Заседа Игорь Иванович. Тайна дела No 963

   - Вам ли рассказывать, что такое благодарность от шефа? - никак не мог угомониться Дейв. - Это вам не благодарственные слова, коими может одарить редактор отдела, присовокупив к ним максимум десятку. Если уж лично поздравляет шеф, то, скажу я вам, мистер Романко, мне стоит подумать и о новой машине. Не сейчас, не сразу, но присмотреть какую-нибудь "ланчию", они нынче побеждают чуть ли не на всех ралли, не грех. Чует мое сердце, что мои акции растут не по дням, а по часам!
   "Да, - подумал я, - мне бы ваши заботы, мистер Дональдсон. Сколько подобных историй довелось мне раскопать, иной раз и кое-чем поценнее, чем собственное спокойствие, приходилось рисковать. И что в итоге? Зарплата как была десять лет назад, так и застыла на месте, и никак не зависит от моей производительности, от способностей, от преданности изданию, коему ты посвящаешь лучшие годы жизни. Хочешь работать хорошо, на тебя же и все шишки будут валиться. А разве мне не _в_ы_ч_и_т_ы_в_а_л_и_ за ту мюнхенскую историю, когда столько сил и здоровья было положено, чтоб восстановить доброе имя человека, который сам уже не мог постоять за себя?.."
   - Но без вас бы, мистер Романько, мне не напасть на эту жилу. Я этого, клянусь всеми святыми, никогда не забуду! - Дейв был искренне взволнован. А до моего сознания его слова не доходили: я мучительно решал задачу: можно ли, точнее, имею ли я право посвящать Дейва в продолжение этой истории и, более того, выполнит ли он мою просьбу, не вытребовав за то себе особые условия? Собственно говоря, что я знал о Дональдсоне? Встретились тогда в Лондоне, когда он случайно наткнулся на меня в полицейском участке. Ну, написал честно, так, как я его просил, хотя мог и растечься мыслию по древу, это у них в порядке вещей. Теперь, после убийства Карла Липмана, мы снова вышли на контакт, и парень снова не подвел. Ладно, не подвел, - оборвал я себя, - ты тоже не суетись: он берег собственный интерес, ты носитель информации, кто же станет разрушать источник, чтоб выпить стакан воды? Но и подозрительность, согласись, хоть как уж в нас ее воспитывали, да что там - культивировали! - чуть ли не с детсадовской считалочки, у тебя никогда не расцветала махровым цветом. Если б это не так, никогда ты не смог верить людям из-за бугра, многим, с кем сводила тебя журналистская тропа, так что бросай ты это премерзкое взвешивание "за" и "против"...
   - Дейв, есть одна небольшая поправка в наши с вами выводы, - сказал я и изучающе посмотрел на собеседника. Он запнулся на полуслове, но лицо его продолжало излучать незамутненную радость. - Мы ошиблись, в той машине не было Майкла Дивера. Погиб другой человек, и я знаю его имя.
   - То есть, вы хотите сказать, что я ввел в заблуждение читателя и даже местную полицию? - Дейв Дональдсон явно опешил. - Это не слишком приятная новость, скажу вам, и на Бейкер-стрит кое-кто, узнав ее, обрадуется донельзя. Зависть - штука опасная. Но я уверен, что у вас, мистер Романько, не было намерений толкнуть меня в эту яму?
   Вот эти слова "я уверен", сказанные твердо, без подкопа или тени сомнения, поставили точку на моих колебаниях.
   - Нет, Дейв, я не обманывал вас. До сегодняшней ночной встречи с... ожившим мертвецом, я был уверен, что это именно Майкл Дивер находился в автомобиле, взлетевшем на воздух. Более того, вольно или нет, но ваша публикация в "Дейли тайм" спасла ему жизнь, потому что те, кто охотился за ним, поверили в стопроцентность совершившейся расплаты...
   - Нет, мистер Романько, вы поистине страшный человек! - воскликнул Дейв. - У меня внутри закаменело, когда вы сказали об ошибке, а оказывается, история получает головокружительное продолжение!
