После очередного избиения Игорь даже думал покончить с собой. Он украл нож, чтобы ночью перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Паренек завыл, давясь рыданиями без слез. Он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать и проклятую жизнь, сделавшую его изгоем.
   Лучшие воспитанники приюта обычно поступали в распоряжение браминов. У Игорька не то чтобы не было способностей к учебе. Он просто не видел смысла заниматься этим. Для того чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта в двенадцать лет отдали его в ученики радиомеханику.
   Так получилось, что владеющих этой специальностью в метро можно было пересчитать по пальцам. Починка же раций сталкерам и восстановление телефонной связи оказались делом весьма нужным и постоянно востребованным. Работы у Степаныча было много, а сам он становился стар и в последнее время часто болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто мог бы его заменить.
   Игорь перебрался в палатку Степаныча, которая была одновременно его мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и еще реже улыбался. Он так и не принял новую жизнь в Метро и все еще жил прошлым. Тот день, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей, был для него последним реальным днем. Иногда мастер доставал три замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону.
   Близкими людьми Игорь и Степаныч не стали. Но паренек был благодарен старику уже за то, что того абсолютно не смущало происхождение ученика. Правда, для других людей он так и остался фашистом. И если не считать пары фраз в день, которыми они перебрасывались с радиомехаником, Кудрявцеву случалось сутками не разговаривать вовсе.
   Однажды Игорь заметил на лице наставника оживление: сталкеры с поверхности принесли целую стопку справочников по радиоделу. После этого Степаныч начал более основательно образовывать своего помощника: кое-что задавал учить по справочникам, объяснял основы радиодела и поручал нехитрый ремонт. За несколько лет Игорь освоил профессию.
   Они жили в своей палатке, выходя оттуда только по необходимости. Но даже в эти редкие «вылазки» Кудрявцеву хотелось скрыться от чужого любопытства, остаться в тени. Как бы защищаясь, он натягивал на голову капюшон старой вылинявшей куртки, обвисавшей на его худых плечах, ссутуливался и становился почти незаметным. Мало кто обращал на паренька внимание. Правда, когда он скидывал свой капюшон, то раздатчица служебных пайков – некрасивая девчонка с заячьей губой – засматривалась на него. Бледное чистое лицо с едва заметными редкими волосками на щеках и подбородке, уклонившимися от щербатого лезвия, растрепанные темно-русые волосы и длинные, почти девчоночьи ресницы делали Игоря похожим на избалованного отрока. Но сжатый рот, напряженные скулы и смотрящие мимо всех серые глаза подсказывали, что жизнь его далеко не беззаботна. За все время он так и не встретился взглядом с бедной раздатчицей. Возможно, это было к лучшему для нее…
   * * *
   К исходу второй недели пребывания в должности «начальника рубки» Игорь стал понимать, что назначением он обязан лишь пренебрежению к нему окружающих и той маловажности, которую имел проект «Цивилизация» в глазах правительства.
   Старый радиомеханик, хоть и считался снятым с задания, все-таки иногда заходил в рубку. Он кое-что перестроил в приемнике, и аппарат теперь автоматически сканировал эфир на разных частотах, так что Игорьку не надо было крутить ручки.
   Игорь периодически выходил – по нужде или получить свой служебный паек – и вновь возвращался в рубку, чтобы круглосуточно слушать это утомительное шипение, перебиваемое писком и треском. Сначала он вслушивался внимательно, боясь что-нибудь пропустить, потом более рассеянно, а со временем привык и засыпал под этот шум.
   Но сегодня треск из динамиков казался Кудрявцеву невыносимым. Он с тоской ощутил свое одиночество и заброшенность. Его совсем забыли в этой проклятой рубке. Пройдут долгие годы, и он состарится, неся свою бессмысленную вахту. Проваливаясь в дрему под шипение приемника, Игорь увидел, будто он стоит на платформе возле раздачи служебных пайков. Заметив его, люди разбегаются, а когда он подходит к палатке, то не видит на прилавке привычных грибов и вяленого мяса в бумажных пакетах. На столе лежит большое зеркало. Предчувствуя что-то страшное, он боится в него посмотреть, но пересиливает себя и нагибается. Игорь видит в зеркале свое отражение: череп, обтянутый полусгнившей кожей, с редкими волосами на макушке. Вместо рта и глаз – дыры. Он в ужасе выбегает из палатки, а люди, столпившиеся на перроне, отшатываются от него.
