Страница:
– Прогноз погоды закончился, – сказал он.
– Вот и отлично.
Тильда поднялась. Ей пришлось ждать в коридоре, потому что Герлоф слушал прогноз погоды. Тильда не понимала, почему это так важно: не будет же он выходить на улицу в такую погоду. Видимо, Герлоф никак не мог расстаться с привычкой слушать прогноз погоды, приобретенной в те годы, когда он был капитаном.
– Входи, входи.
Он пожал ей руку: Герлоф был не из тех, кто обнимает людей. Тильда ни разу не видела, чтобы он кого-то хлопал по плечу. Рука его на ощупь была жесткой и шершавой. Герлоф нанялся в моряки подростком, и – несмотря на то, что он ушел на пенсию четверть века назад, – на руках его еще оставались мозоли от всех морских тросов, которые ему пришлось тянуть, и ящиков с товарами, которые ему пришлось грузить.
– Какая будет погода? – сказала она.
– И не спрашивай, – вздохнул Герлоф, опускаясь на стул перед журнальным столиком. – Они снова поменяли расписание передач на радио, и я пропустил местный прогноз. Но в Норланде похолодание, так что здесь, видимо, температура тоже понизится.
Он бросил подозрительный взгляд на барометр рядом с книжным шкафом, потом перевел взгляд на деревья за окном и добавил:
– Зима будет суровая. Это видно по тому, как ярко светят по ночам звезды, особенно в созвездии Большой Медведицы. И лето было дождливым…
– Лето?
– Все знают: если лето дождливое, то зима будет холодной и ветреной.
– Я не знала. Это важно?
– Конечно. Долгая и суровая зима затрудняет мореплавание. Из-за льда и сильного ветра суда движутся медленно и не успевают в срок прийти в пункт назначения.
Тильда огляделась по сторонам. Комната была полна воспоминаний о времени, проведенном Герлофом в море. На стенах висели черно-белые фотографии судов, на которых он ходил, именные таблички и документы в рамках. А также фотографии его покойных родителей и жены. «Время в этой комнате словно остановилось», – подумала Тильда.
Она села напротив Герлофа и положила на журнальный столик диктофон с подключенным микрофоном.
Герлоф посмотрел на диктофон с подозрением, как до этого взглянул на барометр. Тильда заметила, что он переводит взгляд со звукозаписывающего устройства на нее и обратно.
– Надо просто говорить? – спросил он. – О моем брате?
– Помимо прочего, – ответила Тильда. – Это ведь не сложно?
– Но зачем?
– Чтобы сохранить воспоминания… Не дать им исчезнуть, – объяснила Тильда и добавила: – Конечно, ты проживешь еще долго, Герлоф. Я ничего такого не имела в виду. Просто хотела записать твою историю на всякий случай. Папа очень мало рассказал о дедушке до своей смерти.
Герлоф кивнул:
– Можно поговорить. Но когда разговор записывается, нужно внимательно подбирать слова.
– Ничего страшного, – заметила Тильда. – Всегда можно перезаписать кассету.
Когда она позвонила в августе и спросила насчет записи, Герлоф согласился не раздумывая. Наверно, он просто был рад, что она переехала жить в Марнэс. Однако сейчас было видно, что ему не по себе.
– Он уже включен? – спросил он тихо.
– Нет, пока нет, – ответила Тильда. – Я предупрежу перед тем, как включить.
Тильда нажала клавишу записи, и диктофон включился. Тильда кивнула Герлофу:
– Итак, мы начинаем.
Она выпрямила спину и низким от волнения голосом продолжила:
– Это Тильда Давидсон. Я в Марнэсе у Герлофа, брата моего дедушки, чтобы поговорить о нашей семье и жизни дедушки в Марнэсе…
Герлоф наклонился вперед к микрофону и уточнил:
– Мой брат Рагнар жил не в Марнэсе. Он жил на побережье в Рёрбю.
– Ах да. И каким он тебе вспоминается?
Последовала пауза.
– У меня много воспоминаний, – наконец сказал Герлоф. – Мы вместе выросли в Стенвике в двадцатые годы, но потом пошли разными путями… Рагнар купил домик и стал ловить рыбу и выращивать овощи, а я переехал в Боргхольм, где женился и купил мою первую лодку.
– Как часто вы встречались?
– Пару раз в году, когда я был дома. На Рождество и летом. Чаще Рагнар приезжал к нам в город.
– По праздникам?
– Да, Рождество мы отмечали в семейном кругу.
– И как это было?
– Многолюдно, но весело. Мы накрывали роскошный стол. Селедка, картошка, окорок, свиные ножки, картофельные клецки. Рагнар привозил много сушеной и копченой рыбы и всяких солений и маринадов.
По мере того как разговор продолжался, Герлоф становился все расслабленнее. Они говорили еще полчаса, но после долгой истории о пожаре на мельнице в Стенвике Герлоф поднял руку и слабо махнул. Тильда поняла, что он устал, и отключила диктофон.
– Замечательно, – сказала она. – Ты столько всего помнишь?
– Да, эти истории я слышал много раз. И много раз рассказывал… Это только укрепляет память.
Он посмотрел на диктофон:
– Думаешь, что-то записалось?
Тильда прокрутила пленку назад и нажала клавишу воспроизведения. Голос на пленке был хриплым, но четким.
– Хорошо. Мемуаристам будет что послушать, – заметил Герлоф.
– Эта запись главным образом для меня, – сказала Тильда. – Я еще не родилась, когда дедушка погиб, а папа неохотно рассказывал о прошлом. Естественно, мне любопытно.
– Это приходит с годами. С возрастом людей все больше интересует прошлое. Они хотят знать о своем происхождении. То же и с моими дочерьми. Сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
– И ты будешь работать на Эланде?
– Да. Учеба уже закончилась.
– И надолго ты здесь?
– Посмотрим. По меньшей мере до лета.
– Здорово. Хорошо, что молодежь находит тут работу. Ты живешь в Марнэсе?
– Мне дали однокомнатную квартиру рядом с площадью. Из окна видно даже дедушкин дом.
– Он теперь принадлежит другой семье, – сказал Герлоф. – Но мы можем поехать и посмотреть на него. И на мой дом в Стенвике заодно.
Тильда покинула дом престарелых около половины пятого. Она шла по дороге, застегивая на ходу куртку, когда мимо нее пронесся подросток на ревущем синем мопеде. Тильда покачала головой, демонстрируя тем самым, что она думает о мопедах, едущих на большой скорости, – но парень даже на нее не посмотрел. Через пару секунд его и след простыл.
