Страница:
Когда я читал часть первую его сочинений, меня, так же как и персонажа по кличке Шаман, не удовлетворили объяснения о начале Мировой войны из-за того, что кого-то не берут, видите ли, пули. Но я скорее поверю во всемирную бойню по вине обнародованного ЗНАКА, чем в будущего президента из рядов комитетчиков. Даже если означенный кандидат в президенты будет иметь сверхобаятельную внешность а-ля штандартенфюрер фон Штирлиц, народ за такого ни за что не проголосует, ибо все последние годы средства массовой информации только и делали, что дружным хором хаяли КГБ и его приспешников… Впрочем, я отвлекся. Вернемся-ка побыстрее из мира фантазий в реальность. Итак…
Итак, у Музы Михайловны перекосилась вставная челюсть. Слишком широко старушка разинула рот. Оно и понятно – таинственная рукопись “диссидента”, его загадочное исчезновение, кошмар! Надо срочно бежать с повинной на Литейный, в Большой Дом, из подвалов которого, согласно, старой ленинградской поговорке, “виден Магадан”. Бабушка услышала из уст девочки слова “кагэбэшник” и “диссидент”, и у нее сработали былые рефлексы, весьма, кстати, прогнозируемые. Объект все рассчитал, вплоть до мелочей. Он, можно сказать, помог мне – на поминках бабушки Музы обе Светы будут, разумеется, вспоминать обстоятельства, предшествующие сердечному приступу старушки, и медсестра Света обязательно скажет: “Муза Михайловна переволновалась”. И повод для волнений обеим Светам покажется пустяком, недостойным того, чтобы из-за него умирать.
Беру нежно Музу Михайловну за руку и успокаиваю бабусю: “Не нужно так нервничать, поберегите себя, пожалуйста, очень прошу, – прикасаюсь аккуратно к ее плечу, к нужной мне условной точке на дряблой коже, чуть выше локтя. – Позвоните для начала Николаю, хорошо? Посоветуйтесь с бывшим учеником, с товарищем майором, ладно?” Муза Михайловна отдергивает руку, отступает и смотрит на меня, как солдат на вошь. В ее глазах негодование обманутой женщины. Она приютила “писателя” по доброте душевной, а выходит – пригрела змею на груди! Ее, законопослушную гражданку, втянули в грязное политическое дело! А Светочка глядит на бабушку и хлоп-хлоп-хлопает ресницами, девочке непонятны усугубленные возрастным маразмом эмоции старушки, девочка росла и живет в другое время.
Зыркнув на меня зло, поджав губы, Муза Михайловна негодует и бежит на кухню, к телефонному аппарату, звонить правоохранителю Николаю, а я…
Я прячу части – вторые и третью – треклятой рукописи в “дипломат”, прячу в карман его авторучку, его “золотое перо”, беру в свободную от “дипломата” руку чемодан “брата”-писателя. Девочка Света смущенно переступает с ноги на ногу, отводит глаза, не знает, куда деть руки. Я подбадриваю подростка улыбкой – мол, ничего, разберемся, все будет о'кей, дочка, пошли. Сую инвалидную палку под мышку и хромаю к выходу, приобняв девочку рукой с “дипломатом” за плечи. Снимаю с вешалки фуражку, переступаю вместе со Светой порожек. Тихо закрылась за нами дверь. Прошу девочку присмотреть за старушкой. Разволновалась пенсионерка, того и гляди давленъице подскочит. Девочка обещает: “Присмотрю”. С грустной улыбкой объясняю ребенку очевидное – мне лучше сейчас исчезнуть, перекипит Муза Михайловна, и я ей обязательно позвоню. Света мнется, переживает, ей очень хочется признаться в факте прочтения рукописи, в нарушении данного писателю слова.
“Я читала… – медленно начала девочка, запнулась, как споткнулась, и продолжила скороговоркой, – я читала книжку вашего брата с его портретом на обложке. Муза Михайловна давала почитать. Мне понравился рассказ “Торговец вселенными”. Помните? Про писателя-фантаста, помните? Старичок-фантаст получает крошечную пенсию, экономит на всем и пишет, пишет о других галактиках, о прекрасных мирах и носит рукописи в маленькое издательство, где похожий старичок-издатель платит фантасту мизерные гонорары, но все не издает и не издает его книжки. Помните этот рассказ? В конце выясняется, что издатель на самом деле господь бог. Пространство сжимается, и, чтобы материя окончательно не исчезла, богу приходится постоянно создавать новые миры, а фантазия у господа иссякла, и он покупает придуманные писателем вселенные и воплощает их… – Она внезапно замолчала. Посмотрела на меня виновато, исподлобья. – Муза Михайловна сказала, вы появились рано утром. Вчера вечером на первом этаже в картонной коробке сидел маленький котенок. Быть может, вы знаете, куда…”
“Милое дитя! – я перебиваю Свету довольно грубо, скривив губы в печальной усмешке. – Я ищу пропавшего брата, а вы о каком-то котенке!..”
Прощай, девочка! Прощай…
Я махнул рукой и, опершись локтем о перила, потопал вниз по лестнице. Света глядела мне вслед, и жгло затылок от ее взгляда.
Я открывал двери парадной, а дверь в квартиру Светы еще не хлопнула.
За угол я свернул уже без всяких признаков беспокойства. Узрев чемодан в моей руке, догадливый Витас выскакивает из машины, открывает багажник. Бросаю чемодан в багажник, Витас закрывает за мной машинную дверцу, огибает капот “Волги”, прыгает за руль. Поехали. В зеркальце заднего вида – никого. В смысле – только случайные прохожие. Света осталась дома, не бросилась вслед с криком: “Подождите, я должна признаться!..” Я расслабился, швырнул небрежно “дипломат” с творениями Рекрута на заднее сиденье и чуть было не зашиб Фенечку.
Ах ты, моя хорошая! Ох, как тебя славно помыли да расчесали в ветеринарке! Ух, какая ты стала красивая! Моя Фенечка, мой имплантант нежности.
Витас молча косил глазом. Ждал приказаний. Понятно каких. Для него жизнь человека стоит грош. Для меня тоже. Витас умеет зарабатывать грошики, попутно зарабатывая авторитет Мастера по отъему человеческих жизней. И я такой же. Во всяком случае, до сегодняшнего дня мой авторитет был безупречен. До сегодняшнего дня. Сегодня дракону нарисовали глаза. Сегодня.
Командую Витасу: “Рули на набережную… Нет! Рули на Марсово поле”. Машина разворачивается, едем, куда сказано. Никаких лишних вопросов. И я столь же послушен. Был. До сегодняшнего дня.
На Марсовом поле народу чуть. Можно сказать – я один в поле воин. Лезть за своим мобильником в “дипломат” я поленился, взял трубку у Витаса. Сижу на скамейке, тискаю кнопки телефона и прощаюсь с городом.
