Страница:
Кто-то легким, невесомым шагом подошел и...
И вот опять: тук-тук... Робкий такой стук. Подозрительно робкий...
Порученцы пана Аскольда, словно пара бестелесных созданий сместились к стенкам по обе стороны от дверных косяков. Рука Лешего потянулась к «магнуму», руки Змея распахнули полы сюртука и легли на рукоятки «стечкиных»...
— Па-па... — прозвучал за дверью тоненький голосок совсем маленького ребенка. — Папа, мальциски мне сказку слусать не дают...
6. Отрезанный палец
И вот опять: тук-тук... Робкий такой стук. Подозрительно робкий...
Порученцы пана Аскольда, словно пара бестелесных созданий сместились к стенкам по обе стороны от дверных косяков. Рука Лешего потянулась к «магнуму», руки Змея распахнули полы сюртука и легли на рукоятки «стечкиных»...
— Па-па... — прозвучал за дверью тоненький голосок совсем маленького ребенка. — Папа, мальциски мне сказку слусать не дают...
6. Отрезанный палец
За порогом стояла девочка. Немудрено, что порученцы не услышали, как она подошла, — на ножках у ребенка мягкие домашние тапочки, и весу в ней — килограммов 20 не наберется.
Совсем кроха, лет четырех от роду, она глядела снизу вверх подкупающе доверчиво и умилительно серьезно на двух теснящих друг друга дяденек, полностью загородивших собой дверной проем, закрывших обзор.
— Дяиньки, а где мой папа? — она спросила без малейшей интонации страха, слава тебе господи.
— Твой папочка играет с нами в прятки, — брякнул Змей первое, что пришло в голову, как сумел, ласково и осторожно, оттеснил девочку подальше за порог. И Леший, выходя, смещался так, чтобы продолжать закрывать обзор, чтоб, не дай бог, девочка не видела своего родителя в позе, параллельной плинтусу.
— Пойдем. — Змей нагнулся к малышке, она послушно взяла его за руку. — Пошли туда, откуда ты пришла.
— Там, — ребенок потянул Змея, — мальтиски там не дают мне сказку дослусать! А где мой папа? Папа заходил, позвал меня пи-пи сделать, а я не хотела, а где он, мой папа?
— Он спрятался, но мы его найдем. — Змей и девочка прошли мимо следующей двери. — Ты, главное, не бойся.
За спиной у напарника с ребенком кашлянул Леший. Змей обернулся и кивнул — ага, мол, понял, глупость сморозил, с языка сорвалось у идиота «не бойся». Мозг человеческий, тем более детский, отрицание «не» усваивает фигово. Об этом Змей знал, это помнил, когда весной 91-го, скажем так, разгипнотизировал экспресс-супермена, посланного к нему, к реальному суперу. Но появление маленькой девочки вышибло суперпорученца из седла, говоря образно. Все смешалось в душе у Змея, помутнело сознание. Сразу стало щемяще, по-человечески жаль чернявого, оставшегося в клозете лежать в отключке. Сбились внутренние часы, которые подстегивали да подхлестывали, напоминая о необходимости держать темп в текущей фазе акции. Девочка как бы явилась из другого жанра, из мелодрамы да в жесткий, мужской боевик. Как будто напоминание о том, что жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем в принципе не очень и сложная наука выживания, вопреки всем и всему.
— Мой папа выглает у вас в плятки! — заявила девочка. Подняла глаза, хлопнула ресницами и добавила: — Вот! Вы плоиглаете! Мой папа лучше всех иглает на склипке! Вот! И в плятки! Вот!
— Тогда мы лучше сразу сдадимся. — Змей попробовал улыбнуться, но ему помешали тампончики-колбаски на деснах.
За руку с девочкой, ведомый ею, Змей прошел мимо еще одной двери, и малышка потянула за дверную ручку третьей.
За третьей от клозета дверью скрывалось нечто вроде симбиоза гримуборной и раздевалки. Слева на вешалках болтаются снопами потертые дубленки, пальто, шубейки из искусственных мехов, со стульев свешиваются пиджаки, свитера, джинсы, блузки, под стульями шеренги уличной зимней обуви. Справа к стене, к зеркалам, в обрамлении лампочек, прижались столики, на столешницах лежат фены, расчески, пудра, кремы. А в дальнем конце под окном на полу играют в машинки карапузы мужского пола, соорудили препятствия из подручных предметов и гоняют меж ними игрушечные автомобильчики.
— Вот! — девочка вырвала ладошку из руки Змея, подбежала к мальчишкам и ткнула пальчиком в препятствие, в CD-плеер на полу. — Папа засол, видит, я не играю, и плеер мне папа достал, вот! Сказку мне папа поставил, а они... — и девчушка образцово-показательно разрыдалась.
— Отдайте ей плеер, — хотел сказать строго, а получилось, что попросил карапузов Змей.
Карапузы чего-то дружно залопотали в ответ на своем детском неразборчивом наречии. Девочка, хлюпая носиком, подскочила к ним, схватила папин плеер, потянула его за провода наушников.
— Дети! — гаркнул из-за плеча напарника Леший. — А ну-ка мне все тихо! Сидеть всем, как мышкам. Сейчас мы с директором вернемся, он вам задаст! Он устроит трам-тарарам! Вы еще его трамтарарам услышите!
Слово «директор» оказалось волшебным. Малыши и малышка замолкли на диво покорно. И съежились как-то совсем не по-детски. От мам и пап, наверное, из их взрослых разговоров усвоили с малолетства, что директор — это страшнее, чем гоблин, орк или Змей Горыныч.
Леший помудровал секунду с замком — благо таковой имелся! — захлопнул дверь в «детскую» и — слава тебе! — запер малышню. У Змея отлегло от сердца, под замком детишки будут в безопасности, когда начнется — спустя минуты начнется! — обещанный дяденькой Лешим трам-тарарам.
— Для меня новость, что ты, друг мой, чадолюбив, — бросил через плечо Леший, направляясь дальше по коридору. — Что твои змеиные глаза, ха, бывают такими добрыми-добрыми, как у дедушки Ленина...
Коридор изогнулся загогулиной и вывел партнеров в просторный зал. Вывел с черного, так сказать, хода, с боку у небольшого подиума, типа эстрады.
На возвышении эстрады сидели мужчины во фраках и дамы в концертных платьях, сидели оркестранты и пиликали классику. Одно место в оркестре пустовало, вместо исполнителя на нем лежал смычок и скрипка. Легко догадаться, что это место минут 15 тому назад покинул черноволосый отец девочки. Пошел облегчиться и по пути заглянул в раздевалку-гримерную, где коротали вечер те детишки исполнителей, которых не с кем было оставить дома. Если в скрипач чуть меньше любил свою девочку и, увидев, что она не вписывается в мальчишеские игры, не стал бы искать плеер, рыться в вещах и разыскивать специально для нее припасенный CD-диск со сказками, тогда бы родитель появился в клозете чуть раньше и сейчас бы уже опять выводил рулады на своей скрипке. Эх, не повезло мужику.
