Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 3)

   - Ну что ты все ходишь? - сердито молвит она.
   А Васюта, положив ей ладони на плечи, жарко шепчет:
   - Любушка ты моя ненаглядная. Побудь со мной... Люба ты мне, зоренька.
   И вот уж Любава оттает, сердитого голоса как и не было. Прижмется к Васюте и сладко замрет на груди широкой. Полюбился ей казак, теперь из сердца не выкинешь. Да и как не полюбить такого добра молодца? И статен, и весел, и лицом красен, и на стенах храбро ратоборствовал. Всем казакам казак!
   Уйдут под вербы и милуются. Васюта зацелует, заголубит, а потом спрашивает:
   - Пойдешь ли за меня?
   - Не пойду, - отвечает Любава, а сама к парню тянется, к сладким устам льнет.
   Вскоре не вытерпел Васюта и заявился в новую есаульскую избу. Григорий Солома вечерял с домашними за широким дубовым столом. Васюта перекрестил лоб на божницу, поясно поклонился хозяину и его семье.
   - Здоровья вам!
   - Здоров будь, Василий. Проходи, повечеряй с нами, - молвил Солома и кивнул Домне Власьевне, чтоб та поставила еще одну чашку. Любава же вспыхнула кумачом, очи потупила. Васюта оробело застыл у порога.
   - Чего ж ты, казак? Аль снедь не по нраву?
   Васюта грохнулся на колени.
   - Не вечерять пришел, Григорий Матвеич... По делу я... Мне бы словечко молвить.
   Солома оторопел: казак, видно, и впрямь свихнулся. Когда это было на Дону, чтоб казак перед казаком на колени падал!
   - Ты чего в ногах валяешься, Василий? А ну встань! Негоже так.
   - Не встану... Не огневайся, Григорий Матвеич... Отдай за меня дочь свою.
   Солома поперхнулся, заплясала ложка у рта. Глянул на зардевшуюся Любаву, на жену и вдруг в сердцах брякнул ложкой о стол.
   - Да ты что, парень, в своем уме?.. А ну прочь из избы! Прочь, гутарю!
   Васюта понуро вышел на баз.
   "Из дому выгнал! Не люб я ему... Как же, из домовитых. Я же гол как сокол... Ну, да один черт, не будет по-твоему, Григорий Матвеич. Любаву на коня - и в степи!"
   Побрел к вербам. Час просидел, другой, а когда закричали первые петухи, услышал за спиной тихие шаги. Оглянулся. Любава!
   - Голубь ты мой!
   Кинулась на грудь, обвила шею горячими руками.
   - Все-то ждешь. А мне батюшка выйти не дозволил, в горницу отослал. Тайком вышла.
   - Увезу тебя, Любавушка. В Родниковскую станицу увезу!.. Ты погодь, за конем сбегаю. Я скоро, Любушка! - Васюта метнулся было к Федькиному базу, но его удержала Любава.
   - Да постой же, непутевый!.. Батюшка, может, тебе и не откажет. Строг он, старых обычаев держится. Он хоть и казак, но по-казачьи дела вершить не любит. Ты бы прежде сватов заслал.
   - Сватов?.. А не выставит за порог? У меня ни кола, ни двора. Батюшка же твой к богатеям тянется.
   - И вовсе не тянется. Просто неурядливо жить не хочет. Уж ты поверь мне, Васенька. Зашли сватов.
   - Ладно, зашлю, - хмуро проронил Васюта. - Но коль откажет - выкраду тебя. Так и знай!
   Первым делом Васюта заявил о своем намерении Болотникову, Тот в ответ рассмеялся!
   - Да ты холостым-то, кажись, и не хаживал. А как же ясырка твоя? Давно ли с ней распрощался?
   - Ясырка ясыркой. То нехристь для забавы, а тут своя, донская казачка. И такая, брат, что не в сказке сказать...
   - Ужель Любава тебя присушила? А я-то думал, вовек не быть тебе оженком, - продолжал посмеиваться Болотников.
   - Все, Иван, отгулял. Милей и краше не сыскать... Да вот как на то Солома глянет? Казак он собинный. Вечор меня из дому выгнал. Ложкой об стол... Ты бы помог мне, Иван.
   - Солома - казак серьезный.
   Болотников, перестав улыбаться, искоса, пытливо посмотрел на Васюту.