Когда-то пятнадцатилетний парень на мопеде казался Тильде самым крутым в мире. Теперь юноши на мопедах были для нее как мухи – мелкие и раздражающие. Тильда пошла в сторону центра. Она собиралась заглянуть на работу, а потом пойти домой распаковывать вещи. И еще надо позвонить Мартину.
За спиной снова раздался шум мотора. Парень развернулся у церкви и теперь направлялся в центр. На этот раз ему нужно было проехать рядом с Тильдой. Он снизил скорость немного, но потом прибавил газу и попытался объехать Тильду прямо по тротуару. Она быстро преградила машине путь и посмотрела парню прямо в глаза.
– В чем дело? – возмутился тот, перекрикивая шум мотора.
– Нельзя ездить на мопеде по тротуару, – крикнула Тильда. – Это правонарушение.
– Ну да, конечно, – кивнул он. – Я могу ехать и еще быстрее.
– А можешь и задавить кого-нибудь.
– И что? Ты позвонишь в полицию? – с вызовом спросил парень.
Тильда покачала головой, сказав:
– Нет, не позвоню, потому что…
– Потому что здесь нет никаких полицейских. Они закрыли участок два года назад. На всем северном Эланде – ни одного копа.
Тильде надоело перекрикивать мотор. Она нагнулась и быстро отсоединила провод. Мопед сразу затих.
– Теперь есть, – сказала она спокойно. – Я полицейский в этом районе.
– Ты?
– Да, я.
Парень, разинув рот, уставился на нее. Тильда достала из кармана кошелек и показала ему полицейское удостоверение. Он долго разглядывал его, потом снова посмотрел на нее, на этот раз с уважением.
Люди всегда смотрят на тебя по-другому, узнав, что ты из полиции. Тильда, надевая полицейскую форму, даже сама смотрела на себя по-другому.
– Как тебя зовут?
– Стефан.
– Стефан – а дальше?
– Стефан Экстрём.
Тильда записала имя в блокнот.
– На первый раз ты получаешь предупреждение, но в следующий раз будет штраф, – пригрозила она. – Твой мопед ездит слишком быстро. Ты форсировал двигатель?
Стефан кивнул.
– Тогда тебе придется толкать мопед до дома. А дома привести мотор в прежнее состояние.
Стефан покорно слез с мопеда. Он молча пошел рядом с Тильдой, направляясь к площади.
– Скажи своим приятелям, что в Марнэсе снова есть полицейский участок и что мы будем следить за превышением скорости и отбирать мопеды у нарушителей.
Стефан снова кивнул. Видимо, он воспринимал все это как приключение.
– У тебя есть оружие? – поинтересовался он.
– Да, – сказала Тильда. – В сейфе.
– Какая модель?
– «Зиг-Зауэр».
– А ты стреляла из него в людей?
– Нет, – ответила Тильда, – и начинать не собираюсь.
– Вот как.
Стефан выглядел разочарованным.
Тильда обещала позвонить Мартину в районе шести, когда он закончит работу. Так что у нее было время посетить свое новое рабочее место.
Новый полицейский участок располагался в переулке в двух кварталах от главной площади. Вывеска над дверью все еще была заклеена белым целлофаном.
Тильда достала из кармана ключи, но, подойдя к двери, увидела, что та не заперта. Изнутри доносились голоса.
Участок представлял собой одну большую комнату, еще без зоны ресепшн. Тильда помнила, что, когда она была маленькой, здесь располагался магазинчик сладостей. Теперь ее встретили голые стены, окна без занавесок и пыльный пол.
Внутри стояли двое мужчин средних лет. Один был в куртке, надетой поверх темно-синей полицейской формы, другой – в гражданской одежде. Увидев Тильду, мужчины замолчали, словно она застала их в неподходящий момент.
Одного из них Тильда уже видела раньше: это был Йоте Хольмблад, комиссар полиции и ее начальник. У него были коротко подстриженные седые волосы и приятная улыбка. Комиссар сразу ее узнал.
– Привет! – сказал он. – Добро пожаловать в твой новый участок!
– Спасибо, – Тильда пожала руку своему шефу и повернулась к другому мужчине, с кустистыми бровями и редеющими черными волосами: – Тильда Давидсон.
– Ханс Майнер.
Рукопожатие было коротким и сухим.
– Мы с вами будем работать здесь вдвоем.
«И не похоже, что ты этому рад», – подумала Тильда. Она открыла рот, намереваясь сказать что-нибудь любезное, но Майнер ее опередил, сообщив:
– Я здесь почти не бываю. Большую часть времени провожу в Боргхольме, но тут у меня тоже будет рабочий стол.
Он улыбнулся комиссару и сел на стул.
– Вот как, – сказала Тильда, только сейчас осознавшая, как одиноко ей будет работать на новом участке. – Какое-то особое дело?
– Можно и так сказать, – ответил Майнер, выглядывая в окно. – Наркотики, разумеется. На острове они тоже есть, как и везде.
– Это твой стол, Тильда, – Хольмблад показал на стол у окна. – У вас будут компьютеры, факс, рация и телефон.
– О’кей.
– Вам не придется много сидеть в участке, – продолжал Хольмблад. – Скорее наоборот. Не забывайте о полицейской реформе. Вас должны видеть в деле. Нарушения правил дорожного движения, драки, мелкие кражи и крупные кражи со взломом. И разумеется, подростковая преступность.
– Я уже остановила один форсированный мопед по дороге сюда, – сообщила Тильда.
– Молодец, – одобрительно кивнул начальник полиции, – ты им показала, что полиции нужно бояться. На следующей неделе мы официально откроем участок. Пресса приглашена. Газеты, местное радио… Придешь?
– Конечно.
– Ну и чудесно. И еще… Я знаю, что прежде ты работала в Вэкшо, но тут тебе придется работать самостоятельно. В этом есть и плюсы, и минусы. Ты сама можешь планировать свой рабочий день, но это означает и большую ответственность. Отсюда до Боргхольма полчаса езды, так что, если что-то случится, не стоит рассчитывать на то, что подкрепление прибудет сразу же.
Тильда кивнула:
– В полицейской школе мы прорабатывали такие ситуации. Учителя…
Майнер хмыкнул.
– Учителя понятия не имеют о реальной работе, – сказал он.
– А мне они показались достаточно компетентными, – отрезала Тильда.
Она ненавидела такое обращение, это было все равно что сидеть на заднем сиденье в полицейском автобусе и молча слушать старших, как полагается молодым полицейским.
Хольмблад внимательно посмотрел на нее и произнес:
– Важно, чтобы ты не забывала о больших расстояниях на острове, отправляясь одна на задание.
Она снова кивнула, сказав:
– Надеюсь, я справлюсь.
