Страница:
Боевой трофей оказался армейским "кольтом". Гюнтер переложил его в освободившийся карман, а со дна извлек пуговицу. Блестящую, просто сияющую, форменную пуговицу с полицейского мундира. Он вспомнил усы под своей ладонью, закрывающей рот коротышки в подворотне, каску и искренне пожалел служаку полицейского с "проникающим" взглядом. Пуговица полетела в унитаз. Незачем прислуге её видеть. Затем он вспомнил о соседе, за ремешок извлек из мусорной корзины фотоаппарат, открыл его и засветил плёнку.
Глава шестая
Пещера напоминала нору, старую и заброшенную. В сером мраке угадывались рыхлые земляные стены, с низкого, в рост человека, свода пучками сочащихся влагой мочал свешивались корни с комьями земли. Под ногами чавкало, а из глубины норы доносились чёткое ритмичное шарканье. Шурх-шурх, шурх-шурх. Сухой звук в пропитанной сыростью норе казался нереальным.
Осторожно отводя от лица свисающие корни, Гюнтер пробирался на звук. Сверху с шорохом сыпались комки рыхлой мокрой земли, застревали в волосах, попадали за шиворот. Гюнтер шёл и шёл, а звук не приближался. Далеко спереди появился жёлтый лучик света, он мигал, иногда надолго исчезал, но рос, разгорался, пока не превратился в пламя свечи. Гюнтер остановился. Учащённо забилось сердце. Поперёк норы стояла большая трёхсотведёрная бочка, наполовину вкопанная в землю, на ней горела оплывающая воском свеча, а за бочкой, охватив её руками, сидел огромный, красный в отблеске света, мрачный человек и, наклонившись вперёд, не отрываясь, смотрел на свечу. Был он тучен, волосат и безобразен. Руки и грудь настолько сильно заросли густой седой шерстью, что трудно было различить где его собственная, а где шерсть безрукавки из овечьей шкуры. Гладко выбритое лицо имело мало общего с человеческим: нос-свиным рылом, рот-пастью, с торчащими сомкнутыми клыками.
Гюнтер застыл на месте, боясь пошевелиться. Казалось, сделай он движение, его заметят, и произойдёт нечто страшное.
Откуда-то со стороны, словно голос диктора за кадром, донеслось: - "Это был вурдалак. - Почему-то голос говорил в прошедшем времени. - Звали его Аристарх Васильевич, но сырое мясо он тоже ел и свернувшейся кровью не брезговал..."
Страх толчком крови перешёл в необузданный ужас, хотелось дико закричать и бежать без оглядки, но Гюнтер оцепенел и не мог пошевелиться. Гулко стучало сердце, шорох падающих капель превратился в шум сильного дождя, и всё тем же метрономом звучало непонятное сухое шарканье. И тут он заметил рядом с бочкой рыжую то ли собаку то ли лисицу со свалявшейся шерстью. Она сидела на земле остервенело грызла полусгнившую лопаточную кость и затравленно косилась на Гюнтера. Хвост её шаркал по бочке и раздавалось: шурх-шурх, шурх-шурх...
Свеча оплыла, остался один огарок, и огонёк замигал.
- Ну, вот и всё...- утробным голосом удовлетворённо протянул вурдалак и стал медленно подниматься. Казалось ног у него нет, а из-за бочки, подобно опаре, вырастает только чудовищно огромное необъятное туловище. Когда голова вурдалака достигла свода пещеры, он перестал расти. Взгляд наконец, оторвался от свечи, пополз по бочке, затем по земле, достиг ног Гюнтера и начал подниматься вверх. Гюнтер почувствовал, как его тело постепенно каменеет под взглядом вурдалака. Окаменение поднималось всё выше, вот уже достигло горла, перехватило дыхание... Сейчас они встретятся взглядами... И тут свеча погасла.
Превозмогая окаменение, Гюнтер рванулся в сторону и очнулся от кошмарного сна, сидя на кровати.
Уже рассвело, в открытое окно вливался свежий утренний воздух. Всё ещё не придя в себя и не совсем понимая, где находится, Гюнтер огляделся. Рядом с кроватью стоял передвижной столик с остатками ужина, а на одном из кресел опавшей пеной лежало надувное платье горничной. Самой горничной ("Чёрт, - подумал он, даже имя не спросил...") в номере не было, но из ванной доносился шум душа. Как шум дождя. А из открытого окна слышалось то самое "шурх-шурх..."
Он облегчённо откинулся на подушку. Давненько не видел снов. А уж кошмаров, наверное, с детства. Верный привычке всё подвергать анализу, он принялся разбирать кошмар. Несомненно, между сном и вчерашним днём прослеживались явные ассоциативные связи. Темнота, вурдалак - это ночной Таунд и шабаш суккуб. Даже то, что вурдалак русский, объяснялось вчерашней мессой пастора Пампла на стадионе "Уикли". Другое дело, откуда голос за кадром и имя?.. Он вспомнил. Недавно по телесети прошёл сериал американского боевика, в котором контингент американской космической станции ядерного базирования спасает в открытом космосе двух терпящих бедствие русских астронавтов. Конечно, оба они оказываются кадровыми кагебистами, проникшими на станцию с целью запустить ракеты на Штаты и начать ядерную войну. И звали их Аристарх Натальевич и Вольдемарис Васильевич... Чушь. А вот откуда собака? Кот, что ли? Единственная ассоциация была с цветом шерсти - слишком он похож на выцветшие чернила визитки магистра Бурсиана.
- Шурх-шурх, шурх-шурх... - доносилось из открытого окна, и Гюнтер вспомнил вчерашнее шарканье по мостовой Стритштрассе.
Он спустил с кровати ноги, хотел встать, но тут же, охнув, снова сел. Лодыжка правой ноги распухла, по коже пошли сизые разводы.
"Добегался", - подумал он, но всё же встал и, стараясь сильно не наступать на ногу, проковылял к окну. На площади человек в фартуке поверх чёрного выходного костюма подметал мостовую куцей метлой.
"Вот, значит, что за палки я видел вчера у суккуб", - понял Гюнтер.
Человек повернулся, и он узнал Петера, ночного портье. Петер улыбался и работал с удовольствием. Можно было подумать, что роль дворника ему нравится и что его костюм предназначен именно для таких целей.
Гюнтер отошёл от окна. Взгляд, скользнув по платью горничной, перескочил на журнальный столик. На столике среди разбросанных в беспорядке газет лежала дамская сумочка. Она чем-то напоминала обложку фолианта портье - добротная тёмная кожа, застёжка с пряжками, золотое тиснение букв, - и только длинный ремешок выдавал её истинное предназначение.
Гюнтер подошёл поближе и прочитал: "Ганс Христиан Андерсен". Сумочка всё же оказалась книгой. Только зачем такой длинный ремешок - через плечо носить, что ли? Вспомнив магистра Бурсиана, Гюнтер с улыбкой расстегнул пряжки и открыл книгу. Наугад, где-то посередине.
