Страница:
— Успокойся, Ириша, Господь слышит и понимает всех, кто говорит с ним Но что же было потом, кода матушка твоя отдала вам сокровища?
— Он, Рысев, он убил Стиву Он застрелил его из маленького револьвера и потом отдал его мне… И корону… Корону он тоже отдал мне Нет, тогда ведь он не обманул меня — он надел на меня корону Я стала царицей мира… Так сказал он А потом, … о как больно мне, …. потом я ничего не помню Потом ведь приехали вы, ma tante, и мы уехали сюда — Значит Степана убила не ты?
— Стиву? Нет. Нет, зачем бы мне убивать Стиву, он был без чувств Когда maman стала кричать так страшно, о тетушка, как страшно кричала maman, Стива упал в обморок и так и лежал на ковре, без чувств — Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помилуй нас прости меня великую грешницу, и ты прости меня, Ирочка, тебя считала я убийцей родного брата — Нет, ma tante, клянусь вам, Стиву я не убивала Да не об этом теперь… Он, Рысев, здесь Понимаете здесь Он — убийца и Ворон Да, вот вспомнила я он-Ворон, посланец самого дьявола Матушка, здесь же святое место? Почему же он здесь? О, я знаю, он пришел за мной. Теперь уж за моею душою Матушка, неужто уж ничего нельзя сделать, и нет мне пощады и прощения?
Господи, как мне больно, но пусть будет эта боль, Господи, не отдавай меня Ворону в его когти, Господи! Вот же он, матушка, защитите меня, вот он — клюет мою рану!… Господи, защити меня от него!… Господи!… Господи дай мне еще хоть каплю сил! Одну только каплю! Знаю я: я, только я могу уничтожить его! Дай мне его, Господи Дай, Господи!… Дай мне…
Сил матери Софьи уже не хватало, чтобы удержать тело Ирэн, бившееся в жутких конвульсиях, приступы адской боли были таковы, что хрупкое тело молодой женщины корчилось в слабеющих руках монахини, то выгибаясь как натянутая тетива, то сплетаясь в тугой дрожащий клубок; на губах ее показалась кровавая пена Сознание, ненадолго возвращенное ей Господом, казалось снова покидает несчастную теперь уже вместе с самою жизнью. А, быть может, в эти последние минуты как раз дано ей было увидеть большее чем прочим смертным — до последнего издыхания своего, уже не способна будучи говорить, а только слабо хрипя, все жаловалась Ирэн на ворона, что клюет кровоточащую рану на теле ее и треплет железными когтями слабую отлетающую душу, словно готовясь доставить ее своему грозному повелителю.
Уже не опасаясь гнева настоятельницы и не ожидая просьбы ее, монахини, приблизились к ним и помогли матери Софьи сдержать последние страшные конвульсии Ирэн Наконец, тело ее, с неистовой какой-то силой рванулось последний раз, словно и впрямь пытаясь стряхнуть с себя терзающую его невидимую постороннему взору, птицу, обмякло, налилось вдруг свинцовой тяжестью и замерло навек Душа ее отлетела.
Монахини, беззвучно шевеля губами творили молитву, одна из них опустила ладонь на лицо новопреставленной, закрыв неземной красы ее фиалковые глаза, две другие спешили распрямить сведенные судорогой руки и сложить их молитвенно на груди, согласно христианскому обычаю Голова покойницы недвижима и безжизненна все еще лежала на коленях несчастной тетки своей, которая была так бледна, что казалась сама вот-вот лишиться чувств Красноармейски штык вонзившись в плечо матери настоятельницы, рану сотворил небольшую и неопасную для жизни, но пока вершились все страшные события в келье племянницы, мать Софья потеряла изрядное количество крови — перевязать себя она дала лишь под сводами монастырской часовни. Однако не телесным состоянием своим заняты были в эти минуты мысли игуменьи В ушах ее стоял предсмертный хриплый шепот Ирэн, который исторгала она будто из самых глубин, несчастной грешной души своей "
Ворон, — стонала несчастная, — Ворон" Имя это заставило содрогнуться и праведную душу игуменьи Софьи. Тому была причина — Вороном звали в их тайном революционном кружке погубившего ее человека, ставшего к тому же отцом мертворожденной ее дочери. Сейчас перед глазами матери Софьи стоял образ его, памятный и теперь до самой малости — тонкой морщинки у глаз Но и другое лицо видела она-то что взглянуло на нее с фотографической карточки, принесенной пугливым судебным следователем Хныковым Прямо перед собой, остановившимся и будто невидящим взглядом смотрела мать игуменья — но, напротив, видение ее было ясным и отчетливым — в холодном полумраке монастырской часовни два эти лица сливались воедино.
— Возможно ли, Господи? — мысленно обратилась она к Создателю и словно ища его ответа впервые внимательно посмотрела на мертвое лицо племянницы, чья голов по-прежнему покоилась на ее коленях Перенесенный страдания преобразили лицо Ирэн — оно осунулось, прекрасные черты заострились, заметны стали глубокие морщины прорезавшие смуглую кожу, которая приобрела уже заметный даже в полумраке часовни землистый оттенок смерти Но было еще нечто, что заставило мать Софью надолго задержать взгляд на мертвом лицеоно не обрело покоя, не было в застывших навеки чертах отрешенности, свойственной лицам навсегда покидающим этот мир Напротив, мертвая Ирэн, казалось хранит внутреннее напряжение, словно ожидает чего-то или кого-то напряженно вслушиваясь в окружающее ее теперь вечное безмолвие и готова она в любую секунду услышав ей лишь одной ведомый сигнал или призыв, разорвать пелену небытия и вырваться вновь в этот мир, дабы довершить нечто, чего не успела в этот раз, но что обязательно должна свершить Долго смотрела игуменья Софья на застывшее уже холодной маскою лицо Ирэн, а потом в ужасе отшатнулась от племянницы — Нет, Господи, не обрекай душу ее на эту муку и этот страшный грех Прости ее, Господи, хоть и великая грешница предстает перед тобой в этот миг! Ты милосерд, Создатель, освободи ее от страшной кары своей!
