Юлия Вертела. Интенсивная терапия (сборник)

Юлия Вертела
Интенсивная терапия (сборник)

После боли

   В длинном анекдоте «Чем огурцы лучше мужчин» есть такой пункт: «Огурцы не любят вспоминать, как они служили в армии».
   Правда ваша, есть такой грех. Бокс, футбол и «как я служил в армии». Мужчины, которым довелось не просто служить, а побывать на войне, еще и книги об этом обязательно пишут. «Илиада», «Повесть о полку Игореве», «Севастопольские рассказы»… Сугубо внутренне мужское дело – физическое уничтожение себе подобных – стало признанным литературным жанром. Вроде бы как всем интересным и для всех обязательным. «Про главное».
   А между тем главное в жизни совсем не это.
   Убить может и цветочный горшок, свалившийся на улицу с подоконника. Таинство возникновения новой жизни – дело совсем другое. Только вот оно скрыто от «сокровищницы мировой культуры». Усердие феминизма ушло на то, чтобы сделать женщин, похожими на мужчин, а все настоящее, все сокровенно женское запихать поглубже в подполье. Высокая литература и не догадывается, что совсем рядом, только глаза разуй, происходит другая жизнь. Жестче, кровавее и неотвратимее, чем жизнь на войне. «Слабый пол», говорите? Ну-ну. У женщин выше порог болевой чувствительности и выносливее сердце, чем у мужчин. Но физическая боль – далеко не главное из того, что назначено им природой.
   У итальянцев есть такой обычай: когда рождается девочка, водой после первого омовения младенца поливают цветы в доме. Когда мальчик – воду выливают на улицу. Смысл в том, что женщине принадлежит дом – сковородки, кастрюли. Мужчине принадлежит мир. Одно из важнейших умений мужчин-бойцов – умение «уходить с линии атаки». Мужчина все время куда-нибудь уходит. На работу, войну, охоту, на рыбалку и ловлю бабочек… В другую семью, наконец. Женщине уходить некуда. Ее «сковородки-кастрюли» – это и безнадежно больной ребенок, корчащийся каждые полчаса от боли, и выжившие из ума старики-родители, ходящие под себя и пачкающие стены нечистотами. Теневая сторона жизни. Подводная часть айсберга, которая в десятки раз тяжелее искрящейся в лучах солнца и радующей глаз верхушки. В десятки раз вместительнее и весомее. Сколько горделивых мужских титаников при встрече с ней затонуло…
   Говорят, матриархата никогда не было в истории человеческой культуры, его выдумали недобросовестные ученые. Как знать, может быть, это была их лучшая выдумка. Порою кажется, что только матриархат способен спасти наш мир.
   Мне всегда были противны разговоры о «женской литературе». Однажды я даже (подумать только) отказался от участия в телепередаче на эту тему. Книга Юлии Вертелы – это не женская литература. Это жизнь глазами женщины, которая не пытается подражать мужчинам, сыпля прибаутками и расследуя загадочные убийства, и не дурачит их, изображая щебечущую о нарядах дурочку, а честно, не дожидаясь ничьей помощи, тащит на себе груз бытия.
   Сперва я читал и думал: «Это будет как про войну в Чечне, только еще страшнее, еще больше крови». Потом и думать забыл об этих глупостях, так горло перехватило. Ну не буду. Сентиментальность – признак душевной черствости.
   Чтение причиняет боль, но потом, как после скальпеля хирурга, становится легче. Берегите друг друга! Будьте здоровы.

Лев Пирогов

Повести

Лимфатические узлы

   Лимфатические узлы – органы иммунной системы, выполняющие функцию биологических фильтров.