Начальник полиции намеревался продолжить инструктаж, но тут на стене зазвонил телефон.
– Я возьму, – сказал он и в два шага пересек комнату. – Наверняка это из Кальмара.
Он снял трубку и сказал:
– Полицейский участок Марнэса, Хольмблад.
Прослушав сообщение, комиссар спросил:
– Где?
Получив ответ, он произнес:
– Вот как… Мы приедем.
И повесил трубку. Потом сказал:
– Звонили из Боргхольма. К ним поступил сигнал о смертельном случае на севере Эланда.
Майнер вскочил со стула.
– Где?
– У маяков Олудден. Кто-нибудь знает, где это?
– На юге, – ответил Майнер. – Семь или восемь километров.
– Тогда возьмем машину. «Скорая» уже в пути. Похоже, речь шла об утопленнице.
Зима 1868 года
Скоро налетит ветер: воздух насыщен влагой, и Чештин знает, что ей нужно спешить. Прочному дому не страшны сильные ветры. Но маленькие люди беспомощны перед его силой. Вот почему каждый раз они прячутся дома у камина и ждут, пока ветер стихнет.
За холодным неурожайным летом последовала суровая зима. Была первая неделя февраля, и ни у кого не было желания выходить на мороз. Но смотрители маяка должны работать в любую погоду, и сегодня все здоровые мужчины, кроме смотрителя Карлсона, готовят маяки к зимнему шторму.
Женщины остались на хуторе, только Каролины нигде не было видно. Чештин искала ее во всех комнатах и даже на чердаке. Она не могла спросить ни других служанок, ни жен смотрителей маяков, потому что те ничего не знают о состоянии Каролины. Может, подозревают, но не знают наверняка.
Каролине восемнадцать лет – она на два года моложе Чештин. Обе они прислуживают в доме смотрителя маяка Свена Карлсона. Каролина общительная и доверчивая, она напоминает Фину, старшую сестру Чештин, уехавшую жить в Америку. Но из-за своей доверчивости Каролина часто попадает в неприятности. В последнее время она чувствовала себя неважно, и только Чештин было об этом известно.
Каролина не могла покинуть хутор и уйти в лес, потому что знала о приближении шторма. Но что, если она все равно решилась? Чештин вышла на улицу. В заснеженном дворе бушует ветер, предвестник шторма.
Внезапно до нее доносится крик.
Это не ветер.
Это женский крик.
Ветер ударяет Чештин в грудь, заставляя девушку согнуться; она бежит к коровнику и входит внутрь.
Коровы нервно перетаптываются на месте, пока Чештин осматривает стойла. Никого. Она поднимается по крутой лестнице на сеновал. Холод пробирает до костей.
Что-то шевелится у стены в тени стога с сеном.
Это Каролина. Она лежит на полу под грязным покрывалом и едва дышит. С губ ее слетают еле слышные стоны. В глазах отражается стыд.
– Чештин… Мне кажется, это случилось, – говорит она. – Я думаю, оно вышло.
Чештин опускается на колени.
– Там есть что-то? – шепчет Каролина. – Или только кровь?
Покрывало на ее ногах пропиталось кровью. Чештин приподнимает край и кивает.
– Да, – говорит она, – ты родила.
– Он живой?
– Нет, он… не сформировался… он уродец…
Чештин склоняется над бледной подругой, спрашивает:
– Как ты?
Каролина прячет глаза.
– Он умер некрещеным, – бормочет она. – Надо похоронить его в освященной земле… чтобы он не вернулся. Его обязательно надо похоронить…
– Мы не можем, – возражает Чештин. – Шторм начинается. Мы умрем, если выйдем в такую погоду.
– Мы должны его спрятать, – шепчет Каролина, ловя ртом воздух. – Они решат, что я шлюха… Что я хотела убить его…
– Не важно, что они подумают, – говорит Чештин. Накрывая ладонью горячий лоб Каролины, она тихо добавляет: – Я получила письмо от сестры. Она хочет, чтобы я приехала к ней в Америку. В Чикаго.
Каролина не слышит. Дыхание ее становится учащенным, но Чештин все равно продолжает:
– Я через Атлантику поеду в Нью-Йорк и оттуда дальше. Она пришлет мне деньги на билет. – Чештин склоняется ниже: – И ты можешь поехать со мной, Каролина. Хочешь?
Каролина не отвечает. Она больше не пытается дышать. Вместе с воздухом ее покидает жизнь. Теперь Каролина лежит неподвижно с открытыми глазами. На сеновале тихо, как на кладбище.
– Я скоро вернусь, – со слезами на глазах шепчет Чештин.
Она заворачивает то, что лежит на полу, в покрывало и поднимается, сжимая сверток в руках.
Выходит во двор, где свирепствует ветер, и идет к дому для слуг. Заходит в свою комнатку, увязывает в тюк свои вещи и вещи Каролины и надевает на себя все, что можно, чтобы спастись от ветра.
Затем Чештин идет в обеденный зал, освещенный свечами. Там тепло от печки. В кресле за столом сидит смотритель маяка Свен Карлсон. Живот его распирает черную униформу и свешивается через ремень.
Государственный служащий, Свен Карлсон относится к самым привилегированным членам общества. У него своя скамья в церкви в Рёрбю. Рядом с ним восседает жена Анна на стуле с мягкой обивкой. Служанки стоят у стены, а в углу сидит Старая Сара, из бедных крестьян в Рёрбю, за заботу о которой смотритель маяка заплатил самую низкую цену на аукционе.
– Где это мы были? – спрашивает хозяйка при виде Чештин. У нее от природы высокий и резкий голос, но сейчас она еще и кричит, чтобы ветер, бушующий на улице, не заглушил ее слова.
Чештин проходит в центр комнаты и останавливается. Она думает о своей сестре в Америке.
Потом нагибается и кладет сверток на стол перед Свеном Карлсоном.
– Добрый вечер, смотритель, – громко и отчетливо говорит Чештин, разворачивая грязное покрывало. – Мне кажется, вы кое-что потеряли…
4
– Вот и отлично.
Тильда поднялась. Ей пришлось ждать в коридоре, потому что Герлоф слушал прогноз погоды. Тильда не понимала, почему это так важно: не будет же он выходить на улицу в такую погоду. Видимо, Герлоф никак не мог расстаться с привычкой слушать прогноз погоды, приобретенной в те годы, когда он был капитаном.
– Входи, входи.
Он пожал ей руку: Герлоф был не из тех, кто обнимает людей. Тильда ни разу не видела, чтобы он кого-то хлопал по плечу. Рука его на ощупь была жесткой и шершавой. Герлоф нанялся в моряки подростком, и – несмотря на то, что он ушел на пенсию четверть века назад, – на руках его еще оставались мозоли от всех морских тросов, которые ему пришлось тянуть, и ящиков с товарами, которые ему пришлось грузить.
