Зальтен Феликс. Бемби

   Но вот зарядил дождь. С раннего утра и до позднего вечера лил он не переставая; всю ночь напролет шумел и шумел он до самого утра и после короткой передышки вновь принимался лить с освеженной силой. Воздух был пропитан влагой, во всем лесу не осталось ни одного сухого местечка. При каждой попытке ущипнуть травку рот мгновенно наполнялся водой, и стоило лишь слегка потеребить кустик, чтоб потоки воды залили глаза и нос.
   Теперь Бемби изведал, как мучительно день и ночь находиться во власти студеных потоков воды. Он, правда, еще не мерз по-настоящему, но он тосковал по теплу и жалко трясся в своей насквозь промокшей шубке.
   Листва уж больше не шуршала. Она лежала на земле, мягкая и тяжелая, спрессованная дождем и потерявшая свою чуткость. А затем задул северный ветер, и Бемби узнал, что такое мороз. Как ни прижимайся к матери, ничто не защитит тебя от стужи. Прежде так приятно было лежать в тесноте хижины, чувствуя живое материнское тепло с одного бока, но сейчас это тепло не сообщалось телу, пронизанному ледяной ознобью.
   Ветер дул денно и нощно. Казалось, в бешеной злобе хочет он вырвать с корнем лес и унести его прочь или, растрепав в воздухе, уничтожить. Деревья скрипели в могучем противоборстве, они стойко сопротивлялись яростному натиску. Слышался их стонущий треск, слышались громкие выстрелы лопавшихся сучьев, слышался яростный грохот сломленного ствола большого дерева и горестный всхлип, вырвавшийся из всех ран его разбитого, умирающего тела. Затем не стало слышно ничего, кроме ветра: его угрюмый вой заглушил все остальные звуки.
   Тут-то и пришла нужда. Ветер и дождь чисто сделали свое дело. Ни одного листочка не сохранилось на кустах и деревьях. Лесные исполины стояли нагие, обобранные и жалобно простирали к небу свои голые коричневые ветви-руки. Трава на лужайке пожухла и стала такой низенькой, будто вросла назад в землю. Голой и бесприютной выглядела хижина. С тех пор как исчезли ее зеленые стены, там уже нельзя было чувствовать себя так надежно, как прежде, к тому же со всех сторон пронзительно дуло...
   Однажды утром молоденькая сорока летела над лужайкой. Что-то белое, прохладное упало ей на глаза светлой и легкой вуалькой, еще и еще, и вот мириады белых мягких сверкающих хлопьев зареяли вокруг нее. Сорока захлопала крыльями и взмыла вверх. Тщетно. Мягкие, прохладные хлопья слепили ей глаза и здесь. Она еще набрала высоту.
   - Не трудись понапрасну, дорогая! - крикнула ей ворона летевшая в том же направлении. - Вам не уйти от этих хлопьев. Это снег.
   - Снег? - удивленно повторила сорока, борясь с метелью.
   - Ну да, - сказала ворона. - Сейчас зима, и это снег.
   - Простите, - сказала сорока, - я только в мае вышла из гнезда. Я не знаю, что такое зима.
   - Бывает, - заметила ворона. - Но ничего, вы еще узнаете!..
   "Раз это снег, - подумала сорока, - мне лучше присесть". И она опустилась на ветку ольхи. Ворона полетела дальше. Бемби вначале обрадовался снегу. Когда падали белые звездочки, воздух становился тих и мягок, а простор казался обновленным и радостным. Стоило проглянуть солнышку, как белое покрывало земли загоралось яркими блестками; оно так сияло и сверкало, что болели глаза.
   Но вскоре Бемби перестал радоваться снегу. Приходилось долго разгребать его, чтобы отыскать хоть несколько травинок. Сухой снег больно кололся, и надо было внимательно следить за тем, чтобы не поранить ноги. С Гобо так и случилось. Но Гобо вообще был такой беспомощный, за ним нужен был глаз да глаз...
   Теперь они почти все время проводили вместе. Тетя Энна что ни день приходила в гости со своими ребятами. В их кругу появилась и Марена, юная девушка, почти ребенок. Но кто действительно умел оживлять беседу, так это старая тетя Неттла. Она была личностью крайне своеобразной и обо всем имела особое мнение.
