Залыгин Сергей. Однофамильцы

мужа гораздо лучше обходилась. Она и Елизавета Вторая в квартире Бахметьева
К. Н. старательно не встречались - терпеть друг друга не могли. Катюша
говорила, будто Вторая Елизавета желает этой квартирой после смерти хозяина
завладеть, Вторая Елизавета, в свою очередь, указывала: та же самая цель
руководствует Катюшей, но "безо всякой юридичности, а только по нахальству".
Катюшины уколы оплачивал опять же Костенька, уколы обезболивающие, но
Бахметьеву К. Н. это было почти все равно, он за свою жизнь к самым
различным болям успел привыкнуть - и по ранениям, и по контузиям, и по
голоду, и по допросам следователей, но Катюша укалывала - одно удовольствие.
Бахметьеву К. Н. ихние, дамские, отношения были до лампочки: он знал -
существует на его жилплощадь претендент, ему пальцем повести - обеих женщин
ветром сдует. В неизвестном направлении. Ну а покуда пусть будут заняты
каждая своим делом: одна укалывает, другая - устряпывает.
Катюша разговаривала мало, больше улыбалась.
Не то - Елизавета.
Собственная коммунальная площадь Елизаветы находилась неподалеку, две
остановки троллейбусом либо одна автобусом, и все, что делалось и
происходило в этом пространстве - в каком доме, в каком подъезде не работает
лифт, кто кому побил морду, кто с кем разошелся-сошелся, кто у кого на руках
помер или помирает, кто избит, а кто убит, - ее память все это держала
полгода цепко и только по истечении этого срока начинала от себя факты
отпускать.
Последней информацией Елизаветы Второй была байка про старика из
высотки по улице композитора Гудкова, 6: старик пенсию получал минимальную,
жил на свете неизвестно как и сколько времени, а потом пустой холодильничек
разломал, слепой телевизор разбил, рваный ковер разорвал еще и все это -
хлесь! - из окна выбросил. И сам - хлесь! - туда же... Дочка с сыном до тех
пор от отца скрывались, а тут прибежали холодильник с телевизором делить,
подушку с матрацем делить - ничего нет, все на тротуар выброшено, а с
тротуара прибрано прохожими...
- А тебе, Костенька, - сказала Елизавета, - и пожаловаться не на что.
Старость твоя человеческая. То есть помрешь ты как человек.
- Не жалуюсь... - ответил Бахметьев К. Н.
- Ты у меня молодец из молодцов!
Слушать Елизавету ежедневно и подолгу было Бахметьеву К. Н. в тягость.
Но приходилось. К тому же Бахметьев К. Н. сознавал, что, если она здесь,
значит, ее нет там, на коммунальной жилплощади, а этим он приносит
удовольствие многим той площади жителям.
Еще Елизавета Вторая была политиком, она вела два списка: 1 - со
всеми обещаниями президента страны, и 2, в котором должны были отмечаться
обещания выполненные. В списке 2 был заголовок и ничего больше, Елизавета
говорила: исполнение обещаний, едва только они объявлены по ТВ, тут же
становятся государственной тайной и оглашению не подлежат.
Еще Елизавета вела запись курсу отечественного, доперестроечного рубля.
Вела по хлебу: до перестройки батон стоил шестнадцать копеек, нынче - тысячу
рублей. Елизавета брала самописку, брала бумажку, тщательно делила одно на
другое, получала цифру 6250, а затем и выше. Это - по хлебу. По колбасе, по
молоку, по спичкам и аспирину получалось еще и еще выше.
- Правительственный обман! У-у-у... - рыком рычала Елизавета Вторая. -
Столь обманное правительство должно сидеть в тюрьме. Должно и должно!
Пожизненно!
- А когда так - кто нами руководить будет? Хотя бы и тобой - кто? -
спрашивал Бахметьев К. Н.
- Пускай из тюрьмы руководят. Пока другие, нетюремные, не обнаружатся -
пускай эти, из тюрьмы!
"Почему-то женщины не играют в домино, - думал Бахметьев К. Н. - Играли
бы - тогда и Елизавета Вторая лупила бы костяшками во всю силенку, главное
же - была бы спикером в политических дворовых дискуссиях трех высоток на
улице композитора Гудкова".
