Страница:
В Москве говорили о том, что слух о приближении татар распустил сам Борис. Весьма правдоподобное предположение. Не только потому, что этот набег случился как нельзя кстати для Годунова и помог ему утвердиться на престоле. Вспомним обстоятельства предыдущего набега Казы-Гирея летом 1591 года. Уже в конце 1590 года стало очевидно агрессивное настроение хана. Когда прибывший в Бахчисарай посол Бибиков на приеме у Казы-Гирея подал тому грамоту и поминки, хан против государева «поклона и здоровья» не встал. А в январе 1591 года Бибикова и его спутников обобрали ханские приставы. Весной орда собралась в поход, но 5 мая Казы-Гирей уверял Бибикова, что он идет не на Русь, а на Литву. Но в Москве, разумеется, имели все основания не доверять хану и внимательно следили за передвижениями татарского войска. 10 июня сторожевые станицы донесли о том, что крьмское войско направляется к русским границам. Перебежчики показывали, что к Москве движется 100 тысяч всадников. 26 июля передовые отряды татар вышли к Оке. Русские полки к этому времени были уже собраны.
Еще один аргумент в пользу версии о фальсификации искателем престола известий о ханском набеге. Годунов не обладал талантами военачальника и, хорошо зная свои сильные и слабые стороны, никогда не претендовал на командные должности в войске. В том же 1591 году русскими полками командовали Федор Мстиславский, братья Никита и Тимофей Трубецкие. Годуновы, включая Бориса, были у них в заместителях. Другое дело, что Борис Федорович снискал лавры героя. Нет сомнений, что в случае поражения вся вина была бы возложена на Мстиславского. Тот и без того получил нагоняй, как бы сказали сейчас, «за личную нескромность». После того как хан бежал от Москвы, царский посланник объявил князю опалу за то, что в отписках государю с мест сражений он писал одно свое имя, не упоминая Годунова. Впрочем, для князя Федора все обошлось благополучно[1028].
Если бы Годунов знал, что к Москве движутся значительные крымские силы, рискнул бы он встать во главе рати? Ведь в случае поражения он не только рисковал жизнью, но и почти лишался шансов воцариться на Москве. Между тем Борис Федорович не только возложил на себя бремя командования, но и устраивал в лагере бесконечные пиры, которые вряд ли способствовали повышению боеготовности войска. Так мог вести себя только человек, прекрасно знавший, что угроза нападения Москве не грозит.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: РУСЬ, КОТОРУЮ У НАС УКРАЛИ
Коровы тощие пожирают коров тучных
Без «выхода»
«Рабоцарь» и царь рабов
Борис Федорович Годунов
Итак, в 1591 году за две с лишним недели правительство было оповещено о приближении неприятельских сил и их примерной численности. (Впрочем, как всегда преувеличенной.) Этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы собрать войско и подготовиться к отражению наступления. В 1598 году мы наблюдаем иную, весьма странную картину. С начала марта, когда появились первые слухи о выступлении хана, то есть в течение почти четырех месяцев соответствующие службы так и не смогли оценить реальность грозящей Москве угрозы. Более того, Разрядный приказ сознательно дезинформировал население, утверждая, что татары на самом деле идут на Москву, и производя распоряжения относительно сбора войска. Два месяца Годунов и ратные люди весело проводили время на берегу Оки, хотя не получали никаких оперативных данных о приближении противника. Заметим также, что в 1593 году Крым и Москва заключили мир, который был нужен и русским, и хану. «Война с Австриею отвлекла татар от московских украйн; она же помешала султану обращать большое внимание на Москву»[1027].Еще один аргумент в пользу версии о фальсификации искателем престола известий о ханском набеге. Годунов не обладал талантами военачальника и, хорошо зная свои сильные и слабые стороны, никогда не претендовал на командные должности в войске. В том же 1591 году русскими полками командовали Федор Мстиславский, братья Никита и Тимофей Трубецкие. Годуновы, включая Бориса, были у них в заместителях. Другое дело, что Борис Федорович снискал лавры героя. Нет сомнений, что в случае поражения вся вина была бы возложена на Мстиславского. Тот и без того получил нагоняй, как бы сказали сейчас, «за личную нескромность». После того как хан бежал от Москвы, царский посланник объявил князю опалу за то, что в отписках государю с мест сражений он писал одно свое имя, не упоминая Годунова. Впрочем, для князя Федора все обошлось благополучно[1028].
