Желязны Роджер. Князь света (Lord of Light) [пер. В.Лапицкого]

   – Тогда надо уходить немедленно. Я слишком уважаю твои предчувствия. Ты могущественней любого из Павших. Мне, например, очень трудно даже просто удержать приятный внешний облик более, чем на несколько минут…
   – Силы, которыми я обладаю, – сказал Яма, подливая ей чая, – уцелели, поскольку они иной природы, чем твои.
   И он улыбнулся, обнажив ровный ряд зубов. Улыбка прошлась по его лицу, от шрама на левой щеке до уголков глаз. Чтобы поставить на этом точку, он сморгнул и продолжал:
   – Большая часть моей силы имеет форму знания, и даже Властителям Кармы не под силу отобрать его у меня. Почти у всех богов мощь их проявляется посредством специфической физиологии, которую они при воплощении в новое тело частично теряют. В процессе припоминания разум постепенно изменяет в той или иной степени любое тело, порождая новый гомеостаз и обеспечивая неспешный возврат былого могущества. Ну а моя сила возвращается быстро, и она почти полностью со мной. Но даже если бы это было и не так, я все равно мог бы использовать в качестве оружия свои знания – это тоже сила.
   Ратри отхлебнула чая.
   – Мне нет дела до ее источников, но если твоя сила велит сниматься с места, надо ее слушаться. Когда отправляемся?
   Яма вытащил кисет и свернул под разговоры сигарету. Его темные, гибкие пальцы, как заметила Ратри, всегда двигались с грацией пальцев играющего музыканта.
   – Я бы сказал, что не стоит задерживаться здесь больше, чем на неделю, от силы дней на десять. А потом придется разлучить его с этим столь милым его сердцу захолустьем.
   Она кивнула
   – И куда тогда?
   – Может, в какое-нибудь заштатное южное королевство, где мы могли бы странствовать безбоязненно.
   Он зажег сигарету, затянулся.
   – У меня есть идея получше, – сказала она. – Ты не знаешь, но в качестве некой смертной я – хозяйка Дворца Камы в Хайпуре.
   – Блудотория, мадам?
   Она нахмурилась.
   – Так его прозвали пошляки, и не смей тут же называть меня «мадам», это отдает старинной насмешкой. Это место отдохновения, удовольствий, святости, а для меня и весьма доходное. И оно, я уверена, послужит прекрасным укрытием; пока наш подопечный полностью не оправится, мы сможем спокойно разрабатывать там наши планы.
   Яма хлопнул себя по бедру.
   – Ай-ай-ай! И кому вздумается разыскивать Будду в лупанарии? Отлично! Превосходно! Тогда – в Хайпур, дорогая богиня, в Хайпур, во Дворец Любви!
   Она гневно выпрямилась и притопнула сандалией о каменные плиты пола.
   – Я не позволю тебе в подобном тоне отзываться о моем учреждении!
   Он потупил глаза и с трудом согнал со своего лица улыбку. Затем встал и поклонился.
   – Приношу свои извинения, милая Ратри, но меня осенило столь внезапно…
   Он замолчал и посмотрел в сторону, через секунду на нее взглянула уже сама уравновешенность и благопристойность. Он продолжал как ни в чем не бывало:
   – …что я был захвачен врасплох кажущейся неуместностью подобной идеи. Теперь же я вижу всю ее мудрость. Это самое совершенное прикрытие, и оно же снабдит вас обоих средствами и, что еще важнее, станет источником частной информации из кругов торговцев, воинов и священнослужителей. Подобные учреждения составляют совершенно необходимую часть общества. Ну а тебе твое дает положение и голос в гражданских делах. Бог – одна из древнейших профессий в мире. И вполне естественно, что мы, павшие, обретаем прибежище под сенью другой не менее почтенной традиции. Я приветствую твою идею и благодарю тебя за мудрость и предвидение. И уж конечно не буду порочить мероприятие благодетеля и сообщника. На самом деле я с нетерпением ожидаю этого визита.
   Она улыбнулась и уселась обратно.
   – Я принимаю твои елейные извинения, сын змеи. Что бы ты ни сделал, невозможно на тебя сердиться. Налей-ка мне еще чаю, будь любезен.
   Они расслабились, Ратри смаковала чай, Яма курил. Вдали грозовой фронт растянулся мрачным занавесом поперек всего окоема. Солнце, однако, еще сияло над ними; время от времени на террасу проникал холодный ветерок.
