Страница:
Дехтер увидел на одном из толстых стеблей такой же нарост, какой был у дикарей. Нарост раскрывался. Капитан всадил в него автоматную очередь. В ту же секунду из нароста вывалилась и беспомощно повисла кишка. Края раскрывшегося бутона судорожно задергались.
Спустя десять шагов они увидели еще два бутона, потом еще три… Лес объявлял им войну.
– Огнеметы! – скомандовал Дехтер.
Два десятиметровых факела вырвались из длинных стволов, выжигая дорогу в зарослях. Пробежав весь коридор, спецназовцы повторили огненный залп. Так они продвигались все дальше и дальше, уже без потерь.
Сзади доносились вопли и улюлюканье дикарей. Судя по всему, их там было не меньше сотни, но открыто преследовать отряд они не решались.
Глава 3
Спустя десять шагов они увидели еще два бутона, потом еще три… Лес объявлял им войну.
– Огнеметы! – скомандовал Дехтер.
Два десятиметровых факела вырвались из длинных стволов, выжигая дорогу в зарослях. Пробежав весь коридор, спецназовцы повторили огненный залп. Так они продвигались все дальше и дальше, уже без потерь.
Сзади доносились вопли и улюлюканье дикарей. Судя по всему, их там было не меньше сотни, но открыто преследовать отряд они не решались.
Глава 3
Партизаны
Когда неизбежность мировой войны стала очевидной всем, кривая глобального политического кризиса неожиданно пошла на спад. Конфликтующие стороны сели за стол переговоров, и казалось, что все идет к лучшему. Президент Белоруссии Иванюк, поддавшись на уговоры жены и детей, отпустил их на неделю в Беловежскую пущу, на президентскую дачу. Они не выезжали из Минска уже больше года. Вернувшись поздним вечером в свой просторный дом, он почувствовал себя одиноко и неуютно, как это всегда бывает в первый вечер после отъезда близких. Налил себе рюмку дорогого коньяка и сел перед телевизором, выключив звук. Он перебирал в памяти какие-то приятные события из их жизни и вдруг одернул себя: что за сентиментальные настроения? Старею… Или это дурные предчувствия?..
На третий день переговоров между парламентерами произошел неожиданный конфликт. Но конечно, не он явился причиной глобальной катастрофы, он только подтвердил наличие всеобщего тупика на фоне безумного, бескомпромиссного реваншизма. Теперь уже трудно понять, кто первым отдал фатальный приказ. В ход пошли красные кнопки.
В Минске заревели сирены. Члены Правительства, высшие чины и обслуживающий персонал по переходам спустились в огромный бункер под Домом Правительства. Через пять минут после объявления тревоги вертолет с семьей президента вылетел из Беловежской пущи. Иванюк хотел дождаться родных, но офицеры из службы охраны почти насильно увели его в бункер.
Электромагнитный импульс вывел из строя навигационные системы вертолета. Несмотря на это, опытный летчик довел машину до окрестностей Минска и искал место для посадки в рушащемся и пылающем городе. Запоздалая боеголовка упала как раз под пролетавшим вертолетом, и взрыв в долю секунды превратил машину в оплавленный кусок металла.
Уцелевшие члены правительства и высшие чиновники силовых ведомств собрались в зале совещаний бункера. Электронная система сбора информации и слежения, камеры наружного наблюдения, дипломатические каналы связи, белорусские спутники, которые функционировали еще несколько часов после начала удара, свидетельствовали о чудовищных разрушениях на территории страны. Надежды на то, что удар будет дозированным, не осталось – стало ясно, что сбываются самые мрачные прогнозы развития событий.
Президент много раз пытался представить себе последствия возможной катастрофы, но действительность оказалась кошмарней самых ужасных предположений. Он был растерян. Надо было отдавать какие-то распоряжения, но он просто не знал, какие… и зачем. Большинство членов правительства пребывали в таком же состоянии. Они просто не могли адекватно оценить, что же произошло.
На следующий день, по системе туннелей, соединявших бункер с метро и иными коммуникациями подземного Минска, входившими в систему МУОСа, были направлены разведчики. Вернулись не все. Из докладов следовало, что в системе МУОСа скопилось огромное количество людей, однако в результате запоздавшего оповещения многие попали в убежища уже после взрыва – с тяжелыми или смертельными травмами, ожогами, поражениями радиацией. Медиков не хватало. Подземные склады медикаментов и продовольствия оказались заполнены менее чем на треть, хотя по довоенным отчетам они должны были быть забитыми до отказа.
Уровень радиоактивного загрязнения на поверхности значительно превышал прогнозный, а установленные гермошлюзовые системы явно были бракованными. В самом метро, которое едва вмещало всех спустившихся, радиация отмечалась чуть выше допустимой отметки, а верхние помещения системы МУОСа вообще оказались непригодными для постоянного пребывания там людей.
Разрушения на поверхности были катастрофическими, оставшиеся там в живых люди получили летальный уровень радиации. Они сбивались в группы и пытались любыми средствами прорваться в метро и другие убежища.
Системы внутренней связи в МУОСе, опять же вопреки довоенным докладам, не были приведены в готовность, недоставало жизненно необходимых генераторов и другого оборудования.
Мрачно выслушав доклады и сделав оргвыводы в отношении виновников, Валерий Иванюк обвел взглядом свою команду: «Что нам делать дальше?»
Несколько часов ушло на обсуждение того, как наладить связь между убежищами, как управлять разветвленной системой поселений, как организовать охрану складов и, главное: чем кормить, как лечить и где селить выживших?..
Совещание закончилось уже за полночь. Президент остался в зале заседаний один. Мониторы на стене бесстрастно регистрировали наблюдения камер, установленных на поверхности и в убежищах. Правда, большая часть экранов уже «снежила». Одна чудом уцелевшая камера передавала четкую картинку с площади Якуба Коласа. Здания были разрушены, филармония пылала, на проспекте сгрудились горящие или уже сгоревшие автомобили. Стволы деревьев были обуглены. Люди беспомощно толпились у входа в метро – их силуэты были видны в отблесках пожара. И кругом лежали трупы, трупы, трупы – тех, кто бежал в метро и не успел. Маленькая девочка, лет четырех, в светлом платьице (совсем как его дочь Валерия), сидела возле неподвижной женщины и трогала ее за лицо, видимо что-то говоря, наверняка плача. Ребенок уже получил смертельную дозу радиации и скоро упадет рядом с матерью. Эта девочка – одна из его народа, она умирает, и президент не смог ей помочь. Он не смог защитить десять миллионов, которые умерли, умирают или умрут в муках в ближайшее время. Он даже не смог спасти свою семью.
