Страница:
– А тебя?
– Я двадцать лет дрался в разных войнах, – сообщил вожак, – я убил многих, так что это умею.
Олег сказал скорбно:
– Значит, сейчас умрешь.
Вожак коротко хохотнул:
– Многие так говорили…
Он сделал выпад, двигаясь так быстро, что Барвинок успела увидеть только смазанное движение. Олег сумел уклониться, вожак ударил снова и отпрыгнул, Олег покачивался из стороны в сторону на расставленных ногах, руки все время двигались перед ним.
Вожак прорычал с уважением:
– Молодец… но я видел и таких…
– Таких не видел, – возразил Олег.
Он отшатнулся, Барвинок не успела увидеть короткий взмах, но вожак дернулся и процедил сквозь зубы:
– Хороший удар… Но все-таки меч у меня…
Олег быстро шагнул к нему, Барвинок увидела два коротких удара и услышала голос:
– Уже нет.
Меч отлетел в сторону, вожак ухватился пальцами другой руки за поврежденную кисть, но пересилил себя и выхватил из-за пояса длинный нож.
Олег спросил мирно:
– Что написать на твоей могиле?
– Еще и писать умеешь? – изумился вожак. – Совсем мир с ума сошел, если такие по дорогам бродят…
Барвинок охнула, услышав тяжелый удар, словно падающий с вершины горы тяжелый камень обрушился на спину быка. Вожак не взлетел в воздух, но вздрогнул с головы до ног, глаза вылезли из орбит. Он даже не пытался ухватить воздух расплющенной грудью, стоял неподвижный, а потом, не двигаясь, рухнул лицом вниз.
Олег прошел мимо к шатру, но входить не стал, с порога осмотрел, что там внутри.
– Убого… – произнес он невесело. – Но если таких не останавливать как можно раньше… в конце концов могут стать и царями.
– Да ну, – сказала она недоверчиво.
– Точно-точно, – заверил он. – Случаев много. Даже не случаи, а… нормальный рост неглупого разбойника.
Барвинок сказала нервно:
– Ты как будто оправдываешься!
– Оправдываюсь, – согласился Олег. – Хоть и без пролития крови, но жизней лишил… Хотя ладно, их еще много по земле бегает. Пойдем, нечего из-за каждой ерунды останавливаться.
– Ты хотел похоронить, – напомнила она язвительно.
Он отмахнулся.
– Он же не сказал, что написать на могиле?
– А ты бы написал?
– Ну… вряд ли.
Он сразу же вышел на дорогу и зашагал уверенно и размашисто, а она семенила за ним, иногда переходя на бег, то и дело оглядывалась на оставленные пустяки. Или ерунду, как он сказал. Без пролития крови, ага. Как будто пару оплеух раздал, совесть чиста. Лицемер поганый… Все мужчины идеализируют себя, приукрашивают, даже себе не признаются, что свиньи поганые и гады полосатые.
– Я даже не знаю, – сказала она нервно, – кто так умеет драться. Ну ладно, они не воины, но их вожак… он точно не вчерашний крестьянин!
– Недостаточно, – ответил он коротко.
– Разве?
– Для этого края, – согласился он, – неплохо. Но я видел и другие земли.
Она забежала сбоку, чтобы лучше видеть его суровое лицо.
– Ты много странствовал? А почему без меча?
– Не люблю оружия, – ответил он кротко.
– Почему?
Он скорбно вздохнул.
– Я мирный мыслитель, разве по мне не видно? Я же весь из себя думающий, а не дерущийся. Потому не беру в руки… такое. Не выношу даже вида крови… Мне становится так грустно, так грустно.
Она не верила своим ушам.
– Не выносишь крови?
Он кивнул.
– Я же сказал.
– Но… кто залил кровью там весь берег?
Он поморщился.
– Разве весь? Ты преувеличиваешь. И вообще… было бы больше, если бы взял меч. А так… гм… зуботычины, пинки, кого-то отпихнул, кого-то толкнул… Все по мелочи. Это, можно сказать, не в счет. Вся жизнь у нас толкательная и пихательная. А еще и зуботычная. У нас, у людей. Это муравьи помогают друг другу, потому так люблю на них смотреть…
– А людей не любишь?
– Не люблю, – признался он. – Но других нет, потому приходится работать с тем матерьялом, что есть.
Он умолк, впереди на лесной тропе белеет человеческий череп. Олег замедлил шаг. Смотрел он, как обратила внимание Барвинок, не на череп, а по сторонам, особенно всматривался в заросли кустов в двух десятках шагов.
– Что, – спросила она задиристо, – страшно?.. Но это всего лишь кости.
– Да, – согласился он, – только где остальные? Кто-то принес и положил здесь. Какой-то знак. Возможно, дальше идти запрещено? Как думаешь?
Она запнулась, как-то о таком и не подумала, просто лежит череп и лежит, и только сейчас понятно, что мог бы лежать в сторонке, но не на тропке, где всякий отшвырнул бы пинком.
Барвинок присела и осторожно взяла череп в руки.
– Ладно, – сказала она решительно, пора постепенно брать инициативу в свои руки, – пойдем, а то и ночевать придется в лесу…
Она сделала несколько шагов, смотрела не столько под ноги, сколько прислушивалась, идет ли он следом, мужчинами нужно руководить умело, подошва соскользнула по влажной глине, она взмахнула руками, удерживая равновесие, но не поймала и обрушилась в скопище прелых листьев…
…брызги затхлой воды взлетели вместе с этими листьями, как ей показалось, выше вершин деревьев. Зловоние ударило в ноздри и отозвалось болью в черепе. Она отчаянно забарахталась, эти прошлогодние листья покрывают не твердую землю, как ожидала, а поверхность мелкого лесного болотца. Лягушки прыгали уже и с дальних коряг, руки облепила тина, что прячется под опавшими листьями, ряска попала в рот.
Отплевываясь, она принялась вопить, голос казался ей слабеньким, однако кусты затрещали, Олег появился, могучий и великолепный, как буй-тур.
– Ты чего, – охнул он в патетическом изумлении, – туда полезла?
Она сразу ощутила себя спасенной, ответила раздраженно:
– Как это чего? Не понимаешь? Живу я здесь, живу!
Он остановился, почесал затылок.
– В смысле… это ты домой, значитца, пришла?
Она снова выплюнула ряску, вонючая темная вода уже поднялась до ее губ, приходится закидывать лицо.
– Да-да! – крикнула она сердито. – Но я здесь не хочу… дай же наконец руку!.. Или что-нибудь…
Он пробормотал:
– Руку не дам… а то еще укусишь, но вот что-нибудь… чего не жалко, стало быть…
– Да поскорее же!