Случались дни, когда Елизавета Вторая не приходила и предупреждала
заранее:
- Завтра - митинг протеста! Буду занята!
Митинги протеста влияли на нее положительно, давление у нее понижалось
кровяное, она рассказывала, как и что на митинге было, сожалела, если не
было столкновений с милицией, и готовила Бахметьеву К. Н. праздничный кисель
из молока. Кушая кисель, Бахметьев К. Н. спрашивал:
- И что это, Елизавета Вторая, как в действительности получается: все
женщины старшего поколения в большинстве своем - сталинистки? Как так?
- Кто это "все"? - возмущалась Елизавета. - Объясни? Кого ты столь
произвольно зачисляешь во "все"?
- Кого по телевизору показывают, тех и зачисляю! - уклонялся Бахметьев
К. Н. (он безусловно причислял к сталинисткам, к женщинам старшего
поколения, Евгению Кротких и Елизавету Вторую).
Если митингов долго не происходило, Елизавета протестовала единолично:
разбрасывала по полу всяческую одежку-обувку, книжки, кастрюльки, газетки,
сваливала набок стулья, а столик переворачивала кверху ногами, садилась на
пол посередине, размахивала руками, хваталась за голову, почти что рвала на
себе - но все-таки не рвала - реденькие волосенки и что-то выкрикивала,
что-то от кого-то решительно требовала, обвиняя в предательстве.
Бахметьев спрашивал:
- Что это значит, Елизавета Вторая?
- А это значит - бардак! Или - непонятно?
- Для чего?
- Для того, что бардак происходит во всей действительности! А когда так
- пускай он и вот здесь происходит, не хочу я обманывать собственную душу!
Пускай другие обманывают! Пускай моя собственная душа уясняет, какая
обстановка происходит в стране!
- Хватит, Елизавета Вторая! Честное слово - хватит!
- Нет и нет - не хватит! Все честные люди должны активно протестовать
как один! А ты нашелся защитник, засранный адвокат нашелся - молчал бы уж!
Это же надо - молчать обо всей происходящей подлости! Кто тебе платит за
твое молчание? ЦРУ платит? Признавайся публично: кто? cколько?
- Чего привязалась? Собственные шарики растеряла, а ко мне
привязывается!
- Ну конечно, после подземной Воркуты ему все ладно, все сойдет - и
бескормица, и разврат, и ночные казино, и дачные дачи министров-банкиров, и
спекуляции, и грабеж народа, - ему после того все на свете ничего!
Тут снова следовал перечень того, что Бахметьеву К. Н. - ничего, тут и
черный вторник был, и бензиновый четверг, и расстрел Белого дома. И прорыв
нефтепровода в Республике Коми. Проклятущий этот Бахметьев уже все прошел
под конвоями и при ученых собачках, вволю насиделся в карцере - и вот теперь
доволен-довольнешенек, что нынче на свободе помирает!
- А - я? - криком кричала Елизавета Вторая. - Я под конвоем ни разу в
жизни при Сталине не находилась, я жалованье при нем каждый последний день
месяца как часы получала, я снижение цен на продукты питания тоже каждый
месяц в собственном бюджете отмечала, поэтому мне нынешняя подлость
окончательно поперек горла! Хоть в петлю лезь! У-у-у, падлы! И ты с ними
рядышком - демократ Бахметьев! Глаза на такого не глядели бы!
- Я не демократ. Я раком больной - разные вещи. Разные!
- Ты больной не один. Вас, таких, до Москвы раком не переставишь! При
Сталине невиновных стреляли, верно, а почему нынче-то виновных ласкают:
воруй еще и еще?! И должности им дают? Научились откупаться, да? В те
времена этакой науки в помине не было. Убийцы в подъездах и где угодно людей
убивают, ровно кроликов, а кто убивает - ни одного не поймают, не судят!
