Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 3)

   Холоп поднялся, увидев князя, поклонился.
   - Чижол куль, князь.
   - Да нешто тяжел? - Телятевский подошел к подводе, взвалил на спину куль и легко понес в амбар. Вернулся к возу и вновь ухватился за куль.
   Молодой холоп Сенька, седмицу назад подписавший на себя кабалу, оторопело заморгал глазами. Двадцать лет прожил, но такого дива не видел. Князь, будто смерд, таскает кули с житом! Стоял, хлопал глазами, а Телятевский, посмеиваясь и покрикивая на холопов, продолжал проворно носить тяжеленные ноши.
   - Веселей, молодцы!
   К Сеньке шагнул ближний княжий холоп Якушка, слегка треснул по загривку.
   - Че рот разинул? Бери куль!
   Якушка к причудам князя давно привык: не было, пожалуй, дня, чтобы Андрей Андреевич силушкой своей не потешился. То с медведем бороться начнет, то топором с дубовыми чурбаками поиграет, а то выберется за Москву в луга да и за косу возьмется. Любит почудить князь.
   Телятевский, перетаскав с десяток кулей, прошелся вдоль ларей, поглядывая, как холопы ссыпают ржицу. Взял горсть зерен на ладонь. Доброе жито, чистое, литое. Такой хлеб нонеча редко увидишь: оскудела Русь мужицкой нивой. Вотчины запустели, страдники, почитай, все разбежались. Остались в деревеньке убогие старцы. Тяжкие времена, худые. Гиль, броженье, бесхлебица. Хиреет боярство, мечется в поисках выхода Борис Годунов.
   Телятевский же пока особой нужды не ведал: жил старыми запасами и торговлей, обходя стороной беду. Князь Василий Масальский как-то высказался:
   - Невдомек мне, княже Андрей Андреич, как ты затуги не ведаешь? Я с каждым годом нищаю, у тебя ж полная чаша.
   Телятевский негромко рассмеялся.
   - Не слушал моих советов, Василий Федорович. Вспомни-ка, как я тебе говаривал: поставь мужика на денежный оброк и начинай торговать. Так нет, заупрямился, посохом стучал: "Князью честь рушишь! В кои-то веки князья за аршин брались. Срам!" Вот теперь и расхлебывай. Мужики в бега подались - ни хлеба, ни меду, ни денег в мошне. Пора, князь, и за ум браться. Коль с купцами знаться не будешь да деньгу в оборот не пустишь, по миру пойдешь. Пошла нынче Русь торговая.
   Нет, не зря он все годы запасал хлеб и выгодно продавал его северным монастырям да иноземным купцам. Вот и этот хлеб в ларях пора втридорога сбыть.
   После полуденной трапезы, когда вся Москва по древнему обычаю валилась спать, князь Телятевский приказал позвать к нему купца Пронькина.
   Вошел в покои Евстигней Саввич степенно. Оставил посох у дверей, разгладил бороду, перекрестился на кивот.
   - Как съездил, Евстигней?
   - Не продешевил, батюшка. Пятьсот рубликов из Холмогор привез.
   - Хвалю. Порадел на славу, - оживился Телятевский. В Холмогоры он отправил с Евстигнеем восемь тысяч аршин сукна. Закупили его за триста рублей, а продал Евстигней чуть не вдвое дороже. А, может, и втрое, но того не проверишь. Один бог ведает, какой барыш положил Евстигней Пронькин в свою мошну.
   - Отдохнул ли, Евстигней?
   - Отдохнул, батюшка. Завтре по лавкам пойду.
   - По лавкам ходить не надо. Пусть приказчик твой бегает. А ты ж, Евстигней, снаряжайся в новый путь.
   - Я готов, батюшка. Велико ли дело?
   - Велико, Евстигней. Повезешь хлеб в Царицын. Много повезешь. Двадцать тыщ пудов.
   Евстигней призадумался, кашлянул в кулак.
   - Как бы не прогореть, батюшка. По Волге ноне плыть опасно, разбой повсюду.
   - Поплывешь не один, а с государевыми стругами. Повелел Федор Иванович отправить хлеб городовым казакам. Охранять насады будут двести стрельцов.
   - Тогда пущусь смело.
   - В Царицыне сидят без хлеба. На торгу будут рады и по рублю за четь взять. Разумеешь, Евстигней?
   - Разумею, батюшка. Велик барыш намечается.
