Страница:
Юлия Васильева
Урожай собрать не просто
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Глава 1
Тонкости воспитания сельской молодежи
Я водила пальцем по стеклу, очерчивая контур печального дерева, растущего за окном. Открывавшаяся взору осенняя пастораль не радовала главным образом потому, что мне приходилось созерцать ее на протяжении всех первых семнадцати лет своей жизни. Любимая среди сельских жителей поговорка «что посеешь, то и пожнешь» как-то очень красочно показала себя в действии. Я еще могла смириться с отцом, который, лелея мечты породниться с королевской семьей, на время смотрин бросил меня во дворце (причем на позиции как можно более близкой к монарху) – против суровости нашей семейной смекалки не попрешь. Но мне сложно свыкнуться с тем, что, после того как король выбрал в невесты принцессу богатого государства, мой же родитель, так стремившийся пропихнуть дитя поближе к трону, поспешил убрать неудачницу-дочь подальше от двора. То есть в деревню. Надеюсь, ему будет отрадно сознавать, что дитя зачахло от скуки, но все же не стало королевской фавориткой.
Увидев меня на пороге дома с сундуками, маменька несказанно обрадовалась. Наивно полагать, что радость была вызвана долгожданной встречей. Расцеловав меня в обе щеки, леди Иветта с удовольствием отметила, как я выросла и повзрослела. И опять же мне в голову не пришло, что причиной похвалы стала вовсе не материнская гордость, переполнявшая сердце родительницы.
На следующее утро, едва продрав глаза, я услышала подозрительный шум внизу, а когда спустилась, все сразу встало на свои места: слуги вытаскивали из дома чемоданы и сундуки, пока матушка, уперев руки в полные бока, зычным голосом отдавала распоряжения. К тому моменту, когда я поняла, что дело принимает дурной оборот, леди Иветта, зажав под мышкой младшего сына Андрия – так, что бедняге не удавалось даже пищать, – уже грузилась вместе со своими вещами в карету:
– Николетта, дочка, я на тебя рассчитываю. Приглядывай за хозяйством и братьями. А я месяц-другой поживу с твоим отцом при дворе. Достала меня эта глушь.
– Но, мама… – Робкая попытка высказать хоть какой-то довод против ее отъезда была пресечена на корню: шустрая родительница хлопнула дверцей кареты прямо перед моим носом так, что с несчастного средства передвижения черной шелухой посыпался лак.
– Трогай! – От звенящего окрика лошади пошли раньше, чем кучер успел притронуться к поводьям. В оконце появилась белая рука в дорожной перчатке и помахала мне на прощанье. – И не хулиганьте шибко!
Я в изнеможении прислонилась к перилам крыльца. Думаю, после такой выходки ни у кого не возникнет вопросов, что нашли друг в друге мои родители и в кого пошла их дочь. Если впоследствии еще выяснится, что тайной причиной отъезда моей матушки была вовсе не деревенская скука, а какая-то изощренная попытка выдать меня замуж – я сбегу из дома. Верьте, вот вам мое слово!
Наверху послышались возмущенные крики и шум. До меня доносились какие-то ругательства, произносимые срывающимся юношеским голосом, среди которых слова «богохульник» и «еретик» практически ласкали слух. Признаюсь, слышала слова и похуже, но разве можно допустить, чтобы так ругались мои младшие братья? Глядишь, и до драки дойдет – раскошеливайся потом на доктора. Я со вздохом оторвалась от созерцания пейзажа за окном и пошла наверх исполнять свой сестринский долг.
В комнате на втором этаже собрались трое из моих братьев, причем компания оказалась весьма причудливой. Ивар – второй по старшинству и первый по количеству тараканов в голове: еще когда мы все боролись за томик сказок Злотоземья, он не расставался со сборником проповедей отцов церкви. С тех пор если что и изменилось, то только в худшую сторону. Следующий по старшинству Ефим – острослов, подлиза, а с недавних пор еще и неугомонный ловелас. Одиннадцатилетний Оська – выдумщик и шутник. Первый и третий яростно препирались из-за каких-то бумаг. Второй весело комментировал.
– Скажи мне зачем? Зачем ты это сделал? – Ивар с трагизмом в голосе тряс перед лицом Оськи исписанными листами. Сей трагизм был вызван, скорее всего, тем, что религиозное смирение не позволяло пострадавшему как следует поколотить брата.
– Я же помочь хотел. – Младшенький сохранял невозмутимость и веру в собственную правоту. – Пишешь-пишешь, букв много, а картинок ни одной. Вот я и проиллюстрировал.
– И что это, по-твоему?! Что? – Ивар не только еще раз взмахнул перед носом Оськи страницами, которые, судя по всему, представляли собой конспекты теологических трактатов, но и не без злорадного удовольствия продемонстрировал их всем присутствующим.
В промежутке между текстом, там, где должна была бы красоваться какая-нибудь совершенно ненужная, но изящная завитушка, втиснулась миниатюра, с усердием нарисованная сорванцом: один человек с размаху опускал камень на голову другому.
– Что ты тут проиллюстрировал?! – еще раз повторил вопрос хозяин конспекта, по-видимому, наслаждаясь недоумением на моем лице. Теперь уже все присутствующие ждали ответа с живейшим интересом.
– Святой Лаврентий венчает голову своего ученика венком из лавра, – объяснил малец, словно перед ним был неуч.
– А это тогда, по-твоему, что? – Брат продемонстрировал следующий лист конспекта, но прежде чем очередь дошла до меня, Ефим подхватился с места и вырвал бумагу у Ивара из рук:
– Ты что, показывать такое незамужней сестре?!
Я удивленно приподняла брови. Иллюстрация с этой страницы моментально приобрела манящий ореол запретного плода. Интрига нарастала.
– А это святой Лаврентий наложением рук исцеляет жену своего соседа, прикованную к постели тяжким недугом, – еще более складно пояснил Оська и, сделав большие невинные глаза, посмотрел на брата, словно ожидая, что тот объяснит ему причину своего гнева.
Ивар опустил руки с конспектом, он был не в силах противостоять наивности этого взгляда. К тому же брату изрядно льстило, что малец (не без его помощи) уже в таком возрасте был знаком с содержанием святых книг. Похоже, что только мы с Ефимом заметили проказливые искры в глазах Оськи. Шутник прекрасно понимал, что и как он нарисовал.
