Страница:
Для Мао Цзэдуна это был очень непростой вопрос. Тут он хотел сделать все так, чтобы это было для него политически выгодно и после смерти.
Еще в 1956 г. во время рабочего совещания ЦК КПК, которое проходило в Чжуннаньхае в зале Хуайжэньтан, Мао Цзэдун выдвинул предложение кремировать его. Более того, он сделал соответствующую запись в книге завещаний руководителей страны, подписавшись: «Мао Цзэдун. 17 апреля 1956 года». Может быть, это был жест, навеянный размышлениями после доклада Н.С. Хрущева о «культе личности» И.В. Сталина.
Однако кажется, что Мао Цзэдун очень мучился противоречиями. Известно, что он также говорил: «Когда я умру, перевезите мое тело в Сянтань» (в его родную деревню. – Ю.Г.). Он хотел быть похоронен на родине в уезде Сянтань, вернуться к своим корням.
В начале 1970-х гг. Мао Цзэдун побывал на кладбище Бабаошань в Пекине (аналог Новодевичьего кладбища в Москве) и сам для себя выбрал место для захоронения. Он не один раз ездил туда, чтобы еще и еще взглянуть на это место. Кажется, его последняя воля состояла в том, чтобы его тело похоронили под могильным холмом. Это должна была быть могила за номером 886 на кладбище Бабаошань.
Судьба самой Ван Хайжун сложилась после смерти Мао Цзэдуна следующим образом. Она попала под следствие, была отстранена от работы и должна была отвечать на вопросы сотрудников специальных служб, которые доискивались, не связана ли она с Цзян Цин и другими выдвиженцами «культурной революции».
Пока тянулось следствие, а затем и судебное разбирательство по делу «четверки», Ван Хайжун сидела дома. Собственно говоря, она находилась под домашним арестом, правда, очень мягким. Она выращивала цветы, сеяла траву, читала книги, занималась переводами. При этом она практически была лишена возможности куда-либо выходить из своего двора и с кем-либо общаться, кроме своих домашних. Так она провела восемь тоскливых лет. В 1984 г. Ван Хайжун вызвали в орготдел ЦК КПК, предложив вернуться к работе. Она сказала, что желала бы стать членом группы консультантов Государственного совета КНР. Объясняя свое желание, Ван Хайжун подчеркнула: «В свое время мой дедушка Ван Цзифань (тот самый, который привел ее на празднование 70-летия Мао Цзэдуна. – Ю.Г.) был консультантом ГС КНР. Он смог выполнять эту работу. Я тоже смогу это делать». Ван Хайжун направили работать в качестве заместителя заведующего группой консультантов ГС КНР. Это должность в ранге заместителя министра.
Внешне Ван Хайжун не изменилась. Она по-прежнему носит короткую стрижку. На ней всегда китель с тремя пуговицами, матерчатые туфли с закругленными носами. Она предпочитает серые и голубоватые тона. Она откровенна в беседах. В ее характере есть и перчинка, присущая хунаньским женщинам. Она не гнушается сама убрать туалет в своем учреждении, если сочтет это нужным, взять в руки ведро и тряпку.
Ван Хайжун до сих пор так и не вышла замуж. Она живет с матерью, младшим братом, его женой и двумя племянниками. Ван Хайжун говорит, что она ни о чем не жалеет и не сетует на судьбу.
Если говорить о первой категории, то здесь упоминают об очень красивой театральной актрисе Фэн Фэнъин, которая в свое время играла в спектаклях театра в Яньани. Следы Фэн Фэнъин загадочно теряются.
Имеются некоторые свидетельства того, что на некоторое время возник взаимный интерес друг к другу у Мао Цзэдуна и известной писательницы и, кстати, его землячки Дин Лин. Мао Цзэдун, как говорили, даже отводил ей особое место среди «72 женщин в своем дворце». При этом он считал, что первой женой, законной супругой императора, так сказать, своего рода Цыси была тогда Хэ Цзычжэнь. Дин Лин Мао Цзэдун видел в роли своей второй жены. Известно, что в дальнейшем Дин Лин более 20 лет, с 1955 по 1979 г., провела в тюрьме и подвергалась политическим преследованиям.
Довольно длительным считают роман Мао Цзэдуна с одной из самых знаменитых звезд китайского экрана 1930–1940-х гг. красивой шанхайской киноактрисой Шангуань Юньчжу. И ее судьба оказалась трагичной. После расставания с Мао Цзэдуном в ее жизни произошли несчастья: сначала военный грузовик задавил ее единственную дочь (а жила она без мужа), а потом и сама Шангуань Юньчжу, не вынеся смерти ребенка, ушла из жизни.
В Ухане Мао Цзэдун встречался с известной цирковой артисткой, гуттаперчевой женщиной-змеей Ся Цзюйли.
В конце жизни, когда Мао Цзэдуну отказало зрение и он не мог читать, ему подобрали красивую чтицу-декламаторшу Лу Ди, которая тоже ублажала его.
Что же касается другой категории, то тут важно отметить, что в КПК и в КНР в 1954 г. по инициативе все того же организатора быта Мао Цзэдуна Чжоу Эньлая был даже принят специальный порядок, согласно которому определенные категории руководителей, скажем, члены Политбюро ЦК партии, первые секретари провинциальных парткомов, командующие и политические комиссары больших военных округов, заместители главы правительства КНР, имели право и просто должны были в партийном и административном порядке обеспечиваться специально и индивидуально обслугой, людьми, которые были предназначены для того, чтобы, как это называлось, «хранить и беречь их здоровье». Им были положены такого рода медработники.
Кстати сказать, было регламентировано практически все. Было расписано, кто имел право на личные железнодорожные составы. Это было «положено» членам постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. В дальнейшем наряду с железнодорожными спецсоставами появились и личные, так сказать, домашние самолеты. На таком личном спецсамолете «Трайдент» и разбился со своей семьей маршал Линь Бяо. В различных провинциях страны в наиболее живописных местах круглый год стояли пустые, но меблированные и со скучавшей прислугой дачи под соответствующими номерами: дача Мао Цзэдуна имела № 1, дача Лю Шаоци – № 2 и т. д. Туда время от времени являлся тот или иной руководитель со своей семьей и челядью. Обычно их было несколько десятков человек. Они жили, ели и пили практически за казенный счет, ибо цены были смехотворными. На содержание их транспорта и дач тратились большие средства из партгосказны. Да и в быту руководители имели свои привычки. Чжу Дэ, например, был непритязателен в еде, однако любил, чтобы на столе у него всегда был свежий батат и за ним, за этим бататом (как в СССР за свежей рыбкой для М.А. Суслова), гоняли самолет, скажем, из Лушаня в Северо-Восточный Китай. Чжоу Эньлай обожал французскую кухню, возил с собой на отдых специального повара из Шанхая, лучшего специалиста по французским блюдам. Чжоу Эньлай требовал, чтобы у него на столе все было, что называется, только с пылу с жару. Чэнь Юнь непременно заставлял повара отведать при нем первый кусок приготовленных кушаний. И так далее и тому подобное. Это была устоявшаяся система, о которой и поныне мало что известно.