Слева и немного сзади застыл в небе ангел, один-одинешенек на кончике иглы. Напротив деревья и каменные античные боги на постаментах. Справа, слегка наискосок, рыцарский замок. Пожалуй, единственный настоящий замок в России. А посередине поля стилизованная копия заупокойных храмов Юкатана – творение архитектора Руднева, ваятеля, который входил в число адептов Общества Миктлантекутли, а точнее, в секту поклонников колдовских культов индейцев Центральной Америки. Бредовое поле. Бредовый город. Родной город. Прощай, свидимся ли еще когда-нибудь?
Трубка заговорила языком скифов. Отвечаю трубке, докладываю. В соответствии с докладом получаю инструкции. Разговариваю долго, но вот трубка наконец запикала, и я нехотя встаю со скамейки, сутулясь, возвращаюсь к машине. Я устал. Я чертовски у стал.
“На вокзал”, – говорю Витасу и закрываю глаза. Не хочу более глазеть по сторонам. Хватит. Не телом, но мыслями я уже в Москве.
Когда подъезжали к Московскому вокзалу, по крыше забарабанил дождь. Не разжимая век, прошу Витаса взять два билета, купе СВ, на ближайший. Закуриваю, пепел стряхиваю себе под ноги, не глядя. Перед моим внутренним взором – Светлана. Знаковая фигура в моей жизни. Стройная фигурка, личико девы с полотна Леонардо, терпко пахнущие волосы. Кажется, я заснул на минуту. Проснулся от робкого покашливания. Витас рядом в кресле водителя. Билеты достал. Посадка заканчивается через пятнадцать минут, вагон такой-то, купе такое-то. Спасибо, Витас, ты молодчина, пренепременно замолвлю за тебя словечко. Чего ты говоришь? Надоели белые ночи? Великолепно! Придумал повод, формулировочку, чтоб не просить лобово о переводе с повышением. Я тебя понимаю, я сам когда-то занимал ту же ступеньку на иерархической лестнице, на которой находишься ты, Витас. И я мечтал о повышении. Однако старина, похлопотать о твоем переезде не обещаю. Сам знаешь – не мой уровень, я лидер, а не вершитель судеб. Ночи белые, ха, тебе не нравятся, говоришь? Ха, не расстраивайся, Витас-молодчинка! Скоро, очень скоро Питер накроют серые, короткие дни, а ночи станут черными и бесконечно длинными. Я помню. В одну из таких беспробудных ночей я, молодой красивый герой-“афганец”, возвращался домой и увидел, как пьяные гопники убивают моего старшего брата. Я не успел спасти брата, но я сумел отомстить. Брат умирал, кровь толчками вытекала из рваной раны у него на шее, окрашивая мокрый снег бурым, а я дрался, свирепея от горя. Я расплатился смертью за смерть, я кончил четверых. “С особой жестокостью”, – написали в милицейском протоколе и сунули меня в пресс-хату к уркам. Крапленая урла попыталась было меня прессовать, и спустя час мусором опять пришлось писать про мою “особую жестокость”, которая на самом деле была лишь “рациональной целесообразностью”. Мусора, идиоты, дали мне шариковую ручку, дабы я подписал очередной протокол. Мир их мусорскому праху, они и вообразить себе не могли, на что способен талантливый человек, ежели его вооружить пластмассовой палочкой. Тогда я еще не умел убивать красиво, я был скор на расправу, и мне очень хотелось на волю, на свободу. Лишь спустя годы я понял, что этой самой пресловутой свободы не существует…
Вокзал – уже не город. Вокзал у меня, извращенца, ассоциируется с палатой реанимации. Грузчики, словно санитары в морге, толкают коляски с мертвыми вещами. Над вещичками бледные и тревожные лики их хозяев. Все спешат, отправление поездов неизбежно, прибытие сомнительно. Я иду по платформе, повинуясь судьбе. Одной рукой прижимаю к груди Фенечку, стараясь защитить ее от дождя, в другой руке палка и чемоданчик-“дипломат”. А чемодан объекта остался в багажнике машины Витаса. Бедняга Витас – я забыл дать указания относительно чемодана, и Витас забыл эти самые указания испросить, придется парнише, когда опомнится, связываться по пустяковому, чемоданному поводу с теми, кто ох как не любит отвлекаться на пустяки…
Проводник удивляется: летчик невысокого чина купил купе СВ. Чина невысокого, да высокого полета, да! Предъявляя бумаги, выправленные Витасом для Фенечки, между прочим, оговариваюсь – мол, кошечку сослуживцы подарили, провожая в Звездный городок. Дескать – комендант Звездного собак недолюбливает, вот и получил на прощание мяукающий подарок. Проводник сообразил – я не просто летчик, а, возможно, будущий летчик-космонавт. Первый хромой космонавт в истории. Проводник смекнул – врут газеты про плачевное финансовое положение отечественной космонавтики, вона – хромой жирует, один с котом в целом купе поедет, как мафиозо какой, ей-богу!
В тесном коридорчике комфортабельного спецвагона мне подмигнула полная, переспелая блондинка с грудью номер шесть и пребольно нечаянно пихнул в бок здоровенный негр, метра под два ростом. Ну вот и мое купе. Сейчас отгорожусь от всех дверью, задерну шторки на окнах и… Фиг я засну. Пока не прочитаю часть третью поганой рукописи, нечего и пытаться звать сон. Вздремнул минутку в машине, и на том спасибо.
Фенечка обследует загончик купе, ей все интересно, она маленькая. А я большой, меня интересует далеко не все на свете. Переспелая блондинка с мясистой грудью, например, мне совершенно неинтересна, равно как и негр-гигант. Меня интересуют машинописные листочки, которые, вопреки запрету, читала Светлана. Хочешь, Фенечка, я почитаю тебе вслух взрослую сказку? Что значит “мяв”? Хочешь, да? О'кей, слушай…
Часть III
Замечания и дополнения к тексту:
1. Ты пишешь: “Государства запретили противоборства, как когда-то Христианская Церковь запретила язычество”. Мысль интересная, но мне не нравится, как записана эта мысль.
В следующем абзаце ты пишешь: “Запретный плод сладок. Школы рукопашного боя ушли в подполье, как это было в 80-х годах 20-го столетия в СССР”. Спорное сравнение. Я бы этот абзац убрал. Подумай.
Рекомендую покопаться в книжках по истории средневековой Японии. Навскидку точные даты не вспомню, но был у них период тотального запрета на стрелковое оружие, Самураи предпочитали воевать по-старинке, “по-честному”.
2. Как ты и просил, скидываю тебе информацию о сектах. У меня в компе этот файл называется “Секты”, а ты подумай, быть может, заголовок “Тайные общества” более уместен. Скачиваю для тебя наименее закрытую информацию по самым популярным “Сектам”.