   - Надеюсь на тебя, Евстигней. Коль продашь выгодно и деньги привезешь - быть тебе в первых купцах московских.
   - Не подведу, милостивец.
   ГЛАВА 8
   ЛИХОЙ КАЗАК ГАРУНЯ
   Казаки выехали на крутой яр, и перед ними распахнулась величавая, сияющая в лучах теплого ласкового солнца, полноводная, раздольная Волга.
   - Лепота-то какая! - ахнул Нечайка Бобыль, сдвигая на кудлатый затылок шапку.
   - Лепота! - поддакнули казаки.
   Левобережье золотилось песчаными плесами и отмелями, с бесчисленными зелеными островками, над которыми носились крикливые чайки. Болотников глядел на синие воды, на заливные луга с тихими, сверкающими на солнце озерцами, на голубые заволжские дали и думал с каким-то приподнятым, бодрящим душу упоением:
   "Велика ты, Волга-матушка! Раздольна... Сесть бы сейчас в стружок и плыть-тешиться на край света. И ничего-то бы не ведать - ни горя, ни печали... Ох, велика да раздольна!"
   Долго любовались казаки матушкой Волгой, долго не отрывали глаз от безбрежных заречных просторов.
   - Дошли к сестрице донской, - тепло молвил дед Гаруня. - Почитай, лет двадцать Волги не видел. И красна ж ты, матушка!
   Когда собирались в далекий поход, деда Гаруню брать не хотели. Но тот так заершился, так вскипел сердцем, что казаки смирились.
   - Ладно, дед, возьмем. Но пеняй на себя.
   - А пошто мне пенять, вражьи дети! Да я любого хлопца за пояс заткну. И глаз востер, и рука крепка, и в седле молодцом! - шумел Гаруня.
   Дед и впрямь оказался молодцом. Не ведал он ни устали, ни кручины, даже в сечи ходил. Но в битвах его оберегали пуще отца родного, заслоняя от неприятельских ударов.
   На волжской круче донцы сделали привал. Болотников созвал начальных людей на совет. То были казаки, возглавлявшие сотни.
   - Войску нужны струги, - молвил Болотников. - Где и как будем добывать?
   Старшина призадумалась.
   - Встанем тут да караван подождем. Самая пора купчишкам плыть, высказался Степан Нетяга.
   - Караваны-то пойдут, но как их взять, Степан? - спросил Нагиба.
   - Ночью. Как пристанут к берегу, так и возьмем. Лишь бы выследить.
   - Плохо ты знаешь купцов, - усмехнулся Болотников. - Спроси у Васюты, что это за люди. Видел ты когда-нибудь, Шестак, чтоб купцы к берегу приставали?
   - Чать, они не дураки. Ночами купцы на воде стоят. Волга - самая разбойная река. Вылезут ли гости на берег?
   - Вестимо, друже, - кивнул Болотников. - Купцов врасплох не возьмешь.
   - Как же быть, атаман? - развел руками Нагиба.
   - Без челнов на Волге, как без рук. Не вплавь же на купцов бросаться, - сказал Нечайка.
   - А може, на Саратов двинем? - предложил Васюта. - Там судов завсегда вдоволь. Купчишек в воду, а сами за весла.
   - А что, батько, дело гутарит Васька, - одобрил Нечайка. - Ужель не отобьем струги?
   - Можем и не отбить.
   - Так мы наскоком, батько. Враз стрельца одолеем! - загорелся Нечайка.
   - Ишь, какой ловкий, - вновь усмехнулся Болотников. - Поедешь пировать, да как бы не пришлось горевать. Стрелец ноне тоже ученый.
   Но как казаки ни думали, как ни гадали, так ни к чему и не пришли. Правда, у Болотникова зрела одна задумка, но вначале ему захотелось потолковать с дедом Гаруней.
   - Гутаришь, бывал здесь, дедко?
   - Бывал, - степенно кивнул Гаруня, покуривая люльку. - Мы тут с Ермаком Тимофеевичем всю Волгу облазили. Гарный был атаман!
   - А есть тут на берегах деревеньки?
   - В те года, почитай, и не было. Опасливо тут деревеньки рубить, ногаи под боком. Народ к городам жмется.
   - Тогда и вовсе худо.
   - А пошто те посельники, атаман?
   - Посельники на реке без челнов не живут. Плыли мы с Васютой, видели. Но то было до Тетюшей.
