Юрий Никитин. Истребивший магию

   – Конечно, не я. Но почему я должна делать хуже?
   – Больно ручки белые, – сказал он неодобрительно. – И нежные. Ты вообще ни за что не бралась. Тебя няньки одевали и раздевали. Даже от солнца прятали.
   Она молчала, смотрела, как он разламывает краюху хлеба, режет сыр, движения точные, экономные, полные сдержанной горделивой силы. У слабых мужчин суетливости больше, а у этого ни одного лишнего жеста.
   – Почему не носишь меч? – спросила она и вспомнила, что уже спрашивала.
   Он не стал указывать, что у нее что-то с памятью, снял с пояса гуся. Она настороженно смотрела, как он умело обдирает кожу, потрошит и вообще готовит для насаживания на вертел.
   – Просто не ношу, – ответил он наконец.
   – Почему?
   – Не люблю, – ответил он мрачно. – Мечом можно убить.
   Она сказала саркастически:
   – А твоей палкой?
   – Тоже можно, – ответил он мирно, – но острое железо наносит раны. Слишком легко. А палка… только ссадины да кровоподтеки. Чтобы убить – надо постараться. И очень захотеть. А меч… убивает слишком легко.
   Она возразила:
   – Но и мечом можно плашмя, как дубиной!
   Он покачал головой, глаза стали печальными.
   – Слишком велик соблазн… не плашмя. Да и вообще меч в руке – соблазн. Нехороший.
   Пока он ломал сучья и бросал в костер, она осмотрела его посох. Как бы ни уверял в миролюбии, мол, у него не меч, а эта безобидная штука, в умелых руках эта оглобля куда опаснее меча. Во-первых, намного длиннее, во-вторых, больше возможностей: можно и легким кровоподтеком украсить, можно и голову вдрызг, как глиняный горшок. А меч, увы, если рубит, то рубит.
   Потому мечами, мелькнула у нее неприятная мысль, вооружают простых воинов. Мечом пользоваться просто, а вот чтобы таким шестом… гм… надо быть и очень сильным, чтобы убивать с одного удара, и поупражняться дольше. Она снова украдкой смерила взглядом его плечи и спину. В этой волчовке не видно мышц, он, как нарочно, их скрывает, но теперь, когда дважды расшвырял разбойников, можно догадаться, что есть, есть…
   Она спросила с интересом:
   – Зачем тебе столько амулетов?
   – Я волхв, и я запасливый, – сообщил он.
   – И все настоящие? Или есть для красоты?
   Он посмотрел с недоумением:
   – А что, бывают и такие?
   Она кивнула с чувством полнейшего превосходства, улыбнулась одними глазами, у нее это всегда получается просто очаровательно, пусть этот гад получит под дых.
   – Некоторые, – сообщила она покровительственным тоном, – цепляют вот так побольше просто для важности. Чтобы все видели, какие они… защищенные.
   Он подумал, сдвинул плечами.
   – Ну, наверное, есть смысл носить и такие, ты права. Но у меня в самом деле настоящие. Вот этот, к примеру, предупреждает об опасности. Даже когда я сплю, стоит кому-то подойти ко мне с обнаженным ножом или мечом, сразу же будит… А просыпаюсь я очень быстро.
   Она зябко повела плечами. Страшно и представить, что натворит, когда проснется среди ночи и решит, что вокруг враги.
   – Амулетов все меньше, – сказала она горестно. – А еще они все слабее… Почему прекратились магические дожди, остались только простые? Сколько бы людям можно было сделать добра…
   Он хмыкнул, но смолчал, лишь ломал и подбрасывал в огонь короткие сухие палочки. Она помолчала, спросила тоскливо:
   – Знать бы, вернется ли когда-то такое время…
   – Какое?
   – Чтобы снова прошли магические! А лучше, чтобы они шли так же часто, как обычные. От магических трава оживает точно так же. Это мы знаем, что в такой воде есть магия, а народ пользовался ею всегда, как простой.
   Он помолчал, буркнул:
   – Когда-то пройдет снова.
   – Когда?