"Кухня ломилась от припасов, - прочитал он, - жарили на вертелах лягушек, начиняли детскими пальчиками колбасу из ужей, готовили салаты из поганок, мочёных мышиных мордочек и цикуты. Пиво привезли от болотницы, из её пивоварни, а игристое вино из селитры доставали прямо из кладбищенских склепов. Всё готовили по лучшим рецептам, а на десерт собирались подать ржавые гвозди и битые церковные стекла".
Гюнтер с недоумением захлопнул книгу и принялся застёгивать пряжки. Вот уж никогда бы не подумал, что Великий Сказочник писал такое. И тут он заметил, что надпись на обложке серебряная, а не золотая, как ему показалось вначале. Гюнтер убрал руку и прочитал: "Malleus Maleficarum". Он перевернул книгу. На другой стороне обложки никаких надписей не было.
- Что за чертовщина?! - тихо выругался он и снова стал расстёгивать пряжки. Но раскрыть книгу не успел. От кровати послышалось грозное шипение, и Гюнтер застыл на месте.
На полу сидел чёрный с металлическим ошейником кот из мотеля "Охотничье застолье". Пасть его была ощерена, глаза горели недобрым огнем, тело напряглось, готовясь к прыжку.
"Пистолет... Где пиджак?!" - лихорадочно пронеслось в голове. Гюнтер ещё не успел подумать, что спасительного мелового круга здесь нет, как кот прыгнул.
Он швырнул навстречу коту книгу и бросился к шкафу, куда ночью повесил пиджак. Но шкафа не достиг. правая нога подвернулась, острая боль пронзила ступню, и он упал. Боль была адской, однако чувство контроля над собой Гюнтер не потерял. Он перекатился на спину, подобрался, готовясь встретить новый прыжок кота.
Но кот и не думал нападать. Он схватил зубами книгу за ремешок и неспешно затрусил к окну. В сторону Гюнтера кот не смотрел. Вспрыгнул на подоконник - при этом книга встрепенулась страницами, как пойманная птица - и ступил на карниз.
Превозмогая боль, Гюнтер подхватился на ноги, распахнул шкаф и, сорвав с вешалки пиджак, бросился к окну. Кот уже прошёл по карнизу до угла дома и теперь сидел там, гордо зажав в зубах добычу. Из-под мышки у него торчал невесть откуда взявшийся зонтик.
Гюнтер лихорадочно зашарил по карманам пиджака, схватил за рукоять полицейский "кольт", но извлечь его не смог. "Кольт" запутался в подкладке и никак не пролезал в прорезь кармана.
- Что здесь происходит? - раздался за спиной женский голос. - Что за грохот?
Гюнтер резко повернулся. В дверях ванной стояла голая мокрая горничная. Её поза, обнажённое тело настолько ярко ассоциировались с ночными суккубами, что Гюнтер растерялся.
- Да вот... - пробормотал он, комкая в руках пиджак. Упал... Нога у меня...
Он швырнул пиджак в свободное кресло.
Горничная проводила пиджак недоверчивым взглядом, затем подошла к окну и выглянула на площадь, перевесившись через подоконник.
- Петер подметает! - хихикнула она. - Привет, Петер!
Она замахала рукой.
Гюнтер схватил её за плечи и оттащил от окна.
- Ты бы ещё на площадь голой выбежала!..
- А что такого? - снова хихикнула горничная и спросила: Так что у тебя с ногой?
Гюнтер показал. Она посмотрела на ногу, покачала головой, поцокала языком.
- Где тебя так угораздило ? Обожди немного, я сейчас.
Она подхватила платье и скрылась в ванной комнате.
И не успела дверь за ней закрыться, как Гюнтер снова выглянул в окно. Кота на карнизе уже не было. Единственное, что он успел заметить, так это раскрытый белый, красными цветочками, зонтик, наполовину торчащий из-за угла гостиницы почти у самой мостовой. Зонтик захлопнулся и исчез за углом. Гюнтер ошарашенно обвёл взглядом площадь. Петер, встретив его взгляд, перестал подметать, улыбнулся, подмигнул, и Гюнтер непроизвольно отпрянул от окна.
В голове царил полный сумбур. Коты, суккубы, метлы, горничные-двойняшки, осиновые колы, еретики, младенцы, вурдалаки... В памяти всплыл силуэт горничной в проёме двери ванной комнаты, и Гюнтер запоздало поёжился.
Он ещё раз внимательно прошёлся взглядом по комнате. Под журнальным столиком стояли босоножки и ещё одна, теперь уже настоящая, дамская сумочка. Не раздумывая (горничная в любой момент могла войти), он выдернул из-за лацкана пиджака иглу-микрофон и хотел воткнуть её в подошву босоножки. Но, подняв босоножку, даже не стал пытаться. Босоножка была как гиря, подошва из цельного куска дерева - очередной стон моды, докатившийся то ли из средневековой Японии, то ли из застывшего во времени Тибета. Гюнтер поставил босоножку на место и воткнул иглу под монограмму на сумочке. Конечно, сумочка бывает с хозяйкой реже, чем босоножки, но выбирать не приходилось. Тем более, что он вообще не был уверен, стоит ли это делать. Так, для проформы.
Из-за двери ванной комнаты доносился ритмичный звук надуваемого платья. Гюнтер вздохнул и набросил на себя халат.
Через минуту из ванной комнаты появилась одетая горничная, платье на ней нелепо пузырилось. Она подошла к Гюнтеру почти вплотную, снова критически осмотрела ногу и приказала:
- А ну садись! Садись, садись...
Он сел в кресло. Горничная взяла сумку и опустилась возле его ног на колени.
- Так болит? - спросила она, ощупывая ступню.
- Не очень... - поморщился Гюнтер. - Как тебя зовут?
Горничная бросила на него изумлённый взгляд и рассмеялась.
- Линда. Между прочим, мы вчера утром знакомились.
"Действительно, было такое... - вспомнил Гюнтер. - Только, может быть - суккуба Линда?" Он изобразил на лице смущение.
- Ничего страшного, - подвела итог осмотра Линда.
- Сейчас мы её разотрём чудодейственной мазью, и всё как рукой снимет.
Она достала из сумочки баночку с ядовито-зелёной мазью и стала наносить её на ногу. Гюнтер поморщился. Вид "чудодейственной" мази вызывал почему-то воспоминание о детских пальчиках, зафаршированных в колбасу из ужей. Ему остро захотелось, чтобы горничная побыстрее ушла, и он смог бы заняться делом.
Ногу от втираемой Линдой мази стало покалывать, а затем она постепенно занемела, как от анестезина. Несмотря на энергичный массаж, ступня не разогрелась, а наоборот похолодела; кожа на ноге побледнела, словно в составе мази было что-то отбеливающее, сквозь неё ярко высветились сине-голубые вены.
- Ну-ка, попробуй ступить, - предложила Линда.