   - Давно ведаю тебя, друже. Славный ты казак, в товариществе крепок, да вот больно на девок падок. Побалуешься с Любавой и на другую потянет. А казачка она добрая. Как же мне потом с Соломой встречаться?
   - Да когда ж я тебя подводил! - вскричал Васюта и, распахнув драный зипун, сорвал с груди серебряный нательный крест. - Христом-богом клянусь и всеми святыми, что до смертного часа с Любавой буду!
   - Ну, гляди, друже. Будь своему слову верен... Дойду до Соломы, но коль откажет - не взыщи. Я не царь и не бог, тут, брат, дело полюбовное.
   С раздорским есаулом родниковский атаман покалякал в тот же день. Повстречал его у Войсковой избы.
   - Ваську Шестака ведаешь? - без обиняков приступил к разговору Болотников.
   - Как не ведать, - хмыкнул Солома. - Он что у тебя совсем рехнулся? На стенах, кажись, без дуринки был.
   - Кровь в казаке гуляет, вот и ходит сам не свой. Любава твоя дюже поглянулась, жениться надумал.
   Солома насупился, над переносицей залегла глубокая складка, глаза построжели.
   - О том и гутарить не хочу. Одна у меня Любава. Нешто отдам за Ваську дите малое?
   - Видали мы это дите. Не Любава ли лихо ордынца била?
   - Все били - и стар, и мал.
   - Вестимо, но Любаву твою особо приметили. А ты - "дите".
   - Рано ей замуж, - еще более нахохлился Григорий Солома.
   Любил он дочь, пуще жизни любил. Сколь годов тешил да по-отечески пестовал! Сколь от беды и дурного глаза оберегал! Души в Любаве не чаял, был ей отцом, и заступником, и добрым наставником. Часто говаривал:
   - Ты, дочка, на Дону живешь. А житье наше лихое, казачье. Сверху бояре жмут, с боков - ногаи и турки, а снизу татаре подпирают. Куда ни ступи всюду вражья сабля да пуля. Вот и оберегаю тебя от лиха.
   - А ты б, батюшка, к коню меня прилучил да к пистолю. Какая ж из меня казачка, коль в избе сидеть буду, - отвечала отцу Любава.
   - Вестимо, дочка, та не казачка, что к коню не прилучена, - молвил Григорий Солома и как-то выехал одвуконь с Любавой за крепость. Через неделю она вихрем скакала по ковыльной степи. Озорная, веселая, кричала отцу:
   - Славно-то как, тятенька! Ох, как славно!
   Научил Григорий дочь и аркан метать, и стрелу пускать, и пистолем владеть. Наблюдая за Любавой, довольно поглаживал каштановую бороду.
   - Хлопцем бы тебе родиться. Да храни тебя бог!
   Хранил, оберегал, лелеял.
   И вот как снег на голову - ввалился молодой казак в избу и бухнул: "Отдай за меня Любаву"! Это богоданную-то дочь увести из родительского дома? Ишь чего замыслил, вражий сын!
   - Не пора ей, Болотников, ты уж не обессудь, - стоял на своем Солома.
   Болотников глянул на есаула и по-доброму улыбнулся.
   - Ведаю твое горе. Дочку жаль. Да ведь не в полон отдавать, а замуж. Как ни тяни, как в дому ни удерживай, но девке все едино под венец идти. Самая пора, Григорий. Любаве твоей восемнадцать минуло. Не до перестарок же ей сидеть.
   - Любаве и дома хорошо, - буркнул Солома.
   Гутарили долго, но так ни к чему и не пришли. Солома уперся - ни в хомут, ни из хомута. Знай свое гнет: не пора девке, да и все тут!
   - Худо твое дело, Васюта, - молвил Шестаку Болотников. - Солому и в три дубины не проймешь.
   Васюта и вовсе пригорюнился. Черная думка покоя не дает: "Не по душе я домовитому казаку. Отдаст ли Солома за голутвенного... Так все едино по ему не быть. Увезу Любаву, как есть увезу! Пущай потом локти кусает".
   А Солома не спал всю ночь. Кряхтел, ворочался на лавке, вздыхал. Всяко прикидывал, но ни на чем так и не остановился. Утром глянул на Любаву, а та бродит как потерянная, невеселая, аж с лица спала.
   - Что с тобой, дочь? Аль неможется?