“Братство Ткачей” /в обиходе “Ткачи”/.
Глобальные цели и задачи неизвестны. Реализуют себя как наемные убийцы.
Базовая идея: “Ты вправе рвать нити чужих судеб, но ты должен сделать все, чтобы тянулась твоя нить, а если она оборвется – значит, такова твоя судьба. Тысячи нитей наших судеб ткут орнамент истинного бытия”.
Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств – на основе “Сису” – сакральной боевой системы древних народов Севера.
Наиболее крупные кланы: “Разбитое зеркало” (С.-Петербург), “Крик иволги” (Москва), “Следы на песке” (Новгород).
P.S. Информация о “Ткачах” крайне противоречива и субъективна. Основана на анализе новейшего городского фольклора и умозаключениях аналитиков. Следует особо отметить: .в обиходе слово “ткач” постепенно вытесняет англоязычное “киллер” и одновременно является синонимом устаревшего “масон”.
Орден “Белой Стрелы” /в обиходе “Стрелки” с ударением на “и”/.
Глобальная цель – подготовка к вторжению /“походу”/ на Дикие Земли /Д.З./, а также отражение возможной в скором времени, по мнению “Стрелков”, агрессии Д.З.
Текущие задачи – выявление, разоблачение и физическое уничтожение /“инквизиция”/ эмиссаров Д.З. /“черных скаутов”/.
Идеологическая подоплека: “Дикие Земли – цветы Зла. Семена Зла сеет черный ветер, ростки зла рядом, их аромат прекрасен для слепцов, но мы зрячие!
Сорви цветок-сорняк! Укрась тело врага розами рваных ран!”
Техника боя предполагает применение скрытого и импровизированного оружия, орудий и подручных средств, в соответствии со “Школой Семеновой”, а также изучение общевойскового рукопашного боя, методик выживания в экстремальных условиях “Сель” и “Кортес”, способов нейролингвистического самопрограммирования и биоэнергетической коррекции.
Штаб-квартира “Белой Стрелы” расположена предположительно в Подмосковье /более точной информации на сегодняшний день нет/. Наибольшее количество членов Ордена выявлено в Москве, С.-Петербурге, Ростове, Казани.
Общество “Детей Авеля” /в обиходе “Дети”/.
Глобальные цели и задачи как таковые отсутствуют. Активно себя никак не реализуют. Реальных случаев агрессии либо ярко выраженного антиобщественного поведения не зафиксировано.
Базовые принципы сформировались во время второго раскола Р.П.Ц. Отвергают идею “непротивления злу насилием”. В основе идеологии – “принцип адекватного ответа”.
Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств, модификация “Айки-дзюцу”, “Ци-на” и “Системы Шадрина”. Большое внимание уделяется системам “Ци-гун” и “Радужный поток”.
Наиболее известные объединения: “Ленинградцы” (С.-Петербург), “Дети Калуги”, “Рука Авеля” (Москва), “Братья и сестры” (Екатеринбург).
3. Когда ты пишешь про “апокрифы”, слишком много внимания уделяешь инопланетным темам и незаслуженно мало политическим. “ЗНАК – ЗАГОВОР МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА”, “ПЕРЕДЕЛ МИРА”, “ПРАВДА О ЗНАКАХ” – эти всем известные писания ты даже не удосужился помянуть в библиографии. Плохо.
“Феномен ЗНАКА не существует! Комплексное воздействие на массовое сознание породило величайшее заблуждение в истории Человечества”… – цитирую по памяти строчку из “ПРАВДЫ О ЗНАКАХ”. Оценил? Минимум параграф о версии “фикция” (кстати, до конца так и не опровергнутой) ты написать обязан!
4. В целом раздел о религиозных сочинениях недурен, но меня удивило и огорчило, что ты забыл про такие перлы самиздата, как “ЗНАК БОЖИЙ” и “ШАМБАЛА В ДИКИХ ЗЕМЛЯХ”. Исправься.
5. Алфавит сибирских рун ты переврал. Смысловой ряд пяти старших рун следующий: ВЕТЕР-ИСТИНА-ВРЕМЯ-ГОРЕ-КАМЕНЬ. Западу соответствует СВОБОДА (ВЕТЕР), востоку ИДОЛ (КАМЕНЬ). В центре ВРЕМЯ. На севере МУДРЕЦ (ИСТИНА), на юге ЧЕЛОВЕК (ГОРЕ). Не поленись, снабди иллюстрацией.
6. О побочных влияниях ЗНАКА на организм я бы не писал совсем – замучаешься со статистикой. Сошлись на работы Козловского и хватит. Игорь Игоревич твой оппонент, помни об этом. Старый козел растает, когда выяснится, что соискатель не посмел спорить с рогатым мэтром. Тот еще козлИще, довоенной закалки.
Подвожу итог: браво, юнкер! Учти мои замечания, Тима, сделай соответствующие дополнения, подкорректируй текст и садись за автореферат.
Всегда рад помочь.
Ротмистр Карпов Е. И.
Глава 1
Итак, у Музы Михайловны перекосилась вставная челюсть. Слишком широко старушка разинула рот. Оно и понятно – таинственная рукопись “диссидента”, его загадочное исчезновение, кошмар! Надо срочно бежать с повинной на Литейный, в Большой Дом, из подвалов которого, согласно, старой ленинградской поговорке, “виден Магадан”. Бабушка услышала из уст девочки слова “кагэбэшник” и “диссидент”, и у нее сработали былые рефлексы, весьма, кстати, прогнозируемые. Объект все рассчитал, вплоть до мелочей. Он, можно сказать, помог мне – на поминках бабушки Музы обе Светы будут, разумеется, вспоминать обстоятельства, предшествующие сердечному приступу старушки, и медсестра Света обязательно скажет: “Муза Михайловна переволновалась”. И повод для волнений обеим Светам покажется пустяком, недостойным того, чтобы из-за него умирать.
Беру нежно Музу Михайловну за руку и успокаиваю бабусю: “Не нужно так нервничать, поберегите себя, пожалуйста, очень прошу, – прикасаюсь аккуратно к ее плечу, к нужной мне условной точке на дряблой коже, чуть выше локтя. – Позвоните для начала Николаю, хорошо? Посоветуйтесь с бывшим учеником, с товарищем майором, ладно?” Муза Михайловна отдергивает руку, отступает и смотрит на меня, как солдат на вошь. В ее глазах негодование обманутой женщины. Она приютила “писателя” по доброте душевной, а выходит – пригрела змею на груди! Ее, законопослушную гражданку, втянули в грязное политическое дело! А Светочка глядит на бабушку и хлоп-хлоп-хлопает ресницами, девочке непонятны усугубленные возрастным маразмом эмоции старушки, девочка росла и живет в другое время.