Гюнтер встал и чуть не упал. Боль исчезла, но появилось странное ощущение необычной лёгкости в ступне. Он прекрасно чувствовал ногу и контролировал её, но в то же время она как бы зажила своей жизнью - стала лёгкой до невесомости и, более того, её словно что-то подталкивало вверх. Гюнтеру показалось, что натри ему Линда и вторую ногу, он бы воспарил над землёй и смог ходить по воздуху.
- Огурчик! - заключила Линда, пряча баночку с мазью в сумочку. - Повязку можешь не делать. К вечеру забудешь, какая нога у тебя болела.
- Спасибо, - неуверенно поблагодарил Гюнтер.
Покачиваясь с пятки на носок он пытался приноровиться к новому качеству ноги.
Линда фыркнула.
- Пока! - небрежно попрощавшись, она закинула сумку через плечо и направилась к двери. Бесформенная пена платья скрипела, шуршала и пузырилась аэростатом индивидуального пользования на каждом шагу.
- А как насчёт сегодняшнего вечера? - спросил вслед Гюнтер, страстно желая, чтобы его не было.
- Завтра, птенчик. Сегодня я занята.
- Дежуришь в ночь?
- Нет. Просто сегодня полнолуние, - многозначительно сказала она и, противно скрипнув платьем по филёнке двери, вышла.
Гюнтер поморщился как от зубной боли. "Чёрт бы вас всех побрал с вашей таинственностью и многозначительностью!" Он подождал, пока шуршание платья в коридоре не стихло, и запер дверь на ключ. Затем быстро извлек из сумки идентификатор и попытался найти на полу следы кота. Практически все следы они с Линдой затоптали, и ему пришлось, ползая на коленях, прощупать идентификатором чуть ли каждый сантиметр пола, пока возле журнального столика не нашёл два чётких отпечатка. И ещё ему повезло у подоконника - несмотря на сквозняк идентификатор зафиксировал слабый запах кота. Но, когда Гюнтер вывел результаты съемки на дисплей компа, они оказались ошеломляющими. Следы кота дали семидесятивосьмипроцентную сходимость со следами в мотеле - как это могло быть, Гюнтер не понимал. Отпечаткам положено либо совпадать, либо не совпадать. Впрочем, по пятнам на экране было видно, что следы кота не имеют папиллярных узоров. Где-то Гюнтер то ли читал, то ли слышал, что папиллярные узоры у животных находятся на носу, но кот (или, быть может, коты?) не соизволил ткнуться носом в пол ни в "Охотничьем застолье", ни здесь. Ещё большее недоумение вызвал у Гюнтера анализ запаха - вот он-то показал полную идентичность. Такого просто не могло быть. Это не папиллярный узор. Запах любого живого существа варьируется в зависимости от состояния организма, потребляемой пищи, окружающей среды и прочих подобных факторов. И хотя по запаху легко установить, кому именно он принадлежит, абсолютной сходимости быть не может. Одинаково, не меняясь во времени, пахнут только неодушевлённые предметы. И то, если к ним никто не прикасается, и с ними ничего не происходит.
На всякий случай Гюнтер загнал в комп проверочный тест; но компьютер оказался в порядке. Так и оставшись в недоумении, был ли это тот же кот, что и в мотеле, или другой (может, они ночевали на одной помойке?), Гюнтер разделся и залез в ванну.
Приняв ванну (душа он не признавал и пользовался им только в крайних случаях, как в мотеле), он приступил к бритью. Как и надеялся, на щеке уже почти ничего не было, кроме лёгкой припухлости. Но для верности после бритья он сделал массаж. Сейчас хорошо бы поспать, прежде, чем горничная принесёт кофе, но из-за Линды он ночью не смог поработать, и теперь нужно было навёрстывать упущенное.
Набросив на себя халат, он вышел из ванной комнаты и достал из сумки приёмник. Затем соединил его с компом на обратную связь, сел в кресло за журнальный столик и стал прослушивать вчерашние записи. Комп самостоятельно снимал кристаллозапись, отсекал пустые места и посторонние шумы и, ведя хронометраж, включал воспроизведение только при человеческой речи и в достаточной степени идентифицируемых звуках.
В общем-то Гюнтеру не очень повезло с "клопами". Хотя кое-что он всё-таки узнал. Но это кое-что только ещё больше запутало дело.
Бургомистр проснулся в мотеле в 8.12. В 8.45 он позавтракал, перебросился несколькими ничего не значащими фразами с хозяином мотеля и прислугой и в 9.02 выехал в Таунд. В 10.21 он уже был у себя дома. В 10.23 он разулся и "клоп" в каблуке отозвался ещё только один раз, в 10.50, когда туфли почистили. Чистила туфли, очевидно, прислуга - звук шагов человека, чистившего туфли, не совпадал со звуком шагов бургомистра, персонифицированным компом. В 10.25 замолк "клоп" в плечике пиджака - бургомистр переоделся и, надо понимать, повесил пиджак в шкаф. В 10.32 бургомистр достал из портфеля папку, зачем-то полистал бумаги, но через две минуты снова положил папку в портфель. В 10.37 он вышел из дому, сел в машину и в 10.46 появился в полицейском участке. Разговор с начальником полицейского участка был коротким, с 10.48 до 10.54, и из него Гюнтер уяснил, что о найме частного детектива в полиции не подозревают. Бургомистр, извинившись, что листы несколько перепутаны, вернул папку с делом начальнику участка, и Гюнтер понял, что делал с папкой доктор Бурхе дома. Только почему бургомистр предоставил ему не всё дело, а только выдержки из него? Какую информацию утаил доктор Бурхе и зачем? И почему начальник полиции заискивает перед бургомистром, подобострастно заверяя, что сам разберет бумаги? Передача материалов следствия в руки постороннего лица, пусть даже и бургомистра, грозила судом за служебный проступок. Что-то за начальником полиции числилось такое, что два года тюрьмы за служебное преступление пугали его меньше, чем отказ бургомистру в услуге. Впрочем, и выполнять своё обещание - разобрать листы дела - начальник полиции не собирался. Сразу же после ухода доктора Бурхе в 10.56, он зазвенел ключами и, так и не открыв папку, спрятал её в сейф. И "клоп" под зажимом папки замолчал, заэкранированный бронёй сейфа.
В 11.15 бургомистр вернулся домой (комп дал восьмидесятичетырёхпроцентную вероятность по количеству ступенек крыльца и лестницы, звуку шагов по ковру, их количеству и продолжительности интервалов между открыванием четырех дверей). В 11.19 замолчал и последний "клоп" под ручкой портфеля, если не считать записи звука двух безответных звонков телефона (в 13.21 и в 16.03), находившегося где-то неподалёку от оставленного портфеля. И всё же именно этот "клоп", единственный из всех, вновь отозвался в 21.46. Где был в этот промежуток времени бургомистр и с кем встречался, для Гюнтера осталось неизвестным. Хотя, надо признаться, времяпровождение доктора Бурхе интересовало его всё больше и больше. О чём, например, говорил бургомистр во время обеда в "Звезде Соломона" с отцом Герхом и баронессой фон Лизенштайн?
