— Скорей, скорей! Лошадь! — крикнул Барбассон. — Дело идет о жизни Сердара.
   Спокойно, не волнуясь, вынул индус серебряный свисток и извлек из него пронзительный свист, на который тотчас же явился молодой метис.
   — Куда ты хочешь ехать? — спросил Анандраен.
   — В Гоа.
   — Через сколько времени ты хочешь быть там?
   — По возможности скорее.
   — Оседлай Нагура, — приказал индус метису.
   Затем он обратился к провансальцу, называя его тем именем, которое было известно туземцам:
   — Что случилось, Шейк-Тоффель?
   — Сердар уехал на Цейлон.
   — Знаю. Сами приходил вчера вечером из Нухурмура и спрашивал меня, не видел ли я тебя с Барнетом.
   — Барнет умер.
   Индус не моргнул бровью и спросил только:
   — А Сердар?
   — Сердара ждет не лучшее, если я не попаду в Гоа раньше его отъезда. Вильям Броун, губернатор, предупрежден об его приезде, и наш друг рискует угодить прямо в засаду.
   — Надо присоединиться к нему раньше, чем он прибудет в Пуант де Галль, если ты не застанешь его в Гоа.
   — Как же догнать «Диану»?
   — Найми яхту!
   — Найду ли в Гоа?
   — Найдешь.
   — Где? Я никого не знаю.
   Анандраен тотчас начертал чье-то имя на пальмовом листе, какие балаганы или люди с весом носят всегда при себе. Барбассон прочитал:
   — Ковинда-Шетти.
   — Это туземный судохозяин, — продолжал индус, — член нашего общества на португальской территории.
   В эту минуту привели Нагура, чудную лошадь с острова Суматры, которая была достойна занимать место в конюшнях раджи.
   — Обыкновенной лошади нужно два дня, чтобы добежать до Гоа, — сказал Анандраен, трепля лошадь по шее, — с Нагуром ты будешь там сегодня вечером.
   — Салам, Анандраен, — сказал провансалец, вскакивая в седло.
   — Салам, Шейк-Тоффель!
   — Чуть не позабыл! — воскликнул Барбассон. — Предупреди в Нухурмуре, что их ждет посещение тугов; пусть ни Сами, ни принц не отворяют никому, каков бы ни был сигнал или пароль, данный им, и так до нашего возвращения.
   — Хорошо! Поезжай с миром, это уже сделано.
   — Как ты узнал?
   — Я знаю все… Для Духов Вод не бывает тайн.
   — Хорошо, я ничего не боюсь, раз ты заботишься о них. До свидания, Анандраен, да благословят тебя боги.
   — До свидания и да хранят тебя боги, Шейк-Тоффель!
   Барбассон слегка щелкнул языком и понесся, как стрела… Час спустя он проезжал мимо Нухурмура, но не останавливался там, чтобы не терять времени. Взобравшись на гору, он пустил Нагура во всю прыть по крутым склонам Малабарского берега, чтобы выбраться таким образом на дорогу, по которой следовал Сердар.
   К вечеру он был уже в Гоа и поспел как раз к тому времени, чтобы видеть «Диану», выходившую из порта с французским флагом и на всех парах спешившую в открытое море.
   — На двадцать четыре часа опередил меня! — с отчаянием воскликнул он.
   — Да, Сердар не имеет привычки забавляться в дороге. Догоню ли я его теперь? Я не знаю судна, которое могло бы соперничать с «Дианой»… Что ж! Пойдем до конца… если час его наступил, ничто не устранит судьбы.
   Он тем же аллюром помчался через Гоа и, встретив сиркара, просил указать жилище Ковинды-Шетти; он прибыл к индусскому судохозяину в тот момент, когда тот стоял с подзорной трубой в руке, следя за всеми движениями «Дианы», которая скоро скрылась на горизонте. Барбассон тотчас же передал ему «олле» Анандраена и приготовился отвечать на его вопросы, когда богатый купец, с минуту измерив его пристальным и холодным взглядом, сказал ему прямо и без всяких предисловий.
   — Я дам тебе свою собственную яхту; ночью будет попутный ветер и ты с парусами и паром догонишь «Диану» за пять часов до прихода ее в Пуант де Галль.