Он нагнулся, она видела, как напряглись его могучие мышцы, когда ухватился за выпирающий над землей толстый корень. Затрещало, земля начала вздыбливаться, корень полез наверх, обрывая мелкие белесые волоски.
Она из последних сил держалась на поверхности, раскинув руки и упираясь ладонями. Заплечный мешок тащит вниз, но сбросить его нет возможности. Наконец он взмахнул, как плетью, длинным корнем, гибкое корневище ударило по макушке, заставив погрузиться и хлебнуть от неожиданности отвратительной жижи. Плача от ненависти к этому чурбану, она поймала липкими от грязи пальцами и без того скользкий от подземной влаги корень. Олег тут же потянул на себя, сперва легонько, проверяя крепость, потом сильнее.
Барвинок ощутила, как липкая топь медленно и очень неохотно отпускает ее, всхлипнула в облегчении, однако из-за кустов с шумом и криками выметнулись мохнатые фигуры, то ли такие люди, то ли двуногие звери.
Глава 5
Глава 6
– Я двадцать лет дрался в разных войнах, – сообщил вожак, – я убил многих, так что это умею.
Олег сказал скорбно:
– Значит, сейчас умрешь.
Вожак коротко хохотнул:
– Многие так говорили…
Он сделал выпад, двигаясь так быстро, что Барвинок успела увидеть только смазанное движение. Олег сумел уклониться, вожак ударил снова и отпрыгнул, Олег покачивался из стороны в сторону на расставленных ногах, руки все время двигались перед ним.
Вожак прорычал с уважением:
– Молодец… но я видел и таких…
– Таких не видел, – возразил Олег.
Он отшатнулся, Барвинок не успела увидеть короткий взмах, но вожак дернулся и процедил сквозь зубы:
– Хороший удар… Но все-таки меч у меня…
Олег быстро шагнул к нему, Барвинок увидела два коротких удара и услышала голос:
– Уже нет.
Меч отлетел в сторону, вожак ухватился пальцами другой руки за поврежденную кисть, но пересилил себя и выхватил из-за пояса длинный нож.
Олег спросил мирно:
– Что написать на твоей могиле?
– Еще и писать умеешь? – изумился вожак. – Совсем мир с ума сошел, если такие по дорогам бродят…
Барвинок охнула, услышав тяжелый удар, словно падающий с вершины горы тяжелый камень обрушился на спину быка. Вожак не взлетел в воздух, но вздрогнул с головы до ног, глаза вылезли из орбит. Он даже не пытался ухватить воздух расплющенной грудью, стоял неподвижный, а потом, не двигаясь, рухнул лицом вниз.
Олег прошел мимо к шатру, но входить не стал, с порога осмотрел, что там внутри.
– Убого… – произнес он невесело. – Но если таких не останавливать как можно раньше… в конце концов могут стать и царями.
– Да ну, – сказала она недоверчиво.
– Точно-точно, – заверил он. – Случаев много. Даже не случаи, а… нормальный рост неглупого разбойника.
Барвинок сказала нервно:
– Ты как будто оправдываешься!
– Оправдываюсь, – согласился Олег. – Хоть и без пролития крови, но жизней лишил… Хотя ладно, их еще много по земле бегает. Пойдем, нечего из-за каждой ерунды останавливаться.
– Ты хотел похоронить, – напомнила она язвительно.
Он отмахнулся.
– Он же не сказал, что написать на могиле?
– А ты бы написал?
– Ну… вряд ли.
Он сразу же вышел на дорогу и зашагал уверенно и размашисто, а она семенила за ним, иногда переходя на бег, то и дело оглядывалась на оставленные пустяки. Или ерунду, как он сказал. Без пролития крови, ага. Как будто пару оплеух раздал, совесть чиста. Лицемер поганый… Все мужчины идеализируют себя, приукрашивают, даже себе не признаются, что свиньи поганые и гады полосатые.
– Я даже не знаю, – сказала она нервно, – кто так умеет драться. Ну ладно, они не воины, но их вожак… он точно не вчерашний крестьянин!
– Недостаточно, – ответил он коротко.
– Разве?
– Для этого края, – согласился он, – неплохо. Но я видел и другие земли.
Она забежала сбоку, чтобы лучше видеть его суровое лицо.
– Ты много странствовал? А почему без меча?
– Не люблю оружия, – ответил он кротко.
– Почему?
Он скорбно вздохнул.
– Я мирный мыслитель, разве по мне не видно? Я же весь из себя думающий, а не дерущийся. Потому не беру в руки… такое. Не выношу даже вида крови… Мне становится так грустно, так грустно.
Она не верила своим ушам.
– Не выносишь крови?
Он кивнул.
– Я же сказал.
– Но… кто залил кровью там весь берег?
Он поморщился.
– Разве весь? Ты преувеличиваешь. И вообще… было бы больше, если бы взял меч. А так… гм… зуботычины, пинки, кого-то отпихнул, кого-то толкнул… Все по мелочи. Это, можно сказать, не в счет. Вся жизнь у нас толкательная и пихательная. А еще и зуботычная. У нас, у людей. Это муравьи помогают друг другу, потому так люблю на них смотреть…
– А людей не любишь?
– Не люблю, – признался он. – Но других нет, потому приходится работать с тем матерьялом, что есть.
Он умолк, впереди на лесной тропе белеет человеческий череп. Олег замедлил шаг. Смотрел он, как обратила внимание Барвинок, не на череп, а по сторонам, особенно всматривался в заросли кустов в двух десятках шагов.
– Что, – спросила она задиристо, – страшно?.. Но это всего лишь кости.
– Да, – согласился он, – только где остальные? Кто-то принес и положил здесь. Какой-то знак. Возможно, дальше идти запрещено? Как думаешь?
Она запнулась, как-то о таком и не подумала, просто лежит череп и лежит, и только сейчас понятно, что мог бы лежать в сторонке, но не на тропке, где всякий отшвырнул бы пинком.
Барвинок присела и осторожно взяла череп в руки.
– Ладно, – сказала она решительно, пора постепенно брать инициативу в свои руки, – пойдем, а то и ночевать придется в лесу…
Она сделала несколько шагов, смотрела не столько под ноги, сколько прислушивалась, идет ли он следом, мужчинами нужно руководить умело, подошва соскользнула по влажной глине, она взмахнула руками, удерживая равновесие, но не поймала и обрушилась в скопище прелых листьев…
…брызги затхлой воды взлетели вместе с этими листьями, как ей показалось, выше вершин деревьев. Зловоние ударило в ноздри и отозвалось болью в черепе. Она отчаянно забарахталась, эти прошлогодние листья покрывают не твердую землю, как ожидала, а поверхность мелкого лесного болотца. Лягушки прыгали уже и с дальних коряг, руки облепила тина, что прячется под опавшими листьями, ряска попала в рот.
