Так и надо этому узурпатору!
Д'Амато сполз на пол, продолжая бормотать:
- Мое, все мое. Я Монтони, настоящий Монтони Удольфо…
Клозовски привлек к себе Антонию, обняв сильной рукой вздымающиеся плечи, и поцеловал девушку, которую он сделает хозяйкой Удольфо.
- Я Монтони, - сказал он.
Он оглядел всех, ожидая, что они признают его.
- НЕТ, - прорычал знакомый голос.
Слово повисло в воздухе, раскатываясь эхом, словно раскат грома.
- НЕТ.
Жокке заговорил. В итоге оказалось, что он не немой.
- Я не могу больше молчать.
У дворецкого голос был как у быка. Клозовски уже слышал этот голос прежде, до сумерек, до бури. Жокке был главарем бандитов, ограбивших послушника Морра. Он, должно быть, всегда знал, что Клозовски - это лишь маскировка.
- Я настоящий Монтони Удольфо,- сказал Жокке.
Стоящие у дальней стены доспехи вдруг ожили, их забрала поднялись.
- А это мои верные слуги.
Это были настоящие смуглые бандиты, многие без глаза или без носа.
- Этот дом и все в нем по праву принадлежит мне.
Жокке для пущей выразительности ударил себя в грудь. Между его шеей и ключицей появилось острие пики и продолжало продвигаться кверху. Жокке взглянул на торчащую из него штуковину, и его горло разверзлось в оглушительном яростном реве.
Его подняло в воздух, легко, словно куклу, и он заскользил по древку пики вниз. Изо рта и носа у него ручьем хлынула кровь. Позади Жокке стоял закованный в броню гигант, поднявший бандита на его же собственную пику. Рядом с гигантом выступала Кристабель, в наряде невесты с побитыми молью шлейфом и вуалью. Клозовски был потрясен.
25
26
27
28
29
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
2
Д'Амато сполз на пол, продолжая бормотать:
- Мое, все мое. Я Монтони, настоящий Монтони Удольфо…
Клозовски привлек к себе Антонию, обняв сильной рукой вздымающиеся плечи, и поцеловал девушку, которую он сделает хозяйкой Удольфо.
- Я Монтони, - сказал он.
Он оглядел всех, ожидая, что они признают его.
- НЕТ, - прорычал знакомый голос.
Слово повисло в воздухе, раскатываясь эхом, словно раскат грома.
- НЕТ.
Жокке заговорил. В итоге оказалось, что он не немой.
- Я не могу больше молчать.
У дворецкого голос был как у быка. Клозовски уже слышал этот голос прежде, до сумерек, до бури. Жокке был главарем бандитов, ограбивших послушника Морра. Он, должно быть, всегда знал, что Клозовски - это лишь маскировка.
- Я настоящий Монтони Удольфо,- сказал Жокке.
Стоящие у дальней стены доспехи вдруг ожили, их забрала поднялись.
- А это мои верные слуги.
Это были настоящие смуглые бандиты, многие без глаза или без носа.
- Этот дом и все в нем по праву принадлежит мне.
Жокке для пущей выразительности ударил себя в грудь. Между его шеей и ключицей появилось острие пики и продолжало продвигаться кверху. Жокке взглянул на торчащую из него штуковину, и его горло разверзлось в оглушительном яростном реве.
Его подняло в воздух, легко, словно куклу, и он заскользил по древку пики вниз. Изо рта и носа у него ручьем хлынула кровь. Позади Жокке стоял закованный в броню гигант, поднявший бандита на его же собственную пику. Рядом с гигантом выступала Кристабель, в наряде невесты с побитыми молью шлейфом и вуалью. Клозовски был потрясен.
25
Она, наконец, добралась до двери, толкнула ее головой и поняла, что та не заперта. Впервые за много лет Матильда покинула свою комнату. Она поднялась с трудом, баюкая голову в ладонях. В конце коридора было окно, а за ним она видела долину.
На мгновение она опять стала собой прежней - Софией Галларди из Люччини, - и потом она уже оказалась на подоконнике. Ее голова пробила стекло и оконный переплет, и она полетела вместе с каплями дождя на склон в сотнях футов внизу. Ей казалось, что это падение никогда не кончится. Но оно кончилось.
На мгновение она опять стала собой прежней - Софией Галларди из Люччини, - и потом она уже оказалась на подоконнике. Ее голова пробила стекло и оконный переплет, и она полетела вместе с каплями дождя на склон в сотнях футов внизу. Ей казалось, что это падение никогда не кончится. Но оно кончилось.
26
Антония запуталась. Она уже не понимала - и не пыталась понять, кто есть кто.
Жокке извивался, как червяк на крючке у рыболова, а гигант застыл как изваяние. Бронированные бандиты суетились вокруг него, нанося бесполезные удары булавами и мечами.
Одно из окон разбилось, и по залу вместе с дождем и ветром разлетелось облако стеклянных осколков. Это было даже эффектнее, чем финал «Проклятого Кхорном, или Смерть лорда-демона» Жаки Билля де Трувеля.
Стол опрокинулся, являя взглядам отца Амброзио в растрепанной одежде, сплетенного в единый клубок с двумя служанками и одним визжащим поросенком.
С ним, казалось, приключилось нечто вроде приступа, несомненно имевшего причиной изрядное перенапряжение. Он пытался сбросить нечто невидимое со своей шеи. Антонии показалось, что она видит красные отпечатки невидимых пальцев на его дряблой белой шее.
Она схватила Клозовски за руку и прижалась к нему.
Женевьева, с подбородка которой стекала кровь, взяла его за другую руку. Она выглядела единственным проснувшимся существом во всем Удольфо.
- Надо нам выбираться отсюда, - сказала вампирша.
- Да, - согласилась Антония.
- Сейчас.
- Да.
Клозовски не сопротивлялся.
Гигант медленно метнул пику, точно копье. Со все еще нанизанным на нее Жокке пика пролетела через весь коридор и вонзилась в стену примерно в пятнадцати футах над полом. Она согнулась, но слуга-разбойник был пришпилен накрепко, по его спине струилась кровь.
Антония вспомнила про д'Амато. Она оставила Клозовски и Женевьеву и склонилась над своим былым покровителем.
Двойные двери распахнулись, и в зал ворвался Пинтальди, держа в каждой руке по пылающему факелу и крича:
- Огонь, огонь!
- Исидро, - позвала Антония. - Исидро, очнись.
- Это все мое, слышишь? Я Монтони! Монтони!
- Исидро?
Д'Амато оттолкнул ее, и она налетела на Фламинею.