   - И, сдается, Дейв, мы еще кое-что вытащим на свет божий такое, чего вашему шефу и не снилось!
   - Я готов!
   - Дейв, извините за неделикатный вопрос... Ради бога, не подумайте ничего дурного, но вы заработали на этих публикациях?
   - Еще бы! Но можете не сомневаться - половина ваша, по всем законам свободной журналистики!
   - Нет, Дейв, я не рекламное агентство и не ЮПИ - поставщик платной информации, я - журналист, ищущий правду, и никогда не соглашусь, чтобы в жизни побеждало зло. Мне нужна ваша помощь, а насчет денег я спросил потому, что хочу предложить вам... съездить в Женеву.
   - В Швейцарию? По вашему делу? - Дейв лукаво взглянул на меня. - Вот вы и стали компаньоном, мистер Романько, с представителем, так называемой, бульварной прессы!
   - Что ж - успеха нашему предприятию! - вырвалось у меня.
   - Еще раз спасибо вам, мистер Романько!
   - Сократи формулу обращения ко мне - просто Олег! Только не "ха", а твердое "г" - не Хардон, а Гордон, понял?
   - О'кей, Олег! - Дейв единственный иностранец после Сержа, умудрившийся действительно произнести твердое "г". Как я пожалел, что нет рядом со мной Сержа Казанкини...
   - Так вот, Дейв, если вы не возражаете истратить энную часть заработанного гонорара на билет до Женевы, то я буду вам искренне признателен. Ибо дело не терпит проволочки и нам нужно первыми придти к финишу, если мы хотим взять их за горло! Кого - об этом мы еще поговорим. Итак, Дейв, вы отправляетесь в Женеву, вы бывали там? Нет? Так вот, в Женеве вам нужно попасть на улицу Крамгассе, 4. Рядом в доме под номером 2 находится старейшая во всей Швейцарии аптека. Кстати, когда будете там, загляните ради любопытства, все-таки 1571 год. Впрочем, это, так сказать, лирическое отступление. Вам нужно встретиться с Мишелем Потье, он говорит по-английски, кстати. Передадите ему мою записочку и вот этот пакет. Что в нем? Неизвестный допинг, запущенный в спортивный мир, который, судя по всему, сработает в Сеуле...
   - Извините, Олег, я - криминальный репортер! И, честно говоря, даже на "Уэмбли" хожу только на финальные матчи, да и то, признаться, чтоб не выглядеть белой вороной в глазах коллег. Растолкуйте мне, что за напасть эти допинги? Как по мне, если находятся идиоты, готовые рисковать здоровьем во имя позолоченных медяшек, навешиваемых на грудь, как призовым лошадям на ипподроме в Челси, так это их дело!
   - Здесь вы, Дейв, затрагиваете уже мою честь, потому что я сам был той самой "призовой лошадкой", как вы изволили выразиться. Но я не брал на свою душу греха и не подстегивал организм разными искусственными или естественными ускорителями и поэтому борюсь с теми, кто рад превратить спортсменов в "призовых лошадок". Нет, Дейв, спорт - это самое великое, что выдумали люди после электричества, бензинового двигателя и пенициллина, и, поверьте мне, он заслуживает, чтоб за него бороться отчаянно. Нельзя лишить человека надежды на будущее, а без спорта, без физической культуры вообще, мы вымрем, и после нас останутся лишь самовоспроизводящиеся роботы. Уж им-то спорт действительно ни к чему!
   Моя горячая тирада несколько смутила Дейва, он порывался вставить слово, но я не дал ему раскрыть рта. Я прочел Дейву небольшую, но емкую лекцию о допингах и их влиянии на спортивную жизнь, обрисовал тех, кто стоит за всей этой фармакологией и получает бешеные барыши, по сравнению с которыми гонорары чемпионов, согласившихся рисковать, выглядят копейками жалкими копейками в базарный день.
   - Если так пойдет и дальше, то, боюсь, кое-кому из моих коллег и из отдела спорта придется поискать работу! - пошутил Дейв. - Мне это здорово понравилось!
   Я отдал Дейву пакет и загодя написанное послание к Мишелю Потье.