   – Лет так тысяч через десять, – ответил он с кривой усмешкой. – Или через сто.
   Она ахнула.
   – Сто тысяч лет?
   – Да.
   – Почему?
   – Наш год, – напомнил он равнодушным голосом, – для богов что день. А то и минута. Дождик через каждые сто тысяч лет – это все равно для них что раз в неделю для нас.
   Она сердито поджала губы, глаза рассерженно сверкали в отблесках костра.
   – Я тебе не верю!
   – Правильно делаешь, – сказал он спокойно. – Люди всегда верят тому, чему хотят верить, а при чем тут истина? Она может оказаться горькой, острой, неудобоваримой. Спокойнее, да и приятнее верить, что вот будешь идти по дороге… глядь – старый медный кувшин торчит из песка! Если вытащить и попробовать оттереть от грязи, появится могучий джинн и скажет, что отныне он твой раб и будет выполнять все твои желания…
   Она отшатнулась, смотрела на него расширенными глазами.
   – Ты знаешь эту историю?
   Он скривился.
   – Да кто не знает… Наперебой рассказывают друг другу. Взахлеб. Помню, один при мне перестал даже пахать, выпряг вола, лег под деревом, закинув руки за голову, и начал мечтать, что сделает, когда найдет такой кувшин… Даже не если найдет, а когда найдет!
   Она посмотрела с неуверенностью:
   – А что плохого, если усталый человек помечтал чуток?
   Он пожал плечами.
   – Я сказал, что плохо? Нет. Просто его соседи продолжали пахать. Поняла?
   Оранжевые языки плясали над толстыми прутьями, что медленно превращаются в пурпурные угли, лицо Барвинок в багровых бликах неуловимо быстро меняется, а когда Олег подбросил новую порцию хвороста, и огонь ухватил их жадно, словно озарилось внутренним светом.
   – А кто ты? – спросил он. – Почему в лесу на дереве? Ты там живешь?
   – В дупле? – изумилась она.
   – Ну, может быть, – предположил он, – у тебя там гнездо…
   – Я лекарь, – объяснила она надменно и вздернула голову, – шла в деревню, где все заболели.
   Он кивнул.
   – Все так. Но как вдруг стала лекарем? Это дело не женское. Женщины лечить не умеют. А ты вообще неженка.
   – Это я неженка?
   Он покрутил головой.
   – Погоди-погоди. Со мной не хитри. Или молчи, или реки правду.
   Она посмотрела испуганно.
   – Почему?
   – Я вижу, – пояснил он с самодовольством, – когда человек врет. У него такое лицо…
   – Какое?
   Он усмехнулся.
   – Хочешь знать, как хитрить? Но оно само делается. Скрыть просто не получается. Так что либо не говори вовсе, либо изрекай правду.
   Она пытливо посмотрела на него, лицо погрустнело, а в синих глазах проступила глубокая печаль.
   – Ты прав, – произнесла она с глубоким вздохом, в глазах заблестели слезы, – я неженка. И выросла… в очень богатой и знатной семье. Но меня хотели отдать замуж за нелюбимого, я взяла и сбежала.
   Он хмыкнул.
   – И все так просто?
   Она покачала головой, глаза погрустнели, запруда в глазах начала заполняться, и Барвинок гордо подняла голову.
   – Нет, – ответила она. – Совсем не просто. Сто раз было так тяжело, что хотела вернуться. Несколько раз уже подходила к воротам своего дворца… дома, но заставляла себя повернуть обратно. И в конце концов сумела приспособиться. А теперь вольной пташкой нравится больше, чем в золотой клетке!
   Она сказала с вызовом, заранее готовая к жаркому спору и доводам, что женщина так себя вести не должна, тем более – добропорядочная, но волхв сидел, задумавшись, словно пропустил мимо ушей ее страстное заявление.
   – Ты молодец, – проговорил он спустя долгое время. – Сильная пташка. Живучая. Хоть и красивая.
   Она перестала сдерживать слезы, взглянула на него блестящими и недоверчивыми глазами. Нос и губы сразу распухли, словно уже ревет давно, веки покраснели, во взгляде безмерное удивление.
