Она состроила недовольную гримасу.
- Он удирает от городских властей. Желтая лихорадка - его вина. Это он всех заразил.
Он оказался прав насчет торговца водой.
- Деньги - вот вся его забота, Александр. Деньги и то, что на них можно купить. Вещи вроде домов, и лошадей, и одежды, и статуй. Вещи вроде меня.
Она провела теплым коленом по его ноге, вновь возбуждая его.
- Не переживай,- сказала она.- Это же все признаки успешного ведения дел. Попытки продать себя никогда не приносили мне ничего, кроме неприятностей. Даже танцы и то лучше, чем это. Исидро однажды взял меня на муниципальный бал, еще до того, как все начали пускать желтую пену и умирать, и жены отцов города меня проигнорировали. Там была одна женщина, донна Елена, ну чистая корова, она все отпускала шуточки, прикрываясь веером, а ее подружки-квочки так и покатывались от ужасного притворного смеха. Мне хотелось поубивать их всех, выцарапать им глаза. Муж донны Елены, дон Люцио, был уполномоченным по общественным работам. Исидро хотел, чтобы он от имени города заключил с ним договор на поставку воды для сторожевых постов. После бала Исидро велел мне пойти с доном Люцио в прибрежную гостиницу и позволить ему все, что тот пожелает.
- Тебе понравилось?
- Не это само по себе. Не дон Люцио, если ты понимаешь, о чем я. Но я думала о донне Елене, и этом ее веере, и смехе. Она тоже продалась ему, но на всю жизнь. А мне нужно было перетерпеть с доном Люцио всего одну ночь. А ей он достался навсегда, и поделом ей, твари…
- В этом мире полно несправедливости, любовь моя.
- Чертовски верно, - согласилась она, укладываясь поверх него и легонько касаясь его шеи языком. - Но сейчас забудь об этом…
Он так и сделал.
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
- Он удирает от городских властей. Желтая лихорадка - его вина. Это он всех заразил.
Он оказался прав насчет торговца водой.
- Деньги - вот вся его забота, Александр. Деньги и то, что на них можно купить. Вещи вроде домов, и лошадей, и одежды, и статуй. Вещи вроде меня.
Она провела теплым коленом по его ноге, вновь возбуждая его.
- Не переживай,- сказала она.- Это же все признаки успешного ведения дел. Попытки продать себя никогда не приносили мне ничего, кроме неприятностей. Даже танцы и то лучше, чем это. Исидро однажды взял меня на муниципальный бал, еще до того, как все начали пускать желтую пену и умирать, и жены отцов города меня проигнорировали. Там была одна женщина, донна Елена, ну чистая корова, она все отпускала шуточки, прикрываясь веером, а ее подружки-квочки так и покатывались от ужасного притворного смеха. Мне хотелось поубивать их всех, выцарапать им глаза. Муж донны Елены, дон Люцио, был уполномоченным по общественным работам. Исидро хотел, чтобы он от имени города заключил с ним договор на поставку воды для сторожевых постов. После бала Исидро велел мне пойти с доном Люцио в прибрежную гостиницу и позволить ему все, что тот пожелает.
- Тебе понравилось?
- Не это само по себе. Не дон Люцио, если ты понимаешь, о чем я. Но я думала о донне Елене, и этом ее веере, и смехе. Она тоже продалась ему, но на всю жизнь. А мне нужно было перетерпеть с доном Люцио всего одну ночь. А ей он достался навсегда, и поделом ей, твари…
- В этом мире полно несправедливости, любовь моя.
- Чертовски верно, - согласилась она, укладываясь поверх него и легонько касаясь его шеи языком. - Но сейчас забудь об этом…
Он так и сделал.
14
Женевьева не могла уснуть. Лишь по ночам она чувствовала себя по-настоящему живой.
В ночной рубашке она мерила комнату шагами, прислушиваясь к ночным звукам. Там, в буре, были существа, которые звали ее.
Ее комната выглядела скромно. В ней не было зеркал.
На каминной полке стоял портрет Фламинео, ее отца. Он был очень похож на Фламинею, свою сестру-близнеца, но в тех вопросах, где она выступала моралисткой, он проявлял разнузданность.
Вспышка молнии осветила лицо отца, заставила его глаза сиять голубым светом. Он был изображен стоящим на горном склоне, на заднем плане виднелись очертания Удольфо, вокруг росли высокие деревья. Порой людям казалось, что они видят на картине какое-то движение среди деревьев, каких-то существ с блестящими глазами и острыми когтями.
Ее отец был охотником, товарищем знаменитого любителя охоты графа Рудигера фон Унхеймлиха. Он погиб, разбившись во время охоты на кабана. Отец обожал играть с огнем и прославился тем, что отваживался выходить даже против существ, наделенных почти человеческим интеллектом, - оборотней, гоблинов, элементалеи. Неудивительно, что он погиб.
Женевьева не могла вспомнить его. У него было лицо Удольфо, но оно же было у всех, кого она знала.
Еще одна молния. Она взглянула на портрет, и оказалось, что это пейзаж. Деревья остались на месте, и горный склон, и силуэт замка. Но ее отец исчез.
Такое уже случалось прежде.
В ночной рубашке она мерила комнату шагами, прислушиваясь к ночным звукам. Там, в буре, были существа, которые звали ее.
Ее комната выглядела скромно. В ней не было зеркал.
На каминной полке стоял портрет Фламинео, ее отца. Он был очень похож на Фламинею, свою сестру-близнеца, но в тех вопросах, где она выступала моралисткой, он проявлял разнузданность.
Вспышка молнии осветила лицо отца, заставила его глаза сиять голубым светом. Он был изображен стоящим на горном склоне, на заднем плане виднелись очертания Удольфо, вокруг росли высокие деревья. Порой людям казалось, что они видят на картине какое-то движение среди деревьев, каких-то существ с блестящими глазами и острыми когтями.
Ее отец был охотником, товарищем знаменитого любителя охоты графа Рудигера фон Унхеймлиха. Он погиб, разбившись во время охоты на кабана. Отец обожал играть с огнем и прославился тем, что отваживался выходить даже против существ, наделенных почти человеческим интеллектом, - оборотней, гоблинов, элементалеи. Неудивительно, что он погиб.
Женевьева не могла вспомнить его. У него было лицо Удольфо, но оно же было у всех, кого она знала.
Еще одна молния. Она взглянула на портрет, и оказалось, что это пейзаж. Деревья остались на месте, и горный склон, и силуэт замка. Но ее отец исчез.