Касался ли разговор "кота в мешке", подсунутом доктором Бурхе Гюнтеру, и, если да, то какое отношение к делу имеют священник и баронесса? Впрочем, баронесса ясно какое... А вот роль священника была для Гюнтера не совсем понятной, несмотря на подслушанный им разговор, состоявшийся поздним вечером в доме бургомистра. Гюнтер прослушал его два раза и полностью занёс в память компа.
Когда в 21.46 "клоп" в ручке портфеля вновь отозвался телефонным звонком, послышался звук открываемой двери, кто-то быстро прошагал к телефону и снял трубку.
"Охотник - восемьдесят шесть процентов", - по звуку шагов персонифицировал на дисплее комп.
("Охотник - он же бургомистр, доктор Иохим-Франц Бурхе", ввёл Гюнтер в память компа дополнительную информацию.)
- Доктор Бурхе у телефона.
Неразборчивое бормотание из трубки.
- Да. Хорошо. Заходите, я жду вас.
Гудок отбоя, характерный звук опустившейся на рычаг телефона трубки, скрип то ли кресла, то ли дивана.
Щелчок и неясное потрескивание.
- Фру Шемметт?
Семисекундная тишина.
- Да, доктор Бурхе.
"Голос женский, немолодой, сорокапяти-пятидесятипяти лет. Тембр высоких и низких частот срезан динамиком. Телефон или селектор" - дал пояснение комп.
- Фру Шемметт, ко мне сейчас зайдёт отче Герх. Я жду его в кабинете.
- "Селектор с прислугой", - понял Гюнтер.
- Хорошо, доктор Бурхе.
Щелчок отключенного селектора. Скрип кресла, непонятный шорох. Шипение зажжённой спички, шумная затяжка сигаретой.
21.50 - 22.04. Тишина в кабинете (вырезано компом).
22.05. Звук открываемой двери.
- Добрый вечер, святой отец. Проходите, располагайтесь.
Грузные медленные шаги. Снова скрип синтетической обивки кресла.
- Не иронизируйте. Иохим. - Голос глухой, рокочущий. - Добрых вечеров в Таунде нет.
Будут, святой отец. Надеюсь, скоро будут. Вам, как всегда, мозельское?
Звук открываемого бара, перезвон стеклянной посуды, бульканье.
- Не рано ли в вас проснулся оптимизм, Иохим?
- Не верую, но надеюсь, святой отец. Вы не обратили внимание на туриста в "Звезде Соломона"? В тёмных очках, с фотоаппаратом через плечо? Он сидел в центре зала за одним столиком с...
- Nomina sunt odiosa! Тем более, вечером...
- Боитесь накликать нечистую силу, святой отец? Солнце ещё не село. Кроме того, магистр достаточно безобиден, а мы с вами сидим в пентаграмме.
- Бережённого и бог бережёт, Иохим. А пентаграмму рисуют вокруг себя, а не заранее.
- Это эклетика, святой отец. Когда бы не была нарисована пентаграмма, или даже схизматический круг, они прекрасно справляются с bete noire. Лишь бы в линии не было разрывов. Сам проверил.
- Не буду спорить. Я не схоласт, Иохим, и верю вам на слово. Так вы наняли сыщика?
- Да. Частного детектива из Брюкленда.
- Жаль что вы не показали мне его в "Звезде Соломона". Зачем вы пришли на встречу со своей светской куклой?
- Чтобы показать её детективу.
- Не понял?
- Полагаете, что я нанял детства для поиска украденного у вас реализатора Серого? Не считайте меня глупцом!
- Тогда что же вы...
- Я поручил ему найти похищенных младенцев из госпиталя святого Доминика. Будто бы я отец незаконнорожденного сына и пекусь о судьбе своего чада. Вот поэтому я показал ему в "Звезде Соломона" баронессу. Думаю, что до сплетни о нас детектив уже докопался.
- Но у баронессы дочь... Послушайте, Иохим, вы болван! Все три младенца были девочками!
("Болван вдвойне, - подумал Гюнтер. - Даже девочки от тебя не могло быть".)
Молчание. Скрип синтетической обивки.
- В полицейских протоколах не указан пол детей, - медленно проговорил бургомистр. - Думаю, что это не существенно.
- Напрасно вы так думаете, Иохим. Ищейки, как правило, достаточно пройдошистые люди.
Снова молчание.
- Что же, пусть раскапывает и это. Пусть копает как угодно глубоко. До сути он всё равно не доберётся. Лишь бы вывел на похитителя.
- Вы полагаете, Иохим, если он найдёт похитителя, нам это что-нибудь даст? Вспомните, как мы пытались "вычислить" вора книг из библиотеки бургомистрата? Книги мы видели в руках у шести человек. Петер Гаузер в открытую читает их каждую ночь во время дежурства. Но что нам это дало? Петер инкуб, он не может быть похитителем. А книги берёт у кого-то - и это самый прямой след!
- Так что вы предлагаете, святой отец? Поручить детективу найти книжного вора? Не доходите до смешного. Ни один здравомыслящий человек, не говоря уже о детективе, не поверит, что я ищу книги, когда окунётся в жизнь Таунда. А потом, книги, хоть и самый прямой след, но он уже закрыт. Вспомните судьбу Гонпалека, которого я попросил взять почитать у Петера конституцию "Ommnipotentis Dei" папы Григория X и, по возможности, узнать, у кого он достаёт книги?
- Почему закрыт? В городе никто не знает о вашей просьбе. Ходят слухи, что Гонпалека убрали за отказ носить одежды еретика...
- И слава богу, что так говорят! Но путь-то закрыт с той стороны. Если наш "пинкертон" выйдет на этот путь, я ему не завидую.
- А вы, Иохим, надеетесь, что путь через похищенных детей ближе?
- Да, святой отец. И гораздо ближе, чем вы думаете. Книги нужны только время от времени, поэтому они находятся у разных лиц. А вот некрещённые младенцы... Они пошли, как и зубы Гонпалека, на порошки и снадобья. И следы их заканчиваются не у рядовой суккубы, и, тем более не у инкуба.
(Гюнтер содрогнулся. Самые чудовищные предположения о судьбе детей оказались наиболее близкими к истине. До какого же мракобесия здесь докатились!)
- Послушайте, Иохим, из ваших слов я понял, что вы предоставили сыщику полицейское досье? В том числе и дело Гонпалека?
- Да. Но не всё. Только то, что посчитал нужным.
- Какого дьявола вы впутываете сюда полицию?! Если ваш сыщик вступит в контакт с Губертом...
- Не упоминайте имя врага человеческого всуе! - с иронией перебил священника бургомистр. - Накликаете... Не вступит. В соответствии с условиями договора. А потом, Губерт сам по уши в дерьме в деле с Серым. Так что не в его интересах болтать. Да и не знает он ничего.