   – Ты чего?
   – А что не так?
   – Ну ты вдруг сказал… ты хоть помнишь, что сказал?
   Он пожал плечами.
   – Что ты красивая. А что тут обидного? И умненькие бывают красивыми, хоть и очень редко. Но тебе вот повезло, так что без обид.
   Она сказала торопливо:
   – Да я не обижаюсь, совсем наоборот! Но почему ты за все время ни разу этого не сказал?
   – Чего?
   – Ну, что я…
   – Красивая?
   – Ну ты же так сказал!
   Он произнес с некоторым раздражением:
   – Когда бы я успел? Мы что, сто лет живем вместе? И вообще, что ты так прицепилась к этому слову? Ничего обидного в этом нет. Ты в самом деле красивая, хоть и умненькая, не всегда же одно другое вытесняет. Я вовсе не хотел тебя оскорбить!
   Она перестала всхлипывать, смотрела на него с широко раскрытым ртом и распахнутыми глазами.
   – Э-э… ну… я не знаю…
   Он сказал великодушно:
   – Это ничего. Не все же на свете ты должна знать. И еще ты молодец, столько прошла со мной и не хныкала. Молодец! Что умеешь, то умеешь. Настоящая женщина, хоть и маленькая.
   Сидя, она оскорбленно выпрямилась:
   – Я? Это ты здоровенный!.. Откуда только такой взялся. Ты знаешь, мы с тобой, похоже, идем в одну деревню. Не боишься?
   Он насторожился:
   – Чего?
   – Там что-то очень нехорошее.
   Она аккуратно собрала в узелок остатки еды, сунула в мешок. От костра вкусно тянет сладковатым дымком, словно сгорают вишневые сучья, еще у некоторых яблонь бывают такие пахучие, вокруг сплошной мрак, и она пыталась представить, как это выглядит для обитателей леса: страшное багровое пламя взметывает быстрые хищные языки, которые жалят любого зверя, а сами ничего не боятся, неуязвимые и бессмертные, там двигаются жуткие черные силуэты, смутно похожие на человеческие, но от них огромные черные тени стремительно прыгают на деревья, когда их выхватывают из тьмы языки огня…
   Волхв широко распахнул глаза, когда она вздохнула и поднялась.
   – Ты куда?
   – Надо идти, – ответила она просто. – В той деревне начали умирать люди. Слишком много. Почти половина сельчан лежит при смерти.
   – А ты при чем?
   – Я лекарь, – объяснила она. – Я могу их спасти!
   – В самом деле можешь?
   – По крайней мере, – ответила она с вызовом, – попытаюсь. Пока сейчас отдыхаю, там кто-то умирает. Так что придется идти и ночью.
   Он все еще рассматривал ее удивленно, но поднялся, от него пала такая густая тень, что ей почудилось, будто там сразу исчезает все на свете, даже земля.
   Лунный свет осыпал серебром вершинки деревьев, внизу чернота, однако глаза привыкают быстро, и если не влезать в дебри, то идти можно и ночью, света достаточно.
   Она видела по его лицу, что он думает, мужчины – существа бесхитростные, и этот сказал именно те слова, к которым она его подтолкнула:
   – Ну что ж, пойдем. Не могу же я, отобрав у одних волков, позволить съесть тебя другим! Это было бы несправедливо по отношению к первым.

Глава 7

   Она фыркнула и пошла по лунному следу, но волхв догнал и заставил взять чуточку левее. И дальше вел уже он, она не спорила и даже не бурчала, прекрасно помня, что сама в состоянии заблудиться в собственном доме.
   Он шел быстро, искоса посматривал на ее разогревшееся от быстрой ходьбы лицо. Чтобы не отставать, ей приходится часто-часто перебирать не такими уж короткими ножками, вся подалась вперед, глаза горят азартом.
   – А что там? – поинтересовался он, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально и даже лениво.
   – Я же говорю, – объяснила она, – без всяких причин начали умирать люди. Какая-то новая болезнь. А у тебя там дело или идешь мимо?