Решив восстановить справедливость, а заодно упрочить положение старшей сестры после столь долгого отсутствия, я подошла к притворщику, схватила его за розовое ухо и вывела в коридор:
– Так, а теперь послушай меня, великий художник. Либо ты сейчас же поможешь брату переписать конспекты, либо письмо с отчетом о твоем поведении отправится к родителям.
Оська притворно заайкал, держась за ухо, а когда я его отпустила, со словами: «И зачем только женщин учат писать?» – скрылся в комнате.
Шалопай! Никакого уважения к старшим и радости от встречи с сестрой!
Хотя надо отметить, что жизнеописание святого Лаврентия в картинках Оськи получилось гораздо более занимательным, нежели в конспектах старшего брата. Но я бы не рискнула показать этот вариант жития нашему скромному церковнику.
До обеда, не желая и далее встревать в битвы своих братьев, я отправилась наносить визиты вежливости старым друзьям и знакомым. Чем загородная жизнь отличается от городской, так это прямо-таки экзекуторским вниманием к соблюдению приличий. И если вы хотя бы однажды забыли ответить на чью-либо записку или, не дай боги, не посетили званый обед – это вполне может обернуться тем, что ваших внуков будут упрекать в невоспитанности, усугубленной врожденным отсутствием такта. Поэтому на следующий же день после приезда, получив несколько приветственных записок, я была просто обязана обойти всех соседей и если не посидеть у каждого в гостиной несколько минут, восторгаясь изменениями в интерьере, которые произошли за время моего отсутствия, то хотя бы оставить на столике в прихожей свою карточку (на карточки, к слову, ежегодно уходил изрядный запас недешевого картона).
К счастью, соседей у нас не так уж много, поэтому при известной доле хитрости можно было обернуться до обеда. К небольшому городку под странным названием «Кладезь» (даже старожилы не могли объяснить, кладезем чего он являлся) примыкало не более пяти мелких имений (наше среди них) и всего одно крупное, принадлежащее старшему лорду Гордию. К лорду я конечно же идти не собиралась: достаточно оставить у привратника свою карточку, все равно все приветственные записки пишет секретарь, да и на порог-то меня в таких сапогах не пустят…
Я посмотрела вниз: деревенские дороги, как и всякие дороги, оставляли желать лучшего, а осенние дожди и вовсе превращали их в непролазную хлябь. Сельские барышни, не имевшие возможности всякий раз пользоваться экипажами, выходили из сложившегося положения с присущей им практичностью: под юбку надевались прорезиненные сапоги. Не раз можно было увидеть, как та или иная деревенская роза, в нерешительности застыв перед просторами разверзшейся грязи, оглядывалась со сноровкой заправского бандита, стоящего на стреме, а затем задирала юбки едва ли не до колен, демонстрируя черные мужские сапоги, и уверенно преодолевала препятствие вброд. Мои братья порой развлекались тем, что подсматривали или, того хуже, пугали девушек своими внезапными криками, отчего те, утратив благоразумие, опускали подолы своих платьев прямо в грязь.
Была и у меня такая практичная обувь, но в своей изощренной изобретательности я пошла куда дальше и стала влезать в сапоги прямо в легких домашних туфлях и беззастенчиво подкалывать подол повыше. Подобные махинации позволили мне под ошарашенными взглядами прислуги в прихожей первого же посещенного дома невозмутимо «выйти» из сапог, отколоть подол и двинуться прямо в гостиную, не утомляя себя и не смущая других нудной церемонией переодевания.
На выходе из гостиной мне встретился седоватый человек с круглыми глазами цвета незабудок, досадливо мявший в руках букетик поздних цветов – наш церковник.
– Доброе утро, отец Оврамий!
Представитель церкви остановился, похлопал глазами, как бы припоминая, кто я такая:
– А, леди Николетта, вы уже вернулись! Очень рад, не забывайте наведываться в церковь. Ваш брат Ивар, кстати, делает успехи: никогда еще не было у меня такого прилежного ученика.
Еще бы! Я, конечно, не умаляю достоинств своего брата, но, к слову: до Ивара у священнослужителя и вовсе не было учеников.
– Снова неудача? – сочувственно спросила я, бросив взгляд на погибающие в стиснутом кулачке церковника цветы.
– Снова, – подтвердил бедняга на редкость оптимистично. Дело в том, что с тех пор, как моей подруге Алисии минуло шестнадцать, отец Оврамий с периодичностью один раз в четыре месяца делал ей предложение руки и сердца, будто подозревал, что, для того чтобы предложение было принято, нужно лишь счастливое совпадение внешних обстоятельств, а не ответное чувство.
– Ну, может быть, в другой раз: солнце будет ярче, небо голубее, – не удержалась я от того, чтобы не поддеть соседа.
– Да-да, вы правы, наверное, все дело в этой хмурой погоде, – не понял шутки церковник. – Она была не в настроении из-за дождя.
…и неурожая брюквы в этом году. Пришлось прикрыть рукой улыбку. Просто поразительно, насколько ветреными порой считают мужчины своих избранниц.
Мы раскланялись.
Так, домик при церкви можно вычеркнуть из списка мест, которые необходимо посетить, – все складывалось довольно удачно. Я наконец вошла в гостиную.
Вопреки сетованиям незадачливого жениха Алисия была в самом прекрасном расположении духа и, едва я появилась на пороге, бросилась меня обнимать:
– Николетта, как ты выросла и изменилась!
– И похудела, – недовольно заметила ее мать, приветствуя меня кивком головы.
– Я слышала, ты при дворе не скучала, – лукаво сказала подруга, усаживая меня на диван.
– Алисия, никогда не повторяй чужих сплетен! – ласково оборвала ее леди Карин.
– Да, мама. – Плутовка показала мне глазами, что оставляет этот разговор на потом.
– А я смотрю, поток женихов не убывает.
– Да это просто проклятье какое-то! – бросила девушка в сердцах.