   - Нет, - говорила она, - детьми я сыта по горло. С меня довольно этих шуток.
   - Но почему? - спрашивала Фалина. - Разве это шутки?
   И тетя Неттла, притворяясь рассерженной, отвечала резко:
   - Да, и притом злые...
   Все были крайне предупредительны друг к другу. Сидя в кругу, взрослые вели нескончаемые разговоры. Это очень расширяло ребячий кругозор.
   Иногда к ним присоединялся то один, то другой из принцев. Вначале это вызывало некоторую натянутость, потому что дети робели, но затем они привыкли, и беседы обрели прежнюю непринужденность. Бемби восхищался принцем Ронно, очень видным господином, а молодого, прекрасного собой Каруса он любил самозабвенно. Они сбросили свои короны, и Бемби с любопытством рассматривал обозначившиеся на головах принцев округлые блестящие бугорки, усеянные черными точками. Это выглядело так изысканно!
   Было необычайно интересно, когда принцы рассказывали о себе. У Ронно на левой ноге бугрился толстый, заросший мехом нарост. Ронно немного прихрамывал на левую нору и находил нужным время от времени указывать на этот свой недостаток.
   - Вы, конечно, заметили, что я прихрамываю?
   Все спешили уверить его, что это совсем не заметно. Ронно только того и хотелось. Но хромота его и в самом деле была еле приметна.
   - Да, - начинал Ронно, - я спасся лишь чудом...
   И Ронно рассказывал, как Он застал его однажды врасплох и метнул в него огонь. Но Он попал только в ногу. Треснула кость, боль была нестерпимая. Превозмогая боль, Ронно кинулся бежать на трех ногах. Он бежал все дальше и дальше, без передышки, потому что чувствовал, что его преследуют. Он бежал до наступления темноты и только тогда дал себе отдых. А наутро он снова пустился в бегство. Почувствовав себя наконец в безопасности, он схоронился в укромном тайнике и здесь терпеливо ждал, пока не затянулась рана. Лишь тогда покинул он свое убежище, и весь лес признал его героем. Он, правда, прихрамывает, но ведь это почти незаметно. Так ему, во всяком случае, кажется...
   О чем бы ни говорили во время этих вечерних сборищ, кончалось все разговором о Нем. О том, как ужасен Его облик - никто не смеет взглянуть Ему в лицо, - о возбуждающем, едком запахе, который Он несет с собой. Бемби тоже мог бы кое-что порассказать об этом, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы вмешиваться в беседу взрослых. Этот загадочный запах имеет тысячи оттенков, и все же его узнаешь мгновенно по тому ужасу, который он несет в себе.
   Говорили о том, что для ходьбы Он пользуется только двумя ногами, и поражались удивительной силе и ловкости Его рук. Но тетя Неттла придерживалась особого мнения:
   - По-моему, в этом нет ничего особенного. Белочка делает передними лапками все, что ей нужно, и любая маленькая мышка проделывает такие же фокусы. - Она победоносно откинула голову.
   - Ого! - дружно вскричали остальные и дали понять тете Неттле, что это совсем не одно и то же. Но тетя Неттла не сдавалась.
   - А сокол? - воскликнула она. - А сарыч? А сова? У них всего-то по две ноги, и, когда им надо чего-нибудь взять - так, кажется, это у них называется, - они преспокойно стоят на одной-единственной ноге, а действуют другой. Это куда труднее, и Ему нипочем так не сделать!
   Тетя Неттла отнюдь не была склонна чему-либо удивляться в Нем: она ненавидела его от всего сердца.
   - Он отвратителен! - говорила она и твердо стояла на том.
   Ей и не думали возражать - едва ли кто из присутствующих находил Его симпатичным.
   Дело запуталось, когда речь зашла о том, что у Него есть еще и третья рука.
   - Старая басня! - отрезала тетя Неттла. - Никогда я этому не поверю!
   - Да? - вмешался Ронно. - А скажите на милость, чем же Он раздробил мне ногу?