Жертвы ГУЛАГа счетом считаются, а сколько людей нынче мафиозно постреляно,
экологически погублено - учета никакого! Скоро уже больше, чем сталинских
репрессированных, будет жертв! У-у-у, падлы! Товарищ Сталин за один только
Чернобыль скольких бы пострелял, никому бы неповадно было еще и еще
взрываться, - а нынче?! Мне, Константин Николаич, в одно окошечко посветило:
цена бы на какой-то продукт снизилась! Преступников какая-никакая комиссия,
комитет какой-нибудь поймал бы? За ваучеры свои что ни что, а я вдруг бы
получила бы? Нет, не светит, и ты, Костя, единственно что правильно делаешь
- это помираешь. Притом - как человек! В собственной квартире - это раз.
Племянничек тебя по высшей категории иждивенчествует. Вот какие тебе и нынче
вышли льготы - ты, поди-ка, и не мечтал? Это - два! Я тебе завидую! У меня
перспективы нет.
- Я не мечтал! - признавался Бахметьев К. Н. - Нет, не мечтал.
Сидя на полу, успокаиваясь, Елизавета Вторая соображала:
- А может, ты и сболтнул чего лишнего, сам не запомнил чего, - Сталин и
услал тебя в Воркуту? Может, тебя просто так, ни за что, услали, но это не
он, не товарищ Сталин, это Берия, гад, сделал! Товарищ Сталин еще бы
недельки две пожил, он бы Лаврентию Берию самого успел бы расстрелять, но
Берия, он хитрый, он все разнюхал и Сталина ядом отравил. Вот как было на
самом-то деле!
- Откуда тебе известно?
- Мне-то известно откуда, откуда тебе неизвестно? К тому же учти: мы на
митингах портреты Иосифа Виссарионовича высоко носим, а портрет бериевский
ты хотя бы однажды в наших митингующих рядах видел?
- А еще говоришь: "Я женщина терпеливая".
- Лично к тебе я верно, что без конца терпеливая. К тому же каждый
терпит, как умеет.
И тут, бывало, душевные разговоры начинались между ними, и Бахметьев К.
Н., не торопясь, раздумчиво, Елизавете Второй объяснял:
- Слишком много жизней прожил я, Лизанька, слишком! И на гражданке, и в
плену, и в лагерях, и в коллективизацию, и в раскулачивание жил, в
индустриализацию - мальчишка, а зам. начальника цеха был, и в оттепель жил,
в разных застоях жил и даже постперестройки дождался. Но все свои жизни я в
одну не составил - и вот умираю по частям. От тридцатых репрессивных лет
умираю, от фронтовых умираю, от лет немецкого плена, от Воркуты - когда же
до современности дойдет дело? Пора уже. Пора, мой друг, пора!
Елизавета Вторая, в свою очередь, тоже открывалась:
- У меня, Константин Николаевич, мужиков побывало... Мы когда с тобой
жили, я, само собой, перед тобой не объяснялась, а нынче - что ж? Нынче
скажу: мужиков при желании на всех найдется, вовсе не в том дело. Дело, что
среди них людей слишком мало. Только и знают, что от женщины взять, после
хоть трава не расти. Настоящий-то мужчина, чтобы с благородством, чтобы не
только в постели понимал, что он мужчина настоящий, у меня один-единственный
всего и был - ты был, Константин Николаевич. Но я, дура, не ценила, слишком
много себе напозволяла. Хватилась - оказывается, уже поздно. И в большом, и
в малом - везде поздно. Бывало, ляпну тебе в твою же характеристику, а собою
любуюсь: "Вот как могу!" Или ты футбол смотришь, программу "Время", а я
подойду - р-раз! - хочу сериальное кино смотреть! - и программу переключаю!
А то - с подружками в подъезде тары да бары до полуночи, а ты без ужина. Ну,
думаю, уж нынче-то я схлопотала - либо с верхнего этажа пошлет меня мой
терпеливец, а то и взашей получу! А ты - ничего! Помолчишь час-другой в знак
протеста, глазками похлопаешь, будто сам же и виноватый, - и все! И все
дела! А тогда я избаловалась. И даже от тебя ушла. Не-ет, с нами, с бабами,
такого нельзя! Мне хозяин нужен - что в государстве, что на собственной
жилплощади. Есть при мне хозяин - и я хозяйка. Да ведь с тобой и забот-то
было с гулькин нос. Бельишко чистенькое в постельку - и ладно. Щи
горяченькие - и ладно! Ты уже в ту пору и в библиотеку обедать тоже ходил.