Всем бы такие проклятья, как кукольная внешность и десять тысяч ладов приданого – результатом станут предложения связать себя узами брака от каждого второго мужчины округи. Я из приданого могу похвастать только вышитым под руководством няни комплектом постельного белья. В то время матушка не уставала восхищаться, насколько плотоядными выходят розы на нем. Еще бы! Этот комплект стоил мне десяти исколотых пальцев, а няне – седины в голове! На данном эпизоде с подготовкой моего приданого было покончено. Единогласно.
– Надеюсь, никто из моих братьев к тебе еще не сватался?
– Пока нет.
– Меня пугает это «пока».
– Николетта, скажи им, чтобы даже не помышляли, Алисия будет вынуждена отказать, – снова вмешалась леди Карин.
– Думаю, влюбленному юноше мои советы окажутся еще более безразличными, чем всем остальным. – Я решила перепрыгнуть с опасной темы на еще более скользкую и снова обратилась к подруге: – Но чем же тебе не угодили все наши женихи? Каким должен быть твой избранник?
Алисия задумалась, словно ей предложили сложную задачку по арифметике:
– Добрым.
Я улыбнулась. Ее мать откровенно рассмеялась:
– Добрым?! Дочка, побойся богов! Добрые мужчины добры ко всем. И к другим женщинам тоже!
– Ну хорошо. – Алисия, пунцовая от досады, решительно повернулась ко мне: – А что, по-твоему, должно быть в мужчине?
– Ум.
– Вот, дитя: Николетта младше тебя на год, но рассуждает не в пример разумнее. Умный муж не только не промотает свое состояние, но еще и приумножит его. Если бы у господина Клауса был титул хотя бы младшего лорда, я бы с удовольствием позволила ему просить твоей руки.
– Не думаю, что он поспешит воспользоваться этим позволением, мама. Снова ты со своими меркантильными мыслями.
– Ну не могу же я руководствоваться твоими романтическими! Кто-то в этом доме должен сохранять трезвую голову.
Леди Карин, найдя для своей старшей дочери блестящую партию в виде знатного греладского банкира, с оправданной прозорливостью рассчитывала конвертировать красоту младшей как минимум в титул старшего лорда.
Я решила в очередной раз повернуть потекшую по опасному руслу дискуссию:
– А кто такой господин Клаус?
– Господин Клаус – фабрикант. Ах да, он же появился у нас только два года назад, когда ты уехала. Арендовал у города тот ужасный кусок земли со складами около главной дороги и поставил завод. Кажется, производит то ли косметические средства, то ли лекарства. Но я точно не знаю, потому что мы такими товарами никогда не пользуемся. Многие фермеры заключили с ним договоры на поставку мари.
– На поставку чего? – переспросила я.
– Сиреневой мари – трава травой, высокие такие метелки, я не вникала, что это. Но разве твоя матушка не заключила договор на ее выращивание?
– Я ничего не знаю об этом, и потом, мы же обеспечиваем продовольствием казармы третьего полка.
– Вот видишь, мама, ты же сама говорила не повторять чужих сплетен.
– А разве третий полк не стал закупать продукты на севере?
– Не может этого быть, – легко отмахнулась я. – Там одна транспортировка будет стоить больше, чем сам груз. И что же, Алисия, этот фабрикант не проявил к тебе совсем никакого интереса?
– На мой взгляд, он вообще презирает женщин.
– Еще бы, – фыркнула леди Карин, – постоянно имея рядом с собой такие образцы женской натуры, как его сестры.
– Николетта, ты скоро сможешь их увидеть. Через несколько дней в Кладезе будет осенний бал.
– Если только уговорю одного из братьев вывезти меня туда.
Посещение остальных соседей оказалось менее приятным и неизмеримо более нудным. Каждый – от жены предводителя общественного собрания Кладезя, который также не поленился захватить должность мэра города, до старой вдовы, троюродной тетушки моего отца – с неизменным интересом спрашивал, чем я занималась при дворе. Но, не дождавшись сенсаций, все начинали демонстрировать свои нововведения и приобретения за последние два года. Не зная, каким эпитетом наградить очередную мебельную обивку и при этом не повториться, как избавиться от запаха хлева после осмотра отелившейся буренки и проявить должное сочувствие к падению цен на хмель и росту их же на пиво – я была просто счастлива, когда из намеченной на сегодня программы остались только «Дубки», имение лорда Гордия.
Около парадного входа дежурил продрогший лакей. Вокруг его высокой форменной шапки нарезал круги припозднившийся шмель, и слуга попеременно то провожал жужжащего глазами, то чихал, пугая резким звуком.
– Добрый день! Передайте, пожалуйста, леди Раде, что леди Николетта заходила поблагодарить ее за приветствие. – Я протянула карточку с краткой запиской на оборотной стороне.
– Что вам здесь надо, милочка? – раздался скрипучий голос за моей спиной.
Я медленно обернулась и попыталась ответить как можно более вежливо, несмотря на то, что противное слово «милочка» застряло в ушах:
– Доброе утро, леди Рада. Я хотела нанести вам визит в благодарность за любезную приветственную записку.
Передо мной стояла крепкая пожилая дама лет шестидесяти с вытянутым, как у гончей, лицом под тщательно уложенными буклями парика. Ее облик можно было бы назвать благородным, если бы на этом лице не отражалось вечное недовольство. Угораздило же меня столкнуться с ней прямо перед домом.
– Все толкуют о каких-то визитах, но я в своем доме еще не видела ни одного посетителя. Думаете, мне интересно читать ваши карточки? Да будет вам известно, я не терплю титулопоклонства! – Рот женщины скривился, и мне показалось, что кончики губ вот-вот коснутся выпирающего подбородка. – Проходите в дом. Выпейте со мной чаю.
Это была не просьба, это был приказ. Нет, зря леди Рада думала, что гости к ней не ходят из-за слишком высокого титула, зря. Покорная своей судьбе, я вошла в дом и под изумленными взглядами лакея и хозяйки сняла в холле сапоги.
– Не думала, что при дворе тоже страдают этой вульгарной модой, – не преминула заметить леди Рада.
– При дворе нет, но, заранее прошу прощения за грубость, мы сейчас не при дворе. Так что лучше вульгарно снять сапоги у входа, чем не менее вульгарно тащить грязь в вашу гостиную, – ответила я, балансируя на грани дозволенного.
На первый раз шутка сошла с рук, что немного меня приободрило.