Странными и страшными показались монахиням тихие слова настоятельницы их, обращенные к Богу. Мало походили они на привычную молитву И лицо матери Софьи изменившимся и пугающим глянуло на них сейчас из полмрака часовни — ужас застыл в ее ясных глазах, словно открылось вдруг игуменье нечто, отнявшее у светлой души ее ясный божественный покой и тихую веру Однако более ничего не успели подумать сестры Тяжелая дверь часовни отворилась и в неширокой яркой полосе света резко обозначившейся на темной стене, возник четкий силуэт невысокой щуплой фигуры красного командира — Что ж, ваше сиятельство, настало время поговорить с вами начистоту Извольте встать и выйти ко мне.
При первых же звуках его голоса, мать Софья напряженно подалась вперед, напряженно вслушиваясь в каждое произнесенное им слов и словно пытаясь получше разглядеть говорящего Когда он закончил, она заговорила сразу же и монахини были немало удивлены спокойному и торжественному даже звучанию ее слов — Примите покойную, — обратилась она сначала к ним и когда они помогли ей уложить тело Ирэн рядом с телами других загубленных красными, игуменья поднялась, распрямив плечи и высоко подняв голову — отчего показалась она сестрам даже выше, чем была на самом деле — а была мать Софья женщиной очень высокой, — Я иду, — обратилась она затем к красному командиру и голос ее исполнен был достоинства и удивительной внутренней силы, хоть и звучал негромко. С этими словами она двинулась к выходу неспешно и величаво, и когда в дверном просвете поравнялись два их силуэта — ее — высокий, облаченный в развевающиеся черные одежды, и его — низкорослый, в плотно облегающем фигуру мундире, туго перехваченный кожаными путами портупеи — помедлив несколько секунд, он вынужден был отступить давая дорогу игуменье.
Она пошла первой, высоко подняв голову и казалось нимало не обращая внимания на своего малорослого конвоира.
Конечно же французы устроили самое настоящее и скрупулезное расследование с настоящим комиссаром полиции, который разъезжал на машине с мигалкой, носил несмотря на теплую погоду легкий белый плащ свободного покроя и курил крепкие сигареты « Житан» — словом, всем своим обликом старался соответствовать образу настоящего французского комиссара полиции образца 1999 года Кроме того, самое пристальное внимание к ходу следствия видимо, негласно дополняемое собственными мероприятиями, проявила и служба безопасности отеля, для которого произошедшее было инцидентом крайне неприятным и требовало активных действий, если не для раскрытия реальной картины преступления, то, по крайней мере, для сохранения собственного реноме.
В — третьих, ситуация самым неожиданным и серьезным образом заинтересовала консульскую службу российского посольства. Оказалось, что Поляков на Родине, человек отнюдь не последний и всем твердо дано было понять, что его дальнейшая судьба находится под пристальным вниманием, а если надо, то и защитой.
В четвертых, не на шутку переполошились его французские и российские коллеги по бизнесу — помимо полицейской, официальной, видимо предусмотренной процессуальными положениями охраны, к Полякову приставлены были отдельно нанятые крутые ребята из какого-то частного и, как утверждали, весьма серьезного агентства. А спустя два дня, после случившегося, из Москвы прибыли крепкие молчаливые мальчики из его собственной службы безопасности, которые аккуратно и без лишних слов, (последнее, впрочем, скорее — в силу простого незнания языка), оттеснили от живого, но серьезно травмированного и прикованного к больничной койке в прямом смысле этого слова множеством трубочек, проводов и еще каких-то хитрых медицинских приспособлений, тела Дмитрия Полякова, своих французских коллег и привычно заняли бессрочную круговую оборону, как всегда готовые ко всему.
Дмитрий Поляков остался жив благодаря чистой случайности. Случайность же заключалась в том, что официант из « room serves» оказался человеком любопытным. Спустя полтора часа, с того момента, когда он доставил шампанское в номер Полякова и стал свидетелем такой забавной сцены, он доставлял заказ в соседний с Поляковым номер и, возвращаясь к лифту для персонала чуть внимательнее, чем в любом другом случае посмотрел на дверь номера Полякова. Так утверждал он сам. Однако вероятнее было, что проходя мимо его двери и, вспомнив обстоятельства, которые сопровождали доставку шампанского, он позволил себе, благо коридор был пуст, задержаться возле номера мсье Полякова и, мягко говоря, прислушаться к тому, что происходит за дверью, при этом, случайно ее коснувшись. Но как бы там ни было, именно эта цепь счастливых для Полякова случайностей привела к тому, что официант обнаружил дверь открытою и, встревожившись, а, быть может, опять же не совладав со своим любопытством, аккуратно в нее заглянул. Это, собственно, и спасло Полякову жизнь. Врачи утверждали в последующем, что задержись медицинская помощь хотя бы на полчаса — она была бы уже ненужной. Дмитрий Поляков был банально отравлен. Сильнодействующий и высокотоксичный яд был всыпан в бокал шампанского, которое он пил. Именно в бокал, поскольку ни в бутылке, ни в другом бокале, обнаруженном на столике, следов яда не было Пока врачи боролись за жизнь Полякова, пытаясь очистить его организм от следов смертельного яда, следствие шло полным ходом и располагало всей или практически всей информацией об Ирэн, вернее о молодой женщине, с которой мсье Поляков познакомился ( или встретился по предварительной договоренности? ) на кладбище Сент-ЖеневьевДе Буа. Об этом поведал верный Манэ, водитель арендованного им « Мерседеса». Затем — обед в «Багателе» — изысканном ресторане на окраине Булонского леса — его выбрала дама, и Манэ доставил их туда, предварительно, по телефону из машины заказав столик. Там, разумеется, вспомнили эту красивую немного странную пару " В чем же была ее странность? " — тут же попытались зацепиться те, кто проводил расследование Оказалось — собственно, ни в чем. Женщина была слишком хороша собой и необычна, но это, вероятно, из-за цвета глаз, на который обращали внимание все и несколько жеманного поведения. "Но женщины ведь тем желанней, чем странней и необычней они себя вдут, не так ли мсье? " — " Так, конечно, так.