Если бы Годунов знал, что к Москве движутся значительные крымские силы, рискнул бы он встать во главе рати? Ведь в случае поражения он не только рисковал жизнью, но и почти лишался шансов воцариться на Москве. Между тем Борис Федорович не только возложил на себя бремя командования, но и устраивал в лагере бесконечные пиры, которые вряд ли способствовали повышению боеготовности войска. Так мог вести себя только человек, прекрасно знавший, что угроза нападения Москве не грозит.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ: РУСЬ, КОТОРУЮ У НАС УКРАЛИ
Коровы тощие пожирают коров тучных
Давно канула в Лету опричнина, упокоилась мятежная душа Грозного, на Руси воцарился Федор Иоаннович – прекрасный семьянин и богомолец (чем последний Рюрикович и напоминает последнего Романова), а признаков выхода из кризиса мы не видим. Так, в вологодских дворцовых областях в 1583 – 1584 годах пашня составляла 19% от всей ранее культивируемой земли, а в 1589 – 90 годах этот показатель упал до 12, 6%. Соответственно снизилось количество денег и хлеба, поступающих в казну[1029]. В 80-е годы XVI века дружно и повсеместно поднимаются цены на рожь[1030].
Чем дальше уходила в прошлое эпоха Грозного, тем яснее становилось, что глубинная причина расползающегося по русской земле запустения кроется не в опричных погромах, последствия которых можно было изжить с течением нескольких благополучных лет, а в системе помещичьего землевладения, насаждаемой с начала 50-х годов XVI столетия. Мелкие помещичьи наделы оказались не в состоянии ни прокормить своего владельца, ни обеспечить условия для крестьянского хозяйствования. Пока общество находилось в состоянии относительной стабильности, эти пороки были особенно заметны. С началом опричных потрясений они вылезли наружу.
Нельзя сказать, что процесс дробления землевладений был новьм явлением, порожденным реформами Грозного. За первую половину XVI века удельный вес мелких поместий (до 150 га пашни) в Новгородской земле увеличился почти вдвое[1031]. Вотчины мельчали из-за разделов между наследниками, поскольку Московская Русь не знала практики майората. Однако с середины столетия в результате вмешательства правительства, а затем и опричных потрясений процесс дробления вотчин резко ускорился.
Трагический парадокс заключался в том, что Грозный подрывал вотчины ради распространения помещичьего землевладения, однако подорванной оказалась вся система землевладения и землепользования Московской Руси, что самым пагубным образом отражалось и на экономике дворянских наделов. «Вместе с гибелью крупных хозяйств гонимой знати… гибли хозяйства и… простых малоземельных служилых людей», – отмечал С.Ф. Платонов[1032].
Все эксперименты российской власти оплачены крестьянством, их кровью и благополучием. Именно крестьяне в первую очередь страдали от бурного переворота в области земельных отношений. Как мы уже отмечали раньше, правительство смотрело на поместье как на государственную собственность, находящуюся во временном условном владении помещика. Служилый дворянин изначально был поставлен в положение временщика. Ощущение зыбкости подобного состояния многократно усилилось в период опричнины, когда происходит постоянная ротация владельцев. Итогами опричных мероприятий становится ускорение «мобилизации», т. е. перехода из рук в руки вотчин и поместий и рост монастырского землевладения[1033].
Как всякий временщик, помещик старается выжать как можно больше из имения уже сегодня, не заботясь о завтрашнем дне. И тут уже приходится вмешиваться государству, поскольку, беспощадно эксплуатируя крестьян, помещик вынуждал их к бегству на вольные земли. Чтобы избежать экономического коллапса, правительство обязывало помещика «не пустошити поместья», не разгонять крестьян непомерными поборами[1034]. Неудивительно, что эти лицемерно-благодушные призывы не достигали цели.
По расчетам Г. Абрамовича, сделанным на основе изучения новгородских писцовых книг, в 70-е годы XVI века реальная тяжесть податей в три с лишним раза превышала уровень 50-х годов[1035]. Аналогичный результат констатировал В.И. Корецкий, который установил, что государственные повинности волостных крестьян в центре России с середины века по начало 80-х годов выросли втрое[1036]. По некоторым позициям этот рост особенно заметен. Так, в Новгороде с 1552 – 1556 годов по 1582 – 1586 годы ямской налог вырос почти в шесть раз[1037].
Следовательно, помещики должны были собрать в три раза больше налогов, чем двадцать лет назад, да при этом и себя не забыть. В этих условиях дворянину было трудно заботиться о благосостоянии крестьян, если бы даже он поставил перед собой эту цель. Но чаще всего новоявленные хозяева из опричной среды стремились выжимать из крестьян как можно больше доходов, не особенно задумываясь о дне завтрашнем.
Сложился следующий порочный круг: правительство дробило вотчины, чтобы увеличить число служилых людей, что само по себе порождало рост нагрузки на тягловое население. «Сведения писцовых книг и обысков основную причину запустения деревень и сел называют единодушно, – заключает А.А. Зимин. – Это – рост податей, то есть усиление феодального гнета, осложненное насилием опричников, военными действиями и стихийными бедствиями»[1038]. В конце XVI века один служилый человек приходился на 300 человек податного сословия и духовного звания. Но мелкие поместья, в силу своей хозяйственной слабости, не могли обеспечить налоговые аппетиты правительства. Оно увеличивало подати, что вкупе с помещичьими поборами делало жизнь крестьян невыносимой. Селяне разбегались, оставляя помещика один на один с зарастающей пашней. Опустевшее поместье не могло выполнять функции ни источника поступления налогов в казну, ни играть роль материальной базы для воинника, готового в любой момент выступить в поход на коне и с оружием. В итоге в проигрыше оказывались все: и помещики, и государство, и тем более крестьянство.