Такое уже случалось прежде.
15
Держа перед собой проволочную удавку, она пробиралась по коридору.
Ватек говорил, что это владения Кровавого Барона, гостя Смарры Удольфо, который был заколот своими же сыновьями, но не пожелал умереть.
Она пряталась в тени, стараясь не шуметь.
Кристабель размышляла, что сделает с состоянием, если оно достанется ей. Первым делом она выгонит своих родственничков из Удольфо и пустит по миру. Каждый из них и месяца не протянет. Потом она примется разбирать этот дом, камень за камнем, пока не найдет сокровище Черного Лебедя. И тогда, богатейшая женщина в Известном Мире, она вернется в большие города - Империи, Бретонии, Кислева - и сделает всех мужчин своими рабами. Страны будут принадлежать ей - только бери.
Она услышала какой-то звук и вжалась в нишу, слившись с темнотой. Что-то грузно двигалось по коридору.
Она затаила дыхание и ждала. Грохотали тяжелые шаги, скрежетал металл. Откуда-то разливался голубоватый свет.
Кристабель попыталась сжаться в комок, на всякий случай держа удавку наготове. Человекообразное существо завернуло за угол. Оно было фута на три выше Жокке, и ему приходилось нагибать голову, чтобы пройти по коридору с высоким потолком. Призрак был облачен в полный комплект старинных доспехов из отполированной стали с инкрустацией. Существо двигалось, будто ожившая статуя, с особой, почти завораживающей грацией.
Кристабель встала, призрак, не обратив на нее внимания, шествовал дальше. Ватек ничего не говорил ей насчет закованного в латы монстра. Это новое дополнение к Хроникам Удольфо.
Гигант в доспехах двигался медленно, но целеустремленно. Забрало его шлема было опущено, но из прорезей струилось голубое сияние.
Сама не зная почему, Кристабель встала у него на пути, глядя на монстра снизу вверх. Навершие на его шлеме было ей незнакомо.
Гигант остановился и наблюдал за ней, протянув руки.
Она была поражена его видом, его размерами, его силой. Вытянувшись во весь рост, она едва смогла бы достать до плеч существа. Кончиками пальцев она прикоснулась к железной груди. Та оказалась гладкой на ощупь и чуть теплой, металлической, но живой. Она позволила ладони задержаться на рельефных мышцах.
В сравнении с гигантом адвокат Ватек казался поистине жалким.
Существо заключило ее в объятия. Когда гигант поднял ее, Кристабель захлестнула волна приятного страха. Это создание могло без всяких усилий раздавить ее. Она обхватила его за шею и обмякла в его руках. Ощущая под забралом мужчину, она чувствовала, как голубое сияние затягивает ее.
Спустя мгновение он осторожно опустил ее на землю и, протиснувшись мимо, продолжил свой путь. Кристабель смотрела в защищенную доспехами спину, пока гигант не свернул за угол. Она вдруг поняла, что сердце ее едва не остановилось. Ей сделалось дурно, но она поборола слабость. Тело ее еще трепетало от удовольствия, вспоминая прикосновения незнакомца.
Она не могла поддаться своим женским чувствам. Менее осторожно, чем прежде, она зашагала по коридорам к комнатам доктора. Ей хотелось покончить со всем этим.
Доктор Вальдемар порой допоздна работал в своей лаборатории, перегоняя настои, которые все эти годы поддерживали жизнь в Старом Мельмоте. Его всегда можно было отыскать среди булькающих реторт и курящихся дымом тиглей. Покончив с ним, она устроит пожар, и никто ничего не заподозрит. Все вещества и реактивы, с которыми он забавляется, опасны. В его комнатах уже не единожды гремели взрывы.
Дверь в комнату доктора была открыта. Кристабель приготовила удавку и проскользнула внутрь. В комнате горел камин, дрова в нем прогорели уже до углей, освещающих комнату оранжевыми сполохами. Кресло было развернуто к огню, над его спинкой виднелась лысина доктора Вальдемара. Он уставился на горячие уголья.
Кристабель на цыпочках прокралась через комнату и одним стремительным движением обвила удавку вокруг шеи доктора. Она туго затянула петлю, чувствуя проволоку сквозь перчатки и стараясь выдавить из доктора жизнь.
Он не сопротивлялся.
И она тут же поняла почему. Доктор Вальдемар был привязан к креслу и придвинут вплотную к огню. Ноги его затолкали в камин, когда пламя еще горело высоко. Теперь его башмаки и брюки частично сгорели, а почерневшие ноги оканчивались круглыми головешками на месте ступней.
Голова доктора перекатилась в ее петле, и она увидела, что его рот набит листами пергамента. Во лбу сияли три металлические бляшки. Это были шляпки гвоздей.
«Проклятие, - подумала она. - Близнецы побывали здесь первыми!»
Ватек говорил, что это владения Кровавого Барона, гостя Смарры Удольфо, который был заколот своими же сыновьями, но не пожелал умереть.
Она пряталась в тени, стараясь не шуметь.
Кристабель размышляла, что сделает с состоянием, если оно достанется ей. Первым делом она выгонит своих родственничков из Удольфо и пустит по миру. Каждый из них и месяца не протянет. Потом она примется разбирать этот дом, камень за камнем, пока не найдет сокровище Черного Лебедя. И тогда, богатейшая женщина в Известном Мире, она вернется в большие города - Империи, Бретонии, Кислева - и сделает всех мужчин своими рабами. Страны будут принадлежать ей - только бери.
Она услышала какой-то звук и вжалась в нишу, слившись с темнотой. Что-то грузно двигалось по коридору.
Она затаила дыхание и ждала. Грохотали тяжелые шаги, скрежетал металл. Откуда-то разливался голубоватый свет.
Кристабель попыталась сжаться в комок, на всякий случай держа удавку наготове. Человекообразное существо завернуло за угол. Оно было фута на три выше Жокке, и ему приходилось нагибать голову, чтобы пройти по коридору с высоким потолком. Призрак был облачен в полный комплект старинных доспехов из отполированной стали с инкрустацией. Существо двигалось, будто ожившая статуя, с особой, почти завораживающей грацией.
Кристабель встала, призрак, не обратив на нее внимания, шествовал дальше. Ватек ничего не говорил ей насчет закованного в латы монстра. Это новое дополнение к Хроникам Удольфо.
Гигант в доспехах двигался медленно, но целеустремленно. Забрало его шлема было опущено, но из прорезей струилось голубое сияние.