   - Это твое дело, дорогой мой, - беззаботно ответила тетя Неттла, - мне-то Он ничего не раздробил.
   Тетя Энна сказала:
   - Я многое повидала на своем веку и думаю, что разговоры о третьей руке не лишены основания.
   Юный Карус заметил вежливо:
   - Я присоединяюсь к вам. Дело в том, что я знаком с одной вороной... Карус замялся и обвел взглядом присутствующих: не смеются ли над ним; но, увидев внимание на лицах слушателей, успокоился и продолжал: - Ворона чрезвычайно сведуща... Я позволю себе это заметить, удивительно сведуща. И она говорит, что Он в самом деле пользуется третьей рукой, хотя и не всегда. Третья рука, говорит ворона, очень злая. Она не растет у Него из тела, как две другие, Он носит ее за плечом. Ворона утверждает, что всегда может заранее сказать, опасен Он или нет. Если Он приходит без третьей руки, Его нечего опасаться...
   Тетя Неттла засмеялась:
   - Твоя ворона чрезвычайно глупа, дорогой Карус, можешь мне поверить. Будь у нее хоть какой-то умишко, она бы знала, что Он всегда опасен.
   Но с ней не согласились.
   Мать Бемби сказала:
   - Все же среди Них попадаются и такие, что не опасны. Это как-то сразу чувствуется.
   - Ах, вот что! - усмехнулась тетя Неттла. - И, конечно, ты спокойно ждешь, когда Он приблизится, чтоб сказать ему: добрый вечер!
   - Нет, - мягко ответила мать, - я все-таки убегаю...
   Нежданно Фалина воскликнула:
   - Нужно всегда удирать!
   Все засмеялись. Но постепенно веселье, вызванное выходкой Фалины, стихло. Оленям казалось, будто что-то мрачное, давяще-душное нависло над ними. Ведь как ни называй это - третьей ли рукой или как-то иначе, - гибель не заговоришь словом. Немногие сталкивались с Ним вплотную, большинство знало о Его повадках лишь понаслышке. Вот Он стоит вдалеке, недвижно, и вдруг что-то такое происходит, раздается громкий треск, подобный удару грома, вылетает огонь. Это чья-то смерть.
   Олени тесно прижались друг к другу, всей слабостью сердца ощущая ту темную власть, которая безраздельно господствовала над ними. Жадно внимали они рассказам, полным ужаса и крови. События недавних дней перемежались с преданиями далекой старины, ибо Он был всегда и всегда нес с собой смерть, и каждый невольно думал, чем бы умилостивить Его, как избежать Его роковой власти.
   - Как же так получается, - сказал вдруг Карус, - что Он убивает на расстоянии?
   - А ты бы спросил свою умную ворону, - усмехнулась тетя Неттла.
   - Я уж спрашивал, она сама не знает...
   - Кстати, Он убивает и ворон на деревьях, когда захочет, - заметил Ронно.
   - И фазанов в воздухе, - вставила тетя Энна.
   Мать Бемби сказала:
   - Он швыряет свою руку. Так мне говорила моя бабушка.
   - Да? - усомнилась тетя Неттла. - А что же это такое, что так громко хлопает?
   - Когда Он бросает свою руку, - пояснила мать Бемби, - вспыхивает огонь и ударяет гром. Он весь состоит из огня.
   - Простите, - сказал Ронно, - то, что Он весь из огня, конечно, верно, но насчет руки вы заблуждаетесь. Рукой нельзя нанести такую рану, какую вы видите. Это, скорее, зуб. Он мечет в нас зуб. Понимаете - зуб, это многое объясняет. Мы же знаем, что бывают смертельные укусы.
   Юный Карус глубоко вздохнул:
   - Он никогда не перестанет нас преследовать.
   Тогда заговорила Марена, девушка, почти ребенок:
   - Говорят, в один прекрасный день Он придет к нам и будет так же добр, как мы. Он будет с нами играть. Весь лес станет счастливым, наступит всеобщее примирение.
   - Нет уж! - со смехом воскликнула тетя Неттла. - Пускай лучше Он будет сам по себе, а нас оставит в покое.
   Тетя Энна сказала:
   - Но... так тоже нельзя говорить...
   - Почему же? - возразила тетя Неттла. - Я Ему ни на грош не верю. Помилуйте! С тех пор как мы себя помним, Он убивает нас: наших сестер, братьев, матерей. С тех пор как существует мир, нет для нас покоя. Он убивает нас всегда, когда увидит, а мы должны с Ним мириться? Какая все это чепуха!
   Марена обвела всех большими глазами, источающими спокойный, ясный свет:
   - Всеобщее примирение - не чепуха, оно должно когда-нибудь наступить.
   Тетя Неттла отвернулась.
   - Пойду-ка поищу чего-нибудь поесть, - сказала она ворчливо и покинула общество.
   Зима продолжалась. Порой непогода стихала - ненадолго опять валил снег, наметывая огромные, непролазные сугробы. Когда же пригревало солнце, снег подтаивал. Ночью его прихватывало морозом, на поверхности застывала тонкая ледяная корочка. Стоило поскользнуться, и корочка трескалась, острые ее края больно ранили нежные суставы ног.
   Последние дни стоял трескучий мороз. Ядреный, звенящий воздух был чист и прозрачен. Но в притихшем, будто очарованном, лесу вершились страшные, кровавые дела.
   Ворона напала на маленького больного сына зайца и заклевала его насмерть. Долго звучал в лесу его тонкий, страдающий голосок. Друг-приятель заяц находился в это время в пути, и, когда до него дошло печальное известие, он едва не лишился рассудка.
   В другой раз куница разорвала белочке горло. Белочка вырвалась из ее цепких когтей, взобралась на дерево и, как одержимая, стала кататься по ветвям. Иногда она вдруг садилась, в отчаянии подымала передние лапки, обхватывала бедную свою голову, и красная кровь струилась по белой грудке. Внезапно она сжалась, хрустнули сучья, и белочка упала в снег. Тотчас к тушке слетелись голодные сороки и принялись за свое мрачное пиршество.
   А вскоре после этого лиса разорвала красивого, сильного фазана, которого любил и уважал весь лес.
   Весть о его гибели разнеслась далеко окрест, вызвав всеобщее сожаление и горячее сочувствие к безутешной вдове. Лиса выкопала фазана из-под снега, где он перемогал зиму в полной уверенности, что он надежно укрыт.
   Теперь уж никто не мог считать себя в безопасности, коль такое случалось средь бела дня. Нужда, которой не предвиделось конца, породила ожесточение и грубость. Нужда усыпляла совесть, пресекала добрые побуждения, разрушала хорошие обычаи, убивала жалость.
   - Даже не верится, что когда-нибудь будет лучше! - вздыхала мать Бемби.
   И тетя Энна вздыхала тоже:
   - Не верится, что когда-нибудь было лучше.
   - О нет! - возражала Марена, задумчиво глядя в какую-то ей одной ведомую даль. - Я постоянно думаю о том, как хорошо было прежде...
   - Послушайте, - обратилась тетя Неттла к тете Энне, кивнув на Гобо. - Что это ваш мальчик дрожит? Он всегда так дрожит?
   - К сожалению, да, - огорченно сказала тетя Энна. - Уже с давних пор.
   - О! - сказала тетя Неттла со своей обычной прямотой. - Будь он моим ребенком, я бы сильно опасалась, что он не дотянет до весны.
   С Гобо в самом деле обстояло неважно. Он был такой хрупкий - куда слабее Бемби и Фалины и сильно отстал от них в росте. Теперь ему с каждым днем становилось все хуже. Гобо не мог добывать пищу из-под снега; это причиняло ему боль. И он совсем обессилел от голода, холода и лишений. Он беспрерывно дрожал и стал ко всему безучастен.
   Тетя Неттла подошла к Гобо и дружелюбно толкнула его.
   - Ну, не вешать нос! Это вредно и совсем не идет маленькому принцу! - Она отвернулась, чтобы скрыть волнение.
   Вдруг Ронно, сидевший неподалеку, вскочил.
   - Я не знаю... что это?.. - пробормотал он озираясь.
   Все насторожились.
   - Что случилось?..
   - Не знаю, ничего не знаю, - повторил Ронно. - Но мне неспокойно... вдруг мне стало неспокойно... Что-то такое происходит...
   Карус втянул воздух:
   - Я ничего не чувствую.
   Оба стояли, навострив уши и глубоко втягивая ноздрями воздух.
   - Ничего... вроде ничего... - проговорили они.
   - И все же, - убежденно произнес Ронно, - вам меня не разубедить... что-то такое происходит... Марена сказала:
   - Кричали вороны...
   - Они снова кричат! - быстро добавила Фалина.
   Теперь и остальные услышали вороний карк.
   - Вон они летят! - воскликнул Карус.
   Все дружно подняли головы. Высоко над кронами деревьев летела воронья стая. Они летели с окраины леса, с того последнего рубежа, откуда всегда приходила опасность.
   Вороны сердито переговаривались.
   - Ну что, разве я не прав? - сказал Ронно. - Сразу видно - что-то надвигается.
   - Что же делать? - испуганно прошептала мать Бемби.
   - Бежать! - воскликнула тетя Энна.
   - Ждать, - убежденно сказал Ронно.
   - С детьми? - переспросила тетя Энна. - Ждать, когда Гобо еле передвигает ноги?
   - Ну хорошо, - сказал Ронно, - уходите. По-моему, это бессмысленно, но я не хочу, чтобы меня потом упрекали;
   - Идем, Гобо! Фалина, идем! - И тетя Энна вместе со своими детьми двинулась вперед.
   Остальные остались на месте. Они стояли тихо, прислушиваясь и дрожа общей дрожью.
   - Только этого недоставало ко всему, что нам пришлось пережить! - сказала тетя Неттла.
   Сорочий таратор послышался в той же стороне леса, откуда прилетели вороны.
   - Внимание!.. Внимание!.. Внимание!.. - трещали они. Их еще не было видно, но отчетливо слышался предостерегающий, вразнобой, вперебив крик:
   - Вни-вни-вни-ма-ние!..
   Но вот сороки показались. Перелетая с дерева на дерево, носились они взад и вперед испуганно и неутомимо.
   - Гха-х! - вскричала сойка и громко прокричала знакомый всем сигнал тревоги.
   Внезапно олени тесно сбились в кучу. То был Он!
   Волна невыносимого запаха плыла сквозь чащу, дурманила голову, ужасом холодила сердце.
   Взбудораженный лес наполнился движением, щебетом, писком. В ветвях шныряли синицы - сотни маленьких пушистых комочков - и пищали изо всех силенок:
   - Вперед! Вперед!
   С паническим криком пронесся черный дятел. Сквозь темную сетку обнаженного кустарника было видно, как на снегу метались узкие, длинные тени. То были фазаны. Посреди них мелькало что-то красное, вероятно лиса. Но никто теперь не боялся ее. Тяжкий, невыносимый запах тек сквозь лес, примиряя всех его обитателей в общем страхе, в общем стремлении спастись во что бы то ни стало.
   Этот таинственный, давящий запах пронизывал лес с такой неслыханной, небывалой силой, что все поняли: на этот раз Он не один. Он идет с себе подобными.
   Не двигаясь, смотрели олени на встрепанных, растерянных синиц и дроздов, на белок, отчаянно скачущих со ствола на ствол, и думали, что всем этим малюткам, в сущности, нечего бояться. И все же олени понимали их: ведь и эти малютки чуяли Его, а ни одно лесное существо не может вынести Его приближение...
   Вот прискакал друг-приятель заяц, на миг остановился и поспешно заскакал дальше.
   - Что там происходит? - крикнул ему вдогон Карус.
   Друг заяц присел, но лишь повел глазами, говорить он не мог.
   - К чему спрашивать? - сумрачно проговорил Ронно.
   Друг заяц глотнул воздуха.
   - Мы окружены, - прошептал он беззвучно. - Выхода нет. Всюду Он!
   И в тот же миг все услышали Его голос. Десять, двадцать, тридцать раз подряд Он прокричал:
   - Хо-хо-хо-хо! Ха-ха-ха-ха!..