" Зацепиться оказалось не за что. Потом они приехали в к нему в «Де Крийон» и c этим все тоже было более ли менее ясно. Потом был Довиль. Здесь картина была восстановлена в мельчайших деталях. Расследованию инцидента придавалось такое значение, что французы пошли даже на неслыханную смелость и допросили великого американца, разумеется в присутствии его адвоката, прилета которого из Вашингтона пришлось ждать целых два дня — с французскими компаньонами своего же адвокатского бюро Джон дела иметь не желал. Что ж, это было его право. Впрочем, весь этот титанический труд оказался напрасным — ничего существенно проливающего свет на дальнейшие события великий актер сообщить не смог. Он не помнил даже имени русской барышни, с которой, видимо — точнее сформулировать он затруднился, все-таки провел ночь в своих апартаментах отеля « Рояль» Утром ее уже не было. Ему что-то рассказывали, про то, что ее русский бой-фрэнд ночью устроил скандал и пытался разыскать их, но был остановлен Что ж, можно сказать, ему повезло. Если бы он попробовал ворваться к нему ночью, то… Ах, ему все-таки не повезло, и он едва остался жив? Что ж, в таком случае, Джон сожалеет. Он, этот русский, вроде был веселый парень Как выглядела она? Милашка! Но слишком худа, вроде бы Подробности? Вряд ли, он может чем-либо помочь Нет, о себе они почти ничего не рассказывала, да и собственно между собой они не разговаривали А о чем?
В свете довильских событий — сцена, свидетелем которой стал официант из «room service» казалась вполне логичной и даже несколько укрепляла пошатнувшийся авторитет Полякова Итак, женщина, из-за которой он устроил безобразный скандал в Довиле, вновь появилась на пороге его номера в парижском отеле, и переступила его не вполне традиционным способом, что позволяло сделать вывод о том, что она испытывала чувство вины перед Поляковым и пыталась образом таким получить прощение Но этот вывод никуда не годился, поскольку буквально через два часа после ее появления, Поляков был обнаружен умирающим от сильнодействующего яда, который по всей видимости она же и всыпала в его бокал с шампанским Версию о самоубийстве следствие даже и не рассматривало, а если в голове у кого-нибудь из лиц, участвующих в расследовании такая мыслишка и зарождалась, учитывая слишком нервное, мягко говоря, поведение Полякова в Довиле, то после того, как он окончательно пришел в себя и начал давать показания, она немедленно была отринута как крайне несостоятельная. Таковы были факты, достоверно известные, неоднократно проверенные и подтвержденные И это было все, чем располагали лица, в той или иной степени причастные к расследованию Далее начинались сплошные вопросы, за чередой которых совершенно не просматривалось ответов на них.
Все это довольно быстро уяснил Поляков, который располагал информацией не намного большей, чем все те, кто занимался следствием по его делу и уж точно не намерен был ею с ними делиться Тому была причина Надо сказать, что после нескольких дней опасного балансирования между двумя мирами, в это мир вернулся прежний Дмитрий Поляков, который привычно для себя прочно стоял теперь обеими ногами на его тверди. Однако именно теперь его не оставляло устойчивое ощущение, что необъяснимые и непостижимые с точки зрения формальной логики события, которые произошли с ним и которые едва не стоили ему жизни, включая и то, странное состояние, в котором пребывало его сознание все эти дни, имеют подоплеку очень далекую от реальной жизни.
Обретая ощущение реальности и в ней — привычного себя, он все более склонялся к мысли, что то, что произошло с ним законами и категориями этой самой реальности объяснено быть не может. Подобные умозаключения вряд ли были бы поняты и уж тем более приняты официальными и неофициальными лицами, добросовестно проводящими расследование.
В то же время Поляков исполнен был решимости докопаться до истины, какой бы страшной для него ( в этом почему-то он был абсолютно уверен) она ни оказалась. И дело здесь было не в простом упрямстве Дмитрия Полякова.
Напротив, всю свою жизнь он был человеком достаточно гибким, избегающим, по возможности острых углов и труднодоступных вершин. Однако теперь, испытав сильнейшее потрясение, вызванное близким созерцанием лика смерти и ощущением на себе очень отчетливо ее леденящего дыхания, интуиция его, и так не плохо развитая от природы, теперь была обострена много сильнее обычного. Это она говорила ему, что страшная история, приключившаяся с ним корнями своими уходит в пространства и категории ему неведомые, это она подсказывала-пугала страшной для него разгадкой вдруг проглянувшей откуда-то из далекого прошлого ( в этом она тоже была убеждена) тайны. Но она же настоятельно требовала докопаться до этой разгадки любой ценой, предчувствуя в обратном случае, последствия куда более ужасные. И сейчас Дмитрий Поляков склонен был своей интуиции следовать.
Главным вопросом, который не был выяснен по сей день, и выяснить который Поляков считал необходимым, было установление личности загадочной его отравительницы. Попытка полиции обнаружить в Париже и во всей Франции женщину с таки именем успехом не увенчалась. Ирэн фон Паллен, или же Ирэн Паллен нигде и никогда не значилась В полицейских картотеках не нашлось и ее отпечатков пальцев, которых в номере было оставлено, как будто специально, великое множество. Ничего на дал профессионально и, по мнению Полякова, очень похоже составленный фоторобот Не принесло успеха и обращение в иные источники, российские, и международные — женщины с такими данными ни в одной подобной картотеке обнаружено не было Ее, конечно, продолжали искать, но без особого энтузиазма — шансы были очень уж невелики Полякову еще несколько дней предстояло остаться на больничной койке. Но он уже знал, кого и как подключить к решению этой проблемы.