   Вдруг он слышит знакомый голос и, обернувшись, видит свою мать в черной форме. За руку матери держится смуглая девочка без черепа – с вытаращенными глазами и дикой улыбкой на лице. Они подходят к нему. Мать, глядя поверх его головы, с отвращением шепчет: «На кого ты похож? Ты позоришь нацию, выродок! Тебе не место здесь!» Он переводит взгляд на девочку и видит, что там, где должен быть мозг, кишат черви. Девочка приближается к нему со словами: «Чурка, поцелуй меня, чурка, поцелуй меня». Она пытается обнять его. Игорь в испуге пятится, проваливается в открытый люк и падает в бездну. А сверху доносится голос матери, который вдруг становится жалобным и настойчиво повторяет: «Мы ждем вас…»
   Игорь проснулся в холодном поту, быстро сел на тюфяке, ударившись головой о стол. Потирая лоб, он понял, что это обычный кошмар. И тут он услышал:
   – …мы ждем вас…
   Это был уже не сон. Слова донеслись из шипевшего динамика. Но приемник автоматически сменил частоту, и все пропало. Игорь вскочил и быстро дернул ручку назад, второй рукой отключая автоматический режим поиска. «…ждем…ш-ш-ш». Дальше обычный шум.
   Сон как рукой сняло. Игорь несколько часов подряд жадно ловил каждый шорох в эфире. Он не пошел за дневным пайком, боясь пропустить долгожданный сигнал. К вечеру шипение стало менять тембр и сквозь него, как будто сквозь стену дождя, начал пробиваться женский голос: «Всем! Всем! Всем!… ш-ш-ш… вещает убежище Муос… ш-ш-ш… просим помощи… ш-ш-ш… атакуют… ш-ш-ш… гибнут дети…». Потом этот же голос заговорил на незнакомых языках, видимо повторяя тот же текст.
   * * *
   На заседание Правительства Полиса были приглашены люди, которые при других обстоятельствах вряд ли могли тут оказаться: командир спецназа Дехтер и все тот же угрюмый молчаливый особист с Красной Линии. Правительство Полиса, несмотря на напряженные отношения с красными, решило не идти на конфликт и выполнить условия договора об участии коммунистов в проекте. Скромно топтались в углу старый радиомеханик и его помощник Игорь Кудрявцев (на сей раз он был в списке приглашенных). Кроме того, здесь находилось несколько мужчин разных возрастов с военной выправкой.
   Обсуждение длилось долго. Сначала один из ученых Полиса зачитал сообщение об обстоятельствах открытия источника радиосигнала, в котором, к молчаливой обиде Игоря, о его роли упомянуто не было. В докладе сообщалось, что неизвестная радиографистка два раза в сутки на определенной частоте посылает миру сообщение продолжительностью 2 минуты 27 секунд на трех языках: русском, немецком и английском. Несмотря на плохую слышимость и благодаря тому, что сообщение трижды повторяется на разных языках, удалось восстановить его большую часть. Так, уже известно, что оно посылается из города Минск – бывшей столицы одного из славянских государств, граничившего с Россией. В тексте указывается адрес и описание места, где установлен передатчик. В послании сообщается, что значительной части жителей города удалось спастись в Минском метро и других подземных укрытиях, но в настоящее время они испытывают какие-то трудности, грозящие гибелью всему населению. Они просят о немедленной помощи.
   После ученого выступил торжествующий Расанов. Ни разу не сказав в докладе о своей роли, он тем не менее сумел напомнить, благодаря чьей дальновидности и настойчивости проект осуществился. Тем не менее о полном успехе проекта говорить рано, так как сообщение является односторонним и, очевидно, посылается с радиопередатчика, работающего в автоматическом режиме. Таким образом, достигнутое нельзя назвать установлением контакта в полном смысле этого слова.
   Затем Расанов, немного понизив голос, сообщил новость, которая взбудоражила всех. Он уполномочен Главой известить присутствующих, что Полис имеет возможность доставить группу в количестве тридцати человек практически в любую точку земного шара. Технический аспект данной возможности до определенного времени, по понятным причинам, разглашению не подлежит. В связи с этим Совету Полиса предлагается обсудить целесообразность экспедиции в город Минск.