Мао Цзэдуну целая служба, организованная для подобной «работы», обеспечивала «партнерш для танцев», а бригада медиков специально заботилась о сохранении его половой потенции. «Партнершами» были, как правило, артистки ансамблей песни и пляски того или иного военного округа или рода войск. Их отбирали специальные службы, изучая их классовое происхождение. Их осматривали врачи, выясняя состояние девственной плевы и гарантируя, что они не являются источниками половых болезней. С ними, наконец, проводили беседы руководители организаций и политические комиссары, от которых те получали персональные задания ублажать только и исключительно Мао Цзэдуна во время танцевальных вечеров и их продолжений. Все это рассматривалось как задание партии и родины. Дело было в какой-то степени добровольное. Хотя тех, кто отказывался, потом, как говорится, загоняли туда, куда Макар телят не гонял. Следы их обычно терялись. Да и тех, которые нравились и подходили Мао Цзэдуну, после того как он терял к ним интерес, тоже умело и мгновенно убирали; следов практически не оставалось.
Говорят также, что когда на танцы Мао Цзэдуну начали подставлять девушек из военного ансамбля, который в свое время работал у Пэн Дэхуая в Корее во время войны, и эти девушки пожаловались Пэн Дэхуаю, маршал сказал Мао Цзэдуну прямо в лицо все, что о нем думает. После этого Пэн Дэхуай отдал приказ упразднить ансамбль, прикомандированный тогда к Чжуннаньхаю. Кого-то из девушек и молодых женщин Пэн Дэхуаю удалось таким образом уберечь. Но затем был создан и передислоцирован в Пекин другой ансамбль. Все пошло как и было заведено.
Утверждалось, что Пэн Дэхуай однажды, прибыв по срочному делу с фронта из Кореи, когда на передовой гибли люди и ситуация для частей китайской добровольческой армии была тяжелой, никак не мог попасть к Мао Цзэдуну и был вынужден томиться в передней. А когда Пэн Дэхуай силой ворвался к нему, то увидел, что Мао Цзэдун забавлялся с девицей. Этот случай тоже обострил отношения между Мао Цзэдуном и Пэн Дэхуаем.
Одним словом, начав «танцевать» в 1937 г., Мао Цзэдун продолжал это делать до 1963 года, и даже (в немногих редких случаях) до 1965 г., то есть когда ему было уже за 70. Система прижилась. Вслед за Мао Цзэдуном и многие работники номенклатуры пользовались клубничкой как бы в освященном поведением вождя порядке.
Когда Хэ Сяоцю заболел, Мао Цзэдун пересылал ему на лечение деньги: сначала триста, а потом еще сто юаней. Однако двоюродные братья так и не встретились. 8 октября 1960 г. Хэ Сяоцю умер.
Перед смертью он завещал своему сыну, двоюродному племяннику Мао Цзэдуна Хэ Фэншэну, встретиться с Мао Цзэдуном и со всей откровенностью на правах родственника поведать ему о том, как на самом деле живут люди в деревне.
Хэ Фэншэн отличался типичным хунаньским характером: ему сам черт был не брат. Он вскоре после смерти отца приехал в Пекин, пришел к воротам резиденции ЦК КПК Чжуннаньхая и потребовал у охраны, чтобы его пустили повидаться с родственником.
Такая встреча через несколько дней состоялась. Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как обстояли дела в его родных местах.
Он поведал следующее: начался «великий скачок», потребовали создавать коммуны. А ведь как непросто было каждому крестьянскому двору, каждой семье обзавестись к тому времени каким-никаким, а своим домом, хозяйством. И вот в одну ночь все это было в буквальном смысле слова порушено. Стены домов, сложенные из местного кирпича, велели разрушить, истолочь и пустить на удобрение. И тогда сразу же довели дело до того, что куры стали бегать где попало, собаки стали рыскать, перескакивая бывшие стены крестьянских хозяйств. Люди стали плакать, взывая к памяти родителей. Затем стали соединять по сто, по двести дворов; чем больше были масштабы такого соединения хозяйств, тем больше, считалось, появляется коллективного хозяйства. Тут, если бы Отец Небесный наслал пожар, так сразу заполыхало бы все это коллективное хозяйство с одного конца деревни до другого, так как понастроили взамен отдельных домов крестьянских семей общие бараки из камыша на несколько сот человек, разделив их на небольшие каморки.
Небольшие металлические котлы для приготовления пищи, которые были в каждом крестьянском дворе и принадлежали каждой семье в отдельности, разбили; малые очаги во дворах разрушили и пустили на удобрение. Даже палочки для еды, даже плошки и блюдца – все сделали общественным. Каждой производственной бригаде разрешили иметь только одну общую столовую на всех. Тут все стали есть из одного большого котла; была создана следующая система питания: каждому выдавалось по одинаковой миске еды; людей стали кормить вторично подогретым рисом, и никто при этой системе не наедался досыта; изо дня в день людям выдавали только редьку, тушенную в сое, а масла клали с гулькин нос; и вот у мужчин от такого питания вспучило животы, они уже не могли ходить, а женщины перестали рожать, отощали до того, что их просто ветром сносило.
Голод свирепствовал. Душа болела. И ведь, что там ни говори, а началось воровство. Ведь не могли же люди просто уставиться в одну точку и ждать смерти. Поэтому некоторые были вынуждены идти на общественные поля, дергать из земли все ту же редьку и тут же жевать ее. А если их заставали за этим занятием дежурные народные ополченцы, то связывали веревками из джута и подвешивали на полночи.
«А что же ты-то смотрел, ты – бригадир?» – такой вопрос задал Мао Цзэдун.