   Белые ангелы на колесах везут тела, жаждущие спасения. В этом городе все хотят спастись: даже те, кто падает с крыш, даже те, кто режет вены…
   В брюхе ноль-третьего ангела каталка, дефибриллятор, электрокардиограф – все необходимое, чтобы сопроводить вас до места фильтрации.
   Больницы – лимфоузлы мегаполиса. Распухшие недремлющие лимфоузлы. Здесь принимают скомканных, заразных нелюбовью горожан: мужского, женского и ангельского пола.
   Для излечения.
   Для извлечения.
   Для чистки.
   Лифт: «3»… «6»… «8» – «ход». С этажа на этаж. Приносящие, выносящие сосуды… Ответвления и трабекулы. Движение без перерыва. Т– и В-лимфоциты.
   Из «скорой» – в операционную, из операционной – в реанимацию. С каталки – на кровать. Палата? Морг? Пробуждение.
   Очнувшиеся и под наркозом – цепляются всем телом за ощущение мира.
   – Пошевелите пальчиками! Подвигайте рукой! Вам лучше? Ну, слава богу, у вас еще есть шанс!

Гинекология – роддом

   Есть две вещи, которые не входят в привычку – рождение и смерть.

1

   Больницы погружают в другое измерение жизни: четкие указания на стенах – «полотенце для врача», «220 V». На оборотной стороне стула нацарапано «хочу домой».
   Запах больничной столовой – селедка-винегрет или селедка-картошка.
   – Ваша палата пятая. Возьмите постель. Ужин через час.
   Расклад такой: три койки – беременные; одна – внематочная; двое после выкидыша; две кровати свободны. Все время идет ротация женского материала…
   Серафима присела на край пружинного матраса. Неуютно. Хочется домой.
   – Привет, – сказала она толстой соседке с усиками над верхней губой и волосатыми ногами, торчащими из-под халата.
   – Ты с чем? Сохранять? – та бросила взгляд на Симин живот.
   – Матка в тонусе. Дома пила но-шпу, не помогает. Участковая отправила в больницу.
   – Сомневаюсь, что тебе здесь помогут! – заржала толстуха.
   Никто ее хохот не поддержал.
   Все сосредоточились на своих телах – сохранить, сохранить, сохранить… Свою матку, свои придатки, свою способность к воспроизведению, свою беременность или свою привлекательность для самцов…
   За окном виднелись пивная в перспективе унылой улицы, опознать которую Серафима была не в состоянии. Везли по «скорой» куда-то за Сенную, может, на Подъяческую.
   Ну вот, опять… Мышцы медленно сжимаются – сильнее, сильнее, еще сильнее, – беременная матка становится каменной и твердой, как гранитный шар. В такие моменты малышу не хватает кислорода…
   Сима свернулась калачиком на холодной проваливающейся кровати, ожидая, когда тягучая боль отпустит. Под ветхим шерстяным одеялом оказалось зябко, и она потащила с пустой постели дополнительное одеяльце. Но не успела…
   Вкатили грохочущую каталку с растрепанной девушкой, зажимавшей между ног подкладную.
   Ее сбросили на пустую койку и тут же поставили капельницу.
   – Кровит. У меня семнадцать недель. – Новенькая жалобно посмотрела на Симу, как будто та могла ей помочь.
   – Все будет хорошо, – пробормотала Серафима, хотя ее собственный живот сжимался от ужаса.
   – Меня зовут Маша… – Маша стонала, придерживая окровавленную тряпку внизу живота.
   Несколько раз заходил бывалый, заледеневший на лицо врач, откидывал одеяло и невесело посматривал на Машины выделения. После его молчаливого обхода вплывали сестры со шприцами и капельницами.
   Наколотая Маша ненадолго затихала.
   От скуки волосатая толстуха смаковала подробности своей сексуальной жизни.
   – Оральные ласки при беременности – чистый мед. Муж лижет меня часами; если б вы знали, как он хотел девочку. Как он хотел… Он просто вылизывал каждый пальчик моей ноги.
   Серафима глянула на ноги толстухи, и ее чуть не стошнило.
   Она перевела взгляд на светлоголовую девчонку, похожую на замученную уроками десятиклассницу. Возле нее сидела на краешке кровати свекровь, которая доставала из сумки икру, свеклу, гранаты.
   – Ешь, ешь…
   Плечи больной, как тощие вязанки хвороста, выскользнули из-под рубашки. Очнувшись от забытья, девочка посмотрела на банки с едой и захныкала: видимо, это было ее постоянным занятием – глаза страшно опухли.
   – Я не знаю, как жить… – и снова слезы.
   – Она вчера потеряла ребенка, – шепнула толстуха Симе.
   После ухода свекрови девчонка затряслась от рыданий:
   – Он хотел сына, и был бы мальчик, но я не смогла…
   – Нельзя быть такой тряпкой! – рявкнула на нее толстуха.
   – Как только выйду, сразу попытаюсь снова… – отупело бубнила худышка.
   – Дура! Да разве так мужиков привязывают? Что ты сопли распустила!.. На такую размазню бледнолицую кто посмотрит…
   Толстуха, достав банку с салатом, начала сосредоточенно хрумать.
   Маша, очнувшись от лекарств, лихорадочно заметалась:
   – Больно, тянет внизу… Доктора позовите. Доктора!!!
   Серафима, напрягшись и побледнев от страха, доплелась до ординаторской.
   – Больной плохо, подойдите.
   Дежурный врач, увидев алую кровь на подкладной, покачал головой:
   – В операционную.
   – Выскабливать?! – с ужасом расширила глаза Маша.
   – Ничего не сделать, лапуля. Шейка на два пальца открыта.
   – Не-ет!!
   Врач пожал плечами. И, что-то шепнув медсестре, вышел.
   – Нет!!! – Маша сжалась в комок. – Сейчас все пройдет. Все пройдет…
   Она накрылась с головой, спрятавшись от мира.
   Медсестра раздала вечерние уколы и таблетки.
   Погасили свет, воцарился покой. Затихли всхлипывания «десятиклассницы».
   Серафима отчаянно пыталась думать о хорошем.
   Через некоторое время тишину прорезали крики.
   – А-а-а! А-а-а! – Маша орала в полный голос, хватаясь руками за живот.
   Девчонки зажгли свет, Серафима увидела окровавленную простыню под соседкой и пошла искать медсестру. У самой тело тряслось и колотилось сердце.
   Вернувшись из сестринской, услышала, что Маша вопит уже не в палате, а в туалете, линолеум до которого густо измазан алым.
   Вдруг звериный крик вырвался из санузла и отозвался в Симином животе резонансной болью.
   – Машка родила, – спокойно констатировала толстуха, заглянув за ободранную дверцу. – Зародыш в унитазе плавает, хочешь – погляди…
   После увиденного Серафима опять поплелась на пост и упросила сделать себе магнезию и димедрол.
   Машку на каталке промчали в операционную – чистить. Через некоторое время ее сбросили на койку: пустую и спокойную.
   Скрючившись пополам, Сима в третий раз побрела к сестре.
   – Не спится, все болит. Сделайте что-нибудь: я потеряю ребенка!
   – Чего ты выдумываешь! Матка спокойная, выделений нет. Выпей пустырник и спи.
   Палата была непереносима…
   Сима натянула свитер и легла спать на кожаной танкетке в коридоре.
   Едва смежила веки, две сгорбившиеся тени в темноте потащили мимо больничный матрас.
   – Мы напротив. К барменчику в пивбар. Не выдашь?
   Беременная кивнула. Ну и ну! Обоим теткам осложненные аборты сделали. А они к барменчику.
 
   На следующее утро привезли тихую Ларису. Немолодая, некрасивая, очень спокойная – до безразличия ко всему. Врачи ломали головы над ее состоянием: беременности нет, но матка увеличена, кровотечение, температура сорок, и еще что-то настораживало. Истаскав пациентку по кабинетам, врачи выбили из нее признание – подпольный аборт. Соседка помогала Ларисе вытравливать плод: скребла матку чем-то вроде заостренной спицы, пока не прорвала стенку насквозь. Врачи проверили – точно, сквозная дыра.
   – Если б вы признались на сутки раньше, матку можно было бы сохранить… – вздохнул хирург. – Клизму и ничего не есть…
   Лариса даже не переменилась в лице. Ей было все равно. Она никогда не испытывала оргазма.
   Усатая продолжала сочно описывать оральные ласки. Машка, очнувшись, настаивала, что и в рабоче-крестьянской позе можно получать удовольствие – главное чтоб с душой.
   – Зачем же ты с мужем, если без оргазма? – удивились обе.
   – Да вроде так мужик роднее становится.
   – И все?!!
   – Все.
   После удаления матки Лариску отвезли в реанимацию.
   – Это потому что без оргазма. – Толстуха искренне жалела плохо выебанных баб.
 
   Жалела она и Лизу – неряшливую обжору с двурогой маткой. И с одной-то маткой сладу нет, а тут с двумя. Лиза жила в палате третью неделю, а ведь пришла на денек – аборт сделать. Не заладилось…
   После первой чистки каким-то чудом осталось живое плодное яйцо. Посмотрели на ультразвуке, у Лизки сердце дрогнуло:
   – Ладно, пусть останется, раз такое живучее.
   Накупила горку салатов в буфете – ребеночка после чистки подкармливать.
   – Девчонки, а как вы думаете, ему там ничего не срезали – ножку или ушко?
   – Все отлично будет, сколько таких недочищеных выживает.
   Лизка еще и пирожков набрала – жует, как все беременные. Разулыбалась, довольная…
   Перед выпиской на всякий случай посмотрели матку еще раз на ультразвуке, а яйцо почему-то умерло. Лизку опять повели на чистку. Запутавшись в лабиринтах двурогой матки, аборт сделали неудачно: матка не сокращается, полости заполнены кровью, температура. Прокололи антибиотики, промыли растворами. А Лизке все хуже. На обходе беседуют неохотно и, избегая комментариев, бурчат:
   – Понаблюдаем…
   Успевшая представить себя мамашей, Лизка теперь уже горюет о малыше во всю сентиментальность женского сердца, будто и не сама приперлась на аборт.
 
   Светка на Лизку не похожа – холеная, павушка. Вплыла в палату в понедельник, сопровождаемая любящим мужем. Он стирал ей трусы и не изменял НИ-КОГ-ДА.
   Застелил жене кровать и ласково погладил ее мадонновые руки. Она вся была – белокожая иконописная спокойница. Муж Светы утомительно долго сидел сначала в палате, потом в коридоре, не сводя взгляда с лица жены – вдруг чего-нибудь попросит? Потом вырезал ножичком на грейпфруте «Сетя» и, поцеловав ангельскую щечку, ушел. Светка легла обследоваться на четырнадцатой неделе: у ребенка перестало биться сердце.
   Уже на следующий день поставили диагноз: замершая беременность. Оказалось, зародыш умер на десятой неделе, но не разлагался, а кальцинировался в матке. Отчего? Кто знает. Беременности замирают с такой же неопределенностью, с какой останавливаются часы.
   Светке советовали родить мертвого младенца естественным путем. Для здоровья матери так предпочтительнее. Накололи стимуляторами, и она разрешилась на том же унитазе, где и Машка. Зародыша выловили и положили в полиэтилен, чтобы отправить на исследование в лабораторию. Вдруг чего отыщут…
   Но Светка уже знала злую правду… Строгая и беспощадная, как судия, она держала в руках кулек с красно-мясным «вроде сыном» (кулек украла из холодильника) и говорила, что свекруха сглазила ее здоровье. Свекруха – корень всех бед. И точка.
   Безутешный муж, который НИ-КОГ-ДА, прижимал к себе Светкины кровавые трусы и, стоя на коленях, обещал, что они уедут на край света, где ни свекровь, ни сам черт не помешают их счастью. В тот же вечер он унес свое сокровище на руках домой долечиваться, и вся палата вздохнула свободно.
 
   Тем временем больные продолжали ежедневно уповать, а врачи ежедневно делать обходы. Бесстрастные, как стрелки часов, люди в белом обходили пациентов, попеременно поворачиваясь то к сохраняющим беременность, то к мечтающим избавиться от нее – даже выражение лица сменить некогда.
   Выскоблить, успокоить, снова выскоблить, снова успокоить…
   Проходя с тарелкой жидкой кашки-пшенички по коридору, утром Серафима натыкалась на очередь из абортниц, которые планово чистились и через пару часов уходили домой.
   Врач в длинном, почти до пола переднике выглядывал с интервалом в пятнадцать – двадцать минут из операционной:
   – Следующий!
   Передник окровавливался до такой степени, что с него капало.
   Освободившихся с алебастровыми лицами вывозили на каталках. Чтобы проверить, как девки трезвеют от наркоза, медсестра каждую обязательно спрашивала:
   – Тебя как зовут?
   – Люба.
   Сваливают на кровать.
   – Тебя как зовут?
   – Наташа.
   Сваливают на кровать.
   Вычищенные продолжают спать еще минут двадцать, потом наиболее крепкие и боевые одеваются и ржут…
   – Я под наркозом какие-то облачка видела, прыгала, даже весело. У меня одиннадцать абортов, и все от любовников. От любовника хоть удовольствие получаешь, а от мужа аборты глупо делать, ему просто надо не давать…
   – А я как в горле лекарство почувствовала, так все белые коридоры, коридоры, коридоры…
   – Говорила тебе, кетамин – это дрянь.
   – С чего ты взяла, что кетамин?
   – Слышала…
   Очередь постепенно рассасывалась.
   Хорошенькая домашняя девочка держала в руках маленького медвежонка и боязливо пропускала всех вперед, пока не осталась в коридоре одна.
   Серафима съела свою кашу, отнесла тарелку в столовую и тайком подглядывала за девочкой: до последнего момента казалось, что за ней кто-то придет, заберет, унесет отсюда. Но дверь открылась, и вышел тот, в переднике…
   Через пятнадцать минут:
   – Тебя как зовут?
   – Вита.
   Девочку с медвежонком сбросили на кровать.
   …На седьмой день в Симе что-то надломилось. Выпив пузырек пустырника, прямо в тапках и халате она вышла из здания, где сохраняли и вырезали матки. Ее трясло и гнало прочь от коек с измученными телами. Женщина шла пешком через весь город, звериным чутьем отыскивая дорогу домой. Железные ангелы «03» проезжали мимо нее, не опознавая свою жертву – не такие уж чуткие у них сенсоры. Надо как следует вмазать по рецепторам, чтобы они обнаружили сошедшую с ума живую клетку большого города…

2

   Во второй раз «скорая» доставила Серафиму не в больницу, а в роддом. Кафель побелее, линолеум почище.
   – Я боюсь потерять ребенка, матка в тонусе, – ничего нового в приемном покое Сима не сказала. Пять лет она не могла забеременеть, потом у нее случился выкидыш, и теперь она помешалась на жажде материнства – кривой, косой, ЛЮБОЙ – ее малыш должен был родиться. В коммуналке соседка-медработник колола ей по необходимости магнезию, иногда помогала по дому. Но Сима все равно беспокоилась и не справлялась с собой и своим страхом…
   Врач слегка недоумевала:
   – Не вижу у вас ничего серьезного. Конечно, возраст – тридцать пять. Наверное, переживаете, волнуетесь. Ну что ж, будем сохранять… У вас приличный срок, 26 недель. Может, вам психолога? – Она подозрительно присмотрелась к пациентке.
   – Может…
   Но вместо психолога, который оказался в дефиците, беременную почему-то повезли на новокаиновую блокаду – с блокадами проблем не было.
   Сорокалетняя докторица, закованная в хрустящие накрахмаленные латы, смотрела на распластанную Симу, как гестаповец на допросе:
   – Чего трясешься, Зоя Космодемьянская?
   – Холодновато. А что мне делать будут?..
   – Новокаиновую блокаду. – Густо перекрашенные ресницы врачихи казались траурными крыльями…
   – А без нее можно?
   – Как можно без блокады?! – Глаза над марлевой повязкой сверкнули, и Серафима догадалась: никак нельзя.
   Живот обкалывался со всех сторон множеством маленьких уколов с новокаином.
   «Множество маленьких уколов». О, Фрида! – ты знала о боли так много, как никто другой… Множество маленьких уколов. Серафима скрестила руки на груди. Слезы текли сами собой, но великая и важная тайна внутри нее требовала молчать и терпеть.
 