Бутербродик в целлофане - и опять же ладно. Хотя и во всем прочем - мужчина
по всем статьям! Нет, не оценила! После локти кусай не кусай - поздно! Я
даже и не кусала, я только поняла: жизнь, когда она сколько-то ладится, -
самое дорогое. Дороже нет ничего! А разлаживать ее - грех. А потому я и
грешница, что поздно усвоила.
Поупрекав себя, Елизавета предавалась иным воспоминаниям...
- Был у меня куда какой начальник. Сильно, видать, партийный. Машина
персональная, к особой поликлинике прикрепленный, но и сильно гордый: желал,
чтобы кофе ему в постельку подавала! А я - не подавала. Не буду, и все тут!
Кофе ему заварю с молоком или со сливками, это уж как он скажет, но за
чашкой и за блюдечком иди на кухню сам. Ноги же - при тебе? Руки же - при
тебе? А тогда в чем же, спрашивается, дело? Я тебе и халатик подам, только
шагай ногами собственными, а я свои эксплуатировать не позволю! Я тебе не
кухарка!
- Я заинтересовался, Елизавета Вторая: ты нынче член коммунистической
партии? Либо - кандидат? Не знаю даже, есть нынче кандидаты в коммунисты или
нет, не нужны они? - спрашивал Бахметьев К. Н.
- Ну, зачем я буду - член? Чтобы партвзнос платить? Тем более - зачем
кандидат? Я против президента и президентского аппарата. Они - зачем?
Уровень жизни трудящихся снижать, а кто мухлюет, тому уровень повышать?
Если на то пошло, Бахметьеву К. Н. с одной только Елизаветой Второй на
этом свете и жалко было расставаться - больше ни с кем. Ну, библиотеку жалко
было ему, хорошая погода в сентябре месяце и другие прекрасные проявления
природы были ему родными, но персонально - только облезлую эту старушку
Елизавету Вторую он жалел.
Бескорыстна она была к Бахметьеву К. Н., удивительно как бескорыстна!
Когда Бахметьев К. Н., собравшись с духом, сказал: "Ты, Елизаветушка,
пожалуйста, не обижайся, но на квартиру мою не рассчитывай: я свою квартиру
Костеньке отказал!" - он думал: а вдруг Елизавета к нему больше ни ногой?
Что - тогда? Ведь и в самом деле есть на что обидеться? Ничего подобного не
случилось. "А я так и знала, так и подозревала, - сказала она, - племянничек
твой, он палец о палец задаром не ударит. Он - кругом доллар, снутри и
снаружи. Ну а я - что? Я и в коммуналке век доживу, у меня забота - мой
собственный характер: я в коммуналке всех жителей нечаянно могу в
психическую лечебницу спровадить! Хотя и знаю: после мне одной-то скушно
сделается!"
Когда у Бахметьева К. Н. еще только складывался замысел - инициировать
встречу однофамильцев Бахметьевых из "Советского энциклопедического
словаря", он представлял, будто в "Словаре" их будет человек двадцать. Как
минимум - десять, а значит, будет собрание, на собрании он объявит о
создании какого-никакого Общества однофамильцев Бахметьевых от "А" до "Я".
Хотя бы речь и шла об одном-единственном собрании, все равно оргвывод должен
был иметь место.
Но неожиданно куцым оказалось племя Бахметьевых, слабоватым на
знаменитости, в "Словаре" однофамильцев всего лишь двое - П. И. и В. М. Если
бы даже пригласить Бахметьева без "ь" (и без права решающего голоса), и
тогда участников, считая еще и К. Н., - четверо. Троих посадить в президиум
- кто останется в зале заседаний? Останется один. Тот, который без "ь"?
Смешно!
И так собрание само собою отпало, только персональные встречи и могли
состояться. Одна встреча уже состоялась, предстояла другая - с Бахметьевым
В. М. (1885 - 1963), писателем (член партии большевиков с 1909 года).