   Это звучало сокрушительно, как буря или ураган. Он колошматил по стволам деревьев, заставляя их громко стонать. Это было ужасно. Шорох и свист раздвигаемых кустов, стон деревьев, гром и треск ломаемых сучьев сопровождал каждый Его шаг.
   Он шел сюда, в самую чащу.
   Там, откуда Он шел, послышались короткие, свистящие трели, всхлопы широких крыльев - это поднялся фазан. Секунду или две было слышно, как набирает он высоту, и тут раздался резкий удар грома. Тишина. Затем глухой удар о землю.
   - Он убит, - трепеща, сказала мать Бемби.
   - Первая жертва, - добавил Ронно.
   Марена, юная девушка, почти ребенок, сказала:
   - В этот час погибнут многие из нас. И я буду среди них.
   Но сейчас было не до нее, над всем господствовал страх. Бемби пытался понять происходящее, но все нарастающий шум путал его мысли. Гремело, свистело, трещало, громыхало со всех сторон, и в этом сумбуре звуков Бемби слышал, как бьется его сердце.
   Время от времени мать говорила ему: "Будь подле меня". Она говорила громко, почти кричала, но в окружающем гуле казалось, что она шепчет.
   Это "будь подле меня" давало Бемби какую-то опору. Слова матери приковывали его будто цепью, иначе бы он давно кинулся наутек. Но всякий раз, когда он терял над собой власть, слышал он эти слова.
   Бемби осмотрелся. Вот проскочила чета ласок: две узенькие, извивающиеся полоски, едва уловимые глазом. Еж жадно прислушивался к каждой новости, которую, запинаясь, сообщал ему вконец отчаявшийся заяц. Вертелась лиса в сутолоке мельтешащихся фазанов. Они не обращали на нее никакого внимания, сновали под самым ее носом, но и лисе было не до них. Вытянув шею, насторожив уши, она вовсю работала носом, пытаясь что-нибудь понять во всей этой суматохе. Рыжим пушистым хвостом она часто колотила себя по ногам.
   Торопливо подбежал фазан. Он выскочил из самого пекла и был вне себя.
   - Только не подниматься! - кричал он своим. - Только не подниматься! Бежать, бежать и бежать!
   Он без конца твердил одно и то же, будто хотел убедить самого себя, но едва ли сознавал, что говорит.
   - Хо-хо-хо!.. Ха-ха-ха!.. - прозвучало совсем рядом.
   - Только не подниматься! - крикнул фазан и тут же, с громким треском расправив крылья, взлетел.
   Бемби следил, как прямо и круто взмыл он между деревьев, шурша крыльями, мерцая синим и коричневым в золото глянцем своего роскошного убора, чудесного, как драгоценность. Шлейф его длинных хвостовых перьев гордо распространялся по воздуху. Резко прозвучал короткий удар грома. Фазан сложился, перевернулся через голову, будто желая ухватить клювом собственные ноги, и тяжело рухнул наземь. Он упал посреди фазаньей сутолоки и больше не двигался.
   Пять или шесть фазанов одновременно поднялись в воздух, громко шурша крыльями.
   - Не подниматься! - кричали остальные, бросившись врассыпную.
   Гром ударил пять или шесть раз, и взлетевшие фазаны бездыханными упали не землю.
   - Теперь идем! - сказала мать.
   Бемби обернулся. Ронно и Карус уже ушли. Исчезла и тетя Неттла. Лишь одна Марена осталась с ними. Они двинулись вперед: Бемби рядом с матерью, позади скромно выступала Марена.
   Бушевало, ревело, трещало, гремело со всех сторон. Мать оставалась спокойной. Она, правда, не могла унять дрожь, но сохраняла ясный разум.
   - Бемби, дитя мое, - говорила она, - об одном прошу: держись все время возле меня. Мы отсюда выберемся, только не надо торопиться.
   А канонада все нарастала. Десять - двенадцать раз подряд прогремел гром, который Он извлекал из своих рук.