Иванюк растерянно, не отрываясь смотрел на экран. Он вспоминал, как когда-то хотел стать президентом. Кажется, грезить властью он начал еще в детские годы. В школе про него говорили «лидер», и он, действительно, стремился возглавлять какие-то бессмысленные советы и собрания. Выпускные экзамены, золотая медаль, поступление в нархоз. К этому времени огромная страна развалилась, советы и собрания вышли из моды, и Валерий как бы ушел в тень. Правда, на время. Пока его сокурсники «отрывались по полной» или занимались в свободное от сессий время коммерцией, он зубрил экономическую литературу, пытаясь понять, почему у них там все так хорошо и что сделать, чтоб тут не было так плохо. Он мог бы остаться в столице, но, следуя совету Цезаря, вернулся в свой поселок, где было проще стать первым. Для начала он стал директором льнозавода, легко обойдя других конкурентов – в основном дураков или алкоголиков. В первые же выборы был избран депутатом, что, впрочем, оказалось совсем не трудно: просто на льнозаводе, где работала чуть ли не половина поселка, незадолго до выборов повысили зарплату(не важно, что это было сделано за счет очередного кредита). Парламент, новые выборы. Зарисовавшись перед репортёрами на популярных темах, заведя достаточно важных связей в верхах, он шагнул в правительство, а оттуда – в Совбез. Еще одни выборы… И вот сбылась его уже давно оформившаяся мечта – он выиграл главные выборы своей жизни, как всегда не совсем честные. Пафосная инаугурация, присяга. Недолгие месяцы президентства, работа с утра до ночи. Иванюк убеждал себя, что работает для народа. На самом деле он просто страстно хотел набрать баллов, чтобы выиграть следующие выборы. Ну, может быть, еще хотел, чтобы им восхищались жена и дети. Он любил, когда его фотографировали с семьей: крупный темноволосый мужчина с такой искренней улыбкой и умными глазами, а рядом интересная, стройная дама – его жена – и две девочки в светлых платьях. Образ получался эффектный – ещё один козырь при подготовке к будущим выборам. И даже МУОС, можно сказать, его детище, способен был дать предусмотрительному президенту огромные дивиденды в случае какого-нибудь маленького или среднего военного конфликта. Иванюк не то чтобы желал, просто иногда представлял, как шальная вражеская боеголовка падает где-нибудь в Дзержинске или Заславле. А вовремя предупреждённые минчане, спустившись в комфортные подземелья, не переставая удивляться, восхваляют своего спасителя-президента. Как глупо!..
– Господин президент!
Валерий поднял голову, сквозь слезы посмотрел на вошедшего. Рядом с ним стоял Семен Тимошук – майор из службы безопасности. Этот уже немолодой мужик – единственный человек, с которым глава страны мог поговорить по душам и выпить по сто грамм, не боясь сказать лишнего. Он сам просил Тимошука называть себя на «ты», когда они общались один на один. Тот соглашался, но никогда раньше этого не делал.
– Валерий, возьми себя в руки. Ты не можешь расслабляться. Сегодня ты нужен людям, как никогда. Без президента будет хаос. А сейчас надо выспаться.
– Да, Семен, согласен, – устало ответил он старому майору.
* * *
Радист вздохнул с облегчением: заросли закончились. Идущие впереди уновцы остановились перед решеткой, перекрывавшей тоннель. Пока спецназовцы тщетно пытались ее открыть, Радист рассматривал прикрепленный к решетке под самым потолком предмет из двух соединенных крест-накрест балок, обвязанных цветными лентами. Что-то напомнил ему этот предмет, но вот что?
Путь вперед закрыт. Сзади приближались дикари. Спецназовцы перезарядили оружие, готовясь к бою. Вдруг со стороны решетки включился свет. Два мощных прожектора ослепили группу, и кто-то приказал им:
– Бросайте оружие на эту сторону заграждения!
По ту сторону решетки в столбе света появились два неспешно приближающихся человека. Оба были в длинных черных балахонах с капюшонами. У одного в руках – «калашников», у второго – странный предмет, видимо, тоже оружие.
Некоторые из уновцев прицелились в чужаков, но это не произвело на подходивших никакого впечатления. Они повторили требование:
– Бросайте оружие.
Лекарь насмешливо спросил в ответ:
– А других пожеланий не будет?
Один из незнакомцев, не обращая внимания на издевку, спокойно сообщил:
– У вас есть два варианта: бросить оружие на нашу территорию, после чего мы откроем вам проход. Или гордо умереть с оружием в руках, когда Лес начнет вас душить, а лесники – грызть глотки.
Дехтер обратился к «главному»:
– У нас там осталось три товарища. Помогите их отбить.
– Боюсь, ни вы, ни я, да и никто, кроме Господа Бога, помочь им уже не сможет. Вам лучше теперь подумать о себе.
Улюлюкание дикарей приближалось. Выбора у отряда не было. Люди в балахонах казались адекватными и в принципе не агрессивными. Расанов, положив руку на плечо Дехтера, первым бросил через решетку свой автомат. Секунду помедлив, капитан сделал то же самое, отдав команду:
– Сдать оружие. Это – свои.
Бойцы неуверенно стали перекидывать через проемы решеток оружие. С той стороны подошло еще несколько человек в таких же балахонах, невозмутимо собирая стволы. Решетку, впрочем, они открывать не спешили, и Дехтер стал нервничать. Но когда все оружие было сдано, первый говоривший все же открыл решетчатую дверь. Уновцы не мешкая зашли внутрь. Подоспевшие вскоре дикари подняли злобный вой. А мужчина в балахоне, который здесь, видимо, был старшим, спокойно сообщил:
– Я думаю, у вас осталось еще оружие. Мы не будем вас пока обыскивать, но не испытывайте судьбу. А сейчас вас всех проверят на ленточников. Подходите по одному, командир – первым, остальные остаются у решетки.