Встреча Бахметьева К. Н. не воодушевляла. Как Бахметьев К. Н. ни
старался обрести соответствующее настроение - нет, не воодушевляла. Он даже
подумал: "А может быть, отставить? Отставить начинание, какое уж там?
Считать дело несостоявшимся? Мало ли что не состоялось в моей жизни, еще
один минус прожитое не изменит, а не прожитого нет, не осталось?" Но и
по-другому тоже думалось: все-таки встреча с ученым, Бахметьевым П. И., и
теория анабиоза оставили положительное впечатление, почему бы и не
продолжить в том же духе? К тому же нынешние встречи, они уже потусторонние,
их запросто можно отнести не к жизни, а к смерти, включить не в эту, а в ту
программу и тем самым уладить недоразумение. И Бахметьев К. Н. почти что
самопринудительно стал готовиться ко второй потусторонней встрече серьезнее,
чем к первой. К первой-то он подошел так себе, с кондачка. Легкомысленно
подошел. Ну а логика действительно великое дело: когда боли во всем теле
тебе невмоготу, и то логически убеждаешь себя: ничего, терпеть можно - хуже
бывает.
План у него сложился такой:
1. Знакомство с Бахметьевым В. М. Обмен информацией.
2. Встреча читателя с писателем Вл. Бахметьевым. Вечер вопросов и
ответов.
Разное.
На "разное" Бахметьев К. Н. возлагал надежды, как на разговор самый
откровенный.
В подготовке опять-таки помог Костенька: Бахметьев К. Н. его попросил,
а Костенька - через Катюшу - прислал ему книгу Вл. Бахметьева - "Избранное",
Гослитиздат, 1947 год. Из этой книги Бахметьев К. Н., хотя и дрожащей рукой,
сделал выписки.
"О наших недавних годах расскажут в будущем, несомненно, много
торжественного и чудесного. Но старики, участники этих лет, не узнают себя в
легендарных песнях молодежи... И не узнают, не узнают они себя в преданиях
летописцев... Ну диво ли драться на баррикадах, если с парадною песнею?..
Земля безгрешная, населенная легендарными рыцарями! Не ты ли поворачиваешь
бока свои то на восток, к юному солнцу, то на запад, во мрак вечерний?..
Почему не видят тебя, земля, какая ты есть? И почему вырывают тебя из-под
ног героя? И почему украшают его, героя, пышными розами, в руки ему
вкладывают бестрепетный меч и сердце его человеческое подменяют львиным?"
Это был роман "Преступление Мартына", Мартын же в романе был
продовольственным и бесстрашным комиссаром, выгребал у мужиков хлеб из
амбаров, а также из-под земли, когда мужики его под землю прятали. В одном
селении хлеба не было, много было куриц и куриных яиц. Он отнимал яйца, и
тут бабы восстали. Мартын восстание подавил, но в другом случае, в местечке
Лиски, вдруг оказался не на высоте. Дрогнул. Сказалось-таки социальное
происхождение, выяснилось - он был побочным сыном дворянина. И разлюбила его
любимая девушка Зина, и стали его исключать из партии, и он застрелился.
"Вот чудак! - думал Бахметьев К. Н. - Зачем самому-то? На фронте
сколько случаев было, и все - чин чином: дело одной минуты под вражескую
пулю подставиться".
И еще Бахметьев К. Н. сделал выписки из Вл. Бахметьева. Относительно
товарища Сталина и товарища Кагановича он сделал их. И очень восторженные
были они, эти выписки.
Когда встретились, писатель Вл. Бахметьев оказался старичком сухоньким,
с ограниченной растительностью на голове, с тонкими губами. Голос
неопределенный - ни тенор, ни баритон. Глаза как бы азиатские, узковатые,
взгляд был мимо Бахметьева К. Н., а на груди была полоска медальных и
орденских колодок в числе четырех.
- Мое поколение писателей - до последнего дыхания преданных партии -
привело советский народ к непосредственному счастью! - объяснял Вл.
Бахметьев Бахметьеву К. Н., придыхая и прикрывая глаза. - К счастью, без
которого человечество страдало многие тысячелетия! Ну а вам, поколениям,
следующим в нашем фарватере, только и оставалось, что протянуть руки и взять
почти полностью готовое счастье. Вы - протянули? Вы - взяли? Вы прямо-таки
по-вредительски не протянули и не взяли! Вас бы - к Лаврентию Павловичу!
Да-да - недосмотрел Лаврентий Павлович!
- Попытки были... Много-много попыток! - успокаивал Бахметьев К. Н.
разволновавшегося Вл. Бахметьева, но тот - ни в какую.
- Мы, наше поколение, жертвы на алтарь принесли, пот и кровь, а вы?
Джазом увлеклись! Какой у вас нынче год-то?
- У нас-то тысяча девятьсот девяносто четвертый.
- Месяц?
- Уже октябрь. Веселый месяц...
- Месяц Октябрьской революции. Месяц разума и перспективы! И не стыдно
вам? В октябре-то месяце? Хрущев Никитка виноват, вот кто, - сильно ослабил
руководство! Оттепели ему понадобились!
- А меня из лагеря освободил дорогой Никита Сергеевич. Хотя я и так
отбыл срок, он все равно - освободил. Без его участия мне бы и еще один срок
пришили. Чувствую - пришили бы!
- Как же ваш лагерь назывался?
- Лагерь воркутинский. Подземный.
- Сколько лет? Вам?
- Семь.
- Почему? Почему не десять?
- Семь!
- От исправительного труда, надеюсь, не отлынивали? Попыток к бегству?
Не было?
- Очень хотел убежать. Светлая мечта! Светлее не бывает.
- Да разве можно? Почему? Бежать? Почему?
- Не нравилось мне там. Нисколько не нравилось!
- Всем нравилось, вам - нет?!
Тогосветские (с того света) гимны, клятвы и восклицания Вл. Бахметьева
продолжались и продолжались - кому же и воспевать, если не члену РСДРП -
РКП(б) - ВКП(б) - КПСС с 1909 года? Ископаемый из Воркуты, но живой
Бахметьев К. Н. слушал однофамильца и свидетельствовал: "Было! Было! Я этих
гимнов тоже участник!" И не верил он сам себе: а вдруг ты
лжесвидетельствуешь? Выдумываешь?!"
- А у вас нынче Ка Пэ эС эС - все-таки есть? - спрашивал писатель.
- Нынче у нас все-таки Пэ Ка Пэ Пэ эС эС!
- ???
- Посткоммунистическая коммунистическая партия постсоветского
Советского Союза...
- Политбюро?
- Точно не знаю, теоретически - обязательно должно быть. Хотя бы для
партийной теории.
Вл. Бахметьев был обескуражен, обескураженный предложил:
- Перейдем к художественной литературе. Пора к художественной! Какие
произведения выдающегося писателя революционной эпохи Бахметьева Владимира
Матвеевича вы читали? - спросил он. - Читали "Преступление Мартына"? Поняли,
что это полемика с "Преступлением и наказанием" Федора - забыл отчество -
Достоевского? Знаете, что Мартын почти что получил Государственную премию эС
эС эС эР? У вас захватывало дух, когда вы читали "Мартына"?
- Захватывало! - приврал Бахметьев К. Н.
- Тогда - начнем!
- Начнем. У меня цитаты из "Мартына" выписаны, и вот я читаю: "Мартын
знающими глазами оглядывал черное небо, тонким слухом ловил призывные крики
рожка и не сторонясь встречал галоп курьера". Пожалуйста, поясните - какой
галоп и какого курьера не сторонясь встречал Мартын? Здесь, в тексте, больше
ни о галопе, ни о курьере - ни слова?
Вл. Бахметьев молча, с закрытыми глазами слушал цитату из него самого,
попросил цитату повторить, потом сказал:
- Если бы я не знал, что это написал я, я бы подумал, что это написал
Лев Николаевич... Еще вопросы?
Они оба не стояли и не сидели, они попросту в некотором пространстве
находились, как показалось Бахметьеву К. Н., в пространстве, хорошо
приспособленном для цитат. И он прочел еще:
- "Что такое жизнь, если она не согревает сердце? И к чему эти долгие
дни размеренного желания, если голова в бурьяне, а кровь в плесени? Если
нельзя одним прыжком разорвать стеклянный день, раздуть тихие солнечные
угревы в пожарище, сложить из обычных терпеливых слов труда ликующий призыв
к подвигу?" А - это? Как по-вашему, найдется ли что-нибудь подобное в
мировой литературе?
- Поищу... Сию минутку!
Чуть покачиваясь, вперед-назад, вперед-назад, Вл. Бахметьев поискал и
нашел:
- В мировой - Байрон. Тоже в мировой, но отечественной - проза
Лермонтова. - Вл. Бахметьев глубоко вздохнул, вздохнул еще глубже и
признался: - Не скрою: всегда любил прозу Лермонтова! В молодости даже готов
был у него учиться...
Бахметьев К. Н. цитировал еще и еще, а в ответ следовали Чехов,
Тургенев, Лесков, снова Толстой, снова Лермонтов.
Бахметьев К. Н. спросил:
- Скучно все-таки на том свете, а? Писателю с таким именем -
скучновато?
- Что говорить! - развел руками Вл. Бахметьев. Реалистически, бывало,
еще при жизни меня поддерживал Алексей Максимович Горький. Я ему благодарен.
Большая Советская Энциклопедия поддерживала: "Произведения Б. отличаются
ясностью изложения и чистотой языка" - так писала обо мне Большая Советская.
Это - по форме. А по содержанию Большая писала: "Б. изображает победу партии
Ленина - Сталина в борьбе за Советскую власть". Я Большой благодарен. Но все
это было там, а что же здесь? Здесь - подумать только! - не имеется ничего!
Никакой поддержки. Ни малейшей. Как хочешь, так и присутствуй.
- Тогда - не присутствуйте.
- А вот этого - нельзя. Там можно, здесь - ни-ни!
Тут Бахметьев К. Н. счел момент подходящим и произнес с задумчивостью:
- Как бы это устроить... поддержку?!
- Что вы имеете в виду, дорогой Константин Николаевич? Есть
возможности? - живо отреагировал Вл. Бахметьев.
- Какие-то есть всегда и везде, - подтвердил Бахметьев К. Н.
- Не может быть?!
- Как вы думаете - здесь Россия? В этом пространстве?
- Не сомневаюсь. На сегодня здесь России больше всего! Численно!
- Ну а в России только то и есть, чего не может быть... (универсальное
выражение, которому Бахметьев К. Н. безусловно доверял).
- Конечно! Конечно, я бы пошел на жертвы... почти на любые! - заверил
Вл. Бахметьев.
- Жертвы должны быть серьезными. И даже - принципиальные.
- Это меня не пугает. Нисколько. Я - закален. Тамошняя закалка, она,
знаете ли, и здесь сказывается, и здесь она - не баран чихнул.
- Тогда - партбилет на стол!
Прошла минута, и Вл. Бахметьев кивнул. Оглянулся вокруг - вокруг не
было никого, он кивнул еще раз.
- Вместе со стажем.
Вл. Бахметьев снова оглянулся, снова кивнул и сам свой кивок негромко
прокомментировал:
- Где билет, там и стаж. Иначе не бывает.
- Советскую власть ругать на каждом углу...
Вл. Бахметьев вздохнул и кивнул.
- Вождей партии и Советского государства - на каждом!
Вл. Бахметьев сделал жест и только тогда кивнул.
- Изданий - никаких. С читателями, если вдруг обнаружатся, - не
встречаться.
Вл. Бахметьев кивнул не оглядываясь.
И в конце концов разговор сам собою стал совершенно безмолвным. К тому
же еще более откровенным. Совершенно без оглядок. И потому почти что
душевным.
"Страшно было?" - спрашивал Бахметьев К. Н., сделав глаза круглыми, а
правую руку приложив ладонью к горлу.
"Утром, бывало, проснешься и по-беспартийному перекрестишься: ночь
прошла, а ты все еще дома! Слава Богу! А в общем-то, великий был вождь.
Очень великий! Знал, кого сажать! Писателя Бахметьева не посадил же! Значит,
не за что было садить. Значит, было за что не сажать! Глубочайшая интуиция
руководителя великого государства.
"Хрущева вы что-то уж очень сильно ругали?"