Дом и снаружи казался немаленьким, а внутри так и вовсе подавлял высотой голых стен. В дальнем конце холла даже высились две или три колонны. С правой стороны висели портреты родовитых предков, выписанные с такими подробностями и достоверностью, что казалось, одна из дам на картине вот-вот положит свой пышный воротник вам на плечи, а грустный мужчина с трубкой обернется и не менее грустно попросит стереть пыль с его усов, которые из-за нее кажутся седыми. Я улыбнулась.
– Вы находите моего деда смешным? – тут же последовал угрожающий вопрос хозяйки дома. Казалось, даже сам дед на портрете вздрогнул от ее тона.
– Мне просто пришло в голову, что ему не понравились бы седые от пыли усы.
– Леди Николетта, если вы отвечали за уборку пыли при дворе, это не значит, что у вас есть право делать замечания в других домах.
Вот так вот, сказала не подумав – получай. Мысленно я отправила свое красноречие в дальний угол и на всякий случай придавила парой-тройкой правил приличия, после чего решила давать только односложные вежливые ответы.
– Простите, я не имела в виду ничего плохого.
– Еще бы. Боги при рождении дали мне слишком много доброты, и все этим пользуются.
Следуя за леди Радой, я даже прикрыла рот ладонью, чтобы из него не зачирикала какая-нибудь новая неуместная мысль.
Мы вошли в одну из малых гостиных – малыми в этом доме они называлась несмотря на то, что по площади соответствовали половине нашего скромного жилища.
– Садитесь, леди Николетта. Нет, не сюда, вот на это кресло. Не трогайте подушку: ее вышила моя сестра, и она дорога мне как память. И не смотрите на этот фикус: он чахнет от слишком пристального внимания. Не расправляйте юбки так сильно: у меня новая служанка, она может на них наступить.
Я замерла на краешке кресла в неестественной позе, боясь пошевелиться. Вдруг наступлю на любимую плитку двоюродного деда хозяйки или, не дай боги, чихну на фамильного паука.
– Расслабьтесь, милочка, расслабьтесь. Мы люди хоть и титулованные, но простые в обращении. Чувствуйте себя как дома. – Хозяйка с прямой как палка спиной села в кресло напротив.
Я поскорее отвела глаза, понимая, что сейчас в них отражается все, что угодно, только не любезность и хорошие манеры. Как назло, тут же наткнулась взглядом на мнительный фикус, который не упустил случая уронить на пол пожелтевший лист.
Слуги принесли чайный сервиз и очень скромный набор закусок.
– Чем же вы, милочка, занимались при дворе, если о вас по округе сейчас ходит столько нелицеприятных слухов?
Началось!
– Уверяю вас, ничем таким, что могло бы дать для них почву. Что же обо мне говорят? – Я откусила печенье так, чтобы хруст выразил все мое неудовольствие. Это очень тонкое искусство – с неудовольствием откусывать вкусное печенье.
Либо хозяйка сейчас будет вынуждена пересказать мне все слухи (кстати, я заодно узнаю об их содержании), либо ей придется закрыть неприятную тему в нашем разговоре.
– Не думаю, что прилично повторять их в этой гостиной. – Леди Рада тоже откусила от печенья, давая понять, что и она не дилетант в искусстве недовольного поглощения выпечки.
– Тогда давайте не будем вести неприличных для хорошего общества разговоров. – Я довольно решительно поставила точку в этом обмене любезностями.
– А вы смелая девица, леди… э…
– Николетта, – пришлось подсказать со вздохом.
В этот момент распахнулась дверь, и в гостиную вошел молодой человек в темном сюртуке доктора с новехоньким саквояжем в руках. Леди Рада тут же поднялась с места:
– Ну как он?
– Никакой угрозы для жизни нет, – жизнерадостно ответил вошедший, – разве что небольшая меланхолия.
– Но ведь меланхолия – это опасно?
Врач оглядел хозяйку и комнату сверкающим счастьем взглядом и подтвердил:
– В вашем положении – крайне опасно.
– Что же делать, доктор?
– Могу прописать только физические нагрузки, долгие моционы и обязательно – хорошее разнообразное общество.
– Нет-нет, нагрузки категорически исключены. – Леди Рада вдруг вернулась к своему властному тону. – У моего сына хрупкое сложение. И долгие прогулки ему тоже противопоказаны: сейчас же осень, он обязательно схватит простуду.
– Тогда он так и останется хрупким до конца жизни, – осторожно заметил врач.
– Нет, сэр Мэверин, я решительно вам заявляю, что хорошего общества моему сыну будет достаточно. Вы ведь считаете меня хорошим обществом? – И, не дав собеседнику даже шанса ответить на скользкий вопрос, эта поразительная женщина скомандовала: – Присядьте. Выпейте с нами чаю.
– Извините, но я не имею чести быть представленным вашей гостье, – повернулся ко мне врач.
– Это леди… эм… душечка, напомните мне…
– Николетта, – обреченно сказала я.
– Да, правильно, Николетта – дочь сэра Эдварда, владельца «Желтых полей». А это сэр Мэверин – наш новый доктор.
– Кажется, две недели назад я зашивал боевые раны одному из ваших братьев. – Сэр Мэверин поклонился мне и только после этого сел.
Бьюсь об заклад, что это был Ефим, опять что-то не поделивший с деревенскими.
– Я постоянно напоминала леди Иветте, что она должна лучше смотреть за своими детьми. Берите пример с меня: я всегда знаю, где мой сын и чем он занят.
– Возможно, будь у вас их восемь, вы бы не были столь уверены, – не удержалась я, крайне раздраженная подобными разговорами о моей семье.
– Но, скорее всего, это сказывается разница в положении и воспитании, – похоже, мой комментарий полностью проигнорировали. – Милочка, положите назад печенье: это уже второе, а девицы в вашем возрасте должны сохранять стройность талии. Доктор, не правда ли, ямочки на щеках просто неприличны для дочери младшего лорда, и моей гостье стоит следить за своим питанием?
Сэр Мэверин стремительно дожевал свое печенье:
– Думаю, что леди Николетта не властна над своими ямочками, и их появление не является следствием употребления печенья.
– Нет, но все же ей следует быть осторожной. Сегодня ямочки, а завтра что? У нее появится родинка над губой? Ни одна девушка такого не переживет – это слишком вульгарно.