   – Ты видел кольцо, железное кольцо, которое он носит? – спросила Ратри, положив в рот еще одну пастилку.
   – Да.
   – Не знаешь, где он его раздобыл?
   – Нет.
   – И я. Но чувствую, что надо это разузнать.
   – А!
   – Как бы это проделать?
   – Я подрядил Така, ему в лесу вольготнее, чем нам. Как раз сейчас он его и выслеживает.
   Ратри кивнула.
   – Правильно, – сказала она.
   – Я слышал, – сменил тему Яма, – что боги все еще по случаю посещают самые приметные дворцы Камы, обычно скрывая свой облик, но иногда и во всей мощи. Правда ли это?
   – Да. Всего год тому назад в Хайпур явился Бог Индра. Три года назад нанес визит поддельный Кришна. Изо всей Небесной братии именно Кришна Неутомимый вызывает у обслуживающего персонала наибольший ужас. Беспорядки растянулись на целый месяц, он сокрушил уйму мебели, лекари трудились не покладая рук. А опустошение, которое он учинил в винных погребах и кладовых! Но однажды ночью он заиграл на своей свирели – а услышав ее, ну как не простишь старому Кришне все что угодно. Но той ночью мы не услышали истинной магии, ибо есть лишь один истинный Кришна – темный и волосатый, с налитыми кровью пылающими глазами. Этот же, все разгромив, танцевал на столах; что до музыки, то она оставляла желать лучшего.
   – Заплатил ли он за причиненный урон чем-либо, кроме песен?
   Она рассмеялась.
   – Ладно-ладно, Яма. Не будем задавать друг другу риторические вопросы.
   Он пыхнул дымом.
   – Сурья, солнце, уже почти окружен, – сказала Ратри, выглянув из-под навеса, – и Индра убивает дракона. Вот-вот хлынет ливень.
   Монастырь покрыла серая пелена. Ветер усиливался, и по стенам заплясали капли дождя. Как расшитый бисером полог, дождь прикрыл открытую сторону террасы.
   Яма подлил чаю. Ратри взяла очередную пастилку.
 
 
   Так пробирался по лесу. Он перепрыгивал с дерева на дерево, с ветки на ветку, не теряя из виду петлявшую внизу тропинку. Мех его намок, ибо листья обрушивали на него по ходу дела микроливень росинок. За спиной у него клубились тучи, но утреннее солнце еще сияло на востоке, и в его красно-золотистых лучах лес превращался в феерию красок. Вокруг, в сплетении ветвей, лиан, листьев, травы, стеной поднимавшихся по обе стороны тропинки, распевали птицы, и их пение сливалось в единый хор. Листву пошевеливал ветерок. Тропинка внизу вдруг резко свернула в сторону и, вынырнув на поляну, на ней потерялась. Так соскочил на землю и продолжил свой путь пешком, пока тропинка вновь не юркнула в лес и он не смог опять вернуться на деревья. Теперь, как он отметил, его вожатая, постепенно меняя свое направление, вилась более или менее параллельно горному хребту. Вдалеке заворчал гром, и чуть погодя Так ощутил новое, холодное дуновение ветра. Раскачавшись на ветке, как на трамплине, он перелетел на соседнее дерево – прямо сквозь усеянную сверкающими каплями росы паутину, вспугнутые им птицы отхлынули вопящей волной ярчайшего оперения. Тропинка по-прежнему льнула к горам и обернулась уже в обратном направлении. Время от времени она натыкалась на другие, крепко утоптанные, желтые тропинки, пересекала их, расходилась, подчас разветвлялась, и Таку приходилось спускаться с деревьев на землю и изучать отметины на ее поверхности. Да, Сэм свернул здесь; Сэм остановился попить у этого родника – вот здесь, где оранжевые грибы вымахали выше человеческого роста и готовы были укрыть от дождя целую компанию; Сэм подобрал на дороге вон ту ветку; здесь он остановился застегнуть сандалию; здесь он прислонился к дереву, в котором явно обитала дриада…
   Так прикинул, что отстает от своей добычи примерно на полчаса, – вполне достаточно времени, чтобы добраться туда, куда хочешь, и заняться, чем только душа ни пожелает. Отблески зарниц сверкнули над вздымавшимися теперь уже прямо у него над головой горами. Опять заворчал гром. Тропинка прильнула к самому подножию гор, лес поредел, и Таку приходилось вприпрыжку скакать среди высокой травы. Потом тропа начала упорно карабкаться в гору, с обеих сторон от нее появились все более и более величественные нагромождения голых камней и скал. Но Сэм здесь прошел, и Так, стало быть, пройдет тоже.
   Далеко над головой переливающийся цветочной пыльцой Мост Богов исчезал под неуклонно накатывавшимся с востока валом туч. Сверкали молнии, и, теперь уже ни секунды не раздумывая, за ними грохотал гром. Здесь, на открытом месте, ветер набрал силу, трава пригибалась под его напором, резко похолодало.
   На Така упали первые капли дождя, и он юркнул под укрытие каменного гребня, который следовал вдоль тропы как неширокая преграда, чуть, наудачу, наклоненная против дождя. Так продолжил свой путь у самого его основания, а хляби небесные разверзлись, мир обесцветился, с неба исчез последний голубой лоскуток.
   Море бушующего света разверзлось вдруг над головой и трижды пролилось потоками, которые безумным крещендо устремились вниз, чтобы разбрызнуться о каменный клык, криво чернеющий под ветром в четверти мили далее, вверх по склону.
   Когда Так опять начал различать предметы вокруг себя, он увидел нечто непонятное. Словно каждая из обрушившихся на склон молний оставила какую-то свою часть стоять, покачиваясь в сером воздухе, подрагивая от пульсации пламени, которому, казалось, не было дела до беспрестанно утюжившей склон влаги.
   Потом Так услышал смех – или же это был лишь отголосок последнего раската грома?
   Нет, это был смешок – исполинский, сверхчеловеческий!
   А чуть позже разнесся яростный вопль. Потом новая вспышка, еще раз загрохотало.
   Еще одна огненная воронка раскачивалась позади каменного клыка.
   Минут пять Так отлеживался. Затем все повторилось – вопль, за ним три ослепительные вспышки и грохот.
   Теперь там уже было семь огненных столпов.
   Посмеет ли он приблизиться, подобраться к этим штуковинам, скрываясь по другую сторону от каменного клыка?
   А если посмеет и сумеет, и если, как он чувствовал, тут был замешан Сэм, что он сможет поделать, если даже и самому Просветленному не под силу контролировать ситуацию?
   Ответа он не знал, но обнаружил, что движется вперед, распластавшись в сырой траве, забирая все время влево.
   Когда он был уже на полпути, это случилось опять, и десять башен громоздилось там теперь; красные, золотые, желтые, они отклонялись и возвращались, отклонялись и возвращались, словно их основания пустили в скалы корни.
   Он скорчился там, промокший и дрожащий, пытаясь понять, достанет ли ему смелости, и убедился, что ее у него совсем немного. И тем не менее, он пополз дальше, пока не сумел добраться до странного этого места и заползти за клык.
   Там можно было наконец выпрямиться, ибо вокруг высилось много большущих каменных глыб и валунов. Укрываясь за ними от возможного взгляда снизу, он осторожно продвинулся вперед, не отрывая взгляда от клыка.
   Там виднелось дупло. У самого его основания имелась сухая, неглубокая пещерка, а внутри нее были различимы две коленопреклоненные фигуры. Отшельники, погруженные в молитву? Неужели?
   И тут оно случилось. Самая ужасная вспышка, какую он только когда-либо видывал, обрушилась на скалу – не мгновенно, не на один только миг. Словно огнеязыкий зверь лизал урча камень, вылизывал его быть может целых полминуты.
   Когда Так открыл глаза, он насчитал двадцать пылающих башен.
   Один из святых наклонился вперед и сделал какой-то жест. Другой рассмеялся. До расщелины, где лежал Так, донеслись звуки и слова:
   – Очи змеи! Теперь я!
   – Сколько теперь? – спросил второй, и Так узнал голос Махатмы Сэма.
   – Вдвое – или ничего! – прорычал тот и наклонился вперед, затем откинулся назад и сделал тот же жест, что и Сэм чуть ранее.
   – Нина из Шринагина! – пропел он и наклонился, повторяя тот же жест.
   – Святые семь, – мягко произнес Сэм. Второй взвыл.
   Так зажмурился и заткнул уши, предчувствуя, что последует за этим воплем.
   И он не ошибся.
   Когда ослепительное пламя и оглушительный грохот миновали, он осторожно глянул вниз на феерически освещенную сцену. Считать он не стал. Похоже, что штук сорок огневых единиц маячило теперь там, отбрасывая вокруг жуткие отсветы; их число удвоилось.
   Ритуал возобновился. На левой руке Будды сверкало – своим собственным, бледным, чуть зеленоватым светом – железное кольцо.
   И опять он услышал слова «Вдвое – или ничего» и опять в ответ раздалось «Святые семь».
   На сей раз он решил, что скала расколется под ним. На сей раз он подумал, что пламя выжжет ему ретину сквозь плотно сомкнутые веки. Но он ошибся.
   Когда он открыл глаза, взгляду его предстала уже целая армия колеблющихся перунов. Их сияние врезалось ему прямо в мозг, и он, поспешно прикрыв глаза рукой, опустил взгляд.
   – Ну, Ралтарики? – спросил Сэм, и светлый изумрудный луч играл на его левой руке.
   – Еще раз, Сиддхартха. Вдвое или ничего.
   На миг завеса дождя разорвалась, и в ослепительном сиянии огненных призраков Так увидел, что плечи того, кого звали Ралтарики, венчала голова буйвола, и успел заметить у него вторую пару рук.
   Так поежился.
   Зажмурился, заткнул уши, стиснул зубы и стал ждать, Ждать пришлось не долго. Кругом грохотало, сверкало, длилось и длилось, пока Так не потерял, наконец, сознание.
   Когда он пришел в себя, все кругом было серо, между ним и скалистым щитом оставался только присмиревший, спокойно моросящий дождь. У подножия скалы виднелась только одна фигура, и у нее не было видно ни рогов, ни лишних рук.
   Так не двигался. Он ждал.
 
 
   – Это, – сказал Яма, протягивая ему аэрозоль, – репеллент, он отпугивает демонов. В будущем, когда ты надумаешь забраться подальше от монастыря, обязательно пользуйся им. Я считал, что в округе нет ракшасов, а не то я дал бы его тебе раньше.
   Так взял сосуд и положил его перед собой на стол.
   Они сидели за легкой трапезой в покоях Ямы, Бог смерти откинулся назад в своем кресле со стаканом вина – вина для Будды – в левой руке и полупустым графином в правой.
   – Значит тот, кого зовут Ралтарики, и в самом деле демон? – спросил Так.
   – И да, и нет, – отвечал Яма. – Если под «демоном» ты понимаешь злобное, сверхъестественное существо, обладающее огромной силой, ограниченным сроком жизни и способностью временно принимать практически любую форму, тогда ответ будет «нет». Это – общепринятое определение, но в одном пункте оно действительности не соответствует.
   – Да? И в каком же это?
   – Это не сверхъестественное существо.
   – Но все остальное…
   – Справедливо.
   – Тогда я не вижу никакой разницы, сверхъестественное оно или нет, коли оно злобно, обладает огромной силой и сроком жизни, да и к тому же может менять по собственной воле свой внешний вид.
   – Да нет, в этом, видишь ли, кроется большая разница. Разница между непознанным и непознаваемым, между наукой и фантазией – это вопрос самой сути. Четыре полюса компаса – это логика, знание, мудрость и непознанное, оно же неведомое. И некоторые склоняются в этом последнем направлении. Другие же наступают на него. Склониться перед одним – потерять из виду три остальных. Я могу подчиниться непознанному, но непознаваемому – никогда. Человек, склоняющийся в этом последнем направлении, – либо святой, либо дурак. Мне не нужен ни тот, ни другой.
   Так пожал плечами и отхлебнул вина.
   – Ну а демоны?..
   – Познаваемы. Я много лет экспериментировал с ними, и, если ты помнишь, я был одним из четверых, спустившихся в Адский Колодезь, когда Тарака скрылся от Владыки Агни в Паламайдзу. Разве ты не Так от Архивов?
   – Я был им.
   – Ведь ты же читал тогда записи о первых контактах с ракшасами?
   – Я читал о днях обуздания…
   – Тогда ты знаешь, что они – исконные обитатели этого мира, что они были здесь еще до появления человека с исчезнувшей Симлы.
   – Да.
   – Они – порождение скорее энергии, чем материи. Их собственные легенды повествуют, что когда-то у них были тела и жили они в городах. Однако в поисках личного бессмертия вступили они на другой путь, нежели человек. Им удалось отыскать способы увековечивать себя в виде стабильных энергетических полей. И покинули они свои тела, чтобы вечно жить в виде силовых вихрей. Но чистым интеллектом при этом не стали. По-прежнему влачат они на себе всю полноту собственных «я» и, рожденные материей, навсегда подвержены всепожирающей страсти к плоти. Хотя они и способны временно принимать плотское обличье, не могут они вернуть его себе без посторонней помощи. Веками бесцельно блуждали они по всему миру. Потом пришествие Человека нарушило их покой. Чтобы преследовать пришельца, облеклись они в формы его кошмаров. Вот почему нужно было их победить, обуздать и сковать в безднах под Ратнагари. Мы не могли уничтожить их всех. Мы не могли допустить, чтобы продолжали они свои попытки овладеть инкарнационными машинами и людскими телами. Вот почему были они загнаны в ловушку, вот почему заключены в огромные магнитные бутылки.
   – Ну а Сэм освободил многих, чтобы они исполняли его волю, – перебил Так.
   – Ну да. Он заключил и поддерживал кошмарный пакт, по которому кое-кто из них еще может обитать в этом мире. Среди всех людей они уважают, может быть, лишь одного Сиддхартху. Но есть у них и один общий со всеми людьми порок.
   – Какой же?
   – Они страстно любят азартные игры… Они готовы играть на что угодно, и игорные долги – единственный для них вопрос чести. Так и должно быть, иначе они не доверяли бы другим игрокам – и лишились бы тем самым своего, быть может, единственного удовольствия. Поскольку огромна была их сила, даже принцы готовы были на игру с ними – в надежде выиграть их услуги. Так были потеряны целые королевства.
   – Если ты считаешь, – сказал Так, – что Сэм играл с Ралтарики в одну из древних игр, какими же могли быть ставки?
   Яма допил вино, налил еще.
   – Сэм глупец. Нет, не то… Он игрок. Это совсем другое. Ракшасы контролируют множество низших энергетических существ. Сэм посредством того кольца, что он нынче носит, управляет теперь целой армией огненных элементалей, выигранных им у Ралтарики. Это смертельно опасные, неразумные создания – и в каждом сила разряда молнии.
   Так допил свое вино.
   – Но какую ставку мог сделать в этой игре Сэм?
   Яма вздохнул.
   – Все мои труды, все наши усилия более чем за полвека.
   – Ты имеешь в виду – свое тело?
   Яма кивнул.
   – Человеческое тело – высший стимул, самая заманчивая приманка, какую только можно предложить демону.
   – Зачем же Сэму так рисковать?
   Яма уставился невидящим взглядом на Така.
   – Вероятно, это – единственный для него способ пробудить свою волю к жизни, опять взвалить на себя свой долг, – поставив самого себя на край пропасти, рискуя самим своим существованием при каждом броске кости.
   Так подлил себе вина и тут же выпил его.
   – Для меня вот это и есть непознаваемое, – сказал он.
   Но Яма покачал головой.
   – Только непознанное, – поправил он. – Сэм отнюдь не святой и уж конечно же не дурак.
   – Хотя почти, – решил Яма и под вечер опрыскал демоническим репеллентом весь монастырь.
   На следующий день явился поутру к монастырю маленький человек и уселся перед главным входом, поставив чашу для подаяния у самых своих ног. Одет он был просто, в потертую хламиду из грубой, темной материи, доходившую ему до колен. Левый его глаз прикрывала черная повязка. Длинными темными прядями свисали с черепа остатки волос. Острый нос, маленький подбородок и высоко поставленные плоские уши придавали его лицу сходство с лисьей мордой. Единственный его зеленый глаз, казалось, никогда не моргал, лицо туго обтягивала обветренная кожа.
   Просидел он так минут двадцать, пока его не заметил один из послушников Сэма и не сообщил об этом кому-то из темнорясых монахов ордена Ратри. Монах, в свою очередь, разыскал одного из жрецов и передал информацию ему. Жрец, желая произвести на богиню впечатление добродетелями ее последователей, немедленно послал за нищим, накормил его, выдал ему новую одежду и предоставил келью для отдыха, чтобы тот мог оставаться в монастыре, сколько пожелает.
   Пищу нищий принял с достоинством брамина, но не стал есть ничего, кроме хлеба и фруктов. Он принял также и темное одеяние ордена Ратри, сбросив свою прокопченную блузу. Затем он осмотрел келью и новый тюфяк, положенный там для него.
   – Благодарю тебя, достойный жрец, – произнес он глубоким и гулким голосом, неведомо как умещавшимся в его хрупком теле. – Благодарю тебя и молю, чтобы твоя богиня обратила на тебя свою улыбку за доброту и любезность, явленные от ее имени.
   На это улыбнулся и сам жрец, все еще в надежде, что как раз сейчас Ратри пройдет через зал и оценит доброту и любезность, явленные им от ее имени. Но она не прошла. На самом деле мало кому из ее ордена удавалось увидеть ее, даже по ночам, когда она преисполнялась силы и проходила среди них: ведь только шафраннорясые ожидали пробуждения Сэма и доподлинно знали, кто он такой. Обычно она проходила по монастырю, пока ее послушники были погружены в молитву, или же уже после того, как они расходились по своим кельям. Днем она обычно спала; видели они ее всегда с прикрытым лицом и закутанной в просторную рясу; пожелания свои и приказы она передавала через Гандхиджи, главу ордена, ему в этом цикле уже исполнилось девяносто три года, и был он почти слеп.
   Ее монахи, как и монахи в шафрановых рясах, любопытствовали о ее внешности и стремились добиться от нее благосклонности. Считалось, что благословение богини обеспечит следующую инкарнацию в брамина. Не стремился к этому один Гандхиджи, ибо принял он путь подлинной смерти.
   Так как она не появилась в зале, жрец продолжил беседу.
   – Меня зовут Баларма, – заявил он. – Могу ли я узнать твое имя, достопочтенный господин, и, может быть, твою цель?
   – Меня зовут Арам, – сказал нищий, – и я принял обет десятилетней нищеты и семилетнего молчания. К счастью, семь лет уже минуло, и я могу сейчас поблагодарить своих благодетелей и ответить на их расспросы. Я направляюсь в горы, чтобы разыскать там подходящую пещеру, в которой мог бы предаться медитациям и молитве. Я, пожалуй, воспользовался бы на несколько дней вашим гостеприимством, перед тем как возобновить свое путешествие.
   – В самом деле, – сказал Баларма, – нам будет оказана честь, если святой подвижник сочтет подобающим почтить наш монастырь своим присутствием. Желанным гостем ты будешь для нас. Если тебе понадобится что-либо для твоего долгого пути и мы будем способны тебе в этом помочь, прошу, скажи нам об этом.
   Арам уставился на него своим немигающим зеленым глазом и промолвил:
   – Монах, который первым меня приметил, носил не темную рясу вашего ордена, – и он дотронулся до темного одеяния. – Мне показалось, что мой несчастный глаз уловил какой-то другой цвет.
   – Да, – ответствовал Баларма, – ибо послушники Будды обрели у нас приют, недолго отдыхая здесь, в нашем монастыре.
   – Это воистину интересно, – кивнул Арам, – ибо хотелось бы мне поговорить с ними и узнать при случае побольше об их Пути.
   – Коли ты останешься на время здесь, тебе предоставится много таких возможностей.
   – Тогда я так и поступлю. А долго ли будут они здесь?
   – Сие мне неведомо.
   Арам кивнул.
   – Когда смогу я поговорить с ними?
   – Сегодня вечером, в тот час, когда все монахи собираются вместе и беседуют на любые темы, – все, кроме принявших обет безмолвия.
   – Ну а до тех пор я посвящу свое время молитве, – сказал Арам. – Благодарю тебя.
   Каждый слегка поклонился, и Арам вошел в свою келью.
   В тот вечер Арам был среди монахов в час общения. В это время члены обоих орденов встречались друг с другом и пускались в богоугодные беседы. Сэм там не присутствовал, не было и Така, ну а Яма и вовсе здесь не появлялся.
   Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.
   – Кажется странным, – сказал он чуть погодя, – что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.
   – Мы – странствующий орден, – откликнулся монах, к которому он обратился.
   – Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.
   – В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может, где-то здесь имело место какое-то откровение, которое могло бы расширить мои представления о мире, узнай я о нем?
   – Все мироздание – сплошное откровение, – сказал монах. – Все меняется и в то же время остается. День следует за ночью… каждый день – иной, но все же – это день. Почти все в мире – иллюзия, однако формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной реальности.
   – Да-да, – вмешался Арам. – В путях иллюзии и реальности я многоопытен, но спрашивал-то я о том, не появлялось ли в округе новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.
   С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним сандалию, чтобы его раздавить.
   – Молю, брат, не причиняй ему вреда, – вмешался монах.
   – Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают, что, во-первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во-вторых, убийство насекомого не отягчает личной кармы.