   – Мимо, конечно, – ответил он. – Мне надо в Коростень, это такой большой город. Даже очень большой по здешним меркам. А в том селе собирался переночевать… Ну, если бы тебя не встретил, уже спал бы в доме.
   Она сказала твердо:
   – На твоем месте я бы вообще обошла стороной все село.
   – И ночевать под открытым небом?
   Она скосила на него глаза:
   – Вообще-то к тебе не только волки побоятся подойти! Даже к спящему.
   – Спасибо, – буркнул он.
   – А что, не правда? Ты страшный…
   Он поморщился:
   – А что значит «начали умирать люди»? Там что, жили бессмертные?
   Она сказала чуточку сконфуженно:
   – Я неточно выразилась, а ты сразу к словам цепляешься! Другой бы сразу все понял. Начали умирать и здоровые. Без всяких причин.
   Он подумал, кивнул:
   – Понятно. Но ты при чем? Собираешься пошарить в карманах померших?
   Ее ушки вспыхнули от негодования:
   – Ну какой дурак, какой дурак!.. Говорю же, я – лекарь. Это село, как и еще семь вокруг, входит в круг, где я врачую. Меня оскорбляет, если на моей земле кто-то заболевает. А если умирает молодым…
   Он покосился на ее лицо, ссадина на щеке уже покрылась кровавой коркой, на молодых заживает быстро, но все же можно и одним словом или одним движением…
   – А что харю свою не полечишь? Исцарапалась, а если грязь или комочки коры попали в кровь…
   Она сердито мотнула головой.
   – Некогда. Надо воды вскипятить, травы растереть…
   – А взмахом руки?
   Она горестно вздохнула.
   – Если бы могла! Всегда завидовала тем, кто вот так… Увы, только травами, корешками, порошком из крыльев жуков.
   Он кивнул, сказал чуть подобревшим голосом:
   – И много трав знаешь?
   Она посмотрела на него удивленно:
   – Шутишь? Конечно же, все, что растут в нашем лесу, в степи и в оврагах. И еще покупаю те, что привозят из дальних стран.
   – Ты молодец, – пробормотал он. – Молодец. А с виду дура дурой.
   Она обиженно нахмурилась, потом посмотрела недоверчиво, спросила с надеждой:
   – Это значит, что я… красивая?
   Он осмотрел ее заново, подумал и сказал с удивлением:
   – А вообще-то да. Гм, в самом деле. Так ты и вправду что-то умеешь?
   – Увидишь, – пообещала она сердито. – Если не помрешь первым.
 
   Месяц еще ярко сиял на черном, но уже медленно светлеющем на востоке краешке, когда в нещадном лунном свете холодно заблистали крыши деревенских домиков.
   На околице их встретили лаем собаки. К удивлению Олега, дорога в село перекрыта высоким частоколом, у ворот трое молодых парней у костра, что-то молча жарят, коротая ночь, но четвертый, крепкий мужчина с суровым лицом, сразу поднялся навстречу гостям.
   – Кто такие?
   Голос был суровый, резкий и почти враждебный. Олег не успел раскрыть рот, как из-за его спины вышла его спутница, сказала сердито:
   – Я Барвинок, ты меня разве не знаешь?
   Мужчина сказал торопливо, сразу меняясь в лице:
   – Прости, Барвинок, я тебя не заметил сразу… У нас беда.
   – Знаю, потому и пришла, – бросила она. – Где больные, Утес?.. Олег, пойдем, он проведет нас.
   Утес бросил на Олега извиняющийся взгляд, мол, прости, я не знал, что ты в услужении у нашей лекарши, быстро повел их к самому большому дому.
   Олег вошел последним, в доме окна завешены тряпками и одеялами, душно, пахнет гниением и смертью. На широком ложе, на лавках и даже на полу люди на подстеленных под них старых одеялах. Кто скорчился в клубок, кто вытянулся, словно уже мертв, кто постанывает сквозь зубы.
   Утес сказал за их спинами:
   – Эти слегли сегодня.