Разоренные земледельцы бежали либо в колонизируемые районы, либо в крупные вотчины, где крестьянам было несравненно легче пережить трудные времена. Их владельцы старались смягчить для крестьян тяжесть растущего налогового бремени и имели для этого возможности. Разумеется, делали они это не из альтруистических побуждений, а поскольку заботились о собственном благосостоянии. На ограничение поборов с целью преодоления кризиса труднее было пойти средним и мелким вотчинникам и помещикам, чьи произвол и самоуправство особенно резко сказывались на положении подвластных крестьян.
Помещики стали жаловаться на конкурентов, переманивающих крестьян. Правительство отреагировало. Важной мерой по умалению прав крупных землевладельцев (в первую очередь монастырей) и по защите интересов дворянства стала отмена налоговых льгот, предусмотренными иммунитетными грамотами (тарханами). По мнению С.М. Каштанова, включение в Судебник 1550 года ст. 43, запрещавшей выдачу тарханов, и пересмотр тарханов в мае 1551 года явились отправной точкой для дальнейшей политики правительства Грозного[1039]. Как отмечает Е.И. Колычева, в связи с отменой тарханов крестьяне должны были помимо ренты выплачивать также государственные налоги. Земледельцы оказались не в состоянии выдержать дополнительную нагрузку, что ускоряло процесс разорения крестьянских хозяйств[1040]. К сходному выводу приходит С.М. Каштанов: «Ограничение податных привилегий духовных феодалов, проведенное хотя и не вполне последовательно, было одной из причин роста хозяйственного разорения в стране», – указывает исследователь[1041].
Развитие помещичьего землевладения также препятствовало монетаризации экономики. То обстоятельство, что московский служилый класс жил почти исключительно на средства, добываемые эксплуатацией земли, а после – труда крепостных, явилось причиной недостатка в стране наличного капитала[1042]. Развитию предбуржуазных отношений препятствовало и такое явление, зафиксированное в конце XVI века, как увеличение удельного веса барщины среди других видов ренты, – процесс, который, по мнению исследователей, специально инспирировался правительством. В частности, когда по приказу Годунова производили описание владений Кирилло-Белозерского монастыря, оброчно-денежная рента заменялась барщиной[1043].
Чем дальше уходила в прошлое эпоха Грозного, тем яснее становилось, что глубинная причина расползающегося по русской земле запустения кроется не в опричных погромах, последствия которых можно было изжить с течением нескольких благополучных лет, а в системе помещичьего землевладения, насаждаемой с начала 50-х годов XVI столетия. Мелкие помещичьи наделы оказались не в состоянии ни прокормить своего владельца, ни обеспечить условия для крестьянского хозяйствования. Пока общество находилось в состоянии относительной стабильности, эти пороки были особенно заметны. С началом опричных потрясений они вылезли наружу.
Нельзя сказать, что процесс дробления землевладений был новьм явлением, порожденным реформами Грозного. За первую половину XVI века удельный вес мелких поместий (до 150 га пашни) в Новгородской земле увеличился почти вдвое[1031]. Вотчины мельчали из-за разделов между наследниками, поскольку Московская Русь не знала практики майората. Однако с середины столетия в результате вмешательства правительства, а затем и опричных потрясений процесс дробления вотчин резко ускорился.
Трагический парадокс заключался в том, что Грозный подрывал вотчины ради распространения помещичьего землевладения, однако подорванной оказалась вся система землевладения и землепользования Московской Руси, что самым пагубным образом отражалось и на экономике дворянских наделов. «Вместе с гибелью крупных хозяйств гонимой знати… гибли хозяйства и… простых малоземельных служилых людей», – отмечал С.Ф. Платонов[1032].
Все эксперименты российской власти оплачены крестьянством, их кровью и благополучием. Именно крестьяне в первую очередь страдали от бурного переворота в области земельных отношений. Как мы уже отмечали раньше, правительство смотрело на поместье как на государственную собственность, находящуюся во временном условном владении помещика. Служилый дворянин изначально был поставлен в положение временщика. Ощущение зыбкости подобного состояния многократно усилилось в период опричнины, когда происходит постоянная ротация владельцев. Итогами опричных мероприятий становится ускорение «мобилизации», т. е. перехода из рук в руки вотчин и поместий и рост монастырского землевладения[1033].