   Расанов сделал паузу, наслаждаясь недоумением на лицах тех, кто был до сих пор не посвящен в самый свежий секрет Полиса. Совсем недавно сталкеры нашли на поверхности плотно закупоренный ангар. Это странное приземистое строение без окон и дверей долгое время не привлекало ничьего внимания во время вылазок на поверхность. Но найти наверху что-то ценное становилось все тяжелей, и какой-то дотошный сталкер все же выискал замаскированную дверь, а во время следующей вылазки взломал ее. В ангаре стоял вертолет. Кто-то давным-давно его специально здесь спрятал: система сухой пассивной вентиляции ангара и заботливая консервация сохранили машину почти в первозданном виде. Куда делись те, кто прятал вертолет или знал о нем, неизвестно: скорее всего, они погибли во время Катастрофы или же умерли в Метро, а может быть, еще живут, так и не рассказав никому о своем секрете по только им известным причинам. Вскоре был найден и второй выход из ангара, соединявший его с системой подземных коммуникаций (со стороны подземелья он был настолько замаскирован, что найти его оттуда было просто нереально). Роли Расанова в обнаружении столь ценной находки не было никакой, и именно поэтому он придавал в своих речах ей огромную значимость. Именно он первый связал воедино обнаружение вертолета и поступивший сигнал из Минска, преподнося это как Божий знак, рассмотренный им лично. И как-то само собой получилось, что о настырном сталкере, явившем Полису летающую машину, все забыли, считая это заслугой самого Расанова.
   Несколько минут все молчали, пораженные этой новостью. Затем начали бурно высказываться и пытаться прямо или косвенно выяснить у докладчика характер данной возможности. Но министр внешних связей стойко отклонял все вопросы.
   К настоящему времени вылазки на поверхность даже в пределах Москвы являлись очень рискованным и технически сложным мероприятием. Усугублялось это нехваткой боеприпасов, все более ощущавшейся в последнее время. На таком фоне экспедиция в другой город и тем более другую страну казалась чрезвычайным расточительством. Поэтому в начале разговора мысль о реальности подобного похода, казалось, была полностью отброшена. Трезвые головы настаивали на неоправданности рисков, несоответствии целей и затрачиваемых средств. Когда все вроде бы согласились с этим, молчавший Глава Правительства взял слово. Он заявил, что поддерживает проект. Приглушенно, с длинными паузами говорил он о том, что, несмотря на нехватку боеприпасов, продовольствия и прочие сложности, нужно осуществить эту экспедицию. Все знают, что моральный климат в Метро падает. Депрессия и отчаяние охватили абсолютное большинство населения. Людьми движет в основном инстинкт самосохранения, а не разум, и в этом их трудно винить. Едва удается сдерживать сползание окраинных станций в пучину дикости и анархии. Междоусобные войны делают и без того трудную жизнь невыносимой. Мир Метро стоит на пороге Большого Хаоса.
   «Нужна идея, которая дала бы людям надежду выбраться когда-нибудь из подземелья и объединила бы всех, – веско убеждал Глава собравшихся. – Метрожители не верят ни в бога, ни в справедливость. Нужна новая религия. Нужно дать мощный позитивный вектор их эмоциям и устремлениям. Итак, надо сообщить населению Метро, что они не единственные уцелевшие на планете. Весть эта обрадует большинство здравомыслящих людей, поднимет дух, прибавит оптимизма и сил для борьбы за выживание.
   Другой аргумент в пользу экспедиции – возможность в ходе операции примирения и объединения враждующих режимов Метро. Силами одного Полиса этот проект поднять невозможно. Проведение экспедиции потребует ресурсов многих станций, заставит нас сотрудничать, и это может послужить первым шагом к сплочению.
   И последнее. В человеческой природе заложено отзываться на крик о помощи. А ведь мы пока еще люди. Или?»
   После речи Главы в помещении воцарилась тишина, которую первым нарушил особист:
   – Я доложу ситуацию Генсеку и буду ходатайствовать об участии Красной Линии в миссии.
   И тут все, кто еще десять минут назад кричал о безнадежности и ненужности экспедиции, как ни в чем не бывало стали обсуждать ее детали.