Сама не зная почему, Кристабель встала у него на пути, глядя на монстра снизу вверх. Навершие на его шлеме было ей незнакомо.
Гигант остановился и наблюдал за ней, протянув руки.
Она была поражена его видом, его размерами, его силой. Вытянувшись во весь рост, она едва смогла бы достать до плеч существа. Кончиками пальцев она прикоснулась к железной груди. Та оказалась гладкой на ощупь и чуть теплой, металлической, но живой. Она позволила ладони задержаться на рельефных мышцах.
В сравнении с гигантом адвокат Ватек казался поистине жалким.
Существо заключило ее в объятия. Когда гигант поднял ее, Кристабель захлестнула волна приятного страха. Это создание могло без всяких усилий раздавить ее. Она обхватила его за шею и обмякла в его руках. Ощущая под забралом мужчину, она чувствовала, как голубое сияние затягивает ее.
Спустя мгновение он осторожно опустил ее на землю и, протиснувшись мимо, продолжил свой путь. Кристабель смотрела в защищенную доспехами спину, пока гигант не свернул за угол. Она вдруг поняла, что сердце ее едва не остановилось. Ей сделалось дурно, но она поборола слабость. Тело ее еще трепетало от удовольствия, вспоминая прикосновения незнакомца.
Она не могла поддаться своим женским чувствам. Менее осторожно, чем прежде, она зашагала по коридорам к комнатам доктора. Ей хотелось покончить со всем этим.
Доктор Вальдемар порой допоздна работал в своей лаборатории, перегоняя настои, которые все эти годы поддерживали жизнь в Старом Мельмоте. Его всегда можно было отыскать среди булькающих реторт и курящихся дымом тиглей. Покончив с ним, она устроит пожар, и никто ничего не заподозрит. Все вещества и реактивы, с которыми он забавляется, опасны. В его комнатах уже не единожды гремели взрывы.
Дверь в комнату доктора была открыта. Кристабель приготовила удавку и проскользнула внутрь. В комнате горел камин, дрова в нем прогорели уже до углей, освещающих комнату оранжевыми сполохами. Кресло было развернуто к огню, над его спинкой виднелась лысина доктора Вальдемара. Он уставился на горячие уголья.
Кристабель на цыпочках прокралась через комнату и одним стремительным движением обвила удавку вокруг шеи доктора. Она туго затянула петлю, чувствуя проволоку сквозь перчатки и стараясь выдавить из доктора жизнь.
Он не сопротивлялся.
И она тут же поняла почему. Доктор Вальдемар был привязан к креслу и придвинут вплотную к огню. Ноги его затолкали в камин, когда пламя еще горело высоко. Теперь его башмаки и брюки частично сгорели, а почерневшие ноги оканчивались круглыми головешками на месте ступней.
Голова доктора перекатилась в ее петле, и она увидела, что его рот набит листами пергамента. Во лбу сияли три металлические бляшки. Это были шляпки гвоздей.
«Проклятие, - подумала она. - Близнецы побывали здесь первыми!»
16
- Ты слышишь?
- Что?
Кто-то пел. Печальную, западающую в душу погрев бальную песнь без слов. Клозовски знал, что ему никогда не забыть ее.
- Это.
- Не обращай внимания, - сказал он ей. - У нас есть другие заботы.
Мелодия звучала далеко, но становилась все громче.
- Но…
Он поцеловал ее и прижал ее голову к подушке.
- Послушай, Антония. У меня есть план. Мы остаемся здесь и славно проводим ночь. Завтра, когда буря утихнет, мы можем встать пораньше, раздобыть какую-нибудь одежду и без оглядки бежать отсюда.
Антония кивнула, и его рука скользнула ей между ног и принялась дразняще ласкать ее. Она закусила губу и прикрыла глаза, отвечая на его прикосновения.
Теперь уже казалось, что поет целый хор.
Клозовски поцеловал ее в плечо и попытался выбросить песню из головы. Безуспешно.
Антония села.
- Мы не сможем. Не вышло.
- Мы должны найти это.
- По-моему, очень глупая идея.
Она уже вылезла из койки и натягивала ночную сорочку. Клозовски стало зябко.
Он поднялся, закутался в облачение и огляделся в поисках оружия. Возможно, он сумел бы разбить кому-нибудь череп тазом, но разгуливать с ним едва ли будет удобно.
Он попытался открыть дверь. Она была закрыта на засов снаружи.
- Мы заперты, - с облегчением сообщил он. Антония отворила зеркало.
- Вовсе нет. Там туннели и лестницы. Я видела, когда шла сюда.
Она взяла свечу и шагнула в проход. В его обители вдруг стало совсем темно. Он услышал, как тихонько позвякивают колокольчики на ее браслетах.
- Пошли.
Он на ощупь натянул башмаки и двинулся следом.
- Что?
Кто-то пел. Печальную, западающую в душу погрев бальную песнь без слов. Клозовски знал, что ему никогда не забыть ее.
- Это.
- Не обращай внимания, - сказал он ей. - У нас есть другие заботы.
Мелодия звучала далеко, но становилась все громче.
- Но…
Он поцеловал ее и прижал ее голову к подушке.
- Послушай, Антония. У меня есть план. Мы остаемся здесь и славно проводим ночь. Завтра, когда буря утихнет, мы можем встать пораньше, раздобыть какую-нибудь одежду и без оглядки бежать отсюда.
Антония кивнула, и его рука скользнула ей между ног и принялась дразняще ласкать ее. Она закусила губу и прикрыла глаза, отвечая на его прикосновения.
Теперь уже казалось, что поет целый хор.
Клозовски поцеловал ее в плечо и попытался выбросить песню из головы. Безуспешно.
Антония села.
- Мы не сможем. Не вышло.
- Мы должны найти это.
- По-моему, очень глупая идея.
Она уже вылезла из койки и натягивала ночную сорочку. Клозовски стало зябко.
Он поднялся, закутался в облачение и огляделся в поисках оружия. Возможно, он сумел бы разбить кому-нибудь череп тазом, но разгуливать с ним едва ли будет удобно.
Он попытался открыть дверь. Она была закрыта на засов снаружи.
- Мы заперты, - с облегчением сообщил он. Антония отворила зеркало.
- Вовсе нет. Там туннели и лестницы. Я видела, когда шла сюда.
Она взяла свечу и шагнула в проход. В его обители вдруг стало совсем темно. Он услышал, как тихонько позвякивают колокольчики на ее браслетах.