А осиротевший на одну скрипку оркестрик, похоже, не замечает потерю. Пиликать наемные музыканты продолжают довольно-таки стройно и слаженно, даром, что под кайфом. Профессионалы, черт подери. Будь на их месте дешевые лабухи, в буквальном смысле «под газом», они в давно выдавали сплошную лажу и фальшь.
Зато тех, для которых играет стойкий оркестрик, развезло основательно. И скорее всего потому, что прежде, чем подняться сюда, на второй этаж, в банкетный зал, сегодня выполняющий функции бального, господа дворяне этажом ниже, в ресторации, не только вдоволь откушали перепелов да осетринки на халяву, но и винца халявного и водочки дармовой попили всласть. И алкогольную первооснову удачно усугубила, так сказать, газовая атака.
Напрасно Змей вчера сомневался в целесообразности подачи сюда, в бальную сегодня залу, закиси азота, по-научному: эн-два, о-три, говоря проще — «веселящего газа». Змея смущали большие объемы этого помещения, а следовательно, неизбежные сложности с транспортировкой необходимого количества — значительного, по мнению Змея, — баллонов со сжатым газом. Таскать баллоны по лабиринтам подземных коммуникаций, вскрывать подвал и подключаться к системам вентиляции второго этажа — работенка еще та. Но Леший апеллировал, мол, и ребята подходящие для той еще работенки есть в команде, и дюжины баллонов будет достаточно. И сейчас, войдя в зал, Змей с превеликим удовольствием воочию убедился, что Леший оказался-таки прав, что люди из команды пана Аскольда провели минувшую ночь в подземных лабиринтах совсем не зря, и вовремя открыли вентили дюжины баллонов, и в настоящий момент со спокойным сердцем ползут под землей прочь. Молодцы ребята, их стараниями чопорный бал превращен в балаган, в коем гораздо проще, несравненно проще работать.
Некоторая часть публики в зале лихо отплясывала мазурку, часть сидела, развалясь на венских стульях вдоль стен, часть тусовалась по периметру, кучкуясь по углам. Очень, очень и очень, надобно отметить, специфическая публика называется в новой России дворянами и таскается на такие собрания. Всего-то лет 10 назад нынешние дворяне, ежели и вспоминали о привилегированных корнях, так вовсе без всякого апломба. Он, апломб, заразил здешнюю публику на излете перестройки, и потомки бывших объединились в тусовки. Они, потомки, ходили по архивам, искали свои генеалогические древа, они создавали школы танцев, разучивали мазурки и менуэты, они учили французский и отдавали последнее портным за шитье бальных платьев, офицерских мундиров времен царизма да сюртуков, вроде тех, что изменили фигуры партнеров-порученцев. В конце перестройки состоялись и первые балы, более похожие на маскарады. На первых балах особенно ярко блистали бижутерией и кичились происхождением те потомки, которые искренне верили, что «хамы» вернут награбленное лучшим представителям генофонда России. Бедные и в прямом, и в переносном смысле граждане из бывших чудили на потеху остальному народонаселению и после «победы демократии», до тех пор, пока не стали надоедать. После 91-го всем стало как-то не до них, но не таков наш потомственный и столбовой генофонд, чтоб по-тихому утереться да успокоиться, угомониться. Не оскудела генетическая память нашенского мироеда, до 1917-го по праву рождения паразитирующего на угнетенных, ядрена кочерыжка, классах! И в новейшей России Ельцина нашли себе источник халявы родовитые паразиты. Они придумали «даровать» титулы. Ведь лестно, да, согласитесь, какому-нибудь бизнесмену, актеру, политику получить из рук потомственных грамоту о присвоении, например, княжеского титула. Ну а ежели и не лестно, так, по крайней мере, стебно и прикольно иметь таковую грамоту. Награждая титулами актеров и шоуменов, дворяне подогревали угасающий к себе интерес и автоматом рекрутировали желтую прессу. Титулуя политиканов, пытались примазаться к реальной общественной жизни. И самое главное, в описываемом 1996-м дарственные грамоты еще привлекали господ спонсоров! Привлекали ее — халяву! Вседержательницу дворянства, Ее Величество Матушку Халяву. Хитрющие потомки Великих Халявщиков сразу-то нуворишам заветную грамотку не давали, фиг! Сначала, господин нувориш, поляну накрой, спонсируй пару-тройку балов, в общак отстегни, а после будешь хошь графом, хошь князем, а хошь, и особой, приближенной к самозваному Императору...
Леший и Змей вошли в бальный на сегодня зал и, если задержались у эстрады, так на пять-шесть секунд максимум. Интересующий их Боря Ольховский выделялся из общей массы разодетых в исторические костюмы дворян прежде всего модной пиджачной парой и стандартным галстуком. У дальней от партнеров стены, прямо по курсу, стоял Борис, его юная супруга и оживленно беседовали со старикашкой при пышных усах, плавно переходящих в суперпышные бакенбарды, при эполетах, аксельбантах и даже при сабле. Рядышком терлась пожилая дама, вероятнее всего супружница старикашки. Вся такая в кружавчиках дама, с фальшивыми жемчугами на бесстыдно декольтированной дряблой груди, она делала вид, что прислушивается к разговору, а на самом деле алчно пялилась на брюлики госпожи Ольховской. А за спинами у четы Ольховских возвышались секьюрити в таких же, как у Бори, современных пиджаках, но заметно оттопыренных под мышками. Охраняли Борю сегодня двое. Всего. Умница Аскольд Афанасьевич правильно все рассчитал — большее количество охранников Ольховский постеснялся взять с собой в залу.
Леший подотстал на шаг, дал Змею себя обогнать. Они шли целенаправленно, быстро перебирая ногами, как будто спешили пересечь дворянский танцпол, выйти из зала с той стороны и поскорее достичь парадной лестницы на первый этаж, которая вела и в ресторан под залом и к выходу в переулок. Возникшие из закулисья, они не удостоились внимания хмельных от газовоалкогольного коктейля дворян. В отличие от внимания секьюрити, жлобы Ольховского их срисовали и напряглись, и заметили их не только телохранители жертвы Ольховского. У другой стеночки, поодаль от жертвы, ведет светскую беседу другой спонсор, которого нет времени разглядывать, а за плечами другого — другой тандем секьюрити. И что интересно, этот тандем составляют два самых натуральных негра, судя по манерам, афроамериканцы, что и стильно, и круто. А самое интересное — другой спонсор, которого некогда разглядывать, топчется рядышком с умнейшим Аскольдом Афанасьевичем! Пан Аскольд, конечно же, возник в зале недавно — до того он скандалил в переулке — возник и подошел побазарить с собратом по бизнесу. И разумеется, пана сопровождают бодигарды в количестве двух голов из родной порученцам команды злоумышленников.