   - Худо мне, тятенька, - со слезами ответила Любава и замолчала.
   - Отчего ж худо тебе? Не таись.
   - Ты Василия прогнал... Люб он мне.
   - Люб? Ужель чужой казак милее отца-матери?
   - И вы мне любы, век за вас буду молиться. Но без Василия мне жизнь не мила. Он суженый мой.
   Пала перед отцом Любава на колени, руками обвила.
   - Пожалей, тятенька! Не загуби счастье мое. Отдай за Васеньку, христом тебя прошу!
   Никогда еще Солома не видел такой дочь; глаза ее умоляли, просили участия и сострадания. И Солома не выдержал: украдкой смахнул слезу, протяжно крякнул и, весь обмякнув, поднял дочь с коленей.
   - Люб, гутаришь, Васька?
   - Люб, тятенька. Уж так люб! Благослови.
   Григорий глянул на Любаву, тяжко вздохнул и молвил печально:
   - Я твоему счастью не враг, дочь... Ступай за Василия. Кличь мать.
   ГЛАВА 4
   СВАДЬБА
   И начались хлопоты!
   Первым делом выбрали сваху и свата. О свахе долго не толковали: ею согласилась быть Агата. А вот на свате запнулись. Выкликали одного, другого, третьего, но все оказались в этом деле неумехи.
   - Тут дело сурьезное, - покручивая седой ус, важно гутарил дед Гаруня. - Надо, чтоб и хозяевам был слюбен, и чтоб дело разумел, и чтоб язык был как помело.
   - Да есть такой! - воскликнул Нечайка Бобыль. - Тут и кумекать неча. Устимушка наш. Устимушка Секира!
   - Секира? - вскинув брови, вопросил Гаруня.
   - Секира? - вопросили казаки.
   И все примолкли. Устим с отрешенным видом набивал табаком трубку. Дед Гаруня, продолжал крутить ус, оценивающе глянул на Секиру и проронил:
   - А что, дети, Устимко - хлопец гарный. Пусть идет к Соломе.
   - Как бы лишнего чего не брякнул. Солома могет и завернуть экого свата, - усомнился казак Степан Нетяга.
   - А то мы Секиру спытаем. Не наплетешь лишку, Устимко?
   Секира раскурил от огнива трубку, глубоко затянулся и, выпустив из ноздрей целое облако едкого дыма, изрек:
   - Не пойду сватом.
   - Як же так? - подивился Гаруня. - То немалая честь от воинства.
   - Ступай, Устимка, раз казаки гутарят, - произнес Мирон Нагиба.
   - Не пойду, коль мне доверья нет, - артачился Секира.
   - Тьфу, дите неразумное! - сплюнул Гаруня. - Да кто ж то гутарил? Я того не слышал. А вы слышали, дети?
   - Не слышали! - хором закричали казаки.
   - Добрый сват Секира!
   - Любо!
   Гаруня поднял над трухменкой желтый прокуренный палец.
   - Во! Чуешь, Устимко, как в тебя хлопцы верят?
   - Чую, дедко! - рассмеялся Секира, и лицо его приняло обычное плутоватое выражение. - Пойду свашить, Да вот токмо наряд у меня небоярский.
   Вид у казака был и в самом деле неважнецкий. Не кафтан - рубище, шапка - отрепье, сапоги развалились.
   - Ниче, - спокойно молвил Гаруня. - Обрядим. А ну, хлопцы, беги по Раздорам. Одолжите у домовитых наряд, Прибоярим Устимку!
   И прибоярили! Часу не прошло, как стал казак хоть куда. Нашли для Секиры голубой суконный кафтан, расшитый золотыми узорами, новехонькую шапку, отороченную лисьим мехом, белые сапожки из юфти с серебряными подковами.
   Но еще краше вышла к казакам Агата. Была она в багряной атласной шубке с круглым горностаевым воротом, в кокошнике из золотой ткани, богато расшитом мелким жемчугом. Статная, чернобровая, белолицая - глаз не отвести! Глянула лучистыми глазами на Болотникова, улыбнулась радостно. А Болотников будто только теперь увидел ее необычно яркую красоту, влажный блеск ласковых глаз, и какая-то смутная тревога пала на сердце.
   "Славная же у Федьки женка", - невольно подумалось ему.