- Пошли.
Он на ощупь натянул башмаки и двинулся следом.
17
Женевьева услышала стук в дверь и топот маленьких ног. Она знала, что это близнецы играют в игру под названием «постучать и убежать». Она не стала открывать дверь. Это лишь раззадорило бы их.
Она сидела впотьмах и слушала. Вот снова явилась Стенающая Аббатиса, вновь и вновь кающаяся в том, что задушила своего новорожденного сына, плод ее неосмотрительной связи с карликом-магом. Предполагалось, что всю семью похоронили под одной из стен восточного крыла.
Ее отец все еще не вернулся на портрет.
Раздался скрип. Дверь слегка выгнулась, будто на нее навалилось что-то тяжелое. Зная, что будет жалеть об этом, Женевьева подошла, отперла замок и открыла дверь. Ее посетитель упал на колени, потом растянулся ничком на ковре у ее ног. По одежде она узнала адвоката Ватека.
Но куда делась его голова?
Она сидела впотьмах и слушала. Вот снова явилась Стенающая Аббатиса, вновь и вновь кающаяся в том, что задушила своего новорожденного сына, плод ее неосмотрительной связи с карликом-магом. Предполагалось, что всю семью похоронили под одной из стен восточного крыла.
Ее отец все еще не вернулся на портрет.
Раздался скрип. Дверь слегка выгнулась, будто на нее навалилось что-то тяжелое. Зная, что будет жалеть об этом, Женевьева подошла, отперла замок и открыла дверь. Ее посетитель упал на колени, потом растянулся ничком на ковре у ее ног. По одежде она узнала адвоката Ватека.
Но куда делась его голова?
18
Александр последовал за ней, но его это вовсе не радовало.
Должно быть, здесь целая система туннелей, на манер гномьих лабиринтов под многими городами Империи. Они продолжали продираться сквозь отяжелевшие от пыли слои паутины, давя валяющиеся под ногами древние кости. Слышно было, как в темноте шмыгают крысы.
И все равно они не могли определить, откуда доносится пение.
- Странно,- сказала Антония, стряхивая с руки паутину. - Паутины много, а пауков нет совсем.
- Не люблю пауков, - пропыхтел Александр.
- А кто любит?
- Кристабель Удольфо?
- Может быть, - рассмеялась Антония.
Она потерла паутину между указательным и большим пальцами. Та рассыпалась.
- Знаешь, это не похоже на паутину. Скорее на ту хлопковую дрянь, которую используют в театре. Помню, в спектакле «Замок в паутине, или Выпотрошенный Дидрик» она была везде. Люди от нее просто задыхались.
- Так, значит, все это спектакль?
- Ну, а где ты когда-нибудь раньше видел, чтобы гости взрывались за обедом? Или верзилу, у которого на лице шрамов больше, чем прыщей? Или то, что мы оказались в этаком месте темной ночью в бурю?
- А в этом что-то есть. Может, и не слишком много, но есть.
Они уперлись в тупик. Повернулись, пошли обратно по своим следам и оказались в тупике снова.
- Этой стены здесь не было. Смотри, наши следы выходят из нее…
Она опустила свечу. Так и есть. Пение прекратилось. Теперь раздался равномерный скрежет, гораздо ближе.
- Антония, - попросил Александр, - подними свечу повыше.
Она послушалась. Потолок медленно опускался.
- Шаллия милосердная, - пробормотал Александр.
Должно быть, здесь целая система туннелей, на манер гномьих лабиринтов под многими городами Империи. Они продолжали продираться сквозь отяжелевшие от пыли слои паутины, давя валяющиеся под ногами древние кости. Слышно было, как в темноте шмыгают крысы.
И все равно они не могли определить, откуда доносится пение.
- Странно,- сказала Антония, стряхивая с руки паутину. - Паутины много, а пауков нет совсем.
- Не люблю пауков, - пропыхтел Александр.
- А кто любит?
- Кристабель Удольфо?
- Может быть, - рассмеялась Антония.
Она потерла паутину между указательным и большим пальцами. Та рассыпалась.
- Знаешь, это не похоже на паутину. Скорее на ту хлопковую дрянь, которую используют в театре. Помню, в спектакле «Замок в паутине, или Выпотрошенный Дидрик» она была везде. Люди от нее просто задыхались.
- Так, значит, все это спектакль?
- Ну, а где ты когда-нибудь раньше видел, чтобы гости взрывались за обедом? Или верзилу, у которого на лице шрамов больше, чем прыщей? Или то, что мы оказались в этаком месте темной ночью в бурю?
- А в этом что-то есть. Может, и не слишком много, но есть.
Они уперлись в тупик. Повернулись, пошли обратно по своим следам и оказались в тупике снова.
- Этой стены здесь не было. Смотри, наши следы выходят из нее…
Она опустила свечу. Так и есть. Пение прекратилось. Теперь раздался равномерный скрежет, гораздо ближе.
- Антония, - попросил Александр, - подними свечу повыше.
Она послушалась. Потолок медленно опускался.
- Шаллия милосердная, - пробормотал Александр.
19
Исидро д'Амато знал, что не сможет уснуть, пока не пересчитает их снова, еще всего один раз.
Он раскрыл саквояж и принялся ощупывать мешочки с монетами. Он, распуская тесемки, открывал каждый по очереди и сортировал монеты по номиналу. Он всегда старался как можно большую часть состояния переводить в монеты и держать их в потайных местах, а не в банковских домах Мираглиано. Теперь ясно, что он поступил мудро.
Он проклинал того спекулянта с болот, который предложил ему две наливные баржи с водой, предположительно дождевой, за баснословно низкую цену. Когда стражники и те, кого дела приводили на сторожевые посты, начали падать замертво и у них из всех дырок потекла отвратительная желтая пена, д'Амато инстинктивно понял, что пора проститься с городом и двигаться к своему дому в Бретонии.
Монеты звенели, когда он пересыпал их с ладони на ладонь. Он решил, что бросит Антонию Марсиллах где-нибудь по дороге. Если выбирать между твердой холодной монетой и мягкой теплой кожей, он всегда предпочитал первое.
Странный дом. Он будет счастлив убраться отсюда.
Исидро принялся убирать мешочки с деньгами в саквояж, тщательно укладывая один к другому. В саквояже что-то шевельнулось, и он быстро отдернул руку, спрятав ее под мышку. Он успел почувствовать, что у существа маленькое теплое тело. Размером оно было с крысу, но без шерсти. Точнее, его спину покрывали крохотные иглы, колющие кожу.