Змей впереди, Леший, подотстав, они целенаправленно пересекают зал. Слева от них прыщавые юнцы и юницы шаркают обувью, стараются преподать себя во всей красе, а также продемонстрировать умение плясать мазурку, но газоспиртная дурь — больше газо, ибо молодежи вряд ли позволяли много пить этажом ниже — увы, превращает благородный танец в пародию, в фарс. Справа от порученцев фланируют дворяне постарше и галдят одуревшие весело, трут базары гораздо громче, чем того требуют правила хорошего тона. А за фланирующими на венских стульях устроились раскрасневшиеся старухи, они обмахиваются веерами и, сверкая фиксами, блаженно улыбаются. Короче, паноптикум. Такое впечатление, что попал на съемочную площадку к Феллини.
По мере сокращения дистанции между порученцами и секьюрити Ольховского росло и напряжение последних. По долгу службы секьюрити напрягала эта уверенно лавирующая между фланирующими говорунами пара. Броуновское движение дворян мешало как следует разглядеть приближавшихся, что напрягало еще больше. Однако все напряги несколько нивелировал тот неоспоримый факт, что подозрительно скоординированная парочка в мятых сюртуках и белых перчатках двигалась со стороны эстрады, а за эстрадой — коридорный тупик без всякого входа-выхода. Заранее осмотренный и проверенный. И еще напряги немножко притупляло воздействие «веселящего газа». В случае с секьюрити — совсем немного, ибо по их жилам не тек еще и алкоголь. И все же не зря нас предупреждает Минздрав, что пусть и самую малость, но нетрезвое состояние может обернуться большой бедой.
Между Ольховским и порученцами остается расстояние в пять примерно шагов. Между охотниками и жертвой — несколько праздношатающихся дворян. Ни Змей, ни Леший не смотрят в сторону жертвы. И один, и второй секьюрити смотрят на порученцев во все глаза. Леший кашляет, и это означает, что пора начинать «трам-тарарам».
Змей на очередном шаге сгибает колено больше обычного, раздвигает локтями полы сюртука, отталкивается от пола, прыгает вперед по кратчайшей траектории к жертве, выхватывая оружие, предплечьями и утяжеленными кулаками сметает праздношатающиеся препятствия...
Леший, нагнувшись, рвет лацканы сюртука, срывает пуговицы, хватается за цилиндрики дымовых шашек...
По обе стороны от Змея валятся на пол, как кегли, сметенные им господа дворяне...
Секьюрити Ольховского дергают за воротник, заваливают своего босса. Выходят на первый план, прикрывают Ольховского своими телами, попутно отталкивают супругу босса от греха, возможно и смертного, подальше. Старичок в аксельбантах и дама в кружавчиках шарахаются самостоятельно в разные стороны. Руки секьюрити уже за отворотами пиджаков...
Но Змей, который не успел наглотаться газа, конечно же, быстрее. Змей стреляет. Спаренный выстрел из двух стволов рвет барабанные перепонки и пиджаки секьюрити...
Леший чиркнул концами шашек об пол, и они задымились. Леший метает дымовые шашки, по одной в каждый угол зала...
Заваливают, прикрывают своего подзащитного дюжие негры. И Аскольда Афанасьевича повалили, спрятали от пуль свои ребята. Талантливо повалили, без церемоний, как будто, в натуре, «трам-тарарам» для них полная неожиданность...
Секьюрити Ольховского, оба, пали навзничь, прямо на босса, придавили его. Они, разумеется, в бронежилетах, они живы, однако стрельба в упор выбила их из игры, по крайней мере на какое-то, пусть и малое, время...
Дым быстро обволакивает всех и вся. Дым клубится по полу, зависает над головами, причудливыми выпуклостями тянется к потолку. Прекращает играть оркестр. Лишь один альтист инстинктивно выводит низкую ноту, но и она обрывается...
Альт плачет последней нотой, дым еще позволяет Змею видеть на расстоянии вытянутой руки. Змей рядом с жертвой, около накрывших при падении Ольховского секьюрити. Замах — и Змей лупит по челюстям телохранителей рукоятками «стечкиных», окончательно выводит из игры профессионалов охраны...
Вскакивают родовитые старухи, падают венские стулья. Расфуфыренные, ослепшие от дыма дворяне под кайфом бросаются кто куда и падают, падают, падают. И, упав, вскакивают и снова спотыкаются, толкаются, галдят, орут, матерятся похлеще ненавистных им хамов...
Паника разгорается со скоростью лесного пожара в жаркий и ветреный день, а Леший уж достал мощные садовые ножницы, которыми так удобно обрезать веточки да черенки. И Змей уж прижал коленом к полу извивающуюся, аки плющ, жертву-Ольховского...
Паника достигла своего апогея за четверть минуты всего лишь, шум — неимоверный, и топот ног, как приближающийся камнепад со стороны, противоположной эстраде, слышен отчетливо. Это бегут на второй этаж дежурившие на первом гвардейцы Ольховского, пана Аскольда-умницы и того, другого спонсора, которого в зале берегут негры...
Апогей истерики продолжается, он длится и длится, а Леший ловит в шелковые клещи запястье правой руки Ольховского, и — хрусть! — садовые ножницы, типа секач, отхватили крайнюю фалангу большого пальца господина Ольховского...
Ну очень неприятный ви-и-из-г-кри-и-ик Ольховского по количеству децибел бьет все акустические рекорды паникующих.
Акустический удар Ольховского, словно плеть, подхлестнул публику, и те дворяне, что находились ближе к выходу из залы на лестницу, хлынули бурным потоком навстречу гвардейцам спонсоров.
А порученцы сделали дело и побежали, откуда пришли. Они бежали, как чемпионы-регбисты, толкаясь и уворачиваясь от толчков. Они не очень-то церемонились с публикой, и все же их здорово тормозили почти ослепшие, как и порученцы, от дыма, ошалевшие, паникующие живые препятствия.
Змей бежал впереди. Бежал то грудью, то левым, то правым боком вперед, а Леший за спиной у напарника повторял маневры. Змей рассекал толчею слепых сноровисто и красиво, по-чемпионски, однако со скоростью, оставлявшей желать лучшего. И тогда Змей, направив стволы вверх, начал — бах! бах! — палить в потолок. И живые препятствия шарахнулись в стороны от его канонады, и скорость порученцев сразу же возросла вдвое...