Дехтер подошел к посту и понял, почему незнакомец вел себя так уверенно: в проходе за ним стояло человек тридцать местных – в балахонах и с оружием наизготовку.
Дехтеру отодвинули воротник, посветили фонарем, что-то там высматривая, а потом несильно укололи пониже затылка. Эти манипуляции вызвали у него недоумение, но на вопрос «что вы делаете?» ответа он не получил. Той же странной процедуре подверглись и остальные уновцы. Затем старший удовлетворенно объявил:
– Все нормально, результат отрицательный. Поведем вас в Верхний Лагерь. Если есть противогазы – надевайте. Там радиация выше…
Следуя за провожатым, москвичи прошли еще метров двадцать по туннелю, потом свернули в какой-то коридор. Два или три раза в темноте перед ними открывались и закрывались двери, видимо герметичные. Отряд поднимался по лестницам до тех пор, пока не очутился в довольно просторном холле.
Первое, на что обратил внимание Радист, это тошнотворный, сладковатый запах гнилого мяса. Этот запах он чувствовал еще возле решетки в тоннеле, но сейчас вонь стала почти невыносимой. «Уж не жрут ли они падаль?» – подумал про себя Кудрявцев.
Помещение освещалось тремя тусклыми лампочками. У стен стояли ветхие сооружения из картона и фанеры. Туда-сюда медленно передвигались люди в балахонах почти до земли. Лиц видно не было, на руках у всех – грубо связанные рваные перчатки. По походке и едва различимым формам можно было определить, что некоторые из них – женщины. При виде этой станции и ее жителей Радист не мог отвязаться от мысли, что они попали в секту служителей тьмы, которые готовятся к оргии и вот-вот принесут их в жертву своим злым божествам.
Условием возможности дальнейшего общения был обыск. Человек двадцать местных со всей тщательностью, но вежливо занимались этим. В результате на постеленной тряпке появилась горка пистолетов, ножей, запасных магазинов к автоматам, ручных гранат и прочего добра.
– Теперь, уважаемые гости, прошу вас объяснить, кто вы, откуда и зачем сюда пришли, – строго сказал старший. – Говорите только правду. У нас есть простой способ проверить ваши слова.
Переглянувшись с Дехтером, Расанов выступил вперед и рассказал о причинах и цели их экспедиции. Старший, молча выслушав, не спешил с выводами и недоверчиво осматривал бойцов. Стражники начали комментировать от себя:
– Да, для ленточников они слишком откормлены. Те ж дохлые…
– Америкосы это, вам говорю. Я никогда в перемирие с ними не верил. Вот ведь, сзади решили подползти! К стенке их надо или наверх голыми выгнать, пусть пешком дуют в свою Америку.
Расанов решил вступить в диспут:
– Про какую Америку вы говорите? Мы – россияне, мы из Московского метро.
– Хватит, – прервал старший. – Мы побеседуем с каждым из вас в отдельности и сравним ваши показания. Если что – не серчайте…
Радиста допрашивала женщина. Допрос проходил в темном закутке, составленном из листов фанеры, подпертых по бокам кирпичами и досками. В спину Игоря дышал конвоир, держа в руках какое-то странное оружие. Лицо женщины рассмотреть не удавалось – мешал низко опущенный капюшон балахона. Женщина явно была больна: она громко и хрипло кашляла, иногда замирала, как будто от сильного спазма. Вообще многие жители этой непонятной станции производили впечатление нездоровых, немощных: ходили медленно и ссутулившись, часто стонали и тяжело вздыхали.
Женщина начала без вступлений и довольно недружелюбно:
– Кто ты такой и откуда будешь?
– Я – Игорь Кудрявцев. Из Москвы.
– С Московской линии нашего метро, что ли?
– Нет, из Московского метро.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь неприятным сопением конвоира сзади.
– А я и не знала, что московское метро соединяется с минским, – с насмешкой произнесла женщина.
– Оно не соединяется. Мы сюда на вертолете прилетели, по воздуху.
Последовала еще более долгая пауза.
Допрос шел долго. Хотя обе стороны общались на русском языке, казалось, что они с разных планет. Радист несколько раз разъяснял местной обстоятельства приема радиопередачи (что такое радио, она представляла смутно). Он терпеливо повторял ей, что они прилетели, чтобы наладить связь, а по возможности, и постоянный контакт с их метро. Рассказал про вертолет, вышку мобильной связи, их путь сюда и столкновение с дикарями в дебрях бело-желтого леса.
Но было ясно, что женщина ему не верит. Она несколько раз выходила, оставляя его наедине со стражником, с кем-то совещалась. До Радиста долетали приглушенные фразы: «Все, что они говорят, сходится… но легенду можно выдумать… С другой стороны, ты видел их оружие… во всем Муосе столько боеприпасов ни у кого не осталось, даже в бункерах Центра… А пайку их видел… тушенка… в Муосе такой нигде не делают… да и откормленные смотри какие… Неужто и вправду с Москвы… Здорово б, если б это оказалось правдой… Но кто мог им послать сигнал?.. Короче, мы не разберемся, нужно в нижний лагерь их, там пусть Талашу докладываются».
Через некоторое время Радисту показалось, что женщина начинает ему верить, хотя и пытается это скрыть. Ее выдавали вопросы, которые она задавала: «Есть ли у вас радиация? Много ли у вас мутантов? Чем вы питаетесь?». Но на некоторые вопросы Радист просто не мог ответить, не понимая их смысла, чем вызывал еще большее недоумение у ведшей допрос: «Есть ли у вас ленточники? Поделены ли ваши станции на верхние и нижние лагеря?»
Почувствовав изменение в настроении, Радист осмелился и спросил:
– А почему вы все здесь так одеты?