Молчание. Тяжёлый вздох, стук стакана о стол, скрип освобождающегося кресла.
- Хорошо, Иохим. Посмотрим, во что это выльется.
- Посмотрим.
Глухие, удаляющиеся шаги священника.
- Вы забыли трость, святой отец. На улице вечереет.
Глава шестая
Пещера напоминала нору, старую и заброшенную. В сером мраке угадывались рыхлые земляные стены, с низкого, в рост человека, свода пучками сочащихся влагой мочал свешивались корни с комьями земли. Под ногами чавкало, а из глубины норы доносились чёткое ритмичное шарканье. Шурх-шурх, шурх-шурх. Сухой звук в пропитанной сыростью норе казался нереальным.
Осторожно отводя от лица свисающие корни, Гюнтер пробирался на звук. Сверху с шорохом сыпались комки рыхлой мокрой земли, застревали в волосах, попадали за шиворот. Гюнтер шёл и шёл, а звук не приближался. Далеко спереди появился жёлтый лучик света, он мигал, иногда надолго исчезал, но рос, разгорался, пока не превратился в пламя свечи. Гюнтер остановился. Учащённо забилось сердце. Поперёк норы стояла большая трёхсотведёрная бочка, наполовину вкопанная в землю, на ней горела оплывающая воском свеча, а за бочкой, охватив её руками, сидел огромный, красный в отблеске света, мрачный человек и, наклонившись вперёд, не отрываясь, смотрел на свечу. Был он тучен, волосат и безобразен. Руки и грудь настолько сильно заросли густой седой шерстью, что трудно было различить где его собственная, а где шерсть безрукавки из овечьей шкуры. Гладко выбритое лицо имело мало общего с человеческим: нос-свиным рылом, рот-пастью, с торчащими сомкнутыми клыками.
Гюнтер застыл на месте, боясь пошевелиться. Казалось, сделай он движение, его заметят, и произойдёт нечто страшное.
Откуда-то со стороны, словно голос диктора за кадром, донеслось: - "Это был вурдалак. - Почему-то голос говорил в прошедшем времени. - Звали его Аристарх Васильевич, но сырое мясо он тоже ел и свернувшейся кровью не брезговал..."
Страх толчком крови перешёл в необузданный ужас, хотелось дико закричать и бежать без оглядки, но Гюнтер оцепенел и не мог пошевелиться. Гулко стучало сердце, шорох падающих капель превратился в шум сильного дождя, и всё тем же метрономом звучало непонятное сухое шарканье. И тут он заметил рядом с бочкой рыжую то ли собаку то ли лисицу со свалявшейся шерстью. Она сидела на земле остервенело грызла полусгнившую лопаточную кость и затравленно косилась на Гюнтера. Хвост её шаркал по бочке и раздавалось: шурх-шурх, шурх-шурх...
Свеча оплыла, остался один огарок, и огонёк замигал.
- Ну, вот и всё...- утробным голосом удовлетворённо протянул вурдалак и стал медленно подниматься. Казалось ног у него нет, а из-за бочки, подобно опаре, вырастает только чудовищно огромное необъятное туловище. Когда голова вурдалака достигла свода пещеры, он перестал расти. Взгляд наконец, оторвался от свечи, пополз по бочке, затем по земле, достиг ног Гюнтера и начал подниматься вверх. Гюнтер почувствовал, как его тело постепенно каменеет под взглядом вурдалака. Окаменение поднималось всё выше, вот уже достигло горла, перехватило дыхание... Сейчас они встретятся взглядами... И тут свеча погасла.
Превозмогая окаменение, Гюнтер рванулся в сторону и очнулся от кошмарного сна, сидя на кровати.
Уже рассвело, в открытое окно вливался свежий утренний воздух. Всё ещё не придя в себя и не совсем понимая, где находится, Гюнтер огляделся. Рядом с кроватью стоял передвижной столик с остатками ужина, а на одном из кресел опавшей пеной лежало надувное платье горничной. Самой горничной ("Чёрт, - подумал он, даже имя не спросил...") в номере не было, но из ванной доносился шум душа. Как шум дождя. А из открытого окна слышалось то самое "шурх-шурх..."
Он облегчённо откинулся на подушку. Давненько не видел снов. А уж кошмаров, наверное, с детства. Верный привычке всё подвергать анализу, он принялся разбирать кошмар. Несомненно, между сном и вчерашним днём прослеживались явные ассоциативные связи. Темнота, вурдалак - это ночной Таунд и шабаш суккуб. Даже то, что вурдалак русский, объяснялось вчерашней мессой пастора Пампла на стадионе "Уикли". Другое дело, откуда голос за кадром и имя?.. Он вспомнил. Недавно по телесети прошёл сериал американского боевика, в котором контингент американской космической станции ядерного базирования спасает в открытом космосе двух терпящих бедствие русских астронавтов. Конечно, оба они оказываются кадровыми кагебистами, проникшими на станцию с целью запустить ракеты на Штаты и начать ядерную войну. И звали их Аристарх Натальевич и Вольдемарис Васильевич... Чушь. А вот откуда собака? Кот, что ли? Единственная ассоциация была с цветом шерсти - слишком он похож на выцветшие чернила визитки магистра Бурсиана.
- Шурх-шурх, шурх-шурх... - доносилось из открытого окна, и Гюнтер вспомнил вчерашнее шарканье по мостовой Стритштрассе.
Он спустил с кровати ноги, хотел встать, но тут же, охнув, снова сел. Лодыжка правой ноги распухла, по коже пошли сизые разводы.
"Добегался", - подумал он, но всё же встал и, стараясь сильно не наступать на ногу, проковылял к окну. На площади человек в фартуке поверх чёрного выходного костюма подметал мостовую куцей метлой.
"Вот, значит, что за палки я видел вчера у суккуб", - понял Гюнтер.
Человек повернулся, и он узнал Петера, ночного портье. Петер улыбался и работал с удовольствием. Можно было подумать, что роль дворника ему нравится и что его костюм предназначен именно для таких целей.
Гюнтер отошёл от окна. Взгляд, скользнув по платью горничной, перескочил на журнальный столик. На столике среди разбросанных в беспорядке газет лежала дамская сумочка. Она чем-то напоминала обложку фолианта портье - добротная тёмная кожа, застёжка с пряжками, золотое тиснение букв, - и только длинный ремешок выдавал её истинное предназначение.
Гюнтер подошёл поближе и прочитал: "Ганс Христиан Андерсен". Сумочка всё же оказалась книгой. Только зачем такой длинный ремешок - через плечо носить, что ли? Вспомнив магистра Бурсиана, Гюнтер с улыбкой расстегнул пряжки и открыл книгу. Наугад, где-то посередине.
"Кухня ломилась от припасов, - прочитал он, - жарили на вертелах лягушек, начиняли детскими пальчиками колбасу из ужей, готовили салаты из поганок, мочёных мышиных мордочек и цикуты. Пиво привезли от болотницы, из её пивоварни, а игристое вино из селитры доставали прямо из кладбищенских склепов. Всё готовили по лучшим рецептам, а на десерт собирались подать ржавые гвозди и битые церковные стекла".