Наконец-то! Вот и он — выход в коридор-загогулину, проем с дверью в стене, к которой примыкает эстрада. Дверь распахнута, прыжок за порог, еще прыжок, и нет прежнего задымления. Только жидкий дымок колышется под ногами, достигая уровня коленок, как будто туман. И, утопая по брюхо в этом тумане, поперек коридора стоит — миль пардон! — раком совсем молоденькая дворяночка. Стоит, так сказать, в позе и навзрыд рыдает, роняя сопли. Уползла родимая из бального зала, возможно, Наташа, быть может, и по фамилии Ростова, кто знает?..
— Спокойно, девушка. — Змей, ускоряясь, перепрыгнул дворяночку.
— Удобно стоишь, — перемахнул через девушку Леший. — Времени в обрез, а то б я тебя это самое, по-пролетарс...
Выстрел!
Выстрел оборвал пошлость Лешего, пуля сбивает Лешего с ног...
Еще выстрел! В спину Змею...
Но падающий ничком Леший задел напарника, пошатнул, и, вместо того, чтоб попасть под лопатку, пуля прошила бок порученцу с двумя «стечкиными»...
Не оборачиваясь, Змей бьет стволами себя по плечам, спускает курки, глохнет, крутится, приседая, смещаясь в сторону. Доля секунды, и его стволы, и его глаза смотрят туда, откуда прилетели чужие и куда им в ответ улетели его, Змея, пули...
За порогом бального зала высится выразительная фигура негра. Как в американском кино полицейские, он держит перед собой обеими руками внушительный никелированный пистолет, он по-киношному расставил согнутые в коленях ноги, он весь из себя чертовски харизматичен. Дымок корчится у его ног, сизая струйка вьется из блестящего дула, бурая капля набухает во лбу и проливается из дырки в черепе. Одна пуля Змея ушла в «молоко», вторая вошла в череп. Поза у негра устойчивая, и только поэтому он не рухнул сразу, а дал себя, мертвого, рассмотреть раненому порученцу.
Бурая струйка из дырки во лбу впиталась в негритянскую бровь, и потомок африканских рабов рухнул. Рухнула и, возможно, Наташа, быть может, Ростова. Негр лишился жизни мгновение назад, девушка потеряла сознание только что.
Упал на одно колено Змей. Не смог сдержать стона, разжал правый кулак, бросил «стечкин», схватился за правый бок — шелк перчатки окрасился красным. Стиснув зубы, подавив стон, Змей перевернул Лешего с живота на спину.
— Палец... — прошептал Леший.
Отрезанный у Ольховского палец укатился неведомо куда. Леший, падая, его потерял, выпустил из конвульсивно разжавшейся руки...
А время идет, бежит, обгоняет! Оно, черт подери, бесстрастно, проклятое время. Никак не могли ожидать порученцы — ну никак! — что спонсор, который так и остался безликим в их памяти, пошлет негра в погоню. Однако следует ожидать — и скоро! — сборного отряда гвардейцев, которых встречный поток и куча-мала в зале задержат максимум на минуту. И это самый оптимистический максимум!..
И — раз, и — два... Змей считал секунды и шарил правой ладонью в дыму, похожем на туман. «Стечкин» в его левой руке направлен в сторону зала.
Сюртук на его правом боку тяжелеет от вытекающей из сквозной раны крови...
И — двадцать, и — двадцать один, и — двад... Вот он — трофей! Найден! Чертов палец, ради которого и затеяли весь сыр-бор! Куцый обрубок с ногтем, чтоб его... Скорее взять его... Быстрей сунуть за пазуху, во внутренний карман сюртука...
Из зала в коридорчик буквально ворвались две женщины в порванных концертных платьях, растрепанные, одна машинально подхватила с собой смычок, в глазах у обеих безумие, губы дрожат, обе стремительны, словно валькирии, и плевать им на «стечкин» Змея, они — матери карапузов, тех самых, что не давали девочке слушать сказку. Материнский инстинкт сильнее страха, он гонит их вперед, он запрещает бояться мертвого негра, на вид умершую дворянку, раненых порученцев, оружия. Они из той породы матерей, что и коня на скаку, и в горящую избу. Их малышам повезло...
Змей чисто рефлекторно едва не отреагировал на появление в коридорчике новых фигур нажатием дуги спуска. Слава богу — едва. Музыкантши пронеслись мимо Змея, взбаламутив дымы ногами, со скоростью, которой Змей позавидовал. Раненый да еще с нагрузкой — Лешим, — он вряд ли сумеет так же быстро убегать дальше, но должен, обязан, иного выхода нет, постараться, выложиться, вопреки всему.
— Держись!.. — Змей подхватил Лешего, приподнял, заскрежетал зубами и с трудом, но все же закинул партнера себе на плечо. В глазах потемнело, и все же Змей встал вместе с дополнительным весом.
Змея шатало, голова Лешего билась о крестец, бедро смяло левое ухо, ноги болтались у живота. Змей удерживал Лешего на левом плече вооруженной рукой, правой ладошкой держался за бок. Змей, шатаясь, скособочившись, перебирал, частил ногами, убегал. Каждый шаг отнимал силы, но с каждым шагом становилась все ближе, ближе и ближе дверь в клозет, где есть закрашенное окно, выходящее на набережную Москвы-реки.
Змей нисколько не сомневался, что сбитый телохранителями с ног Аскольд Афанасьевич сам, лично, упиваясь собственной наглостью, в нелепом положении лежа достанет... нет, уже достал «Моторолу» и уже сделал ключевой звонок водителю самосвала. Чего рычал в трубку мобилы умнейший пан — совершенно неважно. Чего-нибудь про теракт, кошмар, ужас, про здоровье и насущную необходимость всеобщей мобилизации для защиты себя, любимого. Змей не сомневался, что пан Аскольд блестяще имитировал и шок, и трепет. Не сомневался и в том, что сотовый абонент, ответивший Афанасьевичу, уже выводит грузовик-самосвал из засады...
К темноте в глазах добавился звон в ушах. За спиной болтается голова Лешего, руки напарника, еще чуть-чуть, и будут волочиться за спиной по полу, поскольку с каждым шагом все сильней и сильней гнутся колени. Но и образцовые матери уже за спиной. Женщины ломают дверь в раздевалку-гримерную, а Змей, навалившись своим и Лешего телом, распахивает дверцу в клозет. И сквозь звон в ушах слышит топот многих пар ног — погоня достигла кишки коридорчика. В распоряжении Змея остались секунды.
Черноволосый отец девочки очнулся и даже умудрился сесть. Он сидит, облокотясь о стенку, и пыжится, пытается освободиться от лишнего во рту, сплюнуть кляп. Все так же, темными пятнами на грязном кафеле, валяются брошенные рюкзаки, скомканные комбинезоны, шапочки-маски, огрызки сломанной вентиляционной решетки. Светится подсвеченное фонарями с улицы, с набережной, закрашенное окно прямо строго по курсу Змея.