Женщина молчала. Радист подумал было, что спросил что-то по местным меркам неприличное. Но вдруг женщина откинула капюшон балахона, и Радист содрогнулся. Правая щека и весь лоб незнакомки были сплошной опухолью насыщенно-бордового, а местами – сиреневого цвета. Опухоль растянула рот в кривую чудовищную улыбку. Глаз заплыл, что делало лицо еще более отвратительным. Впечатление было таким ужасным и неожиданным, что Радист отшатнулся. Потом тихо извинился. Женщина поспешно натянула балахон и, снова закашлявшись, сказала:
– Уж теперь-то точно вижу, что ты не из Муоса. Привыкай, красавчик: здесь ты еще и не то увидишь… Добро пожаловать в Муос… – Потом, помолчав, добавила: – Еще не так давно, до прихода в верхний лагерь, я была самой красивой девушкой в моем поселении, женихов полно было. А теперь… Это все радиация. Ладно, хватит на сегодня…
* * *
Несколько часов они оставались разделенными на группы и под охраной. Местные о чем-то совещались между собой, кого-то ждали, куда-то ходили. Наконец москвичей собрали всех вместе и объявили, что ведут их в нижний лагерь. Они подошли к лестнице, перекрытой гермоворотами уже знакомой местной конструкции, поочередно прошли внутрь, спустились и через несколько минут оказались в нижнем лагере.
Если атмосфера верхнего лагеря была угрюмой и зловещей, то в нижнем царил гомон сотен голосов, крики, смех и плач детей. Весь лагерь был похож на муравейник, причем бросалось в глаза, что обитатели его очень молоды: дети, подростки, парни и девушки. Пахло потом, едой и плохо убираемыми туалетами. Людей в балахонах здесь не было видно. Радист, осмотревшись, начал понимать, что верхний лагерь – это подземный вестибюль и переходы, а нижний – собственно, станция метро.
Здесь их встретили более приветливо – поздоровались со всеми за руку и пригласили идти за собой. У некоторых из сопровождавших были перекинуты за спину все те же странные самострелы. На станции, или в лагере, как его здесь называли, буквально некуда было ступить. Привычных для Московского метро палаток здесь было мало. Стояли какие-то коробки, неуклюжие каркасы, обитые досками, фанерой, картоном, тканью и еще невесть чем. Видимо, эти конструкции и служили жильем для местных. Кое-где у стен убогие лачуги, прижавшись друг к другу, стояли на деревянном помосте и являлись вторым этажом. Такие же помосты возвышались над метрополитеновскими путями с обеих сторон платформы. Под сильно закопченным потолком болталось несколько тусклых лампочек. В трех местах, на свободных от жилья площадках, горели костры, на которых готовилась какая-то еда.
Гостей провели в служебное помещение в торце платформы, где местное начальство устраивало собрания. Даже здесь вдоль стен Радист увидел нары, прикрытые тряпьем, – в перерывах между совещаниями это место тоже использовали как жилье. Их пригласили сесть прямо на нары или на табуретки, которые местные доставали из-под нар, вытирая рукавами от пыли.
Радист обратил внимание на девушку, которая руководила встречей. Сначала он подозрительно ее рассматривал, боясь увидеть признаки ужасной болезни, которой была поражена обитательница верхнего лагеря. Но девушка выглядела вполне здоровой. Более того, она была красива. Приятная манера говорить – с едва заметной улыбкой, при этом глядя собеседнику в глаза – делала ее очень привлекательной. Убедившись, что все готовы ее слушать, она заговорила легко и складно, как будто заранее готовила свою речь:
– Чтобы упростить наше дальнейшее общение с вами, сразу скажу, какую информацию о вас мы получили из Верхнего лагеря. Совет верхнего лагеря сообщил нам, что вы появились со стороны Партизанской, называете себя жителями Московского метро, прилетевшими сюда на вертолете на зов какой-то радиостанции. Совет верхнего лагеря не нашел никаких данных, которые бы опровергли ваше сообщение. Что касается истинных целей вашего прихода в Муос и того, являетесь ли вы друзьями и теми, за кого себя выдаете, проверить их непросто. Мы допускаем, что сказанное вами – правда, но вынуждены относиться к вам с определенной осторожностью. Мы постараемся в разумных пределах оказать вам содействие в осуществлении ваших целей. Но оружие, как вы сами понимаете, вернуть сейчас не можем. Это будет сделано при определенном условии, о котором мы поговорим позже. Прежде чем задать вам интересующие нас вопросы, мы готовы ответить на ваши.
Девушка проговорила все это очень быстро, на одном дыхании. Радист едва уловил смысл этой протокольной речи. Он был готов биться об заклад, что его спутники, привыкшие слышать лишь короткие команды, не поняли и половины того, что она выдала. Расанов, напротив, оценил ораторские способности и невольно кивнул, хотя был недоволен решением по поводу оружия.
– Что это за люди в длинных одеждах в поселении, которое вы называете верхним лагерем? Они с вами заодно? – спросил кто-то.
Девушка все так же быстро заговорила, как будто ожидала этого вопроса:
– По вашим рассказам, в Московском метро ситуация гораздо более благополучна, чем у нас здесь. Нам приходится выживать в очень трудных условиях. Минское метро, основная часть обитаемого Муоса, проложено на небольшой глубине. Уровень радиоактивного загрязнения здесь выше. Мы очень зависим от поверхности: там у нас находятся картофельные плантации и некоторые мастерские. Решить все свои проблемы эпизодическими рейдами на поверхность мы не можем, а средств индивидуальной защиты недостаточно. Этим продиктована та жесткая социальная структура и схема выживания, которая у нас принята. На поверхности вынуждено работать на постоянной основе большое количество людей. Это неминуемо ведет к облучению со всеми известными последствиями. А количество мутаций среди родившихся в метро детей у нас и так слишком велико. Поэтому в Партизанских Лагерях, то есть на наших станциях, принят Закон, согласно которому каждый гражданин живет в нижнем лагере до достижения определенного возраста. Жители нижнего лагеря обучаются, женятся, рожают детей, растят их, работают на фермах, торгуют с другими станциями. Потом все, за исключением специалистов, переходят в Верхний лагерь. Радиация там значительно выше, работы связаны с выходом на поверхность: на плантации и в мастерские. Опережая ваш вопрос, скажу, что в верхних лагерях люди живут недолго, от трех до десяти лет. Облучение приводит к лейкемии, раковым заболеваниям, заболеваниям кожи. Именно поэтому они ходят в балахонах, которые позволяют скрывать внешние проявления болезней, а также являются символом их подвижнической жизни во имя верхнего и нижнего лагерей.
Теперь Радист понял, что за запах он чувствовал в верхнем лагере – это был запах разложения, запах гниющих заживо людей. Он спросил:
– И с какого возраста вы переходите в верхний лагерь?