   В палате Симе повезло с соседкой. Ею оказалась профессиональная проститутка. Невероятно душевная и простая девка, откровенно получавшая удовольствие от профессии. Делала по заказу клиента все, кроме анала. Последний парень оказался страшно горячий, они трахались до самозабвения, так что от перенапряжения лопнул яичник. Ирка потеряла сознание, а партнер чуть не умер с перепугу. Она была похожа на красную рыбу нерку, которая, отметав икру, в экстазе умирает с выпученными глазами и разинутом ртом.
   Спасли только потому, что в приемном покое дежурил хороший хирург. Распилил и зашил где надо. Как кошка, она поправилась за считаные дни, натянула кожаные сапоги до шеи и, накрасившись, уплыла из палаты со своим оставшимся без пары органом. А вот нерки, отметавшие икру, не оживают, ни одна из миллиона самок…
   После ухода Ирки Серафима осталась скучать в палате с такими же инкубаторами, как она. Некоторые мамочки лежали в роддоме неподвижно почти девять месяцев. До туалета и обратно. Прием пищи три раза в день. Утром и вечером укол магнезии. Все разговоры сводились к гаданию «девочка или мальчик», в тонусе матка или нет и сколько недель осталось ждать. Еще одна тема – мужья, оставленные на воле. Некоторые умудрялись давать им едва ли не в стенах больницы, чтобы не гуляли на стороне, другие просились домой на выходные по той же тривиальной причине. И только Серафима не просилась никуда, у нее не было мужика, у нее был только ребенок. Она безропотно принимала капельницы и горсти таблеток, уже не спрашивая от чего и не заглядывая в противопоказания. У Симиной соседки по подъезду после подобного курса химического сохранения мальчик родился почти слепым. Но Серафима уповала, что все будет хорошо.
 
   До родов оставалось два месяца. Летом роддом собрались закрыть на проветривание. Домой идти страшно, вдруг что случится? Тем более тонус, проклятый тонус не только не исчезал, но с еще большей силой терзал беременную матку.
   – Может, у вас шейка короткая? – засомневалась врач, не зная, что предпринять.
   – Может… – ответно засомневалась Серафима.
   Поколебавшись, врачи измерили шейку, посчитали ее коротковатой, поставили диагноз «истмико-цервикальная недостаточность», после чего предложили кардинальное решение: зашить матку нитками, как мешок.
   Теперь уж ребенок точно никуда не денется, обрадовалась Сима.
   Операцию делали под наркозом. Технология нехитрая: щипцами вытаскивают шейку и накладывают на нее швы по Широдкару. Что уж это был за изобретатель такой иностранный, Сима не ведала, но нитки толстые, надежные… Краем глаза Серафима видела их разложенными на столе. Но на всякий случай осведомилась:
   – Нитками зашивать будете?
   – Шнурками от ботинок… – схохмил некто, зачехленный в белое, и ввел снотворное в вену.
   После операции Серафима поверила, что «шнурки от ботинок» крепко держат ее сокровище, и выписалась.
   Врач строго предупредила Симу, что за две недели до родов надо явиться и снять швы…
   Желая хотя бы на последнем этапе подышать свежим воздухом, беременная уехала в пригород, к бабушке.
   Восьмидесятилетняя неграмотная Евлампия Павловна, всю жизнь изводившая и привораживающая беременности только травами и горячей ванной, услышав про зашивание маток в больницах, крестилась всю ночь, как перед концом света.
   Придя в себя, старушка активно готовила еду, стирала, вязала пинетки для будущего новорожденного, а Серафима ходила в местную женскую консультацию, где ей снизили срок на пару недель – животик небольшой…
   Внезапно начавшиеся схватки не на шутку испугали Симу. Ведь ее уверяли, что рожать еще рано. А тут такое! И матка зашита!
 