Как всякий временщик, помещик старается выжать как можно больше из имения уже сегодня, не заботясь о завтрашнем дне. И тут уже приходится вмешиваться государству, поскольку, беспощадно эксплуатируя крестьян, помещик вынуждал их к бегству на вольные земли. Чтобы избежать экономического коллапса, правительство обязывало помещика «не пустошити поместья», не разгонять крестьян непомерными поборами[1034]. Неудивительно, что эти лицемерно-благодушные призывы не достигали цели.
По расчетам Г. Абрамовича, сделанным на основе изучения новгородских писцовых книг, в 70-е годы XVI века реальная тяжесть податей в три с лишним раза превышала уровень 50-х годов[1035]. Аналогичный результат констатировал В.И. Корецкий, который установил, что государственные повинности волостных крестьян в центре России с середины века по начало 80-х годов выросли втрое[1036]. По некоторым позициям этот рост особенно заметен. Так, в Новгороде с 1552 – 1556 годов по 1582 – 1586 годы ямской налог вырос почти в шесть раз[1037].
Следовательно, помещики должны были собрать в три раза больше налогов, чем двадцать лет назад, да при этом и себя не забыть. В этих условиях дворянину было трудно заботиться о благосостоянии крестьян, если бы даже он поставил перед собой эту цель. Но чаще всего новоявленные хозяева из опричной среды стремились выжимать из крестьян как можно больше доходов, не особенно задумываясь о дне завтрашнем.
Сложился следующий порочный круг: правительство дробило вотчины, чтобы увеличить число служилых людей, что само по себе порождало рост нагрузки на тягловое население. «Сведения писцовых книг и обысков основную причину запустения деревень и сел называют единодушно, – заключает А.А. Зимин. – Это – рост податей, то есть усиление феодального гнета, осложненное насилием опричников, военными действиями и стихийными бедствиями»[1038]. В конце XVI века один служилый человек приходился на 300 человек податного сословия и духовного звания. Но мелкие поместья, в силу своей хозяйственной слабости, не могли обеспечить налоговые аппетиты правительства. Оно увеличивало подати, что вкупе с помещичьими поборами делало жизнь крестьян невыносимой. Селяне разбегались, оставляя помещика один на один с зарастающей пашней. Опустевшее поместье не могло выполнять функции ни источника поступления налогов в казну, ни играть роль материальной базы для воинника, готового в любой момент выступить в поход на коне и с оружием. В итоге в проигрыше оказывались все: и помещики, и государство, и тем более крестьянство.
Разоренные земледельцы бежали либо в колонизируемые районы, либо в крупные вотчины, где крестьянам было несравненно легче пережить трудные времена. Их владельцы старались смягчить для крестьян тяжесть растущего налогового бремени и имели для этого возможности. Разумеется, делали они это не из альтруистических побуждений, а поскольку заботились о собственном благосостоянии. На ограничение поборов с целью преодоления кризиса труднее было пойти средним и мелким вотчинникам и помещикам, чьи произвол и самоуправство особенно резко сказывались на положении подвластных крестьян.
Помещики стали жаловаться на конкурентов, переманивающих крестьян. Правительство отреагировало. Важной мерой по умалению прав крупных землевладельцев (в первую очередь монастырей) и по защите интересов дворянства стала отмена налоговых льгот, предусмотренными иммунитетными грамотами (тарханами). По мнению С.М. Каштанова, включение в Судебник 1550 года ст. 43, запрещавшей выдачу тарханов, и пересмотр тарханов в мае 1551 года явились отправной точкой для дальнейшей политики правительства Грозного[1039]. Как отмечает Е.И. Колычева, в связи с отменой тарханов крестьяне должны были помимо ренты выплачивать также государственные налоги. Земледельцы оказались не в состоянии выдержать дополнительную нагрузку, что ускоряло процесс разорения крестьянских хозяйств[1040]. К сходному выводу приходит С.М. Каштанов: «Ограничение податных привилегий духовных феодалов, проведенное хотя и не вполне последовательно, было одной из причин роста хозяйственного разорения в стране», – указывает исследователь[1041].
Развитие помещичьего землевладения также препятствовало монетаризации экономики. То обстоятельство, что московский служилый класс жил почти исключительно на средства, добываемые эксплуатацией земли, а после – труда крепостных, явилось причиной недостатка в стране наличного капитала[1042]. Развитию предбуржуазных отношений препятствовало и такое явление, зафиксированное в конце XVI века, как увеличение удельного веса барщины среди других видов ренты, – процесс, который, по мнению исследователей, специально инспирировался правительством. В частности, когда по приказу Годунова производили описание владений Кирилло-Белозерского монастыря, оброчно-денежная рента заменялась барщиной[1043].