Зыркнув на меня зло, поджав губы, Муза Михайловна негодует и бежит на кухню, к телефонному аппарату, звонить правоохранителю Николаю, а я…
Я прячу части – вторые и третью – треклятой рукописи в “дипломат”, прячу в карман его авторучку, его “золотое перо”, беру в свободную от “дипломата” руку чемодан “брата”-писателя. Девочка Света смущенно переступает с ноги на ногу, отводит глаза, не знает, куда деть руки. Я подбадриваю подростка улыбкой – мол, ничего, разберемся, все будет о'кей, дочка, пошли. Сую инвалидную палку под мышку и хромаю к выходу, приобняв девочку рукой с “дипломатом” за плечи. Снимаю с вешалки фуражку, переступаю вместе со Светой порожек. Тихо закрылась за нами дверь. Прошу девочку присмотреть за старушкой. Разволновалась пенсионерка, того и гляди давленъице подскочит. Девочка обещает: “Присмотрю”. С грустной улыбкой объясняю ребенку очевидное – мне лучше сейчас исчезнуть, перекипит Муза Михайловна, и я ей обязательно позвоню. Света мнется, переживает, ей очень хочется признаться в факте прочтения рукописи, в нарушении данного писателю слова.
“Я читала… – медленно начала девочка, запнулась, как споткнулась, и продолжила скороговоркой, – я читала книжку вашего брата с его портретом на обложке. Муза Михайловна давала почитать. Мне понравился рассказ “Торговец вселенными”. Помните? Про писателя-фантаста, помните? Старичок-фантаст получает крошечную пенсию, экономит на всем и пишет, пишет о других галактиках, о прекрасных мирах и носит рукописи в маленькое издательство, где похожий старичок-издатель платит фантасту мизерные гонорары, но все не издает и не издает его книжки. Помните этот рассказ? В конце выясняется, что издатель на самом деле господь бог. Пространство сжимается, и, чтобы материя окончательно не исчезла, богу приходится постоянно создавать новые миры, а фантазия у господа иссякла, и он покупает придуманные писателем вселенные и воплощает их… – Она внезапно замолчала. Посмотрела на меня виновато, исподлобья. – Муза Михайловна сказала, вы появились рано утром. Вчера вечером на первом этаже в картонной коробке сидел маленький котенок. Быть может, вы знаете, куда…”
“Милое дитя! – я перебиваю Свету довольно грубо, скривив губы в печальной усмешке. – Я ищу пропавшего брата, а вы о каком-то котенке!..”
Прощай, девочка! Прощай…
Я махнул рукой и, опершись локтем о перила, потопал вниз по лестнице. Света глядела мне вслед, и жгло затылок от ее взгляда.
Я открывал двери парадной, а дверь в квартиру Светы еще не хлопнула.
За угол я свернул уже без всяких признаков беспокойства. Узрев чемодан в моей руке, догадливый Витас выскакивает из машины, открывает багажник. Бросаю чемодан в багажник, Витас закрывает за мной машинную дверцу, огибает капот “Волги”, прыгает за руль. Поехали. В зеркальце заднего вида – никого. В смысле – только случайные прохожие. Света осталась дома, не бросилась вслед с криком: “Подождите, я должна признаться!..” Я расслабился, швырнул небрежно “дипломат” с творениями Рекрута на заднее сиденье и чуть было не зашиб Фенечку.
Ах ты, моя хорошая! Ох, как тебя славно помыли да расчесали в ветеринарке! Ух, какая ты стала красивая! Моя Фенечка, мой имплантант нежности.
Витас молча косил глазом. Ждал приказаний. Понятно каких. Для него жизнь человека стоит грош. Для меня тоже. Витас умеет зарабатывать грошики, попутно зарабатывая авторитет Мастера по отъему человеческих жизней. И я такой же. Во всяком случае, до сегодняшнего дня мой авторитет был безупречен. До сегодняшнего дня. Сегодня дракону нарисовали глаза. Сегодня.
Командую Витасу: “Рули на набережную… Нет! Рули на Марсово поле”. Машина разворачивается, едем, куда сказано. Никаких лишних вопросов. И я столь же послушен. Был. До сегодняшнего дня.
На Марсовом поле народу чуть. Можно сказать – я один в поле воин. Лезть за своим мобильником в “дипломат” я поленился, взял трубку у Витаса. Сижу на скамейке, тискаю кнопки телефона и прощаюсь с городом.
Слева и немного сзади застыл в небе ангел, один-одинешенек на кончике иглы. Напротив деревья и каменные античные боги на постаментах. Справа, слегка наискосок, рыцарский замок. Пожалуй, единственный настоящий замок в России. А посередине поля стилизованная копия заупокойных храмов Юкатана – творение архитектора Руднева, ваятеля, который входил в число адептов Общества Миктлантекутли, а точнее, в секту поклонников колдовских культов индейцев Центральной Америки. Бредовое поле. Бредовый город. Родной город. Прощай, свидимся ли еще когда-нибудь?
Трубка заговорила языком скифов. Отвечаю трубке, докладываю. В соответствии с докладом получаю инструкции. Разговариваю долго, но вот трубка наконец запикала, и я нехотя встаю со скамейки, сутулясь, возвращаюсь к машине. Я устал. Я чертовски у стал.
“На вокзал”, – говорю Витасу и закрываю глаза. Не хочу более глазеть по сторонам. Хватит. Не телом, но мыслями я уже в Москве.