– Какая будет погода? – сказала она.
– И не спрашивай, – вздохнул Герлоф, опускаясь на стул перед журнальным столиком. – Они снова поменяли расписание передач на радио, и я пропустил местный прогноз. Но в Норланде похолодание, так что здесь, видимо, температура тоже понизится.
Он бросил подозрительный взгляд на барометр рядом с книжным шкафом, потом перевел взгляд на деревья за окном и добавил:
– Зима будет суровая. Это видно по тому, как ярко светят по ночам звезды, особенно в созвездии Большой Медведицы. И лето было дождливым…
– Лето?
– Все знают: если лето дождливое, то зима будет холодной и ветреной.
– Я не знала. Это важно?
– Конечно. Долгая и суровая зима затрудняет мореплавание. Из-за льда и сильного ветра суда движутся медленно и не успевают в срок прийти в пункт назначения.
Тильда огляделась по сторонам. Комната была полна воспоминаний о времени, проведенном Герлофом в море. На стенах висели черно-белые фотографии судов, на которых он ходил, именные таблички и документы в рамках. А также фотографии его покойных родителей и жены. «Время в этой комнате словно остановилось», – подумала Тильда.
Она села напротив Герлофа и положила на журнальный столик диктофон с подключенным микрофоном.
Герлоф посмотрел на диктофон с подозрением, как до этого взглянул на барометр. Тильда заметила, что он переводит взгляд со звукозаписывающего устройства на нее и обратно.
– Надо просто говорить? – спросил он. – О моем брате?
– Помимо прочего, – ответила Тильда. – Это ведь не сложно?
– Но зачем?
– Чтобы сохранить воспоминания… Не дать им исчезнуть, – объяснила Тильда и добавила: – Конечно, ты проживешь еще долго, Герлоф. Я ничего такого не имела в виду. Просто хотела записать твою историю на всякий случай. Папа очень мало рассказал о дедушке до своей смерти.
Герлоф кивнул:
– Можно поговорить. Но когда разговор записывается, нужно внимательно подбирать слова.
– Ничего страшного, – заметила Тильда. – Всегда можно перезаписать кассету.
Когда она позвонила в августе и спросила насчет записи, Герлоф согласился не раздумывая. Наверно, он просто был рад, что она переехала жить в Марнэс. Однако сейчас было видно, что ему не по себе.
– Он уже включен? – спросил он тихо.
– Нет, пока нет, – ответила Тильда. – Я предупрежу перед тем, как включить.
Тильда нажала клавишу записи, и диктофон включился. Тильда кивнула Герлофу:
– Итак, мы начинаем.
Она выпрямила спину и низким от волнения голосом продолжила:
– Это Тильда Давидсон. Я в Марнэсе у Герлофа, брата моего дедушки, чтобы поговорить о нашей семье и жизни дедушки в Марнэсе…
Герлоф наклонился вперед к микрофону и уточнил:
– Мой брат Рагнар жил не в Марнэсе. Он жил на побережье в Рёрбю.
– Ах да. И каким он тебе вспоминается?
Последовала пауза.
– У меня много воспоминаний, – наконец сказал Герлоф. – Мы вместе выросли в Стенвике в двадцатые годы, но потом пошли разными путями… Рагнар купил домик и стал ловить рыбу и выращивать овощи, а я переехал в Боргхольм, где женился и купил мою первую лодку.
– Как часто вы встречались?
– Пару раз в году, когда я был дома. На Рождество и летом. Чаще Рагнар приезжал к нам в город.
– По праздникам?
– Да, Рождество мы отмечали в семейном кругу.
– И как это было?
– Многолюдно, но весело. Мы накрывали роскошный стол. Селедка, картошка, окорок, свиные ножки, картофельные клецки. Рагнар привозил много сушеной и копченой рыбы и всяких солений и маринадов.
По мере того как разговор продолжался, Герлоф становился все расслабленнее. Они говорили еще полчаса, но после долгой истории о пожаре на мельнице в Стенвике Герлоф поднял руку и слабо махнул. Тильда поняла, что он устал, и отключила диктофон.
– Замечательно, – сказала она. – Ты столько всего помнишь?
– Да, эти истории я слышал много раз. И много раз рассказывал… Это только укрепляет память.
Он посмотрел на диктофон:
– Думаешь, что-то записалось?
Тильда прокрутила пленку назад и нажала клавишу воспроизведения. Голос на пленке был хриплым, но четким.
– Хорошо. Мемуаристам будет что послушать, – заметил Герлоф.
– Эта запись главным образом для меня, – сказала Тильда. – Я еще не родилась, когда дедушка погиб, а папа неохотно рассказывал о прошлом. Естественно, мне любопытно.
– Это приходит с годами. С возрастом людей все больше интересует прошлое. Они хотят знать о своем происхождении. То же и с моими дочерьми. Сколько тебе лет?
– Двадцать семь.
– И ты будешь работать на Эланде?
– Да. Учеба уже закончилась.
– И надолго ты здесь?
– Посмотрим. По меньшей мере до лета.
– Здорово. Хорошо, что молодежь находит тут работу. Ты живешь в Марнэсе?
– Мне дали однокомнатную квартиру рядом с площадью. Из окна видно даже дедушкин дом.
– Он теперь принадлежит другой семье, – сказал Герлоф. – Но мы можем поехать и посмотреть на него. И на мой дом в Стенвике заодно.
Тильда покинула дом престарелых около половины пятого. Она шла по дороге, застегивая на ходу куртку, когда мимо нее пронесся подросток на ревущем синем мопеде. Тильда покачала головой, демонстрируя тем самым, что она думает о мопедах, едущих на большой скорости, – но парень даже на нее не посмотрел. Через пару секунд его и след простыл.
Когда-то пятнадцатилетний парень на мопеде казался Тильде самым крутым в мире. Теперь юноши на мопедах были для нее как мухи – мелкие и раздражающие. Тильда пошла в сторону центра. Она собиралась заглянуть на работу, а потом пойти домой распаковывать вещи. И еще надо позвонить Мартину.
За спиной снова раздался шум мотора. Парень развернулся у церкви и теперь направлялся в центр. На этот раз ему нужно было проехать рядом с Тильдой. Он снизил скорость немного, но потом прибавил газу и попытался объехать Тильду прямо по тротуару. Она быстро преградила машине путь и посмотрела парню прямо в глаза.
– В чем дело? – возмутился тот, перекрикивая шум мотора.