Отплевываясь, она принялась вопить, голос казался ей слабеньким, однако кусты затрещали, Олег появился, могучий и великолепный, как буй-тур.
– Ты чего, – охнул он в патетическом изумлении, – туда полезла?
Она сразу ощутила себя спасенной, ответила раздраженно:
– Как это чего? Не понимаешь? Живу я здесь, живу!
Он остановился, почесал затылок.
– В смысле… это ты домой, значитца, пришла?
Она снова выплюнула ряску, вонючая темная вода уже поднялась до ее губ, приходится закидывать лицо.
– Да-да! – крикнула она сердито. – Но я здесь не хочу… дай же наконец руку!.. Или что-нибудь…
Он пробормотал:
– Руку не дам… а то еще укусишь, но вот что-нибудь… чего не жалко, стало быть…
– Да поскорее же!
Он нагнулся, она видела, как напряглись его могучие мышцы, когда ухватился за выпирающий над землей толстый корень. Затрещало, земля начала вздыбливаться, корень полез наверх, обрывая мелкие белесые волоски.
Она из последних сил держалась на поверхности, раскинув руки и упираясь ладонями. Заплечный мешок тащит вниз, но сбросить его нет возможности. Наконец он взмахнул, как плетью, длинным корнем, гибкое корневище ударило по макушке, заставив погрузиться и хлебнуть от неожиданности отвратительной жижи. Плача от ненависти к этому чурбану, она поймала липкими от грязи пальцами и без того скользкий от подземной влаги корень. Олег тут же потянул на себя, сперва легонько, проверяя крепость, потом сильнее.
Барвинок ощутила, как липкая топь медленно и очень неохотно отпускает ее, всхлипнула в облегчении, однако из-за кустов с шумом и криками выметнулись мохнатые фигуры, то ли такие люди, то ли двуногие звери.
Глава 5
Олег сперва отбивался от них одной рукой, не выпуская корень, но его ударили сзади дубиной по голове, свалили целой толпой, Барвинок видела, как на него навалились в азарте схватки большой кучей.
Он исчез под горой тел, она в ужасе снова раскинула руки, чувствуя, как погружается опять в эту отвратительную смердящую топь. На поляне усиливался шум, крики, доносились звуки ударов дерева по живой плоти, затем вдруг всех расшвырнуло, словно медведь разбросал набросившихся на него мелких собачонок.
Олег поднялся, нападавшие еще были в воздухе, когда он в прыжке ухватил уползающий корень. Барвинок сразу цапнула его обеими руками и вцепилась бы даже зубами, если бы не страшилась снова зачерпнуть ртом жидкой грязи и так поползти, черпая ее нижней губой еще и еще, до края ямы, а тот еще так далеко.
Олег дотащил ее почти до берега, но на него сзади бросились сразу трое. Он как чувствовал, резко присел, один с криком перелетел через его голову и едва не обрушился на перепуганную Барвинок, но разбег был слишком велик, нападавший перелетел через нее. Болото всколыхнулось, будто в него обрушилось дерево, и нападавший сразу же ушел камнем в глубину под тяжестью усеянных металлическими вставками кожаных доспехов.
Олег вынужденно выпустил корень, еще двух сбил на землю ударами кулаков, третий замахнулся мечом. Барвинок сжалась в ужасе, что кулаки против меча, волхв молниеносно пригнулся, разбойник с силой вогнал меч в дерево над головой непонятного противника. Олег, не разгибаясь, нанес ему короткий удар в живот. Судя по тому, как глубоко кулак погрузился в тело, Барвинок поняла, что у того будет сломан и хребет.
– Ты еще там? – спросил он, не оборачиваясь.
Разбойники ползали по тропке, стараясь уползти в кусты. Олег проводил двух мощными пинками, после которых те сразу же исчезли, только ветви затрещали и заколыхались, указывая прямую, по которой их унесло.
– Я… тону… – прохрипела она.
– В болоте утонуть невозможно, – сообщил он и повернулся.
Корень он бросил ей, как показалось, с отвратительной неспешностью. Барвинок ухватилась скользкими пальцами, сжала, а волхв потащил медленно, деликатно, за что Барвинок молча поблагодарила, иначе просто выдернул бы из ее слабеющих рук.
Она выползла и осталась лежать вниз лицом, жадно хватая живительный воздух. Запахи гадостные, смрад, что за мерзости разлагаются в этой яме-ловушке, она чуть не всхлипнула от жалости к себе, такой красивой и такой беспомощной.
Она чувствовала, как волхв задумчиво осматривает ее, похожую на сосульку из грязи, укоризненно качает головой.
– Может быть, – раздался над ее головой нерешительный голос, – стоит все-таки помыться? Или теперь женщины, как великие отшельники, не обращают внимания на такие досадные мелочи?
Она все еще хватала ртом воздух, слишком обессиленная, чтобы спорить, наконец прохрипела покрытым грязью ртом:
– Помыться? Просто помыться?
– Странная идея, правда? – спросил он.
Злость на этого гада нахлынула и наполнила ее измученное тело хоть какой-то, но силой.
Она привстала и прошептала:
– Ты совсем дурак? Здесь даже ручья нет!
– В ручье не отмыться, – сказал он так, словно сделал открытие, до которого она бы не додумалась, – может быть, лучше озеро?
– Озеро? Где?
Он повел рукой.
– Вон за теми деревьями. Но хватит ли… Сейчас больше бы подошло море. Или окиян…
Она не смела мечтать даже о ручье, а тут целое озеро, потому не ответила на гнусный выпад этого гада, что еще гнуснее потому, что вовсе не выпад, сказано очень серьезно и доброжелательно. Вот уж подлец так подлец. Как можно даже подумать, что она согласилась бы остаться в такой грязи даже для достижения самой высшей мудрости? Зачем женщине мудрость, да еще такой красивой…
Она бежала, мчалась, летела, как ей казалось, на самом деле едва ковыляла, собирая на себя весь мусор по дороге, к ногам приклеились горы листьев, а когда споткнулась и упала, на липкую грязь нацеплялись не только придорожные листья и слой пыли, но даже мелкие веточки.
Поднялась она таким страшилищем, что даже не решилась оглядываться на волхва, тупо двигалась к деревьям, те злорадно отступали, но она победила, и они остановились, раздвинулись, сразу за ними блеснула восхитительно чистая вода.
Плача от изнеможения и облегчения, она спустилась по берегу, за спиной услышала доброжелательный голос:
– На глубокое не заходи!
– Да лучше утону, – прошептала она, – да лучше…
Мелькнула мысль, что лучше бы в самом деле утопнуть, чем снова ему на глаза. Этот гад видел ее в таком непристойном виде, что просто невозможно, порядочная девушка не должна так выглядеть никогда и ни в каком случае…
Прохладная вода поднялась до колен, Барвинок торопливо вошла до пояса и сразу же, не оглядываясь на берег, набрала в легкие побольше воздуха и окунулась с головой, а там с остервенением принялась взлохмачивать волосы. Прозрачный мир вокруг нее моментально стал черным. Она передвинулась в сторону, там тоже вода вскоре стала болотистой, и так передвигалась вдоль берега несколько раз, не рискуя заходить глубже, до тех пор пока вокруг ее тела перестало колыхаться мутное облако.
После этого сволокла с себя всю одежду, долго терла и вышкрябывала ногтями забившуюся в мелкие складки грязь, наконец с облегчением побросала на берег, там широкие крупные камни, пусть сохнет, а сама с величайшим наслаждением поплавала еще в спокойной воде.
День вообще-то жаркий, парит, как перед грозой, и солнце светит особенно ярко. На противоположном берегу озера зеленеет трава, там мотыльки и стрекозы, деревья у самой воды, но солнце в зените, и все озеро спешно прогревается жарким теплом.
Особенно теплый верхний слой, будто парное молоко, а вот если опустить ногу, там уже чувствуются холодные воды, и Барвинок поплавала немножко медленно и спокойно, держась на самой поверхности, а потом так же медленно пошла к берегу, чувствуя себя чистенькой, как рыбка.
Остановившись в воде до колен, придирчиво провела ладонями по коже, гладкой и ровной, как круто сваренное и очищенное яичко, все чисто, красиво отбросила за спину волосы и распрямила плечи, так ее маленькая грудь выглядит крупнее. Этот гад должен смотреть вон из тех кустов, оттуда вид лучше всего, ветви опускаются прямо к воде, даже заходят краешком в озеро, пустив корни по песчаной косе.
Солнце по-мужски жадно и нетерпеливо целует ее нежную белую кожу, останутся некрасивые красные пятна, Барвинок выходила из воды, двигаясь медленно и грациозно. Как только увидит его, ахнет, начнет закрываться ладонями и кричать возмущенно, что это нечестно, он же сказал, что подглядывать не будет, ну что за свинство, почему все мужчины такие, порядочной девушке нельзя искупаться без наблюдателей…
Мысленно проверила, прямо ли спина, обнаженной недостатки скрыть трудно, но у нее все в меру, только груди маловаты. Другие девушки в таких случаях подкладывают в платье свернутые платочки, но она никогда так не делала, это же подстраиваться под мужские вкусы этих свиней, а такое недопустимо… хотя, конечно, хотелось бы, чтоб эти штуки были покрупнее. Хотя бы вдвое. Втрое еще лучше…
Она поднялась на сухое, где на камнях сохнет, но все еще не высохла ее одежда. Краем глаза бросила взгляд на то место, где должен таиться наблюдатель… Сердце дрогнуло, там пусто, а трава даже не примята мужскими сапогами. Кузнечики скачут по вершинкам стеблей непотревоженно, бабочки пьют сладкий сок из цветов, гудят довольные, как медведи, шмели…
Встревоженная и недоумевающая, она натянула мокрую рубаху и поднялась на берег.
Далеко за массивными стволами мелькают, часто исчезая, багровые блики. Она пошла в ту сторону, начиная почему-то сердиться, деревья расступились, на уютной полянке рвется ввысь пламя костра. Крупные красные угли уже вываливаются из горящих поленьев, что значит, горят давно, а толстые сучья в огонь подбрасывают постоянно.
Олег уже отгреб в сторону россыпь багровых углей и поворачивает над ними куски мяса на очищенных от коры прутьях. Рядом на плоском камне распростерся широкий лист лопуха, а на нем целая горка еще горячих коричневых ломтиков, от которых такой удивительный запах…
– Что-то долго, – проворчал он, – еще чуть, я бы все тут пожрал сам.
– Какой ты… быстрый, – выдавила она с таким разочарованием, что самой стало горько во рту, будто пожевала лист полыни. – И шкуры снял, и разделал, и поджарил…
Он наконец оторвал взгляд от быстро темнеющих ломтей мяса.
– Да и костер успел. У меня богатая практика… Ух ты!
Она встрепенулась, наконец-то заметил, что намокшая рубашка облегает ее тело так, словно той нет вовсе, очень удобно: и приличия соблюдены, и показать себя можно.
– Что? – спросила она с живейшим интересом.
– У тебя хорошая фигурка, – сказал он с изумлением и окинул ее оценивающим взглядом, словно готовился тоже разделать и самые лакомые кусочки поджарить сразу. – Никогда бы не подумал… Ого, даже сиськи есть! Правда-правда! Вон там они… вроде. Даже две! Это вот то у тебя они самые, правда?
Она стиснула зубы, начиная ощущать, что в мокрой рубашке вообще-то прохладно, даже холодно, дрожь пробирается в тело, а зубы начинают постукивать.
Рубашка все так же плотно облегает ее тело, обрисовывая каждую жилку и каждую выпуклость, как и впуклость, но сейчас остро захотелось, чтобы повисла на ней широким колоколом.
– Благодарю, – буркнула она. – Ты умеешь говорить женщинам приятное.
– Правда? – спросил он польщенно. – Я слышал, надо говорить это самое, которое приятное… даже если его нет, вот и того… следую.
Она с превеликим достоинством села не напротив, а то поза слишком откровенная, рубашка все-таки коротковата, и не рядом, а то этот гад может подумать, будто она не против некоторого сближения, а на строго отмеренном воспитанием расстоянии, чтобы дружба дружбой, если она даже есть, но не ближе, чем на дистанции вытянутой руки.
– Люблю зайчатину, – сказал он. – Что-то в ней особенное…
Она взяла предложенную часть тушки, обожгла пальцы и перебрасывала с ладони в ладонь, пока не сумела ухватить за торчащую косточку. Мясо в самом деле тает во рту, она жадно откусывала и, стараясь жевать красиво и с закрытым ртом, бросала на него короткие взгляды. Неужели в самом деле не только не подсматривал, но даже ни разу не привстал, чтобы пойти и посмотреть… и даже мыслей таких не было? Нет, мысли наверняка были, но другие бы не утерпели, а вот этот…
Острая мысль ужалила, как плеча. А что, если ему было неинтересно? Что, если ему и не хотелось посмотреть на нее голенькую? Или, как мама говорила, обнаженную?
– Ну давай, – сказала она.
Он посмотрел с удивлением.
– Что?
– Бахвалься, – пояснила она.
– В чем?
– Что предупреждал, – выпалила она зло, – а я, как дура, не послушалась и пошла прямо в болото! Что на тебя напали разбойники, а ты их всех перебил… Или просто побил. Что ты вот такой герой, что ты вообще…
Он хмыкнул.
– Было бы чем хвалиться. Что ты пошла в болото, это же ясно, женщина. Что побил этих дурачков… А как иначе?
– Могло быть иначе!
– Правда? – переспросил он с недоумением. – Гм… Интересно…
– Они ждали нас? – спросила она. – Вообще у них там засада?
Он кивнул, лицо мрачное, сжал и разжал кулаки. Она ждала, что после таких сокрушительных ударов там хотя бы лохмотья кожи на костяшках, однако суставы пальцев лишь недобро покраснели.
– У кого мозоли на ладонях, – сказала она саркастически, – а у кого на кулаках.
– Это не мозоли, – ответил он. Посмотрел на пальцы задумчиво, покачал головой. – Хотя, может быть, уже в самом деле…
Она ощутила тихую радость от маленькой победы, он признал ее правоту, как же это сладостно, за такое готова простить ему многое, почти все, не такой уж он и грубый кабан, иногда что-то в нем проглядывает и почти человеческое…
Он посмотрел на нее задумчиво, взгляд потеплел, но вместе с тем посерьезнел. Ей показалось, что пытается сформулировать какую-то сложную мысль, уложить в понятные слова, наконец он проговорил деревянным голосом:
– Ты прекрасна… гм… как эта… ну, собственно, роза…
– …и так же умна? – закончила она.
Он раздвинул губы в доброжелательной улыбке.
– Нет-нет, что ты! Ты умнее. Правда умнее.
Она спросила ехидно:
– Насколько?
Он подумал, ответил уверенно:
– Вдвое!.. А то и втрое. Вообще ты молодец. И фигура у тебя замечательная. Ты бы сняла рубашку, замерзнешь.
– Размечтался! – сказала она победно, вставая на привычный путь, когда ей говорят комплименты, а она может в ответ вставлять острые шпильки. – На мне быстрее высохнет.
Олег не стал интересоваться, насколько же она горячая, хотя дала такой шанс и даже подтолкнула к нему, хорошо бы попался, у нее есть прекрасный хлесткий ответ, что покажет ее острый и невероятно изобретательный ум, а его повозит рыжей мордой по земле…
Он взял ломоть мяса, осмотрел, быстро сжевал, затем ухватил жареного гуся и с треском разорвал пополам.
– Иногда, – сказал он под хруст костей на крепких зубах, – все-таки гусь вкуснее… В другое время на гусей смотреть не могу. Как думаешь, почему?
– Знаю, – отрезала она, – на что вы все смотрите!
– На что? – спросил он.
Она быстро перебрала горсть ответов, ни один не подходит, они для остроумных людей, а этот туп, как пробка, всегда задает самые простые вопросы.
– На горизонт, – выдавила она наконец, – вы не замечаете, что у вас под носом, вам нужно туда, вдаль!
Он подумал, кивнул.
– А ты умная. Как-то сообразила. Или кто-то подсказал. Правда, за горизонт можно уходить, и не выходя из комнаты… Мысль скачет быстрее любого коня.
Она посоветовала:
– Ты ешь, ешь! Не умничай. Эти побитые не вернутся?
Он покачал головой:
– Ни за что.
– Почему? Побил сильно?
– Поняли, что у нас в самом деле ничего нет. Идти сможешь?
Она посмотрела с возмущением.
– А что мне помешает? Разве что запросишься отдохнуть!
Он исчез под горой тел, она в ужасе снова раскинула руки, чувствуя, как погружается опять в эту отвратительную смердящую топь. На поляне усиливался шум, крики, доносились звуки ударов дерева по живой плоти, затем вдруг всех расшвырнуло, словно медведь разбросал набросившихся на него мелких собачонок.
Олег поднялся, нападавшие еще были в воздухе, когда он в прыжке ухватил уползающий корень. Барвинок сразу цапнула его обеими руками и вцепилась бы даже зубами, если бы не страшилась снова зачерпнуть ртом жидкой грязи и так поползти, черпая ее нижней губой еще и еще, до края ямы, а тот еще так далеко.
Олег дотащил ее почти до берега, но на него сзади бросились сразу трое. Он как чувствовал, резко присел, один с криком перелетел через его голову и едва не обрушился на перепуганную Барвинок, но разбег был слишком велик, нападавший перелетел через нее. Болото всколыхнулось, будто в него обрушилось дерево, и нападавший сразу же ушел камнем в глубину под тяжестью усеянных металлическими вставками кожаных доспехов.
Олег вынужденно выпустил корень, еще двух сбил на землю ударами кулаков, третий замахнулся мечом. Барвинок сжалась в ужасе, что кулаки против меча, волхв молниеносно пригнулся, разбойник с силой вогнал меч в дерево над головой непонятного противника. Олег, не разгибаясь, нанес ему короткий удар в живот. Судя по тому, как глубоко кулак погрузился в тело, Барвинок поняла, что у того будет сломан и хребет.
– Ты еще там? – спросил он, не оборачиваясь.
Разбойники ползали по тропке, стараясь уползти в кусты. Олег проводил двух мощными пинками, после которых те сразу же исчезли, только ветви затрещали и заколыхались, указывая прямую, по которой их унесло.
– Я… тону… – прохрипела она.
– В болоте утонуть невозможно, – сообщил он и повернулся.
Корень он бросил ей, как показалось, с отвратительной неспешностью. Барвинок ухватилась скользкими пальцами, сжала, а волхв потащил медленно, деликатно, за что Барвинок молча поблагодарила, иначе просто выдернул бы из ее слабеющих рук.
Она выползла и осталась лежать вниз лицом, жадно хватая живительный воздух. Запахи гадостные, смрад, что за мерзости разлагаются в этой яме-ловушке, она чуть не всхлипнула от жалости к себе, такой красивой и такой беспомощной.
Она чувствовала, как волхв задумчиво осматривает ее, похожую на сосульку из грязи, укоризненно качает головой.
– Может быть, – раздался над ее головой нерешительный голос, – стоит все-таки помыться? Или теперь женщины, как великие отшельники, не обращают внимания на такие досадные мелочи?
Она все еще хватала ртом воздух, слишком обессиленная, чтобы спорить, наконец прохрипела покрытым грязью ртом:
– Помыться? Просто помыться?
– Странная идея, правда? – спросил он.
Злость на этого гада нахлынула и наполнила ее измученное тело хоть какой-то, но силой.
Она привстала и прошептала:
– Ты совсем дурак? Здесь даже ручья нет!
– В ручье не отмыться, – сказал он так, словно сделал открытие, до которого она бы не додумалась, – может быть, лучше озеро?
– Озеро? Где?
Он повел рукой.
– Вон за теми деревьями. Но хватит ли… Сейчас больше бы подошло море. Или окиян…
Она не смела мечтать даже о ручье, а тут целое озеро, потому не ответила на гнусный выпад этого гада, что еще гнуснее потому, что вовсе не выпад, сказано очень серьезно и доброжелательно. Вот уж подлец так подлец. Как можно даже подумать, что она согласилась бы остаться в такой грязи даже для достижения самой высшей мудрости? Зачем женщине мудрость, да еще такой красивой…
Она бежала, мчалась, летела, как ей казалось, на самом деле едва ковыляла, собирая на себя весь мусор по дороге, к ногам приклеились горы листьев, а когда споткнулась и упала, на липкую грязь нацеплялись не только придорожные листья и слой пыли, но даже мелкие веточки.
Поднялась она таким страшилищем, что даже не решилась оглядываться на волхва, тупо двигалась к деревьям, те злорадно отступали, но она победила, и они остановились, раздвинулись, сразу за ними блеснула восхитительно чистая вода.
Плача от изнеможения и облегчения, она спустилась по берегу, за спиной услышала доброжелательный голос:
– На глубокое не заходи!
– Да лучше утону, – прошептала она, – да лучше…
Мелькнула мысль, что лучше бы в самом деле утопнуть, чем снова ему на глаза. Этот гад видел ее в таком непристойном виде, что просто невозможно, порядочная девушка не должна так выглядеть никогда и ни в каком случае…
Прохладная вода поднялась до колен, Барвинок торопливо вошла до пояса и сразу же, не оглядываясь на берег, набрала в легкие побольше воздуха и окунулась с головой, а там с остервенением принялась взлохмачивать волосы. Прозрачный мир вокруг нее моментально стал черным. Она передвинулась в сторону, там тоже вода вскоре стала болотистой, и так передвигалась вдоль берега несколько раз, не рискуя заходить глубже, до тех пор пока вокруг ее тела перестало колыхаться мутное облако.
После этого сволокла с себя всю одежду, долго терла и вышкрябывала ногтями забившуюся в мелкие складки грязь, наконец с облегчением побросала на берег, там широкие крупные камни, пусть сохнет, а сама с величайшим наслаждением поплавала еще в спокойной воде.
День вообще-то жаркий, парит, как перед грозой, и солнце светит особенно ярко. На противоположном берегу озера зеленеет трава, там мотыльки и стрекозы, деревья у самой воды, но солнце в зените, и все озеро спешно прогревается жарким теплом.
Особенно теплый верхний слой, будто парное молоко, а вот если опустить ногу, там уже чувствуются холодные воды, и Барвинок поплавала немножко медленно и спокойно, держась на самой поверхности, а потом так же медленно пошла к берегу, чувствуя себя чистенькой, как рыбка.
Остановившись в воде до колен, придирчиво провела ладонями по коже, гладкой и ровной, как круто сваренное и очищенное яичко, все чисто, красиво отбросила за спину волосы и распрямила плечи, так ее маленькая грудь выглядит крупнее. Этот гад должен смотреть вон из тех кустов, оттуда вид лучше всего, ветви опускаются прямо к воде, даже заходят краешком в озеро, пустив корни по песчаной косе.
Солнце по-мужски жадно и нетерпеливо целует ее нежную белую кожу, останутся некрасивые красные пятна, Барвинок выходила из воды, двигаясь медленно и грациозно. Как только увидит его, ахнет, начнет закрываться ладонями и кричать возмущенно, что это нечестно, он же сказал, что подглядывать не будет, ну что за свинство, почему все мужчины такие, порядочной девушке нельзя искупаться без наблюдателей…
Мысленно проверила, прямо ли спина, обнаженной недостатки скрыть трудно, но у нее все в меру, только груди маловаты. Другие девушки в таких случаях подкладывают в платье свернутые платочки, но она никогда так не делала, это же подстраиваться под мужские вкусы этих свиней, а такое недопустимо… хотя, конечно, хотелось бы, чтоб эти штуки были покрупнее. Хотя бы вдвое. Втрое еще лучше…
Она поднялась на сухое, где на камнях сохнет, но все еще не высохла ее одежда. Краем глаза бросила взгляд на то место, где должен таиться наблюдатель… Сердце дрогнуло, там пусто, а трава даже не примята мужскими сапогами. Кузнечики скачут по вершинкам стеблей непотревоженно, бабочки пьют сладкий сок из цветов, гудят довольные, как медведи, шмели…
Встревоженная и недоумевающая, она натянула мокрую рубаху и поднялась на берег.
Далеко за массивными стволами мелькают, часто исчезая, багровые блики. Она пошла в ту сторону, начиная почему-то сердиться, деревья расступились, на уютной полянке рвется ввысь пламя костра. Крупные красные угли уже вываливаются из горящих поленьев, что значит, горят давно, а толстые сучья в огонь подбрасывают постоянно.
Олег уже отгреб в сторону россыпь багровых углей и поворачивает над ними куски мяса на очищенных от коры прутьях. Рядом на плоском камне распростерся широкий лист лопуха, а на нем целая горка еще горячих коричневых ломтиков, от которых такой удивительный запах…
– Что-то долго, – проворчал он, – еще чуть, я бы все тут пожрал сам.
– Какой ты… быстрый, – выдавила она с таким разочарованием, что самой стало горько во рту, будто пожевала лист полыни. – И шкуры снял, и разделал, и поджарил…
Он наконец оторвал взгляд от быстро темнеющих ломтей мяса.
– Да и костер успел. У меня богатая практика… Ух ты!
Она встрепенулась, наконец-то заметил, что намокшая рубашка облегает ее тело так, словно той нет вовсе, очень удобно: и приличия соблюдены, и показать себя можно.
– Что? – спросила она с живейшим интересом.
– У тебя хорошая фигурка, – сказал он с изумлением и окинул ее оценивающим взглядом, словно готовился тоже разделать и самые лакомые кусочки поджарить сразу. – Никогда бы не подумал… Ого, даже сиськи есть! Правда-правда! Вон там они… вроде. Даже две! Это вот то у тебя они самые, правда?
Она стиснула зубы, начиная ощущать, что в мокрой рубашке вообще-то прохладно, даже холодно, дрожь пробирается в тело, а зубы начинают постукивать.
Рубашка все так же плотно облегает ее тело, обрисовывая каждую жилку и каждую выпуклость, как и впуклость, но сейчас остро захотелось, чтобы повисла на ней широким колоколом.
– Благодарю, – буркнула она. – Ты умеешь говорить женщинам приятное.
– Правда? – спросил он польщенно. – Я слышал, надо говорить это самое, которое приятное… даже если его нет, вот и того… следую.