- Шлюха, - бросила та, оцарапав ее.
Гигант теперь двигался проворно, сворачивая бандитам шеи одному за другим и швыряя их в кучу. Кристабель в экстазе исступленно играла на клавесине, ee шлейф развевался по ветру.
- Пошли, девочка, - позвала Женевьева, таща за собой Клозовски с бессмысленным, ничего не выражающим взглядом.
Антония позволила увести себя из зала.
- Мое, мое…
- Огонь, огонь!
Жокке извивался, как червяк на крючке у рыболова, а гигант застыл как изваяние. Бронированные бандиты суетились вокруг него, нанося бесполезные удары булавами и мечами.
Одно из окон разбилось, и по залу вместе с дождем и ветром разлетелось облако стеклянных осколков. Это было даже эффектнее, чем финал «Проклятого Кхорном, или Смерть лорда-демона» Жаки Билля де Трувеля.
Стол опрокинулся, являя взглядам отца Амброзио в растрепанной одежде, сплетенного в единый клубок с двумя служанками и одним визжащим поросенком.
С ним, казалось, приключилось нечто вроде приступа, несомненно имевшего причиной изрядное перенапряжение. Он пытался сбросить нечто невидимое со своей шеи. Антонии показалось, что она видит красные отпечатки невидимых пальцев на его дряблой белой шее.
Она схватила Клозовски за руку и прижалась к нему.
Женевьева, с подбородка которой стекала кровь, взяла его за другую руку. Она выглядела единственным проснувшимся существом во всем Удольфо.
- Надо нам выбираться отсюда, - сказала вампирша.
- Да, - согласилась Антония.
- Сейчас.
- Да.
Клозовски не сопротивлялся.
Гигант медленно метнул пику, точно копье. Со все еще нанизанным на нее Жокке пика пролетела через весь коридор и вонзилась в стену примерно в пятнадцати футах над полом. Она согнулась, но слуга-разбойник был пришпилен накрепко, по его спине струилась кровь.
Антония вспомнила про д'Амато. Она оставила Клозовски и Женевьеву и склонилась над своим былым покровителем.
Двойные двери распахнулись, и в зал ворвался Пинтальди, держа в каждой руке по пылающему факелу и крича:
- Огонь, огонь!
- Исидро, - позвала Антония. - Исидро, очнись.
- Это все мое, слышишь? Я Монтони! Монтони!
- Исидро?
Д'Амато оттолкнул ее, и она налетела на Фламинею.
- Шлюха, - бросила та, оцарапав ее.
Гигант теперь двигался проворно, сворачивая бандитам шеи одному за другим и швыряя их в кучу. Кристабель в экстазе исступленно играла на клавесине, ee шлейф развевался по ветру.
- Пошли, девочка, - позвала Женевьева, таща за собой Клозовски с бессмысленным, ничего не выражающим взглядом.
Антония позволила увести себя из зала.
- Мое, мое…
- Огонь, огонь!
27
Кристабель не помнила, кем была на самом деле. Это было не важно. С того момента, как она попала в Удольфо, она дома.
Ее новый возлюбленный убил Жокке. Теперь он уничтожит остальных ее врагов. С последним из бандитской команды дворецкого покончено, они мертвы внутри искореженных доспехов.
Кристабель захлопнула крышку клавесина и простерла руки, ощущая на теле холодную ласку ветра.
Из подвала в зал полз Равальоли. Она кивнула, и гигант наступил ее отцу на спину.
Танья, служанка-ящерица, стрельнула длинным раздвоенным язычком и поймала муху.
- Милосердная Шаллия, - выдохнула Фламинея, когда удавка захлестнулась вокруг ее шеи.
Кристабель затянула ее потуже.
- Огонь, огонь…
Пинтальди подбросил факел в воздух, и тот распался на пылающие обломки.
Пламя коснулось шлейфа Кристабель, и в одно мгновение огонь охватил ее всю, перекинувшись на Фламинею.
- Шлюха, - прохрипела ее мать и плюнула в нее.
Кристабель продолжала затягивать удавку, даже когда вокруг них уже бушевало пламя. Пинтальди оказался прав. Огонь был холодным, и он резал. Пинтальди и сам был охвачен им, раскидывая его языки везде, обнимая каждого.
Они все были здесь. Шедони, Равальоли, Ватек, Амброзио, доктор Вольдемар, Фламинея, Жокке, Пинтальди, Монтони, служанки. Пламя охватило огромный зал. Еще одно крыло будет уничтожено, прежде чем пожар потушит буря. Гигант неподвижно стоял посреди огня. С ним были и другие. Фламинео, Призрачный Охотник. Голубое Лицо Удольфо. Дворецкий-Душитель. Стенающая Аббатиса. Призрачная Невеста. Кровавый Барон. И многие, многие другие.
Кристабель почувствовала, как плавится ее лицо…
…и знала, что это не навсегда.
Ее новый возлюбленный убил Жокке. Теперь он уничтожит остальных ее врагов. С последним из бандитской команды дворецкого покончено, они мертвы внутри искореженных доспехов.
Кристабель захлопнула крышку клавесина и простерла руки, ощущая на теле холодную ласку ветра.
Из подвала в зал полз Равальоли. Она кивнула, и гигант наступил ее отцу на спину.
Танья, служанка-ящерица, стрельнула длинным раздвоенным язычком и поймала муху.
- Милосердная Шаллия, - выдохнула Фламинея, когда удавка захлестнулась вокруг ее шеи.
Кристабель затянула ее потуже.
- Огонь, огонь…
Пинтальди подбросил факел в воздух, и тот распался на пылающие обломки.
Пламя коснулось шлейфа Кристабель, и в одно мгновение огонь охватил ее всю, перекинувшись на Фламинею.
- Шлюха, - прохрипела ее мать и плюнула в нее.
Кристабель продолжала затягивать удавку, даже когда вокруг них уже бушевало пламя. Пинтальди оказался прав. Огонь был холодным, и он резал. Пинтальди и сам был охвачен им, раскидывая его языки везде, обнимая каждого.
Они все были здесь. Шедони, Равальоли, Ватек, Амброзио, доктор Вольдемар, Фламинея, Жокке, Пинтальди, Монтони, служанки. Пламя охватило огромный зал. Еще одно крыло будет уничтожено, прежде чем пожар потушит буря. Гигант неподвижно стоял посреди огня. С ним были и другие. Фламинео, Призрачный Охотник. Голубое Лицо Удольфо. Дворецкий-Душитель. Стенающая Аббатиса. Призрачная Невеста. Кровавый Барон. И многие, многие другие.
