Наша ночь любви навсегда лишила нас очарования прелюдии; и все мое существо восставало при мысли о том, что наше страстное влечение друг к другу неизбежно ослабеет. Я хотел, чтобы история нашей любви вдохновила какого-нибудь автора на создание художественного произведения с истинным размахом. Шекспир и Мюссе учили, что только смерть придает любви истинное величие. Значит, я должен был покинуть этот мир.
Я выбрал смерть в волнах океана, так как этот вариант делал правдоподобным исчезновение моего трупа. Нужно только поехать в Кер-Эмма и выйти в море на парусной лодке в присутствии свидетелей, причем не брать с собой спасательного жилета. В миле от берега я переверну суденышко и доберусь до берега вплавь. Достаточно будет оставить сухую одежду на берегу неподалеку от маяка мсье Ти или еще где-нибудь и потихоньку вернуться в Париж.
Мне уже показалось, будто я слышу разговоры, после того как найдут перевернутую лодку: «Удар гиком по голове, это случилось мгновенно… должно быть, он был убит наповал… ах, всегда надо брать спасательный жилет… бедный молодой человек, ему было всего-то двадцать лет…»
Не так трудно будет создать иллюзию моей смерти, потому что у меня и Фанфан мало общих знакомых. Я мог бы ввести в курс дела Габилана и моих родителей. Мать, безусловно, не пожелает участвовать в этой комедии, которую сочтет жестокой. Но я смогу напомнить ей, что не очень-то она печется о своих мужчинах. Что касается отца, я был уверен, что моя задумка вполне удовлетворит требованиям сценария. Габилана этот план позабавит. Он обожает нестандартные случаи.
Более деликатным был вопрос о Мод и мсье Ти. Мне придется потерять моих, можно сказать, дедушку и бабушку, питавших меня мыслями, а образ их жизни являлся в моих глазах воплощением счастья. Но я не видел способа навещать их в будущем. Если я появлюсь в Кер-Эмма, Фанфан рано или поздно об этом узнает. И я решил – не без печали – умереть для них тоже.
Итак, решение было принято, но меня смущали многие вопросы. Не схожу ли я с ума? Имею ли я право причинить такое горе Фанфан? Не является ли мое намерение эгоистичным? Где в нем любовь? От чего бегу я в смерть? В смущении я отмел эти вопросы все разом и пришел к выводу, что ни к чему мне брать на себя все переживания романтических героев.
Так я размышлял у себя в комнате. Собрался попить яблочного сока, когда за зеркальным стеклом показалась Фанфан; я отставил стакан.
– Если ты дома, постучи по стеклу. Мне надо тебе что-то сказать. Это важно.
Я дважды постучал кончиками пальцев по стеклу. И она заявила мне следующее:
– Любимый, я сегодня уезжаю в Италию. Съемки в Риме продлятся пять дней. Вернусь в пятницу вечером, домой приду примерно в двадцать два часа. Буду ждать тебя в этой комнате пятнадцать минут. Если не придешь поцеловать меня и сделать предложение, ты меня не увидишь больше никогда. Ты понял? Никогда.
Она собрала дорожный баул, обернулась ко мне и бросила:
– Ciao, bambino. И ушла.
Ее ультиматум просто вынуждал меня на самоубийство. Я не имел права позволить ей загубить нашу страсть. И я поехал в Кер-Эмма.
В поезде я обдумывал все подробности, которые необходимо предусмотреть, чтобы моя гибель показалась Фанфан несомненной. Нужно было, чтобы в фильме, сценарий которого писал мой отец, молодой человек в финале утонул по-настоящему. Если он не погибнет, Фанфан усомнится в моей смерти, как только просмотрит фильм. Еще я попрошу отца объяснить Фанфан, что отпевания не будет; раз тело не нашли, не будет и похорон. Это избавит мою мать от необходимости рыдать над пустым гробом; кроме того, крайне сложно было бы найти покладистого священника. Впрочем, отсутствие могилы затруднит траур Фанфан, как будет и в отцовском фильме; такова и была цель моей затеи. Я хотел навечно остаться жить в ее сердце: набитое соломой чучело любви не состарится.
Шагая по Кер-Эмма, я испытывал странное чувство. Через несколько часов я буду мертв для жителей городка, встречавшиеся мне люди видели молодого человека, минуты жизни которого были сочтены.
Пока я дошел до гостиницы «Глоб», я разволновался. У меня создалось такое ощущение, будто не я, а Мод и мсье Ти вот-вот отдадут богу душу. В холле я остановился. Никого. Я утер глаза, заблестевшие от слез. Потом до меня дошло, что этот дом будет для меня навеки заказан, и меня охватила грусть. Впервые я обратил внимание на букеты цветов, украшавшие холл. Они стояли повсюду. Я словно просыпался. Услышав звук переставляемых бутылок, прошел в бар. Старый Ти за стойкой расставлял бутылки с выпивкой для маловероятных постояльцев. Сезон еще не начался. Он обернулся. По моей щеке катилась слеза. Мсье Ти сразу же это заметил.
– Здравствуй, Александр, – сказал он.
Я опустил голову. У меня не хватит мужества покинуть его навсегда. Посмотрев на меня, мсье Ти, не говоря ни слова, налил две рюмки особой водки, которую он называл «тонкой».
Я облокотился на оцинкованную столешницу стойки лицом к хозяину и уткнулся носом в рюмку. Наступило долгое молчание, которое мсье Ти не прерывал. Он знал, что это ожидание заставит меня говорить со всей откровенностью.
Я рассказал ему все, начиная с праздника по поводу годовщины дамбы. Его молчание заставило меня выложиться до конца. Когда я умолк, он снова наполнил мою рюмку.
– …Вот почему я приехал сюда, чтобы разыграть свою смерть в океане.
Старый Ти помолчал еще минуту, потом объявил:
– Должен настать наконец день, когда ты распрощаешься с отрочеством.
– С отрочеством? – удивленно переспросил я.
– Ты не что иное, как молокосос, желторотый птенец, который ничего в жизни не понял. Сколько времени ты еще намерен ребячиться? Александр, пора тебе стать мужчиной. Я знаю, что затянувшееся отрочество – болезнь века, от которой нет лекарства. О, ты в этом не одинок. Миллионы подобных тебе хотят «оставаться молодыми», избежать женитьбы, продлить детство, следовать моде на девственников, предпочитать страсть любви. На любовь вы неспособны. На настоящую любовь, беззаветную, а не на выкрутасы зеленых юнцов. Ты, возможно, ответишь мне, что «и в платонической любви есть свой резон». Бред, отравляющий души тех, кто разделяет подобную точку зрения, а я верю только в чистую любовь. И утверждаю, что мы для нее и созданы, а не для страсти. Я понял это сравнительно недавно, в восемьдесят четыре года, в объятиях Мод. «Непреходящая страсть» – выдумка несовершеннолетних. Ты же изображаешь из себя монаха, потому что боишься женитьбы! Брось свои попытки уйти от человеческого естества путем хитроумных планов, в которых здравого смысла – ни на грош. Наберись смелости и стань мужчиной, черт бы тебя побрал! Сохранить в себе ребенка, каким ты был когда-то, вовсе не означает остаться ребенком. Ты вроде тех, кто смотрит телевизор, без конца переключая его с одной программы на другую, чтобы из каждой ухватить самые интересные места. Это глупость. Всякая история для того и создана, чтобы развиваться по порядку. Поверь, хроническая страсть – обманная мечта, сладостная, но обманная. Если пересолишь блюдо, человек с тонким вкусом его отвергнет. Когда слышишь слишком громкую музыку, воспринимаешь только часть составляющих ее звуков. Великие любовники – меломаны в любви, гурманы в чувствах, а не пожиратели красного перца. Страсть имеет очень мало общего с любовью. Твое пренебрежение супружеской жизнью – позиция мальчишки. Ты такой же инфантильный, как твои родители. Правда, затягивая прелюдию, ты не подвергаешь себя риску. Предохраняешься от зла. Но зло – составная часть жизни, и тот, кто не встречает его грудью, влачит существование беспозвоночного! Любовь требует риска, предполагает возможность поражения. Это цена, которую надо за нее платить. И супружеская жизнь – единственное смелое предприятие в наши дни. Не надо ни коммунизма, ни луны, ни Америки – со всем этим покончено. Если ты уклонишься от брака, загубишь свою молодость. Прости мою горячность, но, когда я вижу, как ты валяешь дурака, я вспоминаю свои собственные ошибки. Я тоже был из тех, кому нужна только страсть. К счастью, я повстречал Мод. Мы были уже старые, но нас ждало по крайней мере несколько лет любви. А кроме того, подумай о Фанфан, черт возьми! И перечитай «Маленького принца»! Любовь предполагает ответственность. Ты не имеешь права уничтожать надежды Фанфан. Ты вел себя с ней как повеса. Нельзя играть женским сердцем. Женщина – это прекрасно! Поверь, что не женятся статисты, а не актеры. Избегая брака, они позорят наше мужское сословие. Быть мужчиной почетно. И надо быть достойным этого звания. Женись на Фанфан и научись какой-нибудь профессии, вместо того чтобы заполнять пустоту жизни страстью. На что ты употребил до сих пор свои таланты? Транжиришь себя на дурацкие выдумки, пускаешь на ветер отцовские деньги и доводишь до отчаяния Фанфан. Запомни хорошенько: самая стоящая вещь в нашем несовершенном мире – это сделать счастливой женщину. Все остальное – тщеславие. Я запрещаю тебе разыгрывать собственную смерть. Такой поступок недостоин тебя. Живи своей жизнью, а не беги в фальшивую смерть. И помни, что женитьба – великое рискованное предприятие в наши дни. Не дожидайся моего возраста, чтобы понять это.
Какое-то время я стоял в отупении. Ти осушил свою рюмку и с волнением добавил:
– Я говорю тебе это, потому что…
Я накрыл его руку своей рукой, встал и вышел из гостиницы.
В пятницу вечером, в двадцать два тридцать, Фанфан вошла в свою комнату, растянулась на кровати, не взглянув на зеркальное стекло, и закрыла глаза.
Я дожидался этой минуты, чтобы утвердиться в моем решении. Не знал уже, что думать; перестал рассуждать и вверил себя собственному инстинкту.
Прижался к стеклу и вдруг схватил табурет и разбил его на мелкие осколки. Наши комнаты соединились. Фанфан не шелохнулась. Я прошел в нашу комнату, склонился к ее лицу и поцеловал ее в губы.
Моя принцесса открыла глаза.
– Ты будешь моей женой? – спросил я.
– Да, – ответила Фанфан.
Назавтра утром я пришел к отцу. Он открыл дверь и обнял меня. Впервые я заметил, что мы с ним одного роста. Бог ты мой, как он был похож на меня! В зеркале, которое висело в прихожей, мы выглядели как братья-близнецы.
Он приготовил мне кофе и рассказал, что собирается подарить матери на день рождения чучело бизона.
– Как ты думаешь, она будет рада?
– Папа, я напишу историю моей любви к Фанфан. Твой фильм будет экранизацией моего романа.
Отец умолк, посмотрел на меня и заплакал.
– Значит, у меня есть-таки сын? – сказал он, продолжая глядеть на меня сквозь слезы.
– Видно, пришло твое время стать отцом, милый папочка…
– Знаю, знаю…
Мы венчались в церкви Вердело. Нарушили традицию, согласно которой безумная любовь празднует свое торжество на родине невесты. Мне захотелось, чтобы обряд был совершен там, где мои родители все еще вели войну друг с другом.
Со слезами на глазах я вошел в заполненную народом церковь под руку с матерью. Прощай, отрочество, прощай, детство. Мать подвела меня к алтарю меж рядами своих любовников. Впервые я посмотрел на этих больших детей как на моих отцов. Мать оставила меня у ступенек клироса и стала на свое место рядом с отцом, тем, который дал мне свое имя. За ним стояла его любовница. Они все были здесь, и детство проступало на лице каждого. Я видел, что они взволнованны и немного робеют. Я был их общим сыном и, однако, стал уже мужчиной. Они не могли прийти в себя, оттого что плод их любви стал взрослым.
Мсье Ти и Мод не смогли приехать. Слишком они стары, чтобы уезжать так далеко от Кер-Эмма. Их представляла Германтруда. Сидя рядом с ней, Титаник бросал на нее похотливые взгляды. Ее это будоражило. Была здесь и Мадо, она молилась.
За спиной я услышал шепот, потом наступила тишина. В нефе раздались шаги. Обернувшись, я увидел Фанфан в белом платье, она шла под руку со своим отцом. Почему я плакал? Она шла медленно, обнаженные плечи прикрывала фата. Настоящее соединялось в моих глазах с будущим, с вечностью. Я увидел пожилую даму, которая подойдет ко мне. Несмотря на морщины, она показалась мне еще прекраснее. Я встретился взглядом с моим отцом. Он улыбнулся мне. Ему было понятно мое отчаянное предприятие.
Подошел священник. Этот чувствительный мистик был нам другом. Говорил только о любви и намекнул на письменные клятвы, которыми Фанфан и я обменялись сверх положенного ритуала подготовки к венчанию; и вдруг он вслух зачитал эти неприличные послания. О них знал только он один. Мы не давали согласия на их обнародование. Фанфан покраснела и сжала мою руку, чтобы не упасть в обморок. А я был пьян от счастья и благодарен священнику за такую галантную инициативу. Он знал мою странную семью и предчувствовал, какой особый отклик получат эти возглашенные в церкви клятвы. В лирических выражениях Фанфан и я поклялись в верности друг другу до гробовой доски.
Я глянул на первые ряды. Мои мать и отец рыдали. Наш поиск абсолюта был все тем же. Со своей стороны я понимал родителей. Я проникся благолепием.
– Предатель, – шепнула мне Фанфан, не догадываясь о моей радости.
Священник благословил кольца и приблизился к нам.
– Фанфан, согласна ты взять в мужья Александра?
– Да, – ответила она с победоносным видом.
– Александр, согласен ты взять в жены Фанфан и делить с ней радость и горе?
– Да! – заорал я и, обхватив, приподнял Фанфан.
У нас было много детей, я стал писателем, и, вопреки ожиданиям, мы были очень счастливы.
Я выбрал смерть в волнах океана, так как этот вариант делал правдоподобным исчезновение моего трупа. Нужно только поехать в Кер-Эмма и выйти в море на парусной лодке в присутствии свидетелей, причем не брать с собой спасательного жилета. В миле от берега я переверну суденышко и доберусь до берега вплавь. Достаточно будет оставить сухую одежду на берегу неподалеку от маяка мсье Ти или еще где-нибудь и потихоньку вернуться в Париж.
Мне уже показалось, будто я слышу разговоры, после того как найдут перевернутую лодку: «Удар гиком по голове, это случилось мгновенно… должно быть, он был убит наповал… ах, всегда надо брать спасательный жилет… бедный молодой человек, ему было всего-то двадцать лет…»
Не так трудно будет создать иллюзию моей смерти, потому что у меня и Фанфан мало общих знакомых. Я мог бы ввести в курс дела Габилана и моих родителей. Мать, безусловно, не пожелает участвовать в этой комедии, которую сочтет жестокой. Но я смогу напомнить ей, что не очень-то она печется о своих мужчинах. Что касается отца, я был уверен, что моя задумка вполне удовлетворит требованиям сценария. Габилана этот план позабавит. Он обожает нестандартные случаи.
Более деликатным был вопрос о Мод и мсье Ти. Мне придется потерять моих, можно сказать, дедушку и бабушку, питавших меня мыслями, а образ их жизни являлся в моих глазах воплощением счастья. Но я не видел способа навещать их в будущем. Если я появлюсь в Кер-Эмма, Фанфан рано или поздно об этом узнает. И я решил – не без печали – умереть для них тоже.
Итак, решение было принято, но меня смущали многие вопросы. Не схожу ли я с ума? Имею ли я право причинить такое горе Фанфан? Не является ли мое намерение эгоистичным? Где в нем любовь? От чего бегу я в смерть? В смущении я отмел эти вопросы все разом и пришел к выводу, что ни к чему мне брать на себя все переживания романтических героев.
Так я размышлял у себя в комнате. Собрался попить яблочного сока, когда за зеркальным стеклом показалась Фанфан; я отставил стакан.
– Если ты дома, постучи по стеклу. Мне надо тебе что-то сказать. Это важно.
Я дважды постучал кончиками пальцев по стеклу. И она заявила мне следующее:
– Любимый, я сегодня уезжаю в Италию. Съемки в Риме продлятся пять дней. Вернусь в пятницу вечером, домой приду примерно в двадцать два часа. Буду ждать тебя в этой комнате пятнадцать минут. Если не придешь поцеловать меня и сделать предложение, ты меня не увидишь больше никогда. Ты понял? Никогда.
Она собрала дорожный баул, обернулась ко мне и бросила:
– Ciao, bambino. И ушла.
Ее ультиматум просто вынуждал меня на самоубийство. Я не имел права позволить ей загубить нашу страсть. И я поехал в Кер-Эмма.
В поезде я обдумывал все подробности, которые необходимо предусмотреть, чтобы моя гибель показалась Фанфан несомненной. Нужно было, чтобы в фильме, сценарий которого писал мой отец, молодой человек в финале утонул по-настоящему. Если он не погибнет, Фанфан усомнится в моей смерти, как только просмотрит фильм. Еще я попрошу отца объяснить Фанфан, что отпевания не будет; раз тело не нашли, не будет и похорон. Это избавит мою мать от необходимости рыдать над пустым гробом; кроме того, крайне сложно было бы найти покладистого священника. Впрочем, отсутствие могилы затруднит траур Фанфан, как будет и в отцовском фильме; такова и была цель моей затеи. Я хотел навечно остаться жить в ее сердце: набитое соломой чучело любви не состарится.
Шагая по Кер-Эмма, я испытывал странное чувство. Через несколько часов я буду мертв для жителей городка, встречавшиеся мне люди видели молодого человека, минуты жизни которого были сочтены.
Пока я дошел до гостиницы «Глоб», я разволновался. У меня создалось такое ощущение, будто не я, а Мод и мсье Ти вот-вот отдадут богу душу. В холле я остановился. Никого. Я утер глаза, заблестевшие от слез. Потом до меня дошло, что этот дом будет для меня навеки заказан, и меня охватила грусть. Впервые я обратил внимание на букеты цветов, украшавшие холл. Они стояли повсюду. Я словно просыпался. Услышав звук переставляемых бутылок, прошел в бар. Старый Ти за стойкой расставлял бутылки с выпивкой для маловероятных постояльцев. Сезон еще не начался. Он обернулся. По моей щеке катилась слеза. Мсье Ти сразу же это заметил.
– Здравствуй, Александр, – сказал он.
Я опустил голову. У меня не хватит мужества покинуть его навсегда. Посмотрев на меня, мсье Ти, не говоря ни слова, налил две рюмки особой водки, которую он называл «тонкой».
Я облокотился на оцинкованную столешницу стойки лицом к хозяину и уткнулся носом в рюмку. Наступило долгое молчание, которое мсье Ти не прерывал. Он знал, что это ожидание заставит меня говорить со всей откровенностью.
Я рассказал ему все, начиная с праздника по поводу годовщины дамбы. Его молчание заставило меня выложиться до конца. Когда я умолк, он снова наполнил мою рюмку.
– …Вот почему я приехал сюда, чтобы разыграть свою смерть в океане.
Старый Ти помолчал еще минуту, потом объявил:
– Должен настать наконец день, когда ты распрощаешься с отрочеством.
– С отрочеством? – удивленно переспросил я.
– Ты не что иное, как молокосос, желторотый птенец, который ничего в жизни не понял. Сколько времени ты еще намерен ребячиться? Александр, пора тебе стать мужчиной. Я знаю, что затянувшееся отрочество – болезнь века, от которой нет лекарства. О, ты в этом не одинок. Миллионы подобных тебе хотят «оставаться молодыми», избежать женитьбы, продлить детство, следовать моде на девственников, предпочитать страсть любви. На любовь вы неспособны. На настоящую любовь, беззаветную, а не на выкрутасы зеленых юнцов. Ты, возможно, ответишь мне, что «и в платонической любви есть свой резон». Бред, отравляющий души тех, кто разделяет подобную точку зрения, а я верю только в чистую любовь. И утверждаю, что мы для нее и созданы, а не для страсти. Я понял это сравнительно недавно, в восемьдесят четыре года, в объятиях Мод. «Непреходящая страсть» – выдумка несовершеннолетних. Ты же изображаешь из себя монаха, потому что боишься женитьбы! Брось свои попытки уйти от человеческого естества путем хитроумных планов, в которых здравого смысла – ни на грош. Наберись смелости и стань мужчиной, черт бы тебя побрал! Сохранить в себе ребенка, каким ты был когда-то, вовсе не означает остаться ребенком. Ты вроде тех, кто смотрит телевизор, без конца переключая его с одной программы на другую, чтобы из каждой ухватить самые интересные места. Это глупость. Всякая история для того и создана, чтобы развиваться по порядку. Поверь, хроническая страсть – обманная мечта, сладостная, но обманная. Если пересолишь блюдо, человек с тонким вкусом его отвергнет. Когда слышишь слишком громкую музыку, воспринимаешь только часть составляющих ее звуков. Великие любовники – меломаны в любви, гурманы в чувствах, а не пожиратели красного перца. Страсть имеет очень мало общего с любовью. Твое пренебрежение супружеской жизнью – позиция мальчишки. Ты такой же инфантильный, как твои родители. Правда, затягивая прелюдию, ты не подвергаешь себя риску. Предохраняешься от зла. Но зло – составная часть жизни, и тот, кто не встречает его грудью, влачит существование беспозвоночного! Любовь требует риска, предполагает возможность поражения. Это цена, которую надо за нее платить. И супружеская жизнь – единственное смелое предприятие в наши дни. Не надо ни коммунизма, ни луны, ни Америки – со всем этим покончено. Если ты уклонишься от брака, загубишь свою молодость. Прости мою горячность, но, когда я вижу, как ты валяешь дурака, я вспоминаю свои собственные ошибки. Я тоже был из тех, кому нужна только страсть. К счастью, я повстречал Мод. Мы были уже старые, но нас ждало по крайней мере несколько лет любви. А кроме того, подумай о Фанфан, черт возьми! И перечитай «Маленького принца»! Любовь предполагает ответственность. Ты не имеешь права уничтожать надежды Фанфан. Ты вел себя с ней как повеса. Нельзя играть женским сердцем. Женщина – это прекрасно! Поверь, что не женятся статисты, а не актеры. Избегая брака, они позорят наше мужское сословие. Быть мужчиной почетно. И надо быть достойным этого звания. Женись на Фанфан и научись какой-нибудь профессии, вместо того чтобы заполнять пустоту жизни страстью. На что ты употребил до сих пор свои таланты? Транжиришь себя на дурацкие выдумки, пускаешь на ветер отцовские деньги и доводишь до отчаяния Фанфан. Запомни хорошенько: самая стоящая вещь в нашем несовершенном мире – это сделать счастливой женщину. Все остальное – тщеславие. Я запрещаю тебе разыгрывать собственную смерть. Такой поступок недостоин тебя. Живи своей жизнью, а не беги в фальшивую смерть. И помни, что женитьба – великое рискованное предприятие в наши дни. Не дожидайся моего возраста, чтобы понять это.
Какое-то время я стоял в отупении. Ти осушил свою рюмку и с волнением добавил:
– Я говорю тебе это, потому что…
Я накрыл его руку своей рукой, встал и вышел из гостиницы.
В пятницу вечером, в двадцать два тридцать, Фанфан вошла в свою комнату, растянулась на кровати, не взглянув на зеркальное стекло, и закрыла глаза.
Я дожидался этой минуты, чтобы утвердиться в моем решении. Не знал уже, что думать; перестал рассуждать и вверил себя собственному инстинкту.
Прижался к стеклу и вдруг схватил табурет и разбил его на мелкие осколки. Наши комнаты соединились. Фанфан не шелохнулась. Я прошел в нашу комнату, склонился к ее лицу и поцеловал ее в губы.
Моя принцесса открыла глаза.
– Ты будешь моей женой? – спросил я.
– Да, – ответила Фанфан.
Назавтра утром я пришел к отцу. Он открыл дверь и обнял меня. Впервые я заметил, что мы с ним одного роста. Бог ты мой, как он был похож на меня! В зеркале, которое висело в прихожей, мы выглядели как братья-близнецы.
Он приготовил мне кофе и рассказал, что собирается подарить матери на день рождения чучело бизона.
– Как ты думаешь, она будет рада?
– Папа, я напишу историю моей любви к Фанфан. Твой фильм будет экранизацией моего романа.
Отец умолк, посмотрел на меня и заплакал.
– Значит, у меня есть-таки сын? – сказал он, продолжая глядеть на меня сквозь слезы.
– Видно, пришло твое время стать отцом, милый папочка…
– Знаю, знаю…
Мы венчались в церкви Вердело. Нарушили традицию, согласно которой безумная любовь празднует свое торжество на родине невесты. Мне захотелось, чтобы обряд был совершен там, где мои родители все еще вели войну друг с другом.
Со слезами на глазах я вошел в заполненную народом церковь под руку с матерью. Прощай, отрочество, прощай, детство. Мать подвела меня к алтарю меж рядами своих любовников. Впервые я посмотрел на этих больших детей как на моих отцов. Мать оставила меня у ступенек клироса и стала на свое место рядом с отцом, тем, который дал мне свое имя. За ним стояла его любовница. Они все были здесь, и детство проступало на лице каждого. Я видел, что они взволнованны и немного робеют. Я был их общим сыном и, однако, стал уже мужчиной. Они не могли прийти в себя, оттого что плод их любви стал взрослым.
Мсье Ти и Мод не смогли приехать. Слишком они стары, чтобы уезжать так далеко от Кер-Эмма. Их представляла Германтруда. Сидя рядом с ней, Титаник бросал на нее похотливые взгляды. Ее это будоражило. Была здесь и Мадо, она молилась.
За спиной я услышал шепот, потом наступила тишина. В нефе раздались шаги. Обернувшись, я увидел Фанфан в белом платье, она шла под руку со своим отцом. Почему я плакал? Она шла медленно, обнаженные плечи прикрывала фата. Настоящее соединялось в моих глазах с будущим, с вечностью. Я увидел пожилую даму, которая подойдет ко мне. Несмотря на морщины, она показалась мне еще прекраснее. Я встретился взглядом с моим отцом. Он улыбнулся мне. Ему было понятно мое отчаянное предприятие.
Подошел священник. Этот чувствительный мистик был нам другом. Говорил только о любви и намекнул на письменные клятвы, которыми Фанфан и я обменялись сверх положенного ритуала подготовки к венчанию; и вдруг он вслух зачитал эти неприличные послания. О них знал только он один. Мы не давали согласия на их обнародование. Фанфан покраснела и сжала мою руку, чтобы не упасть в обморок. А я был пьян от счастья и благодарен священнику за такую галантную инициативу. Он знал мою странную семью и предчувствовал, какой особый отклик получат эти возглашенные в церкви клятвы. В лирических выражениях Фанфан и я поклялись в верности друг другу до гробовой доски.
Я глянул на первые ряды. Мои мать и отец рыдали. Наш поиск абсолюта был все тем же. Со своей стороны я понимал родителей. Я проникся благолепием.
– Предатель, – шепнула мне Фанфан, не догадываясь о моей радости.
Священник благословил кольца и приблизился к нам.
– Фанфан, согласна ты взять в мужья Александра?
– Да, – ответила она с победоносным видом.
– Александр, согласен ты взять в жены Фанфан и делить с ней радость и горе?
– Да! – заорал я и, обхватив, приподнял Фанфан.
У нас было много детей, я стал писателем, и, вопреки ожиданиям, мы были очень счастливы.