казарму саперной роты на свободную койку. Все койки оказались не заправлены.
   Дежурный по батальону сержант Кислюк, с забинтованными ушами, в недалеком прошлом подчиненный прапорщика, обрадовался командиру, принес из каптерки простыни и подушку.
   – Ну и кавардак! – возмутился Перевышко. – Давно он у вас?
   – В нашу казарму поселили дезертиров, – оправдывался сержант, объясняя, почему койки не заправлены. – Дезертиров снимают с поездов и отсылают обратно в часть. Они боятся, что их отправят в какую-нибудь горячую точку. Пацаны грязные, спят в одежде. А как завшивели, товарищ прапорщик!.. Так что лучше на тюфяк не ложитесь. В нашей роте благодаря вам всегда было чисто, и вошки не водились…
   – Ну и подхалим же ты, Кислюк.