Без «выхода»
В период опричнины и в последние годы правления Грозного с правовой точки зрения отношения между феодалами и крестьянством не менялись. «Но уже в повседневной юридической практике крестьяне начинают все более и более рассматриваться как «люди» господина, принадлежащие ему в силу прав феодала на землю», отмечают исследователи[1044]. В годы правления Федора Иоанновича начинают формироваться законодательные устои крепостного права. В грамоте Федора Иоанновича июля 1595 года говорится, что «ныне по нашему указу крестьяном и бобылем выходу нет». Другой указ царя Федора, изданный в ноябре 1597 года, хотя и не содержал пункта, формально упразднявшего Юрьев день, но он подтвердил право землевладельцев на розыск беглых крестьян в течение пяти урочных лет: «Которые крестьяне из поместий и отчин выбежали до нынешнего года за пять лет, на тех суд давать и сыскивать накрепко».
Наверняка к появлению этих приказов был самым непосредственным образом причастен Годунов. Но в какой степени? В марте 1607 года царь Василий Шуйский обсуждал с собором, «что де переходом крестьян причинялись великие крамолы, ябеды и насилия несмочным от сильных, чего де при царе Иване Васильевиче не было, потому что крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Иванович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьяном заказал, и у кого колико тогда крестьян где было, книг учинил.
Царь Борис Федорович, видя в народе волнение велие, те книги отставил и переход крестьяном дал, да не совсем, что судии не знали, како по тому суды вершити[1045].
Шуйский был недоброжелателем Бориса Федоровича. Но С.М. Соловьев соглашается с тем, что «Годунову… выгодно было опираться на духовенство и на мелких служилых людей, которых он старался привлечь на свою сторону уступками, поэтому имеем право принять известие, что Годунов содействовал этой сделке между выгодами духовенства и мелких служилых людей». Понятно, что Дума, состоявшая из крупных вотчинников, не могла сочувствовать подобным мерам. «Что же касается знатных и богатых вотчинников, то, конечно, закрепление крестьян не могло быть для них выгодно, ибо лишало их права перезывать на свои земли крестьян с земель мелких помещиков»[1046].
Р.Г. Скрынников заметил, что в указе об отмене тарханов, принятом в самом начале царствования Федора Иоанновича и упомянутом нами выше, отсутствовала обычная формулировка «царь указал, а бояре приговорили», что дало исследователю основание предположить, что данный закон мог быть принят в обход Думы[1047]. Действительно, пока в Думе не стали преобладать сторонники Годунова, она могла выражать несогласие с мерами, ущемляющими интересы крупных землевладельцев, в том числе и направленные на закрепощение крестьян.
«Чтоб понять цель закона об укреплении крестьян, стоит только обратить внимание на то, с какою целию и в чью пользу закон поддерживался после, в XVII веке: бедные помещики бьют челом, что богатые, несмотря на закон, переманивают у них крестьян и засылают их сначала в свои дальние вотчины, чтоб сыскать было нельзя, и таким образом разоряют их, бедных помещиков… – пишет С.М. Соловьев. Историк обращает внимание на то, что в Литовской Руси схожая коллизия была решена совершенно иначе. – Здесь шляхта решила ввести общее положение, на каких условиях водворять вольных крестьян, и тот, кто б осмелился дать крестьянам большие льготы и тем переманивать их к себе, подвергался денежному взысканию. В России Восточной употреблено было другое средство – прикрепление к земле»[1048].
Очень важное замечание. Проблема переманивания крестьян могла быть решена другими способами. Но правительствам Ивана Грозного и Бориса Годунова не нужны были деньги. Точнее, они не видели прямой связи между обладанием деньгами и обладанием властью. Чтобы добиться власти абсолютной, они нуждались в отдельной, специально ими созданной и ими облагодетельствованной группе, враждебной остальной части общества. Ради этого социального мутанта – служилого дворянства – Годунов и Грозный шли на эксперименты, не беспокоясь, что каждый новый шаг все более заводит страну в тупик.
Наступление на боярские латифундии и монастырские имения вело к разрушению социальной организации общества. Боярская вотчина привлекала крестьянина не только более выгодными условиями хозяйствования. Как отмечает Н.П. Павлов-Сильванский, значительная часть боярских земель стояла обыкновенно вне… какого-либо хозяйственного наблюдения, находясь в наследственном владении крестьян. Управлял вотчинным владением боярский приказчик, который делил свою власть с крестьянским миром. При этом «иногда миру принадлежала большая власть, ограничивавшая приказчика, иногда же его значение сводилось почти на нет»[1049].
На это же обстоятельство указывает и Ключевский: «село… привилегированного землевладельца с приписанными к нему деревнями и починками выделялось из состава волости как особый судебно-административный округ, со своим вотчинным управлением, с барским приказчиком или монастырским посельньм старцем; но рядом с ними действуют сельский староста и другие мирские выборные, которые ведут поземельные дела своего мира с участием вотчинных управителей, раскладывают налоги..»[1050] Разумеется, такое положение не могло сохраниться в небольшом помещичьем хозяйстве, где была учтена каждая пядь земли и каждый крестьянский двор.