– Нельзя ездить на мопеде по тротуару, – крикнула Тильда. – Это правонарушение.
– Ну да, конечно, – кивнул он. – Я могу ехать и еще быстрее.
– А можешь и задавить кого-нибудь.
– И что? Ты позвонишь в полицию? – с вызовом спросил парень.
Тильда покачала головой, сказав:
– Нет, не позвоню, потому что…
– Потому что здесь нет никаких полицейских. Они закрыли участок два года назад. На всем северном Эланде – ни одного копа.
Тильде надоело перекрикивать мотор. Она нагнулась и быстро отсоединила провод. Мопед сразу затих.
– Теперь есть, – сказала она спокойно. – Я полицейский в этом районе.
– Ты?
– Да, я.
Парень, разинув рот, уставился на нее. Тильда достала из кармана кошелек и показала ему полицейское удостоверение. Он долго разглядывал его, потом снова посмотрел на нее, на этот раз с уважением.
Люди всегда смотрят на тебя по-другому, узнав, что ты из полиции. Тильда, надевая полицейскую форму, даже сама смотрела на себя по-другому.
– Как тебя зовут?
– Стефан.
– Стефан – а дальше?
– Стефан Экстрём.
Тильда записала имя в блокнот.
– На первый раз ты получаешь предупреждение, но в следующий раз будет штраф, – пригрозила она. – Твой мопед ездит слишком быстро. Ты форсировал двигатель?
Стефан кивнул.
– Тогда тебе придется толкать мопед до дома. А дома привести мотор в прежнее состояние.
Стефан покорно слез с мопеда. Он молча пошел рядом с Тильдой, направляясь к площади.
– Скажи своим приятелям, что в Марнэсе снова есть полицейский участок и что мы будем следить за превышением скорости и отбирать мопеды у нарушителей.
Стефан снова кивнул. Видимо, он воспринимал все это как приключение.
– У тебя есть оружие? – поинтересовался он.
– Да, – сказала Тильда. – В сейфе.
– Какая модель?
– «Зиг-Зауэр».
– А ты стреляла из него в людей?
– Нет, – ответила Тильда, – и начинать не собираюсь.
– Вот как.
Стефан выглядел разочарованным.
Тильда обещала позвонить Мартину в районе шести, когда он закончит работу. Так что у нее было время посетить свое новое рабочее место.
Новый полицейский участок располагался в переулке в двух кварталах от главной площади. Вывеска над дверью все еще была заклеена белым целлофаном.
Тильда достала из кармана ключи, но, подойдя к двери, увидела, что та не заперта. Изнутри доносились голоса.
Участок представлял собой одну большую комнату, еще без зоны ресепшн. Тильда помнила, что, когда она была маленькой, здесь располагался магазинчик сладостей. Теперь ее встретили голые стены, окна без занавесок и пыльный пол.
Внутри стояли двое мужчин средних лет. Один был в куртке, надетой поверх темно-синей полицейской формы, другой – в гражданской одежде. Увидев Тильду, мужчины замолчали, словно она застала их в неподходящий момент.
Одного из них Тильда уже видела раньше: это был Йоте Хольмблад, комиссар полиции и ее начальник. У него были коротко подстриженные седые волосы и приятная улыбка. Комиссар сразу ее узнал.
– Привет! – сказал он. – Добро пожаловать в твой новый участок!
– Спасибо, – Тильда пожала руку своему шефу и повернулась к другому мужчине, с кустистыми бровями и редеющими черными волосами: – Тильда Давидсон.
– Ханс Майнер.
Рукопожатие было коротким и сухим.
– Мы с вами будем работать здесь вдвоем.
«И не похоже, что ты этому рад», – подумала Тильда. Она открыла рот, намереваясь сказать что-нибудь любезное, но Майнер ее опередил, сообщив:
– Я здесь почти не бываю. Большую часть времени провожу в Боргхольме, но тут у меня тоже будет рабочий стол.
Он улыбнулся комиссару и сел на стул.
– Вот как, – сказала Тильда, только сейчас осознавшая, как одиноко ей будет работать на новом участке. – Какое-то особое дело?
– Можно и так сказать, – ответил Майнер, выглядывая в окно. – Наркотики, разумеется. На острове они тоже есть, как и везде.
– Это твой стол, Тильда, – Хольмблад показал на стол у окна. – У вас будут компьютеры, факс, рация и телефон.
– О’кей.
– Вам не придется много сидеть в участке, – продолжал Хольмблад. – Скорее наоборот. Не забывайте о полицейской реформе. Вас должны видеть в деле. Нарушения правил дорожного движения, драки, мелкие кражи и крупные кражи со взломом. И разумеется, подростковая преступность.
– Я уже остановила один форсированный мопед по дороге сюда, – сообщила Тильда.
– Молодец, – одобрительно кивнул начальник полиции, – ты им показала, что полиции нужно бояться. На следующей неделе мы официально откроем участок. Пресса приглашена. Газеты, местное радио… Придешь?
– Конечно.
– Ну и чудесно. И еще… Я знаю, что прежде ты работала в Вэкшо, но тут тебе придется работать самостоятельно. В этом есть и плюсы, и минусы. Ты сама можешь планировать свой рабочий день, но это означает и большую ответственность. Отсюда до Боргхольма полчаса езды, так что, если что-то случится, не стоит рассчитывать на то, что подкрепление прибудет сразу же.
Тильда кивнула:
– В полицейской школе мы прорабатывали такие ситуации. Учителя…
Майнер хмыкнул.
– Учителя понятия не имеют о реальной работе, – сказал он.
– А мне они показались достаточно компетентными, – отрезала Тильда.
Она ненавидела такое обращение, это было все равно что сидеть на заднем сиденье в полицейском автобусе и молча слушать старших, как полагается молодым полицейским.
Хольмблад внимательно посмотрел на нее и произнес:
– Важно, чтобы ты не забывала о больших расстояниях на острове, отправляясь одна на задание.
Она снова кивнула, сказав:
– Надеюсь, я справлюсь.
Начальник полиции намеревался продолжить инструктаж, но тут на стене зазвонил телефон.
– Я возьму, – сказал он и в два шага пересек комнату. – Наверняка это из Кальмара.
Он снял трубку и сказал:
– Полицейский участок Марнэса, Хольмблад.
Прослушав сообщение, комиссар спросил:
– Где?
Получив ответ, он произнес:
– Вот как… Мы приедем.
И повесил трубку. Потом сказал:
– Звонили из Боргхольма. К ним поступил сигнал о смертельном случае на севере Эланда.
Майнер вскочил со стула.
– Где?
– У маяков Олудден. Кто-нибудь знает, где это?
– На юге, – ответил Майнер. – Семь или восемь километров.