После такой тирады растерялся даже доктор. Ну все, довольно фарса! Иначе весь запас иронии, отпущенный мне до конца жизни, останется в этой гостиной – ибо без иронии переносить светскую беседу милой соседки оказалось совершенно невозможно. Я решительно поставила свою чашку на столик:
– Леди Рада, как бы ни было хорошо у вас в гостях, но, думаю, мне пора. Время близится к обеду, а поучительная беседа с вами напомнила мне о долге перед младшими братьями.
Увидев меня на пороге дома с сундуками, маменька несказанно обрадовалась. Наивно полагать, что радость была вызвана долгожданной встречей. Расцеловав меня в обе щеки, леди Иветта с удовольствием отметила, как я выросла и повзрослела. И опять же мне в голову не пришло, что причиной похвалы стала вовсе не материнская гордость, переполнявшая сердце родительницы.
На следующее утро, едва продрав глаза, я услышала подозрительный шум внизу, а когда спустилась, все сразу встало на свои места: слуги вытаскивали из дома чемоданы и сундуки, пока матушка, уперев руки в полные бока, зычным голосом отдавала распоряжения. К тому моменту, когда я поняла, что дело принимает дурной оборот, леди Иветта, зажав под мышкой младшего сына Андрия – так, что бедняге не удавалось даже пищать, – уже грузилась вместе со своими вещами в карету:
– Николетта, дочка, я на тебя рассчитываю. Приглядывай за хозяйством и братьями. А я месяц-другой поживу с твоим отцом при дворе. Достала меня эта глушь.
– Но, мама… – Робкая попытка высказать хоть какой-то довод против ее отъезда была пресечена на корню: шустрая родительница хлопнула дверцей кареты прямо перед моим носом так, что с несчастного средства передвижения черной шелухой посыпался лак.
– Трогай! – От звенящего окрика лошади пошли раньше, чем кучер успел притронуться к поводьям. В оконце появилась белая рука в дорожной перчатке и помахала мне на прощанье. – И не хулиганьте шибко!
Я в изнеможении прислонилась к перилам крыльца. Думаю, после такой выходки ни у кого не возникнет вопросов, что нашли друг в друге мои родители и в кого пошла их дочь. Если впоследствии еще выяснится, что тайной причиной отъезда моей матушки была вовсе не деревенская скука, а какая-то изощренная попытка выдать меня замуж – я сбегу из дома. Верьте, вот вам мое слово!
Наверху послышались возмущенные крики и шум. До меня доносились какие-то ругательства, произносимые срывающимся юношеским голосом, среди которых слова «богохульник» и «еретик» практически ласкали слух. Признаюсь, слышала слова и похуже, но разве можно допустить, чтобы так ругались мои младшие братья? Глядишь, и до драки дойдет – раскошеливайся потом на доктора. Я со вздохом оторвалась от созерцания пейзажа за окном и пошла наверх исполнять свой сестринский долг.
В комнате на втором этаже собрались трое из моих братьев, причем компания оказалась весьма причудливой. Ивар – второй по старшинству и первый по количеству тараканов в голове: еще когда мы все боролись за томик сказок Злотоземья, он не расставался со сборником проповедей отцов церкви. С тех пор если что и изменилось, то только в худшую сторону. Следующий по старшинству Ефим – острослов, подлиза, а с недавних пор еще и неугомонный ловелас. Одиннадцатилетний Оська – выдумщик и шутник. Первый и третий яростно препирались из-за каких-то бумаг. Второй весело комментировал.
– Скажи мне зачем? Зачем ты это сделал? – Ивар с трагизмом в голосе тряс перед лицом Оськи исписанными листами. Сей трагизм был вызван, скорее всего, тем, что религиозное смирение не позволяло пострадавшему как следует поколотить брата.
– Я же помочь хотел. – Младшенький сохранял невозмутимость и веру в собственную правоту. – Пишешь-пишешь, букв много, а картинок ни одной. Вот я и проиллюстрировал.
– И что это, по-твоему?! Что? – Ивар не только еще раз взмахнул перед носом Оськи страницами, которые, судя по всему, представляли собой конспекты теологических трактатов, но и не без злорадного удовольствия продемонстрировал их всем присутствующим.
В промежутке между текстом, там, где должна была бы красоваться какая-нибудь совершенно ненужная, но изящная завитушка, втиснулась миниатюра, с усердием нарисованная сорванцом: один человек с размаху опускал камень на голову другому.
– Что ты тут проиллюстрировал?! – еще раз повторил вопрос хозяин конспекта, по-видимому, наслаждаясь недоумением на моем лице. Теперь уже все присутствующие ждали ответа с живейшим интересом.
– Святой Лаврентий венчает голову своего ученика венком из лавра, – объяснил малец, словно перед ним был неуч.
– А это тогда, по-твоему, что? – Брат продемонстрировал следующий лист конспекта, но прежде чем очередь дошла до меня, Ефим подхватился с места и вырвал бумагу у Ивара из рук:
– Ты что, показывать такое незамужней сестре?!
Я удивленно приподняла брови. Иллюстрация с этой страницы моментально приобрела манящий ореол запретного плода. Интрига нарастала.
– А это святой Лаврентий наложением рук исцеляет жену своего соседа, прикованную к постели тяжким недугом, – еще более складно пояснил Оська и, сделав большие невинные глаза, посмотрел на брата, словно ожидая, что тот объяснит ему причину своего гнева.
Ивар опустил руки с конспектом, он был не в силах противостоять наивности этого взгляда. К тому же брату изрядно льстило, что малец (не без его помощи) уже в таком возрасте был знаком с содержанием святых книг. Похоже, что только мы с Ефимом заметили проказливые искры в глазах Оськи. Шутник прекрасно понимал, что и как он нарисовал.
Решив восстановить справедливость, а заодно упрочить положение старшей сестры после столь долгого отсутствия, я подошла к притворщику, схватила его за розовое ухо и вывела в коридор:
– Так, а теперь послушай меня, великий художник. Либо ты сейчас же поможешь брату переписать конспекты, либо письмо с отчетом о твоем поведении отправится к родителям.
Оська притворно заайкал, держась за ухо, а когда я его отпустила, со словами: «И зачем только женщин учат писать?» – скрылся в комнате.