– Обычно – в двадцать три года…
Это было очередным шоком для москвичей. Большинство из них были старше названного возраста, а значит, по местным законам должны находиться в верхнем лагере, в радиоактивном аду; работать на поверхности без средств индивидуальной защиты и заживо гнить там. Именно с этим возрастным разделением была связана сразу бросившаяся в глаза молодость обитателей нижнего лагеря.
Услышанное надо было переварить. Местные, решив, что возникшая пауза означает удовлетворенное любопытство гостей, начали задавать свои вопросы. Радисту это было неинтересно. Он хотел посмотреть станцию. В этом ему никто не препятствовал.
Выйдя на платформу и оглядевшись, Игорь обратил внимание на то, что весь пол был расчерчен прямоугольниками полтора на два метра. Он понял, что облезлые линии потрескавшейся краски и большие неаккуратно нарисованные цифры – это обозначение номеров «квартир» местных жителей. Большинство так называемых квартир было отгорожено от внешнего мира фанерными или картонными стенками либо убогими тряпичными ширмами. Но некоторые вообще не имели стен, и их жильцы просто ютились в пределах своих прямоугольников на виду у всех.
На третий день переговоров между парламентерами произошел неожиданный конфликт. Но конечно, не он явился причиной глобальной катастрофы, он только подтвердил наличие всеобщего тупика на фоне безумного, бескомпромиссного реваншизма. Теперь уже трудно понять, кто первым отдал фатальный приказ. В ход пошли красные кнопки.
В Минске заревели сирены. Члены Правительства, высшие чины и обслуживающий персонал по переходам спустились в огромный бункер под Домом Правительства. Через пять минут после объявления тревоги вертолет с семьей президента вылетел из Беловежской пущи. Иванюк хотел дождаться родных, но офицеры из службы охраны почти насильно увели его в бункер.
Электромагнитный импульс вывел из строя навигационные системы вертолета. Несмотря на это, опытный летчик довел машину до окрестностей Минска и искал место для посадки в рушащемся и пылающем городе. Запоздалая боеголовка упала как раз под пролетавшим вертолетом, и взрыв в долю секунды превратил машину в оплавленный кусок металла.
Уцелевшие члены правительства и высшие чиновники силовых ведомств собрались в зале совещаний бункера. Электронная система сбора информации и слежения, камеры наружного наблюдения, дипломатические каналы связи, белорусские спутники, которые функционировали еще несколько часов после начала удара, свидетельствовали о чудовищных разрушениях на территории страны. Надежды на то, что удар будет дозированным, не осталось – стало ясно, что сбываются самые мрачные прогнозы развития событий.
Президент много раз пытался представить себе последствия возможной катастрофы, но действительность оказалась кошмарней самых ужасных предположений. Он был растерян. Надо было отдавать какие-то распоряжения, но он просто не знал, какие… и зачем. Большинство членов правительства пребывали в таком же состоянии. Они просто не могли адекватно оценить, что же произошло.
На следующий день, по системе туннелей, соединявших бункер с метро и иными коммуникациями подземного Минска, входившими в систему МУОСа, были направлены разведчики. Вернулись не все. Из докладов следовало, что в системе МУОСа скопилось огромное количество людей, однако в результате запоздавшего оповещения многие попали в убежища уже после взрыва – с тяжелыми или смертельными травмами, ожогами, поражениями радиацией. Медиков не хватало. Подземные склады медикаментов и продовольствия оказались заполнены менее чем на треть, хотя по довоенным отчетам они должны были быть забитыми до отказа.
Уровень радиоактивного загрязнения на поверхности значительно превышал прогнозный, а установленные гермошлюзовые системы явно были бракованными. В самом метро, которое едва вмещало всех спустившихся, радиация отмечалась чуть выше допустимой отметки, а верхние помещения системы МУОСа вообще оказались непригодными для постоянного пребывания там людей.
Разрушения на поверхности были катастрофическими, оставшиеся там в живых люди получили летальный уровень радиации. Они сбивались в группы и пытались любыми средствами прорваться в метро и другие убежища.
Системы внутренней связи в МУОСе, опять же вопреки довоенным докладам, не были приведены в готовность, недоставало жизненно необходимых генераторов и другого оборудования.
Мрачно выслушав доклады и сделав оргвыводы в отношении виновников, Валерий Иванюк обвел взглядом свою команду: «Что нам делать дальше?»
Несколько часов ушло на обсуждение того, как наладить связь между убежищами, как управлять разветвленной системой поселений, как организовать охрану складов и, главное: чем кормить, как лечить и где селить выживших?..
Совещание закончилось уже за полночь. Президент остался в зале заседаний один. Мониторы на стене бесстрастно регистрировали наблюдения камер, установленных на поверхности и в убежищах. Правда, большая часть экранов уже «снежила». Одна чудом уцелевшая камера передавала четкую картинку с площади Якуба Коласа. Здания были разрушены, филармония пылала, на проспекте сгрудились горящие или уже сгоревшие автомобили. Стволы деревьев были обуглены. Люди беспомощно толпились у входа в метро – их силуэты были видны в отблесках пожара. И кругом лежали трупы, трупы, трупы – тех, кто бежал в метро и не успел. Маленькая девочка, лет четырех, в светлом платьице (совсем как его дочь Валерия), сидела возле неподвижной женщины и трогала ее за лицо, видимо что-то говоря, наверняка плача. Ребенок уже получил смертельную дозу радиации и скоро упадет рядом с матерью. Эта девочка – одна из его народа, она умирает, и президент не смог ей помочь. Он не смог защитить десять миллионов, которые умерли, умирают или умрут в муках в ближайшее время. Он даже не смог спасти свою семью.