   - Запомните телефон в Женеве: 031-22-14-81. Мишель Потье. И еще передайте на словах, что времени в обрез, допинг уже работает, и если до Сеула не удастся раскрыть его код, будет поздно. Я очень прошу Мишеля не терять ни минуты!
   Нет, Дейв не был бы сыном своего времени и своей загнивающей системы, если б не спросил напрямик:
   - Мы теперь как бы компаньоны в обладании информацией?
   - Что за разговор, Дейв! Самое важное - разоблачить эту банду. Хочу предупредить: это очень опасно, Дейв! И взрыв у Турецкого сада в Вене тому свидетельство...
   - Вы не подумайте, Олег, что если я никогда не занимался спортом, то слабак. Нет, я всегда готов постоять за себя. Так меня воспитали!
   И здесь они нас обошли, разочарованно подумал я. Как мы не гнали наш локомотив вперед целых семьдесят лет! "Готов постоять за себя", а мы-то воспитывали в людях инфантильность, пообещав им, что лишь в коллективе сила, только общая масса - это правда жизни и наш идеал. Вот и рубили - в прямом и переносном смысле - головы, торчавшие над толпой. Будь как все, все - за одного...
   - Удачи тебе, Дейв! Черкни пару слов или позвони. Но соблюдай осторожность - никто не должен даже догадываться об этом. Понял?
   - Еще бы! Это железное правило нашей журналистики. Да, мистер Романько, извините, Олег, я могу открыть тайну погибшего в автомобиле?
   - Не только можно, даже нужно! Пусть они подергаются, занервничают, авось что-то и выплывет на поверхность! Ты сделай упор на следующее обстоятельство...
   12
   Домой мы возвращались в одном самолете со сборной. Как обычно, после состязаний спортсмены сбросили с себя груз напряженного ожидания, сурового режима и неписаных законов сдержанности - этих многочисленных табу, сопровождающих человека, вступившего на крутую, скользкую тропу большого спорта. Победители радовались открывшейся дороге в Сеул, побежденные здраво рассудили: не получилось здесь, в Вене, получится в Москве или Женеве, в Варшаве или Токио. Ведь прежде чем удастся надеть на себя форму олимпийской команды СССР, особо желанной после восьми лет нашего ничем неоправданно порушенного олимпийского цикла, придется еще доказывать свое право на это. Из Сеула, где давно приготовились к Играм, доносились, хоть и прошедшие сквозь густое сито невидимых "красных карандашей", потрясающие новости. Они красноречиво свидетельствовали, что это будет Олимпиада столетия и участвовать в ней престижно, а успех сулит немалые моральные и материальные стимулы.
   Вскоре после взлета принесли подносы с обедом. Саня вытащил припасенную именно для такого случая бутылку испанского коньяка "Ветерано", ароматного, согревающего вечным теплом Средиземноморья, где произрастают виноградники, дарящие столь прекрасный нектар.
   Волнения последних дней отодвинулись на второй план, остались где-то там внизу, за государственными границами, пересекаемыми нами в этот час, и осознание того, что опасность миновала, а дело, ради коего мне пришлось претерпеть столько испытаний, забыть которые было не под силу даже спустя два с половиной года и суровым напоминанием которых был взрыв у Турецкого сада в Вене, получило продолжение, и можно было надеяться, что удастся-таки добраться до истоков - отравленных истоков мафии, делающей свой черный бизнес и теперь на здоровье спортсменов. Правда, до спокойствия еще ой как далеко, но, признаюсь честно, хоть в Вене я чувствовал себя в шкуре человека, заглянувшего в жерло клокочущего вулкана, не мог, не имел права отвернуться, отойти от края, не говоря уж о том, чтобы удалиться на безопасное расстояние...
   - Как поживает наша славная пресса? - спросил подошедший Вадим Крюков. Он был слегка навеселе, как, впрочем, и большинство в нашем воздушном ковчеге. Не нужно было быть психологом, чтоб догадаться, что Крюков - на коне, он был не из тех, кто скрывает свое торжество.
   - Вашими заботами, Вадим Васильевич, - почтительно поднимаясь из кресла, сказал Саня и добавил: - Садитесь, у нас свободно!