   Осенив крестом свата и сваху, дед Гаруня повелел им шествовать к Соломе, но Секира вдруг почему-то повернул вспять.
   - Ох, недобрая примета. Расстроит нам свадьбу Устимко! - досадливо махнул рукой Гаруня. - Ты чего, хлопчик?
   - Кочергу с помелом забыл. Без того свашить не ходят, - отвечал Секира.
   - Гарно, хлопец! - одобрил Гаруня. - Слышал о таком деле.
   Вновь пошли: Агата - с хлебом-солью, Секира - с помелом да кочергой наперевес.
   Григорий Матвеич свахой остался доволен: Агата всегда была ему по душе. А вот Секиру принял с прохладцей.
   "Баюн и бадяжник1. Ужель другого казака не сыскали?" - с недовольством подумал он.
   Однако сват оказался настолько почтительным, настолько степенно и толково свашил, что Григорий Матвеич начал помаленьку оттаивать. Понравились ему и кочерга с помелом, и хлеб-соль, и на диво обстоятельный разговор. Все-то вел Устим по чину да по обычаю, нигде палку не перегнул, нигде лишнего слова не вывернул. Будто век в сватах ходил. И Агата постаралась. Голос ее, нежный, да ласковый, умилил и Григория Матвеича, и Домну Власьевну.
   Когда хозяева отведали хлеба-соли, Секира облегченно вздохнул: дело к согласию.
   - Хлеб-соль принимаем, а вас под образа сажаем, - молвил по обычаю Григорий Матвеич, легким поклоном указав свату и свахе на красный угол.
   Тут Секира и вовсе возрадовался, да и Агата заулыбалась. Трижды земно поклонились они хозяевам и чинно пересели под образа. Домна же Власьевна горько и безутешно заплакала, но Григорий Матвеич прикрикнул:
   - Буде, мать!
   Домна Власьевна умолкла: была она тиха и покорна, но до конца уже сидела в затуге великой. Тяжко ей было Любавушку в чужие руки отдавать: тяжко было и Григорию Матвеичу, но тот все крепился, и чтоб не тянуть больше разговор и не травить душу, молвил:
   - Противу божьей воли грешно идти... Подавай, мать, рядную грамотку.
   Поднялась Домна Власьевна, малый столбец из-за божницы вынула, поднесла мужу с поклоном. Тот принял, усадил жену обок.
   - Любава у нас не сиротой росла. Приданое припасли. Что бог дал, то и купцу-молодцу жалуем.
   - Да купец и без приданого возьмет! - забыв про обычай, весело вскричал Секира.
   Григорий Матвеич нахмурился.
   - Не нами заведено, сваток, не нам и заповедь рушить. Мы, чать, с матерью не нищеброды.
   Солома придвинулся с рядной к оконцу и начал не спеша вычитывать приданое. И казакам и жениху "по тому приданому" невеста "полюбилась". Теперь дело было за смотринами. Долго судили да рядили, кого выбрать в смотрильщицы, и наконец остановились на бабе казака Степана Нетяги.
   - Женка Настасья видная, дородная, и разумом господь не обидел. Пусть идет к невесте, - постановили донцы.
   Но больше всего споров выпало о "родне и гостях", которые должны были сопровождать Настасью. Родни у жениха не оказалось, а вот в "гости" набивалась, почитай, вся станица. Знали: будет у Соломы угощение с чарой. Поднялся такой галдеж, что аж у Войсковой избы стало слышно. Прибежал казак от атамана Васильева.
   - Что за свара?
   Казаки не отвечали и продолжали перебранку. С трудом поняв, в чем дело, "посол" захохотал и вернулся к Васильеву.
   Пришлось унимать казаков Болотникову.
   - Тихо, други! Как бы мы ни кричали, как бы мы ни бранились, но всей станице в избу Соломы не влезть. Да такое и на Руси не водится. На смотрины ходят малым числом. А посему пойдет невесту глядеть десяток донцов. И чтоб боле спору не было - кинем жребий. Любо ли?
   - Любо, батько!
   Вскоре десять счастливцев, вкупе со сватом, свахой и смотрилбщицей направились к невесте. Их никто не встречал: на смотринах хозяева из избы не выходили, однако для гостей стол накрывали. Вошедшие, перекрестив лбы, поклонились хозяевам и, по слову Григория Матвеича и Домны Власьевны, уселись на лавки. Перемолвившись несколькими обрядными словами, Настасья произнесла напевно:
   - О купце-молодце вы наслышаны. Охота бы нам теперь куницу-девицу глянуть.