Иванюк растерянно, не отрываясь смотрел на экран. Он вспоминал, как когда-то хотел стать президентом. Кажется, грезить властью он начал еще в детские годы. В школе про него говорили «лидер», и он, действительно, стремился возглавлять какие-то бессмысленные советы и собрания. Выпускные экзамены, золотая медаль, поступление в нархоз. К этому времени огромная страна развалилась, советы и собрания вышли из моды, и Валерий как бы ушел в тень. Правда, на время. Пока его сокурсники «отрывались по полной» или занимались в свободное от сессий время коммерцией, он зубрил экономическую литературу, пытаясь понять, почему у них там все так хорошо и что сделать, чтоб тут не было так плохо. Он мог бы остаться в столице, но, следуя совету Цезаря, вернулся в свой поселок, где было проще стать первым. Для начала он стал директором льнозавода, легко обойдя других конкурентов – в основном дураков или алкоголиков. В первые же выборы был избран депутатом, что, впрочем, оказалось совсем не трудно: просто на льнозаводе, где работала чуть ли не половина поселка, незадолго до выборов повысили зарплату(не важно, что это было сделано за счет очередного кредита). Парламент, новые выборы. Зарисовавшись перед репортёрами на популярных темах, заведя достаточно важных связей в верхах, он шагнул в правительство, а оттуда – в Совбез. Еще одни выборы… И вот сбылась его уже давно оформившаяся мечта – он выиграл главные выборы своей жизни, как всегда не совсем честные. Пафосная инаугурация, присяга. Недолгие месяцы президентства, работа с утра до ночи. Иванюк убеждал себя, что работает для народа. На самом деле он просто страстно хотел набрать баллов, чтобы выиграть следующие выборы. Ну, может быть, еще хотел, чтобы им восхищались жена и дети. Он любил, когда его фотографировали с семьей: крупный темноволосый мужчина с такой искренней улыбкой и умными глазами, а рядом интересная, стройная дама – его жена – и две девочки в светлых платьях. Образ получался эффектный – ещё один козырь при подготовке к будущим выборам. И даже МУОС, можно сказать, его детище, способен был дать предусмотрительному президенту огромные дивиденды в случае какого-нибудь маленького или среднего военного конфликта. Иванюк не то чтобы желал, просто иногда представлял, как шальная вражеская боеголовка падает где-нибудь в Дзержинске или Заславле. А вовремя предупреждённые минчане, спустившись в комфортные подземелья, не переставая удивляться, восхваляют своего спасителя-президента. Как глупо!..
– Господин президент!
Валерий поднял голову, сквозь слезы посмотрел на вошедшего. Рядом с ним стоял Семен Тимошук – майор из службы безопасности. Этот уже немолодой мужик – единственный человек, с которым глава страны мог поговорить по душам и выпить по сто грамм, не боясь сказать лишнего. Он сам просил Тимошука называть себя на «ты», когда они общались один на один. Тот соглашался, но никогда раньше этого не делал.
– Валерий, возьми себя в руки. Ты не можешь расслабляться. Сегодня ты нужен людям, как никогда. Без президента будет хаос. А сейчас надо выспаться.
– Да, Семен, согласен, – устало ответил он старому майору.
* * *
Радист вздохнул с облегчением: заросли закончились. Идущие впереди уновцы остановились перед решеткой, перекрывавшей тоннель. Пока спецназовцы тщетно пытались ее открыть, Радист рассматривал прикрепленный к решетке под самым потолком предмет из двух соединенных крест-накрест балок, обвязанных цветными лентами. Что-то напомнил ему этот предмет, но вот что?
Путь вперед закрыт. Сзади приближались дикари. Спецназовцы перезарядили оружие, готовясь к бою. Вдруг со стороны решетки включился свет. Два мощных прожектора ослепили группу, и кто-то приказал им:
– Бросайте оружие на эту сторону заграждения!
По ту сторону решетки в столбе света появились два неспешно приближающихся человека. Оба были в длинных черных балахонах с капюшонами. У одного в руках – «калашников», у второго – странный предмет, видимо, тоже оружие.
Некоторые из уновцев прицелились в чужаков, но это не произвело на подходивших никакого впечатления. Они повторили требование:
– Бросайте оружие.
Лекарь насмешливо спросил в ответ:
– А других пожеланий не будет?
Один из незнакомцев, не обращая внимания на издевку, спокойно сообщил:
– У вас есть два варианта: бросить оружие на нашу территорию, после чего мы откроем вам проход. Или гордо умереть с оружием в руках, когда Лес начнет вас душить, а лесники – грызть глотки.
Дехтер обратился к «главному»:
– У нас там осталось три товарища. Помогите их отбить.
– Боюсь, ни вы, ни я, да и никто, кроме Господа Бога, помочь им уже не сможет. Вам лучше теперь подумать о себе.
Улюлюкание дикарей приближалось. Выбора у отряда не было. Люди в балахонах казались адекватными и в принципе не агрессивными. Расанов, положив руку на плечо Дехтера, первым бросил через решетку свой автомат. Секунду помедлив, капитан сделал то же самое, отдав команду:
– Сдать оружие. Это – свои.
Бойцы неуверенно стали перекидывать через проемы решеток оружие. С той стороны подошло еще несколько человек в таких же балахонах, невозмутимо собирая стволы. Решетку, впрочем, они открывать не спешили, и Дехтер стал нервничать. Но когда все оружие было сдано, первый говоривший все же открыл решетчатую дверь. Уновцы не мешкая зашли внутрь. Подоспевшие вскоре дикари подняли злобный вой. А мужчина в балахоне, который здесь, видимо, был старшим, спокойно сообщил:
– Я думаю, у вас осталось еще оружие. Мы не будем вас пока обыскивать, но не испытывайте судьбу. А сейчас вас всех проверят на ленточников. Подходите по одному, командир – первым, остальные остаются у решетки.
Дехтер подошел к посту и понял, почему незнакомец вел себя так уверенно: в проходе за ним стояло человек тридцать местных – в балахонах и с оружием наизготовку.
Дехтеру отодвинули воротник, посветили фонарем, что-то там высматривая, а потом несильно укололи пониже затылка. Эти манипуляции вызвали у него недоумение, но на вопрос «что вы делаете?» ответа он не получил. Той же странной процедуре подверглись и остальные уновцы. Затем старший удовлетворенно объявил:
– Все нормально, результат отрицательный. Поведем вас в Верхний Лагерь. Если есть противогазы – надевайте. Там радиация выше…
Следуя за провожатым, москвичи прошли еще метров двадцать по туннелю, потом свернули в какой-то коридор. Два или три раза в темноте перед ними открывались и закрывались двери, видимо герметичные. Отряд поднимался по лестницам до тех пор, пока не очутился в довольно просторном холле.
Первое, на что обратил внимание Радист, это тошнотворный, сладковатый запах гнилого мяса. Этот запах он чувствовал еще возле решетки в тоннеле, но сейчас вонь стала почти невыносимой. «Уж не жрут ли они падаль?» – подумал про себя Кудрявцев.