Хэ Фэншэн ответил, что бригадир – тоже только простой член коммуны. Сегодня только старшины, начальство – одна компашка, только они и едят досыта, не голодают. Если бы можно было людям наесться досыта, то я не стал бы к вам обращаться. Как бы там ни было, делайте со мной что хотите, а пока не ликвидируют эти общественные столовые, я останусь тут и домой не вернусь!
Так заявил Хэ Фэншэн, отпил чая, придвинулся к Мао Цзэдуну и спросил: «Разве вы не говорили, что партия и народ – кровные братья, что отношения между ними – это отношения между плотью и кровью? А сейчас получается, что шкура – это шкура, а мясо – это мясо, и что – это все ЦК сделал? Или это все внизу сотворили какие-то руководящие работники?»
Мао Цзэдун сказал: нет, не они; в свое время несколько завышенно оценили обстановку; ответственность за это лежит на ЦК. Вся страна всего за год с небольшим перешла от кооперативов высшего типа к народным коммунам; поторопились тут с продвижением. В некоторых районах действительно подготовили условия, а в других местах только поспешали угнаться за общей обстановкой, а кое-где и вообще не подготовились, а пустили дело на волю ветра, подняли, как говорится, поветрие. Кое-что рождалось и внизу, а в ЦК тоже не обязательно все было ясно.
Тогда Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как в одном из уездов решили сразу же превратить бросовые земли в прекрасные поля и всех сразу сделать толстыми и сытыми. Направили тысячи людей строить высоченные, многометровые в высоту, дамбы и копать водохранилища.
И вот, вне зависимости от того, какая была на дворе погода: и в дождь, причем не только днем, но и по ночам, при ветрах и при снегопаде, все должны были работать. Был брошен лозунг: «Считать большой, сильный дождь мелким моросящим дождичком, а мелкий дождичек вообще не считать за дождь, а когда валит снег, то считать, что погода ясная и солнечная, а когда замерзает вода и на ее поверхности образуется лед, считать этот день днем, прекрасно подходящим для работы». В пословице говорится, что если не съешь полмеры зерна, то и не поднимешь ношу весом в дань[7]. А тут заставляли поднимать тяжелую ношу голодных людей, которые получали на обед всего полцзиня[8] проса. Да еще от них требовали сначала выполнить задание; на одного работника в день положили норму: вырыть более десяти кубометров земли. Но тут люди хитрые как-то выкручивались, а добросовестные люди только изводились и нервничали; на пустой желудок работать все равно надо было, а в бараках, сооруженных из камыша, было грязно и сыро; лили дожди, падал снег; и вода и снег попадали внутрь этих бараков; да и ветры дули сильные, они пронизывали насквозь. И руководители действовали ужасно, из рук вон плохо относясь к людям. Когда все замерзало и поля оказывались под снегом, они все равно требовали, чтобы работали голыми руками, и только такой труд называли активным, проявлением активности в труде; ну скажите, разве это нравственно, разве этим руководителям не недостает совести, моральных качеств?
Сейчас все кадровые, руководящие работники наперебой стремятся, что называется, «запускать спутники», то есть устанавливать рекорды, вернее, докладывать о рекордах, но ведь на самом-то деле они запускают дутые спутники. Они не стремятся к истине, опираясь на факты, не действуют по совести и на основе фактов. А те из них, которые фальшивят, обманывают, затем становятся героями и могут даже получить повышение. Батат гниет, оставленный на полях; плуги лежат брошенные. Рис люди не хотят убирать, поджигают урожай. В амбарах нет ни зернышка, а все еще продолжают твердить о том, что урожайность достигла нескольких тысяч цзиней с каждого му. Когда поджидают начальство с проверкой, тогда на один участок поля собирают растения с нескольких полей, берут их оттуда, где рис удался, и твердят, что у них, дескать, получают с каждого му по несколько тысяч цзиней. Вопят, что великий скачок принес великий урожай, но ведь все это курам на смех; как говорится, тут сам черт так хохотал, что у него зубы вывалились. А те люди, которые творят эти фальшивки и фальшивят в своих речах, это ведь те же самые люди, которые становятся чиновниками и получают поощрения; и они же жрут и пьют в три горла. Кадровые, руководящие работники ведут себя как господа; они самым серьезным образом оторвались от народа, а народ, простые люди, мрут от голода; им остается только втихомолку, когда их никто не видит, грозить Небу и ругаться матерными словами.
Хэ Фэншэн не мог больше говорить и заплакал.
Так пролетели три часа. Секретарь за это время трижды возникал в комнате и предлагал Мао Цзэдуну отдохнуть.
Во время следующей встречи с Мао Цзэдуном Хэ Фэншэн, не привыкший к праздной жизни в столице (по указанию Мао Цзэдуна, его поместили в гостинице ЦК КПК и устраивали для него экскурсии по Пекину), запросился домой: «Председатель, я после Нового года поеду домой».
Мао Цзэдун, улыбаясь, сказал: «Да ведь ты же говорил, что не вернешься, пока не распустят общественные столовые?»
Затем Мао Цзэдун рассказал Хэ Фэншэну о том, что он уже обменялся мнениями с Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем относительно того, о чем в прошлый раз рассказывал ему Хэ Фэншэн. По словам Мао Цзэдуна, ЦК КПК и Госсовет КНР изучили вопрос и считают, что надо ликвидировать общественные столовые, производство следует восстановить, приписки необходимо прекратить. Поощряя Хэ Фэншэна, Мао Цзэдун добавил: «Спасибо тебе за то, что ты представил ЦК партии самый ценный для нас материал. Это – та подлинная правда, которую не удалось добыть ни Лю Шаоци, ни Чжоу Эньлаю, ни мне!»
Затем Мао Цзэдун сказал Хэ Фэншэну: «А ты подумай вот над чем: ты – бригадир производственной бригады, то есть в какой-то степени тоже небольшой, но руководитель. Бригадир производственной бригады тоже должен управлять сотнями людей, думать об их одежде, пище, о рождении новых людей, об их старости, смерти и погребении; это крайне нелегкая задача, тяжелая ноша. В революционных рядах немало людей, которые в возрасте двадцати с небольшим лет были и командармами, и комдивами. И кто бы то ни было, будь то министр, заведующий отделом, комдив или бригадир производственной бригады, каждый из них прежде всего должен думать о служении народу. Начальники существуют не для того, чтобы они устраивали себе комфортную жизнь, создавали для себя удобства, пользовались всем и вся. Они должны шевелить мозгами, нести тяжелую ношу. Коммунист, член партии, не должен забывать о прошлых трудностях, о том, что следует преодолевать трудности, а уж удовольствия – это потом… Начальник, каким бы ни был его пост, большим или маленьким, должен прежде всего, как глава семьи, вести за собой свою команду».