– Тогда возьмем машину. «Скорая» уже в пути. Похоже, речь шла об утопленнице.
Зима 1868 года
С постройкой маяков в Олуддене все – и жители окрестных деревень, и моряки – стали чувствовать себя безопаснее. По крайней мере, так считали те мужчины, что строили эти маяки: они думали, что они заботятся о безопасности. Женщины знали, что это не так.Дом просто огромный. Чештин идет из комнаты в комнату в поисках Каролины, но в доме слишком много мест, чтобы спрятаться. Слишком много комнат, слишком много шкафов.
Смерть была еще ближе, чем раньше. Она пришла к ним в дома.
На стене сеновала под самым потолком кто-то вырезал на дереве надпись «Любимая Каролина 1868». Каролина была мертва уже больше ста лет, но она прошептала мне из стен о том, как было на Олуддене в старые добрые времена…
Мирья Рамбе
Скоро налетит ветер: воздух насыщен влагой, и Чештин знает, что ей нужно спешить. Прочному дому не страшны сильные ветры. Но маленькие люди беспомощны перед его силой. Вот почему каждый раз они прячутся дома у камина и ждут, пока ветер стихнет.
За холодным неурожайным летом последовала суровая зима. Была первая неделя февраля, и ни у кого не было желания выходить на мороз. Но смотрители маяка должны работать в любую погоду, и сегодня все здоровые мужчины, кроме смотрителя Карлсона, готовят маяки к зимнему шторму.
Женщины остались на хуторе, только Каролины нигде не было видно. Чештин искала ее во всех комнатах и даже на чердаке. Она не могла спросить ни других служанок, ни жен смотрителей маяков, потому что те ничего не знают о состоянии Каролины. Может, подозревают, но не знают наверняка.
Каролине восемнадцать лет – она на два года моложе Чештин. Обе они прислуживают в доме смотрителя маяка Свена Карлсона. Каролина общительная и доверчивая, она напоминает Фину, старшую сестру Чештин, уехавшую жить в Америку. Но из-за своей доверчивости Каролина часто попадает в неприятности. В последнее время она чувствовала себя неважно, и только Чештин было об этом известно.
Каролина не могла покинуть хутор и уйти в лес, потому что знала о приближении шторма. Но что, если она все равно решилась? Чештин вышла на улицу. В заснеженном дворе бушует ветер, предвестник шторма.
Внезапно до нее доносится крик.
Это не ветер.
Это женский крик.
Ветер ударяет Чештин в грудь, заставляя девушку согнуться; она бежит к коровнику и входит внутрь.
Коровы нервно перетаптываются на месте, пока Чештин осматривает стойла. Никого. Она поднимается по крутой лестнице на сеновал. Холод пробирает до костей.
Что-то шевелится у стены в тени стога с сеном.
Это Каролина. Она лежит на полу под грязным покрывалом и едва дышит. С губ ее слетают еле слышные стоны. В глазах отражается стыд.
– Чештин… Мне кажется, это случилось, – говорит она. – Я думаю, оно вышло.
Чештин опускается на колени.
– Там есть что-то? – шепчет Каролина. – Или только кровь?
Покрывало на ее ногах пропиталось кровью. Чештин приподнимает край и кивает.
– Да, – говорит она, – ты родила.
– Он живой?
– Нет, он… не сформировался… он уродец…
Чештин склоняется над бледной подругой, спрашивает:
– Как ты?
Каролина прячет глаза.
– Он умер некрещеным, – бормочет она. – Надо похоронить его в освященной земле… чтобы он не вернулся. Его обязательно надо похоронить…
– Мы не можем, – возражает Чештин. – Шторм начинается. Мы умрем, если выйдем в такую погоду.
– Мы должны его спрятать, – шепчет Каролина, ловя ртом воздух. – Они решат, что я шлюха… Что я хотела убить его…
– Не важно, что они подумают, – говорит Чештин. Накрывая ладонью горячий лоб Каролины, она тихо добавляет: – Я получила письмо от сестры. Она хочет, чтобы я приехала к ней в Америку. В Чикаго.
Каролина не слышит. Дыхание ее становится учащенным, но Чештин все равно продолжает:
– Я через Атлантику поеду в Нью-Йорк и оттуда дальше. Она пришлет мне деньги на билет. – Чештин склоняется ниже: – И ты можешь поехать со мной, Каролина. Хочешь?
Каролина не отвечает. Она больше не пытается дышать. Вместе с воздухом ее покидает жизнь. Теперь Каролина лежит неподвижно с открытыми глазами. На сеновале тихо, как на кладбище.
– Я скоро вернусь, – со слезами на глазах шепчет Чештин.
Она заворачивает то, что лежит на полу, в покрывало и поднимается, сжимая сверток в руках.
Выходит во двор, где свирепствует ветер, и идет к дому для слуг. Заходит в свою комнатку, увязывает в тюк свои вещи и вещи Каролины и надевает на себя все, что можно, чтобы спастись от ветра.
Затем Чештин идет в обеденный зал, освещенный свечами. Там тепло от печки. В кресле за столом сидит смотритель маяка Свен Карлсон. Живот его распирает черную униформу и свешивается через ремень.
Государственный служащий, Свен Карлсон относится к самым привилегированным членам общества. У него своя скамья в церкви в Рёрбю. Рядом с ним восседает жена Анна на стуле с мягкой обивкой. Служанки стоят у стены, а в углу сидит Старая Сара, из бедных крестьян в Рёрбю, за заботу о которой смотритель маяка заплатил самую низкую цену на аукционе.
– Где это мы были? – спрашивает хозяйка при виде Чештин. У нее от природы высокий и резкий голос, но сейчас она еще и кричит, чтобы ветер, бушующий на улице, не заглушил ее слова.
Чештин проходит в центр комнаты и останавливается. Она думает о своей сестре в Америке.
Потом нагибается и кладет сверток на стол перед Свеном Карлсоном.
– Добрый вечер, смотритель, – громко и отчетливо говорит Чештин, разворачивая грязное покрывало. – Мне кажется, вы кое-что потеряли…
4
Йоаким провел на хуторе три дня, не ведая тогда, что это были последние счастливые дни в его жизни. Если бы он знал, то наслаждался бы каждой секундой, проведенной с семьей. Но он этого не знал. Не знал, какой счастливой была его жизнь до этого дня.
Предыдущей ночью он и Катрин легли поздно. После того как дети заснули, они прошлись по ожидавшим ремонта комнатам и обсудили покраску. Они решили окрасить стены и потолок в белый цвет, а двери и плинтусы – в разные цвета.
