Катя горячо зашептала:
– Не бойся, мой миленький. Только люби меня, только не прогоняй!
От Кати исходил сильный запах пота, немытого тела и прокисшего молока. Женского молока. Игорю стало противно и одновременно стыдно при мысли, что его могут сейчас увидеть уновцы. Он снова раздраженно оттолкнул Катю:
– Уходи, Катя, уходи! Я не хочу!
– Но почему? Ты ведь не знаешь, какая я! Я же больше ничего не прошу у тебя.
И тут неожиданно он услышал из-за стенки знакомый голос:
– Кать, оставь его в покое и иди к своим детям.
Внезапно Катя разрыдалась и вскочила на ноги:
– Да что тебе мои дети?! – обращаясь к стенке, воскликнула она. – Потому что у тебя своих нет? Что вы все на мне крест-то поставили? За что мне такое наказание?!
Одеваясь на ходу, она выбежала из палатки, громко и уж совсем по-детски всхлипывая. Несколько минут было тихо, и Радист лежал, ошарашенный происходящим. Потом он услышал снаружи голос Светланы:
– Можно войти? Я хочу тебе кое-что объяснить.
– Да ладно, входи…
– Не думай, что я подслушивала, просто моя квартира за стенкой.
– А что это с Катей?
– Решила тебя соблазнить. По нашим законам, если она от тебя забеременеет, ты будешь вынужден на ней жениться. А так у бедняжки мало шансов. Мужиков-то у нас не хватает…
Светлана еще что-то говорила о местных обычаях, но Радиста вдруг начало страшно клонить в сон, и он слушал вполуха. Девушка это заметила и, как всегда, быстро исчезла, тронув его перед уходом за плечо:
– Ладно, спи.
Но Кудрявцев этого уже не слышал, провалившись в очередной кошмар.
* * *
«Атас! К оружию!» – слышалось кругом. Радист, выползая из вязкой тины своих видений, не сразу понял, что это уже не сон. Когда он заставил себя открыть глаза, то по голосам и звукам со станции понял, что что-то случилось. Он высунул голову из квартиры.
На станции царил хаос. Сотни партизан, включая детей, бежали в разных направлениях. Почти у каждого в руках были арбалеты, копья и еще какие-то предметы. Поначалу казалось, что партизан охватила паника, но уже спустя минуту это впечатление изменилось. В их перемещениях был явный смысл: каждый из них знал, куда и зачем бежит. Радист подошел к своим. Москвичи недоуменно смотрели на происходящее, ничего не понимая. Предполагали лишь, что партизаны ожидают нападения со стороны южных туннелей.
Радист смотрел и не узнавал тех заморенных, убогих минчан, какими они ему представились вчера. Это были воины. За считаные минуты они встали в боевые порядки, готовясь защищать свою станцию. Отсутствие стрелкового и тем более автоматического оружия заставило муосовцев воскресить средневековые методы боя, немного изменив их в соответствии с обстоятельствами. На платформе и над помостами со стороны южных туннелей партизаны расположились плотными полукольцами, вогнутыми внутрь станции. Каждое из полуколец состояло из семи линий защитников. На первой линии лежали стрелки с арбалетами, вторую образовали сидящие на полу, третью – стоящие на коленях, четвертую – стоящие в полный рост, пятую, шестую и седьмую – стоящие на скамьях разной высоты. Таким образом, линия обороны партизан представляла собой ощетинившуюся арбалетами живую наклонную стену. В сторону каждого из туннелей целилось около сотни стрелков. Впереди были подняты закрепленные на шарнирах и поддерживаемые тросами высокие щиты, обитые жестью.
В какой-то момент щиты упали, и в то же мгновение хлопки срабатывающих арбалетных пружин слились в один громкий рокот. Как только туча стрел исчезла в глуби туннеля, несколько партизан натянули канаты и щиты снова поднялись. Стрелки принялись спешно перезаряжать арбалеты. За пару секунд, пока туннель был открыт, луч прожектора выхватил крупный силуэт в глубине – видимо, в него и целились арбалетчики.
Пока первая линия обороны отражала нападение, метрах в десяти за ней формировалась вторая, которую составляли женщины и подростки. У каждого из них в руках тоже были заряженные арбалеты, правда, меньших размеров.