Когда подъезжали к Московскому вокзалу, по крыше забарабанил дождь. Не разжимая век, прошу Витаса взять два билета, купе СВ, на ближайший. Закуриваю, пепел стряхиваю себе под ноги, не глядя. Перед моим внутренним взором – Светлана. Знаковая фигура в моей жизни. Стройная фигурка, личико девы с полотна Леонардо, терпко пахнущие волосы. Кажется, я заснул на минуту. Проснулся от робкого покашливания. Витас рядом в кресле водителя. Билеты достал. Посадка заканчивается через пятнадцать минут, вагон такой-то, купе такое-то. Спасибо, Витас, ты молодчина, пренепременно замолвлю за тебя словечко. Чего ты говоришь? Надоели белые ночи? Великолепно! Придумал повод, формулировочку, чтоб не просить лобово о переводе с повышением. Я тебя понимаю, я сам когда-то занимал ту же ступеньку на иерархической лестнице, на которой находишься ты, Витас. И я мечтал о повышении. Однако старина, похлопотать о твоем переезде не обещаю. Сам знаешь – не мой уровень, я лидер, а не вершитель судеб. Ночи белые, ха, тебе не нравятся, говоришь? Ха, не расстраивайся, Витас-молодчинка! Скоро, очень скоро Питер накроют серые, короткие дни, а ночи станут черными и бесконечно длинными. Я помню. В одну из таких беспробудных ночей я, молодой красивый герой-“афганец”, возвращался домой и увидел, как пьяные гопники убивают моего старшего брата. Я не успел спасти брата, но я сумел отомстить. Брат умирал, кровь толчками вытекала из рваной раны у него на шее, окрашивая мокрый снег бурым, а я дрался, свирепея от горя. Я расплатился смертью за смерть, я кончил четверых. “С особой жестокостью”, – написали в милицейском протоколе и сунули меня в пресс-хату к уркам. Крапленая урла попыталась было меня прессовать, и спустя час мусором опять пришлось писать про мою “особую жестокость”, которая на самом деле была лишь “рациональной целесообразностью”. Мусора, идиоты, дали мне шариковую ручку, дабы я подписал очередной протокол. Мир их мусорскому праху, они и вообразить себе не могли, на что способен талантливый человек, ежели его вооружить пластмассовой палочкой. Тогда я еще не умел убивать красиво, я был скор на расправу, и мне очень хотелось на волю, на свободу. Лишь спустя годы я понял, что этой самой пресловутой свободы не существует…
Вокзал – уже не город. Вокзал у меня, извращенца, ассоциируется с палатой реанимации. Грузчики, словно санитары в морге, толкают коляски с мертвыми вещами. Над вещичками бледные и тревожные лики их хозяев. Все спешат, отправление поездов неизбежно, прибытие сомнительно. Я иду по платформе, повинуясь судьбе. Одной рукой прижимаю к груди Фенечку, стараясь защитить ее от дождя, в другой руке палка и чемоданчик-“дипломат”. А чемодан объекта остался в багажнике машины Витаса. Бедняга Витас – я забыл дать указания относительно чемодана, и Витас забыл эти самые указания испросить, придется парнише, когда опомнится, связываться по пустяковому, чемоданному поводу с теми, кто ох как не любит отвлекаться на пустяки…
Проводник удивляется: летчик невысокого чина купил купе СВ. Чина невысокого, да высокого полета, да! Предъявляя бумаги, выправленные Витасом для Фенечки, между прочим, оговариваюсь – мол, кошечку сослуживцы подарили, провожая в Звездный городок. Дескать – комендант Звездного собак недолюбливает, вот и получил на прощание мяукающий подарок. Проводник сообразил – я не просто летчик, а, возможно, будущий летчик-космонавт. Первый хромой космонавт в истории. Проводник смекнул – врут газеты про плачевное финансовое положение отечественной космонавтики, вона – хромой жирует, один с котом в целом купе поедет, как мафиозо какой, ей-богу!
В тесном коридорчике комфортабельного спецвагона мне подмигнула полная, переспелая блондинка с грудью номер шесть и пребольно нечаянно пихнул в бок здоровенный негр, метра под два ростом. Ну вот и мое купе. Сейчас отгорожусь от всех дверью, задерну шторки на окнах и… Фиг я засну. Пока не прочитаю часть третью поганой рукописи, нечего и пытаться звать сон. Вздремнул минутку в машине, и на том спасибо.
Фенечка обследует загончик купе, ей все интересно, она маленькая. А я большой, меня интересует далеко не все на свете. Переспелая блондинка с мясистой грудью, например, мне совершенно неинтересна, равно как и негр-гигант. Меня интересуют машинописные листочки, которые, вопреки запрету, читала Светлана. Хочешь, Фенечка, я почитаю тебе вслух взрослую сказку? Что значит “мяв”? Хочешь, да? О'кей, слушай…
Часть III
ЖАНДАРМ
Ни раем, ни адом меня не смутить, в лунном сиянье стою – ни облачка на душе…
Уэсуги Кэнсин (XVI век)
Замечания и дополнения к тексту:
1. Ты пишешь: “Государства запретили противоборства, как когда-то Христианская Церковь запретила язычество”. Мысль интересная, но мне не нравится, как записана эта мысль.
В следующем абзаце ты пишешь: “Запретный плод сладок. Школы рукопашного боя ушли в подполье, как это было в 80-х годах 20-го столетия в СССР”. Спорное сравнение. Я бы этот абзац убрал. Подумай.
Рекомендую покопаться в книжках по истории средневековой Японии. Навскидку точные даты не вспомню, но был у них период тотального запрета на стрелковое оружие, Самураи предпочитали воевать по-старинке, “по-честному”.
2. Как ты и просил, скидываю тебе информацию о сектах. У меня в компе этот файл называется “Секты”, а ты подумай, быть может, заголовок “Тайные общества” более уместен. Скачиваю для тебя наименее закрытую информацию по самым популярным “Сектам”.
“Братство Ткачей” /в обиходе “Ткачи”/.
Глобальные цели и задачи неизвестны. Реализуют себя как наемные убийцы.
Базовая идея: “Ты вправе рвать нити чужих судеб, но ты должен сделать все, чтобы тянулась твоя нить, а если она оборвется – значит, такова твоя судьба. Тысячи нитей наших судеб ткут орнамент истинного бытия”.
Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств – на основе “Сису” – сакральной боевой системы древних народов Севера.
Наиболее крупные кланы: “Разбитое зеркало” (С.-Петербург), “Крик иволги” (Москва), “Следы на песке” (Новгород).
P.S. Информация о “Ткачах” крайне противоречива и субъективна. Основана на анализе новейшего городского фольклора и умозаключениях аналитиков. Следует особо отметить: .в обиходе слово “ткач” постепенно вытесняет англоязычное “киллер” и одновременно является синонимом устаревшего “масон”.
Орден “Белой Стрелы” /в обиходе “Стрелки” с ударением на “и”/.
Глобальная цель – подготовка к вторжению /“походу”/ на Дикие Земли /Д.З./, а также отражение возможной в скором времени, по мнению “Стрелков”, агрессии Д.З.
Текущие задачи – выявление, разоблачение и физическое уничтожение /“инквизиция”/ эмиссаров Д.З. /“черных скаутов”/.
Идеологическая подоплека: “Дикие Земли – цветы Зла. Семена Зла сеет черный ветер, ростки зла рядом, их аромат прекрасен для слепцов, но мы зрячие!
Сорви цветок-сорняк! Укрась тело врага розами рваных ран!”
Техника боя предполагает применение скрытого и импровизированного оружия, орудий и подручных средств, в соответствии со “Школой Семеновой”, а также изучение общевойскового рукопашного боя, методик выживания в экстремальных условиях “Сель” и “Кортес”, способов нейролингвистического самопрограммирования и биоэнергетической коррекции.
Штаб-квартира “Белой Стрелы” расположена предположительно в Подмосковье /более точной информации на сегодняшний день нет/. Наибольшее количество членов Ордена выявлено в Москве, С.-Петербурге, Ростове, Казани.