Они легли в полночь. В доме было тихо, но спустя пару часов Ливия начала кричать. Катрин вздохнула, и, не говоря ни слова, вышла из спальни и направилась к дочери.
Они встали в шесть, когда за окном еще было темно. Скоро темно будет почти весь день, подумал Йоаким. До Рождества оставалось всего два месяца.
В половине седьмого вся семья собралась в кухне завтракать. Йоаким должен был ехать в Стокгольм, поэтому выпил чай еще до того, как Катрин с детьми уселись за стол. Ставя чашку в посудомоечную машину, он заметил тонкую оранжевую полоску солнца на горизонте. Само солнце еще скрывалось за морем, но небо уже начало окрашиваться в персиковые тона. По небу косяком летели птицы.
Гуси или журавли? Слишком темно, чтобы разглядеть. Да он и не разбирался в птицах.
– Видите птиц? – спросил Йоаким через плечо. – Они поступают так же, как и мы. Летят на юг.
Никто не ответил. Катрин и Ливия жевали бутерброды, Габриэль пил молочную смесь из бутылочки.
Маяки поднимались из моря к небу, как две сказочные башни. Южный маяк моргал красным глазом, из окон северного маяка сочился слабый белый свет. Это было странно. Йоаким ни разу еще не видел, чтобы в северной башне горел свет. Йоаким наклонился ближе к окну. Может, это свет солнца отражается в стекле? Нет, ощущение такое, словно свет идет изнутри башни.
– Там много птиц, папа? – спросила Ливия позади него.
– Нет.
Йоаким отвел взгляд и вернулся за стол.
Перелетным птицам предстояла долгая дорога, как и Йоакиму. Он должен был проехать сорок пять миль в тот день, чтобы забрать оставшиеся вещи в Стокгольме. Ночевать он собирался дома у своей матери Ингрид в Якобсберге, чтобы на следующий день вернуться на хутор. Это должна была быть его последняя поездка в столицу. По крайней мере, в этом году.
Габриэль казался довольным, но Ливия выглядела сонной и усталой. Она вяло жевала бутерброд, разглядывая стакан с молоком.
– Доедай, Ливия.
– М-м-м…
Ливия не была жаворонком и по утрам часто бывала в плохом настроении. Но стоило ей прийти в детский сад, и усталость и сон как рукой снимало. Она недавно перешла в старшую группу – подготовительную – и очень этим гордилась.
– Что вы будете делать в садике сегодня?
– Это не садик, папа, – с кислым выражением лица возразила Ливия. – Это Габриэль ходит в садик, а я хожу в школу.
– Скорее, в дошкольную группу – разве нет?
– Школу, – упрямо произнесла Ливия.
– Хорошо, и что вы сегодня будете делать в школе?
– Не знаю, – ответила Ливия, глядя на стол.
– Играть с друзьями?
– Не знаю.
– Хорошо, но допей молоко. Нам скоро ехать в Марнэс… в школу.
– М-м-м…
В двадцать минут восьмого солнце уже показалось над горизонтом. Оно робко выглядывало из воды, опираясь на волны слабыми желтыми лучами. Зимнее солнце светило, но не грело: день обещал быть холодным. Термометр на стене показывал три градуса выше нуля.
Йоаким очистил окна «вольво» от инея и открыл заднюю дверцу детям.
Ливия сама уселась в детское кресло, пристроив на коленях Формана. Йоаким усадил в соседнее кресло Габриэля и крепко застегнул ремни безопасности. Потом сел за руль.
– Мама с нами не попрощается? – спросил он.
– Она пошла в туалет, – сказала Ливия. – По-большому. Так что она не скоро вернется.
Ливия уже окончательно проснулась и стала разговорчивее. А в саду она вообще превратится в ураган.
Йоаким откинулся на спинку кресла и заметил, что детские велосипеды во дворе – красный двухколесный Ливии и трехколесный Габриэля – не заперты замком. Это не столица, здесь можно было не бояться воров.
Через пару минут вышла Катрин в красной зимней куртке с капюшоном и синих тренировочных штанах. В Стокгольме Катрин всегда одевалась в черное, но здесь, на острове, начала покупать свободную и комфортную одежду ярких расцветок.
Она помахала им на прощание и улыбнулась. Под глазами у жены были темные круги от недосыпания. Встретившись взглядом с Йоакимом, она погладила дверной косяк.
Их новый дом. Йоаким тоже улыбнулся и помахал в ответ.
– Поехали, – сказала Ливия.
– Поехали! Поехали! – закричал Габриэль, энергично махая маме на прощание.
Йоаким завел мотор. Фары зажглись и осветили дом и тонкий слой инея на земле. Пора поставить зимнюю резину, подумал Йоаким.
Ливия надела наушники: дочери недавно подарили первый в ее жизни плеер, и она уже научилась им пользоваться. Ливия слушала сказку о медвежонке Бамсе; когда играли песенки, она давала и Габриэлю их послушать.
С проселочной дорогой хутор соединяла узкая, посыпанная гравием дорога, идущая через лес. Дорога была извилистой, и Йоаким вел машину осторожно, стараясь не съехать в канаву, тянувшуюся вдоль разрушенной каменной изгороди.
На выезде на дорогу висел их новый почтовый ящик. Йоаким притормозил, проверяя, нет ли на главной дороге автомобилей, но в обоих направлениях было темно и тихо. По другую сторону дороги простиралась поросшая коричневым мхом равнина.
По пути им не встретилось ни одной машины. Проехав деревню Рёрбю, они въехали в Марнэс. Мимо проехала цистерна с рыбой, двое детей с рюкзаками на спине бежали к школе. Йоаким свернул на главную улицу и поехал по безлюдной улице к площади. В двухстах метрах от нее находилась школа, а рядом с ней располагался окруженный садом с качелями и песочницами детский сад Ливии и Габриэля. Это было невысокое деревянное строение с большими окнами, окрашенное желтой краской.
Родители прощались с детьми на тротуаре. Йоаким остановил машину у обочины, но не стал выключать мотор. Другие родители кивнули ему в знак приветствия. После вчерашней статьи с фотографиями в «Эланд-постен» все теперь знали, кто он такой.
– Остерегайтесь машин, – сказал Йоаким. – Не сходите с тротуара.
– Пока! – крикнула Ливия, сама открыла дверцу и выскочила из машины. Она уже привыкла к садику и не боялась оставаться там одна. Габриэль молчал, когда Йоаким помогал ему выбраться из кресла, – но стоило ему оказаться на тротуаре, как он мигом понесся вслед за Ливией.
Предыдущей ночью он и Катрин легли поздно. После того как дети заснули, они прошлись по ожидавшим ремонта комнатам и обсудили покраску. Они решили окрасить стены и потолок в белый цвет, а двери и плинтусы – в разные цвета.