Десяток мужчин и женщин с копьями и совсем маленькие дети – те, кто еще не мог держать в руках оружие, собрались в северной части станции. Эта группа, видимо, должна была покинуть станцию, если враг окажется сильнее.
Дехтер с Расановым обсуждали, как им получить назад свое оружие, чтобы принять участие в защите станции. Но в этот момент кто-то скомандовал: «Отбой учебной тревоги!». Партизаны, как ни в чем не бывало, переговариваясь и шутя, стали расходиться со своих боевых позиций. Уновцы пошли рассматривать «врага» – обвитый тряпьем деревянный манекен, грубый муляж какого-то местного чудовища. Несколько пацанят выдергивали из него глубоко впившиеся стрелы. Еще одна девочка ходила чуть дальше, собирая стрелы промахнувшихся, но их было совсем немного.
* * *
Утром вернулся командир нижнего лагеря партизан Кирилл Батура. Он ходил в Центр по какому-то важному делу и на момент появления уновцев в лагере отсутствовал.
Дехтера и Расанова командир вызвал к себе, в небольшое служебное помещение, убранство которого составляли стол, несколько стульев и пара шкафов с потрепанными папками и книгами. На столе, как раз над креслом командира, висел на ремне АК, видимо командиру и принадлежавший.
На вид Батуре было лет сорок. Он, как специалист и руководитель, пользовался правом долгожительства. Может быть, он был моложе, но его старили борода, лысина и красные от недосыпания глаза.
Было заметно, что командир рад встрече и вместе с тем чем-то озабочен. Он сразу же вышел из-за стола и поздоровался с гостями, долго тряся руку каждого в своих костлявых ладонях. При этом Батура не подал виду, что его смущает маска Дехтера, – видимо, был уже об этом предупрежден своими.
– Извините за тот прием, который вам оказали в верхнем лагере. У нас тут, знаете ли, очень неспокойно в Муосе, приходится быть начеку… – При этих словах по лицу Батуры пробежала тень, но потом он оживился и снова заговорил. – Что это я?.. Лёнька, а ну-ка сообрази нам с москвичами! «Брестской» бутылочку достань…
В дверь вошел Лёнька – пацан лет четырнадцати, видимо выполнявший роль адъютанта командира, и с недовольным лицом безапелляционно заявил:
– Дядька Кирилл, там всего три осталось. Сами ж говорили, на День Объединения Муоса поберечь…
– Да, мать твою, я кому говорю, неси! До объединения Муоса можем не дожить. А тут такие гости!
Пока они разговаривали, недовольный Лёнька куда-то сходил и принес довоенную бутылку водки, а также доску, на которой было аккуратно порезано соленое сало с прослойкой и стояла миска с дымящейся вареной картошкой.
Паренек нарочно громко стукнул бутылкой по столу и шваркнул доской, от чего одна картофелина вывалилась из миски, развернулся и пошел на выход. Батура что-то хотел рявкнуть ему в спину, потом махнул рукой, достал три походных стаканчика, разлил и кратко сказал:
– За встречу…
Выпили, закусили, потом почти молча выпили еще по одной.
Водка была неплохой, хотя градус за время хранения потеряла. Дехтеру и Расанову в Московском метро такую пить не доводилось. И уж точно она не шла ни в какое сравнение с той гадостью, которой их угощали накануне. Приятное тепло разлилось по телу.
Командир, посчитав, что необходимый минимум гостеприимства оказан, кашлянул и заговорил по делу:
– Я в курсе, кто вы такие и каким образом к нам добрались. Поэтому докучать вам с расспросами не стану. Мои тут провели свое расследование и подтверждают вашу информацию. Я хотел бы услышать поподробнее о ваших целях и ближайших планах…. Если вы не против…
Расанов, решив, что в данной ситуации вопрос относится больше к нему, взял инициативу в свои руки:
– Московское метро заинтересовано в установлении контактов с другими убежищами, так как это могло бы способствовать нашему общему выживанию, а в будущем явилось бы основой восстановления цивилизации. Кроме того, это большая эмоциональная поддержка метрожителям – знать, что мы остались не одни в мире. Нашим правительством перед отрядом поставлена задача найти авторов сообщения, установить радиоконтакт между Москвой и Минском и, по возможности, оказать помощь в устранении угрожающей вам опасности. Для начала нам бы хотелось знать, какая станция является инициатором радиосигнала.