Шалопай! Никакого уважения к старшим и радости от встречи с сестрой!
Хотя надо отметить, что жизнеописание святого Лаврентия в картинках Оськи получилось гораздо более занимательным, нежели в конспектах старшего брата. Но я бы не рискнула показать этот вариант жития нашему скромному церковнику.
До обеда, не желая и далее встревать в битвы своих братьев, я отправилась наносить визиты вежливости старым друзьям и знакомым. Чем загородная жизнь отличается от городской, так это прямо-таки экзекуторским вниманием к соблюдению приличий. И если вы хотя бы однажды забыли ответить на чью-либо записку или, не дай боги, не посетили званый обед – это вполне может обернуться тем, что ваших внуков будут упрекать в невоспитанности, усугубленной врожденным отсутствием такта. Поэтому на следующий же день после приезда, получив несколько приветственных записок, я была просто обязана обойти всех соседей и если не посидеть у каждого в гостиной несколько минут, восторгаясь изменениями в интерьере, которые произошли за время моего отсутствия, то хотя бы оставить на столике в прихожей свою карточку (на карточки, к слову, ежегодно уходил изрядный запас недешевого картона).
К счастью, соседей у нас не так уж много, поэтому при известной доле хитрости можно было обернуться до обеда. К небольшому городку под странным названием «Кладезь» (даже старожилы не могли объяснить, кладезем чего он являлся) примыкало не более пяти мелких имений (наше среди них) и всего одно крупное, принадлежащее старшему лорду Гордию. К лорду я конечно же идти не собиралась: достаточно оставить у привратника свою карточку, все равно все приветственные записки пишет секретарь, да и на порог-то меня в таких сапогах не пустят…
Я посмотрела вниз: деревенские дороги, как и всякие дороги, оставляли желать лучшего, а осенние дожди и вовсе превращали их в непролазную хлябь. Сельские барышни, не имевшие возможности всякий раз пользоваться экипажами, выходили из сложившегося положения с присущей им практичностью: под юбку надевались прорезиненные сапоги. Не раз можно было увидеть, как та или иная деревенская роза, в нерешительности застыв перед просторами разверзшейся грязи, оглядывалась со сноровкой заправского бандита, стоящего на стреме, а затем задирала юбки едва ли не до колен, демонстрируя черные мужские сапоги, и уверенно преодолевала препятствие вброд. Мои братья порой развлекались тем, что подсматривали или, того хуже, пугали девушек своими внезапными криками, отчего те, утратив благоразумие, опускали подолы своих платьев прямо в грязь.
Была и у меня такая практичная обувь, но в своей изощренной изобретательности я пошла куда дальше и стала влезать в сапоги прямо в легких домашних туфлях и беззастенчиво подкалывать подол повыше. Подобные махинации позволили мне под ошарашенными взглядами прислуги в прихожей первого же посещенного дома невозмутимо «выйти» из сапог, отколоть подол и двинуться прямо в гостиную, не утомляя себя и не смущая других нудной церемонией переодевания.
На выходе из гостиной мне встретился седоватый человек с круглыми глазами цвета незабудок, досадливо мявший в руках букетик поздних цветов – наш церковник.
– Доброе утро, отец Оврамий!
Представитель церкви остановился, похлопал глазами, как бы припоминая, кто я такая:
– А, леди Николетта, вы уже вернулись! Очень рад, не забывайте наведываться в церковь. Ваш брат Ивар, кстати, делает успехи: никогда еще не было у меня такого прилежного ученика.
Еще бы! Я, конечно, не умаляю достоинств своего брата, но, к слову: до Ивара у священнослужителя и вовсе не было учеников.
– Снова неудача? – сочувственно спросила я, бросив взгляд на погибающие в стиснутом кулачке церковника цветы.
– Снова, – подтвердил бедняга на редкость оптимистично. Дело в том, что с тех пор, как моей подруге Алисии минуло шестнадцать, отец Оврамий с периодичностью один раз в четыре месяца делал ей предложение руки и сердца, будто подозревал, что, для того чтобы предложение было принято, нужно лишь счастливое совпадение внешних обстоятельств, а не ответное чувство.
– Ну, может быть, в другой раз: солнце будет ярче, небо голубее, – не удержалась я от того, чтобы не поддеть соседа.
– Да-да, вы правы, наверное, все дело в этой хмурой погоде, – не понял шутки церковник. – Она была не в настроении из-за дождя.
…и неурожая брюквы в этом году. Пришлось прикрыть рукой улыбку. Просто поразительно, насколько ветреными порой считают мужчины своих избранниц.
Мы раскланялись.
Так, домик при церкви можно вычеркнуть из списка мест, которые необходимо посетить, – все складывалось довольно удачно. Я наконец вошла в гостиную.
Вопреки сетованиям незадачливого жениха Алисия была в самом прекрасном расположении духа и, едва я появилась на пороге, бросилась меня обнимать:
– Николетта, как ты выросла и изменилась!
– И похудела, – недовольно заметила ее мать, приветствуя меня кивком головы.
– Я слышала, ты при дворе не скучала, – лукаво сказала подруга, усаживая меня на диван.
– Алисия, никогда не повторяй чужих сплетен! – ласково оборвала ее леди Карин.
– Да, мама. – Плутовка показала мне глазами, что оставляет этот разговор на потом.
– А я смотрю, поток женихов не убывает.
– Да это просто проклятье какое-то! – бросила девушка в сердцах.
Всем бы такие проклятья, как кукольная внешность и десять тысяч ладов приданого – результатом станут предложения связать себя узами брака от каждого второго мужчины округи. Я из приданого могу похвастать только вышитым под руководством няни комплектом постельного белья. В то время матушка не уставала восхищаться, насколько плотоядными выходят розы на нем. Еще бы! Этот комплект стоил мне десяти исколотых пальцев, а няне – седины в голове! На данном эпизоде с подготовкой моего приданого было покончено. Единогласно.
– Надеюсь, никто из моих братьев к тебе еще не сватался?
– Пока нет.
– Меня пугает это «пока».
– Николетта, скажи им, чтобы даже не помышляли, Алисия будет вынуждена отказать, – снова вмешалась леди Карин.