   - Спокойно, - повторяла мать. - Только не бежать! Когда мы найдем лаз, тогда беги, беги изо всех сил. И помни, дитя мое: ты не должен обращать внимания на меня. Что бы ни случилось со мной... даже если я упаду... помни одно: бежать, бежать изо всех сил!
   Мать расчетливо, шаг за шагом, продвигалась вперед, не обращая внимания на то, что творилось вокруг.
   Взад и вперед носились фазаны, с размаху зарывались в снег, тут же выпрастывались и мчались дальше. Вычерчивая зигзаги, прискакала вся зайчиная семья, присела и враз дружно заскакала дальше.
   Никто не произносил ни слова. Измученные страхом, оглушенные непрерывными раскатами грома, лесные обитатели словно утратили разум.
   Лес немного проредился, и впереди, в плетении кустарника, засияла светлая щель. А позади, приближаясь с каждой секундой, раздавался барабанный постук по стволам деревьев, треск ломаемых сучьев, раскатистое "Хо-хо-хо! Ха-ха-ха!.."
   Дорогу оленям перескочил друг-приятель заяц с двумя сородичами. Бум-та-ра-рах! - прогремел гром. Бемби увидел, как заяц на бегу перекувырнулся, показав светлое брюшко, и остался лежать. Он дернулся раз, другой и затих. Бемби в страхе остановился. Но тут раздался чей-то крик:
   - Они идут!.. Прочь отсюда!.. Скорее прочь!..
   Громкий шорох широко распластанных крыльев, свист, рыдание, шелест оперенья - это всей стаей поднялись фазаны. А громовые удары рвали воздух в клочья. Было слышно, как глухо шлепались на землю сбитые птицы, как отряхивались те из них, кому удалось спастись.
   И вдруг Бемби услышал чью-то незнакомую поступь и оглянулся. То был Он. Он возникал изо всех кустов, ближних и дальних. Отовсюду, куда ни кинешь взгляд, круша все на своем пути, барабаня по стволам деревьев, ломая кустарник, со всех сторон надвигался Он.
   - Пора! - сказала мать. - Вперед! Не прижимайся ко мне, держись чуть поодаль. - Одним прыжком достигла она лаза и, взметнув столб снега, выскочила наружу. Бемби ринулся следом. Гром гремел над самой его головой; казалось, раскалывается небо. Ничего не видя перед собой, Бемби мчался вперед. Лишь одно неистовое желание владело им: вырваться из этого грохота и чадного дурмана, спастись, спастись во что бы то ни стало, иного не было в его сердце. Он бежал. На какой-то миг Бемби привиделось, будто мать упала, но, возможно, это только показалось ему. Пелена застилала глаза. Гонимый страхом, мчался он вперед, мчался без памяти, без чувств, без разума...
   Но вот он миновал пустое пространство, и другая чаща приняла его в свои объятия. Позади еще звучали крики, гремели выстрелы и в ветвях что-то пересыпалось, будто начинался град. Затем все стихло.
   На снегу лежал умирающий фазан со свернутой шеей, крылья его слегка трепыхались. Услышав шаги Бемби, он чуть дернулся и прошептал:
   - Вот и всё...
   Не обратив на него внимания, Бемби пробежал мимо. Вскоре, запутавшись в густом валежнике, он вынужден был сдержать шаг. Нетерпеливо принялся он нащупывать тропу и вдруг услышал:
   - Бемби!
   Бемби круто остановился. Голос принадлежал кому-то из его племени.
   Снова прозвучало:
   - Бемби!.. Это ты?..
   В стороне от тропы по самую шею увяз в снегу Гобо. Видно, он совсем выбился из сил и уже не пытался стать на ноги.
   Охваченный горячей жалостью, Бемби кинулся к своему другу.
   - Где твоя мама, Гобо? - спросил он задохнувшись. - Где Фалина? - Бемби говорил быстро, возбужденно, нетерпеливо, страх все еще стучал в его сердце.
   - Мама и Фалина побежали дальше, - покорно ответил Гобо. - Я упал, и они вынуждены были оставить меня здесь. Я не могу идти дальше, но ты должен бежать. - Он говорил тихо, но серьезно и рассудительно, как взрослый.