Пока в один момент не понял, что мне самому не хватает ее, и не только она, но и я буду страдать без нее. Я понял, что люблю. Люблю по настоящему, зрелой мужской любовью. Как не должен любить. Потому что на войне любовь мешает. Инстинкт самосохранения тормозит и гасит боевые чувства. И вдруг понял, что устал воевать. Что я хочу обычной мещанской жизни, когда рядом любимый человек и дети. Что я хочу иметь свой дом, свой очаг.
— Андрей, ты для меня загадка, — глядя сквозь меня, произнесла она, — я не могу понять тебя. Ты настолько разносторонний человек, и в то же время ты — не счастлив.
Я удивленно взглянул на нее:
— Иногда ты удивляешь своими оценками. Да, я — не счастлив. Разве может быть счастлив человек, у которого нет цели в жизни. Который не смог сделать то, чего хотел. Которому бог не дал того, что он хотел. Видимо все, чего я хотел — было грешно….
Мы оба не заметили, как наша дружба переросла в любовь. Подходил день моего отъезда, и однажды она прямо сказала мне то, чего я боялся и ждал:
— Ты уезжаешь, — она смотрела с грустью и пониманием, — я хочу, чтобы мой ребенок походил на тебя. Я хочу от тебя ребенка.
— Черная вдова, — прошептал я, обняв ее. Она доверчиво прислонила мне на плечо голову.
— Что это значит? Ты говоришь загадками.
— Ничего, — я не хотел объяснять ей, что это жаргонное название наших групп. Групп смертников, которые редко доживают до свадеб. Людей, женатых на смерти — черной вдове. И принял решение. У меня будет ребенок. От нее. И если я вернусь из последней, предстоящей командировки в Чечню, я женюсь на ней и уйду из «Черных вдов».
И мы любили друг друга. Мы возносились на небеса, которые презирали и пред которыми преклонялись. Мы занимались любовью, не веря в любовь и счастье, и, надеясь, что они все-таки есть. И мы верили, что у нас будет сын. И мечтая под звездным небом о счастье, мы уснули с глазами, полными звезд….
Перед отъездом я оставил ей деньги на дорогу и адрес Генки в Москве. Она смотрела недоверчиво и с каким-то испугом, что это сон, который вот-вот кончится. Она должна была выехать следом за мной. Мы не успевали встретиться в Москве, потому что я должен буду уже уехать в командировку. Я сказал, что ее будут в Москве ждать.
— Береги себя — попросила она и по щеке скатилась хрустальная слезинка.
Я ничего не сказал, а лишь нежно обнял ее, привлекая к себе. Что говорить? На беспристрастных весах истории моя жизнь не дороже жизни бабочки…
Уже в поезде я вдруг осознал, что последние годы засыхал, как жалкое, срубленное дерево, лишенное всякой связи с землей, и только сильная привязанность могла заставить меня пустить новые корни в жизнь. Не имея мужества жить больше для себя и абстрактного понятия Родины, которое в последние годы становилось все более расплывчатым и неясным, я понял, что должен жить для какого-то конкретного человека. Которого люблю. И под равномерный стук колес я писал первое письмо этому человеку, который вдруг, сам того не осознавая, наполнил смыслом мою жизнь.
«Генка! Поверишь, или нет, но я устал воевать. Когда десятый год на войне, где меняются только декорации и лица, иногда хочется простого человеческого счастья. Чтобы рядом смеялись дети. Чтобы рядом была любимая женщина, а не продажная девка, которую утром надо выгонять из дома. Возможно, я просто сломался. Но я сам чувствую, что я уже не тот Андрей, которым был раньше. К тебе должна приехать девушка, которая, возможно, носит моего ребенка. Помоги ей. Спаси и сохрани. А я вернусь. Не забывай про Игорька. Деньги не ворованные, это мои боевые за годы войны. Андрей».
Я выматерился. Деньги мне были не нужны, но я понимал, что помощь от меня он воспримет как подачку и оскорбится. Спорить с ним я не мог. Это был единственный человек, слабее меня физически, но давивший меня своей волей. Иногда я боялся его, и мне казалось, что для него нет ничего невозможного. Его могучий дух презирал все и вся, не жалея даже бренное тело, в котором жил.
Поэтому когда секретарь доложила, что ко мне девушка по личному вопросу, я не удивился. Мне было интересно, кто она — избранница Андрея?
Она не была красавицей, но в ней чувствовалась порода, изюминка, столь привлекающая мужчин, особая гордая стать, не позволяющая разговаривать с ней неуважительно. Она смотрела на меня спокойно, с чувством собственного достоинства.
— Я вас ждал, — начал я, так как она молчала, — присаживайтесь.
— Андрей сказал правду, что я могу рассчитывать на вас? — спросила она.
— Да, — кивнул я, — в полном объеме. У вас будет квартира, машина, если захотите, то и работа.
— Спасибо, мне нужна работа, я не хочу сидеть у вас на шее.
— Извините, можно спросить? — и когда она кивнула, продолжил, — Может, это и нескромный вопрос, но, вы ждете ребенка от Андрея?
Она внимательно посмотрела мне в глаза, словно оценивая, можно ли открыться, потом просто кивнула в знак согласия.
Я берег ее как зеницу ока. Работать поставил к себе в офис секретарем и не пожалел об этом. Она все схватывала на лету, и очень скоро я не понимал, как мог раньше обходиться без нее.
Когда моя группа собровцев попала в засаду возле соседнего селения, причем огонь по нам велся из этого долбанного «мирного» селения, зажав нас на склоне горы, где мы были как на ладони, нас спас только неглубокий арык, куда мы залегли по уши в грязи. На наш запрос по рации об оказании помощи начальник штаба федеральной группировки, к которой мы были прикреплены, лишь орал, что откуда там могут быть духи? Объяснять было некому и некогда. Выходили из-под огня по одному, дружно прикрывая друг друга во время перебежек. Черт его знает, как, но никого не зацепило…
Так мы и жили, днями прочесывая по наводке агентуры местной милиции подозрительные дома, осуществляя пропускной режим на дорогах и выполняя кучу других задач, при этом, имея одну — единственную цель — остаться в живых. По ночам заливали тоску по далекой мирной жизни водкой, пели песни и засыпали неспокойным чутким сном с мыслями о доме и родных.