Мао Цзэдун участливо поинтересовался у Хэ Фэншэна:
– Ты ведь в детстве получил травму; организм твой развивался неважно. По силам ли тебе работа низового кадрового работника?
Хэ Фэншэн ответил:
– То, с чем справляются крестьяне, и мне по плечу.
Мао Цзэдун после этого сказал:
– Тогда я даю тебе такое право, такую власть: если возникнут трудности, ты можешь в любое время обратиться ко мне. Ведь действительно в обществе очень мало таких людей, которые способны так говорить настоящую правду, как это делаешь ты, Хэ Фэншэн, – и добавил: – Когда руководители ЦК партии приезжают на места, там стараются все представить в розовом свете, показывают тебе одно только хорошее, и потому очень трудно получить правдивую информацию. Они боятся, что если проговорятся, то слетят со своего поста… Они поступают совсем не так, как ты, Хэ Фэншэн, так как ты ничего не требуешь и ни на что не жалуешься, если говорить о том, что касается тебя лично; надо поощрять кадровых работников всех уровней, чтобы все они говорили правду.
Хэ Фэншэн был человеком упорным:
– Так распустят общественные столовые или нет?
– Общественные столовые непременно надо будет распустить. Мое мнение состоит в том, что все-таки надо общественный котел заменить на малые семейные котлы. Миски для еды для нескольких человек сразу надо заменить на индивидуальные плошки. Нужно дать крестьянам возможность наесться досыта; нельзя допускать кампанейщину – напускать то ветер, то дождь. Никому из кадровых руководящих работников нельзя позволять быть фальшивым человеком. – Мао Цзэдун также сказал: – Что же до этого проекта – подъема целинных земель вокруг озера Цяньлянху, то это, возможно, и хороший проект, но когда идет снег, когда вода замерзла, когда льют дожди и люди промокают до нитки, насквозь, заставлять наших братьев-крестьян испытывать такие трудности – это уж совсем никуда не годится. Тут мы виноваты перед братьями-крестьянами; прошу тебя, передай им мои извинения.
Хэ Фэншэн в следующий раз посетил Мао Цзэдуна только через пять лет и опять-таки в такой момент, когда он не мог молчать. Он снова обратился к Мао Цзэдуну с жалобой. Это произошло 7 октября 1966 г.
Хэ Фэншэн начал с вопроса:
– Правда ли то, что я слышал, то есть то, что вы, председатель, лично зажгли пламя культурной революции?
– А что такое? – удивился Мао Цзэдун.
– А то, что в народе снова посылают за это к такой-то матери. Ведь если в прошлом навешивали ярлыки и надевали высокие колпаки на мироедов и джентри на деревенских богатеев, то сейчас-то надевают высоченные колпаки на башку даже таким беднякам, как я, которые раньше жили просто подаянием.
Хэ Фэншэн выпалил все это одним духом и залпом выдул кружку чая. Дело происходило в вагоне поезда Мао Цзэдуна, в котором Мао Цзэдун совершал свою поездку по стране.
Мао Цзэдун улыбнулся:
– А ты, Хэ Фэншэн, все такой же непосредственный.
– Сейчас творится просто полное безобразие. Секретарь уездного парткома смотрит на нас сверху просто как на траву, как на заросли камыша, строит из себя начальника, главнокомандующего. А вас, председатель Мао, он превозносит прямо как Будду: он буквально поклоняется вам. А вы-то хоть знаете об этом?
Начиная с движения, проводившегося под лозунгом «За социалистическое воспитание» или «За воспитание в духе социализма», очень многие научились прекрасно прижимать и репрессировать неугодных, очень многие все время оказывались в положении людей, которые подвергаются упорядочению; и стиль работы совершенно испортился; отношения между людьми стали напряженными. Да что там толковать, что все вы, дескать, начальники, один поменьше, другой побольше, но на вас лежит ответственность и так далее; теперь все мы стали идущими по капиталистическому пути, ведь так? А все те, кто идет по капиталистическому пути, должны носить высокие колпаки, должны выходить на подмостки и стоять там, подвергаясь критике, становясь объектами борьбы; причем колпаки надевают тоже в зависимости от того, большой ты начальник или поменьше.
Вот я, например, бригадир производственной бригады, и у нас в деревне Хуажун являюсь самым маленьким из идущих по капиталистическому пути. Вот мне и сделали колпак небольшой из жестяного рупора, из матюгальника, который обернули белой бумагой, вот и получился высокий колпак; я не хотел его надевать, но ведь бунтари разговаривают без церемоний; они просто-напросто отлупили меня.
– А что же ваш уездный секретарь парткома?
– Секретарь уездного парткома, конечно же, пользуется «особыми привилегиями». Тут взяли металлический цин, то есть древний ударный музыкальный инструмент в виде пластины, изогнутой углом, да весом более десяти цзиней (более пяти килограммов. – Ю.Г.), и из него-то и смастерили колпак на голову самому крупному в уезде из идущих по капиталистическому пути. У него от этой тяжести лопнула кожа на голове, смешались и горячая кровь, и холодный пот, а эти бунтари еще и потешались над ним!
Еще в 1956 г. во время рабочего совещания ЦК КПК, которое проходило в Чжуннаньхае в зале Хуайжэньтан, Мао Цзэдун выдвинул предложение кремировать его. Более того, он сделал соответствующую запись в книге завещаний руководителей страны, подписавшись: «Мао Цзэдун. 17 апреля 1956 года». Может быть, это был жест, навеянный размышлениями после доклада Н.С. Хрущева о «культе личности» И.В. Сталина.
Однако кажется, что Мао Цзэдун очень мучился противоречиями. Известно, что он также говорил: «Когда я умру, перевезите мое тело в Сянтань» (в его родную деревню. – Ю.Г.). Он хотел быть похоронен на родине в уезде Сянтань, вернуться к своим корням.
В начале 1970-х гг. Мао Цзэдун побывал на кладбище Бабаошань в Пекине (аналог Новодевичьего кладбища в Москве) и сам для себя выбрал место для захоронения. Он не один раз ездил туда, чтобы еще и еще взглянуть на это место. Кажется, его последняя воля состояла в том, чтобы его тело похоронили под могильным холмом. Это должна была быть могила за номером 886 на кладбище Бабаошань.
* * *
После смерти Мао Цзэдуна в руководстве партии возникли разногласия по вопросу о том, как поступить с его телом. В конечном счете было решено превратить мумию Мао Цзэдуна в «могучую силу», что помогало стабильности ситуации в партии и в стране, укрепляло претензии руководителей КПК на власть в Китае. Вот тогда-то на пекинской площади Тяньаньмэнь – самой просторной площади в КНР – и построили крупнейший из современных мавзолеев – Дом памяти председателя Мао. Его расположили напротив трибуны, стоя на которой вожди КНР и КПК приветствовали проходившие внизу по площади колонны людей во время торжественных и праздничных дней. Ван Хайжун же в частной беседе говорила: «Тем самым была нарушена предсмертная воля председателя Мао». Получилось так, что свои интересы оставшиеся в живых руководители партии поставили выше предсмертной воли Мао Цзэдуна. Его тело стало собственностью руководства партии.Судьба самой Ван Хайжун сложилась после смерти Мао Цзэдуна следующим образом. Она попала под следствие, была отстранена от работы и должна была отвечать на вопросы сотрудников специальных служб, которые доискивались, не связана ли она с Цзян Цин и другими выдвиженцами «культурной революции».
Пока тянулось следствие, а затем и судебное разбирательство по делу «четверки», Ван Хайжун сидела дома. Собственно говоря, она находилась под домашним арестом, правда, очень мягким. Она выращивала цветы, сеяла траву, читала книги, занималась переводами. При этом она практически была лишена возможности куда-либо выходить из своего двора и с кем-либо общаться, кроме своих домашних. Так она провела восемь тоскливых лет. В 1984 г. Ван Хайжун вызвали в орготдел ЦК КПК, предложив вернуться к работе. Она сказала, что желала бы стать членом группы консультантов Государственного совета КНР. Объясняя свое желание, Ван Хайжун подчеркнула: «В свое время мой дедушка Ван Цзифань (тот самый, который привел ее на празднование 70-летия Мао Цзэдуна. – Ю.Г.) был консультантом ГС КНР. Он смог выполнять эту работу. Я тоже смогу это делать». Ван Хайжун направили работать в качестве заместителя заведующего группой консультантов ГС КНР. Это должность в ранге заместителя министра.
Внешне Ван Хайжун не изменилась. Она по-прежнему носит короткую стрижку. На ней всегда китель с тремя пуговицами, матерчатые туфли с закругленными носами. Она предпочитает серые и голубоватые тона. Она откровенна в беседах. В ее характере есть и перчинка, присущая хунаньским женщинам. Она не гнушается сама убрать туалет в своем учреждении, если сочтет это нужным, взять в руки ведро и тряпку.
Ван Хайжун до сих пор так и не вышла замуж. Она живет с матерью, младшим братом, его женой и двумя племянниками. Ван Хайжун говорит, что она ни о чем не жалеет и не сетует на судьбу.
* * *
Существует много слухов о знакомствах Мао Цзэдуна с женщинами. Эти знакомства делятся на две категории. С одной стороны, речь идет об известных именах, преимущественно из среды литераторов и артистов. С другой стороны, говорят о многочисленных партнершах Мао Цзэдуна по танцам на более или менее длительные сроки из числа специально проверенных и подобранных для него женщин.Если говорить о первой категории, то здесь упоминают об очень красивой театральной актрисе Фэн Фэнъин, которая в свое время играла в спектаклях театра в Яньани. Следы Фэн Фэнъин загадочно теряются.
Имеются некоторые свидетельства того, что на некоторое время возник взаимный интерес друг к другу у Мао Цзэдуна и известной писательницы и, кстати, его землячки Дин Лин. Мао Цзэдун, как говорили, даже отводил ей особое место среди «72 женщин в своем дворце». При этом он считал, что первой женой, законной супругой императора, так сказать, своего рода Цыси была тогда Хэ Цзычжэнь. Дин Лин Мао Цзэдун видел в роли своей второй жены. Известно, что в дальнейшем Дин Лин более 20 лет, с 1955 по 1979 г., провела в тюрьме и подвергалась политическим преследованиям.
Довольно длительным считают роман Мао Цзэдуна с одной из самых знаменитых звезд китайского экрана 1930–1940-х гг. красивой шанхайской киноактрисой Шангуань Юньчжу. И ее судьба оказалась трагичной. После расставания с Мао Цзэдуном в ее жизни произошли несчастья: сначала военный грузовик задавил ее единственную дочь (а жила она без мужа), а потом и сама Шангуань Юньчжу, не вынеся смерти ребенка, ушла из жизни.
В Ухане Мао Цзэдун встречался с известной цирковой артисткой, гуттаперчевой женщиной-змеей Ся Цзюйли.
В конце жизни, когда Мао Цзэдуну отказало зрение и он не мог читать, ему подобрали красивую чтицу-декламаторшу Лу Ди, которая тоже ублажала его.
Что же касается другой категории, то тут важно отметить, что в КПК и в КНР в 1954 г. по инициативе все того же организатора быта Мао Цзэдуна Чжоу Эньлая был даже принят специальный порядок, согласно которому определенные категории руководителей, скажем, члены Политбюро ЦК партии, первые секретари провинциальных парткомов, командующие и политические комиссары больших военных округов, заместители главы правительства КНР, имели право и просто должны были в партийном и административном порядке обеспечиваться специально и индивидуально обслугой, людьми, которые были предназначены для того, чтобы, как это называлось, «хранить и беречь их здоровье». Им были положены такого рода медработники.
Кстати сказать, было регламентировано практически все. Было расписано, кто имел право на личные железнодорожные составы. Это было «положено» членам постоянного комитета Политбюро ЦК КПК. В дальнейшем наряду с железнодорожными спецсоставами появились и личные, так сказать, домашние самолеты. На таком личном спецсамолете «Трайдент» и разбился со своей семьей маршал Линь Бяо. В различных провинциях страны в наиболее живописных местах круглый год стояли пустые, но меблированные и со скучавшей прислугой дачи под соответствующими номерами: дача Мао Цзэдуна имела № 1, дача Лю Шаоци – № 2 и т. д. Туда время от времени являлся тот или иной руководитель со своей семьей и челядью. Обычно их было несколько десятков человек. Они жили, ели и пили практически за казенный счет, ибо цены были смехотворными. На содержание их транспорта и дач тратились большие средства из партгосказны. Да и в быту руководители имели свои привычки. Чжу Дэ, например, был непритязателен в еде, однако любил, чтобы на столе у него всегда был свежий батат и за ним, за этим бататом (как в СССР за свежей рыбкой для М.А. Суслова), гоняли самолет, скажем, из Лушаня в Северо-Восточный Китай. Чжоу Эньлай обожал французскую кухню, возил с собой на отдых специального повара из Шанхая, лучшего специалиста по французским блюдам. Чжоу Эньлай требовал, чтобы у него на столе все было, что называется, только с пылу с жару. Чэнь Юнь непременно заставлял повара отведать при нем первый кусок приготовленных кушаний. И так далее и тому подобное. Это была устоявшаяся система, о которой и поныне мало что известно.
Мао Цзэдуну целая служба, организованная для подобной «работы», обеспечивала «партнерш для танцев», а бригада медиков специально заботилась о сохранении его половой потенции. «Партнершами» были, как правило, артистки ансамблей песни и пляски того или иного военного округа или рода войск. Их отбирали специальные службы, изучая их классовое происхождение. Их осматривали врачи, выясняя состояние девственной плевы и гарантируя, что они не являются источниками половых болезней. С ними, наконец, проводили беседы руководители организаций и политические комиссары, от которых те получали персональные задания ублажать только и исключительно Мао Цзэдуна во время танцевальных вечеров и их продолжений. Все это рассматривалось как задание партии и родины. Дело было в какой-то степени добровольное. Хотя тех, кто отказывался, потом, как говорится, загоняли туда, куда Макар телят не гонял. Следы их обычно терялись. Да и тех, которые нравились и подходили Мао Цзэдуну, после того как он терял к ним интерес, тоже умело и мгновенно убирали; следов практически не оставалось.
Говорят также, что когда на танцы Мао Цзэдуну начали подставлять девушек из военного ансамбля, который в свое время работал у Пэн Дэхуая в Корее во время войны, и эти девушки пожаловались Пэн Дэхуаю, маршал сказал Мао Цзэдуну прямо в лицо все, что о нем думает. После этого Пэн Дэхуай отдал приказ упразднить ансамбль, прикомандированный тогда к Чжуннаньхаю. Кого-то из девушек и молодых женщин Пэн Дэхуаю удалось таким образом уберечь. Но затем был создан и передислоцирован в Пекин другой ансамбль. Все пошло как и было заведено.
Утверждалось, что Пэн Дэхуай однажды, прибыв по срочному делу с фронта из Кореи, когда на передовой гибли люди и ситуация для частей китайской добровольческой армии была тяжелой, никак не мог попасть к Мао Цзэдуну и был вынужден томиться в передней. А когда Пэн Дэхуай силой ворвался к нему, то увидел, что Мао Цзэдун забавлялся с девицей. Этот случай тоже обострил отношения между Мао Цзэдуном и Пэн Дэхуаем.
Одним словом, начав «танцевать» в 1937 г., Мао Цзэдун продолжал это делать до 1963 года, и даже (в немногих редких случаях) до 1965 г., то есть когда ему было уже за 70. Система прижилась. Вслед за Мао Цзэдуном и многие работники номенклатуры пользовались клубничкой как бы в освященном поведением вождя порядке.
* * *
У Мао Цзэдуна был двоюродный брат Хэ Сяоцю. Мальчишками они дружили, вместе росли в родной деревне Шаошаньчун. Затем жизнь разнесла их в разные стороны. В 1949 г. Хэ Сяоцю узнал голос Мао Цзэдуна, провозгласившего на площади Тяньаньмэнь создание Китайской Народной Республики: «Отныне китайский народ поднялся во весь рост!» Хэ Сяоцю послал Мао Цзэдуну письмо и получил от него ответ.Когда Хэ Сяоцю заболел, Мао Цзэдун пересылал ему на лечение деньги: сначала триста, а потом еще сто юаней. Однако двоюродные братья так и не встретились. 8 октября 1960 г. Хэ Сяоцю умер.
Перед смертью он завещал своему сыну, двоюродному племяннику Мао Цзэдуна Хэ Фэншэну, встретиться с Мао Цзэдуном и со всей откровенностью на правах родственника поведать ему о том, как на самом деле живут люди в деревне.
Хэ Фэншэн отличался типичным хунаньским характером: ему сам черт был не брат. Он вскоре после смерти отца приехал в Пекин, пришел к воротам резиденции ЦК КПК Чжуннаньхая и потребовал у охраны, чтобы его пустили повидаться с родственником.
Такая встреча через несколько дней состоялась. Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как обстояли дела в его родных местах.
Он поведал следующее: начался «великий скачок», потребовали создавать коммуны. А ведь как непросто было каждому крестьянскому двору, каждой семье обзавестись к тому времени каким-никаким, а своим домом, хозяйством. И вот в одну ночь все это было в буквальном смысле слова порушено. Стены домов, сложенные из местного кирпича, велели разрушить, истолочь и пустить на удобрение. И тогда сразу же довели дело до того, что куры стали бегать где попало, собаки стали рыскать, перескакивая бывшие стены крестьянских хозяйств. Люди стали плакать, взывая к памяти родителей. Затем стали соединять по сто, по двести дворов; чем больше были масштабы такого соединения хозяйств, тем больше, считалось, появляется коллективного хозяйства. Тут, если бы Отец Небесный наслал пожар, так сразу заполыхало бы все это коллективное хозяйство с одного конца деревни до другого, так как понастроили взамен отдельных домов крестьянских семей общие бараки из камыша на несколько сот человек, разделив их на небольшие каморки.
Небольшие металлические котлы для приготовления пищи, которые были в каждом крестьянском дворе и принадлежали каждой семье в отдельности, разбили; малые очаги во дворах разрушили и пустили на удобрение. Даже палочки для еды, даже плошки и блюдца – все сделали общественным. Каждой производственной бригаде разрешили иметь только одну общую столовую на всех. Тут все стали есть из одного большого котла; была создана следующая система питания: каждому выдавалось по одинаковой миске еды; людей стали кормить вторично подогретым рисом, и никто при этой системе не наедался досыта; изо дня в день людям выдавали только редьку, тушенную в сое, а масла клали с гулькин нос; и вот у мужчин от такого питания вспучило животы, они уже не могли ходить, а женщины перестали рожать, отощали до того, что их просто ветром сносило.
Голод свирепствовал. Душа болела. И ведь, что там ни говори, а началось воровство. Ведь не могли же люди просто уставиться в одну точку и ждать смерти. Поэтому некоторые были вынуждены идти на общественные поля, дергать из земли все ту же редьку и тут же жевать ее. А если их заставали за этим занятием дежурные народные ополченцы, то связывали веревками из джута и подвешивали на полночи.
«А что же ты-то смотрел, ты – бригадир?» – такой вопрос задал Мао Цзэдун.
Хэ Фэншэн ответил, что бригадир – тоже только простой член коммуны. Сегодня только старшины, начальство – одна компашка, только они и едят досыта, не голодают. Если бы можно было людям наесться досыта, то я не стал бы к вам обращаться. Как бы там ни было, делайте со мной что хотите, а пока не ликвидируют эти общественные столовые, я останусь тут и домой не вернусь!
Так заявил Хэ Фэншэн, отпил чая, придвинулся к Мао Цзэдуну и спросил: «Разве вы не говорили, что партия и народ – кровные братья, что отношения между ними – это отношения между плотью и кровью? А сейчас получается, что шкура – это шкура, а мясо – это мясо, и что – это все ЦК сделал? Или это все внизу сотворили какие-то руководящие работники?»
Мао Цзэдун сказал: нет, не они; в свое время несколько завышенно оценили обстановку; ответственность за это лежит на ЦК. Вся страна всего за год с небольшим перешла от кооперативов высшего типа к народным коммунам; поторопились тут с продвижением. В некоторых районах действительно подготовили условия, а в других местах только поспешали угнаться за общей обстановкой, а кое-где и вообще не подготовились, а пустили дело на волю ветра, подняли, как говорится, поветрие. Кое-что рождалось и внизу, а в ЦК тоже не обязательно все было ясно.
Тогда Хэ Фэншэн рассказал Мао Цзэдуну о том, как в одном из уездов решили сразу же превратить бросовые земли в прекрасные поля и всех сразу сделать толстыми и сытыми. Направили тысячи людей строить высоченные, многометровые в высоту, дамбы и копать водохранилища.
И вот, вне зависимости от того, какая была на дворе погода: и в дождь, причем не только днем, но и по ночам, при ветрах и при снегопаде, все должны были работать. Был брошен лозунг: «Считать большой, сильный дождь мелким моросящим дождичком, а мелкий дождичек вообще не считать за дождь, а когда валит снег, то считать, что погода ясная и солнечная, а когда замерзает вода и на ее поверхности образуется лед, считать этот день днем, прекрасно подходящим для работы». В пословице говорится, что если не съешь полмеры зерна, то и не поднимешь ношу весом в дань[7]. А тут заставляли поднимать тяжелую ношу голодных людей, которые получали на обед всего полцзиня[8] проса. Да еще от них требовали сначала выполнить задание; на одного работника в день положили норму: вырыть более десяти кубометров земли. Но тут люди хитрые как-то выкручивались, а добросовестные люди только изводились и нервничали; на пустой желудок работать все равно надо было, а в бараках, сооруженных из камыша, было грязно и сыро; лили дожди, падал снег; и вода и снег попадали внутрь этих бараков; да и ветры дули сильные, они пронизывали насквозь. И руководители действовали ужасно, из рук вон плохо относясь к людям. Когда все замерзало и поля оказывались под снегом, они все равно требовали, чтобы работали голыми руками, и только такой труд называли активным, проявлением активности в труде; ну скажите, разве это нравственно, разве этим руководителям не недостает совести, моральных качеств?
Сейчас все кадровые, руководящие работники наперебой стремятся, что называется, «запускать спутники», то есть устанавливать рекорды, вернее, докладывать о рекордах, но ведь на самом-то деле они запускают дутые спутники. Они не стремятся к истине, опираясь на факты, не действуют по совести и на основе фактов. А те из них, которые фальшивят, обманывают, затем становятся героями и могут даже получить повышение. Батат гниет, оставленный на полях; плуги лежат брошенные. Рис люди не хотят убирать, поджигают урожай. В амбарах нет ни зернышка, а все еще продолжают твердить о том, что урожайность достигла нескольких тысяч цзиней с каждого му. Когда поджидают начальство с проверкой, тогда на один участок поля собирают растения с нескольких полей, берут их оттуда, где рис удался, и твердят, что у них, дескать, получают с каждого му по несколько тысяч цзиней. Вопят, что великий скачок принес великий урожай, но ведь все это курам на смех; как говорится, тут сам черт так хохотал, что у него зубы вывалились. А те люди, которые творят эти фальшивки и фальшивят в своих речах, это ведь те же самые люди, которые становятся чиновниками и получают поощрения; и они же жрут и пьют в три горла. Кадровые, руководящие работники ведут себя как господа; они самым серьезным образом оторвались от народа, а народ, простые люди, мрут от голода; им остается только втихомолку, когда их никто не видит, грозить Небу и ругаться матерными словами.
Хэ Фэншэн не мог больше говорить и заплакал.
Так пролетели три часа. Секретарь за это время трижды возникал в комнате и предлагал Мао Цзэдуну отдохнуть.
Во время следующей встречи с Мао Цзэдуном Хэ Фэншэн, не привыкший к праздной жизни в столице (по указанию Мао Цзэдуна, его поместили в гостинице ЦК КПК и устраивали для него экскурсии по Пекину), запросился домой: «Председатель, я после Нового года поеду домой».
Мао Цзэдун, улыбаясь, сказал: «Да ведь ты же говорил, что не вернешься, пока не распустят общественные столовые?»
Затем Мао Цзэдун рассказал Хэ Фэншэну о том, что он уже обменялся мнениями с Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем относительно того, о чем в прошлый раз рассказывал ему Хэ Фэншэн. По словам Мао Цзэдуна, ЦК КПК и Госсовет КНР изучили вопрос и считают, что надо ликвидировать общественные столовые, производство следует восстановить, приписки необходимо прекратить. Поощряя Хэ Фэншэна, Мао Цзэдун добавил: «Спасибо тебе за то, что ты представил ЦК партии самый ценный для нас материал. Это – та подлинная правда, которую не удалось добыть ни Лю Шаоци, ни Чжоу Эньлаю, ни мне!»
Затем Мао Цзэдун сказал Хэ Фэншэну: «А ты подумай вот над чем: ты – бригадир производственной бригады, то есть в какой-то степени тоже небольшой, но руководитель. Бригадир производственной бригады тоже должен управлять сотнями людей, думать об их одежде, пище, о рождении новых людей, об их старости, смерти и погребении; это крайне нелегкая задача, тяжелая ноша. В революционных рядах немало людей, которые в возрасте двадцати с небольшим лет были и командармами, и комдивами. И кто бы то ни было, будь то министр, заведующий отделом, комдив или бригадир производственной бригады, каждый из них прежде всего должен думать о служении народу. Начальники существуют не для того, чтобы они устраивали себе комфортную жизнь, создавали для себя удобства, пользовались всем и вся. Они должны шевелить мозгами, нести тяжелую ношу. Коммунист, член партии, не должен забывать о прошлых трудностях, о том, что следует преодолевать трудности, а уж удовольствия – это потом… Начальник, каким бы ни был его пост, большим или маленьким, должен прежде всего, как глава семьи, вести за собой свою команду».
Мао Цзэдун участливо поинтересовался у Хэ Фэншэна:
– Ты ведь в детстве получил травму; организм твой развивался неважно. По силам ли тебе работа низового кадрового работника?
Хэ Фэншэн ответил:
– То, с чем справляются крестьяне, и мне по плечу.
Мао Цзэдун после этого сказал:
– Тогда я даю тебе такое право, такую власть: если возникнут трудности, ты можешь в любое время обратиться ко мне. Ведь действительно в обществе очень мало таких людей, которые способны так говорить настоящую правду, как это делаешь ты, Хэ Фэншэн, – и добавил: – Когда руководители ЦК партии приезжают на места, там стараются все представить в розовом свете, показывают тебе одно только хорошее, и потому очень трудно получить правдивую информацию. Они боятся, что если проговорятся, то слетят со своего поста… Они поступают совсем не так, как ты, Хэ Фэншэн, так как ты ничего не требуешь и ни на что не жалуешься, если говорить о том, что касается тебя лично; надо поощрять кадровых работников всех уровней, чтобы все они говорили правду.
Хэ Фэншэн был человеком упорным:
– Так распустят общественные столовые или нет?
– Общественные столовые непременно надо будет распустить. Мое мнение состоит в том, что все-таки надо общественный котел заменить на малые семейные котлы. Миски для еды для нескольких человек сразу надо заменить на индивидуальные плошки. Нужно дать крестьянам возможность наесться досыта; нельзя допускать кампанейщину – напускать то ветер, то дождь. Никому из кадровых руководящих работников нельзя позволять быть фальшивым человеком. – Мао Цзэдун также сказал: – Что же до этого проекта – подъема целинных земель вокруг озера Цяньлянху, то это, возможно, и хороший проект, но когда идет снег, когда вода замерзла, когда льют дожди и люди промокают до нитки, насквозь, заставлять наших братьев-крестьян испытывать такие трудности – это уж совсем никуда не годится. Тут мы виноваты перед братьями-крестьянами; прошу тебя, передай им мои извинения.
Хэ Фэншэн в следующий раз посетил Мао Цзэдуна только через пять лет и опять-таки в такой момент, когда он не мог молчать. Он снова обратился к Мао Цзэдуну с жалобой. Это произошло 7 октября 1966 г.
Хэ Фэншэн начал с вопроса:
– Правда ли то, что я слышал, то есть то, что вы, председатель, лично зажгли пламя культурной революции?
– А что такое? – удивился Мао Цзэдун.
– А то, что в народе снова посылают за это к такой-то матери. Ведь если в прошлом навешивали ярлыки и надевали высокие колпаки на мироедов и джентри на деревенских богатеев, то сейчас-то надевают высоченные колпаки на башку даже таким беднякам, как я, которые раньше жили просто подаянием.
Хэ Фэншэн выпалил все это одним духом и залпом выдул кружку чая. Дело происходило в вагоне поезда Мао Цзэдуна, в котором Мао Цзэдун совершал свою поездку по стране.
Мао Цзэдун улыбнулся:
– А ты, Хэ Фэншэн, все такой же непосредственный.
– Сейчас творится просто полное безобразие. Секретарь уездного парткома смотрит на нас сверху просто как на траву, как на заросли камыша, строит из себя начальника, главнокомандующего. А вас, председатель Мао, он превозносит прямо как Будду: он буквально поклоняется вам. А вы-то хоть знаете об этом?
Начиная с движения, проводившегося под лозунгом «За социалистическое воспитание» или «За воспитание в духе социализма», очень многие научились прекрасно прижимать и репрессировать неугодных, очень многие все время оказывались в положении людей, которые подвергаются упорядочению; и стиль работы совершенно испортился; отношения между людьми стали напряженными. Да что там толковать, что все вы, дескать, начальники, один поменьше, другой побольше, но на вас лежит ответственность и так далее; теперь все мы стали идущими по капиталистическому пути, ведь так? А все те, кто идет по капиталистическому пути, должны носить высокие колпаки, должны выходить на подмостки и стоять там, подвергаясь критике, становясь объектами борьбы; причем колпаки надевают тоже в зависимости от того, большой ты начальник или поменьше.
Вот я, например, бригадир производственной бригады, и у нас в деревне Хуажун являюсь самым маленьким из идущих по капиталистическому пути. Вот мне и сделали колпак небольшой из жестяного рупора, из матюгальника, который обернули белой бумагой, вот и получился высокий колпак; я не хотел его надевать, но ведь бунтари разговаривают без церемоний; они просто-напросто отлупили меня.
– А что же ваш уездный секретарь парткома?
– Секретарь уездного парткома, конечно же, пользуется «особыми привилегиями». Тут взяли металлический цин, то есть древний ударный музыкальный инструмент в виде пластины, изогнутой углом, да весом более десяти цзиней (более пяти килограммов. – Ю.Г.), и из него-то и смастерили колпак на голову самому крупному в уезде из идущих по капиталистическому пути. У него от этой тяжести лопнула кожа на голове, смешались и горячая кровь, и холодный пот, а эти бунтари еще и потешались над ним!