Чем больше была вотчина, тем более целостной и значительной силой выступал мир. «В крупных богатых вотчинах оно (крестьянское население. – М.З) было устроено в общины со своими выборными, ведавшими его податные и иные дела. При раздроблении этих вотчин на мелкие поместные участки община гибла, и крестьяне отдельными дворами расходились по рукам помещиков, попадая в худшие для них условия крепостной зависимости»[1051]. В имении помещику противостоит уже не мир, а его осколки. Но мир гибнет не столько из-за расчленения территории. Как замечает Ключевский, «и для сел, и для волостей связью, соединявшей их в общества, служило поземельное тягло, а не прямо сама земля»[1052]. Тягловая община распределяла податную нагрузку между ее членами. Между тем, по заключению С.Ф. Платонова, «межи мелкопоместных владений дробили волость, прежде единую, на много частных разобщенных хозяйств, и старое тягловое устройство исчезало. Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами и повинностями в свою пользу, он в то же время обязан собирать с них государевы подати»[1053].
По мнению С.М. Каштанова, право феодалов самим собирать и вносить важнейшие налоги явилось модификацией старинного оброчного принципа, в целом нарушенного московским великокняжеским правительством последней трети XV – первой половины XVI века, отражавшей тенденцию усиления крепостничества[1054]. Если Иван III и его сын, а также боярские правительства времен малолетства Грозного передавали функции сбора налогов от землевладельцев к «земле», то Грозный и Годунов очередной раз выступают не как «проводники прогрессивных начинаний», а как радетели возвращения к удельной старине.
Необходимо отметить три основных следствия того, что помещик берет на себя функции плательщика податей за крестьянский мир. Первое. Прежде земля выступала перед лицом государства как его главный кормилец, что составляло ее хозяйственное и политическое значение. Теперь появляется посредник в лице помещика. Второе. Сам помещик, таким образом, становится не столько землевладельцем, сколько откупщиком – его первейшая задача собрать налоги, а это, в свою очередь, дает ему право получать прибыль с имения. Третье. Теряется основная материальная причина, связывавшая крестьян в общину, и как результат – «в этот-то печальный период потеряли и свою живую силу начатки общинного самоуправления и народной льготы… многие формы в этом роде оставались и после, но дух, оживлявший их, испарился под тиранством царя Ивана»[1055].
Живая ткань «земли» разрывается метастазами опрично-дворянской опухоли. В районах поместно-вотчинного землевладения (преимущественно центральные и юго-западные районы) посадское и волостное самоуправление по многим городам было ликвидировано, как были в большинстве случаев ликвидированы и сами черные волости этих районов, в массовом порядке розданные правительством помещикам и монастырям и заменены органами дворянского самоуправления в лице губных старост и городовых приказчиков[1056]. Земская система управления разваливается, уступая место помещичьему надзору.
«Черносошные крестьянские земли были поглощены поместным землевладением, а местное самоуправление заменено дворянской администрацией, — констатирует Н.Е. Носов. – Все это привело к установлению военно-феодальной диктатуры дворян-крепостников, как наиболее верной и надежной в глазах опричного правительства Ивана Грозного опоры самодержавного строя»[1057]. Именно в те годы, когда «государьское» поглотило земское, власть слилась с государством до неотличимости, тогда и родился феномен российского тоталитаризма, с разными модификациями которого приходится иметь дело каждому поколению русских людей.
Наверняка к появлению этих приказов был самым непосредственным образом причастен Годунов. Но в какой степени? В марте 1607 года царь Василий Шуйский обсуждал с собором, «что де переходом крестьян причинялись великие крамолы, ябеды и насилия несмочным от сильных, чего де при царе Иване Васильевиче не было, потому что крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Иванович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьяном заказал, и у кого колико тогда крестьян где было, книг учинил.
Царь Борис Федорович, видя в народе волнение велие, те книги отставил и переход крестьяном дал, да не совсем, что судии не знали, како по тому суды вершити[1045].
Шуйский был недоброжелателем Бориса Федоровича. Но С.М. Соловьев соглашается с тем, что «Годунову… выгодно было опираться на духовенство и на мелких служилых людей, которых он старался привлечь на свою сторону уступками, поэтому имеем право принять известие, что Годунов содействовал этой сделке между выгодами духовенства и мелких служилых людей». Понятно, что Дума, состоявшая из крупных вотчинников, не могла сочувствовать подобным мерам. «Что же касается знатных и богатых вотчинников, то, конечно, закрепление крестьян не могло быть для них выгодно, ибо лишало их права перезывать на свои земли крестьян с земель мелких помещиков»[1046].
Р.Г. Скрынников заметил, что в указе об отмене тарханов, принятом в самом начале царствования Федора Иоанновича и упомянутом нами выше, отсутствовала обычная формулировка «царь указал, а бояре приговорили», что дало исследователю основание предположить, что данный закон мог быть принят в обход Думы[1047]. Действительно, пока в Думе не стали преобладать сторонники Годунова, она могла выражать несогласие с мерами, ущемляющими интересы крупных землевладельцев, в том числе и направленные на закрепощение крестьян.