Несколько лет назад, когда Дмитрий Поляков только начал налаживать устойчивое партнерство с французами и стал часто посещать Францию, не как турист, судьба подарила ему встречу, которая на все последующие годы облегчила его работу во Франции и принесла массу полезных и приятных знакомств, превратив просвещенного туриста-любителя в знатока и тонкого ценителя страны и, особенно, ее столицы. В тот раз, в качестве переводчика и секретаря ему был предложен молодой русский парижанин в том смысле, что это был русский по происхождению гражданин Франции — Микаэль Куракин, потомок знаменитого русского княжеского рода, родители которого, дети русских эмигрантов первой волны, рождены и воспитаны были уже во Франции В семье однако чтили русские традиции, говорили по-русски и Микаэль заканчивал Сорбону специалистом по русской литературе и истории. Князю Куракину младшему шел в ту пору двадцать третий год и внешне он был совершенно милый тонкий мальчик, с копной вьющихся светло русых волос, небесно голубыми глазами, крупным породистым носом, пухлыми губами, смешливый, непосредственный, восторженный, но и легко краснеющий и предающийся по поводу и без оного искренней детской печали. Удивительным было то, насколько этот молодой человек рожденный в Париже в начале семидесятых годов и впервые посетивший Россию в возрасте шестнадцати лет, являет собой точную копию молодого русского аристократа, буквально сошедшего со страниц дворянского романа середины или конца века девятнадцатого. Впечатление это не умаляли даже яркие парижские костюмы, Микаэль предпочитал одеваться в стиле модной парижской богемы и молодой европейской аристократии, в кругу которой собственно и вращался. Поначалу молодой Куракин показался Полякову слишком легковесным и пригодным лишь для того, чтобы быть неплохим проводником и советчиком в домах высокой моды и в мире элитарных парижских развлечений Но вскоре он вынужден был признать, что ошибся — князь Микаэль Куракин работать умел. К работе он подходил очень по-своему, творчески и непривычно для российского бизнесмена, торгующего оружием. Но в нужный момент мсье Поляков оказывался за одним столом с нужным ему министром на приеме у княгини de Pariх, на очень закрытом просмотре новой коллекции мсье Ив Сен-Лорана он оказывался в кресле рядом с женой одного из саудовских шейхов, по странному стечению обстоятельств того самого, который занимается в правительстве короля Фатха закупкой вооружений. Словом, Микаэль Куракин был безусловно человеком из высшего общества и это было также его профессией, которой он владел в совершенстве. Кроме того, они просто подружились с Поляковым и уже за пределами их профессиональных интересов, Микаэль просто открывал ему Францию, которую тонко понимал и чувствовал, порой тоньше любого француза.
За эту науку Поляков был благодарен ему едва ли не более всего.
В это приезд ( и в этом интуиция Полякова тоже усматривала некоторую злую закономерность) Микаэль Куракин отсутствовал в Париже. Не предупрежденный Полковым заранее, он сопровождал какую-то развеселую русскую компания в «гастрономическом» туре по Бургундии. Посему Поляков не без оснований полагал, что по возвращении в Париж физическое состояние его приятеля будет не самым лучшим, но выбора у него не было Лежа на койке в своей фешенебельной палате, все еще ограниченный в движении, Дмитрий Поляков сделал первый шаг на пути собственного расследования, в котором видел не только смысл, но и настоятельную необходимость — он набрал номер мобильного телефона князя Микаэля Куракина.
Акцию, которую он планировал провести сразу же после того, как будет получена и обработана информация передового отряда, естественно теперь пришлось отложить на неопределенное время Дело было не только в отсутствии достоверной информации с места планируемой операции и той активной деятельности, которую наверняка разовьют или, по крайней мере, станут изображать тамошние русские спецслужбы в связи с жутким происшествием. В конце концов, можно было просто изменить место проведения давно запланированного им крупного и кровавого террористического акта, целью которого было напомнить о себе расслабившимся, по его мнению, с окончанием войны федералам Война не окончена. Кто угодно, и где угодно может подписывать любые соглашения, давать клятвы и говорить красивые речи Его война не окончена, и он был намерен напомнить об этом и Москве, и Грозному — там тоже, как казалось им с Ахметом, слишком уж быстро и дешево сторговались с Россией, зализали раны и кое-кто уже нагулял поверх боевых шрамов мирный чиновничий жирок. Это был не правильно.
Но акции не будет, пока не будет отомщен Ахмет — таково было его решение, и оно полностью согласовывалось с национальными традициями. Его люди поняли бы его даже без слов, однако это он им сказал Правда было еще нечто, о чем он говорить не стал — и не потому, что не доверял своим людям или хотел что-либо скрыть от них Нет, просто это была всего лишь мысль, которая жила и пульсировала в нем, но сформулировать которую ему было бы достаточно сложно Однако даже если бы он и нашел нужные слова, бойцы вряд ли поняли бы ее, эту затаенную его мысль. Ахмет бы понял. Более того, развил, дополнил теми словами, которые не смог, даже для себя, найти он. Но Ахмета теперь не было рядом. А мысль была такая. Сколько бы людей не задействовал он в своих операциях, сколь смелы и отважны ни были бы они — без него у них все равно ничего не получилось бы. И это говорила в нем отнюдь не его гордыня — просто он был стержнем, злым, жестоким и беспощадным стержнем, на который нанизывалось все — дерзость и непредсказуемость их налетов, принятие самых жестоких, но единственно верных решений, и многое еще, из чего складывалась его черная слава и что определяло успех их кровавых дел. Этот стержень был в нем самом, и в решающие моменты он становился объединяющей и скрепляющей людей силой. Теперь же он чувствовал, что стержня в нем нет Причем он даже не заметил, когда утратил его. Теперь внутри у него была зияющая черная и холодная пустота, и он знал — на какой день и в каком месте не назначил бы сейчас проведение акции — ничего у них не вышло бы. Утратила остроту свою боль, затаилась нервным, пульсирующим комком, не дающем забыть о себе, но вполне терпимым. Затухла, побледнела черная, застилающая глаза ярость — он больше не боялся за то, что натворит непростительные и недопустимые глупости, как тогда, когда бомба федералов попала в старый родительский дом. Осталась пустота — как если бы из него вынули часть того, что составляло его внутренний мир, но ведь по сути это и было так — у него отняли Ахмета Этого сказать людям Бес, разумеется не мог Но он мог, должен, обязан был с этим справится и сейчас ему казалось, нет, он был в этом абсолютно уверен — он сможет вернуть себе свою железную стойкость, на которую как выловленная в реке рыба на тугой и гибкий металлический прут, нанизывались окружающие его люди, только в одном случае — если найдет и покарает убийц Ахмета. Только так. И никак иначе.