Она с превеликим достоинством села не напротив, а то поза слишком откровенная, рубашка все-таки коротковата, и не рядом, а то этот гад может подумать, будто она не против некоторого сближения, а на строго отмеренном воспитанием расстоянии, чтобы дружба дружбой, если она даже есть, но не ближе, чем на дистанции вытянутой руки.
– Люблю зайчатину, – сказал он. – Что-то в ней особенное…
Она взяла предложенную часть тушки, обожгла пальцы и перебрасывала с ладони в ладонь, пока не сумела ухватить за торчащую косточку. Мясо в самом деле тает во рту, она жадно откусывала и, стараясь жевать красиво и с закрытым ртом, бросала на него короткие взгляды. Неужели в самом деле не только не подсматривал, но даже ни разу не привстал, чтобы пойти и посмотреть… и даже мыслей таких не было? Нет, мысли наверняка были, но другие бы не утерпели, а вот этот…
Острая мысль ужалила, как плеча. А что, если ему было неинтересно? Что, если ему и не хотелось посмотреть на нее голенькую? Или, как мама говорила, обнаженную?
– Ну давай, – сказала она.
Он посмотрел с удивлением.
– Что?
– Бахвалься, – пояснила она.
– В чем?
– Что предупреждал, – выпалила она зло, – а я, как дура, не послушалась и пошла прямо в болото! Что на тебя напали разбойники, а ты их всех перебил… Или просто побил. Что ты вот такой герой, что ты вообще…
Он хмыкнул.
– Было бы чем хвалиться. Что ты пошла в болото, это же ясно, женщина. Что побил этих дурачков… А как иначе?
– Могло быть иначе!
– Правда? – переспросил он с недоумением. – Гм… Интересно…
– Они ждали нас? – спросила она. – Вообще у них там засада?
Он кивнул, лицо мрачное, сжал и разжал кулаки. Она ждала, что после таких сокрушительных ударов там хотя бы лохмотья кожи на костяшках, однако суставы пальцев лишь недобро покраснели.
– У кого мозоли на ладонях, – сказала она саркастически, – а у кого на кулаках.
– Это не мозоли, – ответил он. Посмотрел на пальцы задумчиво, покачал головой. – Хотя, может быть, уже в самом деле…
Она ощутила тихую радость от маленькой победы, он признал ее правоту, как же это сладостно, за такое готова простить ему многое, почти все, не такой уж он и грубый кабан, иногда что-то в нем проглядывает и почти человеческое…
Он посмотрел на нее задумчиво, взгляд потеплел, но вместе с тем посерьезнел. Ей показалось, что пытается сформулировать какую-то сложную мысль, уложить в понятные слова, наконец он проговорил деревянным голосом:
– Ты прекрасна… гм… как эта… ну, собственно, роза…
– …и так же умна? – закончила она.
Он раздвинул губы в доброжелательной улыбке.
– Нет-нет, что ты! Ты умнее. Правда умнее.
Она спросила ехидно:
– Насколько?
Он подумал, ответил уверенно:
– Вдвое!.. А то и втрое. Вообще ты молодец. И фигура у тебя замечательная. Ты бы сняла рубашку, замерзнешь.
– Размечтался! – сказала она победно, вставая на привычный путь, когда ей говорят комплименты, а она может в ответ вставлять острые шпильки. – На мне быстрее высохнет.
Олег не стал интересоваться, насколько же она горячая, хотя дала такой шанс и даже подтолкнула к нему, хорошо бы попался, у нее есть прекрасный хлесткий ответ, что покажет ее острый и невероятно изобретательный ум, а его повозит рыжей мордой по земле…
Он взял ломоть мяса, осмотрел, быстро сжевал, затем ухватил жареного гуся и с треском разорвал пополам.
– Иногда, – сказал он под хруст костей на крепких зубах, – все-таки гусь вкуснее… В другое время на гусей смотреть не могу. Как думаешь, почему?
– Знаю, – отрезала она, – на что вы все смотрите!
– На что? – спросил он.
Она быстро перебрала горсть ответов, ни один не подходит, они для остроумных людей, а этот туп, как пробка, всегда задает самые простые вопросы.
– На горизонт, – выдавила она наконец, – вы не замечаете, что у вас под носом, вам нужно туда, вдаль!
Он подумал, кивнул.
– А ты умная. Как-то сообразила. Или кто-то подсказал. Правда, за горизонт можно уходить, и не выходя из комнаты… Мысль скачет быстрее любого коня.
Она посоветовала:
– Ты ешь, ешь! Не умничай. Эти побитые не вернутся?
Он покачал головой:
– Ни за что.
– Почему? Побил сильно?
– Поняли, что у нас в самом деле ничего нет. Идти сможешь?
Она посмотрела с возмущением.
– А что мне помешает? Разве что запросишься отдохнуть!
Глава 6
Олег шел теперь напрямик, огибая только завалы, даже неглубокие овраги, заросшие высокой травой, проскакивал с разбегу. Барвинок запыхалась, разогрелась так, что начала светиться, словно железо в горне, но старалась не слишком отставать, а то этот гад не оглядывается, а ей зазорно попросить сбавить шаг, чтобы не тешить мужское самолюбие признаками женской слабости.
На просторной полянке он на ходу закинул руку за голову и ловко вытащил лук. Она вертела головой, не понимая, куда собирается стрелять, а он быстро согнул, уперев в землю, и набросил на рог петлю тетивы, затем вроде бы неспешным движением, но на самом деле очень быстро вынул из колчана стрелу.
Она все еще не понимала, а он вскинул обе руки кверху, резко отвел тетиву к уху и отпустил в одно мгновение. Из-за деревьев показалась стая низко летящих гусей.
Один, последний, дернулся, будто клюнул что-то невидимое, крылья затрепыхались неуверенно, а тело устремилось по дуге вниз. Олег измерил взглядом расстояние, сделал три шага в сторону, тяжелое тело гуся ударилось перед ним в землю.
Барвинок ошалело смотрела, как он с самым равнодушным видом, словно такой меткий выстрел не чудо, подхватил добычу и, на ходу привязывая к поясу, зашагал дальше.
– Хорошо стреляешь, – сказала она, удерживая голос спокойным и даже чуточку язвительным. – А когда стреляешь в воздух, часто промахиваешься?
– Я не стреляю в воздух, – ответил он. – Я вообще редко стреляю.
– А сейчас?
– Тебя же кормить надо? – ответил он мирно.
Возмущенная, она гордо вскинула носик и пошла вперед, но, хотя волхв вроде бы идет спокойным, неспешным шагом, она вскоре отстала, запыхалась.
Сквозь редкие деревья корабельных сосен уже видно, как вдали на темнеющий лес медленно опускается красное солнце. Небо стало тоже красным, словно и там некто зажег исполинский костер, скрытый то ли за облаками, то ли за горизонтом.