Из темноты саквояжа на него внимательно смотрели голубые глаза.
Не в силах выдавить из себя ни звука, он с ужасом глядел, как скачущее внутри существо опрокинуло саквояж.
Потом оно выскочило наружу, подобно черному пятну, и с писком исчезло. Глухо стукнулся об пол мешочек с монетами, вылетел клочок пергамента. Это был старый конторский счет, которым он застелил дно саквояжа.
Он подобрал бумагу и взглянул на нее. Тот больше не был наспех исписан цифрами, как запомнилось д'Амато. Теперь это был какой-то план, но не весь. Линии обрывались на половине рисунка, словно тому, кто чертил его, помешали, прежде чем он успел обвести чернилами еле заметные карандашные следы. На бумаге виднелись остатки печати - голова лебедя на черном воске.
Позади открылась дверь. Д'Амато обернулся и сжал в руке кинжал. Тот, кто попытается похитить его деньги, не уйдет живым.
- Монтони, - произнес вошедший. - Дедушка, это я.
Это был Пинтальди. Он проскользнул в комнату и протянул руку. На руке не хватало трех пальцев, обрубки все еще кровоточили.
- Это Фламинея и Шедони, - выдохнул он. - Они пытаются исключить нашу родовую ветвь из завещания.
- Завещания?
- Да. Состояние должно быть нашим, дедушка. Я знаю, ты для этого и вернулся.
- Я не…
Пинтальди рухнул в кресло и принялся бинтовать руку шарфом.
- Я узнал тебя по портрету в галерее, дедушка. Ты не очень изменился за шестьдесят лет. Все тот же Монтони.
Торговец чувствовал себя смущенным. Он знал, что он не этот Монтони, и все же тут было кое-что…
- Состояние, говоришь?
Пинтальди кивнул:
- Теперь оно огромное, с учетом процентов, набежавших со времен отца Смарры. Невообразимо огромное.
Д'Амато попытался представить невообразимо огромное состояние. Попытался представить его в монетах. Груда мешков с золотом, размером и формой с город. Или с гору.
- И, дедушка, у меня есть половина карты. Она вытатуирована на спинах моих детей. Теперь, с вашей половиной, пиратское сокровище наше! И к чертям все эти дурацкие истории о проклятии Черного Лебедя.
Сокровище! У д'Амато затвердел член. Сокровище! Он взглянул на бумагу из саквояжа, небрежно отброшенную в сторону, потом снова на Пинтальди. Теперь он был само внимание и слушал. Но он не упоминал про найденную им половину карты.
- Они все время строят нам козни. Фламинея, Равальоли, Шедони, все. Интригуют, чтобы исключить нас из завещания. Ватек за нас, а вот Вальдемар - нет. Я могу запросто завоевать Кристабель. Она любит красивые лица. Но Женевьева - ведьма. Мы должны убить ее.
Он уже начал повторять:
- Ведьма, да. Ведьма.
- Амброзио - это действительно проблема. Твой брат. Жокке знает, что вас подменили в детстве и что на самом деле это он Монтони, а ты - Амброзио. Но это можно уладить. Ты был Монтони, когда сбежал, когда королева разбойников произвела от тебя на свет моего отца, когда убил лесного эльфа, который мог бы дать показания против нас.
Монтони вспомнил, что использовал имя д'Амато только для маскировки. Он забыл, но вернулся домой, и все снова встало на место. Состояние его по праву. Сокровище его по праву. Шедони и Фламинея - узурпаторы. Им не достанется ни монеты.
- Пинтальди, любимый мой внук! - Он обнял юнца. - Мы победим.
Пинтальди подобострастно склонился перед ним, потуже перетягивая руку.
- Мы должны убить Женевьеву. И Амброзио.
- Да, - ответил он. - Конечно, должны.
- Сегодня ночью.
- Да, сегодня ночью.
Он раскрыл саквояж и принялся ощупывать мешочки с монетами. Он, распуская тесемки, открывал каждый по очереди и сортировал монеты по номиналу. Он всегда старался как можно большую часть состояния переводить в монеты и держать их в потайных местах, а не в банковских домах Мираглиано. Теперь ясно, что он поступил мудро.
Он проклинал того спекулянта с болот, который предложил ему две наливные баржи с водой, предположительно дождевой, за баснословно низкую цену. Когда стражники и те, кого дела приводили на сторожевые посты, начали падать замертво и у них из всех дырок потекла отвратительная желтая пена, д'Амато инстинктивно понял, что пора проститься с городом и двигаться к своему дому в Бретонии.
Монеты звенели, когда он пересыпал их с ладони на ладонь. Он решил, что бросит Антонию Марсиллах где-нибудь по дороге. Если выбирать между твердой холодной монетой и мягкой теплой кожей, он всегда предпочитал первое.
Странный дом. Он будет счастлив убраться отсюда.
Исидро принялся убирать мешочки с деньгами в саквояж, тщательно укладывая один к другому. В саквояже что-то шевельнулось, и он быстро отдернул руку, спрятав ее под мышку. Он успел почувствовать, что у существа маленькое теплое тело. Размером оно было с крысу, но без шерсти. Точнее, его спину покрывали крохотные иглы, колющие кожу.
Из темноты саквояжа на него внимательно смотрели голубые глаза.
Не в силах выдавить из себя ни звука, он с ужасом глядел, как скачущее внутри существо опрокинуло саквояж.
Потом оно выскочило наружу, подобно черному пятну, и с писком исчезло. Глухо стукнулся об пол мешочек с монетами, вылетел клочок пергамента. Это был старый конторский счет, которым он застелил дно саквояжа.
Он подобрал бумагу и взглянул на нее. Тот больше не был наспех исписан цифрами, как запомнилось д'Амато. Теперь это был какой-то план, но не весь. Линии обрывались на половине рисунка, словно тому, кто чертил его, помешали, прежде чем он успел обвести чернилами еле заметные карандашные следы. На бумаге виднелись остатки печати - голова лебедя на черном воске.
Позади открылась дверь. Д'Амато обернулся и сжал в руке кинжал. Тот, кто попытается похитить его деньги, не уйдет живым.
- Монтони, - произнес вошедший. - Дедушка, это я.
Это был Пинтальди. Он проскользнул в комнату и протянул руку. На руке не хватало трех пальцев, обрубки все еще кровоточили.