— Он, Рысев, он убил Стиву Он застрелил его из маленького револьвера и потом отдал его мне… И корону… Корону он тоже отдал мне Нет, тогда ведь он не обманул меня — он надел на меня корону Я стала царицей мира… Так сказал он А потом, … о как больно мне, …. потом я ничего не помню Потом ведь приехали вы, ma tante, и мы уехали сюда — Значит Степана убила не ты?
— Стиву? Нет. Нет, зачем бы мне убивать Стиву, он был без чувств Когда maman стала кричать так страшно, о тетушка, как страшно кричала maman, Стива упал в обморок и так и лежал на ковре, без чувств — Матерь Божья, Пресвятая Богородица, помилуй нас прости меня великую грешницу, и ты прости меня, Ирочка, тебя считала я убийцей родного брата — Нет, ma tante, клянусь вам, Стиву я не убивала Да не об этом теперь… Он, Рысев, здесь Понимаете здесь Он — убийца и Ворон Да, вот вспомнила я он-Ворон, посланец самого дьявола Матушка, здесь же святое место? Почему же он здесь? О, я знаю, он пришел за мной. Теперь уж за моею душою Матушка, неужто уж ничего нельзя сделать, и нет мне пощады и прощения?
Господи, как мне больно, но пусть будет эта боль, Господи, не отдавай меня Ворону в его когти, Господи! Вот же он, матушка, защитите меня, вот он — клюет мою рану!… Господи, защити меня от него!… Господи!… Господи дай мне еще хоть каплю сил! Одну только каплю! Знаю я: я, только я могу уничтожить его! Дай мне его, Господи Дай, Господи!… Дай мне…
Сил матери Софьи уже не хватало, чтобы удержать тело Ирэн, бившееся в жутких конвульсиях, приступы адской боли были таковы, что хрупкое тело молодой женщины корчилось в слабеющих руках монахини, то выгибаясь как натянутая тетива, то сплетаясь в тугой дрожащий клубок; на губах ее показалась кровавая пена Сознание, ненадолго возвращенное ей Господом, казалось снова покидает несчастную теперь уже вместе с самою жизнью. А, быть может, в эти последние минуты как раз дано ей было увидеть большее чем прочим смертным — до последнего издыхания своего, уже не способна будучи говорить, а только слабо хрипя, все жаловалась Ирэн на ворона, что клюет кровоточащую рану на теле ее и треплет железными когтями слабую отлетающую душу, словно готовясь доставить ее своему грозному повелителю.
Уже не опасаясь гнева настоятельницы и не ожидая просьбы ее, монахини, приблизились к ним и помогли матери Софьи сдержать последние страшные конвульсии Ирэн Наконец, тело ее, с неистовой какой-то силой рванулось последний раз, словно и впрямь пытаясь стряхнуть с себя терзающую его невидимую постороннему взору, птицу, обмякло, налилось вдруг свинцовой тяжестью и замерло навек Душа ее отлетела.
Монахини, беззвучно шевеля губами творили молитву, одна из них опустила ладонь на лицо новопреставленной, закрыв неземной красы ее фиалковые глаза, две другие спешили распрямить сведенные судорогой руки и сложить их молитвенно на груди, согласно христианскому обычаю Голова покойницы недвижима и безжизненна все еще лежала на коленях несчастной тетки своей, которая была так бледна, что казалась сама вот-вот лишиться чувств Красноармейски штык вонзившись в плечо матери настоятельницы, рану сотворил небольшую и неопасную для жизни, но пока вершились все страшные события в келье племянницы, мать Софья потеряла изрядное количество крови — перевязать себя она дала лишь под сводами монастырской часовни. Однако не телесным состоянием своим заняты были в эти минуты мысли игуменьи В ушах ее стоял предсмертный хриплый шепот Ирэн, который исторгала она будто из самых глубин, несчастной грешной души своей "
Ворон, — стонала несчастная, — Ворон" Имя это заставило содрогнуться и праведную душу игуменьи Софьи. Тому была причина — Вороном звали в их тайном революционном кружке погубившего ее человека, ставшего к тому же отцом мертворожденной ее дочери. Сейчас перед глазами матери Софьи стоял образ его, памятный и теперь до самой малости — тонкой морщинки у глаз Но и другое лицо видела она-то что взглянуло на нее с фотографической карточки, принесенной пугливым судебным следователем Хныковым Прямо перед собой, остановившимся и будто невидящим взглядом смотрела мать игуменья — но, напротив, видение ее было ясным и отчетливым — в холодном полумраке монастырской часовни два эти лица сливались воедино.
— Возможно ли, Господи? — мысленно обратилась она к Создателю и словно ища его ответа впервые внимательно посмотрела на мертвое лицо племянницы, чья голов по-прежнему покоилась на ее коленях Перенесенный страдания преобразили лицо Ирэн — оно осунулось, прекрасные черты заострились, заметны стали глубокие морщины прорезавшие смуглую кожу, которая приобрела уже заметный даже в полумраке часовни землистый оттенок смерти Но было еще нечто, что заставило мать Софью надолго задержать взгляд на мертвом лицеоно не обрело покоя, не было в застывших навеки чертах отрешенности, свойственной лицам навсегда покидающим этот мир Напротив, мертвая Ирэн, казалось хранит внутреннее напряжение, словно ожидает чего-то или кого-то напряженно вслушиваясь в окружающее ее теперь вечное безмолвие и готова она в любую секунду услышав ей лишь одной ведомый сигнал или призыв, разорвать пелену небытия и вырваться вновь в этот мир, дабы довершить нечто, чего не успела в этот раз, но что обязательно должна свершить Долго смотрела игуменья Софья на застывшее уже холодной маскою лицо Ирэн, а потом в ужасе отшатнулась от племянницы — Нет, Господи, не обрекай душу ее на эту муку и этот страшный грех Прости ее, Господи, хоть и великая грешница предстает перед тобой в этот миг! Ты милосерд, Создатель, освободи ее от страшной кары своей!