   - Можно и глянуть, - кивнул Григорий Матвеич.
   Любава вышла в голубом, расшитом шелками, сарафане, в легких чеботах красного бархата, тяжелую русую косу украшали жемчужные нити. Смущенно зардевшись, глянула на казаков и низко поклонилась, коснувшись ладонью пола.
   Казаки довольно загутарили:
   - Добра невеста! Гарная дивчина!
   Но тут донцов оборвала строгая смотрильщица:
   - С лица не воду пить. А ну-ка, голубушка, пройдись да покажи свою стать.
   Любава еще больше застеснялась, застыла будто вкопанная. Нечайка Бобыль, оказавшийся рядом с Настасьей, заступился:
   - Да полно девку смущать. Не хрома она и не кривобока. Чать, видели, нет в ней порчи.
   - Цыц! - прикрикнул на дружка сват Секира. - Не встревай, коль обычая не ведаешь. Пройдись, Любава.
   И Любава прошлась тихой поступью. Гибкая, рослая, с высокой грудью, глаза васильковые. Царь-девка!
   - И-эх! - сладко вздохнул Нечайка.
   Настасья же сидела с застывшим каменным лицом, а потом молвила:
   - Не хвались телом, а хвались делом. Красой сыт не будешь. Пекла ли ныне пироги, девка?
   - Пекла, Настасья Карповна. Пирог на столе.
   Настасья придирчиво оглядела пирог, понюхала и разрезала на малые куски.
   - Откушайте, гостюшки.
   Гостюшки давно уже примеривались к румяному пирогу: почитай, и вовсе забыли запах пряженого. А пирог был на славу: из пшеничной муки, жаренный в масле, с начинкой из курицы. Ели, похваливали да пальцы облизывали. Настасья же пирога отведала самую малость.
   - Сама ли пекла, девка? Не матушка ли Домна Власьевна тесто месила, да не она ли в печь ставила?
   - Сама, Настасья Карповна.
   - Ну, а коль сама, молви нам, что можно хозяйке из муки сготовить? пытала девку Настасья.
   - Всякое, Настасья Карповна. Первым делом, хлеб ржаной да пшеничный. Из муки крупитчатой выпеку калачи, из толченой - калачи братские, из пшеничной да ржаной - калачи смесные. Напеку пирогов, Настасья Карповна, подовых из квасного теста да пряженых. Начиню их говядиной с луком, творогом да с яйцами...
   - Так-так, девка. А сумеешь ли мазуньей казака накормить?
   - Сумею, Настасья Карповна! Тонехонько нарежу редьки, надену ломтики на спицы и в печи высушу. Потом толочь зачну, просею через сито и патоки добавлю, перчику да гвоздики. И все это в горшок да в печь!
   - Любо! - закричали гостюшки, поглядывая на сулею с горилкой, к которой еще не приступали: за главного козыря была смотрильщица, и только после ее сигнала можно было пропустить по чарочке. Но та знай невесту тормошит:
   - И как муку сеять и замесить тесто в квашне, как хлеб валять и печь, как варить и готовить всяку еду мясную и рыбную ты, девка, ведаешь... Да вот по дому урядлива ли? Не срамно ли будет к тебе в избу войти?
   - Не срамно, Настасья Карповна. Все вымою, вымету, и выскребу. В грязное погодье у нижнего крыльца сено или солому переменю, у дверей же чистую рогожинку или войлок положу. Грязное же прополоскаю и высушу. И все-то у меня будет чинно да пригоже, чтоб казак мой как в светлый рай приходил.
   - Любо! - вновь крикнули донцы, и все глянули на смотрильщицу: хватит-де невесту мучать, Настасья. Не девка - клад!
   Сдалась смотрильщица.
   - Доброй женой будешь князю Василию. За то и чару поднять не грех, казаки.
   И подняли!
   После малого застолья довольные сват, сваха и гости пошли к жениху. Григорий же Матвеич, оставшись с дочерью, умиротворенно промолвил:
   - Ну, мать, теперь готовь свадебку.
   - Да, поди, допрежь сговор, отец. С чего ты вдруг заторопился?