   - Ну, если приглашает пресса, грех или даже не грех - опасно! отказываться. - Крюков пробрался на кресло у окна.
   Саня снова вытащил из сумки бутылку "Ветерано", в литровой емкости оставалось еще вполне достаточно, чтобы скоротать в приятной беседе путь до Москвы.
   - За вас и за Федора, Вадим Васильевич! - провозгласил Лапченко.
   - Спасибо, братья-борзописцы! - Крюков одним движением выплеснул в рот коньяк и причмокнул. - Отличная штука! Это чей?
   - Испанский.
   - Нужно запомнить, мы как раз в Барселоне через месячишко будем. Спасибо, ребята, за просветработу. А то, знаете, у тренера свет в окошке стадион да отель, в Англии ли ты, или в Штатах, в Бразилии, или там, скажем, на Фаррерских островах...
   - Насчет Фаррерских ты, правда, загнул - там нет пока ни единого стадиона, насколько мне известно, - сказал я. Крюков почему-то меня раздражал: мне никогда не нравилось, когда человек так явно, так с_п_е_ц_и_а_л_ь_н_о_ работает на публику. А он _р_а_б_о_т_а_л_! Причем объектом был выбран я, не Саня, нет, Саня был прикрытием для Крюкова, испытательным стендом, где проверялась моя реакция на слова. "Ну, чего тебе, Вадюня, не сидится, что ты мечешь икру? - мысленно обратился я к Крюкову. - Ведь весь ты сейчас изголяешься передо мной, чтоб доказать, как ты добр и порядочен. Не мельчи. Ну, забрал ты Федю, увел из-под носа у его законного хозяина, ну, согласен, не то слово - не хозяина, но человека, тоже имеющего законные права на этот потрясающий успех Нестеренко. Если ты считаешь, и Федор думает, что так для вас лучше, а значит, для нашего спорта на Олимпиаде в Сеуле, а я - истовый патриот, чтоб ты не сомневался! - я две руки подниму "за". Удач вам, ребята! Но ведь что-то тебя грызет, Вадим, я ведь с тобой хоть пуд соли не съел, но пообщался ой-ой-ой сколько. Вижу: как на раскаленной сковородке крутишься. Боишься, что я напишу, что успехом-то Федя обязан Ивану Кравцу? Не напишу, можешь быть спокоен, мелко это и не для меня..."
   - А как пресса оценивает Федин финиш? - не выдержал Крюков, прорвало-таки его.
   - Вы такое сделали, Вадим Васильевич! Теперь и Бенсону стоит всерьез задуматься! - восхищенно изрек Саня.
   Но Крюков глазом не повел - он меня пас, он моего слова ждал.
   - Знаешь, какая мне мысль сейчас в голову пришла, а? - раздумчиво, глядя в упор на Крюкова, произнес я. Тот превратился в слух, он буквально поедал меня глазами. А я возьми и сморозь - кой черт меня дернул! - Вот только не пойму, кто на кого похож: Бенсон на Нестеренко или Нестеренко на Бенсона?
   Крюкова словно кто-то толкнул в грудь - он отпрянул назад, кресло затрещало. Он чуть не задохнулся от гнева. Я, честно скажу, растерялся, ведь ничего худого не имел в виду. Хотел просто польстить, подыграть ему, потрафить его гордыне, что ли...
   - Борзописцы, вам бы только в дерьме копаться! - взорвался Крюков.
   - Ты чего это, Вадим? Я ведь не хотел ничего ска...
   - Пошли вы все... - Он вскочил на ноги и, чуть не вытолкнув в проход Саню, вылетел из нашего ряда.
   - Что это с ним? - растерялся Лапченко.
   Я пожал плечами.
   Пачка газет, купленных в аэропорту Шхеват, наконец-то дождалась своего часа. Я раскрывал газету за газетой, листал страницы. Кубок отодвинул другую информацию на другой план. И почти везде - портреты Бенсона: Джон завязывает шиповки, раздает автографы, рвет финишную ленточку, обнимает тренера Гарри Трамбла, а вот и Федя Нестеренко пожимает руку Джону - оба на седьмом небе от счастья, а чуть в отдалении, точно оберегая питомцев, рядышком, плечом к плечу, стоят Крюков и Гарри Трамбл, тренер Бенсона.
   Из головы не выходила необъяснимая, дикая вспышка Крюкова.
   Не открою Америку, если скажу, что чаще всего мы начинаем вспоминать плохое о человеке, когда он нас чем-то заденет, обидит. Не лучший способ добиваться истины, но что поделаешь с неуправляемым процессом мышления: хочешь ты того или нет, а вдруг накатится на тебя нежданное, потаенное, часто давным-давно забытое, казалось бы, оцененное и засланное в самые дальние, космические тайники памяти.
   Не люблю себя в такие минуты, когда логика и разум отступают под натиском эмоций, стыд и грусть охватывают после таких душевных "откровений": стыдно от того, что сам уподобляешься тому, кто вызвал этот фонтан воспоминаний, грустно, что в такие минуты ты сам теряешь и теряет тот, кто стал объектом ответной реакции.
   Как не заталкивал вовнутрь, как не душил медленно раскручивающуюся спираль воспоминаний, как не гнал мысли о Крюкове, хоть он и обидел, больше - оскорбил своей интонацией, презрением, черной энергией, опалившей сердце, а перед глазами, как наваждение, стоял Дима - Дим Димыч. Не по годам согбенный, с изрезанным ранними морщинами лицом, улыбавшийся мне жалкой, стыдливой и кривой улыбкой: у него не хватало двух передних зубов. Он был на два года моложе меня, мы когда-то вместе плавали за сборную Украины. Но Дима сошел с дорожки раньше - за год до окончания института физкультуры, стал быстро делать шаги в науке, после получения диплома вскоре защитился. Его заметили, выдвигали, поддерживали. Он был легок на подъем, чтоб встретить очередного столичного гостя, принять его в реабилитационном центре, организовать достойные приезжего шашлыки. Словом, обычная рутинная жизнь функционера в "провинции".
   Но, по-видимому, круг полезных знакомых включал в себя и лиц, способных двигать по иерархической лестнице. Дима долго колебался, нервничал, потому как был из коренных киевлян, - а это люди оседлые, привязанные к своему неповторимому Крещатику, к бесподобным золотым куполам Лавры и многоликим картинам, открывающимся с высоких берегов правобережья на заднепровские дали, к "Динамо" и Караваевским баням, верные своим кафе и кладбищам и еще тысяче и одной "мелочи", без которых им не жить.
   Со мной Дима провел тоже немало бесед, уговаривая "укатить в столицу" (как раз подоспело такое предложение и мне, в солидный журнал - с перспективой), всякий раз приводя "несокрушимый" довод:
   - Старина, ведь дорога за границу начинается из Москвы, усек?
   Я остался в Киеве и не жалею об этом. А Дима - Дмитрий Дмитриевич бросил свою кафедру в институте и ринулся в руководители. Нет, я неплохо знал Диму - он не был карьеристом в худшем значении этого слова. Да, он хотел сделать карьеру, реализовав свои способности и желание работать.
   Несколько лет бывший киевлянин процветал, даже поползли слухи, что Дим Димыч, так его звали в Комитете, непременно займет пост заместителя начальника управления. Вид у него был процветающий: эдакий американский деловой человек, знающий себе цену.
   Потом он исчез с горизонта, да так внезапно, что я не мог даже толком выяснить, куда он запропастился. Особо спрашивать было не у кого, потому что Крюков, а именно под его началом делал карьеру Дим Димыч, сам уволился из Комитета, занявшись тренерской работой.
   Столкнулись мы с Дим Димычем... как вы думаете где?
   В Киеве, в новом бассейне на Лесном массиве, куда я однажды в поисках воды ("Динамо" закрылся на очередной, из серии бесконечных, ремонт) заехал холодным, дождливым вечером, я не узнал в мелком согбенном старичке еще недавно блестящего и энергичного, всегда подтянутого Диму.