   – Принесите горячей воды, – сказала Барвинок отрывисто. – Чистых тряпок… Нет, сперва прокипятите и высушите.
   Утес выбежал на улицу, а Барвинок быстро прошлась вдоль окон и сразу же посрывала одеяла, а створки распахнула настежь. В комнату ворвался свежий воздух.
   Лечит она, как сразу определил Олег, быстро и умело. Лишнего времени не теряет, что могло показаться равнодушием, но ее ждут другие больные, все понимают и сами торопят, чтобы не возилась с ними больше, чем нужно. Олег посетил с нею две хаты, затем незаметно отстал, вышел во двор.
   Звездное небо выгнулось высоким куполом, но бледная луна уже опускается за верхушки деревьев. Воздух наконец-то прохладный, над головой бесшумно проносятся летучие мыши. Он не обращал на них внимания, хотя, если начинал вслушиваться, мог уловить момент, когда челюсти маленького хищника раскрываются, чтобы схватить комара.
   В воздухе ощутимо пахнет магией. Раньше он ее не слышал, даже находясь рядом с могучими колдунами или чародеями, но сейчас, став охотником за любым проявлением колдовства, отыскал в себе способность чуять, развил до такой степени, что заметит даже в деревенском мужичке, умеющем разве что сдвинуть с ее помощью ложку на столе.
   Он остановил бегущего с веселым воплем мальчугана:
   – Эй, герой!.. Ты чего по ночам не спишь?
   – А у нас мамка заболела, – радостно сообщил мальчишка. – Встать не может и даже не ругается!
   – Давно эта чума?
   Мальчишка покачал головой:
   – Недавно.
   – Ты не болел?
   – Нет.
   – А другие мальчишки?
   Он потряс головой энергичнее:
   – Нет.
   – А девочки?
   Он дернулся, высвобождая плечо из пальцев незнакомца.
   – Только взрослые!
   – Беги, – разрешил Олег.
   Хотел посоветовать больше помогать родителям, чем играть впустую, учиться, работать на огороде, но мальчишка умчался с такой прытью, что все равно бы не услышал. Да и что толку, если бы и услышал? Нужно, чтобы вся деревня, даже соседние вот так… а то если где будут мучить, как дети решат, а в соседней свобода, то и от родителей убегут. В этом возрасте все родители – злобные мучители и ограничители свобод и удовольствий…
   Светящаяся лодочка ныряла в темные тучи, мужественно боролась там, не давая себя утопить, выныривала и снова плыла над деревьями, приноравливаясь к их скорости. В домах везде темно, только у самого дальнего между плотно притворенными ставнями пробивается слабый лучик света.
   Олег подошел неслышно, щель расширилась, когда припал к ней глазом. Комната небогата, но чувствуется, что хозяин мог бы жить достойнее: медная и бронзовая посуда вперемешку, трехрогий подсвечник старинной работы на середине стола, вместо грубых лавок или табуреток настоящие стулья со спинками. Все остальное как и у других: огромная печь, полати, полки с посудой, горшки из глины, а один из темного чугуна, в этих краях именуемый просто чугунком.
   Тревожное чувство кольнуло иголочками, он так и эдак изгибался, стараясь увидеть краешек второй комнатки, где видна спинка кровати, но щелочка как будто еще сузилась, он вздохнул и так же тихо пошел к крыльцу, но узкий лучик из дальнего окна привлек внимание.
   На этот раз увидел часть маленькой комнаты, под стеной грубо сколоченная кровать, на полу вытертое старое одеяло, в селах это заменяет ковры, а на лавке у стены мужичонка, дряблый и плюгавенький, согнулся, уперев локти в колени, и тупо таращит глаза на колченогую табуретку.
   Олег сперва не сообразил, с какой стати у мужичка вздуваются жилы на висках и течет пот по лицу, но табуретка вдруг сдвинулась и даже попыталась повернуться вокруг оси, но передумала. Мужичок перевел дыхание, набрал в грудь воздуха и, заперев дыхание, натужился снова.