Самое страшное было то, что мы не могли понять — кто мы здесь, в Чечне, и что мы тут делаем? Все напоминало какой-то смердящий бизнес, организованный высокопоставленными чиновниками на уровне правительства, и в котором участвовал сам президент. Какие деньги проходили через Чечню — одному богу известно. Но то, что они разворовывались до последней копейки — было ясно даже нашей розыскной собаке.
А что — это удобно — взорвали мост, выделили деньги на новый. Еще раз взорвали — опять выделили. И так до бесконечности. А сколько раз в действительности взорвали, и сколько потратили на восстановление, одному богу известно. Попробуй, уследи, когда таких мостов по Чечне — куча, а кроме мостов еще и вся инфраструктура — дома, учреждения, заводы, школы….
И делался этот бизнес — на крови людей в погонах. Мы отлично это осознавали, но ничего поделать не могли. Это зависело не от нас. И нам оставалось только напиваться и обмывать косточки верхушке страны.
Обычно после третьей стопки начинались рассуждения:
— Да когда же мы из этого дерьма выберемся, мужики?
— Да никогда…. У нас страна чудес, воров, подлецов и идиотов.
— А нас ты к какой категории причисляешь, — смеется кто-нибудь.
— К идиотам конечно, раз мы сами подлецов и воров во власть избираем.
— А чего же ты сам, раз такой умный, в президенты не выдвигаешься?
— Потому что у нас честному человеку невозможно даже зарегистрироваться в кандидаты. Сколько там денег надо внести, чтобы заявиться в кандидаты? А сколько подписей собрать? А среди тех, кто имеет деньги, чтобы оплатить предвыборную кампанию, ни одного порядочного человека нет. Вот и выбираем из кучи подлецов и воров, стараясь выбрать наименьшее зло.
— Прорвет же когда-нибудь этот гнойный чирей?…
— Сомневаюсь…. У нас дерьмо возведено в ранг закона. Даже термины соответствующие появились — президент и его «семья», мэр и его «семья», директор завода и его «семья». Тьфу ты. А этот мэр, с какой-нибудь фамилией типа Лужайкин, считает избравший его город своей лужайкой, на которой пасется он и все его многочисленное стадо. Ему даже воровать не надо. Махнул шашкой — и все финансовые потоки города пошли через банк, где в совете учредителей сидит мэрская жена.
— Какая-какая? Мерзкая?… — хохочут собры.
— Не мерзкая, а жена мэра, дурни! Махнул второй раз — и всеми поставками продуктов в муниципальные учреждения занимается фирма, где директором является племянник мера. Или, если вам нравится — мэрский племянник. И так до бесконечности, машет, машет шашкой…. Бедолага…. Правосудие — карманное. Какой-нибудь прокурор Гавнюков на побегушках. И такая система везде — от малюсенькой фирмочки до президента. Это вам не террористов в сортирах мочить….
Как-то в один из дождливых августовских вечеров, в которые на улице бродят чистые свиньи и куда-то спешат грязные люди, а сама погода наводит тоску и грусть, меня вызвал командир нашего сводного отряда. Когда я вошел и по военной привычке начал докладывать, он устало махнул рукой:
— Присаживайся…
Минуту помолчал, о чем-то задумавшись, потом безо всяких предисловий спросил:
— Про «Черных вдов» слышал?
Я насторожился:
— Да, ГРУ…
«Черные вдовы» представляли собой мобильные группы офицеров ГРУ, состоящие из трех человек и выполняющие самую черную работу в Чечне. Про них ходило немало легенд, к части из которых я относился скептически, а остальные принимал на веру, так как действовали они в основном в тылу противника, выполняя самые невероятные задания и расплачиваясь за это страшнейшими потерями. Говорили, что за год в «Черных вдовах» обновляется до 80% личного состава: кто погибает, кто пропадает без вести, а у кого и «крышу срывает»… Не знаю, кто придумал им такое название, но лучше действительно не придумать. Черная вдова — смерть, и все они были женаты на смерти, которая ходила рядом с ними рука об руку.
— Завтра в 20:00 встречаешься с командиром группы «Черная вдова». До особого распоряжения отвечаешь за организацию взаимодействия с ним, то есть поступаешь в его полное и безоговорочное подчинение. Какие задачи придется выполнять, не знаю, он сам их поставит завтра. Выбрал тебя, как наиболее опытного командира… Людей береги. Ох, и не нравится мне эта «черная вдова», с ней в такое дерьмо можно вляпаться. До завтрашнего вечера твоя группа освобождается от всего, готовьте оружие и снаряжение. О задаче никому ничего не говорить, — он взглянул на меня усталыми и красными от хронического недосыпания глазами, — иди.
Вышел я от командира отряда немного озадаченный и злой, не люблю работать на кого-то, когда тебя пытаются заставить сделать всю черновую работу, а заслуги потом приписать себе. В то же время по крови побежал адреналин и я чувствовал себя борзой, взявшей след матерого волка.
После службы в Афганистане не могу смотреть современные боевики про войну. Снимают их те, кто о войне имеет самое далекое и неверное представление. Причем на роль героев подбирают актеров, абсолютно не подходящих для этого. Сплошная фальшь в их движениях, поступках, интонациях произносимых фраз не вызывают ничего, кроме отвращения и неуважения. При первом же взгляде на Сергея Бодрова из «Брат-1,2» видно, что он не то что никогда не был в критической ситуации, а вряд ли когда-нибудь вообще напрягался по настоящему хотя бы в спортзале. Но для уровня умственного развития школьников и студентов фильмы прошли на «ура». Мы же, профессионалы, смотрим их как херовенькую сказочку.
Следующий день пролетел незаметно в хлопотах и заботах. В 18:30 я прибыл к командиру, чтобы доложить о готовности и обговорить дальнейшие действия. Наш разговор прервал телефонный звонок. Командир ответил, обронил в трубку: «Хорошо», посмотрел на меня:
— Прибыли….Жди здесь, пойду гостей встречу.