Общество “Детей Авеля” /в обиходе “Дети”/.
Глобальные цели и задачи как таковые отсутствуют. Активно себя никак не реализуют. Реальных случаев агрессии либо ярко выраженного антиобщественного поведения не зафиксировано.
Базовые принципы сформировались во время второго раскола Р.П.Ц. Отвергают идею “непротивления злу насилием”. В основе идеологии – “принцип адекватного ответа”.
Техника боя – строго без оружия и вспомогательных средств, модификация “Айки-дзюцу”, “Ци-на” и “Системы Шадрина”. Большое внимание уделяется системам “Ци-гун” и “Радужный поток”.
Наиболее известные объединения: “Ленинградцы” (С.-Петербург), “Дети Калуги”, “Рука Авеля” (Москва), “Братья и сестры” (Екатеринбург).
3. Когда ты пишешь про “апокрифы”, слишком много внимания уделяешь инопланетным темам и незаслуженно мало политическим. “ЗНАК – ЗАГОВОР МИРОВОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА”, “ПЕРЕДЕЛ МИРА”, “ПРАВДА О ЗНАКАХ” – эти всем известные писания ты даже не удосужился помянуть в библиографии. Плохо.
“Феномен ЗНАКА не существует! Комплексное воздействие на массовое сознание породило величайшее заблуждение в истории Человечества”… – цитирую по памяти строчку из “ПРАВДЫ О ЗНАКАХ”. Оценил? Минимум параграф о версии “фикция” (кстати, до конца так и не опровергнутой) ты написать обязан!
4. В целом раздел о религиозных сочинениях недурен, но меня удивило и огорчило, что ты забыл про такие перлы самиздата, как “ЗНАК БОЖИЙ” и “ШАМБАЛА В ДИКИХ ЗЕМЛЯХ”. Исправься.
5. Алфавит сибирских рун ты переврал. Смысловой ряд пяти старших рун следующий: ВЕТЕР-ИСТИНА-ВРЕМЯ-ГОРЕ-КАМЕНЬ. Западу соответствует СВОБОДА (ВЕТЕР), востоку ИДОЛ (КАМЕНЬ). В центре ВРЕМЯ. На севере МУДРЕЦ (ИСТИНА), на юге ЧЕЛОВЕК (ГОРЕ). Не поленись, снабди иллюстрацией.
6. О побочных влияниях ЗНАКА на организм я бы не писал совсем – замучаешься со статистикой. Сошлись на работы Козловского и хватит. Игорь Игоревич твой оппонент, помни об этом. Старый козел растает, когда выяснится, что соискатель не посмел спорить с рогатым мэтром. Тот еще козлИще, довоенной закалки.
Подвожу итог: браво, юнкер! Учти мои замечания, Тима, сделай соответствующие дополнения, подкорректируй текст и садись за автореферат.
Всегда рад помочь.
Ротмистр Карпов Е. И.
Глава 1
ВЕЧЕР
Март напомнил о капризном характере недоношенного первенца весны, расплакавшись кляксами мокрого снега. За окошком бушевала самая настоящая вьюга. Стоило заглянуть в прореху меж штор, и робкое желание ехать домой исчезало совершенно. Дома Евграфа Игоревича Карпова ждали холодные стены и пустой холодильник, а в служебном кабинете было тепло и уютно. И в кофеварке булькал ароматный напиток. И пачка сигарет под рукой. И есть чем заняться.
Звездочки на дисплее компьютера лениво перемигивались, создавая иллюзию остановившегося времени. Огонек лампы под зеленым абажуром отражался в стеклянном циферблате часов с одной-единственной короткой стрелкой, которая незаметно для глаз подползала к риске, помеченной цифрой девять. Шелестели, перешептывались бумаги на столе, ворчливо поскрипывало кожей казенное кресло, скрипело золотое перо, марая бумагу чернилами. Евграф Игоревич работал, ему было хорошо и спокойно. Немного ныло, откликаясь на непогоду, левое колено, но к этому нытью он давно привык, он давно научился игнорировать неприятные ощущения, концентрируясь на приятных. Ему едва перевалило за тридцать, а он уже задумывался над глубинным смыслом расхожей фразы, то ли поговорки, то ли афоризма: “Если бы молодость знала, если бы старость могла”. Или это не поговорка и не безымянный афоризм, а чья-то цитата? Быть может, хотя какая разница? В свои тридцать с небольшим Евграф Игоревич имел совершенно седые волосы, лицо, изъеденное морщинами, навсегда разогнутое левое колено и чин ротмистра, соответствующий восьмому классу табели о рангах. Мало кто в жандармерии сомневался в том, что годика этак через два быть Карпову подполковником. Вельможные старцы общались с Евграфом Игоревичем на равных, ровесники обращались к нему на “вы”, его побаивались, а значит, и уважали, с ним редко кто спорил, ему почти никогда не отказывали. Наверное, будь у Евграфа Игоревича обе ноги здоровые, тогда бы нашлись и завистники, а завидовать человеку с негнущейся нижней конечностью, формально – инвалиду, без семьи, без любовницы и даже без любимой собаки, такому человеку как-то не получается искренне, от всей души позавидовать. Какой бы ни была душонка, а сопротивляется генерировать черную слепую зависть по отношению к колченогому господину жандармскому ротмистру, без пяти минут подполковнику.
Без пяти приблизительно девять (примерно двадцать пятьдесят пять), точнее по часам без минутной стрелки не определишь, зазвонил телефон на столе у Евграфа Игоревича. Знатный телефон, подарочный, с вращающимся диском и трубкой на витом проводе.
– Ротмистр Карпов слушает.
– Алло, Евграф Игоревич, это Тимур.
– Привет, Тима. Слушаю тебя внимательно.
– Господин ротмистр, прошу прощения за поздний…
– Отставить преамбулы, юнкер! Слушаю.
– На Чистых прудах случай совершенно идентичный прошлогоднему питерскому глухарю.
– Когда?
– В двадцать ноль две околоточный услышал выстрелы. Большой Харитоньевский, дом девять, квартира двадцать девять, первый подъезд, последний этаж. Околоточный нечаянно проходил по переулку, услыхав стрельбу, блокировал парадную, вызвал патруль, и мы…
– Ты сегодня в патруле?
– Я, Ипполит и Галактион. Прибыли через двенадцать минут. Околоточный…
– Не томи, Тима! Взяли?!
– Так точно, господин ротмистр! Он, шельма, в окошко собрался спикировать, но мы…
– Понятно, юнкер. Постарайся не лопнуть от гордости до моего приезда.
– Когда вас ожидать?
– Выезжаю немедленно.
– До вашего приезда ничего не…
– Разумеется.
– Но околоточный, дубина, уже…
– На месте договорим. Еду, отбой..