Батура слушал все это, опустив глаза и нервно постукивая пальцами по столу. Потом он устало сказал:
– В настоящее время я один из девяти долгожителей в лагере. Все мы получали образование в Университете Центра. В общих чертах я представляю, что такое радиосвязь, но ни разу не видел здесь радиоприемника. На мой взгляд, единственное место, где может быть что-то подобное, – это Центр, и вам надо туда. Что касается угроз, то самой близкой для нашего лагеря являются лес и лесники. Но, к сожалению, это далеко не единственная и даже не самая страшная опасность. Голод, эпидемии, мутировавшие звери, американцы, дикие диггеры и, наконец, ленточники. Мы окружены опасностями со всех сторон, и кольцо постепенно сужается. Иногда мне кажется, мы здесь в зыбком пузыре, который вот-вот лопнет… – Батура грустно улыбнулся, разлил еще по полрюмки, кивнул собеседникам и махом выпил. – К счастью, за все метро я не в ответе. Мне бы с моим лагерем разобраться. А первая проблема моего лагеря – это все же лес с лесниками. Как мне доложили, вы прошли с боем от Партизанской. Кстати сказать, когда-то это была столичная станция наших лагерей. Восемь лет назад там человек шестьсот народу жило только в Нижнем лагере. Зажиточная была станция. В Верхний лагерь в тридцать уходили… Партизаны поставили мощные решетки со стороны леса и понадеялись на них. У решеток пост был всего из трех человек – чтобы обрубать ветки, которые через прутья лезли. Но однажды за ночь лес обмотал побегами решетку и вырвал ее вместе с фундаментом. Лесники кинулись в спящий лагерь. Их были тысячи. Около сотни детей и баб успели убежать. Я тогда с нашими отрядами выступил на помощь станции, но лес уже был в туннеле на полпути к нам. Со станции еще были слышны крики, а помочь мы ничем не могли. Пришлось срочно выставлять усиленный заслон у нас на входе.
Так вот мысль у меня – поквитаться с лесом. После того как вы прошлись по Партизанской и туннелю, лес и лесники не скоро силы восстановят. Надеюсь очистить туннель до Партизанской и саму станцию вернуть. Поможете?
Расанов, несколько смутившись, ответил:
– Видите ли… Я вам объяснял, что у нас приказ, которым установлен следующий приоритет задач: обнаружение инициатора радиосигнала, установление радиоконтакта между Минском и Москвой, а уже потом – оказание помощи местным. К сожалению, до выполнения первых двух задач приступать к третьей, рискуя жизнями наших людей, мы не можем.
– Ладно, я так и думал, – грустно, но без обиды заметил командир. – Однако, если мы позаимствуем у вас один огнемет, непосредственной угрозы жизням ваших людей это не составит? У нас есть небольшой запас бензина, мы сами пытались сделать огнемет, но ничего достаточно эффективного и безопасного не получалось. А ваш – просто чудо. Извиняюсь за хамство, мы уже его испытали. С ним мы гарантированно выжжем лес аж до Партизанской.
Дехтер было дернулся что-то возразить, но Расанов, поняв, что монолог Батуры по поводу заимствования огнемета является скорее констатацией факта, а не просьбой, положил на плечо капитана руку и кивнул.
– Ладно. Мы рады вам помочь хотя бы этим.
Было видно, что командир партизан уже давно считал огнемет своим, однако столь быстрое «урегулирование вопроса» его явно обрадовало, и он быстро разлил оставшееся в бутылке, поднял рюмку и сказал:
– Вот и славненько. За победу…
Когда все выпили, он благодушно продолжил:
– Итак, вам нужно в Центр – там вы найдете, что ищете. Я дам проводника. Пока пойдете по территории партизан, вам особо ничего не угрожает, но потом будьте бдительны. Трогайтесь рано утром, вместе с ходоками – у нас как раз очередной обоз собрался. А мы будем готовиться выступать на лес всем лагерем. Из других партизанских лагерей отряды также подходят. Славная будет бойня, жаль, что не увидите.