   Сообщения о намечаемом походе в Минск пошли на Красную Линию, в Ганзу и другие государства. Вопреки пророчествам Расанова большого энтузиазма это предприятие у правительств не вызвало. Но в то же время они боялись, что неопределенные выгоды, которые, может быть, сулит этот проект, безраздельно достанутся Полису, поэтому предоставили помощь, согласившись поддержать экспедицию бойцами и вооружением. Однако костяк экспедиции составлял спецназ Полиса – во избежание конфликтов и разногласий, которые могли бы просто погубить и без того опасное предприятие.
   Расанов настоял на своем участии в экспедиции, хотя Главный долго не соглашался. Но только это могло дать министру статус кшатрия-воина, а значит, снимало единственный барьер на его пути к вершине. Он был молод, смел, уверен в своих силах. Он чувствовал, что удача на его стороне. Красный комитетчик также был включен в группу, но отказался называть свою фамилию, поэтому был окрещен Комиссаром.
   Полуголодная Арбатская Конфедерация предоставила прибор ночного видения и какого-то доходяжного раскосого мужичка с большой головой и уродливым перекошенным лицом. Сначала ему придумывали всякие издевательские клички, но ученые, по настоянию которых он был включен в группу, охарактеризовали новомосковца как «индивидуума с уникальными ментальными способностями». Значение этих слов спецназовцы не совсем понимали и стали называть вновь прибывшего Менталом.
   Министры, военные и ученые долго спорили об объеме задач экспедиции. Наконец в приказе они были определены следующим образом:
   1. Найти источник и инициатора радиосигнала.
   2. Наладить постоянный радиоконтакт с Минским метро.
   3. Оказать помощь минчанам.
   4. По возможности вернуться в прежнем составе.
   Но существовала еще другая, секретная часть задания, в которую посвящены были только Расанов и Дехтер. Они (главным образом первый) должны были собирать разведданные о Минском метро для оценки его возможной угрозы, а равно пригодности для колонизации в будущем. Особое внимание следовало уделить обороноспособности и политической системе, создать почву для формирования в будущем агентурной сети. При этом Расанову и Дехтеру были даны практически не ограниченные полномочия. Не исключалась возможность «в интересах «безопасности Полиса и при наличии к тому благоприятных предпосылок принять меры к упреждению угрозы, в том числе вооруженным путем». Что это значило на самом деле, Расанов прекрасно понимал, а Дехтеру было все равно. Ну и еще одним побочным заданием было контролировать действия представителя красных, планы которых были неизвестны, но вполне предсказуемы. Его возвращение в Москву Советом Полиса было признано нежелательным. Выслушав эту часть задания, Дехтер едва заметно кивнул.
   Каждый член группы был строго предупрежден о необходимости принятия исчерпывающих мер для выполнения задач, причем к осуществлению следующей разрешалось приступать только после выполнения предыдущей.
   Непоследней фигурой в экспедиции должен был стать радиомеханик. Оба спеца, собиравшие приемник, были слишком стары, да и слишком ценны для своих государств. Поэтому принять участие в экспедиции было предложено Игорю Кудрявцеву.
   Сказать, что Игорька обескуражило пожелание руководства Полиса, – значит ничего не сказать. Ученик радиста не на шутку испугался и нутром почувствовал, что, если ему все-таки придется участвовать в экспедиции, обратно он уже не вернется. Он был физически слаб, практически не умел обращаться с оружием, а кроме того – придушен комплексами и сознанием своей никчемности.
   В раздумьях Игорь забрел в рубку. В ней по-прежнему стоял радиоприемник. Он с грустью посмотрел на этот уродливый прибор и на тюфяк на полу. Что его ждет, если он откажется? Ведь во всем Московском метро он никому не нужен. Если он умрет, этого никто не заметит. Да, в принципе, он ничего не теряет.
   На следующий день Кудрявцев дал согласие. Какой-то чиновник равнодушно сообщил, что сегодня же он должен идти с основной группой на подготовительные сборы, на «полигон» – с вещами.
   Вещей у Игоря не было и собирать ему было нечего, а прощаться – не с кем. Он подошел к своему учителю, который, как всегда, сидел в мастерской и рассматривал близорукими глазами старый аккумулятор, надеясь его каким-то образом оживить, переложив свинцовые платины. Игорек в двух словах рассказал ему о том, куда идет. Как ни странно, Степаныч выполз из своей нирваны. Он не стал охать и отговаривать, только как-то необычно засуетился, схватил потрепанный рюкзак и стал собирать туда инструмент. Игорек заметил, что руки старика трясутся. Он, не жалея, ссыпал в рюкзак отвертки, припой, коробку с редкими деталями. А когда туда же отправился и единственный рабочий тестер, Игорек не выдержал:
   – Степаныч, а как же ты?
   Мастер усмехнулся:
   – А я языком проверять буду…
   Затем он сбросил с полки несколько томиков по радиоделу, выбрал самый, на его взгляд, толковый и тоже засунул в битком набитый рюкзак. Потом задумался и сказал:
   – Жаль, что я старый такой. Я б с тобой пошел.
   Степаныч смотрел не то ученику в глаза, не то сквозь него. Может, он вспоминал своего сына, а может, просто думал, не забыл ли чего. Игорьку безумно захотелось обнять этого человека, но он постеснялся, повернулся и пошел. Хотя и чувствовал, что старик еще долго смотрел ему вслед…
   * * *
   Кудрявцев шел шестым в группе. Они направлялись к заброшенной станции, которая являлась учебным лагерем для спецназовцев и сталкеров. Товарищи по отряду сначала категорически отказывались принимать Игорька. Ему открыто объявили, что он – даже не слабое звено в цепи, а просто-таки «разрыв». Но потом с ним все же смирились и, даже решив, что спецназовца негоже называть «Игорьком», дали ему прозвище Радист. Радисту выдали АКСУ со съемным штык-ножом, три снаряженных патронами магазина и две ручные гранаты. Кроме того, на спину ему водрузили мешок с провизией. Радист еле шел. Он видел, как его товарищи несут такие же по объему мешки, но нагруженные тяжелыми боеприпасами, и стыдил себя за слабость.
   Группа состояла из двадцати пяти человек. Старшим был назначен Дехтер – молодой, широкоплечий капитан. У него не было левого глаза, а щека и скула были изуродованы рубцами. Об этом человеке в Метро рассказывали легенды.
   В одной из вылазок на поверхность на его группу напала стая бульдогов – двуногих тварей двухметрового роста. Несмотря на свою травоядность, бульдоги были очень агрессивны и не упускали случая затравить какую-нибудь несчастную жертву. Название свое эти твари получили за их огромные головы и массивные, выступающие вперед нижние челюсти, позволявшие питаться даже древесиной. Отряд Дехтера шел за приборами для ученых-химиков в развалины фармацевтического завода. Бульдоги окружили цех со всех сторон. Через кольцо тварей пробивались с боем. Пока сталкеры, отстреливаясь от мутантов, отходили, закончились боеприпасы. Почти на спуске в метро один из группы, новичок, споткнулся. Бульдоги кинулись к нему, готовые разорвать. Дехтер, приказав остальным уходить, бросился на помощь товарищу. Одному чудовищу, которое уже вцепилось клыками в ногу молодого сталкера, он раскроил голову ударом приклада, второму всадил в горло штык-нож. Но в этот момент третий прыгнул на него и с размаху ударил лапой по лицу, разорвав резину противогаза. Пока монстр готовился к новой атаке, Дехтер проткнул ему автоматом живот («Это какой же силой надо обладать, чтобы вбить ствол АК в брюхо!» – неизменно качали головой все слышащие впервые эту историю). Признав силу человека, другие бульдоги не решались напасть. Дехтер поднял на плечо раненого сталкера и, шатаясь, пошел ко входу в метро. Мутанты оставались на местах и дали ему уйти.
   Врачи Полиса не смогли спасти глаз спецназовцу, да и лицо зашили кое-как. Увидев после снятия бинтов свое отражение в зеркале, Дехтер долго пил. Своей девушке он сказал, чтобы в лазарет она к нему не приходила. Она пару раз передавала ему записки, утверждая, что любит его не за лицо. Но уже через месяц ушла в палатку к симпатичному фермеру. После этого Дехтер постоянно носил спецназовскую маску с прорезями для глаз и снимал ее только в присутствии близких друзей из своей команды.