Кристабель почувствовала, как плавится ее лицо…
…и знала, что это не навсегда.
28
Дождь стихал, и уже почти рассвело. Клозовски лежал на земле, пока Женевьева и Антония смотрели, как горит Дом Удольфо.
- Это навсегда?
- Нет, - ответила Женевьева. - Он воссоздаст сам себя. Это странное заклинание. Какое-то изобретение Старого Мельмота.
- Кто-нибудь из них был изначально членом семьи?
- Не знаю. Думаю, может, Шедони. А доктор Вальдемар - действительно врач.
Клозовски сел, и женщины обернулись к нему.
- М-Монтони? - спросила Антония.
Он помотал головой.
- Он думал, что он революционер, - объяснила Антония вампирше.
- Я и есть революционер, - запротестовал он.
- Это пройдет.
- Но это правда.
Еще одна башня обратилась в руины, на миг под первыми лучами солнца блеснуло золото, потом его заволокло столбом черного дыма. Пока одна часть дома гибла, другая росла подобно чудовищному растению, громоздились стены, в окнах появлялись стекла, со скрипом перекидывались стропила. Дом Удольфо был непобедим.
- Нам нельзя здесь оставаться, - сказала Женевьева. - Нужно обойти поместье, держась от него как можно дальше. Заклинание действует постоянно и на большом расстоянии. Потом, возможно, мы сможем добраться до Бретонии.
- А они так и будут продолжать? - поинтересовался Клозовски.
Женевьева взглянула на него.
- Думаю, да, Александр. Пока Старый Мельмот, наконец, не умрет. Может, тогда они все проснутся.
- Глупцы.
- Мы все верим в волшебные сказки, - заметила вампирша.
- Это навсегда?
- Нет, - ответила Женевьева. - Он воссоздаст сам себя. Это странное заклинание. Какое-то изобретение Старого Мельмота.
- Кто-нибудь из них был изначально членом семьи?
- Не знаю. Думаю, может, Шедони. А доктор Вальдемар - действительно врач.
Клозовски сел, и женщины обернулись к нему.
- М-Монтони? - спросила Антония.
Он помотал головой.
- Он думал, что он революционер, - объяснила Антония вампирше.
- Я и есть революционер, - запротестовал он.
- Это пройдет.
- Но это правда.
Еще одна башня обратилась в руины, на миг под первыми лучами солнца блеснуло золото, потом его заволокло столбом черного дыма. Пока одна часть дома гибла, другая росла подобно чудовищному растению, громоздились стены, в окнах появлялись стекла, со скрипом перекидывались стропила. Дом Удольфо был непобедим.
- Нам нельзя здесь оставаться, - сказала Женевьева. - Нужно обойти поместье, держась от него как можно дальше. Заклинание действует постоянно и на большом расстоянии. Потом, возможно, мы сможем добраться до Бретонии.
- А они так и будут продолжать? - поинтересовался Клозовски.
Женевьева взглянула на него.
- Думаю, да, Александр. Пока Старый Мельмот, наконец, не умрет. Может, тогда они все проснутся.
- Глупцы.
- Мы все верим в волшебные сказки, - заметила вампирша.
29
Старый Мельмот, один в своей комнате, наслаждался кульминацией сегодняшнего сюжета. Огонь, он всегда радует, всегда очищает.
Гигант в доспехах был хорош. Он оказался прекрасным дополнением. Одна сбежала. Но добавился один новый. Честный обмен. Количество актеров то же, что и до наступления ночи. Разбившаяся Матильда снова в своей комнате, измененная еще больше прежнего.
Дождь за окном теперь лишь чуть моросил, на небе появились первые рассветные кляксы.
Кристабель вопила, сгорая, ее подвенечное платье съеживалось и таяло, прикипая к коже. А Танья ядовито шипела в лицо Амброзио, мстя ему за все ухаживания.
Шедони так и испекся на блюде, на котором лежал. Пожалуй, его можно будет съесть холодным на завтрак. Человечине не впервой появляться на столе Удольфо.
Он расслабился и ждал, когда придет сон.
Интересно будет посмотреть, что сталось с куском карты, доставшимся Монтони. Проклятие Черного Лебедя за долгие годы остудило пыл многих охотников за сокровищами. Возможно, Фламинео мог бы почаще исчезать с портрета вместе со своими охотничьими собаками и искать новые опасные приключения.
Впервые он произнес свое заклинание в библиотеке, посулив часть своей души темным силам, при условии, что ему никогда больше не будет скучно. Его прежняя жизнь не была ни трагичной, ни комичной, но попросту скучной. Теперь он стал частью обожаемых мелодрам, и его постоянно развлекают пляски придуманных им марионеток. Он начал было дремать, но был разбужен каким-то еле слышным звуком. Его дверь отворялась.
- Ватек? - прокаркал он. - Вольдемар?
Шаги двух пар ног, легких и старающихся быть неслышными. Его посетители не ответили ему.
Он почувствовал, как подергивается постельное белье, по которому они карабкались на кровать, сражаясь с занавесями. Они были легкие, но он знал, что их ногти и зубы остры, и они искусно умеют пользоваться ими. Он услышал, как они хихикают между собой, и ощутил их первые прикосновения. Занавеси вокруг его кровати оборвались и полетели на пол.
- Мельмот? - с любовью спросил он. - Флора?
Это был финальный занавес.
Гигант в доспехах был хорош. Он оказался прекрасным дополнением. Одна сбежала. Но добавился один новый. Честный обмен. Количество актеров то же, что и до наступления ночи. Разбившаяся Матильда снова в своей комнате, измененная еще больше прежнего.
Дождь за окном теперь лишь чуть моросил, на небе появились первые рассветные кляксы.
Кристабель вопила, сгорая, ее подвенечное платье съеживалось и таяло, прикипая к коже. А Танья ядовито шипела в лицо Амброзио, мстя ему за все ухаживания.
Шедони так и испекся на блюде, на котором лежал. Пожалуй, его можно будет съесть холодным на завтрак. Человечине не впервой появляться на столе Удольфо.
Он расслабился и ждал, когда придет сон.
Интересно будет посмотреть, что сталось с куском карты, доставшимся Монтони. Проклятие Черного Лебедя за долгие годы остудило пыл многих охотников за сокровищами. Возможно, Фламинео мог бы почаще исчезать с портрета вместе со своими охотничьими собаками и искать новые опасные приключения.