Странными и страшными показались монахиням тихие слова настоятельницы их, обращенные к Богу. Мало походили они на привычную молитву И лицо матери Софьи изменившимся и пугающим глянуло на них сейчас из полмрака часовни — ужас застыл в ее ясных глазах, словно открылось вдруг игуменье нечто, отнявшее у светлой души ее ясный божественный покой и тихую веру Однако более ничего не успели подумать сестры Тяжелая дверь часовни отворилась и в неширокой яркой полосе света резко обозначившейся на темной стене, возник четкий силуэт невысокой щуплой фигуры красного командира — Что ж, ваше сиятельство, настало время поговорить с вами начистоту Извольте встать и выйти ко мне.
При первых же звуках его голоса, мать Софья напряженно подалась вперед, напряженно вслушиваясь в каждое произнесенное им слов и словно пытаясь получше разглядеть говорящего Когда он закончил, она заговорила сразу же и монахини были немало удивлены спокойному и торжественному даже звучанию ее слов — Примите покойную, — обратилась она сначала к ним и когда они помогли ей уложить тело Ирэн рядом с телами других загубленных красными, игуменья поднялась, распрямив плечи и высоко подняв голову — отчего показалась она сестрам даже выше, чем была на самом деле — а была мать Софья женщиной очень высокой, — Я иду, — обратилась она затем к красному командиру и голос ее исполнен был достоинства и удивительной внутренней силы, хоть и звучал негромко. С этими словами она двинулась к выходу неспешно и величаво, и когда в дверном просвете поравнялись два их силуэта — ее — высокий, облаченный в развевающиеся черные одежды, и его — низкорослый, в плотно облегающем фигуру мундире, туго перехваченный кожаными путами портупеи — помедлив несколько секунд, он вынужден был отступить давая дорогу игуменье.
Она пошла первой, высоко подняв голову и казалось нимало не обращая внимания на своего малорослого конвоира.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
РАССЛЕДОВАНИЯ
Дмитрий Поляков
Конечно же французы устроили самое настоящее и скрупулезное расследование с настоящим комиссаром полиции, который разъезжал на машине с мигалкой, носил несмотря на теплую погоду легкий белый плащ свободного покроя и курил крепкие сигареты « Житан» — словом, всем своим обликом старался соответствовать образу настоящего французского комиссара полиции образца 1999 года Кроме того, самое пристальное внимание к ходу следствия видимо, негласно дополняемое собственными мероприятиями, проявила и служба безопасности отеля, для которого произошедшее было инцидентом крайне неприятным и требовало активных действий, если не для раскрытия реальной картины преступления, то, по крайней мере, для сохранения собственного реноме.
В — третьих, ситуация самым неожиданным и серьезным образом заинтересовала консульскую службу российского посольства. Оказалось, что Поляков на Родине, человек отнюдь не последний и всем твердо дано было понять, что его дальнейшая судьба находится под пристальным вниманием, а если надо, то и защитой.
В четвертых, не на шутку переполошились его французские и российские коллеги по бизнесу — помимо полицейской, официальной, видимо предусмотренной процессуальными положениями охраны, к Полякову приставлены были отдельно нанятые крутые ребята из какого-то частного и, как утверждали, весьма серьезного агентства. А спустя два дня, после случившегося, из Москвы прибыли крепкие молчаливые мальчики из его собственной службы безопасности, которые аккуратно и без лишних слов, (последнее, впрочем, скорее — в силу простого незнания языка), оттеснили от живого, но серьезно травмированного и прикованного к больничной койке в прямом смысле этого слова множеством трубочек, проводов и еще каких-то хитрых медицинских приспособлений, тела Дмитрия Полякова, своих французских коллег и привычно заняли бессрочную круговую оборону, как всегда готовые ко всему.
Дмитрий Поляков остался жив благодаря чистой случайности. Случайность же заключалась в том, что официант из « room serves» оказался человеком любопытным. Спустя полтора часа, с того момента, когда он доставил шампанское в номер Полякова и стал свидетелем такой забавной сцены, он доставлял заказ в соседний с Поляковым номер и, возвращаясь к лифту для персонала чуть внимательнее, чем в любом другом случае посмотрел на дверь номера Полякова. Так утверждал он сам. Однако вероятнее было, что проходя мимо его двери и, вспомнив обстоятельства, которые сопровождали доставку шампанского, он позволил себе, благо коридор был пуст, задержаться возле номера мсье Полякова и, мягко говоря, прислушаться к тому, что происходит за дверью, при этом, случайно ее коснувшись. Но как бы там ни было, именно эта цепь счастливых для Полякова случайностей привела к тому, что официант обнаружил дверь открытою и, встревожившись, а, быть может, опять же не совладав со своим любопытством, аккуратно в нее заглянул. Это, собственно, и спасло Полякову жизнь. Врачи утверждали в последующем, что задержись медицинская помощь хотя бы на полчаса — она была бы уже ненужной. Дмитрий Поляков был банально отравлен. Сильнодействующий и высокотоксичный яд был всыпан в бокал шампанского, которое он пил. Именно в бокал, поскольку ни в бутылке, ни в другом бокале, обнаруженном на столике, следов яда не было Пока врачи боролись за жизнь Полякова, пытаясь очистить его организм от следов смертельного яда, следствие шло полным ходом и располагало всей или практически всей информацией об Ирэн, вернее о молодой женщине, с которой мсье Поляков познакомился ( или встретился по предварительной договоренности? ) на кладбище Сент-ЖеневьевДе Буа. Об этом поведал верный Манэ, водитель арендованного им « Мерседеса». Затем — обед в «Багателе» — изысканном ресторане на окраине Булонского леса — его выбрала дама, и Манэ доставил их туда, предварительно, по телефону из машины заказав столик. Там, разумеется, вспомнили эту красивую немного странную пару " В чем же была ее странность? " — тут же попытались зацепиться те, кто проводил расследование Оказалось — собственно, ни в чем. Женщина была слишком хороша собой и необычна, но это, вероятно, из-за цвета глаз, на который обращали внимание все и несколько жеманного поведения. "Но женщины ведь тем желанней, чем странней и необычней они себя вдут, не так ли мсье? " — " Так, конечно, так.