   Поспешить со свадьбой упросил есаула Болотников: родниковцы надумали идти в поход, да помешала Васютина женитьба.
   - Велишь обождать две недели. Долго-то, Григорий, засиделись мы в Раздорах. От всей станицы просьба великая - не тяни со свадьбой!
   Соломе были хоть и не по сердцу такие речи, но на сей раз он не очень упирался. Понимал: как ни тяни, как ни удерживай, а дочь выдавать придется. Да и станица просит.
   - Ладно, Болотников, поспешу. Но свадьбу буду играть по стародавнему обычаю. Потешу Любаву в последний раз. Но для того помощь нужна, Иван. Для свадьбы много всего надо. А прежде всего - хлеба да вина. Без пирогов и чарки за столы не сядешь.
   - Раздобудем, - твердо пообещал Болотников.
   В тот же день сотня родниковцев выехала в степь. Повел ее Мирон Нагиба. Два дня пропадали донцы и наконец веселые, крикливые, опьяненные вылазкой и степью, прибыли в Раздоры.
   - Повезло, батько! В степи с купцами заморскими столкнулись. Из Казани шли. Пришлось тряхнуть купчишек. Глянь, какой обоз захватили.
   Болотников глянул и похвалил казаков:
   - Удачен набег. Есть чем молодых поздравить.
   Посаженным отцом Васюты согласился быть дед Гаруня, а посаженной матерыо - Настасья Карповна. Правда, по обычаю смотрильщицы не ходили в посаженных, но лучшей "матери" казаки не сыскали. Тысяцким донцы выкликнули Федьку Берсеня, а меньшими дружками - Нечайку Бобыля да оправившихся от ран Юрко и Деню. Наиболее степенные казаки были выбраны в "сидячие бояре". Молодые же угодили в "свечники" и "каравайники". Ясельничим, по воле родниковского круга, стал есаул Мирон Нагиба. Он должен был оберегать свадьбу от всякого лиха и чародейства.
   А в доме Григория Соломы хлопотали пуще прежнего. Досужие казачки, пришедшие к Домне Власьевне на помощь, выметали, скребли, мыли и обряжали избы, варили, жарили, парили и пекли снедь, готовили на столы пиво, меды, вина.
   Вскоре пришел час и девичника. Любава, собрав подружек, прощалась с порой девичьей. Закрыв лицо платком, пригорюнившись, пела печальные песни. Глянув на мать, запричитала:
   - Матушка, родимая! Чем же не мила тебе стала, чем же душеньке твоей не угодила? Иль я не услужлива была, иль не работница? Аль я сосновый пол протопала, дубовы лавки просидела?..
   Домна Власьевна всхлипывала, да молчала. Девки же, расплетая Любавину косу, приговаривали:
   - Не наплачешься за столом, так наревешься за муженьком. Погорюй, погорюй, подруженька.
   - Уж не я ли пряла, уж не я ли вышивала? Не отдавай, матушка, мое делорукодельице чужим людям на поруганьице, - еще пуще залилась слезами Любава.
   - Пореви, пореви, подруженька. Пореви, краса-девица. День плакать, а век радоваться, - говорили девки, распуская невестины волосы по плечам.
   В сенцах вдруг послышался шум; распахнулась дверь, и в светлицу вступил добрый молодец, принаряженный малый дружка Нечайка Бобыль. Поклонился Домне Власьевне, поклонился Любаве, поклонился девкам и молвил:
   - Молодой князь Василь Петрович кланяется молодой княгине Любаве Григорьевне и шлет ей дар.
   Любава поднялась с лавки, поклонилась дружке и приняла от него шапку на бобровом меху, сапожки красные с узорами да ларец темно-зеленый. Шапка да сапожки Любаве понравились, однако и виду не подала, продолжая кручиниться.
   - А что же в ларце, подруженька? - спросили девки.
   - Ох, не гляжу, не ведаю. Не надо мне ни злата, ни серебра, ни князя молодого, - протяжно завела Любава.
   - Открой, открой, подруженька! - закричали девки.
   Любаве же самой любопытно. Подняла крышку и принялась выкладывать на стол украшения: перстни, серьги, ожерелье... Девки любовались и ахали:
   - Ай да перстенек, ай да сережки!
   Но вот девки примолкли: Любава вытянула из ларца тонкую, гибкую розгу.