Они легли в полночь. В доме было тихо, но спустя пару часов Ливия начала кричать. Катрин вздохнула, и, не говоря ни слова, вышла из спальни и направилась к дочери.
Они встали в шесть, когда за окном еще было темно. Скоро темно будет почти весь день, подумал Йоаким. До Рождества оставалось всего два месяца.
В половине седьмого вся семья собралась в кухне завтракать. Йоаким должен был ехать в Стокгольм, поэтому выпил чай еще до того, как Катрин с детьми уселись за стол. Ставя чашку в посудомоечную машину, он заметил тонкую оранжевую полоску солнца на горизонте. Само солнце еще скрывалось за морем, но небо уже начало окрашиваться в персиковые тона. По небу косяком летели птицы.
Гуси или журавли? Слишком темно, чтобы разглядеть. Да он и не разбирался в птицах.
– Видите птиц? – спросил Йоаким через плечо. – Они поступают так же, как и мы. Летят на юг.
Никто не ответил. Катрин и Ливия жевали бутерброды, Габриэль пил молочную смесь из бутылочки.
Маяки поднимались из моря к небу, как две сказочные башни. Южный маяк моргал красным глазом, из окон северного маяка сочился слабый белый свет. Это было странно. Йоаким ни разу еще не видел, чтобы в северной башне горел свет. Йоаким наклонился ближе к окну. Может, это свет солнца отражается в стекле? Нет, ощущение такое, словно свет идет изнутри башни.
– Там много птиц, папа? – спросила Ливия позади него.
– Нет.
Йоаким отвел взгляд и вернулся за стол.
Перелетным птицам предстояла долгая дорога, как и Йоакиму. Он должен был проехать сорок пять миль в тот день, чтобы забрать оставшиеся вещи в Стокгольме. Ночевать он собирался дома у своей матери Ингрид в Якобсберге, чтобы на следующий день вернуться на хутор. Это должна была быть его последняя поездка в столицу. По крайней мере, в этом году.
Габриэль казался довольным, но Ливия выглядела сонной и усталой. Она вяло жевала бутерброд, разглядывая стакан с молоком.
– Доедай, Ливия.
– М-м-м…
Ливия не была жаворонком и по утрам часто бывала в плохом настроении. Но стоило ей прийти в детский сад, и усталость и сон как рукой снимало. Она недавно перешла в старшую группу – подготовительную – и очень этим гордилась.
– Что вы будете делать в садике сегодня?
– Это не садик, папа, – с кислым выражением лица возразила Ливия. – Это Габриэль ходит в садик, а я хожу в школу.
– Скорее, в дошкольную группу – разве нет?
– Школу, – упрямо произнесла Ливия.
– Хорошо, и что вы сегодня будете делать в школе?
– Не знаю, – ответила Ливия, глядя на стол.
– Играть с друзьями?
– Не знаю.
– Хорошо, но допей молоко. Нам скоро ехать в Марнэс… в школу.
– М-м-м…
В двадцать минут восьмого солнце уже показалось над горизонтом. Оно робко выглядывало из воды, опираясь на волны слабыми желтыми лучами. Зимнее солнце светило, но не грело: день обещал быть холодным. Термометр на стене показывал три градуса выше нуля.
Йоаким очистил окна «вольво» от инея и открыл заднюю дверцу детям.
Ливия сама уселась в детское кресло, пристроив на коленях Формана. Йоаким усадил в соседнее кресло Габриэля и крепко застегнул ремни безопасности. Потом сел за руль.
– Мама с нами не попрощается? – спросил он.
– Она пошла в туалет, – сказала Ливия. – По-большому. Так что она не скоро вернется.
Ливия уже окончательно проснулась и стала разговорчивее. А в саду она вообще превратится в ураган.
Йоаким откинулся на спинку кресла и заметил, что детские велосипеды во дворе – красный двухколесный Ливии и трехколесный Габриэля – не заперты замком. Это не столица, здесь можно было не бояться воров.
Через пару минут вышла Катрин в красной зимней куртке с капюшоном и синих тренировочных штанах. В Стокгольме Катрин всегда одевалась в черное, но здесь, на острове, начала покупать свободную и комфортную одежду ярких расцветок.
Она помахала им на прощание и улыбнулась. Под глазами у жены были темные круги от недосыпания. Встретившись взглядом с Йоакимом, она погладила дверной косяк.
Их новый дом. Йоаким тоже улыбнулся и помахал в ответ.
– Поехали, – сказала Ливия.
– Поехали! Поехали! – закричал Габриэль, энергично махая маме на прощание.
Йоаким завел мотор. Фары зажглись и осветили дом и тонкий слой инея на земле. Пора поставить зимнюю резину, подумал Йоаким.
Ливия надела наушники: дочери недавно подарили первый в ее жизни плеер, и она уже научилась им пользоваться. Ливия слушала сказку о медвежонке Бамсе; когда играли песенки, она давала и Габриэлю их послушать.
С проселочной дорогой хутор соединяла узкая, посыпанная гравием дорога, идущая через лес. Дорога была извилистой, и Йоаким вел машину осторожно, стараясь не съехать в канаву, тянувшуюся вдоль разрушенной каменной изгороди.
На выезде на дорогу висел их новый почтовый ящик. Йоаким притормозил, проверяя, нет ли на главной дороге автомобилей, но в обоих направлениях было темно и тихо. По другую сторону дороги простиралась поросшая коричневым мхом равнина.
По пути им не встретилось ни одной машины. Проехав деревню Рёрбю, они въехали в Марнэс. Мимо проехала цистерна с рыбой, двое детей с рюкзаками на спине бежали к школе. Йоаким свернул на главную улицу и поехал по безлюдной улице к площади. В двухстах метрах от нее находилась школа, а рядом с ней располагался окруженный садом с качелями и песочницами детский сад Ливии и Габриэля. Это было невысокое деревянное строение с большими окнами, окрашенное желтой краской.
Родители прощались с детьми на тротуаре. Йоаким остановил машину у обочины, но не стал выключать мотор. Другие родители кивнули ему в знак приветствия. После вчерашней статьи с фотографиями в «Эланд-постен» все теперь знали, кто он такой.
– Остерегайтесь машин, – сказал Йоаким. – Не сходите с тротуара.
– Пока! – крикнула Ливия, сама открыла дверцу и выскочила из машины. Она уже привыкла к садику и не боялась оставаться там одна. Габриэль молчал, когда Йоаким помогал ему выбраться из кресла, – но стоило ему оказаться на тротуаре, как он мигом понесся вслед за Ливией.