   - Не признал или специально нос воротишь, Романько? - с вызовом обратился он ко мне, вытирая ветошью испачканные мазутом руки.
   - Дима? Столяров?
   - Самый.
   - Ты что здесь делаешь? - Глупее вопрос и придумать трудно.
   - Работаю..
   Мы условились встретиться после плавания, тем более что рабочий день Димы заканчивался.
   Когда я вышел из раздевалки, он уже ждал. Худой, неухоженный, в каком-то задрипанном, может, даже с чужого плеча некогда коричневом макинтошике, в разбитых ботинках на микропорке, давно утративших первоначальный цвет. Трясущиеся руки да бегающие, собачьи глаза выдавали в нем профессионального алкоголика.
   - Успел, - прочел мои мысли Дима. - Тут особого ума не требуется. Может, посидим где?
   Худшее времяпровождение, чем выслушивание стенаний и жалоб пьяного, трудно придумать. Но это был Дима. Дима! Разве мог я пройти мимо, не узнать, что стряслось и чем можно помочь?!
   Мы заехали в бар "Братиславы" на Левобережье. Нас, вернее, Диму, поначалу пускать не хотели, довелось пригрозить именем Христо Роглева, директора комплекса - моего давнего доброго знакомого.
   Я сидел с бокалом шампанского, Дима пил коньяк.
   - Смотришь и думаешь: поплыл Дима, слабак. - Он с глубокой обидой, не обидой, но с горечью, с укором произнес эти слова. - Не суди строго... Поплыл, но не сам - подтолкнули. Понимаю, понимаю, возразишь, отмахнешься - мол, ежели б не был безвольным, куклой-марионеткой в чужих руках, удержался бы... Чего там... мог удержаться, да толкали в спину и в шею гнали, чтоб сгинул с глаз... не могли простить...
   - Что простить, Дима? - удивился я.
   - Не думай - не пьян. Я теперь сухой вообще не бываю. Но до скотского состояния не дохожу. У меня сейчас мозги так светлы, не дай бог... Отчего спросишь? Жжет, пробирает насквозь обида... Скажешь, еще не поздно вернуться, нет ничего невозможного... слышал, на каких только собраниях не учили умуразуму. Сломался, старина, Дим Димыч. Сломали... так верняк будет. Кто? Сейчас скажешь: спятил, рехнулся Столяров, нет ему доверия. Нет, Романько, вот здесь, - он стукнул себя в грудь так сильно, что чуть было не свалился со стула, я едва успел его поддержать, - жжет, прожигает насквозь обида. Ясно, на себя, в первую голову, но и на тех, кто живет припеваючи, хоть и столкнул меня в помойку, где мне случается искать, ты уж прости за откровенность, закусь...
   Признаюсь, неуютно чувствовал я себя и давно начал жалеть, что согласился на эту ничего не дающую - ни мне, ни Диме - встречу. Он был алкоголик, и никто - это я знаю доподлинно - не спасет его.
   - Гены? Слышал и о генах, может, они у меня и впрямь дерьмовые, но пока не толкали меня туда, где я теперь обретаюсь, у меня не было сложностей с этим делом, да ты ведь лучше других знаешь. Крюков меня столкнул сюда, да, Вадь Васильевич, чистюля и респектабельная особа... Что ты на меня уставился, как баран на новые ворота? Прости, жжет, не сдержался. Крюков... Ты спросишь, как же это мы из друзей не разлей вода превратились во врагов? Да проще не бывает, пойми! Заловил я его на некоем бизнесе... На каком? Не-е, он валютой не баловался, на этом другие горели. Он привозил медикаменты, на них ни один таможенник не клюнет. Только медикаменты особые, стимуляторы, то бишь допинги. У нас тогда этим мало кто всерьез интересовался - ни тебе допинг-лабораторий, ни допинг-контролей. А деньги за них платили - тебе и не снилось! Думаешь, зол Столяров на Крюка, вот и лепит, что в голову придет. Доказательства? Доказательств нет. Хотя с них-то все и началось. Плесни, не жалей! Да, так вот. Я выловил у него в столе, случайно, клянусь, он только час назад как из-за бугра прилетел, не успел распределить "подарки". Смотрю, голубые таблетки, название - дианабол, стопроцентный стероид, это ребенку известно...