   Игорь, понятное дело, близким не был. Дехтер взъелся на него с самого начала. В отличие от своих подчиненных, он отказывался называть его Радистом или по имени. Дехтер ненавидел фашистов, потому что в стычке с ними когда-то погиб его старший брат. Кроме того, для капитана Игорек был слабым необученным щенком, который мог подвести всех. Роль Кудрявцева в экспедиции Дехтеру объяснили, но он считал это ошибкой и категорично заявил руководству, что не доверяет всем фашистам, в том числе – бывшим. Говорил, что раз минчане прислали сигнал, значит, у них есть чем его присылать, а брать с собой обузу в столь опасную экспедицию – это ставить операцию под угрозу провала.
   Кто-то из высших военных дал понять Дехтеру, что определять состав участников – не его дело. Капитан огрызнулся, мол, потом не обижайтесь, и при первой встрече с Игорьком прямо объявил ему:
   – Ты – говно! У тебя есть только один способ выжить: признай, что ты – говно, и проваливай!
   Кудрявцев промолчал.
   На подготовку к миссии у них было около месяца. В то время как остальные члены группы занимались стрельбами, отрабатывали тактику боя в замкнутом помещении и на открытом пространстве, приемы владения холодным оружием и рукопашного боя, Дехтер заставлял Радиста часами таскать рюкзак с кирпичами, бегая от станции к станции, подгоняя его матом и тычками. В качестве «отдыха» Игорю разрешалось приседать и вставать с тем же рюкзаком. Когда он не мог приседать, ему разрешалось скинуть рюкзак и ползти. Занятия длились с утра до обеда и с обеда и до вечера. Радист поклялся себе, что от него никто не услышит ни звука за время «тренинга», и он сдержал слово. Только губы распухли от постоянного закусывания.
   Но самое страшное было вечером:
   – Эй, ползи сюда, я тебе колыбельную спою!
   «Колыбельной» Дехтер называл спарринг с Радистом, который длился до тех пор, пока парень не терял сознание. Во время спарринга Дехтер дрался только одной левой рукой, а Радисту разрешалось пускать в ход и руки и ноги, хотя это ему мало помогало. Как заводной чертик, он десятки раз кидался на Дехтера и после каждой стопудовой оплеухи отлетал на несколько метров. Сквозь кровавый туман доносились злые слова:
   – Ну что, недоносок, как «колыбельная»? Спать не хочется? – А потом не так сурово. – Просто скажи: «Я – говно!» И иди себе с богом.
   Радист не раз хотел уйти. Тогда Дехтер сообщил бы руководству, что радиомеханик не выдержал, и экспедиция обошлась бы без него. Только вот к пожизненному приговору «фашист» тогда добавилось бы еще клеймо труса и слабака. Поэтому Радист молчал, сопя, подымался, шел к Дехтеру или полз на карачках. Лишь для того, чтобы получить очередную оплеуху с левой. Утром он просыпался от пинка капитана и вопля:
   – Харэ дрыхнуть! На, пожри и запрягайся!
   И все начиналось сначала.
   В конце второй недели занятий, во время обычной «колыбельной», что-то пошло не так. Когда Радист лежал, придавленный очередной пощечиной, сквозь кроваво-болезненную пелену он услышал гогот Дехтера:
   – Ну что, ублюдок фашистский, скажи: я – говно, я – недоносок фашистской суки, и проваливай…
   В голове что-то щелкнуло. Кажется, Дехтер еще никогда его так не задевал. Он тихо поднялся. Боль и усталость отошли. Непонятно, что у него было на лице, но Дехтер насмешливо произнес:
   – О-о-о! Ща-а-ас будет что-то интересное…
   Радист видел перед собой только ненавистную черную спецназовскую маску и желал только одного: чтобы на ней проступила кровь. Он подошел ближе. Левая рука Дехтера, как кистень с лопатой на конце, начала приближаться. Все было как в замедленном кино. Игорь заметил руку. Но тупо ожидать очередного удара, как обычно, он не стал, а резко шагнул назад. Дехтер, все удары которого до этого достигали цели, не ожидал такого маневра. По инерции он повернулся к Радисту левым боком. В этот момент Кудрявцев, сцепив руки в замок, подпрыгнул и опустил их что было силы на голову противника. Может, особого неудобства тому это не доставило, но от неожиданности он отступил еще на шаг. В это время кулак Радиста уже несся к голове капитана и через мгновение врезался в то место маски, за которым был нос. Тут же чудовищная кувалда ударила Радиста под левый глаз. В доли секунды, пока он не отключился, Игорек понял, что это был хук справа.