Змей выпрямил спину, нечаянно встряхнув Лешего, и друг на плече захрипел. Игнорируя его хрипы и свою боль, Змей вздохнул глубоко, лег вздувшейся грудью на воздух, и его понесло к окну — только успевай переставлять ноги...
Не зря! Нет, не зря будущих порученцев просеивали сквозь жесточайшее сито учебных заданий, отфильтровывая самых-самых, экстраординарно самых выносливых. Выпускники спецкурсов были людьми, щедро одаренными природой способностями, и в том числе умением терпеть боль, забывать о ней, работать так, как будто ее и нет вовсе. Были, и некоторые еще есть.
Совсем кроха, лет четырех от роду, она глядела снизу вверх подкупающе доверчиво и умилительно серьезно на двух теснящих друг друга дяденек, полностью загородивших собой дверной проем, закрывших обзор.
— Дяиньки, а где мой папа? — она спросила без малейшей интонации страха, слава тебе господи.
— Твой папочка играет с нами в прятки, — брякнул Змей первое, что пришло в голову, как сумел, ласково и осторожно, оттеснил девочку подальше за порог. И Леший, выходя, смещался так, чтобы продолжать закрывать обзор, чтоб, не дай бог, девочка не видела своего родителя в позе, параллельной плинтусу.
— Пойдем. — Змей нагнулся к малышке, она послушно взяла его за руку. — Пошли туда, откуда ты пришла.
— Там, — ребенок потянул Змея, — мальтиски там не дают мне сказку дослусать! А где мой папа? Папа заходил, позвал меня пи-пи сделать, а я не хотела, а где он, мой папа?
— Он спрятался, но мы его найдем. — Змей и девочка прошли мимо следующей двери. — Ты, главное, не бойся.
За спиной у напарника с ребенком кашлянул Леший. Змей обернулся и кивнул — ага, мол, понял, глупость сморозил, с языка сорвалось у идиота «не бойся». Мозг человеческий, тем более детский, отрицание «не» усваивает фигово. Об этом Змей знал, это помнил, когда весной 91-го, скажем так, разгипнотизировал экспресс-супермена, посланного к нему, к реальному суперу. Но появление маленькой девочки вышибло суперпорученца из седла, говоря образно. Все смешалось в душе у Змея, помутнело сознание. Сразу стало щемяще, по-человечески жаль чернявого, оставшегося в клозете лежать в отключке. Сбились внутренние часы, которые подстегивали да подхлестывали, напоминая о необходимости держать темп в текущей фазе акции. Девочка как бы явилась из другого жанра, из мелодрамы да в жесткий, мужской боевик. Как будто напоминание о том, что жизнь гораздо сложнее и многограннее, чем в принципе не очень и сложная наука выживания, вопреки всем и всему.
— Мой папа выглает у вас в плятки! — заявила девочка. Подняла глаза, хлопнула ресницами и добавила: — Вот! Вы плоиглаете! Мой папа лучше всех иглает на склипке! Вот! И в плятки! Вот!
— Тогда мы лучше сразу сдадимся. — Змей попробовал улыбнуться, но ему помешали тампончики-колбаски на деснах.
За руку с девочкой, ведомый ею, Змей прошел мимо еще одной двери, и малышка потянула за дверную ручку третьей.
За третьей от клозета дверью скрывалось нечто вроде симбиоза гримуборной и раздевалки. Слева на вешалках болтаются снопами потертые дубленки, пальто, шубейки из искусственных мехов, со стульев свешиваются пиджаки, свитера, джинсы, блузки, под стульями шеренги уличной зимней обуви. Справа к стене, к зеркалам, в обрамлении лампочек, прижались столики, на столешницах лежат фены, расчески, пудра, кремы. А в дальнем конце под окном на полу играют в машинки карапузы мужского пола, соорудили препятствия из подручных предметов и гоняют меж ними игрушечные автомобильчики.
— Вот! — девочка вырвала ладошку из руки Змея, подбежала к мальчишкам и ткнула пальчиком в препятствие, в CD-плеер на полу. — Папа засол, видит, я не играю, и плеер мне папа достал, вот! Сказку мне папа поставил, а они... — и девчушка образцово-показательно разрыдалась.
— Отдайте ей плеер, — хотел сказать строго, а получилось, что попросил карапузов Змей.
Карапузы чего-то дружно залопотали в ответ на своем детском неразборчивом наречии. Девочка, хлюпая носиком, подскочила к ним, схватила папин плеер, потянула его за провода наушников.
— Дети! — гаркнул из-за плеча напарника Леший. — А ну-ка мне все тихо! Сидеть всем, как мышкам. Сейчас мы с директором вернемся, он вам задаст! Он устроит трам-тарарам! Вы еще его трамтарарам услышите!
Слово «директор» оказалось волшебным. Малыши и малышка замолкли на диво покорно. И съежились как-то совсем не по-детски. От мам и пап, наверное, из их взрослых разговоров усвоили с малолетства, что директор — это страшнее, чем гоблин, орк или Змей Горыныч.
Леший помудровал секунду с замком — благо таковой имелся! — захлопнул дверь в «детскую» и — слава тебе! — запер малышню. У Змея отлегло от сердца, под замком детишки будут в безопасности, когда начнется — спустя минуты начнется! — обещанный дяденькой Лешим трам-тарарам.
— Для меня новость, что ты, друг мой, чадолюбив, — бросил через плечо Леший, направляясь дальше по коридору. — Что твои змеиные глаза, ха, бывают такими добрыми-добрыми, как у дедушки Ленина...
Коридор изогнулся загогулиной и вывел партнеров в просторный зал. Вывел с черного, так сказать, хода, с боку у небольшого подиума, типа эстрады.
На возвышении эстрады сидели мужчины во фраках и дамы в концертных платьях, сидели оркестранты и пиликали классику. Одно место в оркестре пустовало, вместо исполнителя на нем лежал смычок и скрипка. Легко догадаться, что это место минут 15 тому назад покинул черноволосый отец девочки. Пошел облегчиться и по пути заглянул в раздевалку-гримерную, где коротали вечер те детишки исполнителей, которых не с кем было оставить дома. Если в скрипач чуть меньше любил свою девочку и, увидев, что она не вписывается в мальчишеские игры, не стал бы искать плеер, рыться в вещах и разыскивать специально для нее припасенный CD-диск со сказками, тогда бы родитель появился в клозете чуть раньше и сейчас бы уже опять выводил рулады на своей скрипке. Эх, не повезло мужику.
А осиротевший на одну скрипку оркестрик, похоже, не замечает потерю. Пиликать наемные музыканты продолжают довольно-таки стройно и слаженно, даром, что под кайфом. Профессионалы, черт подери. Будь на их месте дешевые лабухи, в буквальном смысле «под газом», они в давно выдавали сплошную лажу и фальшь.
Зато тех, для которых играет стойкий оркестрик, развезло основательно. И скорее всего потому, что прежде, чем подняться сюда, на второй этаж, в банкетный зал, сегодня выполняющий функции бального, господа дворяне этажом ниже, в ресторации, не только вдоволь откушали перепелов да осетринки на халяву, но и винца халявного и водочки дармовой попили всласть. И алкогольную первооснову удачно усугубила, так сказать, газовая атака.
Напрасно Змей вчера сомневался в целесообразности подачи сюда, в бальную сегодня залу, закиси азота, по-научному: эн-два, о-три, говоря проще — «веселящего газа». Змея смущали большие объемы этого помещения, а следовательно, неизбежные сложности с транспортировкой необходимого количества — значительного, по мнению Змея, — баллонов со сжатым газом. Таскать баллоны по лабиринтам подземных коммуникаций, вскрывать подвал и подключаться к системам вентиляции второго этажа — работенка еще та. Но Леший апеллировал, мол, и ребята подходящие для той еще работенки есть в команде, и дюжины баллонов будет достаточно. И сейчас, войдя в зал, Змей с превеликим удовольствием воочию убедился, что Леший оказался-таки прав, что люди из команды пана Аскольда провели минувшую ночь в подземных лабиринтах совсем не зря, и вовремя открыли вентили дюжины баллонов, и в настоящий момент со спокойным сердцем ползут под землей прочь. Молодцы ребята, их стараниями чопорный бал превращен в балаган, в коем гораздо проще, несравненно проще работать.
Некоторая часть публики в зале лихо отплясывала мазурку, часть сидела, развалясь на венских стульях вдоль стен, часть тусовалась по периметру, кучкуясь по углам. Очень, очень и очень, надобно отметить, специфическая публика называется в новой России дворянами и таскается на такие собрания. Всего-то лет 10 назад нынешние дворяне, ежели и вспоминали о привилегированных корнях, так вовсе без всякого апломба. Он, апломб, заразил здешнюю публику на излете перестройки, и потомки бывших объединились в тусовки. Они, потомки, ходили по архивам, искали свои генеалогические древа, они создавали школы танцев, разучивали мазурки и менуэты, они учили французский и отдавали последнее портным за шитье бальных платьев, офицерских мундиров времен царизма да сюртуков, вроде тех, что изменили фигуры партнеров-порученцев. В конце перестройки состоялись и первые балы, более похожие на маскарады. На первых балах особенно ярко блистали бижутерией и кичились происхождением те потомки, которые искренне верили, что «хамы» вернут награбленное лучшим представителям генофонда России. Бедные и в прямом, и в переносном смысле граждане из бывших чудили на потеху остальному народонаселению и после «победы демократии», до тех пор, пока не стали надоедать. После 91-го всем стало как-то не до них, но не таков наш потомственный и столбовой генофонд, чтоб по-тихому утереться да успокоиться, угомониться. Не оскудела генетическая память нашенского мироеда, до 1917-го по праву рождения паразитирующего на угнетенных, ядрена кочерыжка, классах! И в новейшей России Ельцина нашли себе источник халявы родовитые паразиты. Они придумали «даровать» титулы. Ведь лестно, да, согласитесь, какому-нибудь бизнесмену, актеру, политику получить из рук потомственных грамоту о присвоении, например, княжеского титула. Ну а ежели и не лестно, так, по крайней мере, стебно и прикольно иметь таковую грамоту. Награждая титулами актеров и шоуменов, дворяне подогревали угасающий к себе интерес и автоматом рекрутировали желтую прессу. Титулуя политиканов, пытались примазаться к реальной общественной жизни. И самое главное, в описываемом 1996-м дарственные грамоты еще привлекали господ спонсоров! Привлекали ее — халяву! Вседержательницу дворянства, Ее Величество Матушку Халяву. Хитрющие потомки Великих Халявщиков сразу-то нуворишам заветную грамотку не давали, фиг! Сначала, господин нувориш, поляну накрой, спонсируй пару-тройку балов, в общак отстегни, а после будешь хошь графом, хошь князем, а хошь, и особой, приближенной к самозваному Императору...
Леший и Змей вошли в бальный на сегодня зал и, если задержались у эстрады, так на пять-шесть секунд максимум. Интересующий их Боря Ольховский выделялся из общей массы разодетых в исторические костюмы дворян прежде всего модной пиджачной парой и стандартным галстуком. У дальней от партнеров стены, прямо по курсу, стоял Борис, его юная супруга и оживленно беседовали со старикашкой при пышных усах, плавно переходящих в суперпышные бакенбарды, при эполетах, аксельбантах и даже при сабле. Рядышком терлась пожилая дама, вероятнее всего супружница старикашки. Вся такая в кружавчиках дама, с фальшивыми жемчугами на бесстыдно декольтированной дряблой груди, она делала вид, что прислушивается к разговору, а на самом деле алчно пялилась на брюлики госпожи Ольховской. А за спинами у четы Ольховских возвышались секьюрити в таких же, как у Бори, современных пиджаках, но заметно оттопыренных под мышками. Охраняли Борю сегодня двое. Всего. Умница Аскольд Афанасьевич правильно все рассчитал — большее количество охранников Ольховский постеснялся взять с собой в залу.
Леший подотстал на шаг, дал Змею себя обогнать. Они шли целенаправленно, быстро перебирая ногами, как будто спешили пересечь дворянский танцпол, выйти из зала с той стороны и поскорее достичь парадной лестницы на первый этаж, которая вела и в ресторан под залом и к выходу в переулок. Возникшие из закулисья, они не удостоились внимания хмельных от газовоалкогольного коктейля дворян. В отличие от внимания секьюрити, жлобы Ольховского их срисовали и напряглись, и заметили их не только телохранители жертвы Ольховского. У другой стеночки, поодаль от жертвы, ведет светскую беседу другой спонсор, которого нет времени разглядывать, а за плечами другого — другой тандем секьюрити. И что интересно, этот тандем составляют два самых натуральных негра, судя по манерам, афроамериканцы, что и стильно, и круто. А самое интересное — другой спонсор, которого некогда разглядывать, топчется рядышком с умнейшим Аскольдом Афанасьевичем! Пан Аскольд, конечно же, возник в зале недавно — до того он скандалил в переулке — возник и подошел побазарить с собратом по бизнесу. И разумеется, пана сопровождают бодигарды в количестве двух голов из родной порученцам команды злоумышленников.
Змей впереди, Леший, подотстав, они целенаправленно пересекают зал. Слева от них прыщавые юнцы и юницы шаркают обувью, стараются преподать себя во всей красе, а также продемонстрировать умение плясать мазурку, но газоспиртная дурь — больше газо, ибо молодежи вряд ли позволяли много пить этажом ниже — увы, превращает благородный танец в пародию, в фарс. Справа от порученцев фланируют дворяне постарше и галдят одуревшие весело, трут базары гораздо громче, чем того требуют правила хорошего тона. А за фланирующими на венских стульях устроились раскрасневшиеся старухи, они обмахиваются веерами и, сверкая фиксами, блаженно улыбаются. Короче, паноптикум. Такое впечатление, что попал на съемочную площадку к Феллини.
По мере сокращения дистанции между порученцами и секьюрити Ольховского росло и напряжение последних. По долгу службы секьюрити напрягала эта уверенно лавирующая между фланирующими говорунами пара. Броуновское движение дворян мешало как следует разглядеть приближавшихся, что напрягало еще больше. Однако все напряги несколько нивелировал тот неоспоримый факт, что подозрительно скоординированная парочка в мятых сюртуках и белых перчатках двигалась со стороны эстрады, а за эстрадой — коридорный тупик без всякого входа-выхода. Заранее осмотренный и проверенный. И еще напряги немножко притупляло воздействие «веселящего газа». В случае с секьюрити — совсем немного, ибо по их жилам не тек еще и алкоголь. И все же не зря нас предупреждает Минздрав, что пусть и самую малость, но нетрезвое состояние может обернуться большой бедой.
Между Ольховским и порученцами остается расстояние в пять примерно шагов. Между охотниками и жертвой — несколько праздношатающихся дворян. Ни Змей, ни Леший не смотрят в сторону жертвы. И один, и второй секьюрити смотрят на порученцев во все глаза. Леший кашляет, и это означает, что пора начинать «трам-тарарам».
Змей на очередном шаге сгибает колено больше обычного, раздвигает локтями полы сюртука, отталкивается от пола, прыгает вперед по кратчайшей траектории к жертве, выхватывая оружие, предплечьями и утяжеленными кулаками сметает праздношатающиеся препятствия...
Леший, нагнувшись, рвет лацканы сюртука, срывает пуговицы, хватается за цилиндрики дымовых шашек...
По обе стороны от Змея валятся на пол, как кегли, сметенные им господа дворяне...
Секьюрити Ольховского дергают за воротник, заваливают своего босса. Выходят на первый план, прикрывают Ольховского своими телами, попутно отталкивают супругу босса от греха, возможно и смертного, подальше. Старичок в аксельбантах и дама в кружавчиках шарахаются самостоятельно в разные стороны. Руки секьюрити уже за отворотами пиджаков...
Но Змей, который не успел наглотаться газа, конечно же, быстрее. Змей стреляет. Спаренный выстрел из двух стволов рвет барабанные перепонки и пиджаки секьюрити...
Леший чиркнул концами шашек об пол, и они задымились. Леший метает дымовые шашки, по одной в каждый угол зала...
Заваливают, прикрывают своего подзащитного дюжие негры. И Аскольда Афанасьевича повалили, спрятали от пуль свои ребята. Талантливо повалили, без церемоний, как будто, в натуре, «трам-тарарам» для них полная неожиданность...
Секьюрити Ольховского, оба, пали навзничь, прямо на босса, придавили его. Они, разумеется, в бронежилетах, они живы, однако стрельба в упор выбила их из игры, по крайней мере на какое-то, пусть и малое, время...
Дым быстро обволакивает всех и вся. Дым клубится по полу, зависает над головами, причудливыми выпуклостями тянется к потолку. Прекращает играть оркестр. Лишь один альтист инстинктивно выводит низкую ноту, но и она обрывается...
Альт плачет последней нотой, дым еще позволяет Змею видеть на расстоянии вытянутой руки. Змей рядом с жертвой, около накрывших при падении Ольховского секьюрити. Замах — и Змей лупит по челюстям телохранителей рукоятками «стечкиных», окончательно выводит из игры профессионалов охраны...
Вскакивают родовитые старухи, падают венские стулья. Расфуфыренные, ослепшие от дыма дворяне под кайфом бросаются кто куда и падают, падают, падают. И, упав, вскакивают и снова спотыкаются, толкаются, галдят, орут, матерятся похлеще ненавистных им хамов...
Паника разгорается со скоростью лесного пожара в жаркий и ветреный день, а Леший уж достал мощные садовые ножницы, которыми так удобно обрезать веточки да черенки. И Змей уж прижал коленом к полу извивающуюся, аки плющ, жертву-Ольховского...
Паника достигла своего апогея за четверть минуты всего лишь, шум — неимоверный, и топот ног, как приближающийся камнепад со стороны, противоположной эстраде, слышен отчетливо. Это бегут на второй этаж дежурившие на первом гвардейцы Ольховского, пана Аскольда-умницы и того, другого спонсора, которого в зале берегут негры...
Апогей истерики продолжается, он длится и длится, а Леший ловит в шелковые клещи запястье правой руки Ольховского, и — хрусть! — садовые ножницы, типа секач, отхватили крайнюю фалангу большого пальца господина Ольховского...
Ну очень неприятный ви-и-из-г-кри-и-ик Ольховского по количеству децибел бьет все акустические рекорды паникующих.
Акустический удар Ольховского, словно плеть, подхлестнул публику, и те дворяне, что находились ближе к выходу из залы на лестницу, хлынули бурным потоком навстречу гвардейцам спонсоров.
А порученцы сделали дело и побежали, откуда пришли. Они бежали, как чемпионы-регбисты, толкаясь и уворачиваясь от толчков. Они не очень-то церемонились с публикой, и все же их здорово тормозили почти ослепшие, как и порученцы, от дыма, ошалевшие, паникующие живые препятствия.
Змей бежал впереди. Бежал то грудью, то левым, то правым боком вперед, а Леший за спиной у напарника повторял маневры. Змей рассекал толчею слепых сноровисто и красиво, по-чемпионски, однако со скоростью, оставлявшей желать лучшего. И тогда Змей, направив стволы вверх, начал — бах! бах! — палить в потолок. И живые препятствия шарахнулись в стороны от его канонады, и скорость порученцев сразу же возросла вдвое...
Наконец-то! Вот и он — выход в коридор-загогулину, проем с дверью в стене, к которой примыкает эстрада. Дверь распахнута, прыжок за порог, еще прыжок, и нет прежнего задымления. Только жидкий дымок колышется под ногами, достигая уровня коленок, как будто туман. И, утопая по брюхо в этом тумане, поперек коридора стоит — миль пардон! — раком совсем молоденькая дворяночка. Стоит, так сказать, в позе и навзрыд рыдает, роняя сопли. Уползла родимая из бального зала, возможно, Наташа, быть может, и по фамилии Ростова, кто знает?..
— Спокойно, девушка. — Змей, ускоряясь, перепрыгнул дворяночку.
— Удобно стоишь, — перемахнул через девушку Леший. — Времени в обрез, а то б я тебя это самое, по-пролетарс...