   - Далече, атаман, - дед Гаруня, окутывая старшину клубами едкого дыма, подумал малость и молвил. - Есть песельники, хлопцы.
   Все уставились на деда, а тот выбил из трубки пепел и продолжил:
   - И челны у них были. Живут в лесах дремучих, на Скрытне-реке. Верст сто отсель. То плыть вверх по Волге, до Большого Иргиза. Река та в Волгу впадает. А супротив, на правом берегу - горы да леса. Глухомань! Вот туда-то и сунемся, дети, там и струги добудем.
   - В глухомани?.. Околесицу несешь, дед, - фыркнул Нетяга.
   - Околесицу? - осерчал Гаруня. - Нет, вы слышали, дети? Сбрехал я хоть раз?
   - Не сбрехал, дедко.
   - Гутарь дале!
   - Гутарю, дети... Там, средь глухомани, речонка бежит. Неприметная речонка. Версты две по ней проплыть - и крепостица откроется.
   - Чья, дедко?
   - Экой ты будоражка, Нечайка... Крепостица та русская. Мужики в ней от бояр укрылись. Чертов угол, трущоба. Туды не токмо стрелец, но и медведь забоится ступать.
   - Как же ты там с Ермаком очутился? - полюбопытствовал Васюта.
   - Э, хлопец. Ермак и не в такие края забирался. Аль не слышал, что он Сибирь покорил?
   - Как не слышать, дедко. О том и стар и мал наслышан. Велик Ермак!
   - Велик, хлопец. Не было на Дону славней казака. Его ноне вся Русь почитает. Царь Иван Грозный соболью шубу со своих плеч пожаловал.
   - Но ты-то как с ним очутился? - продолжал выспрашивать Васюта.
   - С Ермаком? - дед вновь не спеша набил трубку, раскурил от уголька, глубоко затянулся. Лицо его, иссеченное сабельными шрамами, как-то вдруг разом разгладилось и помолодело. - Не видел я достойнее мужа, дети. То всем казакам казак. Лицом красен, душой светел, телом могуч. Родом он из станицы Качалинской, вспоил да вскормил его Дон-батюшка, силой напитали степи ковыльные. Допрежь он по Дикому Полю гулял, с татарами да ногаями бился. Тут я к Ермаку и пристал, полюбился мне смелый атаман. А потом он на Волгу пошел. И были с Ермаком славные есаулы Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан да Матвей Мещеряк. Храбрые были казаки! Никого не пужались - ни царя, ни бояр, ни войска басурманского. На Волге-то лихо погуляли. Зорили не токмо заморских послов да купчишек, но струги государевы. Царь прогневался, воевод из Москвы послал, а Ермак - не будь плох - на Скрытню подался. Вот там и повстречались мы с русскими посельниками... Дай-ка, дети, баклажку, в моей сухо.
   Бывалому казаку протянули несколько баклажек.
   - Благодарствую, дети, - дед отпил немного, пожевал кусок вяленой баранины и надолго замолчал.
   - А что ж дале, дедко?
   - Дале? - протяжно крякнув, переспросил Гаруня и почему-то вдруг малость смутился. - А дале ничего веселого, дети... Промашка вышла.
   - С Ермаком?
   - Кабы с Ермаком, - вздохнул дед и улегся на траву, свернувшись калачом. - Сосну я, дети.
   Казаки переглянулись: что-то в поведении деда показалось им странным. Гаруня средь бела дня никогда спать не ложился.
   - Ты че темнишь, дедко? Коль зачал сказ, так договаривай, - подтолкнул старика Васюта.
   - Сосну я, дети. Потом доскажу, - позевывая, молвил Гаруня и смежил очи.
   - Э, нет, дедко, у казаков так не водится, - принялся тормошить старика Нечайка. - А ну, подымайся!
   Бобыль ухватился за кушак и поднял Гаруню на вытянутые руки.
   - Досказывай, дед!
   - Досказывай! - повелели казаки.
   - Отпусти, вражий сын... Доскажу, - не посмел ослушаться Гаруня и вновь повел свой рассказ. - Прибыли мы с Ермаком на Скрытню-реку. Атаман надумал с московскими воеводами разминуться. Те вниз по Волге пошли, а мы на Скрытню свернули. Атаман о той реке и ране знал. Воеводы нас токмо и видели. Плывем по Скрытне, а глухомань округ такая, что на душе тошно. Берега высокие, лес подымается до небес, а солнце будто в чувал укутали темь средь бела дня. Лешачьи места! А Ермак сидит да посмеивается.
   "Чего носы повесили, атаманы-молодцы? Несвычно после степей? Привыкайте. Придет час - и не в такой дремуч край заберемся..."
   А мы и виду не кажем, что глухомань нам не слюбна, кричим:
   "С тобой куда хошь, батька!"
   Проплыли версты две, глянь - берега пониже пошли и лес пораздвинулся. А вскоре село увидели. Мужики на берег высыпали. Оружные. С мечами, деревянными щитами да рогатинами. Народ стоит крепкий, рослый, но шибко дикий да заугрюмленный. А Ермак им гутарит:
   "Не пужайтесь, люди добрые! Пришли к вам с миром. Кто такие будете?"
   "Русские мы. Здесь наша земля", - мужики отвечают.
   "А давно ли она ваша?" - Ермак пытает.
   "Давно. В здешних могилах лежат наши деды и прадеды. А пришли они сюда, когда на Руси великий князь Василий Темный правил".
   "Выходит, беглые?"
   Мужики помалкивают, и по всему видно, нас опасаются. Откуда им знать, что мы за люди. А Ермак мужиков успокаивает:
   "Не таитесь, православные, худа вам не сделаем. Казаки мы с вольного Дона. Погостюем у вас малость и дале пойдем".
   Мужики, кажись, чуть подобрели: на берег нас пустили. А когда Ермак им хлеба десяток кулей отвалил, те и вовсе повеселели. "В избы нас повели, за столы усадили. Угодил я в избу к мужику Дорофею. Степенный такой, благонравный, все ходит да богу молится. Изба у него добротная, на подклете, с сенцами, присенками да чуланами. В избе с десяток казаков разместились. Была у Дорофея и светелка, а в ней - пять девок, одна другой краше. Смачные, дородные, лицом румяные. Малина-девки!
   Гаруня крякнул и вновь потянулся к баклажке, а казаки, все больше входя в интерес, заухмылялись:
   - Гутарь дале, дедко. Гутарь про девок!
   Гаруня глянул на казаков и добродушно рассмеялся.
   - Никак любо о девках-то, хлопцы?
   - Любо, дедко. Гутарь!
   - Пожили мы денек, и тут зачал я примечать, что девки на казаков заглядываются. Дело-то молодое, в самой поре. Ну и у меня, прости господи, кровь заиграла. Годков мне в ту пору едва за сорок перевалило. Бравый детина! Плох, мекаю, буду я казак, коль девкой не разговеюсь. Нет-нет да и прижму в сенцах красавушку. А той в утеху, так и льнет, бедовая. И разговелся бы, да хозяин наш, Дорофей, баловство заприметил. Девок в светелку загнал и на засов. А нам же молвил;
   "Вы бы, ребятушки, не озоровали, а то и со двора прогоню. Греха не допущу!"
   Сердито так молвил, посохом затряс, а нас распалило, хоть искру высекай. Девок, почитай, год не тискали. Греха на душу не возьмем, гутарим, а сами на светелку зыркаем. Повечеряли у Дорофея да и разбрелись. А бес знай щекочет, покою не дает. Слышим, хозяин к светелке побрел, запором загремел. Никак девок на замок посадил и ушел к себе вскоре. Сосед меня толкает в бок.
   "Не спишь, Гаруня?"
   "Не сплю, до сна ли тут".
   "Вот и меня сон не берет. Айда к девкам".
   "Легко сказать, девки-то на замке".
   "А что нам замок, коль мочи нет. Айда!"
   Ну и пошли. Подкрались тихонько, прислушались, А девки тоже не спят, шушукаются. Содруг мой постоял, постоял - и саблю под замок. Помаленьку выдирать зачал да саблю сломал. Однако ж не отступается, обломком ворочает. И выдрал запор. К девкам вошли. Не пужайтесь, гутарим, это мы, постояльцы. А девки и пужаться не думали, знай, посмеиваются. Много ли вас, пытают. Двое, гутарим. Айда к нам в чулан. Девки пошептались, пошептались, и те, что побойчей да погорячей, к нам пожаловали. Ох и сладкая же мне попалась! Кажись, век так не миловался... Наутро обе наши красавы в светлицу шмыгнули. Моя ж на прощанье упредила: "Седни в погребке квасы буду готовить. Приходи".
   Приду, гутарю, непременно приду. Уж больно девка мне поглянулась. Ох, ядрена! Запор-то мы кое-как на место приладили, но Дорофея не проманешь, чуем, грех наш заподозрил. По избе ходит злющий, на казаков волком глядит. А я на дворе посиживаю да все Дарьюшку свою поджидаю. И дождался-таки. Дарьюшка моя с мятой и суслом в погребок слезла. Я башкой повертел хозяина не видно - и шасть за девкой. Вот тут-то промашка и вышла, хлопцы.
   - Аль ночью-то всю силу потерял? - гоготнули казаки.
   - Это я-то? - горделиво повел плечами Гаруня. - Ишо пуще лебедушку свою ублажал. Тут иное, дети. Ермак в тот же день надумал сняться. Созвал казаков, с мужиками распрощался - и на струги. А я, того не ведая, все с девкой милуюсь. Сколь время прошло, не упомню. Но вот вдоволь натешился и наверх полез. Толкаю крышку - не поддается. Ну, мекаю, это Дорофей меня запер. Заорал, кулаками забухал. Слышу, хозяин голос подал: "Посиди, посиди, милок. Ноне те не к спеху". - "Выпущай, вражий сын!" - "И не подумаю, милок. Сидеть те до позаутра".
   Сказал так и убрел. И тут припомнил я, что казаки должны вот-вот сняться, Ишо пуще кулаками загрохал, но Дорофея будто черти унесли. Сколь потом в погребе просидел - один бог ведает.
   - Чать, замерз! - прервав деда, подмигнул казакам Васюта.
   - Это с девкой-то? - браво крутнул седой ус Гаруня.
   Казаки громко рассмеялись, любуясь дедом, а тот, посасывая люльку, продолжал:
   - Дорофея долго не было, потом заявился, по крышке застучал: "Сидишь, презорник?" - "Сижу, вражий сын. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою сполнишь". - "И не подумаю. Надо мной лишь один атаман волен. Выпущай, старый хрыч!" - "А ты не больно хорохорься. Сумел согрешить, сумей перед богом ответить". - "Перед батькой отвечу. Позови сюда атамана!" - "Атаман твой давно уплыл". - "Как уплыл?! Да я тебя в куски порублю, вражий сын!" "Уж больно ты куражлив, милок. Посиди да остынь. Авось по-другому запоешь".
   Сказал так и опять убрел. А мне уж тут не до девки, в ярь вошел. Казаков-то, мекаю, теперь ищи-свищи. А девка моя ревет, слезами исходит: "Загубит меня тятенька, нравом он грозен. Не поглядит, что дочь родная. Возьмет да в реку скинет. Ой, лихо мне!" - "Не вой, девка, не мытарь душу". - "Да как же не выть, как не горевать, коль с белым светом придется расстаться! И тебе ноне не жить. На мир тебя мужики поставят. Чаяла, таем с тобой погулять, а вон как вышло. Ой, лихо!"
   Тут и на меня кручина пала. Дорофей-то и впрямь загубить может. Добра от него ждать неча. А тот и не торопился, будто до нас ему и дела нет. Но вот голоса заслышали, чуем, не один притащился. "Ну как, презорник, насиделся?" - "Насиделся. Выпущай!" - "Выпущу, коль волю мою исполнишь". "А какова твоя воля?"
   Дорофей замком загромыхал, крышку поднял. Гляжу, мужики стоят с мечами, а середь них - батюшка с крестом. Ну, думаю, смерть моя пришла. Вон уж и поп для панихиды заявился.
   "А воля такова, презорник. Ежели послушаешь меня - жив будешь, а коль наперекор пойдешь да супротив миру - голову тебе отрубим". - "Гутарь свою волю". - "Великий грех ты содеял, казак. Обесчестил не токмо мой дом, но и все село наше. И чтоб бог от тебя, святотатца, не отвернулся, выполняй тотчас мою волю - ступай с девкой под венец". - "Да статочное ли то дело, Дорофей? Я ж вольный казак! Мне к атаману надо пробираться". - "Забудь про атамана. Бог да мир тебе судья. Однако ж мы тебя не насилуем. Волен выбирать любой путь. Оставляем тебя до вечера. Как сам порешишь, так тому и быть".
   Мужики по избам ушли, но пятерых оружных на дворе оставили. Сижу, голову повесил, кручина сердце гложет. Прощай, вольное казачество, прощай, тихий Дон да степи ковыльные, прощай добры молодцы-сотоварищи!.. Вечером сызнова Дорофей с мужиками да с батюшкой идут. "Чего надумал, казак?" "Ведите девку. Пойду под венец".
   А чего ж, хлопцы, оставалось мне делать? Уж лучше в глуши с мужиками жить, чем в мать сыру землю ложиться. Так и повенчался со своей Дарьей. Она-то рада-радешенька, муженька заполучила. Девок-то на селе поболе парней.
   Осень да зиму на Скрытне прожил, а как весна-красна грянула да травы в рост пошли, дюже затосковал я, хлопцы. Ничто мне не мило - ни лес дремуч, ни житье покойное, ни баба ласковая. В степи душа рвется, на вольный простор, к коню быстрому. Сказал как-то Дорофею: "Ты прости меня, тестюшка, но быть мне у тебя боле мочи нет. Хоть и оженился, но с Дарьей твоей мне не суждено век доживать. Казак я, в степи манит". А Дорофей мне: "Жить те с бабой аль нет - теперь ни я, ни мир те не судья. Муж жене - государь, и на все его воля. А коль не хочешь в селе нашем быть, ступай в свои степи. Мир держать не станет". Возрадовался я, Дорофею поклонился, жене, песельникам и был таков.
   - Ермака сыскал? - спросил Нагиба.
   - Не сыскал, хлопцы, - вздохнул Гаруня. - Не ведал я, куды атаман ушел, скорый он на ногу. Уж токмо потом, когда налетья три миновало, дошла молва, что Ермак на реку Чусовую подался. Осел было в городках купцов Строгановых, опосля с дружиною за Камень снарядился. Плыл по сибирским рекам. На Туре и Тавде лихо татар побил. Хан Кучум выслал с большим войском Маметкула, но и его атаман на Тоболе разбил. Однако ж Кучум собрал еще большую рать. Сразились на Иртыше. Великая была сеча, но и тут донцы себя не посрамили - наголову разбили Кучума. Ермак вошел в Кашлым, а хан бежал в Ишимские степи. Потом были новые славные победы. О подвигах Ермака прознали по всей Руси. Знатно богатырствовал наш донской атаман.
   Дед Гаруня расправил плечи, бодро глянул на казаков.
   - Не посрамим и мы славы Ермака. Так ли, хлопцы?
   - Так, дедко!
   - Айда на Иргиз!
   Два дня летели кони степным левобережьем, два дня неслись казаки к Иргиз-реке.
   - Скоро ли, дедко? - спрашивал на привалах Болотников.
   - Скоро, атаман. Лишь бы до Орлиного утеса доскакать.
   Орлиный утес завиднелся на другое утро; был он крут и горист, утопал в густых лесах.
   - А вот и Большой Иргиз, дети, - приподнимаясь на стременах, молвил Гаруня.
   На пологом, пустынном левобережье блеснула река. Подъехали ближе. Река была извилистой и довольно широкой.
   - От Камня бежит, - пояснил Гаруня. - Доводилось и по ней плыть. Игрива да петлява река, долго плыли...
   - О Скрытне сказывай, - нетерпеливо перебил старого казака Нагиба.
   - Укажу и Скрытню, - мотнул головой Гаруня. - Но то надо Волгу переплыть, дети.
   Переплыли.
   Дед прошелся вдоль крутояра и вновь вернулся к казакам. Смущенно кашлянул в бороду.
   - Никак, малость запамятовал, хлопцы. Скрытня и есть Скрытня. Пожалуй, влево гляну.
   Дед пошел влево и надолго пропал. Вернулся вконец обескураженный.
   - Никак, черти унесли, дети. Была Скрытня и нет.
   - А я чего гутарил? - подступил к старику Нагиба. - Набрехал, дед!
   - Гаруня не брешет, дети, - истово перекрестился казак. - Была Скрытня! Вон за той отмелью. Зрите гору, что к Волге жмется? Вот тут Скрытня и выбегала.
   - А ну, пойдем, дед, - потянул старика Болотников. Лицо его отяжелело, наугрюмилось. Ужель весь этот долгий, утомительный переход был напрасен? Казаки еще вечор приели последние запасы сухарей, толокна и сушеного мяса.
   Отмель кончилась, далее коса обрывалась, к самой воде подступали высокие, неприступные горы; тут же, в небольшом углублении сажени на три, буйно разросся камыш.
   - Здесь была речка?
   - Здесь, атаман. Горы эти и сосны крепко помню. Отсель речка выбегала. А ныне сгинула. Чудно, право.
   Болотников зорко глянул на камыш; был он густ, по пожухл. Покачивались кочи. Шагнул к самому краю, выхватил саблю и трижды полоснул по камышу. В открывшемся пространстве увидел конец толстого осклизлого бревна. Усмехнулся.
   - Тут твоя речка, дедко.
   - Да ну?
   - Тут!
   Болотников приподнял за край бревно, отвел в сторону и бросил в воду. Кочи тотчас же стронулись с места и поплыли в Волгу.
   - Уразумел теперь, дедко?
   - Уразумел, атаман, - воодушевился Гаруня. - Нет, глянь, хлопцы, что посельники удумали. Реку поховали! Да их ноне и сам дьявол не сыщет.
   В минуту-другую устье освободилось от зарослей, и перед донцами предстала Скрытня.
   - Хитро замыслили, - крутнул головой Мирон Нагиба. - Река-то за утес поворачивает. Выход же камышом забили. Усторожливо живут посельники. Никак татар пасутся.
   К Болотникову ступил Нечайка.
   - Ну что, батько, привал? Поснедать бы пора.
   - Живот подвело. Невод кинем, ухи сварим, - вторил казаку Устим Секира.
   Но Болотников рассудил иначе:
   - О животах печетесь? Потерпите! Нельзя нам тут на виду торчать. Крепостицу пойдем сыскивать.
   - Путь один, атаман, - рекой, - молвил Гаруня.
   - Вижу, дедко... А ну, Нечайка, опознай дно.
   Нечайка разделся и спустился в реку. Споткнулся. Пошел дальше и вновь споткнулся.
   - Тут камень на камне, батько.
   - Лезь дале!
   Нечайка ступил вперед еще на шаг и тотчас оборвался, целиком уйдя в воду. Когда выплыл, крикнул;
   - Тут глыбко, атаман!
   Нечайка выбрался на берег, а Болотников, приводнявшись на стременах, обратился к повольнице:
   - А что, донцы, може, вплавь? Копи наши к рекам свычны. Аль вспять повернем?
   - Вспять худо, батько. Челны надобны!
   - Плывем, атаман!
   Болотников одобрил:
   - Плывем, други!
   Один лишь осмотрительный Степан Нетяга засомневался:
   - А не потонем, атаман? Река нам неведома. Тут, поди, ключей да завертей тьма.
   - Не робей, Степан, - весело молвил Болотников.
   - Без отваги нет и браги. Так ли, други?
   - Так, батько! - дружно отозвалась повольница.
   Иван слез с коня и начал раздеваться. Сапоги, кафтан, шапку, порты и рубаху уклад в чувал; туда же положил пистоль, пороховницу, баклажку с вином, медный казанок и треножник. Сыромятным ремнем надежно привязал мешок к лошади.
   - Ну и здоров же ты, батько! - восхищенно крутнул головой Устим Секира, любуясь могучим телом Болотникова. На плечах, спине и руках Ивана бугрились литые мышцы. Рослый, саженистый в плечах, бронзовый от степного загара, Болотников и впрямь выглядел сказочным богатырем.
   - Неча глазеть. Ты бы пороховницу кожей обернул, все ж в воду полезешь, - строго произнес Иван, затягивая на себе пояс с саблей. С саблей казаки не расставались, даже когда переплывали реки: всякое может случиться.
   Болотников окинул взглядом растянувшееся по отмели войско и первым потянул коня в реку.
   - Смелей, Гнедко. В Дону купался, с Волгой братался, а ныне Скрытию спознай.
   Вслед за Болотниковым полезли в реку Васюта Шестак, Мирон Нагиба, Устим Секира и Нечайка Бобыль. А вскоре по Скрытне поплыло и все казачье войско. Держась за конские гривы, повольники задорно покрикивали, подбадривая друг друга.
   Чем дальше плыли казаки, тем все угрюмее и коварнее становилась Скрытая. Берега сузились, стали еще неприступней и круче; высоко в небо вздымались матерые сосны, заслоняя собой солнце и погружая реку в колдовской сумрак; начали попадаться и заверти. Закружило вместе с конем Устима Секиру.
   - Водокруть, батька! - встревоженно выкрикнул казак, пытаясь выбраться из суводи. Но тщетно, даже лошадь не смогла выплыть на спокойное течение.