Залыгин Сергей. Однофамильцы

"Я, что ли, один? Ругал-то?"
- А что же, Владимир Матвеевич, вы так осторожничаете? Ни слова не
говорите? Чего в вашем статуте можно потерять? - вслух и неожиданно спросил
Бахметьев К. Н.
- Потерять в любом статуте можно. За потерями дело нигде не станет, -
не отступал от бессловесного варианта Вл. Бахметьев. - К тому же - привычка.
А - вдруг? Вдруг и здесь тебя достанет Хозяин? Хотя бы с помощью
какой-нибудь науки?
- Так ведь он-то, Хозяин-то, он еще раньше вас сюда поступил.
Значительно раньше. Кстати - не встречались? Он как здесь - все еще с
трубкой? Или без трубки? Уже?
- Не дай Бог! - смешанно, то есть словами и бессловесно, стал
рассказывать Вл. Бахметьев. - У него же память - адская! Нет-нет, хозяев
здесь никого не видно. У них, вероятно, своя закрытая и номенклатурная зона.
Мы, советские, с немецкими товарищами по вопросу связывались - нет, говорят,
ни Ульбрихта, ни Аденауэра в глаза не видели. И поляки так же. И чехи.
Югославы - тем более. У англичан не спрашивали - народ замкнутый. В общем,
так оно и есть: закрытая зона, делить ничего не надо. Воздуха и того нет.
Чем дышим - неизвестно. Пустотой дышим. Для посторонних часа на два, на два
с четвертью и пустота годится для дыхания. Но чтобы годы и годы? Очень
скучно. Все живое потому и живет, что потребляет, а здесь? Пустотное
равенство, больше ничего.
- Коммунизм?
- До конца воплощенный.
В чем так и не было найдено между ними взаимопонимания - в вопросе о
гениальности Вл. Бахметьева. Жертвы жертвами, но своей гениальности
Бахметьев не хотел уступить нисколько.
- Почему?
- Сами подумайте: а тогда чего же ради я приношу все другие жертвы?
Правда, и еще состоялась между ними договоренность: в этой встрече
участвовал как бы и не он, не настоящий Вл. Бахметьев. Упаси Бог! Это был
некто, кто Вл. Бахметьева изображал, предположим, Станиславский
какой-нибудь. Ну а кто сценарист - догадаться вообще невозможно.
Расстались.
Елизавете Второй Бахметьев К. Н. как бы между прочим рассказал:
- Случай произошел, - рассказал он. - Встретился я с одним уже на том
свете... - Бахметьев К. Н. замолчал в ожидании вопросов со стороны Елизаветы
- дескать, рехнулся ты, что ли? - и так далее. Но Елизавета ухом не повела,
она спросила:
- Ну и что? Что из того?
- Конечно, ничего особенного. Разговорились. Он оказался верным
ленинцем.
- Ну и что?
- Тебе бы с ним повстречаться? Обменяться мнениями? Вы, однако, нашли
бы общий язык...
- Я туда все еще всерьез не собираюсь. Разве что изредка. И несерьезно!
- Зато он сюда собирается.
- А тогда - больно-то нужно?! - изморщилась Елизавета всеми своими
морщинами. - Он оттуда - сюда, я отсюда - туда? Какой же, спрашивается,
между нами может быть общий язык?
Невозможно представить, что было бы с населением земного шара, если бы
все племянники стали такими, как Костенька.
В детстве он был веснушчатым и сопливым мальчиком, любил бить соседские
окна, в юности - драчливым парнем, в возрасте мужчины - бездельником и
повесой. Годам к тридцати пяти он стал совершенно невезучим: сколько ни
начинал учиться - не научился ничему, сколько ни начинал служить - ни на
одной службе ничем не проявился. Годам к сорока, к сорока пяти Костенька
стал неимоверным хвастуном, послушать - он все умеет, все знает, если же у
него что не ладилось - то ли очередная женитьба, то ли он снова попал под
сокращение штатов, - так это потому, что он на все плюет, плюет же на все
потому, что он своенравный и любит справедливость.
Недавно Костенька въехал в новую квартиру и торжественно отметил
событие.
Костенькино новоселье действительно было ведь чем-то таким, что в
сознание Бахметьева не укладывалось. Хотя бы и при всем желании. Но у него и
желания такого не было, не могло быть.
Квартира - шесть комнат, все отделаны не то мрамором, не то под мрамор.
Бахметьев обошел, ознакомился, в шестую шагнуть не смог: разве такие бывают?
Мебель... Из Кремля, что ли, ее Костенька спер? Никак не мог себе
Бахметьев К. Н. представить, будто такую можно пойти и купить в магазине.
Другое дело - спереть. Не просто, но кто умеет, у того, наверное, получится.
Гости... Таких гостей Бахметьев через час и выгнал бы, к чертовой
бабушке: ходят, смотрят - и ничему не удивляются! Подумали бы, сукины дети,
что это за гость, который ходит по таким вот комнатам, пьет-ест от пуза
невероятные блюда и вина и ничему не удивляется. Да такого гостя на порог
нельзя пускать!
Нажравшись, но все еще не напившись, прихватив по бутылке, эти хамы
гости сели в покер - и что же? И три, и пять, и более тысяч долларов
проигрывает гость и по-прежнему лыбится как ни в чем не бывало! Бахметьев
сидел в сторонке, соображал: это сколько же в каждом проигрыше-выигрыше
минимальных пенсий? Продовольственных корзин? Единых проездных билетов?
Хлебных батонов? Нет и нет - уму было непостижимо!
Еще был струнный квартет, играл концерт и "Калинку". Под "Калинку"
гости плясали. И неплохо, грамотно плясали - значит, им это дело было
знакомо.
Гуляли два дня и две ночи, отдыхая на всех кроватях, на всех диванах и
на всех коврах, а что было после этих двух дней, Бахметьев К. Н. не знал -
он ушел.
Когда ушел, стали ему мниться напольные в квартире Костеньки часы, он
такие видел по ТВ в кабинете президента, маятник разве только чуть меньше
человеческой головы (может быть, и не меньше?), а впечатление - будто бы
Костенька время и то приобрел в частную собственность. И вот гуляет при
участии маятника, под глухой, из каких-то других времен, бой этих часов.
Кроме того - удивительно: этот же механизм того же назначения и свойства
помещался и в крохотных ручных часиках, исполняя совершенно ту же работу.
Есть ли еще подобная машина на свете, чтобы в любых размерах оставалась
самой собою?
Если бы в подземной Воркуте, в угольной шахте, кто-нибудь сказал
Бахметьеву К. Н., что он, во-первых, останется жив, а во-вторых, попадет на
такое вот новоселье собственного племянника, он бы ту же минуту спятил с
ума. Хорошо, что никто не сказал! Вот он нынче и соображал: кто же все-таки
такой - его племянничек? Кажется, неоткуда было ему взяться, но он все равно
взялся? Должно быть, проявились до сих пор не реализованные особенности
Костенькиного организма - то ли он обонял, как охотничья собака, то ли
видел, будто ястреб, то ли слышал, как заяц с большими-большими ушами, но
что-то такое органическое жизнь в нем вдруг востребовала...
Еще недавно неряшливый - нечесаный, везде, где можно и где нельзя,
расстегнутый, - Костенька нынче преобразился: расчесан-надушен, на пальцах
перстни, на ногах белые с синими или красными по белому полосами носки,
галстук из пестрых пестрый, костюм то ли блестящий, то ли матовый и
неизвестного качества. (Правда, надо сказать, несколько раз Костенька
являлся и в прежнем своем виде: расхристанный, под градусом.)
Костенька посещал Бахметьева К. Н., и всякий раз это было интересно, но
с еще большим интересом воспринимался его уход. Может быть, потому, что
уходил он особенно - и попрощавшись, и пожелав больному скорого
выздоровления, он все равно не уходил через двери, а мгновенно исчезал,
казалось, сквозь стены. Наверное, потому, что он вот так исчезал, и думать о
нем уже не хотелось: был, не стало - значит, так и надо, и все дела. Тем
более что дела-то были доведены до конца, главный разговор, главное
соглашение состоялось месяца два тому назад, разве только чуть меньше,
вскоре после того, как под присмотром и при активном содействии племянника
Бахметьев К. Н. был эвакуирован обратно домой из больницы, из ракового
корпуса.
И только он вернулся домой, только осмотрелся в родных пенатах, в
которые и вернуться не чаял, как его даже и не в субботний, в какой-то
другой день, в среду кажется, навестил Костенька, принес всяческой снеди, а
еще принес бумагу с печатью и собственной подписью... Бумага эта была
завещанием (на случай смерти Бахметьева К. Н.), по которому двухкомнатная, с
кухней 6,5 кв. м, отходила в пользу Костеньки.
Бахметьев К. Н. подивился и бумагу подписал - очень старался вокруг
него Костенька, его надо было чем-то отблагодарить.
Костенька быстренько уложил бумагу в шикарный, чуть ли не слоновой кожи
кейс:
- Я, дядя Костя, я нынче тебе честно и по гроб жизни благодарен! Другой
бы на моем месте знаешь как? Другой бы получил твою подпись и - что? В тот
же день и спровадил бы тебя с жилплощади в известном направлении - туда, где
ты так и так очень вскоре будешь. Но я - нет! Я буду до конца твои
заключительные дни поддерживать. Во-первых, я помню, что ты меня еще не
родившегося из воды спас, во-вторых, я знаю, что ты подписал мне до
чрезвычайности важную бумагу. В общем, ты, дядя Костя, сыграл исключительную
роль в моей жизни, о чем я никогда и никогда не забуду!
- Ну а зачем тебе, Костенька, эта двухкомнатная? - поинтересовался
Бахметьев К. Н. - Зачем? Малогабаритка и санузел совмещенный? Я у тебя был
на твоем новоселье, видел твои хоромы, потому и удивляюсь.
- Мне, дядя Костя, не для себя. Мне - для нас.
Когда в субботу через две недели Костенька снова Бахметьева К. Н.
навестил, он постарался узнать, что это значит - "для нас"?
Оказалось, "для нас" нужны вот эти две комнаты с кухней, чтобы позже
занять всю лестничную площадку, а лестничная площадка тоже "для нас" нужна,
чтобы занять весь подъезд. Весь, кроме двух первых этажей, в которых люди
как жили, так и будут жить. Будто ни в чем не бывало! Чтобы жилой дом
по-прежнему выглядел как жилой дом, как жилой подъезд.
- Сколько много-о! - поразился Бахметьев К. Н. - А куда же денутся
жильцы с других этажей?!
- Не беспокойся, дядя Костя! Люди с тех этажей получат жилплощадь в
пределах окружной дороги, так что ты не беспокойся! Это уже моя, это уже не
твоя забота!
- Ну, Костенька, если ты все это можешь, тогда зачем тебе ждать меня?
Покуда я уберусь из своей двухкомнатной ногами вперед?! Занимай покуда всю
лестничную, а мне можно будет не торопиться.
- Видишь ли, дядя Костя, - не без философии стал объяснять положение
Костенька, - видишь ли, разные люди действуют по-разному. Один торопится
сразу же захватить большую территорию и на ней искать свою главную точку
опоры, другие наоборот: сперва - точка, а уже затем расширяют ее до всех
необходимых размеров! Я предпочитаю последнее.
Тут вопрос и перешел в теоретическую плоскость, Костенька воодушевился,
разоткровенничался и стал излагать дальше.
Он имеет целью создать Центральный Институт Криминальной Информации,
сокращенно ЦИКИ, который будет обладать банком данных - кто, кого, когда
убил или ограбил, каков получился при этом результат в долларовом выражении,
кто, кого, когда имеет в виду убить, ограбить или разорить, какие при этом
результаты прогнозируются... Бахметьев К. Н., слушая внимательно, понимал
плохо, зато ясно видел Цику: большая ящерица с большими ушами, серо-зеленого
камуфляжа, очи черные.
- Да как же это ваша Цика будет существовать? - удивлялся он. - Ее
завтра же на всех твоих этажах заарестуют - и делу конец?
- И даже ничего подобного! - объяснял Костенька. - Информацией Цики
будут пользоваться многие клиенты, в том числе - государственные службы!
- Но тогда тебе надо будет сильно охраняться от всяческой мафии.
Кто-кто, а эти пришибут. Тебе не страшно? Ты еще молодой, тебе жить да
жить?!
- Я и буду жить да жить! И вот я хочу, чтобы солидный криминал тоже
получал информацию Цики.
- Как же так? Я что-то не пойму. Уже ослаб понятием.
- Тут, дядя Костя, в основе лежит совершенно новая и очень сильная
идея! Идея сотрудничества двух структур. Если подумать, подумать серьезно, -
они друг без друга не могут, они друг другу совершенно необходимы! И между
ними должен быть компромисс, разумное планирование общих инициатив и даже
выдача на каждую криминальную акцию соответствующей лицензии. Вот все
объявляют: борьба с организованной преступностью! Ну а если преступность
организованная, значит, она управляемая? Вот и надо этим пользоваться и
управлять совместно, вместе бороться с преступностью неорганизованной, то
есть с анархизмом, который и есть главная опасность для обеих структур.
Конечно, Костенька очень любил умничать, но тут он говорил так
серьезно, с таким значением, что Бахметьев подумал: "Может, Костенька и в
самом деле бывает умным?" Он стал слушать, удивляясь больше и больше.
Внимательно. Костенька внимание тотчас уловил, понизил голос с тенора на
баритон, иногда и более низкие ноты, басовые, стал брать, стал объяснять
дальше и дальше:
- Двум разным структурам, дядя Костя, несомненно, лучше существовать в
сотрудничестве, чем в непрерывном антагонизме. Ты никогда не думал, сколько
рабочих мест по борьбе с организованной преступностью создает организованная
преступность в госаппарате? Сколько государство получает от своих граждан,
защищая их от организованной? Да если бы ее не было, граждане могли бы даже
и наплевать на свое собственное правительство - вот до чего могло бы дойти!
Значит? Значит, государство много обязано организованной преступности. А
теперь взгляд с другой стороны. Разве хорошо организованному криминалу нужна
анархия? Да ни в коем случае! Ему нужен порядок, нужен высокий материальный
уровень граждан, с нищих - что взять? Ничего не взять! Нужен кодекс
государственных законов, чтобы сознательно, а не стихийно их нарушать, чтобы
знать, сколько и за что положено лет заключения по суду, по суду с
прокурором и с адвокатом, а вовсе не с перестрелкой с мафиозными
анархистами, со всякими там подонками. Вот, дядюшка, какая теория за годы
перестройки сложилась в моей голове. Вот почему меня ничуть не радуют всякие
перестроечные глупости, и ты поверь - я еще сыграю свою роль в формировании
правильных отношений между двумя структурами. Я не просто так, я итальянский
опыт изучал, дважды ездил в Италию - один раз с государственной прокурорской
группой, другой - с высококвалифицированной криминальной. А тебе я советую:
ты взгляни на наших государственных руководителей через ТВ со всем вниманием
- и сразу поймешь: у каждого имеется собственная теоретико-материальная
база, и чтобы с ними сотрудничать, мне тоже нужна собственная
материально-теоретическая - только при этом условии мы будем на равных и нам
будет с чего начать. Ну? Как? Остаешься ли ты при своем прежнем мнении?
- Остаюсь: тебя надо повесить за яйца! - подтвердил Бахметьев К. Н., но
Костеньку это ничуть не смутило.
- Упорный ты человек! - развел Костенька руками. - Не поддаешься
теориям ни социалистическим, ни капиталистическим. Ну ладно, тогда коснемся
практики: буквально на днях я в доме одиннадцать по улице композитора
Гудкова открываю контору "НЕЖИФ".
- То Цика, а то - НЕЖИФ? Что за зверь? Млекопитающий?
- "НЕЖИФ" - это Неприкосновенный Жилой Фонд. И такой фонд я организую в
порядке помощи гражданам, которые от своей жилплощади хотят избавиться.
- Или - не хотят?
- Это я не для себя. Я только посредник между теми, кто много может, и
теми, кто многого не может. Опять же благородное посредничество! Я нынче же
организую жилищную картотеку на всю Россию! Банк жилищных данных - такого на
всем свете нет! Пользуйся кто может, мне все равно, зек это или высокий
советник, или беженец, или южноамериканский миллионер! Человек живет в своей
квартире, но квартира хуже, чем он сам. Человек живет в своей квартире, но
квартира лучше, чем он сам. Кто поможет этим человекам навести
справедливость в своем существовании? Обменяться квартирами? Я помогу!
"НЕЖИФ" поможет. Опять не понимаешь? Теорию не понял, а теперь и практика не
доходит? Беда с тобой, дядя Костя! Ты человек слишком хороший, ты до плохого
хороший - вот в чем твоя беда! Ты настолько хороший, что не умеешь жить, а
тот, кто не умеет жить, - тот человек совсем плохой! Ничегошеньки не
стоящий. Одно название что человек. Учти: если никто никого не будет
обманывать - все будут жить плохо, в лучшем случае - так себе. Если же
сделать соцсоревнование на обманность - кто-то будет жить хорошо, и даже
очень хорошо.
- А кто-то будет нищенствовать?
- Без нищих ни одна страна не обходится. Но в нищих-то никто не
заинтересован: их обманывать - толку нет, налог с них тоже не возьмешь,
рэкет не возьмешь - для всех нищенство совершенно невыгодно и даже
некрасиво. Человечество, оно ведь, дядя Костя, вообще некрасивое! Почему? А
потому, что его слишком уж много. Его больше, чем всяких других
млекопитающих. Сложить всех слонов, тигров и зайцев - столько голов не
получится, сколько получилось людей к концу двадцатого столетия. Нынче разве
только селедок в океанах все еще больше, чем людей на земле! Ага! Людей-то
на земле как сельдей в бочке - точно! Я ведь все ж таки на биологическом
учился, имею толк! У меня - кругозор! А также - индивидуальность. Мне
селедкой в бочке нет охоты быть!
- А ведь ты малый-то был - шибко сопливый...- снова вспомнил Бахметьев
К. Н.
- Всему свое время! Не помню, кто из философов так выразился. Ты, дядя
Костя, не помнишь - кто? К тому же меня, дядя Костя, ничто не страшит: куда
мое дело клонит, туда я иду! Понятно?
- Я понял, - сказал Бахметьев К. Н., и в самом деле ему стали понятны
разговоры, которые Костенька то и дело вел из кухни, волоча за собой
телефонный аппарат на длинном проводе. Костенька будто снимал с кого-то
допрос:
- Адрес? Этаж? Площадь? Санузел? Телефон? Возраст? Срок проживания?
Родственники? Отделение милиции? Участковый?
Бахметьев К. Н., слушая, недоумевал: какие это знакомства заводит
Костенька? А теперь он знал - какие.
- В данном бизнесе, дядя Костя, - и еще объяснял Костенька, - процент
на капитал несравненно выше, чем в любом банке. ЭМ эМ эМ, Сержик Мавроди и
тот не угнался бы.
- Ты стариков-старушек со света сживаешь, а дядюшке - исключение?
Дядюшку рыбой семгой потчуешь?
- По-другому совесть не позволяет, дядя Костя. Сколько тебе объяснять?
Кто меня из воды спас?
- Старикам-старушкам, им легче жизнь потерять, чем жилую площадь. А
ведь ты их, бездомных, целую толпу сделал... Такую толпу даже и представить
невозможно. Такой толпы нет, не может быть, но на самом-то деле ты ее сделал
и она есть. По вокзалам помирает, по подъездам. Наклонись-ка ко мне!
Костенька наклонился над ним, лежачим, над самым его лицом:
- Чего ты еще хочешь, дядя Костя? Говори? Чего тебе хочется?
- Ты - сволочь! - сказал Бахметьев К. Н.
- Что ты хочешь этим сказать, дядя Костя?
- Ты - сволочь!
- А какое это имеет значение? И что - дальше?
- Дальше, - тихо сказал Бахметьев К. Н., крикнуть - сил уже не было, -
дальше хочу дать тебе по морде, сволочь! - И он приподнял было руку, но рука
упала обратно в постель.
- Это вполне естественно, дядя Костя! - сказал Костенька. - Мне много
кто хочет дать по морде, но знаешь ли, дорогой, у всех руки коротки!
Успокойся! Волнение это вообще зря и вообще ни к чему, а в субботу, в первой
половине дня, я тебя навещу. Ты к тому моменту поправляйся. Окончательно!
Натянув высоконький картузик, а шикарное пальтишко - сверху широко,
книзу узенько - накинув на плечи, Костенька и еще сказал:
- Дядя Костя, пойди-ка на кухню, в холодильник пойди, погляди, что там
и как в твоем холодильнике. А то пошли туда свою тетю Лизу. Если сам не
сможешь, тете Лизе тоже будет интересно.
И Костенька исчез, а Бахметьеву К. Н. потребовалось подумать.
Бахметьев К. Н., он с десяток смертей за свою жизнь пережил, по
каким-то случайным обстоятельствам не состоявшимся. Несостоявшиеся смерти
интересуют людей-читателей, а вот попробуй поделись опытом, соедини все
междусмертные жизни в одну жизнь - невозможно! А теперь, что ни говори,
Бахметьев К. Н. умирал вовремя. Он так и думал: "Умру - вот хорошо-то мне
будет!" Он так думал, потому что уж очень нехорошо было нынче жить -
непомерную тяжесть души обустроила ему нынешняя жизнь. От этой тяжести он
пытался отбрыкиваться, но, пока жив, - не получалось.
Тяжесть физическую, холодную и голодную, с телесным весом 29,5 кг, он
испытал и прошел, но такой, как нынче, - нет, никогда.
он раньше-то видел милицейского старшину, который нынче нередко
сопровождает Костеньку ("по вашему приказанию явился!")?
Ну как же, как же! - этот старшина в штатском и еще двое (тоже в
штатском) сидели в прихожей, охраняя Костенькино новоселье, всех его гостей.
И еще стало вспоминаться... Костенька объявил гостям, кто такой его дядюшка,
Бахметьев К. Н., как он, К. Н., спас из воды своего еще не родившегося
племянника, и гости закричали "ура!" и, нетвердо стоя на ногах, стали качать
Бахметьева К. Н., подбрасывать к самому потолку (3 м 40 см), а он все не
знал и не знал, что лучше: врезаться в потолок или упасть на пол? Потолок
все-таки был предпочтительнее. Но не прошло и десяти минут - все кончилось
безболезненно. "Слава Богу! - подумал в тот раз Бахметьев. - Видит Бог -
слава Богу!"
Костенька сказал освобожденному от качки дядюшке: "Я тебя, дядя Костя,
уважаю! Ты понял, как я тебя уважаю?!" И почему Костенька уже тогда зауважал
Бахметьева К. Н.? Он ведь тогда и раком-то еще не болел?
Потом прошло еще часов пять, утро наступало, и гости решили: надо
Костенькиного дядюшку покачать еще раз! Как-никак он Костеньку, было дело,
из воды спас. Но тут гости и вовсе плохо стояли на ногах, качать у них почти
не получалось, а тогда они позвали охрану в штатском, три человека, старшина
в том числе. У этих получилось. Вот, оказывается, когда Бахметьев К. Н. с
милицейским старшиной впервые познакомился. А нынче качка вдруг возникла по
образцу той, получившейся, хотя была и разница: тогда Бахметьев К. Н. летал
то вверх, то вниз, а нынче - только вниз. Будто в воркутинской шахте
оборвалась клеть, а он в той клети мечется из угла в угол...
Но и в этот раз кончилось благополучно, и Бахметьев К. Н. подумал: у
журналистов, у них свобода - это свобода слова, их на факультетах так учили,
но Бахметьев К. Н. этого не проходил.
Журналистам хорошо, они всех классиков прочитали от корки до корки,
Николая Лескова - от корки до корки, теперь им подавай все, что десять лет
тому назад было запрещенным, - а Бахметьев К. Н.? Он никогда и никем не
запрещенную литературу и ту не успел взять в толк, ему за семьдесят было,
когда он взялся за культурное наследие, и только-только начал читать
Лескова, а ему говорят: "Опухоль!"
То же самое происходит с собственностью. Собственником Бахметьев
никогда не был, никогда не собирался быть, но интересы чьей-то чужой
собственности вдруг стали управлять им с утра до ночи, безо всяких правил,
безо всяких законов. Настоящим собственникам - легче, они при своем деле, а
Бахметьев К. Н. при чьем? Не говоря уже о Костеньке, о всех ему подобных, -
они нынче на седьмом небе, воодушевлены необыкновенно. Они, Костеньки, их
множество, они Цику сочиняют, в надежде, что власть будет с ними заодно, -
так, может, власти уже и нет? Тоже ведь грустно. Грустно и неизвестно, что
хуже - один товарищ Сталин или множество Костенек.
Вот и порядочные души - они тоже в перестроечную жизнь не рвутся,
Бахметьев П. И. с ног до головы вооружен анабиозом и все равно говорит:
"Хватит с меня революции девятьсот пятого года!" Правда, Вл. Бахметьев, тот
согласен, тот на жертвы идет, лишь бы вернуться в жизнь (в качестве гения).
"Ей-богу, очень хорошо я делаю, когда умираю! - думал Бахметьев К. Н. -
Причем по совету Бахметьева П. И. - навсегда! Во всяком случае, ничего лучше
нынче не придумаешь, другой справедливости что-то не видать!"
Ну а если бы Бахметьев К. Н. пожил бы еще годик, чем бы он занялся? Вот
чем занялся бы! Все библиотеки перерыл, квартиру бы продал и тысячу писем с
оплаченным ответом разослал во все концы света с запросом - кто и что знает
о Бахметеве П. А. Обязательно надо было ему узнать, когда и где П. А. умер.
Чтобы во всех энциклопедиях заменить "?" каким-то реальным годом
девятнадцатого века.
"?" волновал его нынче больше, занимал больше, чем, бывало, занимали
"ь", "ъ", "и", "i", "й" вместе взятые. Он не знал, почему это случилось.
Почему "?" нынче нужно впереди всего алфавита поставить?
Кроме боли по логике вещей, по логике раковой, кроме той, которая была
безо всякой логики, внимание - пристальное! - Бахметьева К. Н. вдруг стало
привлекать сердце. Собственное. Странно, что это произошло "вдруг", тогда
как в действительности, по крайней мере лет двадцать тому назад, сердечные
мысли уже должны были прийти к нему. Не пришли. Впрочем, ничто и никогда не
приходило Бахметьеву К. Н. вовремя.
Ну а сердце - это удивительный, если вдуматься, предмет, скромный тоже
на удивление, терпеливый и преданный необыкновенно. Другого такого предмета
на свете нет, не может быть. Бахметьев К. Н. свое сердце под всяческие
неприятности подставлял, можно сказать, пакостил ему на каждом шагу - оно
терпело, ни в чем его не упрекая.
Какую бы биографию он ему ни устраивал - оно молчало.
Ну, бывало, постукает почаще - называется "сердцебиение" - и все, и
вопрос исчерпан. Нынче очень хотелось Бахметьеву К. Н. собственное сердечко
ласково погладить. Собственно, больше некого ему было ни приласкать, ни
поблагодарить. С такой же искренней благодарностью и признательностью -
некого!
Как и всю прочую свою внутренность, Бахметьев К. Н. сердце никогда не
видел - закрытая зона, но ведь слышать-то его можно было в любое время дня и
ночи, только прислушайся! Он до сих пор не прислушивался. Правда что
безобразник и больше того - хам! И только недавно, уже в постельном режиме,
Бахметьев К. Н. подсчитал, что его сердцу столько же лет, месяцев и дней,