   Белые ангелы на колесах привезли Серафиму в первый попавшийся роддом.
   Воды отошли, кровь струилась по ногам…
   Весь персонал был занят роженицей, у которой трудно выходил ребенок. Симу потрясли глаза тужившейся – выпученные и алые от полопавшихся сосудов. Не справившись с красноглазой дамой, два доктора повезли ее на кесарево, остальные переключилась на Серафиму.
   Сгибаясь от боли, она сбивчиво рассказывала про швы, а живот схватывало через считаные секунды.
   Врачиха, заглянувшая внутрь влагалища, охнула так, что самой роженице захудило…
   – Чего там?
   – Нитки ушли вглубь, под напором схваток они просто кромсают шейку на куски. Их надо как-то разрезать… Потерпишь наживую?
   – Ни за что!!! – проорала Серафима, лежащая в липкой кровяной луже.
   – Придется. Нитки снять надо, ребенок пойдет и тебя разорвет, понимаешь, дура?! – ответно проорали ей.
   Сима безмолвно откинулась на гинекологическое кресло, намертво зафиксировав взгляд в трещине на потолке, откуда светило нечто похожее на Божий образ – по крайней мере так она пыталась представить.
   Перекрестившись, врачиха запихала внутрь влагалища штуковину вроде железного рожка для обуви, просунула руку и начала тянуть и резать нитки, глубоко погрузившиеся в живые ткани.
   А схватки ускорялись. Адская боль, помноженная на адскую боль и еще раз на боль, дает полное обезболивание…
   На полу окровавленные веревки от швов, тех, что по Широдкару… чтоб его к ядреной фене!..
   Головка, плечики… Сморщенная и синюшная живая пружина рванула изо всех сил на волю, прочь из сжатой матки, из русла крови, забитого успокоительными!
   Крикливую новорожденную показали мамаше, взвесили, измерили и тут же унесли. Врач долго рассматривала крупный дольчатый послед, затем убрала таз с кровью и стала раскладывать нитки для штопки разрывов шейки и промежности.
   В родильном зале воцарилась тишина.
   Слева от Симы беззаботно «стекало» в таз еще одно отрожавшее тело – помоложе и покрасивее.
   Зашивали опять наживую, но Сима не чувствовала боли, находясь под наркозом счастья.
   Вскоре подкатили две грохочущие каталки – под Серафиму и под ее соседку. Акушерки перевалили женщин на рыжие холодные клеенки, прикрыли одеялами и, выставив в коридор, пошли искать места в палатах.
   Лежа на железной тачке в тусклом коридоре, Серафима понимала, что только что в этих стенах сотворилось чудо и ничего чудеснее быть не может! Слезы радости вспухли, забулькали в груди и вырвались наружу жгучими потоками лавы. Исполнилось – дочка! Роженица рыдала и тряслась крупной дрожью, так что подскакивала положенная на низ живота грелка со льдом.
   На соседней каталке ерзала веселая молодая мамочка, которой не терпелось поделиться впечатлениями. Оказалось, что беременность она ощутила только на пятом месяце, – что-то в животе зашевелилось. Бегала в институт до последнего дня. Да и роды прошли всего за час, без трещин, без разрывов.