- Это Фламинея и Шедони, - выдохнул он. - Они пытаются исключить нашу родовую ветвь из завещания.
- Завещания?
- Да. Состояние должно быть нашим, дедушка. Я знаю, ты для этого и вернулся.
- Я не…
Пинтальди рухнул в кресло и принялся бинтовать руку шарфом.
- Я узнал тебя по портрету в галерее, дедушка. Ты не очень изменился за шестьдесят лет. Все тот же Монтони.
Торговец чувствовал себя смущенным. Он знал, что он не этот Монтони, и все же тут было кое-что…
- Состояние, говоришь?
Пинтальди кивнул:
- Теперь оно огромное, с учетом процентов, набежавших со времен отца Смарры. Невообразимо огромное.
Д'Амато попытался представить невообразимо огромное состояние. Попытался представить его в монетах. Груда мешков с золотом, размером и формой с город. Или с гору.
- И, дедушка, у меня есть половина карты. Она вытатуирована на спинах моих детей. Теперь, с вашей половиной, пиратское сокровище наше! И к чертям все эти дурацкие истории о проклятии Черного Лебедя.
Сокровище! У д'Амато затвердел член. Сокровище! Он взглянул на бумагу из саквояжа, небрежно отброшенную в сторону, потом снова на Пинтальди. Теперь он был само внимание и слушал. Но он не упоминал про найденную им половину карты.
- Они все время строят нам козни. Фламинея, Равальоли, Шедони, все. Интригуют, чтобы исключить нас из завещания. Ватек за нас, а вот Вальдемар - нет. Я могу запросто завоевать Кристабель. Она любит красивые лица. Но Женевьева - ведьма. Мы должны убить ее.
Он уже начал повторять:
- Ведьма, да. Ведьма.
- Амброзио - это действительно проблема. Твой брат. Жокке знает, что вас подменили в детстве и что на самом деле это он Монтони, а ты - Амброзио. Но это можно уладить. Ты был Монтони, когда сбежал, когда королева разбойников произвела от тебя на свет моего отца, когда убил лесного эльфа, который мог бы дать показания против нас.
Монтони вспомнил, что использовал имя д'Амато только для маскировки. Он забыл, но вернулся домой, и все снова встало на место. Состояние его по праву. Сокровище его по праву. Шедони и Фламинея - узурпаторы. Им не достанется ни монеты.
- Пинтальди, любимый мой внук! - Он обнял юнца. - Мы победим.
Пинтальди подобострастно склонился перед ним, потуже перетягивая руку.
- Мы должны убить Женевьеву. И Амброзио.
- Да, - ответил он. - Конечно, должны.
- Сегодня ночью.
- Да, сегодня ночью.
20
От пола до потолка оставалось не более двух футов. Их прижало друг к другу, сплющило в единый комок, из которого под нелепыми углами торчали их руки и ноги. Потолок продолжал опускаться.
Клозовски никак не мог воспринять это всерьез. Такой нелепый способ погибнуть.
- Антония, - сказал он, - я должен сказать тебе, что я известный революционер, приговоренный в Старом Свете к смерти. Я принц Клозовски.
На ее лице, совсем рядом с его, промелькнула слабая улыбка.
- Мне все равно, - ответила она.
Они попытались поцеловаться, но мешало его колено. Восемнадцать дюймов. Это было похуже повозки с трупами. С сырого потолка сочилась вода.
Он подумал о том, как мог бы жить, не посвяти всего себя делу революции. Одобрение вдовствующей принцессы, хороший дом, отличная одежда, обширное поместье, прелестная жена и чудесные дети, сговорчивые любовницы, легкая жизнь…
- Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, - сказал он, - я хотел бы просить тебя…
Потянуло свежим воздухом, и потолок, дернувшись, с грохотом устремился вверх. Стена скользнула вниз, уйдя в пол, и впереди открылся проход.
- Да?…
Клозовски не мог закончить фразу.
- Да? - переспросила Антония, и в ее глазах заблестели счастливые слезы.
- Я хотел бы просить тебя… просить…
Нижняя губка красотки задрожала.
- …оставить мне пару бесплатных билетов, когда ты в следующий раз будешь танцевать на сцене. Я уверен, что ты прекрасная актриса.
Антония проглотила явное разочарование и, пожав плечами, улыбнулась одними губами. Она крепко обняла его.
- Да, - ответила она, - конечно. Пошли, выберемся из этих туннелей, пока не случилось еще чего-нибудь.
Клозовски никак не мог воспринять это всерьез. Такой нелепый способ погибнуть.
- Антония, - сказал он, - я должен сказать тебе, что я известный революционер, приговоренный в Старом Свете к смерти. Я принц Клозовски.
На ее лице, совсем рядом с его, промелькнула слабая улыбка.
- Мне все равно, - ответила она.
Они попытались поцеловаться, но мешало его колено. Восемнадцать дюймов. Это было похуже повозки с трупами. С сырого потолка сочилась вода.
Он подумал о том, как мог бы жить, не посвяти всего себя делу революции. Одобрение вдовствующей принцессы, хороший дом, отличная одежда, обширное поместье, прелестная жена и чудесные дети, сговорчивые любовницы, легкая жизнь…
- Если мы когда-нибудь выберемся отсюда, - сказал он, - я хотел бы просить тебя…
Потянуло свежим воздухом, и потолок, дернувшись, с грохотом устремился вверх. Стена скользнула вниз, уйдя в пол, и впереди открылся проход.
- Да?…
Клозовски не мог закончить фразу.
- Да? - переспросила Антония, и в ее глазах заблестели счастливые слезы.
- Я хотел бы просить тебя… просить…
Нижняя губка красотки задрожала.
- …оставить мне пару бесплатных билетов, когда ты в следующий раз будешь танцевать на сцене. Я уверен, что ты прекрасная актриса.
Антония проглотила явное разочарование и, пожав плечами, улыбнулась одними губами. Она крепко обняла его.
- Да, - ответила она, - конечно. Пошли, выберемся из этих туннелей, пока не случилось еще чего-нибудь.
21
В желудке Равальоли было пусто, будто он не ел несколько месяцев.
Он выпутался из толстого материала, в который его завернули, и осмотрелся. Ульрик, да у него рана в животе!
Он лежал на каменном столе в одном из подвалов. Равальоли попытался вспомнить, что случилось. Ему что-то попалось в каше. Он что-то проглотил. Это все Фламинея, он уверен. Это она отравительница. Пинтальди пустил бы в ход огонь, Кристабель - свои руки.
Пошатываясь, Равальоли проковылял по каменному полу и без сил свалился около тяжелой плиты, закрывающей выход. Ему придется напрячь все силы, чтобы отодвинуть ее. Потом он отыщет Фламинею и поквитается с ней.
Его жена ненавидела насекомых, а Равальоли знал, где отыскать гнездо молодых хищных червей. Он наберет их яиц и затолкает ей в глотку, и пусть черви выведутся внутри нее и прогрызают путь на волю. Он ей отплатит.
Равальоли изо всех сил налег на камень. Он думал о мести.
Он выпутался из толстого материала, в который его завернули, и осмотрелся. Ульрик, да у него рана в животе!
Он лежал на каменном столе в одном из подвалов. Равальоли попытался вспомнить, что случилось. Ему что-то попалось в каше. Он что-то проглотил. Это все Фламинея, он уверен. Это она отравительница. Пинтальди пустил бы в ход огонь, Кристабель - свои руки.
Пошатываясь, Равальоли проковылял по каменному полу и без сил свалился около тяжелой плиты, закрывающей выход. Ему придется напрячь все силы, чтобы отодвинуть ее. Потом он отыщет Фламинею и поквитается с ней.
Его жена ненавидела насекомых, а Равальоли знал, где отыскать гнездо молодых хищных червей. Он наберет их яиц и затолкает ей в глотку, и пусть черви выведутся внутри нее и прогрызают путь на волю. Он ей отплатит.
Равальоли изо всех сил налег на камень. Он думал о мести.
22
В главном зале она нашла Шедони, лежащего на огромном плоском блюде. Из груди у него торчал вертел, но он был еще жив и истекал кровью.
Кровь возбудила Женевьеву. Что-то шевельнулось в ней.
Ударила молния, и по залу заметались тени. Она увидела стоящего у окна Жокке с окровавленными руками. Он был пьян и казался оцепеневшим изваянием. С ним была одна из служанок, Танья, обнаженная и натертая маслом, она стояла на четвереньках, как животное. Она оказалась не вполне человеком, с широко раскрытыми глазами на месте сосков и крошечным чешуйчатым хвостиком, торчащим между ягодиц.
Шедони прерывисто дышал, его кровь растекалась по пудингу, в котором он лежал.
Женевьева кинулась через зал к столу. Танья зашипела, но Жокке удержал ее.
Был ли Шедони ее дедом или прадедом? Она не могла припомнить.
Рубашка на старике была порвана, и вертел поднимался и опускался в такт движениям грудной клетки. Рот Женевьевы жадно приоткрылся. Ее клыки скользнули из десен. Древний инстинкт взял верх. Она вырвала и отшвырнула прочь вертел, потом прижалась ртом к ране Шедони. Она сосала, и кровь старика толчками вливалась в нее.
Ее сознание прояснилось, и она сглотнула.
Эти люди ей никто. Она здесь гость, так же как Александр, д'Амато и девушка. Они заставили ее играть роль, но это не ее роль. Она не Женевьева Удольфо. Она Женевьева Дьедонне. Ей не шестнадцать лет, ей шестьсот шестьдесят девять. Она даже не человек. Она вампир.
Женевьева пила и становилась сильнее.
Грубые руки ухватили ее за шею и оттащили от Шедони. Зубы ее оторвались от раны, кровь, пузырясь, потекла обратно изо рта.
Жокке швырнул ее через зал. Она приземлилась, как кошка, и, перекатившись, вскочила на ноги.
Дворецкий взревел порванным горлом, и на нее прыгнула Танья.
Женевьева сжала кулак и ударила зверодевушку в лицо. Танья отлетела с вбитым внутрь головы носом.
«Это была хитрая ловушка», - вспомнила она. Она убегала, и это входило в их план. Она хотела изменить свою жизнь, и в этом проявилась ее слабость. Она не могла больше жить с Детлефом, не могла сидеть ручной зверушкой в Альтдорфе. На пути в Тилею ее застигла буря, заставив искать убежища в Доме Удольфо. И тогда ее засосала их игра…
Жокке сорвал со стены пику. Двадцати футов длиной, в его руках она казалась вполне уместной. Он ткнул ею в Женевьеву. Острие пики было посеребренным. Она отскочила. Жокке целился в сердце.
Шедони теперь сел, рана его затягивалась коркой. Это было частью заклинания. Теперь она вышла из-под его власти и подозревала, что на нее его действие не распространяется. Удар дерева и серебра в сердце, и она умрет так же, как любой другой на ее месте. Жокке бросился на нее.
Кровь возбудила Женевьеву. Что-то шевельнулось в ней.
Ударила молния, и по залу заметались тени. Она увидела стоящего у окна Жокке с окровавленными руками. Он был пьян и казался оцепеневшим изваянием. С ним была одна из служанок, Танья, обнаженная и натертая маслом, она стояла на четвереньках, как животное. Она оказалась не вполне человеком, с широко раскрытыми глазами на месте сосков и крошечным чешуйчатым хвостиком, торчащим между ягодиц.
Шедони прерывисто дышал, его кровь растекалась по пудингу, в котором он лежал.
Женевьева кинулась через зал к столу. Танья зашипела, но Жокке удержал ее.
Был ли Шедони ее дедом или прадедом? Она не могла припомнить.
Рубашка на старике была порвана, и вертел поднимался и опускался в такт движениям грудной клетки. Рот Женевьевы жадно приоткрылся. Ее клыки скользнули из десен. Древний инстинкт взял верх. Она вырвала и отшвырнула прочь вертел, потом прижалась ртом к ране Шедони. Она сосала, и кровь старика толчками вливалась в нее.
Ее сознание прояснилось, и она сглотнула.
Эти люди ей никто. Она здесь гость, так же как Александр, д'Амато и девушка. Они заставили ее играть роль, но это не ее роль. Она не Женевьева Удольфо. Она Женевьева Дьедонне. Ей не шестнадцать лет, ей шестьсот шестьдесят девять. Она даже не человек. Она вампир.
Женевьева пила и становилась сильнее.
Грубые руки ухватили ее за шею и оттащили от Шедони. Зубы ее оторвались от раны, кровь, пузырясь, потекла обратно изо рта.
Жокке швырнул ее через зал. Она приземлилась, как кошка, и, перекатившись, вскочила на ноги.
Дворецкий взревел порванным горлом, и на нее прыгнула Танья.
Женевьева сжала кулак и ударила зверодевушку в лицо. Танья отлетела с вбитым внутрь головы носом.
«Это была хитрая ловушка», - вспомнила она. Она убегала, и это входило в их план. Она хотела изменить свою жизнь, и в этом проявилась ее слабость. Она не могла больше жить с Детлефом, не могла сидеть ручной зверушкой в Альтдорфе. На пути в Тилею ее застигла буря, заставив искать убежища в Доме Удольфо. И тогда ее засосала их игра…
Жокке сорвал со стены пику. Двадцати футов длиной, в его руках она казалась вполне уместной. Он ткнул ею в Женевьеву. Острие пики было посеребренным. Она отскочила. Жокке целился в сердце.
Шедони теперь сел, рана его затягивалась коркой. Это было частью заклинания. Теперь она вышла из-под его власти и подозревала, что на нее его действие не распространяется. Удар дерева и серебра в сердце, и она умрет так же, как любой другой на ее месте. Жокке бросился на нее.
23
Старый Мельмот улыбался, лежа в постели, слабые мышцы натягивали морщинистую кожу. Мальчишкой он любил читать мелодрамы, смотреть их на сцене. Молодым человеком он слыл самым известным коллекционером чувствительной литературы в Старом Свете. Теперь, на смертном одре, благодаря магическим заклинаниям, которые его предок-пират вывез с Пряных Островов, он находился в самом центре величайшей мелодрамы, которую когда-либо видел свет. Он дергал за ниточки, и его марионетки интриговали, убивали, любили и воровали…
У его постели, держа голову на коленях, сидел Ватек, выложив на покрывало очередной черновик завещания. Доктор Вальдемар, ползая на руках, хлопотал в углу, готовя очередной раствор.
За окном была темная грозовая ночь…
У его постели, держа голову на коленях, сидел Ватек, выложив на покрывало очередной черновик завещания. Доктор Вальдемар, ползая на руках, хлопотал в углу, готовя очередной раствор.
За окном была темная грозовая ночь…
24
Они вылезли из камина в главном зале. Там кипела схватка. Женевьева, с красными глазами и оскаленными зубами, бегала вокруг длинного стола, а за ней гнался Жокке, дворецкий, с пикой.
- Сделай что-нибудь, - попросила Антония.
Клозовски не знал, как быть. Он не был уверен, стоит Женевьева между ним и состоянием Удольфо или нет. Может быть, ее смерть на шажок приблизит его к обладанию этой горой денег, к тому, чтобы выполнить предначертанное ему судьбой.
Он шагнул в зал.
- Я Монтони! - провозгласил он. - Я вернулся потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения!
Все остановились и воззрились на него.
Он держался величественно, стараясь всем видом показать, что он действительно законный наследник. Годы скитаний были забыты. Теперь он дома и готов драться за то, что принадлежит ему…
- Нет, - раздался другой голос. - Это я Монтони, и я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения.
Это был д'Амато, одетый будто нелепый опереточный бандит, весь в шарфах и перевязях, с мечом, который едва мог поднять.
- Ты что, рехнулся? - поинтересовалась Антония. - Сначала ты был революционером, теперь - пропавший наследник.
- До меня только что дошло. У меня, наверно, была амнезия. Но теперь я вспомнил. Я настоящий Монтони.
Д'Амато оскорбленно взмахнул мечом.
- Тебе никогда не удастся подлым мошенничеством отнять у меня мои деньги, свинья. Прочь от моего богатства! Оно мое, понял, мое! Все монеты, груды монет. Мое, мое, мое!
Этот торговец просто жалкий псих. Меч д'Амато покачивался в воздухе. У Клозовски оружия не было.
- Мое, слышите, все мое!
Антония сунула ему трехфутовую кочергу с раздвоенным концом. Он вспомнил, как д'Амато оскорблял его возлюбленную. Антония была цыганской принцессой, проданной в младенчестве отвратительному Водяному Колдуну, и ежедневно сносила его плохое обращение. Клозовски взмахнул кочергой, и меч д'Амато лязгнул о нее.
- Боритесь с этим, глупцы! - прокричала Женевьева. - Это все ненастоящее. Это заклинание Старого Мельмота.
Торговец яростно рубанул сплеча, и Клозовски едва увернулся. Он ухватил кочергу обеими руками и со всей силы обрушил на голову д'Амато, отбросив того к широкому креслу.
- Сделай что-нибудь, - попросила Антония.
Клозовски не знал, как быть. Он не был уверен, стоит Женевьева между ним и состоянием Удольфо или нет. Может быть, ее смерть на шажок приблизит его к обладанию этой горой денег, к тому, чтобы выполнить предначертанное ему судьбой.
Он шагнул в зал.
- Я Монтони! - провозгласил он. - Я вернулся потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения!
Все остановились и воззрились на него.
Он держался величественно, стараясь всем видом показать, что он действительно законный наследник. Годы скитаний были забыты. Теперь он дома и готов драться за то, что принадлежит ему…
- Нет, - раздался другой голос. - Это я Монтони, и я пришел потребовать то, что принадлежит мне по праву рождения.
Это был д'Амато, одетый будто нелепый опереточный бандит, весь в шарфах и перевязях, с мечом, который едва мог поднять.
- Ты что, рехнулся? - поинтересовалась Антония. - Сначала ты был революционером, теперь - пропавший наследник.
- До меня только что дошло. У меня, наверно, была амнезия. Но теперь я вспомнил. Я настоящий Монтони.
Д'Амато оскорбленно взмахнул мечом.
- Тебе никогда не удастся подлым мошенничеством отнять у меня мои деньги, свинья. Прочь от моего богатства! Оно мое, понял, мое! Все монеты, груды монет. Мое, мое, мое!
Этот торговец просто жалкий псих. Меч д'Амато покачивался в воздухе. У Клозовски оружия не было.
- Мое, слышите, все мое!
Антония сунула ему трехфутовую кочергу с раздвоенным концом. Он вспомнил, как д'Амато оскорблял его возлюбленную. Антония была цыганской принцессой, проданной в младенчестве отвратительному Водяному Колдуну, и ежедневно сносила его плохое обращение. Клозовски взмахнул кочергой, и меч д'Амато лязгнул о нее.
- Боритесь с этим, глупцы! - прокричала Женевьева. - Это все ненастоящее. Это заклинание Старого Мельмота.
Торговец яростно рубанул сплеча, и Клозовски едва увернулся. Он ухватил кочергу обеими руками и со всей силы обрушил на голову д'Амато, отбросив того к широкому креслу.