Гюнтер с недоумением захлопнул книгу и принялся застёгивать пряжки. Вот уж никогда бы не подумал, что Великий Сказочник писал такое. И тут он заметил, что надпись на обложке серебряная, а не золотая, как ему показалось вначале. Гюнтер убрал руку и прочитал: "Malleus Maleficarum". Он перевернул книгу. На другой стороне обложки никаких надписей не было.
- Что за чертовщина?! - тихо выругался он и снова стал расстёгивать пряжки. Но раскрыть книгу не успел. От кровати послышалось грозное шипение, и Гюнтер застыл на месте.
На полу сидел чёрный с металлическим ошейником кот из мотеля "Охотничье застолье". Пасть его была ощерена, глаза горели недобрым огнем, тело напряглось, готовясь к прыжку.
"Пистолет... Где пиджак?!" - лихорадочно пронеслось в голове. Гюнтер ещё не успел подумать, что спасительного мелового круга здесь нет, как кот прыгнул.
Он швырнул навстречу коту книгу и бросился к шкафу, куда ночью повесил пиджак. Но шкафа не достиг. правая нога подвернулась, острая боль пронзила ступню, и он упал. Боль была адской, однако чувство контроля над собой Гюнтер не потерял. Он перекатился на спину, подобрался, готовясь встретить новый прыжок кота.
Но кот и не думал нападать. Он схватил зубами книгу за ремешок и неспешно затрусил к окну. В сторону Гюнтера кот не смотрел. Вспрыгнул на подоконник - при этом книга встрепенулась страницами, как пойманная птица - и ступил на карниз.
Превозмогая боль, Гюнтер подхватился на ноги, распахнул шкаф и, сорвав с вешалки пиджак, бросился к окну. Кот уже прошёл по карнизу до угла дома и теперь сидел там, гордо зажав в зубах добычу. Из-под мышки у него торчал невесть откуда взявшийся зонтик.
Гюнтер лихорадочно зашарил по карманам пиджака, схватил за рукоять полицейский "кольт", но извлечь его не смог. "Кольт" запутался в подкладке и никак не пролезал в прорезь кармана.
- Что здесь происходит? - раздался за спиной женский голос. - Что за грохот?
Гюнтер резко повернулся. В дверях ванной стояла голая мокрая горничная. Её поза, обнажённое тело настолько ярко ассоциировались с ночными суккубами, что Гюнтер растерялся.
- Да вот... - пробормотал он, комкая в руках пиджак. Упал... Нога у меня...
Он швырнул пиджак в свободное кресло.
Горничная проводила пиджак недоверчивым взглядом, затем подошла к окну и выглянула на площадь, перевесившись через подоконник.
- Петер подметает! - хихикнула она. - Привет, Петер!
Она замахала рукой.
Гюнтер схватил её за плечи и оттащил от окна.
- Ты бы ещё на площадь голой выбежала!..
- А что такого? - снова хихикнула горничная и спросила: Так что у тебя с ногой?
Гюнтер показал. Она посмотрела на ногу, покачала головой, поцокала языком.
- Где тебя так угораздило ? Обожди немного, я сейчас.
Она подхватила платье и скрылась в ванной комнате.
И не успела дверь за ней закрыться, как Гюнтер снова выглянул в окно. Кота на карнизе уже не было. Единственное, что он успел заметить, так это раскрытый белый, красными цветочками, зонтик, наполовину торчащий из-за угла гостиницы почти у самой мостовой. Зонтик захлопнулся и исчез за углом. Гюнтер ошарашенно обвёл взглядом площадь. Петер, встретив его взгляд, перестал подметать, улыбнулся, подмигнул, и Гюнтер непроизвольно отпрянул от окна.
В голове царил полный сумбур. Коты, суккубы, метлы, горничные-двойняшки, осиновые колы, еретики, младенцы, вурдалаки... В памяти всплыл силуэт горничной в проёме двери ванной комнаты, и Гюнтер запоздало поёжился.
Он ещё раз внимательно прошёлся взглядом по комнате. Под журнальным столиком стояли босоножки и ещё одна, теперь уже настоящая, дамская сумочка. Не раздумывая (горничная в любой момент могла войти), он выдернул из-за лацкана пиджака иглу-микрофон и хотел воткнуть её в подошву босоножки. Но, подняв босоножку, даже не стал пытаться. Босоножка была как гиря, подошва из цельного куска дерева - очередной стон моды, докатившийся то ли из средневековой Японии, то ли из застывшего во времени Тибета. Гюнтер поставил босоножку на место и воткнул иглу под монограмму на сумочке. Конечно, сумочка бывает с хозяйкой реже, чем босоножки, но выбирать не приходилось. Тем более, что он вообще не был уверен, стоит ли это делать. Так, для проформы.
Из-за двери ванной комнаты доносился ритмичный звук надуваемого платья. Гюнтер вздохнул и набросил на себя халат.
Через минуту из ванной комнаты появилась одетая горничная, платье на ней нелепо пузырилось. Она подошла к Гюнтеру почти вплотную, снова критически осмотрела ногу и приказала:
- А ну садись! Садись, садись...
Он сел в кресло. Горничная взяла сумку и опустилась возле его ног на колени.
- Так болит? - спросила она, ощупывая ступню.
- Не очень... - поморщился Гюнтер. - Как тебя зовут?
Горничная бросила на него изумлённый взгляд и рассмеялась.
- Линда. Между прочим, мы вчера утром знакомились.
"Действительно, было такое... - вспомнил Гюнтер. - Только, может быть - суккуба Линда?" Он изобразил на лице смущение.
- Ничего страшного, - подвела итог осмотра Линда.
- Сейчас мы её разотрём чудодейственной мазью, и всё как рукой снимет.
Она достала из сумочки баночку с ядовито-зелёной мазью и стала наносить её на ногу. Гюнтер поморщился. Вид "чудодейственной" мази вызывал почему-то воспоминание о детских пальчиках, зафаршированных в колбасу из ужей. Ему остро захотелось, чтобы горничная побыстрее ушла, и он смог бы заняться делом.
Ногу от втираемой Линдой мази стало покалывать, а затем она постепенно занемела, как от анестезина. Несмотря на энергичный массаж, ступня не разогрелась, а наоборот похолодела; кожа на ноге побледнела, словно в составе мази было что-то отбеливающее, сквозь неё ярко высветились сине-голубые вены.
- Ну-ка, попробуй ступить, - предложила Линда.
Гюнтер встал и чуть не упал. Боль исчезла, но появилось странное ощущение необычной лёгкости в ступне. Он прекрасно чувствовал ногу и контролировал её, но в то же время она как бы зажила своей жизнью - стала лёгкой до невесомости и, более того, её словно что-то подталкивало вверх. Гюнтеру показалось, что натри ему Линда и вторую ногу, он бы воспарил над землёй и смог ходить по воздуху.