Они еще с полчаса посидели. Батуру развезло, и он заговорил о наболевшем. В порыве откровенности командир партизан рассказал, что когда-то в нижнем лагере жили до 25 лет. Постепенно возрастной ценз снижался. Ситуация с продовольствием в последнее время ухудшается, они находятся на грани голода. Поэтому Объединенный Совет лагерей предлагает снизить ценз до 22 лет. Исключение будут по-прежнему составлять специалисты – те, кто получил образование в Центре, главным образом медики, электрики, зоотехники, ну и конечно администрация. Командир ткнул себя большим пальцем в грудь. Однако за провинность или по состоянию здоровья даже специалисты могут быстро оказаться наверху.
– Так-то, – тоскливо заключил Батура, мельком глянув в рюмку. – Если и впрямь снизят ценз, я сам уйду в верхний лагерь. Нету у меня права так долго жить…
* * *
Как оказалось, проводником им назначили Светлану. Она была специалистом по внешним связям – своего рода коллега Расанова, и поэтому ей поручили сопровождение уновцев в Центр.
Им предложили идти с торговым обозом, состоящим из двух велодрезин. Велодрезина представляла собой ужасное ржавое сооружение: установленная на рельсы тележка метров семи длиной с сиденьями по бокам и педальными приводами.
Старшей здесь была Купчиха – девушка лет восемнадцати, миловидная и бойкая. Как рассказала Светлана, раньше начальником обоза был ее отец. Мать Купчихи не то убили, не то уволокли дикие диггеры, и отец стал брать девочку с собой в походы. Потом пришел его срок подыматься в верхний лагерь, а она, хорошо понимая дело, так и продолжала ходить с обозами: сначала помощницей, а последние пару лет – за старшую. Она занималась коммерцией, продавая и обменивая производимые партизанами товары и продукты.
Каждый обоз сопровождало два десятка партизан. Этих молодых парней здесь называли «ходоками». Они считались местным спецназом. Ходоки получали усиленный паек и были натренированы лучше остальных. В толпе их можно было сразу заметить, потому что они все, как один, носили кожанки из плохо выделанных вонючих свиных шкур. На поясе слева болтался меч в ножнах, справа – колчан с двумя десятками стрел.
– Не бойся, мой миленький. Только люби меня, только не прогоняй!
От Кати исходил сильный запах пота, немытого тела и прокисшего молока. Женского молока. Игорю стало противно и одновременно стыдно при мысли, что его могут сейчас увидеть уновцы. Он снова раздраженно оттолкнул Катю:
– Уходи, Катя, уходи! Я не хочу!
– Но почему? Ты ведь не знаешь, какая я! Я же больше ничего не прошу у тебя.
И тут неожиданно он услышал из-за стенки знакомый голос:
– Кать, оставь его в покое и иди к своим детям.
Внезапно Катя разрыдалась и вскочила на ноги:
– Да что тебе мои дети?! – обращаясь к стенке, воскликнула она. – Потому что у тебя своих нет? Что вы все на мне крест-то поставили? За что мне такое наказание?!
Одеваясь на ходу, она выбежала из палатки, громко и уж совсем по-детски всхлипывая. Несколько минут было тихо, и Радист лежал, ошарашенный происходящим. Потом он услышал снаружи голос Светланы:
– Можно войти? Я хочу тебе кое-что объяснить.
– Да ладно, входи…
– Не думай, что я подслушивала, просто моя квартира за стенкой.
– А что это с Катей?
– Решила тебя соблазнить. По нашим законам, если она от тебя забеременеет, ты будешь вынужден на ней жениться. А так у бедняжки мало шансов. Мужиков-то у нас не хватает…
Светлана еще что-то говорила о местных обычаях, но Радиста вдруг начало страшно клонить в сон, и он слушал вполуха. Девушка это заметила и, как всегда, быстро исчезла, тронув его перед уходом за плечо:
– Ладно, спи.
Но Кудрявцев этого уже не слышал, провалившись в очередной кошмар.
* * *
«Атас! К оружию!» – слышалось кругом. Радист, выползая из вязкой тины своих видений, не сразу понял, что это уже не сон. Когда он заставил себя открыть глаза, то по голосам и звукам со станции понял, что что-то случилось. Он высунул голову из квартиры.