Помещение освещалось тремя тусклыми лампочками. У стен стояли ветхие сооружения из картона и фанеры. Туда-сюда медленно передвигались люди в балахонах почти до земли. Лиц видно не было, на руках у всех – грубо связанные рваные перчатки. По походке и едва различимым формам можно было определить, что некоторые из них – женщины. При виде этой станции и ее жителей Радист не мог отвязаться от мысли, что они попали в секту служителей тьмы, которые готовятся к оргии и вот-вот принесут их в жертву своим злым божествам.
Условием возможности дальнейшего общения был обыск. Человек двадцать местных со всей тщательностью, но вежливо занимались этим. В результате на постеленной тряпке появилась горка пистолетов, ножей, запасных магазинов к автоматам, ручных гранат и прочего добра.
– Теперь, уважаемые гости, прошу вас объяснить, кто вы, откуда и зачем сюда пришли, – строго сказал старший. – Говорите только правду. У нас есть простой способ проверить ваши слова.
Переглянувшись с Дехтером, Расанов выступил вперед и рассказал о причинах и цели их экспедиции. Старший, молча выслушав, не спешил с выводами и недоверчиво осматривал бойцов. Стражники начали комментировать от себя:
– Да, для ленточников они слишком откормлены. Те ж дохлые…
– Америкосы это, вам говорю. Я никогда в перемирие с ними не верил. Вот ведь, сзади решили подползти! К стенке их надо или наверх голыми выгнать, пусть пешком дуют в свою Америку.
Расанов решил вступить в диспут:
– Про какую Америку вы говорите? Мы – россияне, мы из Московского метро.
– Хватит, – прервал старший. – Мы побеседуем с каждым из вас в отдельности и сравним ваши показания. Если что – не серчайте…
Радиста допрашивала женщина. Допрос проходил в темном закутке, составленном из листов фанеры, подпертых по бокам кирпичами и досками. В спину Игоря дышал конвоир, держа в руках какое-то странное оружие. Лицо женщины рассмотреть не удавалось – мешал низко опущенный капюшон балахона. Женщина явно была больна: она громко и хрипло кашляла, иногда замирала, как будто от сильного спазма. Вообще многие жители этой непонятной станции производили впечатление нездоровых, немощных: ходили медленно и ссутулившись, часто стонали и тяжело вздыхали.
Женщина начала без вступлений и довольно недружелюбно:
– Кто ты такой и откуда будешь?
– Я – Игорь Кудрявцев. Из Москвы.
– С Московской линии нашего метро, что ли?
– Нет, из Московского метро.
Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь неприятным сопением конвоира сзади.
– А я и не знала, что московское метро соединяется с минским, – с насмешкой произнесла женщина.
– Оно не соединяется. Мы сюда на вертолете прилетели, по воздуху.
Последовала еще более долгая пауза.
Допрос шел долго. Хотя обе стороны общались на русском языке, казалось, что они с разных планет. Радист несколько раз разъяснял местной обстоятельства приема радиопередачи (что такое радио, она представляла смутно). Он терпеливо повторял ей, что они прилетели, чтобы наладить связь, а по возможности, и постоянный контакт с их метро. Рассказал про вертолет, вышку мобильной связи, их путь сюда и столкновение с дикарями в дебрях бело-желтого леса.
Но было ясно, что женщина ему не верит. Она несколько раз выходила, оставляя его наедине со стражником, с кем-то совещалась. До Радиста долетали приглушенные фразы: «Все, что они говорят, сходится… но легенду можно выдумать… С другой стороны, ты видел их оружие… во всем Муосе столько боеприпасов ни у кого не осталось, даже в бункерах Центра… А пайку их видел… тушенка… в Муосе такой нигде не делают… да и откормленные смотри какие… Неужто и вправду с Москвы… Здорово б, если б это оказалось правдой… Но кто мог им послать сигнал?.. Короче, мы не разберемся, нужно в нижний лагерь их, там пусть Талашу докладываются».
Через некоторое время Радисту показалось, что женщина начинает ему верить, хотя и пытается это скрыть. Ее выдавали вопросы, которые она задавала: «Есть ли у вас радиация? Много ли у вас мутантов? Чем вы питаетесь?». Но на некоторые вопросы Радист просто не мог ответить, не понимая их смысла, чем вызывал еще большее недоумение у ведшей допрос: «Есть ли у вас ленточники? Поделены ли ваши станции на верхние и нижние лагеря?»
Почувствовав изменение в настроении, Радист осмелился и спросил:
– А почему вы все здесь так одеты?
Женщина молчала. Радист подумал было, что спросил что-то по местным меркам неприличное. Но вдруг женщина откинула капюшон балахона, и Радист содрогнулся. Правая щека и весь лоб незнакомки были сплошной опухолью насыщенно-бордового, а местами – сиреневого цвета. Опухоль растянула рот в кривую чудовищную улыбку. Глаз заплыл, что делало лицо еще более отвратительным. Впечатление было таким ужасным и неожиданным, что Радист отшатнулся. Потом тихо извинился. Женщина поспешно натянула балахон и, снова закашлявшись, сказала:
– Уж теперь-то точно вижу, что ты не из Муоса. Привыкай, красавчик: здесь ты еще и не то увидишь… Добро пожаловать в Муос… – Потом, помолчав, добавила: – Еще не так давно, до прихода в верхний лагерь, я была самой красивой девушкой в моем поселении, женихов полно было. А теперь… Это все радиация. Ладно, хватит на сегодня…
* * *
Несколько часов они оставались разделенными на группы и под охраной. Местные о чем-то совещались между собой, кого-то ждали, куда-то ходили. Наконец москвичей собрали всех вместе и объявили, что ведут их в нижний лагерь. Они подошли к лестнице, перекрытой гермоворотами уже знакомой местной конструкции, поочередно прошли внутрь, спустились и через несколько минут оказались в нижнем лагере.
Если атмосфера верхнего лагеря была угрюмой и зловещей, то в нижнем царил гомон сотен голосов, крики, смех и плач детей. Весь лагерь был похож на муравейник, причем бросалось в глаза, что обитатели его очень молоды: дети, подростки, парни и девушки. Пахло потом, едой и плохо убираемыми туалетами. Людей в балахонах здесь не было видно. Радист, осмотревшись, начал понимать, что верхний лагерь – это подземный вестибюль и переходы, а нижний – собственно, станция метро.