Евграф Игоревич положил на рычаг эбонитовую телефонную трубку, коснулся кнопки селекторной связи, нагнулся к микрофону, приказал коротко: “Дежурный, мою машину к подъезду”, и отпустил кнопку, встал. Отъехало, пискнув подшипниками, скрипнув кожей, кресло на колесиках. Первые шаги по ворсу ковра Карпов сделал, опираясь на стол. Дальше поковылял к дверям, к вешалке, без поддержки. Лучше не скажешь – поковылял. Переваливаясь с боку на бок, вынося вперед негнущуюся ногу, при этом, помогая себе удерживать баланс, нелепо размахивал растопыренными руками. Вот и вешалка. Вот и черный длинный плащ, мягкая шляпа, сучковатая трость. Красивая трость, ежели вообще прилично говорить о красоте предмета, помогающего передвигаться инвалиду. Трость деревянная, стилизованная под обрубок молодого дубка. Как будто срубили деревце под корень, обтесали веточки, сняли кору и отполировали. Из мнимого корня на конце обрубка мастер-столяр выточил ручку, изящно-корявую загогулину. А мастер по металлу украсил загогулину-ручку витиеватой серебряной нашлепкой – литой, объемной головой льва. Гривастая голова зверя торчит в излучине загогулины. Когда опираешься на трость, стиснув Т-образную ручку в кулаке, большим пальцем можно дотянуться и погладить львиную пасть. На другом конце трости менее презентабельный резиновый набалдашник, весь стесавшийся, стертый. Евграфу Игоревичу приходилось ежедневно много ходить. И не только по коридорам Жандармерии. Это без трости он ковыляет, а опираясь на палку, практически бегает, перемещается быстро и ловко, так, что скрип резинки набалдашника звучит одной непрерывной нотой.
Ротмистр Карпов предпочитал одеваться в “гражданское”. Ежедневно, за исключением праздничных дней или показательных мероприятий, Карпов носил один и тот же костюм, плащ и шляпу. На самом деле все предметы одежды Евграф Игоревич периодически менял, но менял на их точные копии. Когда из года в год носишь одно и то же, окружающие перестают замечать твою одежду и наконец-то замечают тебя.
Карпов посмотрелся в зеркало, прилипшее круглым блином к стенке возле вешалки, поправил шляпу, одернул рукава плаща, взял палку в левую руку и вернулся к столу погасить настольную лампу. Кабинет погрузился во тьму. Лишь сквозь щель в шторах пробивался бледно-желтый, мигающий лучик качавшегося на ветру фонаря. Левая ладонь ротмистра привычно сжимала трость, правая на ходу залезла под плащ, под пиджак, нашла во внутреннем кармане связку ключей. Карпов открыл дверь, что вела из кабинета в приемную. Вышел, запер замок. Прошел через темную приемную, глянув мельком на стол секретарши, и очутился в длинном, просторном коридоре. Отпрянула к стене уборщица тетя Клава, засуетилась с ведрами и тряпками, засмущалась, промямлила подобострастно: “Здравствуйте вам, Евграф Игореч, припозднились, всё работаете да работаете, все бы так…” Карпов кивнул уборщице, пошел к лифту. Резиновый набалдашник на палке пищал, скользя по влажному паркету. Причитания тети Клавы за спиной стихли. Старушка мелко крестила спину ротмистра, она была уверена – на усидчивом Евграфе Игорече держится вся Жандармерия. Как это водится на Руси, у мелкой обслуги свои представления о начальниках. Уборщицы, сантехники, буфетчицы и прочий рабочий класс управления Жандармерии почитали и боялись ротмистра Карпова пуще иного генерала.
Лифт пришел сразу. Пустой. В здании безлюдно, времена бесконечных авралов канули в лету. Порядок в Державе, какового не вспомнят и столетние старухи. Идеальный порядок. Нерушимый. Большинство подданных в это свято верят. На то они и большинство. В чем-то Держава напоминает театр. Зрители в зале занимают места согласно купленным билетам. Из лож и с галерки картонные декорации кажутся вечными, а золотая краска золотом. Зрители ничего не знают об интригах в труппе актеров и забыли, как в прошлом сезоне нынешний исполнитель роли Короля скакал вокруг трона в шутовском колпаке с бубенцами.
Охранники на выходе из здания Жандармерии молча козырнули ротмистру. Служебное удостоверение, кое положено предъявлять в раскрытом виде, осталось лежать во внутреннем кармане пиджака, и без оного Евграфа Игоревича узнали, едва он вышел из лифта, что совсем неудивительно, учитывая “ходовые характеристики” господина офицера в штатском.
Трость толкнула тяжелую уличную дверь. Хлопья мокрого снега хищно метнулись к свежему человеку на улице. Ветер попробовал сорвать с головы ротмистра широкополую шляпу, попытался забраться под плащ, под рубашку, добраться до голого тела. Придерживая шляпу правой рукой, левой крепче сжимая ручку трости, Евграф Игоревич огляделся по сторонам, услышал “пип” автомобильного клаксона, увидел знакомый силуэт своей “Ангары” и направился навстречу медленно ползущему авто.
Звездочки на дисплее компьютера лениво перемигивались, создавая иллюзию остановившегося времени. Огонек лампы под зеленым абажуром отражался в стеклянном циферблате часов с одной-единственной короткой стрелкой, которая незаметно для глаз подползала к риске, помеченной цифрой девять. Шелестели, перешептывались бумаги на столе, ворчливо поскрипывало кожей казенное кресло, скрипело золотое перо, марая бумагу чернилами. Евграф Игоревич работал, ему было хорошо и спокойно. Немного ныло, откликаясь на непогоду, левое колено, но к этому нытью он давно привык, он давно научился игнорировать неприятные ощущения, концентрируясь на приятных. Ему едва перевалило за тридцать, а он уже задумывался над глубинным смыслом расхожей фразы, то ли поговорки, то ли афоризма: “Если бы молодость знала, если бы старость могла”. Или это не поговорка и не безымянный афоризм, а чья-то цитата? Быть может, хотя какая разница? В свои тридцать с небольшим Евграф Игоревич имел совершенно седые волосы, лицо, изъеденное морщинами, навсегда разогнутое левое колено и чин ротмистра, соответствующий восьмому классу табели о рангах. Мало кто в жандармерии сомневался в том, что годика этак через два быть Карпову подполковником. Вельможные старцы общались с Евграфом Игоревичем на равных, ровесники обращались к нему на “вы”, его побаивались, а значит, и уважали, с ним редко кто спорил, ему почти никогда не отказывали. Наверное, будь у Евграфа Игоревича обе ноги здоровые, тогда бы нашлись и завистники, а завидовать человеку с негнущейся нижней конечностью, формально – инвалиду, без семьи, без любовницы и даже без любимой собаки, такому человеку как-то не получается искренне, от всей души позавидовать. Какой бы ни была душонка, а сопротивляется генерировать черную слепую зависть по отношению к колченогому господину жандармскому ротмистру, без пяти минут подполковнику.