«Чтоб понять цель закона об укреплении крестьян, стоит только обратить внимание на то, с какою целию и в чью пользу закон поддерживался после, в XVII веке: бедные помещики бьют челом, что богатые, несмотря на закон, переманивают у них крестьян и засылают их сначала в свои дальние вотчины, чтоб сыскать было нельзя, и таким образом разоряют их, бедных помещиков… – пишет С.М. Соловьев. Историк обращает внимание на то, что в Литовской Руси схожая коллизия была решена совершенно иначе. – Здесь шляхта решила ввести общее положение, на каких условиях водворять вольных крестьян, и тот, кто б осмелился дать крестьянам большие льготы и тем переманивать их к себе, подвергался денежному взысканию. В России Восточной употреблено было другое средство – прикрепление к земле»[1048].
Очень важное замечание. Проблема переманивания крестьян могла быть решена другими способами. Но правительствам Ивана Грозного и Бориса Годунова не нужны были деньги. Точнее, они не видели прямой связи между обладанием деньгами и обладанием властью. Чтобы добиться власти абсолютной, они нуждались в отдельной, специально ими созданной и ими облагодетельствованной группе, враждебной остальной части общества. Ради этого социального мутанта – служилого дворянства – Годунов и Грозный шли на эксперименты, не беспокоясь, что каждый новый шаг все более заводит страну в тупик.
Наступление на боярские латифундии и монастырские имения вело к разрушению социальной организации общества. Боярская вотчина привлекала крестьянина не только более выгодными условиями хозяйствования. Как отмечает Н.П. Павлов-Сильванский, значительная часть боярских земель стояла обыкновенно вне… какого-либо хозяйственного наблюдения, находясь в наследственном владении крестьян. Управлял вотчинным владением боярский приказчик, который делил свою власть с крестьянским миром. При этом «иногда миру принадлежала большая власть, ограничивавшая приказчика, иногда же его значение сводилось почти на нет»[1049].
На это же обстоятельство указывает и Ключевский: «село… привилегированного землевладельца с приписанными к нему деревнями и починками выделялось из состава волости как особый судебно-административный округ, со своим вотчинным управлением, с барским приказчиком или монастырским посельньм старцем; но рядом с ними действуют сельский староста и другие мирские выборные, которые ведут поземельные дела своего мира с участием вотчинных управителей, раскладывают налоги..»[1050] Разумеется, такое положение не могло сохраниться в небольшом помещичьем хозяйстве, где была учтена каждая пядь земли и каждый крестьянский двор.
Чем больше была вотчина, тем более целостной и значительной силой выступал мир. «В крупных богатых вотчинах оно (крестьянское население. – М.З) было устроено в общины со своими выборными, ведавшими его податные и иные дела. При раздроблении этих вотчин на мелкие поместные участки община гибла, и крестьяне отдельными дворами расходились по рукам помещиков, попадая в худшие для них условия крепостной зависимости»[1051]. В имении помещику противостоит уже не мир, а его осколки. Но мир гибнет не столько из-за расчленения территории. Как замечает Ключевский, «и для сел, и для волостей связью, соединявшей их в общества, служило поземельное тягло, а не прямо сама земля»[1052]. Тягловая община распределяла податную нагрузку между ее членами. Между тем, по заключению С.Ф. Платонова, «межи мелкопоместных владений дробили волость, прежде единую, на много частных разобщенных хозяйств, и старое тягловое устройство исчезало. Служилый владелец становился между крестьянами своего поместья и государственной властью. Получая право облагать и оброчить крестьян сборами и повинностями в свою пользу, он в то же время обязан собирать с них государевы подати»[1053].
По мнению С.М. Каштанова, право феодалов самим собирать и вносить важнейшие налоги явилось модификацией старинного оброчного принципа, в целом нарушенного московским великокняжеским правительством последней трети XV – первой половины XVI века, отражавшей тенденцию усиления крепостничества[1054]. Если Иван III и его сын, а также боярские правительства времен малолетства Грозного передавали функции сбора налогов от землевладельцев к «земле», то Грозный и Годунов очередной раз выступают не как «проводники прогрессивных начинаний», а как радетели возвращения к удельной старине.
Необходимо отметить три основных следствия того, что помещик берет на себя функции плательщика податей за крестьянский мир. Первое. Прежде земля выступала перед лицом государства как его главный кормилец, что составляло ее хозяйственное и политическое значение. Теперь появляется посредник в лице помещика. Второе. Сам помещик, таким образом, становится не столько землевладельцем, сколько откупщиком – его первейшая задача собрать налоги, а это, в свою очередь, дает ему право получать прибыль с имения. Третье. Теряется основная материальная причина, связывавшая крестьян в общину, и как результат – «в этот-то печальный период потеряли и свою живую силу начатки общинного самоуправления и народной льготы… многие формы в этом роде оставались и после, но дух, оживлявший их, испарился под тиранством царя Ивана»[1055].