Здесь их встретили более приветливо – поздоровались со всеми за руку и пригласили идти за собой. У некоторых из сопровождавших были перекинуты за спину все те же странные самострелы. На станции, или в лагере, как его здесь называли, буквально некуда было ступить. Привычных для Московского метро палаток здесь было мало. Стояли какие-то коробки, неуклюжие каркасы, обитые досками, фанерой, картоном, тканью и еще невесть чем. Видимо, эти конструкции и служили жильем для местных. Кое-где у стен убогие лачуги, прижавшись друг к другу, стояли на деревянном помосте и являлись вторым этажом. Такие же помосты возвышались над метрополитеновскими путями с обеих сторон платформы. Под сильно закопченным потолком болталось несколько тусклых лампочек. В трех местах, на свободных от жилья площадках, горели костры, на которых готовилась какая-то еда.
Гостей провели в служебное помещение в торце платформы, где местное начальство устраивало собрания. Даже здесь вдоль стен Радист увидел нары, прикрытые тряпьем, – в перерывах между совещаниями это место тоже использовали как жилье. Их пригласили сесть прямо на нары или на табуретки, которые местные доставали из-под нар, вытирая рукавами от пыли.
Радист обратил внимание на девушку, которая руководила встречей. Сначала он подозрительно ее рассматривал, боясь увидеть признаки ужасной болезни, которой была поражена обитательница верхнего лагеря. Но девушка выглядела вполне здоровой. Более того, она была красива. Приятная манера говорить – с едва заметной улыбкой, при этом глядя собеседнику в глаза – делала ее очень привлекательной. Убедившись, что все готовы ее слушать, она заговорила легко и складно, как будто заранее готовила свою речь:
– Чтобы упростить наше дальнейшее общение с вами, сразу скажу, какую информацию о вас мы получили из Верхнего лагеря. Совет верхнего лагеря сообщил нам, что вы появились со стороны Партизанской, называете себя жителями Московского метро, прилетевшими сюда на вертолете на зов какой-то радиостанции. Совет верхнего лагеря не нашел никаких данных, которые бы опровергли ваше сообщение. Что касается истинных целей вашего прихода в Муос и того, являетесь ли вы друзьями и теми, за кого себя выдаете, проверить их непросто. Мы допускаем, что сказанное вами – правда, но вынуждены относиться к вам с определенной осторожностью. Мы постараемся в разумных пределах оказать вам содействие в осуществлении ваших целей. Но оружие, как вы сами понимаете, вернуть сейчас не можем. Это будет сделано при определенном условии, о котором мы поговорим позже. Прежде чем задать вам интересующие нас вопросы, мы готовы ответить на ваши.
Девушка проговорила все это очень быстро, на одном дыхании. Радист едва уловил смысл этой протокольной речи. Он был готов биться об заклад, что его спутники, привыкшие слышать лишь короткие команды, не поняли и половины того, что она выдала. Расанов, напротив, оценил ораторские способности и невольно кивнул, хотя был недоволен решением по поводу оружия.
– Что это за люди в длинных одеждах в поселении, которое вы называете верхним лагерем? Они с вами заодно? – спросил кто-то.
Девушка все так же быстро заговорила, как будто ожидала этого вопроса:
– По вашим рассказам, в Московском метро ситуация гораздо более благополучна, чем у нас здесь. Нам приходится выживать в очень трудных условиях. Минское метро, основная часть обитаемого Муоса, проложено на небольшой глубине. Уровень радиоактивного загрязнения здесь выше. Мы очень зависим от поверхности: там у нас находятся картофельные плантации и некоторые мастерские. Решить все свои проблемы эпизодическими рейдами на поверхность мы не можем, а средств индивидуальной защиты недостаточно. Этим продиктована та жесткая социальная структура и схема выживания, которая у нас принята. На поверхности вынуждено работать на постоянной основе большое количество людей. Это неминуемо ведет к облучению со всеми известными последствиями. А количество мутаций среди родившихся в метро детей у нас и так слишком велико. Поэтому в Партизанских Лагерях, то есть на наших станциях, принят Закон, согласно которому каждый гражданин живет в нижнем лагере до достижения определенного возраста. Жители нижнего лагеря обучаются, женятся, рожают детей, растят их, работают на фермах, торгуют с другими станциями. Потом все, за исключением специалистов, переходят в Верхний лагерь. Радиация там значительно выше, работы связаны с выходом на поверхность: на плантации и в мастерские. Опережая ваш вопрос, скажу, что в верхних лагерях люди живут недолго, от трех до десяти лет. Облучение приводит к лейкемии, раковым заболеваниям, заболеваниям кожи. Именно поэтому они ходят в балахонах, которые позволяют скрывать внешние проявления болезней, а также являются символом их подвижнической жизни во имя верхнего и нижнего лагерей.
Теперь Радист понял, что за запах он чувствовал в верхнем лагере – это был запах разложения, запах гниющих заживо людей. Он спросил:
– И с какого возраста вы переходите в верхний лагерь?
– Обычно – в двадцать три года…
Это было очередным шоком для москвичей. Большинство из них были старше названного возраста, а значит, по местным законам должны находиться в верхнем лагере, в радиоактивном аду; работать на поверхности без средств индивидуальной защиты и заживо гнить там. Именно с этим возрастным разделением была связана сразу бросившаяся в глаза молодость обитателей нижнего лагеря.
Услышанное надо было переварить. Местные, решив, что возникшая пауза означает удовлетворенное любопытство гостей, начали задавать свои вопросы. Радисту это было неинтересно. Он хотел посмотреть станцию. В этом ему никто не препятствовал.
Выйдя на платформу и оглядевшись, Игорь обратил внимание на то, что весь пол был расчерчен прямоугольниками полтора на два метра. Он понял, что облезлые линии потрескавшейся краски и большие неаккуратно нарисованные цифры – это обозначение номеров «квартир» местных жителей. Большинство так называемых квартир было отгорожено от внешнего мира фанерными или картонными стенками либо убогими тряпичными ширмами. Но некоторые вообще не имели стен, и их жильцы просто ютились в пределах своих прямоугольников на виду у всех.