   Теперь понятнее, сказал Олег мысленно. Вернувшись к крыльцу, он поднялся по ступенькам и постучал громко и уверенно. В доме стало совсем тихо, он постучал громче. Почудилось, что с той стороны кто-то приблизился и слушает. Постучал еще раз и сказал раздраженным голосом:
   – Открывай!.. Я знаю, кто ты и что ты.
   За дверью вроде бы завозилось, но дверь осталась запертой. Затем послышался глухой голос:
   – Хто там?.. Я уже спал… Ходют тут всякие…
   – Открывай, – повторил Олег. – Или хочешь, чтобы я сказал всем, кто ты есть? И что натворил?
   Щелкнуло, дверь распахнулась. Мужичонка испуганно смотрел на Олега снизу вверх, щуплый и тщедушный. Козлиная бородка, впалые щеки, лихорадочный румянец на бледных щеках, в глазах страх, неприязнь и желание то ли ударить, то ли как-то еще избавиться от странного и настойчивого гостя, что вообще-то должно быть несвойственно таким вот тщедушным, ударить человека вдвое сильнее себя может либо сумасшедший, либо человек с топором в руках, а его противник крепко привязан к дереву…
   – Ты кто?
   – Тот, – произнес Олег четко, – кто знает.
   Он толкнул легонько хозяина в грудь, тот поспешно отступил на три шага, чтобы не упасть, а волхв вошел в сени и захлопнул за собой дверь.
   Мужичок отступил еще, глядя затравленно снизу вверх в грозное лицо незнакомца.
   – Что ты хочешь? Ты грабитель?
   – Веди в комнату, – велел Олег.
   Хозяин послушно отворил дверь, Олег вошел следом, быстро огляделся. Не слишком богато живет колдун, не слишком. Значит, не хапает все себе, такие еще опаснее…
   – Давай, – сказал он, – рассказывай.
   Он прошел к столу, ногой отодвинул табуретку и сел. Хозяин смотрел исподлобья, глаза суетливо бегают из стороны в сторону, наконец собрался с духом и заговорил как можно тверже:
   – Кто ты, что врываешься вот так?
   – Я же сказал, – ответил Олег, – я знаю. Ты влез в дела, которые тебе не по уму. Вот за что и ненавижу этих… удачливых! Когда сваливается на плечи удача, все вы теряете способность соображать… Тебя как зовут?
   – Остап… Я не понял, о чем ты говоришь!
   – Колдовство, – произнес Олег веско. – Будешь отнекиваться? Вся деревня болеет!
   Мужик отступил к стене.
   – А я при чем?
   – При том, – сказал Олег. – Никакой заразы нет. А люди вдруг заболели! Чем тебе не угодили? Кто-то наступил на ногу?.. Чья-то жена отказала?
   Мужик пробормотал:
   – Если чья-то жена, то при чем тут вся деревня? Я бы только ее…
   – А потому что еще пользоваться не умеешь, – объявил Олег безжалостно. – Только пробуешь, дурак. Где у тебя магическая вода?
   Хозяин прижался к стене, лицо стало бледным.
   – Какая вода? Никакой магической воды не знаю!
   Олег поднялся и неспешно пошел к нему, угрожающе поводя плечами. Мужик выставил перед собой руки.
   – Не подходи, душегуб! Закричу!
   – Кричи, – предложил Олег. – Кричи громче, я с удовольствием посмотрю, что с тобой сделают односельчане.
   Мужик сглотнул слюну, глаза зыркнули по сторонам, сказал слабо:
   – Погоди… Все не так, как ты думаешь. Я никому не собирался вредить…
   – Получилось нечаянно, – согласился Олег. – Ты их хотел только помучить чуть. Тебе ж неведомо, что у одних здоровье крепче, а у других слабее?.. Или просто забыл?
   – Да как-то не подумал сразу…
   – А подумал потом, – сказал Олег безжалостно. – Все вы задним умом крепки. Я сам такой, потому останавливаюсь и сперва долго думаю. А ты умный, ты сразу…
   Мужик развел руками:
   – Я стараюсь все поправить…
   – Но пока не получается? – спросил Олег безжалостно. – Где прячешь воду? Где взял?