   Барбассон был поражен, ошеломлен. Как мог этот человек с такой точностью знать о цели его посещения? Ничего не было проще как объяснить это. Под именем, начертанным большими буквами, Анандраен поставил целый ряд линий, напоминающих собою клинообразные письмена, которые провансалец принял за обыкновенные штрихи. Линии эти говорили между тем следующее:
   «Податель сего должен во что бы то ни стало догнать „Диану“ до ее прихода в гавань?
   Члены общества «Духи Вод» всегда переписывались между собой с помощью таких шифрованных знаков.
   Кованда-Шетти попросил Барбассона следовать за со бой, и оба направились к порту, где на воде грациозно покачивался «Раджа» — название, данное купцом своей яхте; она вполне заслуживала этого названия красотой своих форм и быстротой. Маленькое судно, которое будет играть важную роль в этом эпизоде нашей истории, было все целиком выстроено из тикового дерева. Длинное и узкое, оно было оснащено как бриг, несмотря на вместительность всего в пятьдесят тонн; свинцовая обшивка на всем киле делала его необыкновенно прочным и позволяла выдерживать высокие снасти. Оно было снабжено машиной в сто лошадиных сил — огромная мощь для его величины, а потому делало двадцать два узла, тогда как «Диана» делала восемнадцать-двадцать.
   Барбассон сразу понял, что при такой скорости, увеличенной еще попутным ветром, все шансы на его стороне, чтобы догнать Сердара, несмотря даже на короткий срок. Полчаса было совершенно достаточно, чтобы развести пары на «Радже». Провансалец пришел положительно в восторг при виде порядка и дисциплины, с какими машинисты, кочегары и матросы исполняли свои обязанности и приказания своего капитана. Подобное ему приходилось видеть только на военных судах, где он раньше служил.
   — Я даю тебе первоклассное судно, — сказал Кованда-Шетти, — каких ты найдешь мало. Если ты не достигнешь своей цели, то лишь потому, что боги не пожелают изменить того, что написано в книге судеб.
   Вот от какого маленького судна зависела жизнь Сердара… Да, она действительно зависела от нескольких часов неверного управления, от уклонения в компасе или в определении места по карте, от небрежности рулевого…
   Барбассону поэтому приходилось призывать на помощь не только все свои качества превосходного моряка, но еще следить за тем, чтобы никто на борту не совершил ни малейшей оплошности. Когда он объяснил судохозяину абсолютную необходимость встретить Сердара до его прибытия на Цейлон, тот отвечал ему:
   — В таком случае тебе незачем гоняться за «Дианой», держи прямо на остров, а так как ты наверное придешь в Пуант де Галль раньше нее, то крейсируй у входа, пока не заметишь ее. Раз тебе не нужно будет искать подвижной точки в пространстве, тебе нечего бояться ошибки, тем более что отсюда до Пуанта де Галль самый короткий путь вдоль берега.
   — Ты прав, — сказал Барбассон, пораженный верностью этого суждения, — успех моего предприятия теперь обеспечен.
   — Желаю тебе этого, — отвечал индус, — но помни, что на море никогда нельзя быть уверенным в следующем часе, а тем более в следующем дне.
   Спустя несколько минут «Раджа» выходил из порта легкий, как чайка, и несся к морю. Провансалец, стоя на мостике вахтенного офицера с развевающимися по ветру волосами, чувствовал, как им овладевает то жгучее удовольствие, которое истинные моряки испытывают всякий раз, когда выходят в открытое море после долгого пребывания на земле. И он, обратившись к грациозному судну, указал ему движением руки на обширное пространство воды, сверкавшее тысячами огней, и воскликнул, пародируя древнее изречение:
   — Вперед! Ты везешь Барбассона и счастье Сердара!



ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ТАЙНЫ ПОДЗЕМЕЛИЙ




I



Последние уловки Рам-Шудора. — Приезд «Дианы» на Цейлон. — Барбассон замечен на яхте. — Хитрость факира. — Вильям Броун предупрежден. — План Барбассона. — Смертный приговор факиру. — Заклинатель и пантеры. — Повешен.
   «Диана» очень быстро совершила свой переезд. По прошествии сорока восьми часов, — а даже самые лучшие суда употребляют на это от пятидесяти шести до шестидесяти часов, — она на заходе солнца была уже в виду Паунт де Галль, т.е. на другой день после своего отъезда из Гоа. Прибудь она получасом раньше, она могла бы войти в порт, теперь же она должна была провести ночь на море; после шестичасовой пушки фарватер становится недоступным ввиду множества песчаных мелей, которыми он был усеян.