– Думаю, влюбленному юноше мои советы окажутся еще более безразличными, чем всем остальным. – Я решила перепрыгнуть с опасной темы на еще более скользкую и снова обратилась к подруге: – Но чем же тебе не угодили все наши женихи? Каким должен быть твой избранник?
Алисия задумалась, словно ей предложили сложную задачку по арифметике:
– Добрым.
Я улыбнулась. Ее мать откровенно рассмеялась:
– Добрым?! Дочка, побойся богов! Добрые мужчины добры ко всем. И к другим женщинам тоже!
– Ну хорошо. – Алисия, пунцовая от досады, решительно повернулась ко мне: – А что, по-твоему, должно быть в мужчине?
– Ум.
– Вот, дитя: Николетта младше тебя на год, но рассуждает не в пример разумнее. Умный муж не только не промотает свое состояние, но еще и приумножит его. Если бы у господина Клауса был титул хотя бы младшего лорда, я бы с удовольствием позволила ему просить твоей руки.
– Не думаю, что он поспешит воспользоваться этим позволением, мама. Снова ты со своими меркантильными мыслями.
– Ну не могу же я руководствоваться твоими романтическими! Кто-то в этом доме должен сохранять трезвую голову.
Леди Карин, найдя для своей старшей дочери блестящую партию в виде знатного греладского банкира, с оправданной прозорливостью рассчитывала конвертировать красоту младшей как минимум в титул старшего лорда.
Я решила в очередной раз повернуть потекшую по опасному руслу дискуссию:
– А кто такой господин Клаус?
– Господин Клаус – фабрикант. Ах да, он же появился у нас только два года назад, когда ты уехала. Арендовал у города тот ужасный кусок земли со складами около главной дороги и поставил завод. Кажется, производит то ли косметические средства, то ли лекарства. Но я точно не знаю, потому что мы такими товарами никогда не пользуемся. Многие фермеры заключили с ним договоры на поставку мари.
– На поставку чего? – переспросила я.
– Сиреневой мари – трава травой, высокие такие метелки, я не вникала, что это. Но разве твоя матушка не заключила договор на ее выращивание?
– Я ничего не знаю об этом, и потом, мы же обеспечиваем продовольствием казармы третьего полка.
– Вот видишь, мама, ты же сама говорила не повторять чужих сплетен.
– А разве третий полк не стал закупать продукты на севере?
– Не может этого быть, – легко отмахнулась я. – Там одна транспортировка будет стоить больше, чем сам груз. И что же, Алисия, этот фабрикант не проявил к тебе совсем никакого интереса?
– На мой взгляд, он вообще презирает женщин.
– Еще бы, – фыркнула леди Карин, – постоянно имея рядом с собой такие образцы женской натуры, как его сестры.
– Николетта, ты скоро сможешь их увидеть. Через несколько дней в Кладезе будет осенний бал.
– Если только уговорю одного из братьев вывезти меня туда.
Посещение остальных соседей оказалось менее приятным и неизмеримо более нудным. Каждый – от жены предводителя общественного собрания Кладезя, который также не поленился захватить должность мэра города, до старой вдовы, троюродной тетушки моего отца – с неизменным интересом спрашивал, чем я занималась при дворе. Но, не дождавшись сенсаций, все начинали демонстрировать свои нововведения и приобретения за последние два года. Не зная, каким эпитетом наградить очередную мебельную обивку и при этом не повториться, как избавиться от запаха хлева после осмотра отелившейся буренки и проявить должное сочувствие к падению цен на хмель и росту их же на пиво – я была просто счастлива, когда из намеченной на сегодня программы остались только «Дубки», имение лорда Гордия.
Около парадного входа дежурил продрогший лакей. Вокруг его высокой форменной шапки нарезал круги припозднившийся шмель, и слуга попеременно то провожал жужжащего глазами, то чихал, пугая резким звуком.
– Добрый день! Передайте, пожалуйста, леди Раде, что леди Николетта заходила поблагодарить ее за приветствие. – Я протянула карточку с краткой запиской на оборотной стороне.
– Что вам здесь надо, милочка? – раздался скрипучий голос за моей спиной.
Я медленно обернулась и попыталась ответить как можно более вежливо, несмотря на то, что противное слово «милочка» застряло в ушах:
– Доброе утро, леди Рада. Я хотела нанести вам визит в благодарность за любезную приветственную записку.
Передо мной стояла крепкая пожилая дама лет шестидесяти с вытянутым, как у гончей, лицом под тщательно уложенными буклями парика. Ее облик можно было бы назвать благородным, если бы на этом лице не отражалось вечное недовольство. Угораздило же меня столкнуться с ней прямо перед домом.
– Все толкуют о каких-то визитах, но я в своем доме еще не видела ни одного посетителя. Думаете, мне интересно читать ваши карточки? Да будет вам известно, я не терплю титулопоклонства! – Рот женщины скривился, и мне показалось, что кончики губ вот-вот коснутся выпирающего подбородка. – Проходите в дом. Выпейте со мной чаю.
Это была не просьба, это был приказ. Нет, зря леди Рада думала, что гости к ней не ходят из-за слишком высокого титула, зря. Покорная своей судьбе, я вошла в дом и под изумленными взглядами лакея и хозяйки сняла в холле сапоги.
– Не думала, что при дворе тоже страдают этой вульгарной модой, – не преминула заметить леди Рада.
– При дворе нет, но, заранее прошу прощения за грубость, мы сейчас не при дворе. Так что лучше вульгарно снять сапоги у входа, чем не менее вульгарно тащить грязь в вашу гостиную, – ответила я, балансируя на грани дозволенного.
На первый раз шутка сошла с рук, что немного меня приободрило.
Дом и снаружи казался немаленьким, а внутри так и вовсе подавлял высотой голых стен. В дальнем конце холла даже высились две или три колонны. С правой стороны висели портреты родовитых предков, выписанные с такими подробностями и достоверностью, что казалось, одна из дам на картине вот-вот положит свой пышный воротник вам на плечи, а грустный мужчина с трубкой обернется и не менее грустно попросит стереть пыль с его усов, которые из-за нее кажутся седыми. Я улыбнулась.
– Вы находите моего деда смешным? – тут же последовал угрожающий вопрос хозяйки дома. Казалось, даже сам дед на портрете вздрогнул от ее тона.