   Только что он стоял неподвижно в двух шагах от колдуна, и вдруг тот ощутил сильную руку на своем горле. В страхе ухватился за нее обеими руками, пытаясь отогнуть хоть палец, но те, как железные, впились в его плоть, прогибая и не давая дышать.
   – Ты сейчас умрешь, – сказал Олег раздельно, – а воду я все равно отыщу. Понял?
   Колдун кивнул, лицо его уже стало синим. Олег чуть ослабил пальцы, тот прошептал:
   – Под полом… Там погреб… Тайник в правой стене…
   Олег кивнул:
   – Хорошо. От кого взял?
   Колдун сипел, синел, Олег придавил сильнее, лицо стало злым и неумолимым. Несчастный понял, что сейчас умрет, если не скажет, просипел:
   – От Назара… Это в городе…
   Олег сказал с отвращением:
   – Не буду допытываться, чем ты ему заплатил, это неважно. Но ты поступил недобро к односельчанам…
   Его пальцы сжались сильнее, колдун захрипел, забился в его руках, но Олег не отпускал, пока жертва не затихла. Не выпуская из рук, он перетащил к столу, усадил и, сунув в рот огромный кус мяса, опустил лбом на столешницу и вышел.

Глава 8

   Барвинок цвела, глаза сияют, как самое чистое и безоблачное небо, щечки раскраснелись, а сварливый голосок стал щебечущим, как у веселой и всем довольной птички:
   – Все получилось!..
   – Что? – переспросил Олег. – Что у тебя получилось?
   – Все выздоровели, – сообщила она радостно. – Просто чудо! У меня никогда не получалось так быстро!
   Он кивнул, лицо оставалось равнодушным.
   – Это хорошо. Растешь.
   Она сказала обиженно:
   – Ты хотя бы порадовался!
   – Я рад, – ответил он так же равнодушно. – Сколько народу сегодня выйдет в поле! Да и в домах много работы.
   Она посмотрела с упреком:
   – А за меня не рад?
   – И за тебя, – сообщил он. – Теперь будешь лечить еще лучше, хорошо. Полезно. Нужно людям!
   По деревне радостно кричали петухи, словно тоже раньше болели, из труб пошли дымки. От соседних дворов справа и слева стал доноситься радостный говор.
   По двору медленно уползает лиловый туман, такой бывает только на восходе. Олег набрал в ладони воды из таза и поплескал в лицо, вздрагивая от свежести. За окнами трепещут на проснувшемся ветерке веточки с мелкими листочками, воздух с утра прозрачный, холодный, будто тоже из родника.
   Хозяйка внесла в комнату и тихонько разложила на столе краюхи черного хлеба с крупной солью, затем выложила из-под полотенца жареное мясо, рыбу и сыр.
   – Кушайте на здоровье, – сказала она счастливо. – Что б мы без вас делали!..
   – Да не так уж и помогли, – сказал Олег и посмотрел на Барвинок. – Вы бы и сами выкарабкались…
   – Не знаю, – ответила хозяйка. – Много народу померло.
   – Но сегодня уже никого?
   – Никого, – подтвердила она. – Правда, Остап утром преставился, но он, говорят, удавился куском мяса…
   – Ну и хорошо, – сказал Олег, – что последний. Можно компота?
   Хозяйка улыбнулась.
   – Для вас можем принести даже вина! У старосты целый бочонок.
   – Вина не надо, – ответил Олег. – Правда, если Барвинок жаждет напиться на радостях…
   Хозяйка улыбнулась и вышла, не дожидаясь ответа лекарши. Ее вкусы знают, понял Олег, хорошо быть везде желанным человеком. Впрочем, в мире людей кто-то должен делать и очень нежеланную, но необходимую работу…
   Барвинок сердито сопела, но ела с аппетитом, только зло косила в его сторону глазом, больно умильно смотрит, будто подобрал голодающего облезлого котенка, налил в мисочку молока и радуется, жрет он, жрет, значитца, не издохнет…