- Огурчик! - заключила Линда, пряча баночку с мазью в сумочку. - Повязку можешь не делать. К вечеру забудешь, какая нога у тебя болела.
- Спасибо, - неуверенно поблагодарил Гюнтер.
Покачиваясь с пятки на носок он пытался приноровиться к новому качеству ноги.
Линда фыркнула.
- Пока! - небрежно попрощавшись, она закинула сумку через плечо и направилась к двери. Бесформенная пена платья скрипела, шуршала и пузырилась аэростатом индивидуального пользования на каждом шагу.
- А как насчёт сегодняшнего вечера? - спросил вслед Гюнтер, страстно желая, чтобы его не было.
- Завтра, птенчик. Сегодня я занята.
- Дежуришь в ночь?
- Нет. Просто сегодня полнолуние, - многозначительно сказала она и, противно скрипнув платьем по филёнке двери, вышла.
Гюнтер поморщился как от зубной боли. "Чёрт бы вас всех побрал с вашей таинственностью и многозначительностью!" Он подождал, пока шуршание платья в коридоре не стихло, и запер дверь на ключ. Затем быстро извлек из сумки идентификатор и попытался найти на полу следы кота. Практически все следы они с Линдой затоптали, и ему пришлось, ползая на коленях, прощупать идентификатором чуть ли каждый сантиметр пола, пока возле журнального столика не нашёл два чётких отпечатка. И ещё ему повезло у подоконника - несмотря на сквозняк идентификатор зафиксировал слабый запах кота. Но, когда Гюнтер вывел результаты съемки на дисплей компа, они оказались ошеломляющими. Следы кота дали семидесятивосьмипроцентную сходимость со следами в мотеле - как это могло быть, Гюнтер не понимал. Отпечаткам положено либо совпадать, либо не совпадать. Впрочем, по пятнам на экране было видно, что следы кота не имеют папиллярных узоров. Где-то Гюнтер то ли читал, то ли слышал, что папиллярные узоры у животных находятся на носу, но кот (или, быть может, коты?) не соизволил ткнуться носом в пол ни в "Охотничьем застолье", ни здесь. Ещё большее недоумение вызвал у Гюнтера анализ запаха - вот он-то показал полную идентичность. Такого просто не могло быть. Это не папиллярный узор. Запах любого живого существа варьируется в зависимости от состояния организма, потребляемой пищи, окружающей среды и прочих подобных факторов. И хотя по запаху легко установить, кому именно он принадлежит, абсолютной сходимости быть не может. Одинаково, не меняясь во времени, пахнут только неодушевлённые предметы. И то, если к ним никто не прикасается, и с ними ничего не происходит.
На всякий случай Гюнтер загнал в комп проверочный тест; но компьютер оказался в порядке. Так и оставшись в недоумении, был ли это тот же кот, что и в мотеле, или другой (может, они ночевали на одной помойке?), Гюнтер разделся и залез в ванну.
Приняв ванну (душа он не признавал и пользовался им только в крайних случаях, как в мотеле), он приступил к бритью. Как и надеялся, на щеке уже почти ничего не было, кроме лёгкой припухлости. Но для верности после бритья он сделал массаж. Сейчас хорошо бы поспать, прежде, чем горничная принесёт кофе, но из-за Линды он ночью не смог поработать, и теперь нужно было навёрстывать упущенное.
Набросив на себя халат, он вышел из ванной комнаты и достал из сумки приёмник. Затем соединил его с компом на обратную связь, сел в кресло за журнальный столик и стал прослушивать вчерашние записи. Комп самостоятельно снимал кристаллозапись, отсекал пустые места и посторонние шумы и, ведя хронометраж, включал воспроизведение только при человеческой речи и в достаточной степени идентифицируемых звуках.
В общем-то Гюнтеру не очень повезло с "клопами". Хотя кое-что он всё-таки узнал. Но это кое-что только ещё больше запутало дело.
Бургомистр проснулся в мотеле в 8.12. В 8.45 он позавтракал, перебросился несколькими ничего не значащими фразами с хозяином мотеля и прислугой и в 9.02 выехал в Таунд. В 10.21 он уже был у себя дома. В 10.23 он разулся и "клоп" в каблуке отозвался ещё только один раз, в 10.50, когда туфли почистили. Чистила туфли, очевидно, прислуга - звук шагов человека, чистившего туфли, не совпадал со звуком шагов бургомистра, персонифицированным компом. В 10.25 замолк "клоп" в плечике пиджака - бургомистр переоделся и, надо понимать, повесил пиджак в шкаф. В 10.32 бургомистр достал из портфеля папку, зачем-то полистал бумаги, но через две минуты снова положил папку в портфель. В 10.37 он вышел из дому, сел в машину и в 10.46 появился в полицейском участке. Разговор с начальником полицейского участка был коротким, с 10.48 до 10.54, и из него Гюнтер уяснил, что о найме частного детектива в полиции не подозревают. Бургомистр, извинившись, что листы несколько перепутаны, вернул папку с делом начальнику участка, и Гюнтер понял, что делал с папкой доктор Бурхе дома. Только почему бургомистр предоставил ему не всё дело, а только выдержки из него? Какую информацию утаил доктор Бурхе и зачем? И почему начальник полиции заискивает перед бургомистром, подобострастно заверяя, что сам разберет бумаги? Передача материалов следствия в руки постороннего лица, пусть даже и бургомистра, грозила судом за служебный проступок. Что-то за начальником полиции числилось такое, что два года тюрьмы за служебное преступление пугали его меньше, чем отказ бургомистру в услуге. Впрочем, и выполнять своё обещание - разобрать листы дела - начальник полиции не собирался. Сразу же после ухода доктора Бурхе в 10.56, он зазвенел ключами и, так и не открыв папку, спрятал её в сейф. И "клоп" под зажимом папки замолчал, заэкранированный бронёй сейфа.
В 11.15 бургомистр вернулся домой (комп дал восьмидесятичетырёхпроцентную вероятность по количеству ступенек крыльца и лестницы, звуку шагов по ковру, их количеству и продолжительности интервалов между открыванием четырех дверей). В 11.19 замолчал и последний "клоп" под ручкой портфеля, если не считать записи звука двух безответных звонков телефона (в 13.21 и в 16.03), находившегося где-то неподалёку от оставленного портфеля. И всё же именно этот "клоп", единственный из всех, вновь отозвался в 21.46. Где был в этот промежуток времени бургомистр и с кем встречался, для Гюнтера осталось неизвестным. Хотя, надо признаться, времяпровождение доктора Бурхе интересовало его всё больше и больше. О чём, например, говорил бургомистр во время обеда в "Звезде Соломона" с отцом Герхом и баронессой фон Лизенштайн?