   Всякий, кому приходилось раньше жить с Сердаром, не узнал бы его теперь; веселый, довольный, неистощимый говорун, он как будто бы начинал вести новое существование, и друзья его Нариндра и Рама, всегда видевшие его мрачным и сосредоточенным, удивлялись бы, конечно, такой радикальной перемене в его характере, не знай они печальной тайны его жизни, бывшей причиной его мрачного настроения, а также текущих событий, которые возвращали семью их другу и объясняли его настоящую веселость.
   Но не все еще было кончено, и, как ни основательно был очищен горизонт, преданные люди видели на нем много еще черных точек, которые вполне оправдывали их беспокойство относительно последнего, задуманного Сердаром предприятия. Они не испытывали ни малейшей боязни за себя лично; преданность их человеку, который пожертвовал собой для борьбы за независимость их страны, доходила до полного забвения их собственных интересов и даже жизни, а потому личные расчеты их не имели ничего общего с тревогой, которую внушало им будущее.
   Они думали только о своем друге, видели только его и если в своем беспокойстве о нем не выражали, как он, ничем не омраченной радости, то лишь потому, что боялись, как бы не рухнул задуманный им светлый план. Достаточно было какого-нибудь непредвиденного препятствия, чтобы случай отдал Сердара во власть его жестокого и беспощадного врага, ненависть которого увеличилась еще страданиями после трагической дуэли, едва не стоившей ему жизни.
   Как бы увеличились их опасения, подозревай они только роль, которую негодяй Рам-Шудор согласился играть в этих событиях. Увлеченные великодушием своего характера и ловкостью, с какою презренный играл свою роль, они приняли его сторону, когда скептик Барбассон выразил недоверие к этой комедии. Но всякий мог бы тут ошибиться: ни один факир, ни один индус, каким бы негодяем он ни был, не осмелится произнести напрасно «страшную» клятву и тем самым попирать ногами не только религиозные верования, но и все кастовые традиции, все понятия о чести своей страны. Один только туг способен на подобную вещь, а они не знали, что мнимый факир принадлежал к этой всеми презираемой касте. Власть клятвы над индусами всех классов такова, что Рам Шудор наотрез отказался бы, если бы от него потребовали поклясться именем богини Кали, а если бы он произнес требуемую клятву, то ничто в мире, даже месть родных, не заставило бы его нарушить ее.
   За некоторыми весьма редкими исключениями, примером которых могут служить Рама и Нариндра, вопрос о чести представляет в Индии ни более ни менее, как формулу, человек может быть честным и бесчестным, смотря по роду клятвы, которую он произнес. Несмотря, однако, на то, что присущая им наблюдательность была усыплена, они чувствовали инстинктивное отвращение к Рам-Шудору, а потому были очень довольны, когда Сердар согласился взять его с собой, вместо того чтобы оставить в Нухурмуре, где он мог поддаться искушению (по их мнению по крайней мере) и воспользоваться известной ему тайной, чтобы получить от англичан обещанную премию за поимку Сердара и Нана Сагиба. Теперь же, напротив, они могли следить за всеми его поступками и при малейшем подозрении сделать его безвредным.
   Но оказалось, что в этом случае они столь же ошибались, как и были правы, ибо задуманный Кишнаей план был так ловко составлен, что представлял собою обоюдоострое оружие, режущее с обеих сторон. Оставшись в Нухурмуре, Рам-Шудор предавал Нана-Сагиба; отправившись на «Диане», он готовился предать Сердара. Нариндра и Рама не предвидели возможности первого факта; что касается второго, то, раз было пробуждено их недоверие, они ждали малейшего указания, чтобы убедиться в его возможности.
   С тех пор, как они покинули Гоа, недоверие их все усиливалось. Кроме тощего тела, в Рам-Шудоре ничто не напоминало факира. Люди этого сорта, воспитанные в походах, привыкшие к общению с браминами, приобретают известного рода привычки, образ жизни, разговор, чего они не замечали в нем. Факиры, кроме того, совершают утром и вечером известные обряды, которые предписываются им религией; утром при восходе солнца и вечером при заходе этого светила они простираются ниц, преклоняясь перед Индрой, богом света и огня; три раза в день они читают гимны Веды в честь своих предков и всякое дело и всякий поступок в своей жизни сопровождают стихами и «ментрамами» — заклинаниями, призывающими на помощь добрых духов и отгоняющих злых. Ничего этого не исполнял Рам-Шудор; он был, по-видимому, так чужд всем обычаям, что это на второй же день бросилось в глаза Раме и Нариндре, и они тотчас сообщили друг другу о своих подозрениях.
   Рам-Шудор, одним словом, имел так мало общего с факирами, что не знал даже самых простых правил для исполнения роли этого лица, — иначе он исполнил бы все предписания, чтобы еще лучше усыпить бдительность тех, кого он хотел обмануть. Друзья пришли к этому заключению после двадцати четырех часов пребывания на борту, где все были так тесно соединены друг с другом, что не имели возможности уединиться.
   Но если Рам-Шудор не факир, в чем нельзя было сомневаться, если он только выдал себя за такого, чтобы лучше скрыть свои намерения, то кого хотел он обмануть и в чью пользу совершал он этот обман?
   Таково было заключение или, вернее, двойной вопрос, который вытекал из этого заключения и который Нариндра и Рама поставили друг другу на второй вечер, когда они, удалившись в свою каюту, делились своими впечатлениями. Первый вопрос они решили легко: Рам-Шудор не мог иметь никого в виду, кроме Сердара, на борту «Дианы», по крайней мере. Только это лицо, которое играло такую выдающуюся роль в войне за независимость и прославилось своими подвигами, которое приобрело множество врагов, с ожесточением преследовавших его, могло внушить большой интерес предателю. Что касается второго — в чью пользу действует мнимый факир, — они тоже в силу рассуждения пришли к логическому заключению, и весьма точному, как это показывают знакомые нам уже события.
   Рам-Шудор, пойманный врасплох в Нухурмуре, сознался еще тогда, что он агент Кишнаи, а потому следовало искать, в чью пользу действовал начальник тугов. Лицо, вполне подходящее для того обстоятельства, было одно: сэр Вильям Броун, губернатор Цейлона, который еще раньше пользовался услугами Кишнаи, чтобы завладеть Сердаром, когда последний приговорен был к смерти вместе с Нариндрой и вместе с ним же спасен Рамой-Модели и Ауджали.
   Поспешность, с которой Рам-Шудор просил Сердара взять его с собой, указывала также на известное его намерение. Накануне отъезда он мог незаметно выйти ночью через внутреннюю долину и затем отправиться для совещания к начальнику тугов, который, выбирая между Наной и Сердаром, предпочел по известным ему причинам последнего, — или, точнее, поручил своему верному шпиону предать Сердара Вильяму Броуну, а сам рассчитывал воспользоваться отсутствием защитников и завладеть принцем.
   Придя к такому заключению, друзья решили посвятить весь следующий день неустанному наблюдению за Рам-Шудором, не привлекая к себе его внимания. Решено было также предупредить Сердара и употребить все свое влияние на него, чтобы заставить его запереть мнимого факира на все время, пока экспедиция на Цейлон потребует их присутствия на земле.
   К убеждению в измене Рам-Шудора они пришли на основании собственного рассуждения и близкого знакомства с правами и обычаями настоящих факиров. Тем не менее они не скрывали от себя, что все эти факты, важные для них, нелегко повлияют на великодушную натуру Сердара, особенно ввиду того обстоятельства, что сорок восемь часов тому назад они сами поддержали правдивость слов Рам-Шудора, а с тех пор не случилось ни одного факта, чтобы изменить это мнение.
   Надо было, следовательно, добыть во что бы то ни стало этот осязательный, очевидный факт, указывающий на измену; без этого, они чувствовали, будет трудно убедить Сердара. Между тем Рам-Шудору достаточно было перекликнуться двумя-тремя словами с одним из тех «макуа», которые на своих пирогах окружают вновь приходящие судна, чтобы предупредить сэра Вильяма Броуна. Они были индусы и знали, как ловко, несмотря ни на какой надзор, переговариваются между собой туземцы.
   Но как добыть этот факт? Они решили употребить для этого все силы своего ума. В их распоряжении был еще целый день, а в один день можно много чего сделать.
   Счастливая звезда Сердара снова всходила на горизонте, несмотря даже на то, что Барбассон мог опоздать и не приехать вовремя. Проницательности и чутья Нариндры и Рамы было достаточно, чтобы и на этот раз спасти его.
   На следующий день вечером, когда с «Дианы» можно было различать вершины Кюранайгалла и пика Адама, Нариндра, прогуливаясь по палубе, обратился к Раме и сказал ему:
   — Я нашел средство сорвать маску с Рам-Шудора; но для того, чтобы я мог привести в исполнение свой план, необходимо устроить так, чтобы мы сегодня вечером не попали в порт.
   — Я это возьму на себя, — отвечал Рама — мне достаточно сказать одно слово моему брату. Уменьшив быстроту движений винта, но так, чтобы Сердар этого не заметил, мы опоздаем и не попадем в проходной канал, а потому вынуждены будем провести ночь на море.
   — Иди же и скажи ему… Да, будем лучше говорить о других, совершенно посторонних вещах; мне кажется, что Рам-Шудор о чем-то догадывается… Он не спускает с нас глаз.
   Шпион тугов действительно, продолжая забавляться со своими пантерами, с которыми он в проекте, касающемся Сердара, должен был играть весьма важную роль, был, видимо, чем-то встревожен. Неужели он заметил, что служит предметом наблюдений? Догадаться об этом было невозможно, а между тем он время от времени бросал злобные взгляды на двух индусов, и лицо его как-то странно передергивалось. Не боялся ли он также, что предприятие его рухнет в последнюю минуту? В первый раз, когда негодяй был пойман врасплох, он вывернулся, благодаря своему хладнокровию и комедии, которую раз двадцать разучивал под руководством хитрого Кишнаи, никогда ничего не делавшего наобум; но он чувствовал, что на этот раз, если его поймают, ничто не спасет его от заслуженной им участи.
   Одна вещь интересовала его в высшей степени. Со времени отъезда из Гоа Рама-Модели под предлогом развлечься сколько-нибудь и припомнить прежнее ремесло заклинателя пользовался всяким удобным случаем, чтобы испробовать свое влияние на пантер, и, как это ни странно, в течение двух дней он приобрел такую власть над этими животными, что всякий раз, когда он устремлял на них пристальный взгляд и обращался к ним коротко и повелительно, они переставали заниматься своим хозяином и повиновались только человеку, который положительно очаровал их.
   Негодяй, однако, принял все предосторожности, чтобы никто до последней минуты не догадался ни о чем и чтобы сам он казался чуждым тому, что произойдет в назначенный час. Он должен был передать губернатору Цейлона «олле», которое было написано Кишнаей и на котором самый опытный глаз не мог бы разобрать ни одного знака. С этой стороны ему нечего было беспокоиться в том случае, если бы у него нашли этот пальмовый лист. Что касается передачи его, то проще этого ничего не было.
   Когда суда ждут посещения санитарной комиссии, которая должна выдать им свидетельство о пропуске, появляется задолго еще до официальной пушки целая толпа туземцев, которые подъезжают к ним на пирогах и предлагают пассажирам разные съестные припасы, местные редкости, попугаев, обезьян. Достаточно было передать одному из них «олле» и прибавить при этом магические слова: «Для губернатора!», чтобы послание минут через десять достигло своего назначения.
   Рам-Шудор и не подозревал, что такой простой способ не ускользнул от проницательности двух индусов, и считал себя с этой стороны совершенно обеспеченным от всякой неожиданности.
   Он был очень раздосадован, узнав, что «Диана» вынуждена провести ночь в открытом море. На основании естественного психологического закона у него с той минуты, как в душу его закрались смутные опасения, они с каждым часом все усиливались и превращались в невыносимую пытку. С трудом пересилил он овладевший им ужас, когда увидел, что должен еще одну ночь провести на борту «Дианы»… Он чувствовал инстинктивно, что во всем скрывается нечто для него неведомое и ничего хорошего не предвещающее.
   Когда «Диана» очутилась в виду Коломбо и, обойдя восточную оконечность острова, направилась к Пуант де Галль, то оказалось, что официальная пушка еще минут за двадцать перед этим объявила проходной канал закрытым. Бесполезно было поэтому идти к порту, и шхуна остановилась в шести-семистах саженях от небольшой красивой яхты, бросившей там якорь всего за каких-нибудь четверть часа до ее приезда.