На станции царил хаос. Сотни партизан, включая детей, бежали в разных направлениях. Почти у каждого в руках были арбалеты, копья и еще какие-то предметы. Поначалу казалось, что партизан охватила паника, но уже спустя минуту это впечатление изменилось. В их перемещениях был явный смысл: каждый из них знал, куда и зачем бежит. Радист подошел к своим. Москвичи недоуменно смотрели на происходящее, ничего не понимая. Предполагали лишь, что партизаны ожидают нападения со стороны южных туннелей.
Радист смотрел и не узнавал тех заморенных, убогих минчан, какими они ему представились вчера. Это были воины. За считаные минуты они встали в боевые порядки, готовясь защищать свою станцию. Отсутствие стрелкового и тем более автоматического оружия заставило муосовцев воскресить средневековые методы боя, немного изменив их в соответствии с обстоятельствами. На платформе и над помостами со стороны южных туннелей партизаны расположились плотными полукольцами, вогнутыми внутрь станции. Каждое из полуколец состояло из семи линий защитников. На первой линии лежали стрелки с арбалетами, вторую образовали сидящие на полу, третью – стоящие на коленях, четвертую – стоящие в полный рост, пятую, шестую и седьмую – стоящие на скамьях разной высоты. Таким образом, линия обороны партизан представляла собой ощетинившуюся арбалетами живую наклонную стену. В сторону каждого из туннелей целилось около сотни стрелков. Впереди были подняты закрепленные на шарнирах и поддерживаемые тросами высокие щиты, обитые жестью.
В какой-то момент щиты упали, и в то же мгновение хлопки срабатывающих арбалетных пружин слились в один громкий рокот. Как только туча стрел исчезла в глуби туннеля, несколько партизан натянули канаты и щиты снова поднялись. Стрелки принялись спешно перезаряжать арбалеты. За пару секунд, пока туннель был открыт, луч прожектора выхватил крупный силуэт в глубине – видимо, в него и целились арбалетчики.
Пока первая линия обороны отражала нападение, метрах в десяти за ней формировалась вторая, которую составляли женщины и подростки. У каждого из них в руках тоже были заряженные арбалеты, правда, меньших размеров.
Десяток мужчин и женщин с копьями и совсем маленькие дети – те, кто еще не мог держать в руках оружие, собрались в северной части станции. Эта группа, видимо, должна была покинуть станцию, если враг окажется сильнее.
Дехтер с Расановым обсуждали, как им получить назад свое оружие, чтобы принять участие в защите станции. Но в этот момент кто-то скомандовал: «Отбой учебной тревоги!». Партизаны, как ни в чем не бывало, переговариваясь и шутя, стали расходиться со своих боевых позиций. Уновцы пошли рассматривать «врага» – обвитый тряпьем деревянный манекен, грубый муляж какого-то местного чудовища. Несколько пацанят выдергивали из него глубоко впившиеся стрелы. Еще одна девочка ходила чуть дальше, собирая стрелы промахнувшихся, но их было совсем немного.
* * *
Утром вернулся командир нижнего лагеря партизан Кирилл Батура. Он ходил в Центр по какому-то важному делу и на момент появления уновцев в лагере отсутствовал.
Дехтера и Расанова командир вызвал к себе, в небольшое служебное помещение, убранство которого составляли стол, несколько стульев и пара шкафов с потрепанными папками и книгами. На столе, как раз над креслом командира, висел на ремне АК, видимо командиру и принадлежавший.
На вид Батуре было лет сорок. Он, как специалист и руководитель, пользовался правом долгожительства. Может быть, он был моложе, но его старили борода, лысина и красные от недосыпания глаза.
Было заметно, что командир рад встрече и вместе с тем чем-то озабочен. Он сразу же вышел из-за стола и поздоровался с гостями, долго тряся руку каждого в своих костлявых ладонях. При этом Батура не подал виду, что его смущает маска Дехтера, – видимо, был уже об этом предупрежден своими.