   - А это пошто?.. - осердилась Любава и обернулась на застывшего у дверей Нечайку.
   Дружка ухмыльнулся и важно, расправив богатырскую грудь, пробасил:
   - А это, княгинюшка, тебя потчевать.
   - Меня?.. За какие же грехи?
   - За всяки, княгинюшка. Особливо, коль ленива будешь да нравом строптива.
   - Не пойду за князя! - притопнула ногой Любава. - Не пойду! Так и передай Ваське, - забывшись, не по обряду добавила она.
   Но Домна Власьевна тотчас поправила:
   - Уж так богом заведено, Любавушка. Муж жене - отец, муж - голова, жена - душа. Принимай розгу с поклоном.
   - Уж коль так заведено, - вздохнула Любава и отвесила дружке земной поклон. - Мил мне подарок князя.
   Чуть погодя наряженную Любаву, под покрывалом, повели под руки из светелки в белую избу и усадили на возвышение перед столом, накрытым тремя скатертями. Подле уселись Григорий Матвеич и Домна Власьевна, за ними сваха, "сидячие боярыни", каравайники, свечники, "княгинины" подружки.
   Поднялась сваха, молвила:
   - Ступай к жениху, дружка. Пора ему ехать за невестой.
   Дружка тотчас поспешил к "князю". Тот ждал его в своем курене. Посаженный отец Гаруня и посаженная мать Настасья Карповна, с иконами в руках, благословили жениха и повелели ему идти к невесте. У "княгининых" ворот пришлось остановиться: они были накрепко заперты.
   - Пропустите князя ко княгинюшке! - закричал набольший дружка Болотников.
   - Уж больно тароваты! - закричали за воротами девки. - Много ли вас да умны ли вы?
   - Много, молодец к молодцу. И умны!
   - Ах, хвастаешь, дружка! Возьмем и узнаем, в разуме ли ты. Ну-ка разгадай: стоит старец, крошит тюрю в ставенец.
   Первую загадку дружка угадал легко:
   - Светец да лучина, девки!
   - Вестимо... А вот еще: родился на кружале, рос, вертелся, живучи парился, живучи жарился: помер - выкинули в поле; там ни зверь не ест, ни птица не клюет.
   Над второй загадкой дружка призадумался. Минуту думал, другую и наконец молвил:
   - Горшок, девки!
   - Вестимо... А ну-ка последнюю: сивая кобыла по торгу ходила, по дворам бродила, к нам пришла, по рукам пошла.
   Над третьей загадкой дружка и вовсе задумался. А девки стоят за воротами да посмеиваются:
   - Как в лесу тетери все чухари, так наши поезжане все дураки.
   Повернулся дружка к поезду: авось кто и разгадает; но поезжане носы повесили. Мудрена загадка! Так бы и довелось дружке срам принять, да тут сваток выручил; молча соединил он руки кольцом и затряс из стороны в сторону.
   - Сито, девки!
   Девки перестали насмехаться, выдернули засов, распахнули настежь ворота. Поезжане прошествовали к белой избе. Свахи обменялись пряником и пивом, а набольший дружка поднес "княгине" одежду.
   - Что говорено, то и привезено.
   Жених с поклоном ступил к свахе, сидевшей рядом с невестой.
   - Прими злат ковш, сваха, а место опростай!
   - Ишь ты, - улыбнулась сваха. - Уж больно ты проворен, князь. У меня место не ковшевое, а столбовое.
   Жених вновь повторил свою просьбу, но тут ему ответил один из невестиных дружек:
   - Торгуем не атласом, не бархатом, а девичьей красой.
   - Славно, дружка! Сказывай, сколь стоит девичья краса? Не поскуплюсь!
   - Куницу, лисицу, золотую гривну да ковш вина! - хором закричали дружки, каравайники, свечники и "сидячие боярыни".
   - Для такой красы ничего не жаль. А ну, дружки, одари княгиню! весело прокричал "князь".
   И одарили!
   Сваха Агата уступила место жениху. Два казачонка протянули между новобрачными красную тафту, чтоб прежде времени друг друга не касались. На стол же подали первое яство. Батюшка Никодим начал молитву, а Григорий Матвеич и Домна Власьевна благословили чесать и "укручивать" невесту.
   Сваха Агата заплела невестины волосы в косы, перевив их для счастья пеньковыми прядями. Молвила строго да торжественно: