Страница:
— Чистейший самообман, мой бедный Рама!
— Смотри, вот он опять на палубе, не спускай с него подзорной трубы; если это он, то сейчас же ты увидишь с его стороны какой-нибудь знак.
— Но, неисправимый ты резонер, если он догонял нас с той целью, чтобы сообщить что-нибудь важное, почему же он до сих пор не явился сюда? Он двадцать раз мог подплыть сюда на своей лодке.
— Это, по-моему, неопровержимое доказательство, — нерешительно поддержал его Нариндра.
— Это Барбассон! — упорствовал Рама. — И я прекрасно понимаю, почему он ждет ночи, чтобы явиться сюда.
Сердар для очистки совести навел еще раз на яхту подзорную трубу. В ту же минуту индусы увидели, как он побледнел… Не успели они еще обратиться к нему с вопросом, как Сердар с совершенно расстроенным лицом обратился к ним и сказал шепотом:
— Это Барбассон! Он также смотрел в подзорную трубу и, узнав меня, три раза притронулся указательным пальцем к губам, как бы в знак молчания. Затем он протянул руку к западу, что я понимаю так: как только наступит ночь, я буду у вас. Ты был прав, Рама, — в Нухурмуре случилось что-нибудь особенное.
— Или только готовится еще!
— Что ты хочешь сказать?
— Подождем до вечера; объяснение будет слишком долгое и не обойдется без восклицаний, жестов удивления, компрометирующих выражений лица… и без этого уже довольно… Нариндра меня понимает.
— Если ты все будешь говорить загадками…
— Нет! Ты знаешь, Сердар, как мы тебе преданы, так вот» одолжи нам несколько секунд еще, ну, несколько минут, солнце скоро уже сядет… Мы хотим объясниться непременно в присутствии Барбассона; сердце говорит мне, что нам при нем легче будет объяснить то, что мы хотим тебе сообщить.
— Однако…
— Ты желаешь… пусть будет по-твоему! Мы скажем тебе, но ты предварительно дай слово исполнить то, о чем мы тебя попросим.
— О чем же это?
— Мы вынуждены сказать, что нарушим молчание только с этим условием.
— Как торжественно! — сказал Сердар, невольно улыбаясь, несмотря на все свое волнение. — Ну! Говори же!
— Прикажи немедленно, не спрашивая у нас объяснения, заковать Рам-Шудора и посадить его в трюм.
— Я не могу сделать этого, не зная, на каком основании вы требуете такого приказания. — отвечал Сердар, переходя от одного удивления к другому.
— Хорошо, тогда подождем Барбассона.
Сердар не настаивал, он знал, что друзья не будут говорить, а потому оставил их, чтобы отдать необходимые приказания на ночь и распорядиться относительно сигнальных огней — необходимая предосторожность при стоянке на якоре для избежания столкновения с другими проходящими мимо судами. Затем он поднялся на мостик, чтобы как-нибудь убить время и пораздуматься на свободе… Он не мог понять, на каком основании обратились к нему друзья с такою просьбою… Она так мало согласовалась с тем, как они недавно еще защищали Рам-Шудора, что он принял ее за самую обыкновенную уловку, за желание прекратить всякий дальнейший спор… Рам-Шудор со времени своего отъезда не сделал ничего, чем можно было бы оправдать такую суровую меру; к тому же он предназначал ему весьма деятельную роль в последующих событиях, а раз факир исчезал со сцены, он вынужден был радикально изменить весь свой план… впрочем, он посмотрит! И это необъяснимое появление Барбассона, таинственный способ действия… Все это до такой степени заинтриговало его, что все личные заботы его отошли на задний план. Он не выпускал из виду маленькой яхты и, когда сделалось совершенно темно, заметил, как от нее отделилась черная точка и направилась в сторону «Дианы»; минут пять спустя к шхуне пристала лодка — и Барбассон, плотно завернутый в матросский бушлат, чтобы никто не мог его узнать, моментально вскочил на борт.
— Сойдем в вашу комнату, — поспешно сказал он Сердару, — никто, кроме Нариндры и Рамы, не должен знать, что я здесь, на судне, а в особенности никто не должен слышать то, что я скажу.
Дрожа от волнения, Сердар провел его в свою комнату, находившуюся в междупалубном пространстве, где никто не мог их подслушать, не попав на глаза рулевому. Нариндра и Рама последовали за ним. Закрыв дверь каюты, Сердар бросился к провансальцу и схватил его за руки, говоря:
— Ради Бога, мой милый Барбассон, что случилось?.. Не скрывайте от меня ничего.
— В Нухурмуре произошли ужасные вещи, а еще ужаснее те, которые должны случиться здесь. Но прежде чем сказать хотя бы одно слово, прошу не спорить, — дело идет о жизни всех нас, — не спрашивать никаких объяснений, вы узнаете все… Охраните себя прежде всего от Рам-Шудора.
Услышав эти слова Барбассона, произнесенные им с необыкновенной быстротой, без всякой почти передышки, Рама и Нариндра вскрикнули и бросились к дверям… Но в ту минуту, как выйти, они вспомнили вдруг, что только один Сердар вправе распоряжаться… Остановившись, они ждали, еле переводя дыхание…
— Да идите же, — крикнул им Барбассон, — не допускайте его говорить с кем-нибудь.
— Идите, — сказал Сердар, понявший деликатность своих друзей, побудившую их остановиться. — Скажите, что по моему приказанию.
Рама и Нариндра поспешили на переднюю часть судна, уверенные, что найдут там мнимого факира.
— Спокойно и без борьбы, Нариндра, — сказал Рама, — будем действовать лучше хитростью.
— Рам-Шудор, — сказал Рама индусу, который курил, спокойно облокотившись на планшир, — командир требует, чтобы сегодня вечером все сидели у себя в каюте.
— Хорошо, я пойду, — отвечал туземец.
Не успел он войти в каюту, как Нариндра спокойно закрыл задвижку и поставил на страже одного из матросов, поручив ему не выпускать оттуда пленника. Исполнив эту обязанность, оба поспешили к Сердару и рассказали ему, с каким хладнокровием позволил Рам-Шудор запереть себя.
Бесполезная предосторожность! Поручение Рам-Шудора было уже на пути к исполнению. Они опоздали! Барбассон должен был распорядиться об этом еще на палубе в самый момент своего прибытия.
Не успела дверь запереться за Сердаром и его спутниками, как какой-то человек, скрывавшийся позади гросс-мачты, поспешно спустился по лестнице в лодку Барбассона и передал «олле» одному из малабарских матросов, сказав ему при этом:
— Греби изо всей мочи, проезжай канал… это губернатору Цейлона… дело идет о твоей жизни… приказ капитана.
Человек этот был Рам-Шудор. В два прыжка, как кошка, вернулся он обратно на борт и встал у планшира, где его нашли потом Нариндра и Рама. В то время, как последние сопровождали его вниз, лодка отчалила от «Дианы» и понеслась среди ночной тьмы, унося с собою ужасный пальмовый лист, предназначенный для губернатора сэра Вильяма Броуна.
Долго разговаривали между собой собравшиеся в каюте Сердара о событиях в Нухурмуре… Печальный конец Барнета вызвал у всех слезы на глазах, и бедный Барбассон, рассказывая все подробности этой ужасной драмы, смешал свои слезы со слезами своих товарищей.
Когда улеглось первое волнение, все приступили к обсуждению дальнейших действий. Решено было сегодня же ночью подвергнуть Рам-Шудора наказанию, которое он заслужил за свои бесчисленные преступления. Сердар предлагал просто-напросто застрелить его, но Барбассон настаивал на более тяжелом, хотя и таком же почти быстром наказании.
— Привязать ему ядро к ногам и бросить животным в воду! — сказал провансалец.
— Во имя человеколюбия и ради нас самих, — отвечал Сердар, — не будем поступать как дикари.
— Очень он заботился бы о человеколюбии, этот негодяй, добейся он успеха в своих злобных планах!
Нариндра и Рама присоединились к Барбассону, и Сердар не возражал больше, рассчитывая на то, что в самую последнюю минуту он вмешается как командир судна.
Разговор продолжался очень долго; прошло два часа, прежде чем Сердар стал объяснять Барбассону неизвестный последнему план, который должен был предать их в руки сэра Вильяма Броуна без всякого шума и борьбы, потому что открыто, силой его нельзя было похитить на глазах всего гарнизона Пуант де Галля… Вдруг послышался легкий стук в двери. Это был брат Рамы, явившийся предупредить Барбассона, что хозяин лодки желает его видеть.
— Пусть войдет! — сказал провансалец.
Сива-Томби вышел из скромности, пропустив в каюту матроса.
— Капитан, — сказал матрос, — губернатор Цейлона приказал мне передать это вам.
Если бы молния влетела внезапно в каюту, то и она не произвела бы такого действия, как эти слова… Только быстрый и проницательный ум провансальца вывел всех из затруднительного положения.
— Подай сюда и можешь идти! — скомандовал он коротко, и тот немедленно повиновался.
— Вы в переписке с губернатором? — пролепетал Сердар.
Нариндра и Рама были поражены и с недоверием смотрели на Барбассона. Последний, прочитав письмо, побледнел от бешенства и воскликнул:
— О, я задушу тебя собственными руками! Никогда в мире не видано было таких негодяев!
— Что все это означает? — повелительным тоном спросил его Рама.
— Это означает, тысяча чертей, — отвечал провансалец, — что мы болваны… мы никуда не годны… мы… мы разбиты на голову, разбиты этими негодяями!.. Вот, читайте… нам ничего не остается больше, как сняться с якоря и спасаться… благо, мы еще можем это сделать.
Рама взялся прочитать письмо. Губернатор не позаботился даже о том, чтобы замаскировать свое сообщение. Письмо было написано на тамульском наречии одним из его туземных секретарей:
«Сэр Вильям Броун горячо благодарит Кишнаю и хвалит его за ловкость. Завтра все будет готово, чтобы принять их прилично. Как было ранее условлено, в порту ждет броненосец и осыплет шхуну огнем своих батарей. Дня через два Кишная может явиться в загородный дом губернатора в Канди и получить там, по случаю дня рождения его превосходительства, обещанную ему награду.»
— Итак, негодяй предупрежден! — воскликнул Сердар, сжимая кулаки с налитыми кровью глазами. — Но кем? Ради Бога, кем?
— Не ищи долго, Сердар, — прервал его Рама. — Все объясняется теперь само собою. Пока Барбассон просил тебя арестовать Рам-Шудора, негодяй не терял времени и отправил письмо Кишнаи губернатору Цейлона через хозяина лодки, на которой приехал наш друг.
— Быть не может!..
— И сомнений никаких нет… сам хозяин привез ответ.
— Ах! Как эти люди хитры и как досадно, когда они тебя одурачат, — сказал Барбассон, но уже более спокойным голосом на этот раз.
— Какой демон преследует меня по пятам, разрушая все мои предприятия?.. Нет, не стоит бороться против своей судьбы, я проклят от самого дня своего рождения! А недели через две приезжает моя сестра!.. И как я радовался при мысли, что покажу ей доказательство своей невинности!
— Она никогда не сомневалась в ней, как и мы, — сказал Рама, — не был ли ты всегда в наших глазах самым честным и великодушным из людей?
— Знаю и мне всегда служило большой поддержкой в жизни уважение людей, которых я люблю… Но ты должен понять мое отчаяние, Рама, что от меня, как неуловимый мираж, бежит час восстановления моей чести. С того самого дня, как я нашел свою нежно любимую сестру, которая, думал я, росла с презрением в душе к несчастному изгнаннику; когда я издали почувствовал, что сердце ее бьется в унисон с моим, — я захотел сделаться в глазах всех достойным ее. Я был опозорен приговором военного суда и только приговором того же суда могу занять снова надлежащее место. И подумать только, что доказательства здесь, в двух шагах от меня, а я не могу заставить негодяя дать мне их!..
— А ты никогда не пробовал действовать на него убеждением? — спросил Нариндра.
— Это невозможно… доказательства, восстанавливающие мою честь, должны погубить его. Генеральский чин, место в Палате Лордов, губернаторство Цейлона, бесчисленные ордена… все будет у него отнято. Приговор суда, оправдывая меня, в свою очередь опозорит его, потому что меня судили за преступление против чести, совершенное им и взведенное им же на меня с помощью его сообщника. Друзья мои! Друзья мои! Я слишком несчастен!..
И бедный изгнанник не выдержал и громко зарыдал. Это душу раздирающее горе тронуло до глубины души Нариндру и Раму, и слезы показались у них на глазах.
— Ах, что я только чувствую, когда вижу слезы этого прекрасного человека, — пробормотал провансалец сквозь зубы. — Ну-ка, сын мой, Барбассон! Вот тебе случай плыть на всех парусах и прибегнуть к неисчерпаемым источникам твоего воображения… Подумаем-ка немножечко… Так… так!.. Мне кажется, это было бы неглупо… Не будем, однако, увлекаться… Возможно ли это? А почему нет? Нет, ей-Богу, изложим-ка наше дело, — и Барбассон обратился к Сердару.
— Полноте, мой добрый Сердар, клянусь Барбассоном, вы предаетесь отчаянию из-за пустяков… Я, напротив, нахожу, что положение наше несравненно лучше, чем было раньше.
При этих словах все подняли голову и с жгучим любопытством устремили глаза на своего собеседника; зная гибкость и изворотливость его ума, они с удвоенным вниманием приготовились слушать, что он им скажет.
— Да, мои добрые друзья, — продолжал Барбассон, польщенный интересом, который возбудили его слова, — мы отчаиваемся, тогда как, напротив, должны были бы радоваться. Проследите внимательно придуманный мною план.
Сердар приготовился, можно сказать, пить его слова.
— Я не знаю плана друга нашего Сердара, — продолжал Барбассон, — но думаю, что он не имел никакого намерения вступать в борьбу с флотом и гарнизоном, которым командует этот Вильям Броун, а потому силу, которой у нас нет, приходится заменить хитростью. Сейчас можете судить, имеют ли сходство ваши планы с моими. Ваш враг настороже теперь, говорите вы? Но ведь он настороже против открытой атаки, я же думаю, что вы не имели никакого решительно намерения пойти к нему еще до измены этого мошенника Рам-Шудора и сказать: «Здравствуйте, господин губернатор, придите-ка поболтать немножко со мною на моей шхуне „Диана“, я ваш заклятый враг, и вы, конечно, узнаете меня!» Так как я предполагаю, что вы имели намерение переодеться и затем, захватив его, скрутить хорошенько и доставить сюда на борт со всем почетом, подобающим его сану, то спрашиваю, кто мешает вам сделать то же самое и теперь?.. Прибытие «Дианы» известно, и она не может войти в порт… дайте в таком случае необходимые приказания Сива-Томбе, который управляет ею, пусть он два или три раза проедет мимо прохода с Рам-Шудором, повешенным на реях. Когда губернатор, приняв его за Кишнаю, увидит, что его провели, больше даже, одурачили, он прикажет своему броненосцу отправиться в погоню за шхуной, которая, как хороший ходок, будет подсмеиваться над ним да и затащит его к мысу Горн. А в то время, как любезный Вильям Броун будет находиться в той приятной уверенности, что все мы на борту «Дианы», мы себе преспокойно войдем в порт на нашем «Радже», куда переберемся сегодня же ночью. Это португальское судно, все бумаги у меня в порядке, есть также и документ на право владения, в котором на всякий случай были пропущены места. Я заполнил их своим именем, и там значится, что яхта принадлежит Дон Хозе-Эммануэло — у них там всегда много имен подряд… Генрико-Хоакино-Васко де Барбассонто-Карваяль, богатому дворянину, который путешествует для собственного удовольствия… вот! Если мой план хорош, Сердар, мы исполним его; если же он не годится…
Он не мог продолжать… Сердар бросился к нему и крепко обнял его, называя своим спасителем.
— Да, — сказал он, когда прошла первая минуту волнения, — вы спасаете мне жизнь, давая мне возможность вернуть себе честное имя. С некоторым изменением вследствие исчезновения одного из действующих лиц, т.е. Рам-Шудора, мой план целиком тот же, а потому его легко будет исполнить.
Рама и Нариндра рассыпались в похвалах и поздравлениях Барбассону.
— Все устроилось к лучшему, — прервал их провансалец, — не будем же терять времени в бесполезных разговорах… надо действовать по возможности скорее, нам осталось всего каких-нибудь два часа до утра. Хотите слушать меня, так сейчас же немедленно и без всяких допросов повесим Рам-Шудора.
— Следовало бы выслушать его, — отвечал Сердар.
— К чему! В делах подобного рода я на стороне англичан, которые, словив какого-нибудь разбойника или даже неудобного для них честного человека, отправляют его сейчас же танцевать на верхушку талей, и все кончено… К чему слушать целую кучу лжи… Послушай меня тогда в Нухурмуре
— и мой бедный Барнет был бы еще жив… Не будь Рам-Шудора, вы взяли бы с собой Сами, а так как нам тогда нельзя было оставить пещер без сторожа, мы не пошли бы на рыбную ловлю… Вот оно, соотношение причин. Если сердце ваше слабеет, позвольте мне самому заняться этим маленьким дельцем, я все беру на себя.
Сердар хотел протестовать, но Нариндра и Рама энергично восстали против него. Индусы знали, что негодяю достаточно будет затронуть чувствительную сторону Сердара и последний дарует ему жизнь, поставив его только в невозможность вредить им.
— Нет, Сердар, — решительно отвечал ему Рама, — мы знаем, что вы закуете его в цепи и посадите в трюме, где он не будет в состоянии мешать вашим планам, но кто может поручиться, что он, благодаря своей дьявольской хитрости, не удерет оттуда? Согласитесь, что, не приди в голову губернатора глупая мысль отвечать нам, мы погибли бы безвозвратно; милосердие не всегда бывает источником человеколюбия, а является следствием слабости характера.
Бедный Сердар все еще колебался… Он принадлежал к числу тех избранных душ, которым загадка жизни кажется настолько великой, что вне волнений битвы они ни за что не решатся хладнокровно прекратить человеческое существование.
— Сердар, — торжественным тоном обратился к нему Барбассон, — в Гоа живет честный человек, который доверил мне жизнь двенадцати матросов. Если вам нужна моя жизнь, скажите мне, но я не считаю себя вправе жертвовать их жизнью… А потому, так же верно, как то, что меня зовут Мариус Барбассон, если через пять минут туг не будет повешен, я снимаюсь с якоря и везу их обратно…
— Делайте что хотите! — отвечал побежденный Сердар. — Но не будьте слишком жестоки.
— Будьте покойны, — сказал провансалец, — мне нет равного в делании мертвых петель.
Он сделал индусам знак следовать за собой, и все трое поспешили вон из комнаты. Две минуты спустя Рам-Шудора повесили на палубе с крепко связанными позади спины руками. Негодяй был бледен, как мертвец, но старался держать себя непринужденно и бросал кругом злобные взгляды. Было решено не говорить с ним ни одного слова. Четыре матроса, окружавшие его, держали штыки наготове.
— Зачем меня связали, что нужно от меня? — спросил он с мрачным видом.
Никто не отвечал ему.
Взглянув тогда на Барбассона, приготовлявшего мертвую петлю, туг сказал ему, сдерживая свое бешенство:
— Вы хотите убить меня, но и всех вас повесят.
Барбассон не проронил ни слова.
— Слышишь, ты, — крикнул ему пленник, — повесят! повесят! повесят!
Провансалец не выдержал.
— Ошибаешься, мой Шудорчик! Я не желаю, чтобы ты унес с собою сладкую надежду, что будешь отомщен. Ты хочешь что-то сказать о твоем друге губернаторе? Знай же, что он сделал большую глупость ответить тебе… Хозяин лодки принес письмо мне… из этого следует, мой Шудорчик, что за ученого двух неученых дают, и дня через два твой друг будет в нашей власти… И если он вздумает хитрить… видишь, как я мастерски делаю галстуки из конопли… я и ему надену такой же. Посмотрим, как этот придется на тебя…
В ту минуту, когда Барбассон, желая подтвердить слова свои действием, собирался накинуть петлю на шею Рам-Шудора, последний ударом головы опрокинул одного из матросов и одним громадным прыжком очутился вне сомкнутых штыков.
— Ко мне, Нора! Ко мне, Сита! — крикнул он.
Услышав этот призыв, обе пантеры, спавшие в межпалубном пространстве, выскочили оттуда, дрожа всем телом, и бросились к своему хозяину.
— Защитите меня, добрые мои животные! — крикнул им негодяй. — Защитите меня!
Страшные кошки с вытянутыми вперед лапами, сверкая глазами и раздувая ноздрями, готовились вцепиться в первого, который вздумал бы приблизиться к Рам-Шудору. Все это произошло с такою быстротою, что никто решительно и не подумал вовремя о том, чтобы запереть люк в помещении, где были пантеры.
— Ну-ка, подойди теперь, храбрец! — ревел туг. — Подойдите, нас всего трое против всех вас.
Весь экипаж моментально схватился за оружие, и двадцать карабинов направились на пантер.
— Стойте! Не стреляйте! — крикнул Рама, храбро выступая вперед.
— Нора, Сита! Чужой, чужой! Берите его! — ревел на тамульском наречии Рам-Шудор.
Пантеры присели, вытянувшись на гибких лапах и готовясь броситься по первому знаку.
Рама стоял, склонившись вперед, смотрел на них в упор и, вытянув вперед руки, не делал ни малейшего движения, чтобы избежать их прыжка. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что будет; Сердар, привлеченный шумом, вышел на палубу и с лихорадочным волнением смотрел на всю эту сцену.
Слушая приказания своего хозяина, пантеры ворчали, волновались, но не трогались с места.
Кто восторжествует, заклинатель или человек, который их воспитал?
С одной стороны их осыпал строгими выговорами и бессильными криками Рам-Шудор; с другой — перед ними стоял Рама, неподвижный, с сверкающими глазами, в которых сосредоточились, казалось, все силы его и откуда вылетали огненные искры, прожигающие насквозь мозг хищников и парализующие их волю.
Мало-помалу раздражение животных улеглось под влиянием этого взора и, к великому удивлению свидетелей этой сцены и самого Рам-Шудора, они ползком, с легким визгом приблизились к Раме и легли у его ног.
Заклинатель победил укротителя.
Прошло еще несколько минут — и туг искупил свои преступления.
На заре маленькое судно вошло в порт вслед за китайским пакетботом. После посещения санитарной комиссии ему был выдан следующий пропуск:
«Раджа», яхта в 50 тонн, принадлежащая Дону Васко де Барбассонто-Карвайаль, который путешествует для собственного удовольствия с тремя офицерами — 1 европеец, 2 туземца — и 12 матросами, прибыла из Гоа. Больных на борту нет».
Сердар и его товарищи числились среди экипажа. Бросив якорь почти у самой набережной, потому что яхта неглубоко сидела в воде, они заметили необыкновенное движение на борту «Королевы Виктории», первоклассного броненосца, который готовился выйти в море. Да и весь город Пуант де Галль находился в сильном волнении ввиду небывалого еще случая: какое-то неизвестное судно крейсировало, начиная с самого восхода солнца, у входа в канал на конце талей, соединенных с брам-реей, висел труп, и губернатор отдал приказание, чтобы «Королева Виктория» отправилась за ним в погоню. Броненосец случайно развел пары еще накануне, а потому ему достаточно было нескольких минут, чтобы приготовиться в путь.
Все жители, солдаты и офицеры гарнизона собрались на террасах домов и на возвышенных местах вблизи берега с целью полюбоваться этой погоней.
Как и в тот день, когда Сердар и Нариндра шли на казнь вместе с бедным Барнетом, вся огромная терраса во дворе губернатора была наполнена дамами и высшими сановниками, включая сюда и многочисленный штаб во главе с сэром Вильямом Броуном.
Поимка морских разбойников и наказание, которое должно было их постигнуть, являлись настоящим праздником для всех присутствующих, слышавших, как губернатор сказал командиру «Королевы Виктории».
— Вы знаете, что на море имеете полное право чинить правосудие, а потому, надеюсь, избавите наши судебные места от разбирательства дела этих негодяев.
— Через час, господин губернатор, они, как четки, повиснут на моих реях!
Час спустя оба судна исчезли из виду на западе. День прошел и солнце уже заходило, а «Королева Виктория» все еще не возвращалась.
По прибытии в город Барбассон отправился передать свою визитную карточку губернатору, как это всегда принято делать у знатных иностранцев. Туземный художник выгравировал ему эти карточки на великолепном картоне в десять сантиметров длины и украсил их герцогской короной… Барбассон не задумался бы выдать себя и за принца.
Дон Хозе-Эммануэль-Генрика-Хоакино-Васко де Барбассонто-Карвайаль, герцог де Лас-Мартигас — пэр королевства.
— Ле-Мартиг, — объяснил Барбассон своим друзьям, — маленькая деревушка в окрестностях Марселя, где я воспитывался у кормилицы. Титул мой, как видите, относится к воспоминаниям моего детства.
В ответ на визитную карточку губернатор пригласил благородного герцога де Лас-Мартигаса на празднество в Канди, которое должно было состояться дня через два.
— Передайте его превосходительству, что я принимаю его любезное приглашение, — отвечал Барбассон дежурному адъютанту, который явился с визитом от имени сэра Вильяма Броуна и передал ему приглашение на празднество.
— Смотри, вот он опять на палубе, не спускай с него подзорной трубы; если это он, то сейчас же ты увидишь с его стороны какой-нибудь знак.
— Но, неисправимый ты резонер, если он догонял нас с той целью, чтобы сообщить что-нибудь важное, почему же он до сих пор не явился сюда? Он двадцать раз мог подплыть сюда на своей лодке.
— Это, по-моему, неопровержимое доказательство, — нерешительно поддержал его Нариндра.
— Это Барбассон! — упорствовал Рама. — И я прекрасно понимаю, почему он ждет ночи, чтобы явиться сюда.
Сердар для очистки совести навел еще раз на яхту подзорную трубу. В ту же минуту индусы увидели, как он побледнел… Не успели они еще обратиться к нему с вопросом, как Сердар с совершенно расстроенным лицом обратился к ним и сказал шепотом:
— Это Барбассон! Он также смотрел в подзорную трубу и, узнав меня, три раза притронулся указательным пальцем к губам, как бы в знак молчания. Затем он протянул руку к западу, что я понимаю так: как только наступит ночь, я буду у вас. Ты был прав, Рама, — в Нухурмуре случилось что-нибудь особенное.
— Или только готовится еще!
— Что ты хочешь сказать?
— Подождем до вечера; объяснение будет слишком долгое и не обойдется без восклицаний, жестов удивления, компрометирующих выражений лица… и без этого уже довольно… Нариндра меня понимает.
— Если ты все будешь говорить загадками…
— Нет! Ты знаешь, Сердар, как мы тебе преданы, так вот» одолжи нам несколько секунд еще, ну, несколько минут, солнце скоро уже сядет… Мы хотим объясниться непременно в присутствии Барбассона; сердце говорит мне, что нам при нем легче будет объяснить то, что мы хотим тебе сообщить.
— Однако…
— Ты желаешь… пусть будет по-твоему! Мы скажем тебе, но ты предварительно дай слово исполнить то, о чем мы тебя попросим.
— О чем же это?
— Мы вынуждены сказать, что нарушим молчание только с этим условием.
— Как торжественно! — сказал Сердар, невольно улыбаясь, несмотря на все свое волнение. — Ну! Говори же!
— Прикажи немедленно, не спрашивая у нас объяснения, заковать Рам-Шудора и посадить его в трюм.
— Я не могу сделать этого, не зная, на каком основании вы требуете такого приказания. — отвечал Сердар, переходя от одного удивления к другому.
— Хорошо, тогда подождем Барбассона.
Сердар не настаивал, он знал, что друзья не будут говорить, а потому оставил их, чтобы отдать необходимые приказания на ночь и распорядиться относительно сигнальных огней — необходимая предосторожность при стоянке на якоре для избежания столкновения с другими проходящими мимо судами. Затем он поднялся на мостик, чтобы как-нибудь убить время и пораздуматься на свободе… Он не мог понять, на каком основании обратились к нему друзья с такою просьбою… Она так мало согласовалась с тем, как они недавно еще защищали Рам-Шудора, что он принял ее за самую обыкновенную уловку, за желание прекратить всякий дальнейший спор… Рам-Шудор со времени своего отъезда не сделал ничего, чем можно было бы оправдать такую суровую меру; к тому же он предназначал ему весьма деятельную роль в последующих событиях, а раз факир исчезал со сцены, он вынужден был радикально изменить весь свой план… впрочем, он посмотрит! И это необъяснимое появление Барбассона, таинственный способ действия… Все это до такой степени заинтриговало его, что все личные заботы его отошли на задний план. Он не выпускал из виду маленькой яхты и, когда сделалось совершенно темно, заметил, как от нее отделилась черная точка и направилась в сторону «Дианы»; минут пять спустя к шхуне пристала лодка — и Барбассон, плотно завернутый в матросский бушлат, чтобы никто не мог его узнать, моментально вскочил на борт.
— Сойдем в вашу комнату, — поспешно сказал он Сердару, — никто, кроме Нариндры и Рамы, не должен знать, что я здесь, на судне, а в особенности никто не должен слышать то, что я скажу.
Дрожа от волнения, Сердар провел его в свою комнату, находившуюся в междупалубном пространстве, где никто не мог их подслушать, не попав на глаза рулевому. Нариндра и Рама последовали за ним. Закрыв дверь каюты, Сердар бросился к провансальцу и схватил его за руки, говоря:
— Ради Бога, мой милый Барбассон, что случилось?.. Не скрывайте от меня ничего.
— В Нухурмуре произошли ужасные вещи, а еще ужаснее те, которые должны случиться здесь. Но прежде чем сказать хотя бы одно слово, прошу не спорить, — дело идет о жизни всех нас, — не спрашивать никаких объяснений, вы узнаете все… Охраните себя прежде всего от Рам-Шудора.
Услышав эти слова Барбассона, произнесенные им с необыкновенной быстротой, без всякой почти передышки, Рама и Нариндра вскрикнули и бросились к дверям… Но в ту минуту, как выйти, они вспомнили вдруг, что только один Сердар вправе распоряжаться… Остановившись, они ждали, еле переводя дыхание…
— Да идите же, — крикнул им Барбассон, — не допускайте его говорить с кем-нибудь.
— Идите, — сказал Сердар, понявший деликатность своих друзей, побудившую их остановиться. — Скажите, что по моему приказанию.
Рама и Нариндра поспешили на переднюю часть судна, уверенные, что найдут там мнимого факира.
— Спокойно и без борьбы, Нариндра, — сказал Рама, — будем действовать лучше хитростью.
— Рам-Шудор, — сказал Рама индусу, который курил, спокойно облокотившись на планшир, — командир требует, чтобы сегодня вечером все сидели у себя в каюте.
— Хорошо, я пойду, — отвечал туземец.
Не успел он войти в каюту, как Нариндра спокойно закрыл задвижку и поставил на страже одного из матросов, поручив ему не выпускать оттуда пленника. Исполнив эту обязанность, оба поспешили к Сердару и рассказали ему, с каким хладнокровием позволил Рам-Шудор запереть себя.
Бесполезная предосторожность! Поручение Рам-Шудора было уже на пути к исполнению. Они опоздали! Барбассон должен был распорядиться об этом еще на палубе в самый момент своего прибытия.
Не успела дверь запереться за Сердаром и его спутниками, как какой-то человек, скрывавшийся позади гросс-мачты, поспешно спустился по лестнице в лодку Барбассона и передал «олле» одному из малабарских матросов, сказав ему при этом:
— Греби изо всей мочи, проезжай канал… это губернатору Цейлона… дело идет о твоей жизни… приказ капитана.
Человек этот был Рам-Шудор. В два прыжка, как кошка, вернулся он обратно на борт и встал у планшира, где его нашли потом Нариндра и Рама. В то время, как последние сопровождали его вниз, лодка отчалила от «Дианы» и понеслась среди ночной тьмы, унося с собою ужасный пальмовый лист, предназначенный для губернатора сэра Вильяма Броуна.
Долго разговаривали между собой собравшиеся в каюте Сердара о событиях в Нухурмуре… Печальный конец Барнета вызвал у всех слезы на глазах, и бедный Барбассон, рассказывая все подробности этой ужасной драмы, смешал свои слезы со слезами своих товарищей.
Когда улеглось первое волнение, все приступили к обсуждению дальнейших действий. Решено было сегодня же ночью подвергнуть Рам-Шудора наказанию, которое он заслужил за свои бесчисленные преступления. Сердар предлагал просто-напросто застрелить его, но Барбассон настаивал на более тяжелом, хотя и таком же почти быстром наказании.
— Привязать ему ядро к ногам и бросить животным в воду! — сказал провансалец.
— Во имя человеколюбия и ради нас самих, — отвечал Сердар, — не будем поступать как дикари.
— Очень он заботился бы о человеколюбии, этот негодяй, добейся он успеха в своих злобных планах!
Нариндра и Рама присоединились к Барбассону, и Сердар не возражал больше, рассчитывая на то, что в самую последнюю минуту он вмешается как командир судна.
Разговор продолжался очень долго; прошло два часа, прежде чем Сердар стал объяснять Барбассону неизвестный последнему план, который должен был предать их в руки сэра Вильяма Броуна без всякого шума и борьбы, потому что открыто, силой его нельзя было похитить на глазах всего гарнизона Пуант де Галля… Вдруг послышался легкий стук в двери. Это был брат Рамы, явившийся предупредить Барбассона, что хозяин лодки желает его видеть.
— Пусть войдет! — сказал провансалец.
Сива-Томби вышел из скромности, пропустив в каюту матроса.
— Капитан, — сказал матрос, — губернатор Цейлона приказал мне передать это вам.
Если бы молния влетела внезапно в каюту, то и она не произвела бы такого действия, как эти слова… Только быстрый и проницательный ум провансальца вывел всех из затруднительного положения.
— Подай сюда и можешь идти! — скомандовал он коротко, и тот немедленно повиновался.
— Вы в переписке с губернатором? — пролепетал Сердар.
Нариндра и Рама были поражены и с недоверием смотрели на Барбассона. Последний, прочитав письмо, побледнел от бешенства и воскликнул:
— О, я задушу тебя собственными руками! Никогда в мире не видано было таких негодяев!
— Что все это означает? — повелительным тоном спросил его Рама.
— Это означает, тысяча чертей, — отвечал провансалец, — что мы болваны… мы никуда не годны… мы… мы разбиты на голову, разбиты этими негодяями!.. Вот, читайте… нам ничего не остается больше, как сняться с якоря и спасаться… благо, мы еще можем это сделать.
Рама взялся прочитать письмо. Губернатор не позаботился даже о том, чтобы замаскировать свое сообщение. Письмо было написано на тамульском наречии одним из его туземных секретарей:
«Сэр Вильям Броун горячо благодарит Кишнаю и хвалит его за ловкость. Завтра все будет готово, чтобы принять их прилично. Как было ранее условлено, в порту ждет броненосец и осыплет шхуну огнем своих батарей. Дня через два Кишная может явиться в загородный дом губернатора в Канди и получить там, по случаю дня рождения его превосходительства, обещанную ему награду.»
— Итак, негодяй предупрежден! — воскликнул Сердар, сжимая кулаки с налитыми кровью глазами. — Но кем? Ради Бога, кем?
— Не ищи долго, Сердар, — прервал его Рама. — Все объясняется теперь само собою. Пока Барбассон просил тебя арестовать Рам-Шудора, негодяй не терял времени и отправил письмо Кишнаи губернатору Цейлона через хозяина лодки, на которой приехал наш друг.
— Быть не может!..
— И сомнений никаких нет… сам хозяин привез ответ.
— Ах! Как эти люди хитры и как досадно, когда они тебя одурачат, — сказал Барбассон, но уже более спокойным голосом на этот раз.
— Какой демон преследует меня по пятам, разрушая все мои предприятия?.. Нет, не стоит бороться против своей судьбы, я проклят от самого дня своего рождения! А недели через две приезжает моя сестра!.. И как я радовался при мысли, что покажу ей доказательство своей невинности!
— Она никогда не сомневалась в ней, как и мы, — сказал Рама, — не был ли ты всегда в наших глазах самым честным и великодушным из людей?
— Знаю и мне всегда служило большой поддержкой в жизни уважение людей, которых я люблю… Но ты должен понять мое отчаяние, Рама, что от меня, как неуловимый мираж, бежит час восстановления моей чести. С того самого дня, как я нашел свою нежно любимую сестру, которая, думал я, росла с презрением в душе к несчастному изгнаннику; когда я издали почувствовал, что сердце ее бьется в унисон с моим, — я захотел сделаться в глазах всех достойным ее. Я был опозорен приговором военного суда и только приговором того же суда могу занять снова надлежащее место. И подумать только, что доказательства здесь, в двух шагах от меня, а я не могу заставить негодяя дать мне их!..
— А ты никогда не пробовал действовать на него убеждением? — спросил Нариндра.
— Это невозможно… доказательства, восстанавливающие мою честь, должны погубить его. Генеральский чин, место в Палате Лордов, губернаторство Цейлона, бесчисленные ордена… все будет у него отнято. Приговор суда, оправдывая меня, в свою очередь опозорит его, потому что меня судили за преступление против чести, совершенное им и взведенное им же на меня с помощью его сообщника. Друзья мои! Друзья мои! Я слишком несчастен!..
И бедный изгнанник не выдержал и громко зарыдал. Это душу раздирающее горе тронуло до глубины души Нариндру и Раму, и слезы показались у них на глазах.
— Ах, что я только чувствую, когда вижу слезы этого прекрасного человека, — пробормотал провансалец сквозь зубы. — Ну-ка, сын мой, Барбассон! Вот тебе случай плыть на всех парусах и прибегнуть к неисчерпаемым источникам твоего воображения… Подумаем-ка немножечко… Так… так!.. Мне кажется, это было бы неглупо… Не будем, однако, увлекаться… Возможно ли это? А почему нет? Нет, ей-Богу, изложим-ка наше дело, — и Барбассон обратился к Сердару.
— Полноте, мой добрый Сердар, клянусь Барбассоном, вы предаетесь отчаянию из-за пустяков… Я, напротив, нахожу, что положение наше несравненно лучше, чем было раньше.
При этих словах все подняли голову и с жгучим любопытством устремили глаза на своего собеседника; зная гибкость и изворотливость его ума, они с удвоенным вниманием приготовились слушать, что он им скажет.
— Да, мои добрые друзья, — продолжал Барбассон, польщенный интересом, который возбудили его слова, — мы отчаиваемся, тогда как, напротив, должны были бы радоваться. Проследите внимательно придуманный мною план.
Сердар приготовился, можно сказать, пить его слова.
— Я не знаю плана друга нашего Сердара, — продолжал Барбассон, — но думаю, что он не имел никакого намерения вступать в борьбу с флотом и гарнизоном, которым командует этот Вильям Броун, а потому силу, которой у нас нет, приходится заменить хитростью. Сейчас можете судить, имеют ли сходство ваши планы с моими. Ваш враг настороже теперь, говорите вы? Но ведь он настороже против открытой атаки, я же думаю, что вы не имели никакого решительно намерения пойти к нему еще до измены этого мошенника Рам-Шудора и сказать: «Здравствуйте, господин губернатор, придите-ка поболтать немножко со мною на моей шхуне „Диана“, я ваш заклятый враг, и вы, конечно, узнаете меня!» Так как я предполагаю, что вы имели намерение переодеться и затем, захватив его, скрутить хорошенько и доставить сюда на борт со всем почетом, подобающим его сану, то спрашиваю, кто мешает вам сделать то же самое и теперь?.. Прибытие «Дианы» известно, и она не может войти в порт… дайте в таком случае необходимые приказания Сива-Томбе, который управляет ею, пусть он два или три раза проедет мимо прохода с Рам-Шудором, повешенным на реях. Когда губернатор, приняв его за Кишнаю, увидит, что его провели, больше даже, одурачили, он прикажет своему броненосцу отправиться в погоню за шхуной, которая, как хороший ходок, будет подсмеиваться над ним да и затащит его к мысу Горн. А в то время, как любезный Вильям Броун будет находиться в той приятной уверенности, что все мы на борту «Дианы», мы себе преспокойно войдем в порт на нашем «Радже», куда переберемся сегодня же ночью. Это португальское судно, все бумаги у меня в порядке, есть также и документ на право владения, в котором на всякий случай были пропущены места. Я заполнил их своим именем, и там значится, что яхта принадлежит Дон Хозе-Эммануэло — у них там всегда много имен подряд… Генрико-Хоакино-Васко де Барбассонто-Карваяль, богатому дворянину, который путешествует для собственного удовольствия… вот! Если мой план хорош, Сердар, мы исполним его; если же он не годится…
Он не мог продолжать… Сердар бросился к нему и крепко обнял его, называя своим спасителем.
— Да, — сказал он, когда прошла первая минуту волнения, — вы спасаете мне жизнь, давая мне возможность вернуть себе честное имя. С некоторым изменением вследствие исчезновения одного из действующих лиц, т.е. Рам-Шудора, мой план целиком тот же, а потому его легко будет исполнить.
Рама и Нариндра рассыпались в похвалах и поздравлениях Барбассону.
— Все устроилось к лучшему, — прервал их провансалец, — не будем же терять времени в бесполезных разговорах… надо действовать по возможности скорее, нам осталось всего каких-нибудь два часа до утра. Хотите слушать меня, так сейчас же немедленно и без всяких допросов повесим Рам-Шудора.
— Следовало бы выслушать его, — отвечал Сердар.
— К чему! В делах подобного рода я на стороне англичан, которые, словив какого-нибудь разбойника или даже неудобного для них честного человека, отправляют его сейчас же танцевать на верхушку талей, и все кончено… К чему слушать целую кучу лжи… Послушай меня тогда в Нухурмуре
— и мой бедный Барнет был бы еще жив… Не будь Рам-Шудора, вы взяли бы с собой Сами, а так как нам тогда нельзя было оставить пещер без сторожа, мы не пошли бы на рыбную ловлю… Вот оно, соотношение причин. Если сердце ваше слабеет, позвольте мне самому заняться этим маленьким дельцем, я все беру на себя.
Сердар хотел протестовать, но Нариндра и Рама энергично восстали против него. Индусы знали, что негодяю достаточно будет затронуть чувствительную сторону Сердара и последний дарует ему жизнь, поставив его только в невозможность вредить им.
— Нет, Сердар, — решительно отвечал ему Рама, — мы знаем, что вы закуете его в цепи и посадите в трюме, где он не будет в состоянии мешать вашим планам, но кто может поручиться, что он, благодаря своей дьявольской хитрости, не удерет оттуда? Согласитесь, что, не приди в голову губернатора глупая мысль отвечать нам, мы погибли бы безвозвратно; милосердие не всегда бывает источником человеколюбия, а является следствием слабости характера.
Бедный Сердар все еще колебался… Он принадлежал к числу тех избранных душ, которым загадка жизни кажется настолько великой, что вне волнений битвы они ни за что не решатся хладнокровно прекратить человеческое существование.
— Сердар, — торжественным тоном обратился к нему Барбассон, — в Гоа живет честный человек, который доверил мне жизнь двенадцати матросов. Если вам нужна моя жизнь, скажите мне, но я не считаю себя вправе жертвовать их жизнью… А потому, так же верно, как то, что меня зовут Мариус Барбассон, если через пять минут туг не будет повешен, я снимаюсь с якоря и везу их обратно…
— Делайте что хотите! — отвечал побежденный Сердар. — Но не будьте слишком жестоки.
— Будьте покойны, — сказал провансалец, — мне нет равного в делании мертвых петель.
Он сделал индусам знак следовать за собой, и все трое поспешили вон из комнаты. Две минуты спустя Рам-Шудора повесили на палубе с крепко связанными позади спины руками. Негодяй был бледен, как мертвец, но старался держать себя непринужденно и бросал кругом злобные взгляды. Было решено не говорить с ним ни одного слова. Четыре матроса, окружавшие его, держали штыки наготове.
— Зачем меня связали, что нужно от меня? — спросил он с мрачным видом.
Никто не отвечал ему.
Взглянув тогда на Барбассона, приготовлявшего мертвую петлю, туг сказал ему, сдерживая свое бешенство:
— Вы хотите убить меня, но и всех вас повесят.
Барбассон не проронил ни слова.
— Слышишь, ты, — крикнул ему пленник, — повесят! повесят! повесят!
Провансалец не выдержал.
— Ошибаешься, мой Шудорчик! Я не желаю, чтобы ты унес с собою сладкую надежду, что будешь отомщен. Ты хочешь что-то сказать о твоем друге губернаторе? Знай же, что он сделал большую глупость ответить тебе… Хозяин лодки принес письмо мне… из этого следует, мой Шудорчик, что за ученого двух неученых дают, и дня через два твой друг будет в нашей власти… И если он вздумает хитрить… видишь, как я мастерски делаю галстуки из конопли… я и ему надену такой же. Посмотрим, как этот придется на тебя…
В ту минуту, когда Барбассон, желая подтвердить слова свои действием, собирался накинуть петлю на шею Рам-Шудора, последний ударом головы опрокинул одного из матросов и одним громадным прыжком очутился вне сомкнутых штыков.
— Ко мне, Нора! Ко мне, Сита! — крикнул он.
Услышав этот призыв, обе пантеры, спавшие в межпалубном пространстве, выскочили оттуда, дрожа всем телом, и бросились к своему хозяину.
— Защитите меня, добрые мои животные! — крикнул им негодяй. — Защитите меня!
Страшные кошки с вытянутыми вперед лапами, сверкая глазами и раздувая ноздрями, готовились вцепиться в первого, который вздумал бы приблизиться к Рам-Шудору. Все это произошло с такою быстротою, что никто решительно и не подумал вовремя о том, чтобы запереть люк в помещении, где были пантеры.
— Ну-ка, подойди теперь, храбрец! — ревел туг. — Подойдите, нас всего трое против всех вас.
Весь экипаж моментально схватился за оружие, и двадцать карабинов направились на пантер.
— Стойте! Не стреляйте! — крикнул Рама, храбро выступая вперед.
— Нора, Сита! Чужой, чужой! Берите его! — ревел на тамульском наречии Рам-Шудор.
Пантеры присели, вытянувшись на гибких лапах и готовясь броситься по первому знаку.
Рама стоял, склонившись вперед, смотрел на них в упор и, вытянув вперед руки, не делал ни малейшего движения, чтобы избежать их прыжка. Все присутствующие затаили дыхание и ждали, что будет; Сердар, привлеченный шумом, вышел на палубу и с лихорадочным волнением смотрел на всю эту сцену.
Слушая приказания своего хозяина, пантеры ворчали, волновались, но не трогались с места.
Кто восторжествует, заклинатель или человек, который их воспитал?
С одной стороны их осыпал строгими выговорами и бессильными криками Рам-Шудор; с другой — перед ними стоял Рама, неподвижный, с сверкающими глазами, в которых сосредоточились, казалось, все силы его и откуда вылетали огненные искры, прожигающие насквозь мозг хищников и парализующие их волю.
Мало-помалу раздражение животных улеглось под влиянием этого взора и, к великому удивлению свидетелей этой сцены и самого Рам-Шудора, они ползком, с легким визгом приблизились к Раме и легли у его ног.
Заклинатель победил укротителя.
Прошло еще несколько минут — и туг искупил свои преступления.
II
Вход яхты в порт Пуант де Галль. — «Королева Виктория» преследует «Диану». — Дон-Хозе-Генрике-Хоакиио-Васко де Барбассонто-Карвайаль, герцог де Лас-Мертигас. — Ловкая мистификация. — Приглашение на праздник. — Приезд заговорщиков в Канди. — Ужин. — Барбассон играет роль джентльмена.
Время близилось к рассвету и наши авантюристы, дав все необходимые инструкции Сива-Томби, которому они могли слепо довериться, поспешили на борт «Раджи».На заре маленькое судно вошло в порт вслед за китайским пакетботом. После посещения санитарной комиссии ему был выдан следующий пропуск:
«Раджа», яхта в 50 тонн, принадлежащая Дону Васко де Барбассонто-Карвайаль, который путешествует для собственного удовольствия с тремя офицерами — 1 европеец, 2 туземца — и 12 матросами, прибыла из Гоа. Больных на борту нет».
Сердар и его товарищи числились среди экипажа. Бросив якорь почти у самой набережной, потому что яхта неглубоко сидела в воде, они заметили необыкновенное движение на борту «Королевы Виктории», первоклассного броненосца, который готовился выйти в море. Да и весь город Пуант де Галль находился в сильном волнении ввиду небывалого еще случая: какое-то неизвестное судно крейсировало, начиная с самого восхода солнца, у входа в канал на конце талей, соединенных с брам-реей, висел труп, и губернатор отдал приказание, чтобы «Королева Виктория» отправилась за ним в погоню. Броненосец случайно развел пары еще накануне, а потому ему достаточно было нескольких минут, чтобы приготовиться в путь.
Все жители, солдаты и офицеры гарнизона собрались на террасах домов и на возвышенных местах вблизи берега с целью полюбоваться этой погоней.
Как и в тот день, когда Сердар и Нариндра шли на казнь вместе с бедным Барнетом, вся огромная терраса во дворе губернатора была наполнена дамами и высшими сановниками, включая сюда и многочисленный штаб во главе с сэром Вильямом Броуном.
Поимка морских разбойников и наказание, которое должно было их постигнуть, являлись настоящим праздником для всех присутствующих, слышавших, как губернатор сказал командиру «Королевы Виктории».
— Вы знаете, что на море имеете полное право чинить правосудие, а потому, надеюсь, избавите наши судебные места от разбирательства дела этих негодяев.
— Через час, господин губернатор, они, как четки, повиснут на моих реях!
Час спустя оба судна исчезли из виду на западе. День прошел и солнце уже заходило, а «Королева Виктория» все еще не возвращалась.
По прибытии в город Барбассон отправился передать свою визитную карточку губернатору, как это всегда принято делать у знатных иностранцев. Туземный художник выгравировал ему эти карточки на великолепном картоне в десять сантиметров длины и украсил их герцогской короной… Барбассон не задумался бы выдать себя и за принца.
Дон Хозе-Эммануэль-Генрика-Хоакино-Васко де Барбассонто-Карвайаль, герцог де Лас-Мартигас — пэр королевства.
— Ле-Мартиг, — объяснил Барбассон своим друзьям, — маленькая деревушка в окрестностях Марселя, где я воспитывался у кормилицы. Титул мой, как видите, относится к воспоминаниям моего детства.
В ответ на визитную карточку губернатор пригласил благородного герцога де Лас-Мартигаса на празднество в Канди, которое должно было состояться дня через два.
— Передайте его превосходительству, что я принимаю его любезное приглашение, — отвечал Барбассон дежурному адъютанту, который явился с визитом от имени сэра Вильяма Броуна и передал ему приглашение на празднество.