– Извините за тот прием, который вам оказали в верхнем лагере. У нас тут, знаете ли, очень неспокойно в Муосе, приходится быть начеку… – При этих словах по лицу Батуры пробежала тень, но потом он оживился и снова заговорил. – Что это я?.. Лёнька, а ну-ка сообрази нам с москвичами! «Брестской» бутылочку достань…
В дверь вошел Лёнька – пацан лет четырнадцати, видимо выполнявший роль адъютанта командира, и с недовольным лицом безапелляционно заявил:
– Дядька Кирилл, там всего три осталось. Сами ж говорили, на День Объединения Муоса поберечь…
– Да, мать твою, я кому говорю, неси! До объединения Муоса можем не дожить. А тут такие гости!
Пока они разговаривали, недовольный Лёнька куда-то сходил и принес довоенную бутылку водки, а также доску, на которой было аккуратно порезано соленое сало с прослойкой и стояла миска с дымящейся вареной картошкой.
Паренек нарочно громко стукнул бутылкой по столу и шваркнул доской, от чего одна картофелина вывалилась из миски, развернулся и пошел на выход. Батура что-то хотел рявкнуть ему в спину, потом махнул рукой, достал три походных стаканчика, разлил и кратко сказал:
– За встречу…
Выпили, закусили, потом почти молча выпили еще по одной.
Водка была неплохой, хотя градус за время хранения потеряла. Дехтеру и Расанову в Московском метро такую пить не доводилось. И уж точно она не шла ни в какое сравнение с той гадостью, которой их угощали накануне. Приятное тепло разлилось по телу.
Командир, посчитав, что необходимый минимум гостеприимства оказан, кашлянул и заговорил по делу:
– Я в курсе, кто вы такие и каким образом к нам добрались. Поэтому докучать вам с расспросами не стану. Мои тут провели свое расследование и подтверждают вашу информацию. Я хотел бы услышать поподробнее о ваших целях и ближайших планах…. Если вы не против…
Расанов, решив, что в данной ситуации вопрос относится больше к нему, взял инициативу в свои руки:
– Московское метро заинтересовано в установлении контактов с другими убежищами, так как это могло бы способствовать нашему общему выживанию, а в будущем явилось бы основой восстановления цивилизации. Кроме того, это большая эмоциональная поддержка метрожителям – знать, что мы остались не одни в мире. Нашим правительством перед отрядом поставлена задача найти авторов сообщения, установить радиоконтакт между Москвой и Минском и, по возможности, оказать помощь в устранении угрожающей вам опасности. Для начала нам бы хотелось знать, какая станция является инициатором радиосигнала.
Батура слушал все это, опустив глаза и нервно постукивая пальцами по столу. Потом он устало сказал:
– В настоящее время я один из девяти долгожителей в лагере. Все мы получали образование в Университете Центра. В общих чертах я представляю, что такое радиосвязь, но ни разу не видел здесь радиоприемника. На мой взгляд, единственное место, где может быть что-то подобное, – это Центр, и вам надо туда. Что касается угроз, то самой близкой для нашего лагеря являются лес и лесники. Но, к сожалению, это далеко не единственная и даже не самая страшная опасность. Голод, эпидемии, мутировавшие звери, американцы, дикие диггеры и, наконец, ленточники. Мы окружены опасностями со всех сторон, и кольцо постепенно сужается. Иногда мне кажется, мы здесь в зыбком пузыре, который вот-вот лопнет… – Батура грустно улыбнулся, разлил еще по полрюмки, кивнул собеседникам и махом выпил. – К счастью, за все метро я не в ответе. Мне бы с моим лагерем разобраться. А первая проблема моего лагеря – это все же лес с лесниками. Как мне доложили, вы прошли с боем от Партизанской. Кстати сказать, когда-то это была столичная станция наших лагерей. Восемь лет назад там человек шестьсот народу жило только в Нижнем лагере. Зажиточная была станция. В Верхний лагерь в тридцать уходили… Партизаны поставили мощные решетки со стороны леса и понадеялись на них. У решеток пост был всего из трех человек – чтобы обрубать ветки, которые через прутья лезли. Но однажды за ночь лес обмотал побегами решетку и вырвал ее вместе с фундаментом. Лесники кинулись в спящий лагерь. Их были тысячи. Около сотни детей и баб успели убежать. Я тогда с нашими отрядами выступил на помощь станции, но лес уже был в туннеле на полпути к нам. Со станции еще были слышны крики, а помочь мы ничем не могли. Пришлось срочно выставлять усиленный заслон у нас на входе.