Живая ткань «земли» разрывается метастазами опрично-дворянской опухоли. В районах поместно-вотчинного землевладения (преимущественно центральные и юго-западные районы) посадское и волостное самоуправление по многим городам было ликвидировано, как были в большинстве случаев ликвидированы и сами черные волости этих районов, в массовом порядке розданные правительством помещикам и монастырям и заменены органами дворянского самоуправления в лице губных старост и городовых приказчиков[1056]. Земская система управления разваливается, уступая место помещичьему надзору.
«Черносошные крестьянские земли были поглощены поместным землевладением, а местное самоуправление заменено дворянской администрацией, — констатирует Н.Е. Носов. – Все это привело к установлению военно-феодальной диктатуры дворян-крепостников, как наиболее верной и надежной в глазах опричного правительства Ивана Грозного опоры самодержавного строя»[1057]. Именно в те годы, когда «государьское» поглотило земское, власть слилась с государством до неотличимости, тогда и родился феномен российского тоталитаризма, с разными модификациями которого приходится иметь дело каждому поколению русских людей.
«Рабоцарь» и царь рабов
Разрушив экономическую основу Московской Руси – крупное вотчинное землевладение и вольные крестьянские хозяйства, разрушив ее социальную основу – подвергнув репрессиям служилых князей и бояр и закрепостив свободных землепашцев, Грозный и Годунов разрушили и ее политическую организацию. Если в царствование Ивана Васильевича все более уходило в тень земское самоуправление на местах, то Годунов взялся за центральные органы сословно-представительной монархии. Исследователи почему-то не обращают внимание на то, что за два десятилетия правления Федора Иоанновича и Бориса Годунова не созывались Земские соборы, за исключением тех сословных совещаний, которые понадобились правительству для легитимизации своей власти в период политической нестабильности.
Р.Г. Скрынников отмечает, что при царе Федоре Дума как представительный орган высшей демократии, опираясь на вековую традицию, вернула себе некоторые функции и привилегии, упраздненные опричниной[1058]. Однако исследователь делает свой вывод, отталкиваясь от формальных признаков. Дума превратилась в цветастую ширмой, за которой скрывался абсолютистский режим Годунова, в его послушное орудие, чего не было в доопричный период. С.Ф. Платонов указывал на то, что раздавленное опричниной боярство потеряло свое прежнее значение, в Думе его заменили новые люди[1059]. И дело не только в кадровом составе Думы. Если прежде боярами становились благодаря заслугам предков и своим собственным, то теперь многие из думцев отличались исключительно преданностью сильному, например конюшему Годунову. Вся полнота власти отошла к бюрократическому аппарату.
Годунов не поощрял, а разрушал традиции, в том числе и Думу, поскольку они препятствовали установлению невиданного дотоле на Руси режима личной диктатуры. Эту угрозу ясно видели современники. До нас дошли известия о требовании бояр, чтобы Годунов целовал крест на ограничивающей его власть грамоте[1060]. Несмотря на свое «ниспровергательство», Грозный мыслил традиционными категориями, и именно потому им был выбран такой причудливый способ тирании. Годунов смело ломал обычаи и каноны, которыми держалась Русь и потому, в определенном смысле действовал более прямо и последовательно.
Р.Г. Скрынников отмечает, что при царе Федоре Дума как представительный орган высшей демократии, опираясь на вековую традицию, вернула себе некоторые функции и привилегии, упраздненные опричниной[1058]. Однако исследователь делает свой вывод, отталкиваясь от формальных признаков. Дума превратилась в цветастую ширмой, за которой скрывался абсолютистский режим Годунова, в его послушное орудие, чего не было в доопричный период. С.Ф. Платонов указывал на то, что раздавленное опричниной боярство потеряло свое прежнее значение, в Думе его заменили новые люди[1059]. И дело не только в кадровом составе Думы. Если прежде боярами становились благодаря заслугам предков и своим собственным, то теперь многие из думцев отличались исключительно преданностью сильному, например конюшему Годунову. Вся полнота власти отошла к бюрократическому аппарату.
Годунов не поощрял, а разрушал традиции, в том числе и Думу, поскольку они препятствовали установлению невиданного дотоле на Руси режима личной диктатуры. Эту угрозу ясно видели современники. До нас дошли известия о требовании бояр, чтобы Годунов целовал крест на ограничивающей его власть грамоте[1060]. Несмотря на свое «ниспровергательство», Грозный мыслил традиционными категориями, и именно потому им был выбран такой причудливый способ тирании. Годунов смело ломал обычаи и каноны, которыми держалась Русь и потому, в определенном смысле действовал более прямо и последовательно.