За его спиной прозвучал капризный голос:
– Ты собираешься идти и ночью?
Он в удивлении оглянулся:
– Ты еще здесь?
Она вскрикнула возмущенно:
– А где же мне еще быть? Среди волков в лесу?
Он буркнул:
– Признавайся, откуда сбежала? И почему?
– Почему сбежала? – вскрикнула она. – Почему именно сбежала? Ниоткуда я не сбежала!.. А если и сбежала, какое тебе дело?
– Никакого, – буркнул он.
– Так чего тебе еще? – потребовала она.
Он прошел еще довольно долго, пока сообразил, чего она добивается, покрутил головой по сторонам и проворчал:
– Ладно уж, дотемна не успеем до села. Придется заночевать здесь.
Барвинок ожидала, что «здесь» означает здесь, но он шагал и шагал, наконец она не выдержала:
– А почему не останавливаемся? Скоро совсем стемнеет!
– Воды нет, – сообщил он. – А во-о-о-он там, похоже, есть и ключик.
Она вздохнула и заковыляла из последних сил. Олег ушел вперед, к ее прибытию уже обошел вокруг намеченного им для ночлега старого дуба, вернулся с огромной охапкой сухих сучьев. Костер развел тоже удивительно быстро и умело, она только рот раскрыла в удивлении, когда склонился над сложенными шалашиком веточками и всего пару раз чиркнул огнивом. Искры упали на узкие полоски бересты, вспыхнуло крохотное пламя, впилось в них мелкими желтыми зубешками, следом тут же загорелись тонкие веточки.
– Отдыхай, – велел он, – посмотрю, что тут за звери.
Она вскрикнула испуганно:
– Ты куда? Уже темнеет.
– Костер разгорается, – сказал он успокаивающе, – никакой зверь не подойдет.
– Много ты знаешь, – огрызнулась она. – Звери тоже бывают разные… наверное. Ты пойдешь собирать яйца по кустам? Или надеешься подстрелить добычу? Ты же вон какого гуся подстрелил! А еще у меня в мешке еды на три дня. На ужин нам хватит.
– Да? – спросил он. – Ладно, выкладывай.
Она с готовностью вытряхнула все, опустошив мешок, разложила на чистом полотенце хлеб, сыр, мясо, отдельно в платочке завязана драгоценная соль.
– Ого, – сказал он одобрительно, – хорошо живешь.
Она удивилась:
– Это хорошо?
– Хорошо, – повторил он. – Даже соль!.. И хлеб пропечен, и мясо не пережарено. Сразу видно, не ты делала.
Она поджала губы.
На просторной полянке он на ходу закинул руку за голову и ловко вытащил лук. Она вертела головой, не понимая, куда собирается стрелять, а он быстро согнул, уперев в землю, и набросил на рог петлю тетивы, затем вроде бы неспешным движением, но на самом деле очень быстро вынул из колчана стрелу.
Она все еще не понимала, а он вскинул обе руки кверху, резко отвел тетиву к уху и отпустил в одно мгновение. Из-за деревьев показалась стая низко летящих гусей.
Один, последний, дернулся, будто клюнул что-то невидимое, крылья затрепыхались неуверенно, а тело устремилось по дуге вниз. Олег измерил взглядом расстояние, сделал три шага в сторону, тяжелое тело гуся ударилось перед ним в землю.
Барвинок ошалело смотрела, как он с самым равнодушным видом, словно такой меткий выстрел не чудо, подхватил добычу и, на ходу привязывая к поясу, зашагал дальше.
– Хорошо стреляешь, – сказала она, удерживая голос спокойным и даже чуточку язвительным. – А когда стреляешь в воздух, часто промахиваешься?
– Я не стреляю в воздух, – ответил он. – Я вообще редко стреляю.
– А сейчас?
– Тебя же кормить надо? – ответил он мирно.
Возмущенная, она гордо вскинула носик и пошла вперед, но, хотя волхв вроде бы идет спокойным, неспешным шагом, она вскоре отстала, запыхалась.
Сквозь редкие деревья корабельных сосен уже видно, как вдали на темнеющий лес медленно опускается красное солнце. Небо стало тоже красным, словно и там некто зажег исполинский костер, скрытый то ли за облаками, то ли за горизонтом.
За его спиной прозвучал капризный голос:
– Ты собираешься идти и ночью?
Он в удивлении оглянулся:
– Ты еще здесь?
Она вскрикнула возмущенно:
– А где же мне еще быть? Среди волков в лесу?
Он буркнул:
– Признавайся, откуда сбежала? И почему?
– Почему сбежала? – вскрикнула она. – Почему именно сбежала? Ниоткуда я не сбежала!.. А если и сбежала, какое тебе дело?
– Никакого, – буркнул он.
– Так чего тебе еще? – потребовала она.
Он прошел еще довольно долго, пока сообразил, чего она добивается, покрутил головой по сторонам и проворчал:
– Ладно уж, дотемна не успеем до села. Придется заночевать здесь.
Барвинок ожидала, что «здесь» означает здесь, но он шагал и шагал, наконец она не выдержала:
– А почему не останавливаемся? Скоро совсем стемнеет!
– Воды нет, – сообщил он. – А во-о-о-он там, похоже, есть и ключик.
Она вздохнула и заковыляла из последних сил. Олег ушел вперед, к ее прибытию уже обошел вокруг намеченного им для ночлега старого дуба, вернулся с огромной охапкой сухих сучьев. Костер развел тоже удивительно быстро и умело, она только рот раскрыла в удивлении, когда склонился над сложенными шалашиком веточками и всего пару раз чиркнул огнивом. Искры упали на узкие полоски бересты, вспыхнуло крохотное пламя, впилось в них мелкими желтыми зубешками, следом тут же загорелись тонкие веточки.
– Отдыхай, – велел он, – посмотрю, что тут за звери.
Она вскрикнула испуганно:
– Ты куда? Уже темнеет.
– Костер разгорается, – сказал он успокаивающе, – никакой зверь не подойдет.
– Много ты знаешь, – огрызнулась она. – Звери тоже бывают разные… наверное. Ты пойдешь собирать яйца по кустам? Или надеешься подстрелить добычу? Ты же вон какого гуся подстрелил! А еще у меня в мешке еды на три дня. На ужин нам хватит.
– Да? – спросил он. – Ладно, выкладывай.
Она с готовностью вытряхнула все, опустошив мешок, разложила на чистом полотенце хлеб, сыр, мясо, отдельно в платочке завязана драгоценная соль.
– Ого, – сказал он одобрительно, – хорошо живешь.
Она удивилась:
– Это хорошо?
– Хорошо, – повторил он. – Даже соль!.. И хлеб пропечен, и мясо не пережарено. Сразу видно, не ты делала.
Она поджала губы.