– Мне просто пришло в голову, что ему не понравились бы седые от пыли усы.
– Леди Николетта, если вы отвечали за уборку пыли при дворе, это не значит, что у вас есть право делать замечания в других домах.
Вот так вот, сказала не подумав – получай. Мысленно я отправила свое красноречие в дальний угол и на всякий случай придавила парой-тройкой правил приличия, после чего решила давать только односложные вежливые ответы.
– Простите, я не имела в виду ничего плохого.
– Еще бы. Боги при рождении дали мне слишком много доброты, и все этим пользуются.
Следуя за леди Радой, я даже прикрыла рот ладонью, чтобы из него не зачирикала какая-нибудь новая неуместная мысль.
Мы вошли в одну из малых гостиных – малыми в этом доме они называлась несмотря на то, что по площади соответствовали половине нашего скромного жилища.
– Садитесь, леди Николетта. Нет, не сюда, вот на это кресло. Не трогайте подушку: ее вышила моя сестра, и она дорога мне как память. И не смотрите на этот фикус: он чахнет от слишком пристального внимания. Не расправляйте юбки так сильно: у меня новая служанка, она может на них наступить.
Я замерла на краешке кресла в неестественной позе, боясь пошевелиться. Вдруг наступлю на любимую плитку двоюродного деда хозяйки или, не дай боги, чихну на фамильного паука.
– Расслабьтесь, милочка, расслабьтесь. Мы люди хоть и титулованные, но простые в обращении. Чувствуйте себя как дома. – Хозяйка с прямой как палка спиной села в кресло напротив.
Я поскорее отвела глаза, понимая, что сейчас в них отражается все, что угодно, только не любезность и хорошие манеры. Как назло, тут же наткнулась взглядом на мнительный фикус, который не упустил случая уронить на пол пожелтевший лист.
Слуги принесли чайный сервиз и очень скромный набор закусок.
– Чем же вы, милочка, занимались при дворе, если о вас по округе сейчас ходит столько нелицеприятных слухов?
Началось!
– Уверяю вас, ничем таким, что могло бы дать для них почву. Что же обо мне говорят? – Я откусила печенье так, чтобы хруст выразил все мое неудовольствие. Это очень тонкое искусство – с неудовольствием откусывать вкусное печенье.
Либо хозяйка сейчас будет вынуждена пересказать мне все слухи (кстати, я заодно узнаю об их содержании), либо ей придется закрыть неприятную тему в нашем разговоре.
– Не думаю, что прилично повторять их в этой гостиной. – Леди Рада тоже откусила от печенья, давая понять, что и она не дилетант в искусстве недовольного поглощения выпечки.
– Тогда давайте не будем вести неприличных для хорошего общества разговоров. – Я довольно решительно поставила точку в этом обмене любезностями.
– А вы смелая девица, леди… э…
– Николетта, – пришлось подсказать со вздохом.
В этот момент распахнулась дверь, и в гостиную вошел молодой человек в темном сюртуке доктора с новехоньким саквояжем в руках. Леди Рада тут же поднялась с места:
– Ну как он?
– Никакой угрозы для жизни нет, – жизнерадостно ответил вошедший, – разве что небольшая меланхолия.
– Но ведь меланхолия – это опасно?
Врач оглядел хозяйку и комнату сверкающим счастьем взглядом и подтвердил:
– В вашем положении – крайне опасно.
– Что же делать, доктор?
– Могу прописать только физические нагрузки, долгие моционы и обязательно – хорошее разнообразное общество.
– Нет-нет, нагрузки категорически исключены. – Леди Рада вдруг вернулась к своему властному тону. – У моего сына хрупкое сложение. И долгие прогулки ему тоже противопоказаны: сейчас же осень, он обязательно схватит простуду.
– Тогда он так и останется хрупким до конца жизни, – осторожно заметил врач.
– Нет, сэр Мэверин, я решительно вам заявляю, что хорошего общества моему сыну будет достаточно. Вы ведь считаете меня хорошим обществом? – И, не дав собеседнику даже шанса ответить на скользкий вопрос, эта поразительная женщина скомандовала: – Присядьте. Выпейте с нами чаю.
– Извините, но я не имею чести быть представленным вашей гостье, – повернулся ко мне врач.
– Это леди… эм… душечка, напомните мне…
– Николетта, – обреченно сказала я.
– Да, правильно, Николетта – дочь сэра Эдварда, владельца «Желтых полей». А это сэр Мэверин – наш новый доктор.
– Кажется, две недели назад я зашивал боевые раны одному из ваших братьев. – Сэр Мэверин поклонился мне и только после этого сел.
Бьюсь об заклад, что это был Ефим, опять что-то не поделивший с деревенскими.
– Я постоянно напоминала леди Иветте, что она должна лучше смотреть за своими детьми. Берите пример с меня: я всегда знаю, где мой сын и чем он занят.
– Возможно, будь у вас их восемь, вы бы не были столь уверены, – не удержалась я, крайне раздраженная подобными разговорами о моей семье.
– Но, скорее всего, это сказывается разница в положении и воспитании, – похоже, мой комментарий полностью проигнорировали. – Милочка, положите назад печенье: это уже второе, а девицы в вашем возрасте должны сохранять стройность талии. Доктор, не правда ли, ямочки на щеках просто неприличны для дочери младшего лорда, и моей гостье стоит следить за своим питанием?
Сэр Мэверин стремительно дожевал свое печенье:
– Думаю, что леди Николетта не властна над своими ямочками, и их появление не является следствием употребления печенья.
– Нет, но все же ей следует быть осторожной. Сегодня ямочки, а завтра что? У нее появится родинка над губой? Ни одна девушка такого не переживет – это слишком вульгарно.
После такой тирады растерялся даже доктор. Ну все, довольно фарса! Иначе весь запас иронии, отпущенный мне до конца жизни, останется в этой гостиной – ибо без иронии переносить светскую беседу милой соседки оказалось совершенно невозможно. Я решительно поставила свою чашку на столик:
– Леди Рада, как бы ни было хорошо у вас в гостях, но, думаю, мне пора. Время близится к обеду, а поучительная беседа с вами напомнила мне о долге перед младшими братьями.