Касался ли разговор "кота в мешке", подсунутом доктором Бурхе Гюнтеру, и, если да, то какое отношение к делу имеют священник и баронесса? Впрочем, баронесса ясно какое... А вот роль священника была для Гюнтера не совсем понятной, несмотря на подслушанный им разговор, состоявшийся поздним вечером в доме бургомистра. Гюнтер прослушал его два раза и полностью занёс в память компа.
Когда в 21.46 "клоп" в ручке портфеля вновь отозвался телефонным звонком, послышался звук открываемой двери, кто-то быстро прошагал к телефону и снял трубку.
"Охотник - восемьдесят шесть процентов", - по звуку шагов персонифицировал на дисплее комп.
("Охотник - он же бургомистр, доктор Иохим-Франц Бурхе", ввёл Гюнтер в память компа дополнительную информацию.)
- Доктор Бурхе у телефона.
Неразборчивое бормотание из трубки.
- Да. Хорошо. Заходите, я жду вас.
Гудок отбоя, характерный звук опустившейся на рычаг телефона трубки, скрип то ли кресла, то ли дивана.
Щелчок и неясное потрескивание.
- Фру Шемметт?
Семисекундная тишина.
- Да, доктор Бурхе.
"Голос женский, немолодой, сорокапяти-пятидесятипяти лет. Тембр высоких и низких частот срезан динамиком. Телефон или селектор" - дал пояснение комп.
- Фру Шемметт, ко мне сейчас зайдёт отче Герх. Я жду его в кабинете.
- "Селектор с прислугой", - понял Гюнтер.
- Хорошо, доктор Бурхе.
Щелчок отключенного селектора. Скрип кресла, непонятный шорох. Шипение зажжённой спички, шумная затяжка сигаретой.
21.50 - 22.04. Тишина в кабинете (вырезано компом).
22.05. Звук открываемой двери.
- Добрый вечер, святой отец. Проходите, располагайтесь.
Грузные медленные шаги. Снова скрип синтетической обивки кресла.
- Не иронизируйте. Иохим. - Голос глухой, рокочущий. - Добрых вечеров в Таунде нет.
Будут, святой отец. Надеюсь, скоро будут. Вам, как всегда, мозельское?
Звук открываемого бара, перезвон стеклянной посуды, бульканье.
- Не рано ли в вас проснулся оптимизм, Иохим?
- Не верую, но надеюсь, святой отец. Вы не обратили внимание на туриста в "Звезде Соломона"? В тёмных очках, с фотоаппаратом через плечо? Он сидел в центре зала за одним столиком с...
- Nomina sunt odiosa! Тем более, вечером...
- Боитесь накликать нечистую силу, святой отец? Солнце ещё не село. Кроме того, магистр достаточно безобиден, а мы с вами сидим в пентаграмме.
- Бережённого и бог бережёт, Иохим. А пентаграмму рисуют вокруг себя, а не заранее.
- Это эклетика, святой отец. Когда бы не была нарисована пентаграмма, или даже схизматический круг, они прекрасно справляются с bete noire. Лишь бы в линии не было разрывов. Сам проверил.
- Не буду спорить. Я не схоласт, Иохим, и верю вам на слово. Так вы наняли сыщика?
- Да. Частного детектива из Брюкленда.
- Жаль что вы не показали мне его в "Звезде Соломона". Зачем вы пришли на встречу со своей светской куклой?
- Чтобы показать её детективу.
- Не понял?
- Полагаете, что я нанял детства для поиска украденного у вас реализатора Серого? Не считайте меня глупцом!
- Тогда что же вы...
- Я поручил ему найти похищенных младенцев из госпиталя святого Доминика. Будто бы я отец незаконнорожденного сына и пекусь о судьбе своего чада. Вот поэтому я показал ему в "Звезде Соломона" баронессу. Думаю, что до сплетни о нас детектив уже докопался.
- Но у баронессы дочь... Послушайте, Иохим, вы болван! Все три младенца были девочками!
("Болван вдвойне, - подумал Гюнтер. - Даже девочки от тебя не могло быть".)
Молчание. Скрип синтетической обивки.
- В полицейских протоколах не указан пол детей, - медленно проговорил бургомистр. - Думаю, что это не существенно.
- Напрасно вы так думаете, Иохим. Ищейки, как правило, достаточно пройдошистые люди.
Снова молчание.
- Что же, пусть раскапывает и это. Пусть копает как угодно глубоко. До сути он всё равно не доберётся. Лишь бы вывел на похитителя.
- Вы полагаете, Иохим, если он найдёт похитителя, нам это что-нибудь даст? Вспомните, как мы пытались "вычислить" вора книг из библиотеки бургомистрата? Книги мы видели в руках у шести человек. Петер Гаузер в открытую читает их каждую ночь во время дежурства. Но что нам это дало? Петер инкуб, он не может быть похитителем. А книги берёт у кого-то - и это самый прямой след!
- Так что вы предлагаете, святой отец? Поручить детективу найти книжного вора? Не доходите до смешного. Ни один здравомыслящий человек, не говоря уже о детективе, не поверит, что я ищу книги, когда окунётся в жизнь Таунда. А потом, книги, хоть и самый прямой след, но он уже закрыт. Вспомните судьбу Гонпалека, которого я попросил взять почитать у Петера конституцию "Ommnipotentis Dei" папы Григория X и, по возможности, узнать, у кого он достаёт книги?
- Почему закрыт? В городе никто не знает о вашей просьбе. Ходят слухи, что Гонпалека убрали за отказ носить одежды еретика...
- И слава богу, что так говорят! Но путь-то закрыт с той стороны. Если наш "пинкертон" выйдет на этот путь, я ему не завидую.
- А вы, Иохим, надеетесь, что путь через похищенных детей ближе?
- Да, святой отец. И гораздо ближе, чем вы думаете. Книги нужны только время от времени, поэтому они находятся у разных лиц. А вот некрещённые младенцы... Они пошли, как и зубы Гонпалека, на порошки и снадобья. И следы их заканчиваются не у рядовой суккубы, и, тем более не у инкуба.
(Гюнтер содрогнулся. Самые чудовищные предположения о судьбе детей оказались наиболее близкими к истине. До какого же мракобесия здесь докатились!)
- Послушайте, Иохим, из ваших слов я понял, что вы предоставили сыщику полицейское досье? В том числе и дело Гонпалека?
- Да. Но не всё. Только то, что посчитал нужным.
- Какого дьявола вы впутываете сюда полицию?! Если ваш сыщик вступит в контакт с Губертом...
- Не упоминайте имя врага человеческого всуе! - с иронией перебил священника бургомистр. - Накликаете... Не вступит. В соответствии с условиями договора. А потом, Губерт сам по уши в дерьме в деле с Серым. Так что не в его интересах болтать. Да и не знает он ничего.
Молчание. Тяжёлый вздох, стук стакана о стол, скрип освобождающегося кресла.
- Хорошо, Иохим. Посмотрим, во что это выльется.
- Посмотрим.
Глухие, удаляющиеся шаги священника.
- Вы забыли трость, святой отец. На улице вечереет.