Без пяти приблизительно девять (примерно двадцать пятьдесят пять), точнее по часам без минутной стрелки не определишь, зазвонил телефон на столе у Евграфа Игоревича. Знатный телефон, подарочный, с вращающимся диском и трубкой на витом проводе.
– Ротмистр Карпов слушает.
– Алло, Евграф Игоревич, это Тимур.
– Привет, Тима. Слушаю тебя внимательно.
– Господин ротмистр, прошу прощения за поздний…
– Отставить преамбулы, юнкер! Слушаю.
– На Чистых прудах случай совершенно идентичный прошлогоднему питерскому глухарю.
– Когда?
– В двадцать ноль две околоточный услышал выстрелы. Большой Харитоньевский, дом девять, квартира двадцать девять, первый подъезд, последний этаж. Околоточный нечаянно проходил по переулку, услыхав стрельбу, блокировал парадную, вызвал патруль, и мы…
– Ты сегодня в патруле?
– Я, Ипполит и Галактион. Прибыли через двенадцать минут. Околоточный…
– Не томи, Тима! Взяли?!
– Так точно, господин ротмистр! Он, шельма, в окошко собрался спикировать, но мы…
– Понятно, юнкер. Постарайся не лопнуть от гордости до моего приезда.
– Когда вас ожидать?
– Выезжаю немедленно.
– До вашего приезда ничего не…
– Разумеется.
– Но околоточный, дубина, уже…
– На месте договорим. Еду, отбой..
Евграф Игоревич положил на рычаг эбонитовую телефонную трубку, коснулся кнопки селекторной связи, нагнулся к микрофону, приказал коротко: “Дежурный, мою машину к подъезду”, и отпустил кнопку, встал. Отъехало, пискнув подшипниками, скрипнув кожей, кресло на колесиках. Первые шаги по ворсу ковра Карпов сделал, опираясь на стол. Дальше поковылял к дверям, к вешалке, без поддержки. Лучше не скажешь – поковылял. Переваливаясь с боку на бок, вынося вперед негнущуюся ногу, при этом, помогая себе удерживать баланс, нелепо размахивал растопыренными руками. Вот и вешалка. Вот и черный длинный плащ, мягкая шляпа, сучковатая трость. Красивая трость, ежели вообще прилично говорить о красоте предмета, помогающего передвигаться инвалиду. Трость деревянная, стилизованная под обрубок молодого дубка. Как будто срубили деревце под корень, обтесали веточки, сняли кору и отполировали. Из мнимого корня на конце обрубка мастер-столяр выточил ручку, изящно-корявую загогулину. А мастер по металлу украсил загогулину-ручку витиеватой серебряной нашлепкой – литой, объемной головой льва. Гривастая голова зверя торчит в излучине загогулины. Когда опираешься на трость, стиснув Т-образную ручку в кулаке, большим пальцем можно дотянуться и погладить львиную пасть. На другом конце трости менее презентабельный резиновый набалдашник, весь стесавшийся, стертый. Евграфу Игоревичу приходилось ежедневно много ходить. И не только по коридорам Жандармерии. Это без трости он ковыляет, а опираясь на палку, практически бегает, перемещается быстро и ловко, так, что скрип резинки набалдашника звучит одной непрерывной нотой.
Ротмистр Карпов предпочитал одеваться в “гражданское”. Ежедневно, за исключением праздничных дней или показательных мероприятий, Карпов носил один и тот же костюм, плащ и шляпу. На самом деле все предметы одежды Евграф Игоревич периодически менял, но менял на их точные копии. Когда из года в год носишь одно и то же, окружающие перестают замечать твою одежду и наконец-то замечают тебя.
Карпов посмотрелся в зеркало, прилипшее круглым блином к стенке возле вешалки, поправил шляпу, одернул рукава плаща, взял палку в левую руку и вернулся к столу погасить настольную лампу. Кабинет погрузился во тьму. Лишь сквозь щель в шторах пробивался бледно-желтый, мигающий лучик качавшегося на ветру фонаря. Левая ладонь ротмистра привычно сжимала трость, правая на ходу залезла под плащ, под пиджак, нашла во внутреннем кармане связку ключей. Карпов открыл дверь, что вела из кабинета в приемную. Вышел, запер замок. Прошел через темную приемную, глянув мельком на стол секретарши, и очутился в длинном, просторном коридоре. Отпрянула к стене уборщица тетя Клава, засуетилась с ведрами и тряпками, засмущалась, промямлила подобострастно: “Здравствуйте вам, Евграф Игореч, припозднились, всё работаете да работаете, все бы так…” Карпов кивнул уборщице, пошел к лифту. Резиновый набалдашник на палке пищал, скользя по влажному паркету. Причитания тети Клавы за спиной стихли. Старушка мелко крестила спину ротмистра, она была уверена – на усидчивом Евграфе Игорече держится вся Жандармерия. Как это водится на Руси, у мелкой обслуги свои представления о начальниках. Уборщицы, сантехники, буфетчицы и прочий рабочий класс управления Жандармерии почитали и боялись ротмистра Карпова пуще иного генерала.
Лифт пришел сразу. Пустой. В здании безлюдно, времена бесконечных авралов канули в лету. Порядок в Державе, какового не вспомнят и столетние старухи. Идеальный порядок. Нерушимый. Большинство подданных в это свято верят. На то они и большинство. В чем-то Держава напоминает театр. Зрители в зале занимают места согласно купленным билетам. Из лож и с галерки картонные декорации кажутся вечными, а золотая краска золотом. Зрители ничего не знают об интригах в труппе актеров и забыли, как в прошлом сезоне нынешний исполнитель роли Короля скакал вокруг трона в шутовском колпаке с бубенцами.
Охранники на выходе из здания Жандармерии молча козырнули ротмистру. Служебное удостоверение, кое положено предъявлять в раскрытом виде, осталось лежать во внутреннем кармане пиджака, и без оного Евграфа Игоревича узнали, едва он вышел из лифта, что совсем неудивительно, учитывая “ходовые характеристики” господина офицера в штатском.
Трость толкнула тяжелую уличную дверь. Хлопья мокрого снега хищно метнулись к свежему человеку на улице. Ветер попробовал сорвать с головы ротмистра широкополую шляпу, попытался забраться под плащ, под рубашку, добраться до голого тела. Придерживая шляпу правой рукой, левой крепче сжимая ручку трости, Евграф Игоревич огляделся по сторонам, услышал “пип” автомобильного клаксона, увидел знакомый силуэт своей “Ангары” и направился навстречу медленно ползущему авто.