Впервые он произнес свое заклинание в библиотеке, посулив часть своей души темным силам, при условии, что ему никогда больше не будет скучно. Его прежняя жизнь не была ни трагичной, ни комичной, но попросту скучной. Теперь он стал частью обожаемых мелодрам, и его постоянно развлекают пляски придуманных им марионеток. Он начал было дремать, но был разбужен каким-то еле слышным звуком. Его дверь отворялась.
- Ватек? - прокаркал он. - Вольдемар?
Шаги двух пар ног, легких и старающихся быть неслышными. Его посетители не ответили ему.
Он почувствовал, как подергивается постельное белье, по которому они карабкались на кровать, сражаясь с занавесями. Они были легкие, но он знал, что их ногти и зубы остры, и они искусно умеют пользоваться ими. Он услышал, как они хихикают между собой, и ощутил их первые прикосновения. Занавеси вокруг его кровати оборвались и полетели на пол.
- Мельмот? - с любовью спросил он. - Флора?
Это был финальный занавес.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
РОГ ЕДИНОРОГА
1
Высокие прямые деревья стояли вокруг, словно черные прутья клетки. Если бы Доремус посмотрел вверх, то едва разглядел бы сине-белые краски неба сквозь густой полог Драквальдского леса.
Даже в полдень по этим тропинкам следовало бы ходить с фонарем. Следовало, конечно, путникам. Охотник должен пожертвовать безопасностью, чтобы свет фонаря не вспугнул добычу.
Граф Рудигер, его отец, спокойно положил руку ему на плечо, привлекая его внимание. То, что он чуть сильнее обычного сжал пальцы, выдавало его волнение. Он кивнул в сторону северо-запада.
Стараясь поворачиваться не слишком поспешно, Доремус взглянул в ту сторону и увидел последние следы того, что заметил отец.
Вспышки отраженного света. Словно короткие серебряные кинжалы, царапающие кору.
Отец легонько хлопнул пальцем по его плечу два раза. Два животных.
Вспышки света исчезли, но существа были еще тут. Ветерок тянул с севера, и их ноздри не почуяли запах охотников.
Отец беззвучно извлек из колчана длинную стрелу и наложил на тетиву боевого лука. Оружие превосходило размерами рост высокого мужчины. Доремус смотрел, как Рудигер натягивает тетиву и от напряжения все явственнее выступают жилы на его шее и руках. Граф зажал стрелу в кулаке, и ее острый трехгранный наконечник уперся в костяшки его пальцев.
Как-то на спор граф Рудигер фон Унхеймлих простоял целый день, удерживая тетиву взведенной, и на закате выпустил стрелу точно в яблочко. Друзья, с которыми он спорил, едва смогли продержаться со своими луками около часа каждый и проиграли в том пари свое оружие. Трофеи висели теперь в охотничьем домике, изящные и дорогие вещицы, произведения искусства, богато инкрустированные и отлично гнутые. Рудигер не стал бы пользоваться такими безделушками: он доверял простому куску дерева, самолично вырезанному им из ствола молодого деревца, и мастеру, который понимал, что лук - это инструмент для убийцы, а не украшение для джентльменов.
Граф, пригнувшись, осторожно крался к добыче, нацелив стрелу в землю. Уже видны были следы зверей, малозаметные отпечатки копыт на покрытой мхом каменистой лесной почве. Даже в разгар дня тут чувствовалась прохлада. Стоило копнуть чуть глубже прикрытую палой листвой гальку, и там обнаруживалась земля, твёрдая, как железо, промерзшая насквозь. Скоро настанет зима и положит конец забавам графа Рудигера.
Стараясь успокоить дыхание, Доремус тоже вытянул стрелу, вложил в мягкий лук и взвел тетиву примерно на две трети, чувствуя, как от напряжения вспыхнула боль в плече. Поговаривали, что Доремус фон Унхеймлих пошел не в отца.
Все остальные держались позади этой пары. Ото Вернике, которому было особо велено не ломиться с шумом, подобно кабану, и не мешать охотникам, двигался осторожно, сложив пухлые руки на животе, тщательно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не хрустнула предательски ветка и не попался скользкий камушек.
Старый граф Магнус Шеллеруп, последний из тех, кого прежний император Люйтпольд называл своими Непобедимыми, так и сиял, ухмыляясь тонкогубым ртом. Шрамы, свивающиеся в клубок на одной щеке, побагровели и налились горячей кровью, бросившейся ему в голову в пылу погони. Единственной уступкой была многослойная меховая одежда, делавшая его похожим на горбуна. Хоть Магнус и жаловался на свои старые кости, но оставался в силах во время марш-бросков держаться наравне с мужчинами моложе него на сорок лет. Бальфус, их проводник с густой бородой, и его стройная ночная подружка держались в арьергарде, чтобы пообжиматься по дороге. Девчонка прилипла к своему мужчине, как пиявка. Доремусу, когда он думал о ней, приходилось подавлять дрожь отвращения.
Он наблюдал за отцом. Тот жил именно ради тех коротких мгновений, когда подкрадывался к добыче на расстояние удара кинжалом и уравнивались их с жертвой шансы. Граф Магнус так же был одержим жаждой честного убийства, он держался позади только из уважения к Рудигеру. Доремусу втолковывали это с колыбели, пичкали историями о добытых и упущенных трофеях, однако все это по-настоящему ничего не значило для него.
Мышцы его руки подрагивали, и он чувствовал, что тетива режет ему пальцы, словно лезвие бритвы.
- Без крови никакого толку не будет, - говорил отец. - Надо, чтобы в мякоти пальцев образовалась бороздка, вроде того желобка, что ты вырезаешь на луке. Твое оружие - это часть тебя, так же как в свое время ты становишься частью его.
Чтобы победить боль, Доремус решил сделать ее еще сильнее. Он еще дальше оттянул тетиву, так что наконечник стрелы коснулся сложенных колечком большого и указательного пальцев, царапая кожу на ладони. Сухожилия в плече и локте горели огнем, и он изо всех сил стиснул зубы.
Доремус надеялся, что отец доволен им. Граф Рудигер не оглядывался, зная, что сын не осмелится подвести его.
Рудигер обошел дерево и замер, выпрямившись. Доремус приблизился и встал у него за плечом.
Они увидели добычу.
Последние пятьдесят лет здесь проседала земля, увлекая за собой деревья. Они попадали, поломанные, но пока еще живые, растопырив ветки во все стороны. Впадина заполнилась чистой дождевой водой. В этой части леса было полно таких провалов, там, где обрушились старые гномьи туннели. Земля представляла здесь не меньшую опасность, чем любая дикая тварь. Тихое озерцо затянуло ледком, тонким, как пергамент, испещренным красно-коричневыми листьями.