Когда открылась дверь, и в комнату вошли прибывшие, я не поверил своим глазам. Следом за командиром, ленивой кошачьей походкой, под которой чувствовалась тигриная реакция и ловкость, и которой обладал один-единственный знакомый мне человек, вошел Андрей. Он практически не изменился за десять лет разлуки, такой же молодой, те же умные озорные глаза и та же презрительная улыбка на тонких губах. Казалось, что он презирает окружающих за то, что они глупее его, но мало кто знал, что это было правдой, и презирает он не других людей, а свои слабости и страсти, с которыми борется всю свою жизнь. И только посеребренные сединой виски говорили о перенесенных им испытаниях.
Я обхватил Андрея и закружил по комнате, чувства мои метались, а мысли путались. Он держал себя в руках, и только когда я отпустил его, насмешливая улыбка скривила его губы:
— Потом поговорим.
Агент «Фикус» был проверенным и ценным кадром, благодаря которому нам удалось провести несколько результативных мероприятий. За последние полгода он первый раз вышел на связь и назначил встречу в условленном месте. Место находилось в лесистом ущелье недалеко от его родного аула, куда он периодически выходил из своего отряда на отдых, и где можно было при соблюдении конспирации и определенной сноровке выйти с ним на прямой контакт.
Моя тройка была слаженной и сработанной группой, которую я сформировал и выпестовал с ноля, начиная с базы ГРУ в Подмосковье и заканчивая несколькими удачными операциями здесь, в Чечне.
В селе Ичкой мы должны были организовать взаимодействие с собрами, совместно с которыми под видом обычного рейда выйти для проверки паспортного режима в соседний с местом конспиративной встречи аул. Только в него моя группа не войдет, а высадится по дороге, после чего ноги в руки и марш-бросок по горам к месту встречи.
Когда командир сводного отряда, уставший и злой подполковник с красными глазами, встретил меня и повел к себе, попутно рассказывая о подготовленной группе, названная им фамилия командира группы собров, отвечающего за мое прикрытие, кольнула сердце. Жуков… неужели Серега?…
Да, это был он, постаревший, погрузневший как матерый зверь, с типичной спецназовской прической типа «площадка» под Ван Дама. Он узнал меня сразу, секунду недоверчиво рассматривал, после чего обхватил руками и закружил по комнате. Его командир и мои мужики с удивленными улыбками смотрели на нас, и я разжал его руки:
— Потом поговорим… Сергей, давай определи сначала моих мужиков, накорми, спать уложи… — он смотрел на меня с такой радостной глупой улыбкой, что я не выдержал и сам засмеялся, — и наливай, а то уйду…
Потом мы сидели, немного пили и много говорили. Каждому было, что рассказать о себе, об общих друзьях и знакомых…
— Как Максим? — вдруг спросил Сергей, — Куда после Германии попал? Где сейчас…? — и увидев мое лицо, замолчал, — что случилось?
— В Буйнакск он после Германии попал…. Нет больше Максима. И жена погибла. Чудом сын остался жив. Выживу, сам — усыновлю. Пока не разрешают. Добился, чтобы перевели его в детский дом в Подмосковье, Генка из Москвы к нему мотается, отвечает за него…. Он сейчас по нашим меркам неплохо в Москве сидит, свою фирму открыл, дела в гору идут. Коммерсант хренов.
Мы говорили допоздна. Обменялись адресами. И решили, что завтра, после операции, договорим. По старенькому черно-белому телевизору шел вечерний выпуск новостей и о чем-то бодро трепался Ястржембский.
— Ну и фамилия у него, — покосился Сергей, — никак не могу запомнить название его должности.
— Зачем тебе это надо? — улыбнулся я, — Главное, что все понимают его обязанность — возвеличивать президента и втаптывать в грязь его врагов. Лгать про Чечню. Аж слушать противно. Только и талдычат, что мы выполняем свой долг. Обычно на долг ссылаются, когда чего-то стесняются. И никто не хочет думать о том, что мы можем сотни раз брать Грозный, выигрывать сражения, но не сможем покорить целый народ.
Утром следующего дня мы двумя БТРами тронулись в путь. Свежий утренний ветер приятно обдувал лица, щекотал ароматами спелой травы и листвы. Война казалась нереальной, настолько все было мирно и красиво. Только серьезные лица спецназовцев, напряженно всматривающихся в густые заросли говорили о том, что эта красота в любой момент может взорваться автоматной очередью или разрывом гранаты.
На повороте возле горной речки моя группа соскочила с машин и растворилась в лесу. Время "Ч" пошло. У нас было в запасе шесть часов. Через шесть часов, на обратном пути Сергей с собрами должен забрать нас в этом же месте.
Мы шли с максимальной скоростью, позволяющей оценивать обстановку и слушать лес. За несколько километров до места контакта, что — то меня насторожило. Не могу объяснить что именно…. Это чувство у меня стало появляться еще в Афганистане. Экстремальный разум, который предупреждал об опасности. И которым нельзя пренебрегать. Интуитивно я чувствовал опасность, то, что может нести смерть….
Я остановился. Сзади в спину ткнулся Петро, 2-й номер, за ним Коля, 3-й. Я приложил палец к губам и знаком показал им слушать каждому в своем направлении. Через несколько минут мы сомкнули головы в кружок.
— Что слышали?
— Да вроде бы все чисто. Только…
— Что только? — мне было важно получить подтверждение своих ощущений.
— Тише становится, а в том направлении, куда идем, что — то уж слишком тихо, даже птицы не щебечут.
Я задумался. По карте до точки контакта оставалось около двух километров. Если бы я организовывал засаду, то начал размещать посты наблюдения за противником как раз где-то на этом же расстоянии. Все сходилось. Впереди ждала смерть, она и разогнала все живое в округе.
Развернуться и уходить было нельзя. Свои ощущения к отчету о проведенном мероприятии не пришьешь, начальству причину не выполненного задания не объяснишь. Получить подтверждение засады на месте встречи с проверенным агентом можно только чьей — то, в лучшем случае — кровью, в худшем — смертью.
Оставалась надежда, что нас еще не обнаружили и можно спасти своих людей.
— Петро, остаешься за старшего. Дальше я пойду один. Сейчас аккуратно, тихонько выходите вон к тому хребту и ждете меня возле ручья. Если все нормально, то через два часа встретимся.
— А если не нормально? — Петр задумчиво смотрел на меня.
— То выходите сами к месту эвакуации и дальше по плану. Самим в героев не играть, если там засада, то лучше быть одному трупу, чем трем, — я начал говорить жестко, в приказном тоне, что допускал крайне редко, в исключительных случаях.
— Вообще командир должен командовать, а не совать голову к черту в пасть. Давай лучше я пойду, — уверенно взглянул на меня Петр, — не переживай, не подведу.
— Я кстати тоже не отказываюсь, — улыбнулся Николай.
— Так, хватит в демократию играть, будете командирами — будете принимать решения, а сейчас — вперед. И мужики — если что — уходите. Так мне легче будет….
— Командир, прекращай, все нормально будет, мы тебя еще женим, — глаза мужиков смотрели с грустью, каждый понимал, что это война — и что будет через минуту — одному богу известно.
Я уходил в неизвестность и спиной чувствовал взгляды друзей. Солнце пробивалось сквозь густую листву деревьев и ласково подбадривало, но это было чужое солнце, и оно светило не для меня. Чем ближе я подходил к месту встречи, тем сильнее чувствовал угрозу, притаившуюся в лесу.
Вот в просвете деревьев промелькнула просека, на противоположной стороне которой возле старого пня меня должен ждать связной. Пока что враг ничем не обнаружил себя. Ну что же, поиграем в дурачка…. Я внимательно осмотрел местность и выделил места, где бы расположил своих людей, если бы организовывал засаду. Выбрал место для себя, где можно было подольше продержаться в одиночку, еще раз наметил план действий. Ну что — с богом!
Дальше продвигался, уже особо не таясь, только изображая конспиративность и периодически давая назад загадочные сигналы воображаемым напарникам. Приближаясь к пню, заметил, что возле него сидит знакомая фигура — «Фикус»! Неужели все нормально? Я поднялся и в открытую пошел к нему. Под ногой громко треснула ветка, но осторожный «Фикус» даже не вздрогнул, и я понял, что он свое уже отбоялся…
Счет шел на секунды, я знал, что обнаружу через несколько мгновений — перерезанное горло или удавку на шее «Фикуса». И решил начать первым. На ходу, неторопливым движением, как на занятиях по огневой подготовке, разогнул усики на чеке гранаты всех времен и народов Ф-1, спокойным движением вытащил кольцо, и, испытывая странное мазохистское удовольствие оттого, что, скорее всего враг еще не уверен, что я раскусил его и потому не понимает, что я делаю, и поэтому даст мне сделать это, широко размахнувшись, швырнул гранату в место предполагаемой засады.
Последующий мой прыжок к выбранному месту, чья-то автоматная очередь, маты на чеченском и русском языках и взрыв гранаты практически совпали во времени. По чьим-то стонам и крикам я с удовлетворением понял, что не все успели спрятаться от смертоносной гранаты.
— А вы как хотели, а кому щас легко? — чувство страха пропало, мощный приток адреналина наполнил тело знакомым ощущением легкости, злобы и азарта. Чечены были со всех сторон. Как я и предполагал, уходить было некуда.
— Ты думаешь, он нас бы бросил? — Николай вопросительно взглянул на Петра.
— Нет. Он бы все сделал, чтобы спасти нас, даже ценой своей жизни. Что он и делает сейчас, — Петр повернулся, подхватил снаряжение, — пошли.
От души напившись горной холодной воды, они залегли недалеко от ручья, замаскировавшись в указанном командиром месте. Ожидание было тягостным. Оба напряженно вслушивались в тишину, руки лежали на оружии, как будто они были с командиром рядом, готовые прикрыть его огнем.
Гулкое эхо взрыва, сопровождаемое лающими автоматными очередями, разбило тишину как елочный стеклянный шар.
— Эфка, командир, — они переглянулись. Командир был жив, что подтверждалось то затихающей, то разгорающейся перестрелкой.
— Выходи на связь, группу поддержки сюда и военных на блокировку района, — команда Петра была излишней, Николай действовал четко и быстро.
— Аргон, я — Курьер, прием!
— На связи Аргон! — моментально отозвалась станция.
— У нас ситуация семь, как понял?
— Понял вас — ситуация семь, ваши координаты?
— 19-31.
— Понял вас — 19-31, ждите.
— Марс, я — Курьер, прием!
— На связи! — взревела рация голосом командира группы собров.
— Выходите на контрольную точку!
— Уже идем!
Петр взглянул на Николая. Машина была запущена в действие, но она была такая громоздкая и неуклюжая, что приходилось глубоко сомневаться, что командир сможет столько продержаться. Реально вся надежда была на собров, которые могли выйти сюда минут через сорок. Когда же военные перекроют этот район, от боевиков и следа не останется. Еще надежда была на вертолет, но и ему для прибытия на прикрытие командира с воздуха потребуется минимум час — полтора.
— Николай, встречай собров, я — к командиру!
Николай взглянул Петру в лицо, понял, что спорить бесполезно, кивнул головой.
— Ага! Без ушей, без носа, с набитым арбузными корками вместо кишок животом, — пробормотал я себе под нос, — зашибись, хочешь — живи, не хочешь — не живи!
Жить хотелось, но хоть надежда и умирает последней, я понимал, что еще живу только потому, что мне дают жить, так как хотят взять живым. Патроны экономил, стараясь, чтобы их хватило на как можно большее время.
— Урус, ложи ствол, мы тебя не тронем!
— И ждет меня горячий чай, теплая постель, нежный поцелуй…. А вот хрен вам, с бородатыми не целуюсь… — ерничал я себе под нос, периодически постреливая в сторону подозрительных звуков, так как высунуть голову из-за дерева и оглядеться, мне не давали, зажимая плотным огнем, — и вообще, мне мама с незнакомыми дяденьками не разрешает разговаривать.
— Андрей, ты для меня загадка, — глядя сквозь меня, произнесла она, — я не могу понять тебя. Ты настолько разносторонний человек, и в то же время ты — не счастлив.
Я удивленно взглянул на нее:
— Иногда ты удивляешь своими оценками. Да, я — не счастлив. Разве может быть счастлив человек, у которого нет цели в жизни. Который не смог сделать то, чего хотел. Которому бог не дал того, что он хотел. Видимо все, чего я хотел — было грешно….
Мы оба не заметили, как наша дружба переросла в любовь. Подходил день моего отъезда, и однажды она прямо сказала мне то, чего я боялся и ждал:
— Ты уезжаешь, — она смотрела с грустью и пониманием, — я хочу, чтобы мой ребенок походил на тебя. Я хочу от тебя ребенка.
— Черная вдова, — прошептал я, обняв ее. Она доверчиво прислонила мне на плечо голову.
— Что это значит? Ты говоришь загадками.
— Ничего, — я не хотел объяснять ей, что это жаргонное название наших групп. Групп смертников, которые редко доживают до свадеб. Людей, женатых на смерти — черной вдове. И принял решение. У меня будет ребенок. От нее. И если я вернусь из последней, предстоящей командировки в Чечню, я женюсь на ней и уйду из «Черных вдов».
И мы любили друг друга. Мы возносились на небеса, которые презирали и пред которыми преклонялись. Мы занимались любовью, не веря в любовь и счастье, и, надеясь, что они все-таки есть. И мы верили, что у нас будет сын. И мечтая под звездным небом о счастье, мы уснули с глазами, полными звезд….
Перед отъездом я оставил ей деньги на дорогу и адрес Генки в Москве. Она смотрела недоверчиво и с каким-то испугом, что это сон, который вот-вот кончится. Она должна была выехать следом за мной. Мы не успевали встретиться в Москве, потому что я должен буду уже уехать в командировку. Я сказал, что ее будут в Москве ждать.
— Береги себя — попросила она и по щеке скатилась хрустальная слезинка.
Я ничего не сказал, а лишь нежно обнял ее, привлекая к себе. Что говорить? На беспристрастных весах истории моя жизнь не дороже жизни бабочки…
Уже в поезде я вдруг осознал, что последние годы засыхал, как жалкое, срубленное дерево, лишенное всякой связи с землей, и только сильная привязанность могла заставить меня пустить новые корни в жизнь. Не имея мужества жить больше для себя и абстрактного понятия Родины, которое в последние годы становилось все более расплывчатым и неясным, я понял, что должен жить для какого-то конкретного человека. Которого люблю. И под равномерный стук колес я писал первое письмо этому человеку, который вдруг, сам того не осознавая, наполнил смыслом мою жизнь.
Август 1998 года. Москва. Онищенко Геннадий.
На днях ко мне в офис пришел коротко стриженный, с военной выправкой и жестким взглядом профессионального убийцы молодой парень. Он передал мне запечатанный конверт и целлофановый пакет с двадцатью тысячами долларов, которые попросил пересчитать. Расписки не взял, сказав, что тот, кто передал, доверяет мне. Как я и предполагал, письмо и деньги были от Андрея.«Генка! Поверишь, или нет, но я устал воевать. Когда десятый год на войне, где меняются только декорации и лица, иногда хочется простого человеческого счастья. Чтобы рядом смеялись дети. Чтобы рядом была любимая женщина, а не продажная девка, которую утром надо выгонять из дома. Возможно, я просто сломался. Но я сам чувствую, что я уже не тот Андрей, которым был раньше. К тебе должна приехать девушка, которая, возможно, носит моего ребенка. Помоги ей. Спаси и сохрани. А я вернусь. Не забывай про Игорька. Деньги не ворованные, это мои боевые за годы войны. Андрей».
Я выматерился. Деньги мне были не нужны, но я понимал, что помощь от меня он воспримет как подачку и оскорбится. Спорить с ним я не мог. Это был единственный человек, слабее меня физически, но давивший меня своей волей. Иногда я боялся его, и мне казалось, что для него нет ничего невозможного. Его могучий дух презирал все и вся, не жалея даже бренное тело, в котором жил.
Поэтому когда секретарь доложила, что ко мне девушка по личному вопросу, я не удивился. Мне было интересно, кто она — избранница Андрея?
Она не была красавицей, но в ней чувствовалась порода, изюминка, столь привлекающая мужчин, особая гордая стать, не позволяющая разговаривать с ней неуважительно. Она смотрела на меня спокойно, с чувством собственного достоинства.
— Я вас ждал, — начал я, так как она молчала, — присаживайтесь.
— Андрей сказал правду, что я могу рассчитывать на вас? — спросила она.
— Да, — кивнул я, — в полном объеме. У вас будет квартира, машина, если захотите, то и работа.
— Спасибо, мне нужна работа, я не хочу сидеть у вас на шее.
— Извините, можно спросить? — и когда она кивнула, продолжил, — Может, это и нескромный вопрос, но, вы ждете ребенка от Андрея?
Она внимательно посмотрела мне в глаза, словно оценивая, можно ли открыться, потом просто кивнула в знак согласия.
Я берег ее как зеницу ока. Работать поставил к себе в офис секретарем и не пожалел об этом. Она все схватывала на лету, и очень скоро я не понимал, как мог раньше обходиться без нее.
Август 1998 года. Чечня. Жуков Сергей.
В селе Ичкой наш отряд занимал полуразрушенное здание бывшей средней школы, подлатанное для более или менее сносного существования и оборудованное нами по всем правилам военной науки для ведения длительной обороны. Наступать было некуда и не на кого: местные жители считались высоким руководством мирными чеченцами, так как пообещали заезжему генералу содействие в борьбе с «бандитами», накормили его шашлыком, напоили и подарили кинжал, а все обстрелы наших позиций, заминированные дороги и боевые потери списывались на залетные бандформирования.Когда моя группа собровцев попала в засаду возле соседнего селения, причем огонь по нам велся из этого долбанного «мирного» селения, зажав нас на склоне горы, где мы были как на ладони, нас спас только неглубокий арык, куда мы залегли по уши в грязи. На наш запрос по рации об оказании помощи начальник штаба федеральной группировки, к которой мы были прикреплены, лишь орал, что откуда там могут быть духи? Объяснять было некому и некогда. Выходили из-под огня по одному, дружно прикрывая друг друга во время перебежек. Черт его знает, как, но никого не зацепило…
Так мы и жили, днями прочесывая по наводке агентуры местной милиции подозрительные дома, осуществляя пропускной режим на дорогах и выполняя кучу других задач, при этом, имея одну — единственную цель — остаться в живых. По ночам заливали тоску по далекой мирной жизни водкой, пели песни и засыпали неспокойным чутким сном с мыслями о доме и родных.
Самое страшное было то, что мы не могли понять — кто мы здесь, в Чечне, и что мы тут делаем? Все напоминало какой-то смердящий бизнес, организованный высокопоставленными чиновниками на уровне правительства, и в котором участвовал сам президент. Какие деньги проходили через Чечню — одному богу известно. Но то, что они разворовывались до последней копейки — было ясно даже нашей розыскной собаке.
А что — это удобно — взорвали мост, выделили деньги на новый. Еще раз взорвали — опять выделили. И так до бесконечности. А сколько раз в действительности взорвали, и сколько потратили на восстановление, одному богу известно. Попробуй, уследи, когда таких мостов по Чечне — куча, а кроме мостов еще и вся инфраструктура — дома, учреждения, заводы, школы….
И делался этот бизнес — на крови людей в погонах. Мы отлично это осознавали, но ничего поделать не могли. Это зависело не от нас. И нам оставалось только напиваться и обмывать косточки верхушке страны.
Обычно после третьей стопки начинались рассуждения:
— Да когда же мы из этого дерьма выберемся, мужики?
— Да никогда…. У нас страна чудес, воров, подлецов и идиотов.
— А нас ты к какой категории причисляешь, — смеется кто-нибудь.
— К идиотам конечно, раз мы сами подлецов и воров во власть избираем.
— А чего же ты сам, раз такой умный, в президенты не выдвигаешься?
— Потому что у нас честному человеку невозможно даже зарегистрироваться в кандидаты. Сколько там денег надо внести, чтобы заявиться в кандидаты? А сколько подписей собрать? А среди тех, кто имеет деньги, чтобы оплатить предвыборную кампанию, ни одного порядочного человека нет. Вот и выбираем из кучи подлецов и воров, стараясь выбрать наименьшее зло.
— Прорвет же когда-нибудь этот гнойный чирей?…
— Сомневаюсь…. У нас дерьмо возведено в ранг закона. Даже термины соответствующие появились — президент и его «семья», мэр и его «семья», директор завода и его «семья». Тьфу ты. А этот мэр, с какой-нибудь фамилией типа Лужайкин, считает избравший его город своей лужайкой, на которой пасется он и все его многочисленное стадо. Ему даже воровать не надо. Махнул шашкой — и все финансовые потоки города пошли через банк, где в совете учредителей сидит мэрская жена.
— Какая-какая? Мерзкая?… — хохочут собры.
— Не мерзкая, а жена мэра, дурни! Махнул второй раз — и всеми поставками продуктов в муниципальные учреждения занимается фирма, где директором является племянник мера. Или, если вам нравится — мэрский племянник. И так до бесконечности, машет, машет шашкой…. Бедолага…. Правосудие — карманное. Какой-нибудь прокурор Гавнюков на побегушках. И такая система везде — от малюсенькой фирмочки до президента. Это вам не террористов в сортирах мочить….
Как-то в один из дождливых августовских вечеров, в которые на улице бродят чистые свиньи и куда-то спешат грязные люди, а сама погода наводит тоску и грусть, меня вызвал командир нашего сводного отряда. Когда я вошел и по военной привычке начал докладывать, он устало махнул рукой:
— Присаживайся…
Минуту помолчал, о чем-то задумавшись, потом безо всяких предисловий спросил:
— Про «Черных вдов» слышал?
Я насторожился:
— Да, ГРУ…
«Черные вдовы» представляли собой мобильные группы офицеров ГРУ, состоящие из трех человек и выполняющие самую черную работу в Чечне. Про них ходило немало легенд, к части из которых я относился скептически, а остальные принимал на веру, так как действовали они в основном в тылу противника, выполняя самые невероятные задания и расплачиваясь за это страшнейшими потерями. Говорили, что за год в «Черных вдовах» обновляется до 80% личного состава: кто погибает, кто пропадает без вести, а у кого и «крышу срывает»… Не знаю, кто придумал им такое название, но лучше действительно не придумать. Черная вдова — смерть, и все они были женаты на смерти, которая ходила рядом с ними рука об руку.
— Завтра в 20:00 встречаешься с командиром группы «Черная вдова». До особого распоряжения отвечаешь за организацию взаимодействия с ним, то есть поступаешь в его полное и безоговорочное подчинение. Какие задачи придется выполнять, не знаю, он сам их поставит завтра. Выбрал тебя, как наиболее опытного командира… Людей береги. Ох, и не нравится мне эта «черная вдова», с ней в такое дерьмо можно вляпаться. До завтрашнего вечера твоя группа освобождается от всего, готовьте оружие и снаряжение. О задаче никому ничего не говорить, — он взглянул на меня усталыми и красными от хронического недосыпания глазами, — иди.
Вышел я от командира отряда немного озадаченный и злой, не люблю работать на кого-то, когда тебя пытаются заставить сделать всю черновую работу, а заслуги потом приписать себе. В то же время по крови побежал адреналин и я чувствовал себя борзой, взявшей след матерого волка.
После службы в Афганистане не могу смотреть современные боевики про войну. Снимают их те, кто о войне имеет самое далекое и неверное представление. Причем на роль героев подбирают актеров, абсолютно не подходящих для этого. Сплошная фальшь в их движениях, поступках, интонациях произносимых фраз не вызывают ничего, кроме отвращения и неуважения. При первом же взгляде на Сергея Бодрова из «Брат-1,2» видно, что он не то что никогда не был в критической ситуации, а вряд ли когда-нибудь вообще напрягался по настоящему хотя бы в спортзале. Но для уровня умственного развития школьников и студентов фильмы прошли на «ура». Мы же, профессионалы, смотрим их как херовенькую сказочку.
Следующий день пролетел незаметно в хлопотах и заботах. В 18:30 я прибыл к командиру, чтобы доложить о готовности и обговорить дальнейшие действия. Наш разговор прервал телефонный звонок. Командир ответил, обронил в трубку: «Хорошо», посмотрел на меня:
— Прибыли….Жди здесь, пойду гостей встречу.
Когда открылась дверь, и в комнату вошли прибывшие, я не поверил своим глазам. Следом за командиром, ленивой кошачьей походкой, под которой чувствовалась тигриная реакция и ловкость, и которой обладал один-единственный знакомый мне человек, вошел Андрей. Он практически не изменился за десять лет разлуки, такой же молодой, те же умные озорные глаза и та же презрительная улыбка на тонких губах. Казалось, что он презирает окружающих за то, что они глупее его, но мало кто знал, что это было правдой, и презирает он не других людей, а свои слабости и страсти, с которыми борется всю свою жизнь. И только посеребренные сединой виски говорили о перенесенных им испытаниях.