Так вот мысль у меня – поквитаться с лесом. После того как вы прошлись по Партизанской и туннелю, лес и лесники не скоро силы восстановят. Надеюсь очистить туннель до Партизанской и саму станцию вернуть. Поможете?
Расанов, несколько смутившись, ответил:
– Видите ли… Я вам объяснял, что у нас приказ, которым установлен следующий приоритет задач: обнаружение инициатора радиосигнала, установление радиоконтакта между Минском и Москвой, а уже потом – оказание помощи местным. К сожалению, до выполнения первых двух задач приступать к третьей, рискуя жизнями наших людей, мы не можем.
– Ладно, я так и думал, – грустно, но без обиды заметил командир. – Однако, если мы позаимствуем у вас один огнемет, непосредственной угрозы жизням ваших людей это не составит? У нас есть небольшой запас бензина, мы сами пытались сделать огнемет, но ничего достаточно эффективного и безопасного не получалось. А ваш – просто чудо. Извиняюсь за хамство, мы уже его испытали. С ним мы гарантированно выжжем лес аж до Партизанской.
Дехтер было дернулся что-то возразить, но Расанов, поняв, что монолог Батуры по поводу заимствования огнемета является скорее констатацией факта, а не просьбой, положил на плечо капитана руку и кивнул.
– Ладно. Мы рады вам помочь хотя бы этим.
Было видно, что командир партизан уже давно считал огнемет своим, однако столь быстрое «урегулирование вопроса» его явно обрадовало, и он быстро разлил оставшееся в бутылке, поднял рюмку и сказал:
– Вот и славненько. За победу…
Когда все выпили, он благодушно продолжил:
– Итак, вам нужно в Центр – там вы найдете, что ищете. Я дам проводника. Пока пойдете по территории партизан, вам особо ничего не угрожает, но потом будьте бдительны. Трогайтесь рано утром, вместе с ходоками – у нас как раз очередной обоз собрался. А мы будем готовиться выступать на лес всем лагерем. Из других партизанских лагерей отряды также подходят. Славная будет бойня, жаль, что не увидите.
Они еще с полчаса посидели. Батуру развезло, и он заговорил о наболевшем. В порыве откровенности командир партизан рассказал, что когда-то в нижнем лагере жили до 25 лет. Постепенно возрастной ценз снижался. Ситуация с продовольствием в последнее время ухудшается, они находятся на грани голода. Поэтому Объединенный Совет лагерей предлагает снизить ценз до 22 лет. Исключение будут по-прежнему составлять специалисты – те, кто получил образование в Центре, главным образом медики, электрики, зоотехники, ну и конечно администрация. Командир ткнул себя большим пальцем в грудь. Однако за провинность или по состоянию здоровья даже специалисты могут быстро оказаться наверху.
– Так-то, – тоскливо заключил Батура, мельком глянув в рюмку. – Если и впрямь снизят ценз, я сам уйду в верхний лагерь. Нету у меня права так долго жить…
* * *
Как оказалось, проводником им назначили Светлану. Она была специалистом по внешним связям – своего рода коллега Расанова, и поэтому ей поручили сопровождение уновцев в Центр.
Им предложили идти с торговым обозом, состоящим из двух велодрезин. Велодрезина представляла собой ужасное ржавое сооружение: установленная на рельсы тележка метров семи длиной с сиденьями по бокам и педальными приводами.
Старшей здесь была Купчиха – девушка лет восемнадцати, миловидная и бойкая. Как рассказала Светлана, раньше начальником обоза был ее отец. Мать Купчихи не то убили, не то уволокли дикие диггеры, и отец стал брать девочку с собой в походы. Потом пришел его срок подыматься в верхний лагерь, а она, хорошо понимая дело, так и продолжала ходить с обозами: сначала помощницей, а последние пару лет – за старшую. Она занималась коммерцией, продавая и обменивая производимые партизанами товары и продукты.
Каждый обоз сопровождало два десятка партизан. Этих молодых парней здесь называли «ходоками». Они считались местным спецназом. Ходоки получали усиленный паек и были натренированы лучше остальных. В толпе их можно было сразу заметить, потому что они все, как один, носили кожанки из плохо выделанных вонючих свиных шкур. На поясе слева болтался меч в ножнах, справа – колчан с двумя десятками стрел.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента