Залыгин Сергей. Однофамильцы

Повесть

Жизней у Бахметьева К. Н. было множество, все разные, но суммы они не
составили, если же нет суммы - ради чего анализировать частности?
Был он пионером - одна частность, комсомольцем - другая, членом сперва
ВКП(б), потом КПСС - частность третья. Воевал, был военнопленным и
заключенным, женатым, вдовым и разведенным, всего не перечесть - ну и что?
Был-то он был, но чем-то, чем должен был стать, не стал, а что было, то
прошло. И не столько запоминалось, как был, зато как не стал, в памяти
оставалось.
Вот он еще молодой, командует в должности зам. начальника цеха
(начальник больше трудился по партлинии) на заводе "Молот и серп". Там же
его, Бахметьева К. Н., из партии в первый раз вычистили - систематическое
невыполнение производственного плана. А тут же и война, харьковский котел.
За недостатком кадров он командует взводом и ротой (в роте семь человек).
В партии восстановлен, но опять отступление, он ранен разрывным. Его
нашли, кажется, в лесу. Нашли и вылечили. Во Владимире вылечили, после стали
разбираться - почему под Харьковом бежал, а не наступал? ("За Родину, за
Сталина"?!). Не шпион ли он, не дезертир ли? Разобраться не успели, снова на
фронт - рядовым и беспартийным. Рядовым-беспартийным Бахметьев К. Н. воевал
чуть-чуть не полный год, и опять случилось: попал к немцам в плен. В один
лагерь, в другой лагерь, а когда его освобождали свои - в нем живого веса
было 29,5 кг. При том, что рост 172 см.
Кости и те таяли, а когда он прощупывал их в прежних размерах -
удивлялся: не может быть! Освобожденного из плена повезли опять же в
госпиталь, из госпиталя выписали и снова судить суровым судом - зачем
сдавался в немецкий плен? Дали семь лет подземной Воркуты. Тут уж он словчил
- умолчал о своем среднем образовании, за среднее прибавляли два, за высшее
- еще два года. Семь он отбыл от звонка до звонка, рубал воркутинский
полярный уголек, а когда вышел из-под земли, встретился ему по харьковскому
котлу политрук. Политруки тоже разные бывали, этот человеком оказался (при
том, что в большом каком-то штабе состоял), раскопал документы: Бахметьев К.
Н. был, оказывается, представлен к Герою. Если не к Герою, так к Ленину, как
пить дать! Еще выяснилось: семь лет подземной Воркуты было ошибкой.
Выяснилось, что в немецких лагерях, при живом весе 29,5 кг, он,
беспартийный, вел партийную агитацию.
Явился Никита Сергеевич Хрущев, Бахметьева К. Н. восстановили в партии,
дали Красную звездочку, персональную пенсию. Жизнь вошла в какую-то колею, в
которой и катилась до перестройки. И даже до ноября 1990 года.
Седьмого ноября 1990-го Бахметьев К. Н., при звездочке, задолго до
начала пришел на торжественное партсобрание, занял место в первом ряду,
заняв, прослушал "Интернационал", Гимн Советского Союза прослушал,
приготовился слушать доклад о Великой годовщине. Молодцевато подтянулся при
виде ТВ-объективов, хотя объективы и смотрели не на него, а на сцену.
Докладчика все не было и не было, трибуна пустовала, ветераны в первом ряду
начали сильно возмущаться. Тут выходит на сцену тоже ветеран, не очень
хорошо знакомый, выходит и объявляет: парторганизация постановила
самораспуститься. Кто с решением согласен - вот стоит большой стол, на стол
выкладывайте партбилеты!
И многие выложили, а Бахметьева К. Н. затрясло, он едва не помер в тот
раз. Ему стало вдруг страшнее, чем в немецком плену, страшнее, чем под
Харьковом, страшнее, чем в воркутинском подземелье.
Партбилета Бахметьев К. Н. не положил, унес домой, дома хранил
завернутым в красную бархотку за небольшой иконой Богоматери, но когда к
нему пришли с предложением в новой, в зюгановской партии восстановиться, он
отказался.
- Ах, товарищ Бахметьев, товарищ Бахметьев, - сказала ему посланная,
старая-старая, очень заслуженная большевичка по фамилии Кротких, - а мы-то
на вас надеялись! А мы-то...
- Так и есть, - согласился Бахметьев К. Н., - на меня всегда кто-нибудь
надеялся, всегда какое-нибудь "мы". Это даже удивительно! Какая надобность?
- Неужели ты на партию, хотя бы и за Воркуту, можешь обижаться? Чего
такого особенного? Один ты, что ли? Вот и я...
- Тебе как угодно, товарищ Кротких! - отвечал Бахметьев К. Н. - Мое
решение - оно личное, твое решение - тоже личное. С меня хватит, с тебя - не
хватит; доказывать, спорить не о чем.
- А это, товарищ Бахметьев, - сказала товарищ Кротких, - не что иное,
как эгоизм. И, значит, тебя действительно не зря заслали в Воркуту и только
по ошибке восстанавливали в партии. Я же и ставила тебя на учет в нашей
парторганизации. Поэтому мне за тебя стыдно.
- Мне почему-то нет! - вздохнул Бахметьев К. Н.
- А как тебе теперь? - спросила Кротких.
- А теперь мне все равно.
- Так жить нельзя! Это не человек, которому все равно! Неужели ты не
понимаешь - нельзя?! - возмутилась Кротких.
- Помирают все одинаково, - отвечал ей Бахметьев К. Н. - Что партийные,
что беспартийные: сердце перестанет дрыгаться - и все дела.
Товарищ Кротких ушла расстроенная, Бахметьев К. Н. подумал: "Вот бы
поскорее дождаться!" И стал ждать.
В ожидании длилась жизнь. На своем веку он чего только не ждал -
никогда не сбывалось. Но тут - верняк.
В ожидании бывало приятно и выпить, чтобы в самый раз, чтобы
действительность становилась светлее, такой, какой она должна быть. Тогда и
ты в ней - такой подлинный, такой действительный, каким вовсе не бывал.
Другой раз редко, а все-таки Бахметьеву К. Н. вспоминалась любовь.
Первая, рыженькая и довоенная супруга возникала, будто было вчера, вторая,
послевоенная, отодвигалась вдаль и вдаль, теряя подробности, а главное,
никогда не снилась. Во сне являлась исключительно рыженькая - прическа,
зеленые глазки, аккуратные грудки.
В этой неразберихе с прошлым, с укорами товарищ Кротких в настоящем
надо было придумать что-то, что называется "хобби", и Бахметьев К. Н. пошел
играть в домино.
Он на доминошников до тех пор глядел с удивлением: кругом проблемы, у
них же задача - загнать партнера в безвыходное положение, в сортир загнать,
в котором проблем нет и не может быть.
Два года соревновался в этом деле Бахметьев К. Н., приобрел авторитет в
сборной трех корпусов А, Б и В по улице имени композитора Гудкова, 11,
дважды (с успехом) участвовал в чемпионате дворовых команд, три раза получил
по неизвестной причине в морду, столько же и сам съездил кому-то (не помнит
кому), но других забот у него и в самом деле не стало, он тайно был доволен
жизнью, хотя вслух и ругал жизнь нецензурно.
И тут оказалось: он-то, Бахметьев-то К. Н., - он снова в партии! Он не
думал и не гадал, когда ему сказали:
- Бахметьев К. Н.! Так ты же давно уже наш! Придурка строишь, будто не
знаешь! Ты - с нами! Душой и телом!
- Ей-богу, мужики, не знаю! Это с кем же я есть? Кто такие вы?
- Мы "Память"! Усек?! У нас таких, как ты, - подавляющее большинство!
Действительно, под стук костяшек нередко говорилось: кого в будущем
году надобно повесить, кого пожечь, кого выслать за городскую черту, с
какими странами порвать дипломатические отношения. Он все это в одно
впускал, в другое ухо незамедлительно выпускал, поскольку домино - игра
беспартийная, большинство голосов не имеет в ней значения: выигрыш-проигрыш
на голосование не ставится.
Мнилось ему так, а в действительности большинство снова заговорило
известным языком: когда ты не с нами, значит, против нас!
И еще спросили у Бахметьева К. Н.:
- Газетку "День" читаешь? Внимательно?
- Мне подобная газетка не довелась...
- Доведется!
- Нет, мужики, не для того выходил я из Ка Пе эС эС, чтобы войти в вашу
"Память"! Мне и на собственную память грех жаловаться!
- А русский ли ты человек, Бахметьев Костя?
- Всю жизнь был русским.
- А мы сомневаемся. Сколько гоняли козла, не сомневались, нынче -
пришло!
- Мне на ваши сомнения плевать и растереть! Или русские лучше всех? По
вас этого не видать!
- А ты, гад, ты шибко хороший?
- Я и не претендую!
- Научим - запретендуешь!
- Не такие учили - не научили.
- Может, ты сознательно мечтаешь сделаться нерусским человеком? Таких,
учти, народ сильно не любит.
- А еще бывают дураки дурнее дураков. Не встречали?
- А я вот штаны спущу, а ты погляди: хороший я или - плохой? -
отозвался самый ретивый и начал расстегивать ширинку.
Разговор кончился, и все на свете Бахметьеву К. Н. стало противным и
отвратительным, он зачем-то и еще спросил:
- А что, мужики? Если по душам: или вам никому никогда не стыдно было
быть человеком русским? Никогда в жизни?
- Поговори у меня! - замахнулся старикашка с костылем - костылем и
замахнулся. По фамилии старикашка был Семенов, по кличке Соплячок. С таким
связываться невозможно, он сейчас начнет орать, что Бахметьев К. Н. в
немецких лагерях полвойны отсиживался, когда другие на фронтах денно и нощно
ковали победу.
Бахметьев К. Н. сам себе объявил: "Дурак ты, дурак и есть!" - и
умотался прочь с настроением хуже некуда.
А когда на другой день Бахметьев К. Н. хоть и с опаской, а все-таки
пришел погонять в домино, ему сказали:
- Пшел вон, сволочь! Отныне и навсегда обходи нас стороной!
И еще кое-что было сказано, и сказано к месту: два года Бахметьев К. Н.
гоношился с доминошниками, вот уже год, как сортирные комбинации снились ему
по ночам, пора было кончать.
Конца, покуда ты жив, не бывает без начала чего-нибудь нового, и он
отправился в районную библиотеку. Он совершенно не помнил, когда в последний
раз ему в библиотеке приходилось бывать. Может, когда в индустриальном
техникуме учился? Техникумовской ему хватало, о существовании подобных
учреждений и еще где-то ему известно не было. Он стал вспоминать названия
книг. Вспомнилась "Война и мир". Он ее не читал, но знал о Наташе Ростовой,
о князе Андрее Болконском из политбесед политрука на фронте. Тогда же он
поклялся: живой останусь - прочитаю Льва Николаевича! Живой остался, а
святую клятву забыл. Однако лучше поздно, чем никогда! - правило известное,
и библиотечных лет у него было почти три. Книг за эти годы он прочел тьму
тьмущую, читал денно и нощно - ежели в одной руке ложка, то в другой книжка.
Его фотографию вывесили в районной библиотеке: "Бахметьев Константин
Николаевич, ветеран-пенсионер, наш верный читатель. Книги сдает
исключительно в срок и даже досрочно". Еще что-то было написано машинкой под
его фотопортретом, он книги читал, читал, читал, и все чаще приходила ему
мысль: что бы такое сделать в результате чтения? Не обязательно что-то очень
государственное, не обязательно очень общественное, но что-нибудь
исследовательское. Что-нибудь библиофильское, хотя бы и вовсе краткое - на
неделю-другую работы.
И что же пришло ему в его голову?
Ему пришло: проработать литературу на предмет Бахметьевых.
Иначе говоря, порыться в каталогах на букву "Б", выписать всех авторов
под фамилией "Бахметьев", составить обзор их жизнеописаний и произведений,
напечатать тот обзор на машинке в трех экземплярах, переплести в картонные
корочки и один экземпляр подарить районке. В знак благодарности.
А - что? Если бы все не все, а хотя бы самые постоянные читатели
библиотек исполнили подобную работу - как бы оказалось интересно! Полезно -
как?! Заведующая районкой Вера Васильевна на очередном методическом
совещании бибработников обнародовала бы факт: "А у нас один наш читатель..."
И какое бы это произвело впечатление - вплоть до городского отдела культуры?
И дальше, дальше?!
И только-только, в следующий вторник, собрался Бахметьев К. Н.
приняться за дело, как в понедельник в ветеранской поликлинике ему сказали:
- Опухоль!
Положили Бахметьева К. Н. в больницу, из больницы перевели домой (коек
на опухольных не хватало), пообещав, когда "нужно будет", в больницу
вернуть. И тут в первый раз в жизни Бахметьев К. Н. понял, что обязательно
он умрет. Умирал-то он не раз, не два, но чтобы обязательно - это впервые.
"Дурак ты, дурак, - упрекал себя Бахметьев К. Н. - Помрешь насовсем, а
кто же за тебя сделает - соберет в одну компанию всех знаменитых
Бахметьевых? Никто не сделает, никому дела нет!"
Выручил племянник Костенька. Нашелся добрый человек.
Племянник Костенька был крещен под Константина именно в честь своего
дядюшки Константина Николаевича. Потому что случай: Леночка, молодая жена
старшего брата Бахметьева К. Н. (братца звали Никанором), незадолго до родов
тонула в речке, а Константин ее спас, вытащил из водоворота. Племянничек
родился вполне благополучно, но рос мальчишкой вредным: сверстников дергал
за уши, сверстниц за волосенки, маму не слушался, папы у него вскоре не
стало - папа погиб на войне. Мальчишка гордился:
- Я - самостоятельный! А был бы при мне папочка, я бы ему морду набил.
Не верите?
Костеньке верили.
Взрослый Костенька с дядюшкой-спасителем прежде почти не встречался, но
теперь зачастил к нему с едой и с коньячком о пяти звездочках. Изредка, ни с
того ни с сего, он произносил "кого" вместо "чего": "Кого там делать-то?",
"Кого, дядя Костя, тебе взять в магазине?". "В народе так говорят, -
объяснял Костенька. - Народ, он не различает предметы неодушевленные от
одушевленных".
- Народник нашелся! - удивлялся Бахметьев К. Н. - "Народ, народ"!
Откуда тебе известно, что от чего отличает народ? Что такое народ? Никто не
знает, кроме как ты.
- Как это откуда! - пожимал плечами Костенька, обижаясь. - Я на
филологическом полгода учился!
Это - в Костенькиной привычке: он на любой случай жизни где-нибудь да
учился, и на физика, и на химика, и на экономиста, если же и не учился -
постигал путем самообразования. Нынче Костенька - ему за пятьдесят,
Бахметьев К. Н. не помнил точно, - Костенька же не рассказывал, к пятидесяти
либо к шестидесяти ему ближе, - нынче он ездил в "мерседесе" с мигалкой и
радиосвязью, объясняя дядюшке, что в 1993 году в России "мерседесов" было
продано больше, чем во всей Западной Европе.
- Прогресс! А еще говорят - нет у нас в России цивилизации!
- Ты скажи-ка, Прогресс, где ты все ж таки работаешь? - спрашивал
дядюшка, но племянник объяснялся странно:
- Мы работаем частным образом!
- Что за частный образ?
- Не все ли тебе, дядюшка, равно? Лучше скажи откровенно: чего тебе
хочется?
- Мне-то?.. Мне-то, Костенька, очень хочется... - И Бахметьев К. Н.
рассказал: необходимо познакомиться со своими знаменитыми однофамильцами.
Ну, хотя бы через посредство какого-нибудь из последних изданий
энциклопедии.
- И это - все? Да что за вопрос, дядюшка? Что за вопрос? Да мы - вмиг!
Ну, если не вмиг, не сию же минуту, тогда в следующее мое посещение -
обязательно!
И верно: две недели спустя Костенька с видом почти что ученым сидел у
кровати дядюшки и громко читал по "Советскому энциклопедическому словарю":
- "Бахметьев Владимир Матвеевич (1885 - 1963), русский советский
писатель, член КПСС с 1909. Романы о жизни сибирского крестьянства, о
гражданской войне - "Преступление Мартына", ДНаступление"". Подходит?
- Вроде бы интересуюсь. Партийный стаж великоват для одного живого
человека. Но факт есть факт. Кто там еще? Кто дальше-то?
Дальше следовал Бахметьев Порфирий Иванович (1860 - 1913), из
крепостных, выдающийся физик и биолог. Первым вызвал анабиоз у млекопитающих
(летучие мыши). Первым во всем объеме поставил проблему сохранения жизни при
полной остановке жизненных явлений.
- Я же на биолога собирался учиться! - поторопился заверить Костенька.
- А потому я суть уже схватил! То есть очень важная, скажу я тебе, суть!
Бахметьев К. Н. тоже подтвердил:
- Интерес теоретический, но, может быть, и практический. В медицине
практический - раз! В политике теоретический - два! В похоронных командах -
три!
- Похоронные-то, дядя Костя, здесь при чем?
- Здесь не здесь, а при чем, хотя бы и так: раненым, кто хоть мало-мало
дышит, тут же вспрыскивать анабиоз, в анабиозном состоянии волочить их в
лазарет. Пусть в лазарете разбираются - все еще живой солдатик либо уже
мертвяк. А то ведь на практике как происходит? Поволокли живого - приволокли
в лазарет мертвого, а там народ матерится: своих, что ли, у нас не хватает
мертвяков? Поди-кась живых вы там же и закопали, а мертвяков притащили?!
Нельзя сказать, что дело точно так и было, но Бахметьеву, во-первых,
хотелось поддержать учение об анабиозе, во-вторых, удивить Костеньку.
- Тебе что же - приходилось сталкиваться? - и в самом деле слегка, а
все-таки удивился Костенька.
- Ты спроси - чего мне не приходилось? Спроси - с чем я не сталкивался?
Я со всем на свете сталкивался. Ну а дальше-то - кто? Кто там еще в
"Словаре" из Бахметьевых? С разными прочими именами-отчествами?
- Все! - сказал Костенька и пожал плечами. - Представь себе - все!
- Только двое и есть?! Не может того быть! Фамилия наша известная, так
что гляди внимательнее! Хоть бы еще одного угляди - трое, это уже не двое!
И Костенька углядел: Павел Александрович, год рождения - 1828-й, год
смерти - знак вопроса. Соученик Н. Г. Чернышевского по Саратовской гимназии,
прототип Рахметова в романе "Что делать?". В 1857 году уехал в Океанию с
целью основать там коммунистическую колонию. Оставил А. И. Герцену денежные
средства - фонд на революционную работу. Н. П. Огарев, доверенное лицо А. И.
Герцена, передал фонд С. П. Нечаеву.
- Нечаеву? Знаешь ли, Костенька, Нечаев очень был знаменитый
революционер-террорист! Он, знаешь ли, Достоевскому прототипом многократно
служил. А в науке до сих пор дискутируется: признавал Ленин Владимир Ильич
террориста Нечаева за своего учителя либо отрицал начисто и совершенно?
Нерешенный вопрос! Не в силах ответить наука. И вообще, скажу я тебе,
Костенька, мы с тобой уже коснулись выдающегося периода нашей истории. Я
множество книг по вопросу прочитал, я знаю.
Костеньке тоже было интересно:
- Ты вот, дядя Костя, годы провел в библиотеке, это прекрасно! Ты не
знаешь ли, большой был тот фонд Герцена или - так себе? Ерунда какая-нибудь?
- Этого профессиональные революционеры, представь себе, не сообщали. А
вообще-то удивительную биографию обнаружили мы с тобой в "Словаре": прототип
Рахметова этот Павел Александрович - это раз, уже в то время коммунист от
самого Маркса - это два, уплыл в Океанию - это три. Самое-самое интересное -
три! Потому что - романтическое! Спасибо тебе, Костенька! Без тебя я бы
ничегошеньки о Бахметьевых не узнал!
- Спасибо - это хорошо, я живой человек, поэтому люблю благодарности,
но совесть не позволяет умолчать: тут одна деталь при ближайшем рассмотрении
обнаруживается.
- Что за деталь?
- Павел Александрович - он без мягкого знака.
- Уточни?
- Уточняю: Павел Александрович - он Бахметев, а не Бахметьев. Пустяка
какого-то, мягкого знака ему до Бахметьевых не хватает. Мужик что надо, но
вот - деталька... Можно сказать, компромат.
- Ай-ай! Я уже успел сильно размечтаться! И всегда со мной так: если
быстренько размечтаешься, значит, после хвататься тебе в разочаровании за
собственную голову! - Бахметьев К. Н. схватился за голову. - Вот так!
- Океанию не жалей, - посоветовал Костенька. - По сведениям, там черт
ногу сломит, в Океании. Сколько там разных государств, кому эти государства
приписаны, сколько народонаселений, сколько языков - никому толком не
известно. Самостоятельная эта часть света или не самостоятельная -
неизвестно. К тому же поехать в Океанию - это даже и для меня накладно. Это
только для Сержика Мавроди подходит. А живут в Океании кенгуру. И еще
подобные сумчатые.
- Что они, хуже всех, что ли, - сумчатые кенгуру? Они - тоже звери, не
хуже других зверей. Нет, что ни говори, я с удовольствием побывал бы в
Океании. Жалею - не пришлось!
- Кто говорит, что кенгуру хуже? Никто не говорит - хуже. Но, может,
дядя Костя, ты все ж таки пойдешь на компромисс? Мягкий знак - да разве это
принцип? Стоит ли из-за мягкого делать серьезную разборку?
- Пойми, Костенька, тут действительный принцип! В моем возрасте - и к
кому-то примазываться, выдаваться за родственника? Хотя бы за однофамильца?!
Нет и нет! Нынче мне как никогда надо глядеть фактам в глаза: я - Бахметьев,
а он Бахметев! Есть разница! Налицо разница!
- Тогда - не скучай, дядя Костя, а мне пора. За мной с минуты на минуту
должны приехать.
- Кто должен-то?
- Милиция.
- Милиция? Это как же? Это как же понять?
Бахметьев К. Н. настолько удивился, что огорчение по поводу Океании
пусть временно, но забылось.
- Ну как же! Милиция меня сюда привезла, значит, и отсюда должна
увезти. И мне моего следователя подводить нельзя. Мы с ним кореши.
- Ты, Костенька, что - подследственный? Или - еще кто?
- Я? Я по всей форме подследственный. Дело на меня заведено, допросы
оформляются, все чин чином. Кто вздумает познакомиться с бумагами -
пожалуйста, все оформлено. Я месяц с хвостом обязательно под следствием
должен находиться, обстановка диктует. Больше не надо, но месяц с хвостиком
- обязательно! Необходимо для тех же обстоятельств.
- Уж не прикончил ли ты кого-никого? А? Если по душам?
- Что ты, дядюшка, разве можно? Мне? Самому? Да не в жизнь!
Тут и раздались четыре звонка подряд, и Костенька поднялся со стула,
все еще молодой и стройный.
Такого - и в милицию? Бахметьеву К. Н. сделалось неприятно: выбьют в
милиции Костеньке зубы, еще что-нибудь придумают?
Костенька же был совершенно спокоен и крикнул:
- Войди!
В дверях пощелкал ключ, вошел милиционер, звание старшина, рослый, в
годах и с усиками. Он вошел, взял под козырек:
- По вашему приказанию явился!
- Здорово! - отозвался Костенька. - Шагай в кухню, подкрепись. У нас
восемь минут в запасе!
Старшина еще козырнул и молча, строевым подался в кухню. Бахметьев К.
Н. с удивлением спросил Костеньку:
- Ключ-то у старшины откуда? Я же тебе один-единственный ключ давал?
- Где один, там и много! Это же, дядя Костя, не что иное, как закон:
где один, там обязательно много.
Сильно чавкая, старшина из кухни подал голос:
- Наши минуты - они правда что в обрез. Начальнику отделения машина
требуется на убийство ехать. Еще и неизвестно, какое убийство, - то ли
бытовое, то ли финансовое, то ли политическое.
- А тогда - поторапливайся. Сколько успеешь - твое, а с собой - не
брать. Я же не тебя, я дядюшку пропитанием обеспечиваю.
- Живой все еще дедушко-то? - снова отозвался старшина. - Крепкий дедко
попался, ничего не скажешь, крепенький. А я готовый как штык! Я в любой
момент - штык! Такая служба - по минутам. А убийство - оно в подъезде
совершено, следовательно, политическое. Хлопот будет! Прессы будет! Не
оберешься! А че шебутиться - все одно преступник вне досягаемости!
Еще в завершение встречи они успели перекинуться соображениями за жизнь
и за смерть.
- Тебе хорошо, дядя Костя, помирать - ты смерти не боишься. Ты
насмотрелся на нее вдоволь, - не без зависти сказал Костенька. - А мне так
худо: я мертвяков на дух не переношу, а если в моем присутствии кто вздумает
помирать - бегу куда глаза глядят.
- Я за тобой это качество давно уже знаю, Костенька, - согласился
Бахметьев К. Н. - Неприятное качество. Негуманное и даже
противоестественное. Что касается лично меня - куда мне еще-то жить? Хватит,
пожил. Надо кому другому на планете место уступать. Без уступок жизни не
бывает.
- Вот это и есть самое неприятное - уступать, - глубоко вздохнул
Костенька, а уходя, сделал дядюшке рукой, тоже вроде бы козырнул: - В
субботу - буду! В первой половине дня. Поправляйся, дорогой, к субботе.
Окончательно!
Такой был у Костеньки порядок: он действительно навещал дядюшку в
субботу, в первой половине дня, но не указывал, какая это будет суббота -
ближайшая, через одну, через две недели.
Итак, племянник ушел до неизвестной субботы, старшина милиции тоже ушел
почавкивая, а дядюшка стал думать о знаке "ь": в фамилии Бахметьев он есть,
он в ней живет и действует, а в фамилии Бахметев его нет, и уже нет
фамильного родства, разве только случайное знакомство.
А тогда единственно, что можно было себе позволить, - последовать за
Бахметевым П. А. в Океанию. Пока еще жизнешка в тебе кое-как ютится. А можно
было и отложить путешествие, поскольку в данный момент "ь" как таковой
сильно занимал Бахметьева К. Н., навевая воспоминания детства. Знак этот
произвел на мальчика особое впечатление, после того как ему объяснили: ни
мягкого, ни твердого - нет ни в одном другом языке, кроме русского, и
русский язык без них стал бы не совсем русским. Вот какое значение у малютки
этого, у знака "ь"! (значением знака "ъ" Бахметьев К. Н. с самого начала
пренебрегал).
Ни одного слова, имени ни одного с "ь" не начинается, начинаться не
может, "ь" - это не звук, только знак, и не более того, им заканчивается
множество звучных слов; он, мягкий, целое племя повелительного наклонения
глаголов произвел. То ли присутствуя, то ли отсутствуя, он слова до
неузнаваемости меняет: "дал" и "даль", "кон" и "конь", "быт" и "быть", "мол"
и "моль", "цел" и "цель" - что общего по смыслу между этими словами? Ничего,
всякую общность смысла между ними "ь" исключает. Если же "ь" свил себе
гнездышко в середине слова ("родительница") - так это навсегда, это птичка
не перелетная. А с каким задором "ь" участвует в немыслимых играх русского
языка, то появляясь в словах, а то в них же исчезая? В слове "конь" он есть,
а в слове "конный" его уже нет, в "Илье" - есть, в "Илюше" - нет; в слове
"день" - есть и в слове "деньской" - тоже есть, а почему есть - неизвестно.
В слове "смерть" - есть, в слове "смертный" - исчез. Тоже в словах "жизнь" и
"жизненный".
Игры с "ь" Бахметьеву еще в детстве нравились, особенно на уроках
арифметики, когда надо было складывать и вычитать, множить и делить, а он
вместо того угадывал, почему "пять", "шесть", "семь", "восемь" пишутся с