Я обхватил Андрея и закружил по комнате, чувства мои метались, а мысли путались. Он держал себя в руках, и только когда я отпустил его, насмешливая улыбка скривила его губы:
— Потом поговорим.
Август 1998 года. Чечня. Коренев Андрей.
Задача, поставленная перед группой, была не очень сложной, но именно на таких мероприятиях сгорело немало наших людей. Агентурная работа в Чечне проходила в условиях клановой борьбы, кровной мести, борьбы за власть между полевыми командирами, в обстановке постоянно меняющихся политических ситуаций и прочих факторов. Завербованные агенты зачастую были двойные, подставные, другие же в силу отсутствия опыта попадались в сети контрразведки духов, после чего те старались заманить в засады наши спецподразделения и уничтожить, а если повезет — взять в плен.Агент «Фикус» был проверенным и ценным кадром, благодаря которому нам удалось провести несколько результативных мероприятий. За последние полгода он первый раз вышел на связь и назначил встречу в условленном месте. Место находилось в лесистом ущелье недалеко от его родного аула, куда он периодически выходил из своего отряда на отдых, и где можно было при соблюдении конспирации и определенной сноровке выйти с ним на прямой контакт.
Моя тройка была слаженной и сработанной группой, которую я сформировал и выпестовал с ноля, начиная с базы ГРУ в Подмосковье и заканчивая несколькими удачными операциями здесь, в Чечне.
В селе Ичкой мы должны были организовать взаимодействие с собрами, совместно с которыми под видом обычного рейда выйти для проверки паспортного режима в соседний с местом конспиративной встречи аул. Только в него моя группа не войдет, а высадится по дороге, после чего ноги в руки и марш-бросок по горам к месту встречи.
Когда командир сводного отряда, уставший и злой подполковник с красными глазами, встретил меня и повел к себе, попутно рассказывая о подготовленной группе, названная им фамилия командира группы собров, отвечающего за мое прикрытие, кольнула сердце. Жуков… неужели Серега?…
Да, это был он, постаревший, погрузневший как матерый зверь, с типичной спецназовской прической типа «площадка» под Ван Дама. Он узнал меня сразу, секунду недоверчиво рассматривал, после чего обхватил руками и закружил по комнате. Его командир и мои мужики с удивленными улыбками смотрели на нас, и я разжал его руки:
— Потом поговорим… Сергей, давай определи сначала моих мужиков, накорми, спать уложи… — он смотрел на меня с такой радостной глупой улыбкой, что я не выдержал и сам засмеялся, — и наливай, а то уйду…
Потом мы сидели, немного пили и много говорили. Каждому было, что рассказать о себе, об общих друзьях и знакомых…
— Как Максим? — вдруг спросил Сергей, — Куда после Германии попал? Где сейчас…? — и увидев мое лицо, замолчал, — что случилось?
— В Буйнакск он после Германии попал…. Нет больше Максима. И жена погибла. Чудом сын остался жив. Выживу, сам — усыновлю. Пока не разрешают. Добился, чтобы перевели его в детский дом в Подмосковье, Генка из Москвы к нему мотается, отвечает за него…. Он сейчас по нашим меркам неплохо в Москве сидит, свою фирму открыл, дела в гору идут. Коммерсант хренов.
Мы говорили допоздна. Обменялись адресами. И решили, что завтра, после операции, договорим. По старенькому черно-белому телевизору шел вечерний выпуск новостей и о чем-то бодро трепался Ястржембский.
— Ну и фамилия у него, — покосился Сергей, — никак не могу запомнить название его должности.
— Зачем тебе это надо? — улыбнулся я, — Главное, что все понимают его обязанность — возвеличивать президента и втаптывать в грязь его врагов. Лгать про Чечню. Аж слушать противно. Только и талдычат, что мы выполняем свой долг. Обычно на долг ссылаются, когда чего-то стесняются. И никто не хочет думать о том, что мы можем сотни раз брать Грозный, выигрывать сражения, но не сможем покорить целый народ.
Утром следующего дня мы двумя БТРами тронулись в путь. Свежий утренний ветер приятно обдувал лица, щекотал ароматами спелой травы и листвы. Война казалась нереальной, настолько все было мирно и красиво. Только серьезные лица спецназовцев, напряженно всматривающихся в густые заросли говорили о том, что эта красота в любой момент может взорваться автоматной очередью или разрывом гранаты.
На повороте возле горной речки моя группа соскочила с машин и растворилась в лесу. Время "Ч" пошло. У нас было в запасе шесть часов. Через шесть часов, на обратном пути Сергей с собрами должен забрать нас в этом же месте.
Мы шли с максимальной скоростью, позволяющей оценивать обстановку и слушать лес. За несколько километров до места контакта, что — то меня насторожило. Не могу объяснить что именно…. Это чувство у меня стало появляться еще в Афганистане. Экстремальный разум, который предупреждал об опасности. И которым нельзя пренебрегать. Интуитивно я чувствовал опасность, то, что может нести смерть….
Я остановился. Сзади в спину ткнулся Петро, 2-й номер, за ним Коля, 3-й. Я приложил палец к губам и знаком показал им слушать каждому в своем направлении. Через несколько минут мы сомкнули головы в кружок.
— Что слышали?
— Да вроде бы все чисто. Только…
— Что только? — мне было важно получить подтверждение своих ощущений.
— Тише становится, а в том направлении, куда идем, что — то уж слишком тихо, даже птицы не щебечут.
Я задумался. По карте до точки контакта оставалось около двух километров. Если бы я организовывал засаду, то начал размещать посты наблюдения за противником как раз где-то на этом же расстоянии. Все сходилось. Впереди ждала смерть, она и разогнала все живое в округе.
Развернуться и уходить было нельзя. Свои ощущения к отчету о проведенном мероприятии не пришьешь, начальству причину не выполненного задания не объяснишь. Получить подтверждение засады на месте встречи с проверенным агентом можно только чьей — то, в лучшем случае — кровью, в худшем — смертью.