На другой стороне пруда, там, где лед был разбит стояли звери, опустив морды в воду, окунув в нее рога.
За спиной кто-то громко вздохнул при виде этого зрелища. Подружка Бальфуса. Черт бы побрал эту девчонку.
Единороги, как один, вскинули головы, насторожились, наставив рога на охотников.
Все застыли. Доремус мог бы вспомнить каждую подробность этого мгновения. Рога единорогов, сверкающие от воды, сияющие, словно свежеотполированный металл. Пар, поднимающийся от боков животных. Затуманенные, светящиеся умом янтарные глаза. Тени перекрученных сучьев сваленных деревьев.
Единороги были самцами, маленькими и стройными, как чистокровные жеребята, белыми, с характерным для их племени черным крапом на матовой шерсти бороды и подбрюшья.
Стрела графа Рудигера отправилась в полет еще до того, как девчонка успела закончить шумный вздох. И она вонзилась животному в глаз прежде, чем Доремус смог прицелиться. Единорог Рудигера заржал и бешено забился, а наконечник стрелы уже торчал у него из затылка.
Смерть наступила быстро, из глаз и ноздрей животного хлынула кровь.
Единорог Доремуса развернулся и бросился прочь прежде, чем он успел выпустить стрелу, и ему пришлось поднять левую руку выше, чтобы исправить прицел.
Стрела, дернувшись, ушла из его ладони, и он почувствовал, как руку обожгла боль.
- Хороший выстрел, Дорри, - выпалил Ото, хлопнув его по разламывающемуся от боли плечу.
Доремус передернулся и попытался не показывать виду.
Единорог уже почти скрылся, когда стрела настигла его. Она скользнула по его боку, оставляя на белой шкуре красную полосу, и вонзилась глубоко под ребра.
Наверно, она должна угодить в сердце.
Единорог Доремуса зашатался и упал, но поднялся снова. Из раны капала кровь.
Животное взревело во всю силу легких.
- Готов, - одобрительно кивнул граф Магнус.
Доремус не мог поверить. С того мига, как он выбирал стрелу, его не покидала уверенность в собственном промахе. Обычно так и происходило. Он изумленно взглянул на отца. Тяжелые брови графа Рудигера были нахмурены, лицо мрачно.
- Но не вчистую, - бросил он.
Единорог Доремуса, пошатываясь, исчезал за деревьями.
- Далеко ему не уйти, - сказал Бальфус. - Мы его выследим.
Все смотрели на Рудигера, ожидая его решения.
Он энергично шагнул на край провала, аккуратно ступая среди присыпанных листьями стеблей ползучих растений. Лук уже снова висел у него за спиной, теперь он достал свой охотничий нож гномьей работы. Состояние фон Унхеймлихов считалось одним из крупнейших в Империи, но, не считая лука, этот нож граф называл своим главным сокровищем.
Они все двинулись следом за мастером охоты, обходя по краю неподвижный пруд, к упавшему животному.
- Жаль, что это жеребец, - сказал граф Магнус. - А то был бы отличный трофей.
Отец проворчал что-то, и Доремус вспомнил охотничью заповедь, которую его в детстве заставили затвердить наизусть. Рог единорога, который его прапрадед притащил в жилище фон Унхеймлихов, принадлежал самке. Трофеями считались только самки единорогов.
Единорог Рудигера уже начал разлагаться, на его шкуре появились коричневые мокрые пятна, будто гниль на побитом яблоке. Самцы единорога, когда их убьют, долго не хранятся.
- Вы скоро сможете забрать свою стрелу обратно, Рудигер, - заметил граф Магнус. - Вот это да!
Рудигер стоял на коленях возле своей жертвы, тыча ее ножом. Животное было на самом деле мертво. У них на глазах гниль распространялась, смердящая шкура опадала на лишенный плоти, рассыпающийся скелет. Уцелевший глаз ссохся и провалился в глазницу. В останках закопошились черви, словно тело пролежало уже много дней.
- Поразительно, - заметил Ото, кривясь от вони.
- Так уж эти твари устроены, - объяснил Бальфус. - В них есть какая-то магия. Единороги живут гораздо дольше положенного им срока, а когда смерть все-таки находит их, с ней сразу приходит и тление.
Бледная девушка что-то неодобрительно пробормотала себе под нос, лицо ее ничего не выражало. Вряд ли ей было приятно увидеть такое, знать, что ее со временем ждет та же участь.
Рудигер спрятал нож и набрал в пригоршню холодеющей крови единорога. Он поднес ее к лицу Доремуса.
- Пей, - велел он.
Доремусу хотелось отказаться, но он знал, что не может.
- Ты должен взять что-нибудь от добычи. Любое убийство делает тебя сильнее.
Доремус взглянул на улыбающегося графа Магнуса. Несмотря на то, что дикая кошка когда-то превратила его лицо в ярко-красное месиво, он выглядел добродушным человеком, зачастую более снисходительным к предполагаемым слабостям и промахам Доремуса, чем собственный отец.
- Ну же, мой мальчик, - сказал Магнус. - Это добавит прочности твоим костям, огня твоему сердцу. Все распутники Миденхейма свято верят в действенность крови единорога. Ты уподобишься мужской силой этому жеребцу. И произведешь на свет множество славных сыновей.
Собравшись с духом, Доремус ткнулся лицом в ладонь отца и отхлебнул немного густой красной жидкости. Она оказалась практически безвкусной. Немножко разочарованный, он не ощутил в себе никаких изменений.
- Это сделает из тебя мужчину, - бросил Рудигер, вытирая руки.
Доремус оглянулся, проверяя, не стали ли зорче его глаза. Проводник сказал, что в этих животных есть магия. И в их крови, наверно, тоже.
- Надо идти за подранком, - напомнил Бальфус. - Нельзя позволить ему встретиться с самкой.
Рудигер промолчал.
Доремуса вдруг затошнило. Его желудок сжался, но он подавил позыв.
На миг он увидел спутников как бы в масках, отражающих их истинную сущность. Ото стал мордастой свиньей, у Бальфуса вырос мокрый собачий нос, лицо девушки превратилось в хорошенький блестящий череп, у Магнуса снова было гладкое красивое юное лицо, как когда-то.
Он обернулся взглянуть на отца, но миг прошел, и лицо графа выглядело так же, как всегда, жестким и невыразительным. Наверно, в крови все-таки была магия.
От единорога теперь остался лишь сочащийся жидкостью мешок с костями, распластанный среди опавших листьев. Ото тронул останки сапогом, и шкура расползлась, выпуская наружу вонючий газ и желтую влагу.
- Брр, - преувеличенно сморщился Ото. - Смердит, как от гномьих порток.
Рудигер вытащил стрелу из головы единорога, проломив истончившийся череп. Он некоторое время рассматривал ее, потом сломал надвое и бросил обломки в месиво, оставшееся от трупа.
- А рог? - спросил Ото, хватаясь за него. - Разве у единорога не серебряный рог?
Рог рассыпался у него в пальцах, среди белого порошка проблескивали крупицы серебра.
- Его там чуть-чуть, магистр Вернике, - объяснил Магнус. - Оно исчезает вместе с магией. Так мало, что даже говорить не о чем.
Доремус заметил, что девушка держится подальше от останков. Такие, как она, не любят благословенного серебра. У нее красивое лицо и фигура, но он не мог забыть череп, который увидел.
Бальфусу не терпелось продолжить.
- Если раненый жеребец доберется до своих, самка узнает, что мы сделали. Она оповестит весь род. Это может стать опасным для нас.
Графа это не интересовало. После убийства он всегда бывал рассеян, за торжеством следовала раздражительность. Доремус понимал, что точно так же у отца бывает и с женщинами. Как бы чудесно все ни шло, все равно оно никогда не соответствовало его ожиданиям. Рудигер исполнительно собирал трофеи, но Доремус думал, не были ли они для отца лишь напоминанием о разочарованиях. Охотничий домик ломился от чудесных рогов, голов, шкур и крыльев, но, судя по тому, как относился к ним отец, они значили для него не больше, чем горстка пыли.
Именно сам момент убийства был для графа всем, миг, когда он властвовал над жизнью и смертью. В этом он находил удовлетворение.
- Ты подстрелил зверя, Дорри,- распинался Ото. - Чертовски отличная работа. За это стоит пропустить кружку-другую эля, дружище. Отныне и впредь ты заслужил место за столом Лиги Карла-Франца. Мы еще поднимем за тебя немало тостов до конца семестра.
- Бальфус, - опасно ровным тоном произнес Рудигер.
Лесной проводник почтительно повернулся к хозяину. Его барышня, чуть дрожа, стояла позади него.
- В дальнейшем пусть твоя потаскуха-вампирша ведет себя тихо или остается дома. Ты понял?
- Да, ваше превосходительство, - отозвался Бальфус.
- А теперь, - сказал граф, - день кончается. Охота была удачной. Мы возвращаемся домой.
- Да, ваше превосходительство.
Даже в полдень по этим тропинкам следовало бы ходить с фонарем. Следовало, конечно, путникам. Охотник должен пожертвовать безопасностью, чтобы свет фонаря не вспугнул добычу.
Граф Рудигер, его отец, спокойно положил руку ему на плечо, привлекая его внимание. То, что он чуть сильнее обычного сжал пальцы, выдавало его волнение. Он кивнул в сторону северо-запада.
Стараясь поворачиваться не слишком поспешно, Доремус взглянул в ту сторону и увидел последние следы того, что заметил отец.
Вспышки отраженного света. Словно короткие серебряные кинжалы, царапающие кору.
Отец легонько хлопнул пальцем по его плечу два раза. Два животных.
Вспышки света исчезли, но существа были еще тут. Ветерок тянул с севера, и их ноздри не почуяли запах охотников.
Отец беззвучно извлек из колчана длинную стрелу и наложил на тетиву боевого лука. Оружие превосходило размерами рост высокого мужчины. Доремус смотрел, как Рудигер натягивает тетиву и от напряжения все явственнее выступают жилы на его шее и руках. Граф зажал стрелу в кулаке, и ее острый трехгранный наконечник уперся в костяшки его пальцев.
Как-то на спор граф Рудигер фон Унхеймлих простоял целый день, удерживая тетиву взведенной, и на закате выпустил стрелу точно в яблочко. Друзья, с которыми он спорил, едва смогли продержаться со своими луками около часа каждый и проиграли в том пари свое оружие. Трофеи висели теперь в охотничьем домике, изящные и дорогие вещицы, произведения искусства, богато инкрустированные и отлично гнутые. Рудигер не стал бы пользоваться такими безделушками: он доверял простому куску дерева, самолично вырезанному им из ствола молодого деревца, и мастеру, который понимал, что лук - это инструмент для убийцы, а не украшение для джентльменов.
Граф, пригнувшись, осторожно крался к добыче, нацелив стрелу в землю. Уже видны были следы зверей, малозаметные отпечатки копыт на покрытой мхом каменистой лесной почве. Даже в разгар дня тут чувствовалась прохлада. Стоило копнуть чуть глубже прикрытую палой листвой гальку, и там обнаруживалась земля, твёрдая, как железо, промерзшая насквозь. Скоро настанет зима и положит конец забавам графа Рудигера.
Стараясь успокоить дыхание, Доремус тоже вытянул стрелу, вложил в мягкий лук и взвел тетиву примерно на две трети, чувствуя, как от напряжения вспыхнула боль в плече. Поговаривали, что Доремус фон Унхеймлих пошел не в отца.
Все остальные держались позади этой пары. Ото Вернике, которому было особо велено не ломиться с шумом, подобно кабану, и не мешать охотникам, двигался осторожно, сложив пухлые руки на животе, тщательно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не хрустнула предательски ветка и не попался скользкий камушек.
Старый граф Магнус Шеллеруп, последний из тех, кого прежний император Люйтпольд называл своими Непобедимыми, так и сиял, ухмыляясь тонкогубым ртом. Шрамы, свивающиеся в клубок на одной щеке, побагровели и налились горячей кровью, бросившейся ему в голову в пылу погони. Единственной уступкой была многослойная меховая одежда, делавшая его похожим на горбуна. Хоть Магнус и жаловался на свои старые кости, но оставался в силах во время марш-бросков держаться наравне с мужчинами моложе него на сорок лет. Бальфус, их проводник с густой бородой, и его стройная ночная подружка держались в арьергарде, чтобы пообжиматься по дороге. Девчонка прилипла к своему мужчине, как пиявка. Доремусу, когда он думал о ней, приходилось подавлять дрожь отвращения.
Он наблюдал за отцом. Тот жил именно ради тех коротких мгновений, когда подкрадывался к добыче на расстояние удара кинжалом и уравнивались их с жертвой шансы. Граф Магнус так же был одержим жаждой честного убийства, он держался позади только из уважения к Рудигеру. Доремусу втолковывали это с колыбели, пичкали историями о добытых и упущенных трофеях, однако все это по-настоящему ничего не значило для него.
Мышцы его руки подрагивали, и он чувствовал, что тетива режет ему пальцы, словно лезвие бритвы.
- Без крови никакого толку не будет, - говорил отец. - Надо, чтобы в мякоти пальцев образовалась бороздка, вроде того желобка, что ты вырезаешь на луке. Твое оружие - это часть тебя, так же как в свое время ты становишься частью его.
Чтобы победить боль, Доремус решил сделать ее еще сильнее. Он еще дальше оттянул тетиву, так что наконечник стрелы коснулся сложенных колечком большого и указательного пальцев, царапая кожу на ладони. Сухожилия в плече и локте горели огнем, и он изо всех сил стиснул зубы.
Доремус надеялся, что отец доволен им. Граф Рудигер не оглядывался, зная, что сын не осмелится подвести его.
Рудигер обошел дерево и замер, выпрямившись. Доремус приблизился и встал у него за плечом.
Они увидели добычу.
Последние пятьдесят лет здесь проседала земля, увлекая за собой деревья. Они попадали, поломанные, но пока еще живые, растопырив ветки во все стороны. Впадина заполнилась чистой дождевой водой. В этой части леса было полно таких провалов, там, где обрушились старые гномьи туннели. Земля представляла здесь не меньшую опасность, чем любая дикая тварь. Тихое озерцо затянуло ледком, тонким, как пергамент, испещренным красно-коричневыми листьями.
На другой стороне пруда, там, где лед был разбит стояли звери, опустив морды в воду, окунув в нее рога.
За спиной кто-то громко вздохнул при виде этого зрелища. Подружка Бальфуса. Черт бы побрал эту девчонку.
Единороги, как один, вскинули головы, насторожились, наставив рога на охотников.
Все застыли. Доремус мог бы вспомнить каждую подробность этого мгновения. Рога единорогов, сверкающие от воды, сияющие, словно свежеотполированный металл. Пар, поднимающийся от боков животных. Затуманенные, светящиеся умом янтарные глаза. Тени перекрученных сучьев сваленных деревьев.
Единороги были самцами, маленькими и стройными, как чистокровные жеребята, белыми, с характерным для их племени черным крапом на матовой шерсти бороды и подбрюшья.
Стрела графа Рудигера отправилась в полет еще до того, как девчонка успела закончить шумный вздох. И она вонзилась животному в глаз прежде, чем Доремус смог прицелиться. Единорог Рудигера заржал и бешено забился, а наконечник стрелы уже торчал у него из затылка.
Смерть наступила быстро, из глаз и ноздрей животного хлынула кровь.
Единорог Доремуса развернулся и бросился прочь прежде, чем он успел выпустить стрелу, и ему пришлось поднять левую руку выше, чтобы исправить прицел.
Стрела, дернувшись, ушла из его ладони, и он почувствовал, как руку обожгла боль.
- Хороший выстрел, Дорри, - выпалил Ото, хлопнув его по разламывающемуся от боли плечу.
Доремус передернулся и попытался не показывать виду.
Единорог уже почти скрылся, когда стрела настигла его. Она скользнула по его боку, оставляя на белой шкуре красную полосу, и вонзилась глубоко под ребра.
Наверно, она должна угодить в сердце.
Единорог Доремуса зашатался и упал, но поднялся снова. Из раны капала кровь.
Животное взревело во всю силу легких.
- Готов, - одобрительно кивнул граф Магнус.
Доремус не мог поверить. С того мига, как он выбирал стрелу, его не покидала уверенность в собственном промахе. Обычно так и происходило. Он изумленно взглянул на отца. Тяжелые брови графа Рудигера были нахмурены, лицо мрачно.
- Но не вчистую, - бросил он.
Единорог Доремуса, пошатываясь, исчезал за деревьями.
- Далеко ему не уйти, - сказал Бальфус. - Мы его выследим.
Все смотрели на Рудигера, ожидая его решения.
Он энергично шагнул на край провала, аккуратно ступая среди присыпанных листьями стеблей ползучих растений. Лук уже снова висел у него за спиной, теперь он достал свой охотничий нож гномьей работы. Состояние фон Унхеймлихов считалось одним из крупнейших в Империи, но, не считая лука, этот нож граф называл своим главным сокровищем.
Они все двинулись следом за мастером охоты, обходя по краю неподвижный пруд, к упавшему животному.
- Жаль, что это жеребец, - сказал граф Магнус. - А то был бы отличный трофей.
Отец проворчал что-то, и Доремус вспомнил охотничью заповедь, которую его в детстве заставили затвердить наизусть. Рог единорога, который его прапрадед притащил в жилище фон Унхеймлихов, принадлежал самке. Трофеями считались только самки единорогов.
Единорог Рудигера уже начал разлагаться, на его шкуре появились коричневые мокрые пятна, будто гниль на побитом яблоке. Самцы единорога, когда их убьют, долго не хранятся.
- Вы скоро сможете забрать свою стрелу обратно, Рудигер, - заметил граф Магнус. - Вот это да!
Рудигер стоял на коленях возле своей жертвы, тыча ее ножом. Животное было на самом деле мертво. У них на глазах гниль распространялась, смердящая шкура опадала на лишенный плоти, рассыпающийся скелет. Уцелевший глаз ссохся и провалился в глазницу. В останках закопошились черви, словно тело пролежало уже много дней.
- Поразительно, - заметил Ото, кривясь от вони.
- Так уж эти твари устроены, - объяснил Бальфус. - В них есть какая-то магия. Единороги живут гораздо дольше положенного им срока, а когда смерть все-таки находит их, с ней сразу приходит и тление.
Бледная девушка что-то неодобрительно пробормотала себе под нос, лицо ее ничего не выражало. Вряд ли ей было приятно увидеть такое, знать, что ее со временем ждет та же участь.
Рудигер спрятал нож и набрал в пригоршню холодеющей крови единорога. Он поднес ее к лицу Доремуса.
- Пей, - велел он.
Доремусу хотелось отказаться, но он знал, что не может.
- Ты должен взять что-нибудь от добычи. Любое убийство делает тебя сильнее.
Доремус взглянул на улыбающегося графа Магнуса. Несмотря на то, что дикая кошка когда-то превратила его лицо в ярко-красное месиво, он выглядел добродушным человеком, зачастую более снисходительным к предполагаемым слабостям и промахам Доремуса, чем собственный отец.
- Ну же, мой мальчик, - сказал Магнус. - Это добавит прочности твоим костям, огня твоему сердцу. Все распутники Миденхейма свято верят в действенность крови единорога. Ты уподобишься мужской силой этому жеребцу. И произведешь на свет множество славных сыновей.