" Зацепиться оказалось не за что. Потом они приехали в к нему в «Де Крийон» и c этим все тоже было более ли менее ясно. Потом был Довиль. Здесь картина была восстановлена в мельчайших деталях. Расследованию инцидента придавалось такое значение, что французы пошли даже на неслыханную смелость и допросили великого американца, разумеется в присутствии его адвоката, прилета которого из Вашингтона пришлось ждать целых два дня — с французскими компаньонами своего же адвокатского бюро Джон дела иметь не желал. Что ж, это было его право. Впрочем, весь этот титанический труд оказался напрасным — ничего существенно проливающего свет на дальнейшие события великий актер сообщить не смог. Он не помнил даже имени русской барышни, с которой, видимо — точнее сформулировать он затруднился, все-таки провел ночь в своих апартаментах отеля « Рояль» Утром ее уже не было. Ему что-то рассказывали, про то, что ее русский бой-фрэнд ночью устроил скандал и пытался разыскать их, но был остановлен Что ж, можно сказать, ему повезло. Если бы он попробовал ворваться к нему ночью, то… Ах, ему все-таки не повезло, и он едва остался жив? Что ж, в таком случае, Джон сожалеет. Он, этот русский, вроде был веселый парень Как выглядела она? Милашка! Но слишком худа, вроде бы Подробности? Вряд ли, он может чем-либо помочь Нет, о себе они почти ничего не рассказывала, да и собственно между собой они не разговаривали А о чем?
В свете довильских событий — сцена, свидетелем которой стал официант из «room service» казалась вполне логичной и даже несколько укрепляла пошатнувшийся авторитет Полякова Итак, женщина, из-за которой он устроил безобразный скандал в Довиле, вновь появилась на пороге его номера в парижском отеле, и переступила его не вполне традиционным способом, что позволяло сделать вывод о том, что она испытывала чувство вины перед Поляковым и пыталась образом таким получить прощение Но этот вывод никуда не годился, поскольку буквально через два часа после ее появления, Поляков был обнаружен умирающим от сильнодействующего яда, который по всей видимости она же и всыпала в его бокал с шампанским Версию о самоубийстве следствие даже и не рассматривало, а если в голове у кого-нибудь из лиц, участвующих в расследовании такая мыслишка и зарождалась, учитывая слишком нервное, мягко говоря, поведение Полякова в Довиле, то после того, как он окончательно пришел в себя и начал давать показания, она немедленно была отринута как крайне несостоятельная. Таковы были факты, достоверно известные, неоднократно проверенные и подтвержденные И это было все, чем располагали лица, в той или иной степени причастные к расследованию Далее начинались сплошные вопросы, за чередой которых совершенно не просматривалось ответов на них.
Все это довольно быстро уяснил Поляков, который располагал информацией не намного большей, чем все те, кто занимался следствием по его делу и уж точно не намерен был ею с ними делиться Тому была причина Надо сказать, что после нескольких дней опасного балансирования между двумя мирами, в это мир вернулся прежний Дмитрий Поляков, который привычно для себя прочно стоял теперь обеими ногами на его тверди. Однако именно теперь его не оставляло устойчивое ощущение, что необъяснимые и непостижимые с точки зрения формальной логики события, которые произошли с ним и которые едва не стоили ему жизни, включая и то, странное состояние, в котором пребывало его сознание все эти дни, имеют подоплеку очень далекую от реальной жизни.
Обретая ощущение реальности и в ней — привычного себя, он все более склонялся к мысли, что то, что произошло с ним законами и категориями этой самой реальности объяснено быть не может. Подобные умозаключения вряд ли были бы поняты и уж тем более приняты официальными и неофициальными лицами, добросовестно проводящими расследование.
В то же время Поляков исполнен был решимости докопаться до истины, какой бы страшной для него ( в этом почему-то он был абсолютно уверен) она ни оказалась. И дело здесь было не в простом упрямстве Дмитрия Полякова.
Напротив, всю свою жизнь он был человеком достаточно гибким, избегающим, по возможности острых углов и труднодоступных вершин. Однако теперь, испытав сильнейшее потрясение, вызванное близким созерцанием лика смерти и ощущением на себе очень отчетливо ее леденящего дыхания, интуиция его, и так не плохо развитая от природы, теперь была обострена много сильнее обычного. Это она говорила ему, что страшная история, приключившаяся с ним корнями своими уходит в пространства и категории ему неведомые, это она подсказывала-пугала страшной для него разгадкой вдруг проглянувшей откуда-то из далекого прошлого ( в этом она тоже была убеждена) тайны. Но она же настоятельно требовала докопаться до этой разгадки любой ценой, предчувствуя в обратном случае, последствия куда более ужасные. И сейчас Дмитрий Поляков склонен был своей интуиции следовать.
Главным вопросом, который не был выяснен по сей день, и выяснить который Поляков считал необходимым, было установление личности загадочной его отравительницы. Попытка полиции обнаружить в Париже и во всей Франции женщину с таки именем успехом не увенчалась. Ирэн фон Паллен, или же Ирэн Паллен нигде и никогда не значилась В полицейских картотеках не нашлось и ее отпечатков пальцев, которых в номере было оставлено, как будто специально, великое множество. Ничего на дал профессионально и, по мнению Полякова, очень похоже составленный фоторобот Не принесло успеха и обращение в иные источники, российские, и международные — женщины с такими данными ни в одной подобной картотеке обнаружено не было Ее, конечно, продолжали искать, но без особого энтузиазма — шансы были очень уж невелики Полякову еще несколько дней предстояло остаться на больничной койке. Но он уже знал, кого и как подключить к решению этой проблемы.