   Вдали виднелся китайский пакетбот, который приближался, изрыгая, наподобие водяного чудовища, целые потоки дыма. Он прошел мимо двух стоявших на якоре судов и стал совсем почти поперек парохода, чтобы на следующий день пройти первым в канал. Пакетботы имеют то преимущество, что у них всегда свои собственные лоцманы, которые избавляют их таким образом от необходимости ждать очереди, что весьма важно для коммерческих судов. На этот раз опоздание приходилось на долю «Дианы», которая, не имея собственного лоцмана, не могла пройти в порт раньше пакетбота и раньше яхты, пришедшей до нее. Это составляло три-четыре часа ожидания, включая сюда и все необходимые формальности. Рам-Шудор перечислял про себя все эти неблагоприятные для него обстоятельства и был бы готов отдать десять лет своей жизни за то только, чтобы очутиться в тени великолепных кокосовых пальм, окаймляющих берега острова.
   Будь подле него Барбассон, тот, наверное, прочел бы ему небольшую речь относительно предчувствий, которая вряд ли бы способствовала уменьшению его тревоги. Несчастный рассчитывал только на защиту своих пантер в случае какого-нибудь непредвиденного происшествия; много лет уже подряд готовил он их к тому, чтобы они могли защитить его, и был уверен, что они не изменят ему в час опасности. Мысль эта успокоила его, и он с покорностью судьбе ждал хода событий.
   Когда были кончены все операции, необходимые перед тем, как стать на якорь в таких морях, как Индийский океан, где очень часто налетают циклоны, Сердар и его два друга, стоя на задней части судна, с любопытством рассматривали маленькую яхту, вблизи которой они бросили якорь. Никогда еще не видели они такого красивого и изящного судна, которое осмелилось бы рискнуть на путешествие в такую опасную область и с такими высокими мачтами, какие были на нем.
   — Это чья-то увеселительная яхта, — сказал Сердар, — она принадлежит, вероятно, какому-нибудь богатому англичанину, которому вздумалось объехать кругом света на такой ореховой скорлупе. Только у этого народа и могут быть подобные фантазии.
   Он взял подзорную трубу и навел ее на маленькое судно… Едва, однако, бросил он на него взгляд, как вскрикнул от удивления, но тотчас же из предосторожности поспешил скрыть свои чувства.
   — Что такое? — с беспокойством спросили в один голос Нариндра и Рама.
   — Но это ведь невозможно, — говорил сам с собою Сердар. И он снова взглянул в ту сторону, продолжая бормотать про себя: — Странно… какое сходство! Но, нет, это он! Нет, я сплю, вероятно… это физически невозможно… он был там с нами.
   — Ради Бога, Сердар, что все это означает? — спросил Рама.
   — Смотри сам! — отвечал Сердар, передавая ему подзорную трубу.
   — Барбассон! — воскликнул заклинатель.
   — Как, Барбассон? — рассмеялся Нариндра, — не на воздушном ли шаре явился он сюда?
   — Тише! — сказал Рама. — Надо полагать, в Нухурмуре произошло что-нибудь особенное, трагическое, быть может… Будем говорить тише, мы не одни здесь.
   Заклинатель снова долго смотрел в подзорную трубу.
   — Да, это Барбассон, — подтвердил он, — взгляни сам.
   И он подал подзорную трубу Нариндре, сгоравшему от нетерпения. То же имя сорвалось и у Нариндры с губ.
   — Барбассон! Да, это Барбассон!
   Все трое молча переглянулись друг с другом; они были так поражены, что не знали, что им думать и говорить. Сердар хотел еще раз проверить себя, но на палубе яхты не оказалось больше того лица, которое он искал.
   — Ну-с! — сказал он своим друзьям. — Это ни более ни менее, как обман наших чувств вследствие случайного сходства, которым мы не должны увлекаться ввиду физической невозможности подобного факта.
   — Это Барбассон, Сердар, — отвечал ему Рама, — я узнал его шляпу, его обычную одежду… Каково бы ни было сходство, оно не может доходить до таких мельчайших подробностей.
   — Но рассуди сам, — сказал Сердар, — мы ведь ни единой минуты времени не теряли в дороге. «Диана» занимает первое место по своему ходу среди судов на этом море и обгонит какой угодно пакетбот. И вот мы приезжаем сюда, а Барбассон, которого мы оставили в постели, благодушный Барбассон, который так дорожит своими удобствами, спит чуть не до полудня, очутился вдруг здесь на судне, бросившем якорь прежде нас!.. Полно! Это такие факты, против которых нельзя ничего возразить.
   — Как себе хочешь, Сердар, но глаза мои говорят, что это сам Барбассон, а рассудок прибавляет: там произошла какая-то страшная драма и наш товарищ бросился за нами вдогонку, чтобы сообщить нам об этом. В Гоа он нашел эту красивую яхту и перегнал нас.