Выстрел!
Выстрел оборвал пошлость Лешего, пуля сбивает Лешего с ног...
Еще выстрел! В спину Змею...
Но падающий ничком Леший задел напарника, пошатнул, и, вместо того, чтоб попасть под лопатку, пуля прошила бок порученцу с двумя «стечкиными»...
Не оборачиваясь, Змей бьет стволами себя по плечам, спускает курки, глохнет, крутится, приседая, смещаясь в сторону. Доля секунды, и его стволы, и его глаза смотрят туда, откуда прилетели чужие и куда им в ответ улетели его, Змея, пули...
За порогом бального зала высится выразительная фигура негра. Как в американском кино полицейские, он держит перед собой обеими руками внушительный никелированный пистолет, он по-киношному расставил согнутые в коленях ноги, он весь из себя чертовски харизматичен. Дымок корчится у его ног, сизая струйка вьется из блестящего дула, бурая капля набухает во лбу и проливается из дырки в черепе. Одна пуля Змея ушла в «молоко», вторая вошла в череп. Поза у негра устойчивая, и только поэтому он не рухнул сразу, а дал себя, мертвого, рассмотреть раненому порученцу.
Бурая струйка из дырки во лбу впиталась в негритянскую бровь, и потомок африканских рабов рухнул. Рухнула и, возможно, Наташа, быть может, Ростова. Негр лишился жизни мгновение назад, девушка потеряла сознание только что.
Упал на одно колено Змей. Не смог сдержать стона, разжал правый кулак, бросил «стечкин», схватился за правый бок — шелк перчатки окрасился красным. Стиснув зубы, подавив стон, Змей перевернул Лешего с живота на спину.
— Палец... — прошептал Леший.
Отрезанный у Ольховского палец укатился неведомо куда. Леший, падая, его потерял, выпустил из конвульсивно разжавшейся руки...
А время идет, бежит, обгоняет! Оно, черт подери, бесстрастно, проклятое время. Никак не могли ожидать порученцы — ну никак! — что спонсор, который так и остался безликим в их памяти, пошлет негра в погоню. Однако следует ожидать — и скоро! — сборного отряда гвардейцев, которых встречный поток и куча-мала в зале задержат максимум на минуту. И это самый оптимистический максимум!..
И — раз, и — два... Змей считал секунды и шарил правой ладонью в дыму, похожем на туман. «Стечкин» в его левой руке направлен в сторону зала.
Сюртук на его правом боку тяжелеет от вытекающей из сквозной раны крови...
И — двадцать, и — двадцать один, и — двад... Вот он — трофей! Найден! Чертов палец, ради которого и затеяли весь сыр-бор! Куцый обрубок с ногтем, чтоб его... Скорее взять его... Быстрей сунуть за пазуху, во внутренний карман сюртука...
Из зала в коридорчик буквально ворвались две женщины в порванных концертных платьях, растрепанные, одна машинально подхватила с собой смычок, в глазах у обеих безумие, губы дрожат, обе стремительны, словно валькирии, и плевать им на «стечкин» Змея, они — матери карапузов, тех самых, что не давали девочке слушать сказку. Материнский инстинкт сильнее страха, он гонит их вперед, он запрещает бояться мертвого негра, на вид умершую дворянку, раненых порученцев, оружия. Они из той породы матерей, что и коня на скаку, и в горящую избу. Их малышам повезло...
Змей чисто рефлекторно едва не отреагировал на появление в коридорчике новых фигур нажатием дуги спуска. Слава богу — едва. Музыкантши пронеслись мимо Змея, взбаламутив дымы ногами, со скоростью, которой Змей позавидовал. Раненый да еще с нагрузкой — Лешим, — он вряд ли сумеет так же быстро убегать дальше, но должен, обязан, иного выхода нет, постараться, выложиться, вопреки всему.
— Держись!.. — Змей подхватил Лешего, приподнял, заскрежетал зубами и с трудом, но все же закинул партнера себе на плечо. В глазах потемнело, и все же Змей встал вместе с дополнительным весом.
Змея шатало, голова Лешего билась о крестец, бедро смяло левое ухо, ноги болтались у живота. Змей удерживал Лешего на левом плече вооруженной рукой, правой ладошкой держался за бок. Змей, шатаясь, скособочившись, перебирал, частил ногами, убегал. Каждый шаг отнимал силы, но с каждым шагом становилась все ближе, ближе и ближе дверь в клозет, где есть закрашенное окно, выходящее на набережную Москвы-реки.
Змей нисколько не сомневался, что сбитый телохранителями с ног Аскольд Афанасьевич сам, лично, упиваясь собственной наглостью, в нелепом положении лежа достанет... нет, уже достал «Моторолу» и уже сделал ключевой звонок водителю самосвала. Чего рычал в трубку мобилы умнейший пан — совершенно неважно. Чего-нибудь про теракт, кошмар, ужас, про здоровье и насущную необходимость всеобщей мобилизации для защиты себя, любимого. Змей не сомневался, что пан Аскольд блестяще имитировал и шок, и трепет. Не сомневался и в том, что сотовый абонент, ответивший Афанасьевичу, уже выводит грузовик-самосвал из засады...
К темноте в глазах добавился звон в ушах. За спиной болтается голова Лешего, руки напарника, еще чуть-чуть, и будут волочиться за спиной по полу, поскольку с каждым шагом все сильней и сильней гнутся колени. Но и образцовые матери уже за спиной. Женщины ломают дверь в раздевалку-гримерную, а Змей, навалившись своим и Лешего телом, распахивает дверцу в клозет. И сквозь звон в ушах слышит топот многих пар ног — погоня достигла кишки коридорчика. В распоряжении Змея остались секунды.
Черноволосый отец девочки очнулся и даже умудрился сесть. Он сидит, облокотясь о стенку, и пыжится, пытается освободиться от лишнего во рту, сплюнуть кляп. Все так же, темными пятнами на грязном кафеле, валяются брошенные рюкзаки, скомканные комбинезоны, шапочки-маски, огрызки сломанной вентиляционной решетки. Светится подсвеченное фонарями с улицы, с набережной, закрашенное окно прямо строго по курсу Змея.
Змей выпрямил спину, нечаянно встряхнув Лешего, и друг на плече захрипел. Игнорируя его хрипы и свою боль, Змей вздохнул глубоко, лег вздувшейся грудью на воздух, и его понесло к окну — только успевай переставлять ноги...
Не зря! Нет, не зря будущих порученцев просеивали сквозь жесточайшее сито учебных заданий, отфильтровывая самых-самых, экстраординарно самых выносливых. Выпускники спецкурсов были людьми, щедро одаренными природой способностями, и в том числе умением терпеть боль, забывать о ней, работать так, как будто ее и нет вовсе. Были, и некоторые еще есть.