Несколько лет назад, когда Дмитрий Поляков только начал налаживать устойчивое партнерство с французами и стал часто посещать Францию, не как турист, судьба подарила ему встречу, которая на все последующие годы облегчила его работу во Франции и принесла массу полезных и приятных знакомств, превратив просвещенного туриста-любителя в знатока и тонкого ценителя страны и, особенно, ее столицы. В тот раз, в качестве переводчика и секретаря ему был предложен молодой русский парижанин в том смысле, что это был русский по происхождению гражданин Франции — Микаэль Куракин, потомок знаменитого русского княжеского рода, родители которого, дети русских эмигрантов первой волны, рождены и воспитаны были уже во Франции В семье однако чтили русские традиции, говорили по-русски и Микаэль заканчивал Сорбону специалистом по русской литературе и истории. Князю Куракину младшему шел в ту пору двадцать третий год и внешне он был совершенно милый тонкий мальчик, с копной вьющихся светло русых волос, небесно голубыми глазами, крупным породистым носом, пухлыми губами, смешливый, непосредственный, восторженный, но и легко краснеющий и предающийся по поводу и без оного искренней детской печали. Удивительным было то, насколько этот молодой человек рожденный в Париже в начале семидесятых годов и впервые посетивший Россию в возрасте шестнадцати лет, являет собой точную копию молодого русского аристократа, буквально сошедшего со страниц дворянского романа середины или конца века девятнадцатого. Впечатление это не умаляли даже яркие парижские костюмы, Микаэль предпочитал одеваться в стиле модной парижской богемы и молодой европейской аристократии, в кругу которой собственно и вращался. Поначалу молодой Куракин показался Полякову слишком легковесным и пригодным лишь для того, чтобы быть неплохим проводником и советчиком в домах высокой моды и в мире элитарных парижских развлечений Но вскоре он вынужден был признать, что ошибся — князь Микаэль Куракин работать умел. К работе он подходил очень по-своему, творчески и непривычно для российского бизнесмена, торгующего оружием. Но в нужный момент мсье Поляков оказывался за одним столом с нужным ему министром на приеме у княгини de Pariх, на очень закрытом просмотре новой коллекции мсье Ив Сен-Лорана он оказывался в кресле рядом с женой одного из саудовских шейхов, по странному стечению обстоятельств того самого, который занимается в правительстве короля Фатха закупкой вооружений. Словом, Микаэль Куракин был безусловно человеком из высшего общества и это было также его профессией, которой он владел в совершенстве. Кроме того, они просто подружились с Поляковым и уже за пределами их профессиональных интересов, Микаэль просто открывал ему Францию, которую тонко понимал и чувствовал, порой тоньше любого француза.
За эту науку Поляков был благодарен ему едва ли не более всего.
В это приезд ( и в этом интуиция Полякова тоже усматривала некоторую злую закономерность) Микаэль Куракин отсутствовал в Париже. Не предупрежденный Полковым заранее, он сопровождал какую-то развеселую русскую компания в «гастрономическом» туре по Бургундии. Посему Поляков не без оснований полагал, что по возвращении в Париж физическое состояние его приятеля будет не самым лучшим, но выбора у него не было Лежа на койке в своей фешенебельной палате, все еще ограниченный в движении, Дмитрий Поляков сделал первый шаг на пути собственного расследования, в котором видел не только смысл, но и настоятельную необходимость — он набрал номер мобильного телефона князя Микаэля Куракина.
Беслан Шахсаидов
Акцию, которую он планировал провести сразу же после того, как будет получена и обработана информация передового отряда, естественно теперь пришлось отложить на неопределенное время Дело было не только в отсутствии достоверной информации с места планируемой операции и той активной деятельности, которую наверняка разовьют или, по крайней мере, станут изображать тамошние русские спецслужбы в связи с жутким происшествием. В конце концов, можно было просто изменить место проведения давно запланированного им крупного и кровавого террористического акта, целью которого было напомнить о себе расслабившимся, по его мнению, с окончанием войны федералам Война не окончена. Кто угодно, и где угодно может подписывать любые соглашения, давать клятвы и говорить красивые речи Его война не окончена, и он был намерен напомнить об этом и Москве, и Грозному — там тоже, как казалось им с Ахметом, слишком уж быстро и дешево сторговались с Россией, зализали раны и кое-кто уже нагулял поверх боевых шрамов мирный чиновничий жирок. Это был не правильно.
Но акции не будет, пока не будет отомщен Ахмет — таково было его решение, и оно полностью согласовывалось с национальными традициями. Его люди поняли бы его даже без слов, однако это он им сказал Правда было еще нечто, о чем он говорить не стал — и не потому, что не доверял своим людям или хотел что-либо скрыть от них Нет, просто это была всего лишь мысль, которая жила и пульсировала в нем, но сформулировать которую ему было бы достаточно сложно Однако даже если бы он и нашел нужные слова, бойцы вряд ли поняли бы ее, эту затаенную его мысль. Ахмет бы понял. Более того, развил, дополнил теми словами, которые не смог, даже для себя, найти он. Но Ахмета теперь не было рядом. А мысль была такая. Сколько бы людей не задействовал он в своих операциях, сколь смелы и отважны ни были бы они — без него у них все равно ничего не получилось бы. И это говорила в нем отнюдь не его гордыня — просто он был стержнем, злым, жестоким и беспощадным стержнем, на который нанизывалось все — дерзость и непредсказуемость их налетов, принятие самых жестоких, но единственно верных решений, и многое еще, из чего складывалась его черная слава и что определяло успех их кровавых дел. Этот стержень был в нем самом, и в решающие моменты он становился объединяющей и скрепляющей людей силой. Теперь же он чувствовал, что стержня в нем нет Причем он даже не заметил, когда утратил его. Теперь внутри у него была зияющая черная и холодная пустота, и он знал — на какой день и в каком месте не назначил бы сейчас проведение акции — ничего у них не вышло бы. Утратила остроту свою боль, затаилась нервным, пульсирующим комком, не дающем забыть о себе, но вполне терпимым. Затухла, побледнела черная, застилающая глаза ярость — он больше не боялся за то, что натворит непростительные и недопустимые глупости, как тогда, когда бомба федералов попала в старый родительский дом. Осталась пустота — как если бы из него вынули часть того, что составляло его внутренний мир, но ведь по сути это и было так — у него отняли Ахмета Этого сказать людям Бес, разумеется не мог Но он мог, должен, обязан был с этим справится и сейчас ему казалось, нет, он был в этом абсолютно уверен — он сможет вернуть себе свою железную стойкость, на которую как выловленная в реке рыба на тугой и гибкий металлический прут, нанизывались окружающие его люди, только в одном случае — если найдет и покарает убийц Ахмета. Только так. И никак иначе.