Оставалась надежда, что нас еще не обнаружили и можно спасти своих людей.
— Петро, остаешься за старшего. Дальше я пойду один. Сейчас аккуратно, тихонько выходите вон к тому хребту и ждете меня возле ручья. Если все нормально, то через два часа встретимся.
— А если не нормально? — Петр задумчиво смотрел на меня.
— То выходите сами к месту эвакуации и дальше по плану. Самим в героев не играть, если там засада, то лучше быть одному трупу, чем трем, — я начал говорить жестко, в приказном тоне, что допускал крайне редко, в исключительных случаях.
— Вообще командир должен командовать, а не совать голову к черту в пасть. Давай лучше я пойду, — уверенно взглянул на меня Петр, — не переживай, не подведу.
— Я кстати тоже не отказываюсь, — улыбнулся Николай.
— Так, хватит в демократию играть, будете командирами — будете принимать решения, а сейчас — вперед. И мужики — если что — уходите. Так мне легче будет….
— Командир, прекращай, все нормально будет, мы тебя еще женим, — глаза мужиков смотрели с грустью, каждый понимал, что это война — и что будет через минуту — одному богу известно.
Я уходил в неизвестность и спиной чувствовал взгляды друзей. Солнце пробивалось сквозь густую листву деревьев и ласково подбадривало, но это было чужое солнце, и оно светило не для меня. Чем ближе я подходил к месту встречи, тем сильнее чувствовал угрозу, притаившуюся в лесу.
Вот в просвете деревьев промелькнула просека, на противоположной стороне которой возле старого пня меня должен ждать связной. Пока что враг ничем не обнаружил себя. Ну что же, поиграем в дурачка…. Я внимательно осмотрел местность и выделил места, где бы расположил своих людей, если бы организовывал засаду. Выбрал место для себя, где можно было подольше продержаться в одиночку, еще раз наметил план действий. Ну что — с богом!
Дальше продвигался, уже особо не таясь, только изображая конспиративность и периодически давая назад загадочные сигналы воображаемым напарникам. Приближаясь к пню, заметил, что возле него сидит знакомая фигура — «Фикус»! Неужели все нормально? Я поднялся и в открытую пошел к нему. Под ногой громко треснула ветка, но осторожный «Фикус» даже не вздрогнул, и я понял, что он свое уже отбоялся…
Счет шел на секунды, я знал, что обнаружу через несколько мгновений — перерезанное горло или удавку на шее «Фикуса». И решил начать первым. На ходу, неторопливым движением, как на занятиях по огневой подготовке, разогнул усики на чеке гранаты всех времен и народов Ф-1, спокойным движением вытащил кольцо, и, испытывая странное мазохистское удовольствие оттого, что, скорее всего враг еще не уверен, что я раскусил его и потому не понимает, что я делаю, и поэтому даст мне сделать это, широко размахнувшись, швырнул гранату в место предполагаемой засады.
Последующий мой прыжок к выбранному месту, чья-то автоматная очередь, маты на чеченском и русском языках и взрыв гранаты практически совпали во времени. По чьим-то стонам и крикам я с удовлетворением понял, что не все успели спрятаться от смертоносной гранаты.
— А вы как хотели, а кому щас легко? — чувство страха пропало, мощный приток адреналина наполнил тело знакомым ощущением легкости, злобы и азарта. Чечены были со всех сторон. Как я и предполагал, уходить было некуда.
* * *
Петр с Николаем смотрели в спину командиру. Нехорошее предчувствие тревожило душу.— Ты думаешь, он нас бы бросил? — Николай вопросительно взглянул на Петра.
— Нет. Он бы все сделал, чтобы спасти нас, даже ценой своей жизни. Что он и делает сейчас, — Петр повернулся, подхватил снаряжение, — пошли.
От души напившись горной холодной воды, они залегли недалеко от ручья, замаскировавшись в указанном командиром месте. Ожидание было тягостным. Оба напряженно вслушивались в тишину, руки лежали на оружии, как будто они были с командиром рядом, готовые прикрыть его огнем.
Гулкое эхо взрыва, сопровождаемое лающими автоматными очередями, разбило тишину как елочный стеклянный шар.
— Эфка, командир, — они переглянулись. Командир был жив, что подтверждалось то затихающей, то разгорающейся перестрелкой.
— Выходи на связь, группу поддержки сюда и военных на блокировку района, — команда Петра была излишней, Николай действовал четко и быстро.
— Аргон, я — Курьер, прием!
— На связи Аргон! — моментально отозвалась станция.
— У нас ситуация семь, как понял?
— Понял вас — ситуация семь, ваши координаты?
— 19-31.
— Понял вас — 19-31, ждите.
— Марс, я — Курьер, прием!
— На связи! — взревела рация голосом командира группы собров.
— Выходите на контрольную точку!
— Уже идем!
Петр взглянул на Николая. Машина была запущена в действие, но она была такая громоздкая и неуклюжая, что приходилось глубоко сомневаться, что командир сможет столько продержаться. Реально вся надежда была на собров, которые могли выйти сюда минут через сорок. Когда же военные перекроют этот район, от боевиков и следа не останется. Еще надежда была на вертолет, но и ему для прибытия на прикрытие командира с воздуха потребуется минимум час — полтора.
— Николай, встречай собров, я — к командиру!
Николай взглянул Петру в лицо, понял, что спорить бесполезно, кивнул головой.
* * *
— Русак! Жить хочешь — сдавайся!— Ага! Без ушей, без носа, с набитым арбузными корками вместо кишок животом, — пробормотал я себе под нос, — зашибись, хочешь — живи, не хочешь — не живи!
Жить хотелось, но хоть надежда и умирает последней, я понимал, что еще живу только потому, что мне дают жить, так как хотят взять живым. Патроны экономил, стараясь, чтобы их хватило на как можно большее время.
— Урус, ложи ствол, мы тебя не тронем!
— И ждет меня горячий чай, теплая постель, нежный поцелуй…. А вот хрен вам, с бородатыми не целуюсь… — ерничал я себе под нос, периодически постреливая в сторону подозрительных звуков, так как высунуть голову из-за дерева и оглядеться, мне не давали, зажимая плотным огнем, — и вообще, мне мама с незнакомыми дяденьками не разрешает разговаривать.