Собравшись с духом, Доремус ткнулся лицом в ладонь отца и отхлебнул немного густой красной жидкости. Она оказалась практически безвкусной. Немножко разочарованный, он не ощутил в себе никаких изменений.
- Это сделает из тебя мужчину, - бросил Рудигер, вытирая руки.
Доремус оглянулся, проверяя, не стали ли зорче его глаза. Проводник сказал, что в этих животных есть магия. И в их крови, наверно, тоже.
- Надо идти за подранком, - напомнил Бальфус. - Нельзя позволить ему встретиться с самкой.
Рудигер промолчал.
Доремуса вдруг затошнило. Его желудок сжался, но он подавил позыв.
На миг он увидел спутников как бы в масках, отражающих их истинную сущность. Ото стал мордастой свиньей, у Бальфуса вырос мокрый собачий нос, лицо девушки превратилось в хорошенький блестящий череп, у Магнуса снова было гладкое красивое юное лицо, как когда-то.
Он обернулся взглянуть на отца, но миг прошел, и лицо графа выглядело так же, как всегда, жестким и невыразительным. Наверно, в крови все-таки была магия.
От единорога теперь остался лишь сочащийся жидкостью мешок с костями, распластанный среди опавших листьев. Ото тронул останки сапогом, и шкура расползлась, выпуская наружу вонючий газ и желтую влагу.
- Брр, - преувеличенно сморщился Ото. - Смердит, как от гномьих порток.
Рудигер вытащил стрелу из головы единорога, проломив истончившийся череп. Он некоторое время рассматривал ее, потом сломал надвое и бросил обломки в месиво, оставшееся от трупа.
- А рог? - спросил Ото, хватаясь за него. - Разве у единорога не серебряный рог?
Рог рассыпался у него в пальцах, среди белого порошка проблескивали крупицы серебра.
- Его там чуть-чуть, магистр Вернике, - объяснил Магнус. - Оно исчезает вместе с магией. Так мало, что даже говорить не о чем.
Доремус заметил, что девушка держится подальше от останков. Такие, как она, не любят благословенного серебра. У нее красивое лицо и фигура, но он не мог забыть череп, который увидел.
Бальфусу не терпелось продолжить.
- Если раненый жеребец доберется до своих, самка узнает, что мы сделали. Она оповестит весь род. Это может стать опасным для нас.
Графа это не интересовало. После убийства он всегда бывал рассеян, за торжеством следовала раздражительность. Доремус понимал, что точно так же у отца бывает и с женщинами. Как бы чудесно все ни шло, все равно оно никогда не соответствовало его ожиданиям. Рудигер исполнительно собирал трофеи, но Доремус думал, не были ли они для отца лишь напоминанием о разочарованиях. Охотничий домик ломился от чудесных рогов, голов, шкур и крыльев, но, судя по тому, как относился к ним отец, они значили для него не больше, чем горстка пыли.
Именно сам момент убийства был для графа всем, миг, когда он властвовал над жизнью и смертью. В этом он находил удовлетворение.
- Ты подстрелил зверя, Дорри,- распинался Ото. - Чертовски отличная работа. За это стоит пропустить кружку-другую эля, дружище. Отныне и впредь ты заслужил место за столом Лиги Карла-Франца. Мы еще поднимем за тебя немало тостов до конца семестра.
- Бальфус, - опасно ровным тоном произнес Рудигер.
Лесной проводник почтительно повернулся к хозяину. Его барышня, чуть дрожа, стояла позади него.
- В дальнейшем пусть твоя потаскуха-вампирша ведет себя тихо или остается дома. Ты понял?
- Да, ваше превосходительство, - отозвался Бальфус.
- А теперь, - сказал граф, - день кончается. Охота была удачной. Мы возвращаемся домой.
- Да, ваше превосходительство.
2
Потаскуха-вампирша.
Женевьеву обзывали и хуже.
Но если бы она на самом деле решила не убивать графа Рудигера фон Унхеймлиха, ей было бы проще, не окажись он таким ублюдком.
После трехдневного пребывания в охотничьем домике фон Унхеймлихов Женевьева вынуждена была признать, что граф, похоже, олицетворял все пороки, неотъемлемо присущие, по утверждению принца Клозовски, аристократии.
Он обращался с сыном как с паршивой собакой, с подругой - как с тупоумной служанкой, а со слугами - как с плесенью в тронутой морозом палой листве, той самой, на отскребание которой с подошв его блестящих охотничьих сапог они тратили так много времени. Со странной короткой стрижкой, принятой у знати в этой северной части Империи, с полным набором предположительно эффектных шрамов по всему лицу и рукам - и остальному телу, наверно, тоже, - он был похож на выветренное гранитное изваяние, призванное заменить некогда живого красивого молодого человека.
И он убивал ради спорта.
В своей жизни она встречала немало людей, вполне заслуживавших быть убитыми. Теперь, по прошествии шестисот шестидесяти девяти лет, большинство из них мертвы в результате убийства, болезни или старости. Некоторые погибли от ее руки.
Но она не была наемным убийцей. Что бы там ни думал Морнан Тибальт, засевший в императорском дворце в Альтдорфе, передвигающий людей, словно шахматные фигуры, дергающий за ниточки множество своих марионеток.
Женевьеву обзывали и хуже.
Но если бы она на самом деле решила не убивать графа Рудигера фон Унхеймлиха, ей было бы проще, не окажись он таким ублюдком.
После трехдневного пребывания в охотничьем домике фон Унхеймлихов Женевьева вынуждена была признать, что граф, похоже, олицетворял все пороки, неотъемлемо присущие, по утверждению принца Клозовски, аристократии.
Он обращался с сыном как с паршивой собакой, с подругой - как с тупоумной служанкой, а со слугами - как с плесенью в тронутой морозом палой листве, той самой, на отскребание которой с подошв его блестящих охотничьих сапог они тратили так много времени. Со странной короткой стрижкой, принятой у знати в этой северной части Империи, с полным набором предположительно эффектных шрамов по всему лицу и рукам - и остальному телу, наверно, тоже, - он был похож на выветренное гранитное изваяние, призванное заменить некогда живого красивого молодого человека.
И он убивал ради спорта.
В своей жизни она встречала немало людей, вполне заслуживавших быть убитыми. Теперь, по прошествии шестисот шестидесяти девяти лет, большинство из них мертвы в результате убийства, болезни или старости. Некоторые погибли от ее руки.
Но она не была наемным убийцей. Что бы там ни думал Морнан Тибальт, засевший в императорском дворце в Альтдорфе, передвигающий людей, словно шахматные фигуры, дергающий за ниточки множество своих марионеток.