   Столяров выпил, некоторое время просидел молча, закрыв глаза. Потом, все еще не подняв веки, продолжил: - Ничего не сказал я тогда, каюсь, но начал прислеживать за ним: кто приходит, с чем уходит, как расплачиваются. Он-то обнаглел, чуть не в кабинете распродажу устраивал.
   Когда Крюк появился с очередным блоком таблеток, я, не долго думая, к Гаврюшкину. Так, мол, и так, Вячеслав Макарович. Тот побледнел, на кнопку жмет, рука пляшет - Столярова ко мне! Является Крюк, интересуется, в чем дело и почему его потревожили, он как раз отчет составляет о победном вояже спортивной делегации за границей...
   Гаврюшкин показывает на блок и спрашивает: что это? Тот и бровью не повел - указывает на меня.
   - Налей! Полную! - потребовал Столяров. Выпил залпом, не закусывая.
   Заговорил поспешно, точно боясь, что не успеет досказать:
   - Я туда-сюда, а Крюк - как скала: давно, говорит, Вячеслав Макарович, хотел вас поставить в известность, да жалость, ложно понятое чувство долга - ведь это я Столярова из Киева вытаскивал, рекомендовал удерживало. Предупреждал, чтоб бросил, но... Тут я не выдержал и чуть не врезал ему по харе. Но Гаврюшкин удержал меня.
   Думаешь, отмазался Столяров? Обернули все против меня! Ты понимаешь? - Дим Димыч заплакал, размазывая слезы по темным худым щекам.
   Но все же взял себя в руки, стал говорить, но тише, так что я едва различал отдельные слова.
   - Выгнали меня из Комитета, сказали, чтоб уходил подобру-поздорову и чтоб спасибо сказал, что не передали дело в прокуратуру. И свидетели у них, понимаешь? - выискались, им якобы продавал я допинги!
   Перекрыли мне кислород. Куда ни приду устраиваться, встречают с распростертыми объятиями, но как только с Гаврюшкиным или Крюком поговорят, - от ворот поворот. Больше года без работы тынялся по Москве, проел, но больше пропил все, что имел. Жена за двери выставила, и правильно сделала, кому такой нужен. Последнее место работы - на кладбище, подменным в бригаде олимпийского чемпиона по хоккею отирался, пожалел он меня, потому как еще по Комитету помнил...
   А потом рванул в Киев, вот уже второй год здесь, хорошо - маманя еще жива, прописали...
   Налей!
   Я никому эту историю не рассказываю... Кто поверит... А Крюк вскоре после меня тоже слинял из своего кабинета, в тренеры подался... Слышал, Федька Нестеренко в его ручки золотые попал. Ну, Крюк из него выжмет все... еще как выжмет... попомни мое слово... Да нет, забудь и думать, что мщу Крюку... Жжет... понимаешь, жжет сердце...
   Вот такой печальный разговор припомнился мне в самолете "Аэрофлота", летевшем на высоте почти в десять тысяч метров из Вены в Москву, а Крюк Вадим Васильевич Крюков - сидел в трех рядах от меня, впереди, и я отчетливо видел его красивые русые волосы, тщательно подстриженные и уложенные кокетливой волной...
   13
   В тот день я задержался в редакции допоздна.
   Когда собрался уходить и уже закрыл в сейф диктофон с венской кассетой, погода окончательно испортилась. Из кабинета на шестом этаже, окнами выходившего на мрачные, закоптелые глухие стены литейного цеха завода "Большевик", было видно, как запузырились лужи на неровном асфальте, как поспешно раскрывались зонтики и торопливо бежали к станции метро люди, застигнутые июньским ливнем. Дождь с короткими перерывами лил со вчерашнего вечера, нагоняя тоску и напоминая об осени. Вот так оно всегда: не успел отцвести, отгреметь яростными и радостными весенними грозами май, как ненастный июнь, теперь все чаще случавшийся в нашей киевской жизни, напоминал, что время неумолимо бежит вперед.