Сегодня каждый достаточно искушен, чтобы знать про освященные веками образцы психического расстройства. Сегодня многие причины для этих расстройств устранены – не радикально, как у моего взрослого теперь сироты, но с заметным эффектом. Но все же мы живем в невротическом прошлом. Почему? Потому что наше настоящее направлено на физическое здоровье, безопасность и благополучие. Мы уничтожили голод, но сирота из глуши охотнее примет пачку пищевых концентратов от людей, которые о нем заботятся, чем горячую еду из автоматического устройства.
Физическое благополучие доступно теперь каждому человеку. Реакция на это происходит в области ментального здоровья. Благодаря развитию технологии, причины многих прежних социальных проблем исчезли, и с ними ушли многие причины психических бедствий. Но между черным вчера и светлым завтра огромное серое сегодня, полное ностальгии и страха перед будущим, что не выражается в чисто материальном плане, а представлено старательным подражанием устаревшим беспокойствам.
Коротко прожужжал телефон. Рендер не услышал его за звуками Восьмой.
– Мы боимся того, чего не знаем, – продолжал он, – а завтрашний день полностью неизвестен. Область моей специализации в психиатрии тридцать лет назад еще не существовала. Наука способна так быстро развиваться, что становится подлинным неудобством, я бы даже сказал – бедствием для общества, и логически следует, что полная механизация всего в мире...
Он проходил мимо стола, когда телефон снова зажужжал. Рендер выключил микрофон и приглушил Восьмую.
– Алло!
– Сент-Мориц, – произнес женский голос.
– Давос, – решительно сказал он.
– Чарли, ты страшно упрям!
– Как и ты, дорогая Джил.
– Будем спорить об этом вечером?
– Не о чем спорить.
– Надеюсь, заедешь за мной в пять?
Он поколебался.
– Ладно, в пять.
– Я сделала прическу. Хочу снова удивить тебя.
Подавив смешок, он сказал:
– Надеюсь, приятно удивить? Хорошо, до встречи. – Дождавшись ее «до свидания», он отключил связь.
Он сделал окна прозрачными, погасил свет и посмотрел на улицу.
Небо серое, медленно падают хлопья снега, опускаются вниз и теряются в беспорядке...
Открыв окно и перегнувшись через подоконник, он увидел место, где Иризари оставил на земле свою последнюю отметину.
Рендер закрыл окно и дослушал симфонию. Прошла неделя с тех пор, как он совершил «слепой виток» с Эйлин. Встреча назначена через час.
Он вспомнил, как ее пальцы прошлись по его лицу, легко, как листья или как лапки насекомых, изучая его внешность по древнему методу слепых. Воспоминание было не очень приятным – непонятно почему.
Пятно на мостовой далеко внизу было хорошо заметным: будучи вымытым, оно заледенело и стало скользким, как стекло. Сторож при здании поспешно вышел и стал набрасывать на пятно соль, чтобы кто-нибудь не поскользнулся и не покалечился.
Зигмунд был ожившим мифическим Фенрисом. После того как Рендер отдал миссис Хиджс распоряжение впустить гостей, дверь стала открываться, потом вдруг распахнулась, и пара дымчато-желтых глаз уставилась на Рендера. Глаза располагались на странно уродливой собачьей голове.
У Зигмунда был не обычный низкий собачий лоб, идущий слегка покато от морды, а высокий лохматый череп, отчего глаза казались посаженными даже глубже, чем сидели на самом деле. Рендер слегка вздрогнул от вида и размера этой головы. Все мутанты, которых он видел, были щенятами, а Зигмунд был вполне взрослым, и его серо-черная шерсть топорщилась, из-за чего он казался больше, чем средний представитель его породы.
Он посмотрел на Рендера совсем не по-собачьи и проворчал нечто очень похожее на «Привет, доктор».
Рендер кивнул и встал.
– Привет, Зигмунд. Входи.
Пес повернул голову, понюхал воздух в комнате, как бы решая, вверить или нет опекаемую этому пространству. Затем утвердительно наклонил голову и прошел в открытую дверь. Весь его анализ длился не более секунды.
Следом за ним вошла Эйлин, держа двойной поводок ненатянутым. Собака бесшумно шла по толстому ковру, опустив голову, словно подкрадывалась к чему-то. При этом глаза ее все время смотрели на Рендера.
– Значит, это и есть Зигмунд? Ну, как вы, Эйлин?
– Прекрасно... Да, он ужасно хотел пойти со мной, и я тоже хотела, чтобы вы с ним встретились.
Рендер подвел ее к креслу и усадил. Она отстегнула двойной поводок от собачьего ошейника и положила его на пол. Зигмунд сел рядом, продолжая внимательно смотреть на Рендера.
– Как дела в госпсихцентре?
– Как всегда. Могу я попросить сигарету, доктор? Забыла свои.
Он вложил ей сигарету в пальцы, поднес огонь. На Эйлин был темно-синий костюм, стекла очков тоже отливали синим. Серебряное пятно на лбу отражало свет лампы. Она продолжала смотреть в одну точку, когда он убрал руку. Ее волосы, длиною до плеч, казались немного светлее, чем в тот вечер: сегодня они были похожи на новенькую медную монету.
Рендер сел на угол стола, мыском ботинка передвинул по полу пепельницу-глобус.
– Вы говорили мне, что быть слепой – не значит, что вам недоступна возможность видеть. Тогда я не просил вас объяснить это. Но сейчас хотел бы попросить.
– У меня был сеанс нейросоучастия с доктором Рискомбом до того, как с ним произошел несчастный случай. Он хотел приспособить мой мозг к зрительным впечатлениям. К несчастью, второго сеанса не случилось.
– Понятно. Что вы делали на том сеансе?
Она скрестила ноги, и Рендер заметил, что они красивой формы.
– Главным образом, были цвета. Ощущения совершенно потрясающие.
– Хорошо ли вы их помните? Когда это было?
– Около шести месяцев назад... и я никогда не забуду их. Иногда я даже думаю цветными узорами.
– Часто?
– Несколько раз в неделю.
– Какого рода ассоциации их приносят?
– Никакие в особенности. Просто появляются в сознании наряду с другими сильными ощущениями – в случайном порядке.
– Например?
– Ну, вот сейчас, когда вы задали мне вопрос, я увидела его желтовато-оранжевым. Ваше приветствие было серебряным. А сейчас, когда вы просто сидите, слушаете меня и ничего не говорите, я ассоциирую вас с глубоким синим, почти фиолетовым.
Зигмунд перевел взгляд на стол и уставился на боковую панель.
«Слышит ли он, как крутится кассета магнитофона? – подумал Рендер. – А если слышит, то знает ли, что это такое и для чего служит?»
Если так, собака, без сомнения, скажет Эйлин. Хотя та и сама знает об этой общепринятой практике, но ей может не понравиться, что Рендер рассматривает общение с ней как лечение, а не как механический адаптационный процесс. Он поговорил бы с собакой частным образом насчет этого, если бы думал, что это что-то даст. При этой мысли Рендер внутренне улыбнулся и пожал плечами.
– Я сконструирую мир из простейших фантазий, – сказал он наконец, – и познакомлю вас сегодня с кое-какими основными формами.
Она улыбнулась. Рендер посмотрел вниз, на мифического персонажа, скорчившегося рядом с ней и вывесившего язык через частокол зубов.
«Он тоже улыбается?»
– Спасибо, – сказала она.
Зигмунд поколотил по ковру хвостом.
– Вот и хорошо. – Рендер положил сигарету рядом с Мадагаскаром. – Сейчас я достану «яйцо» и проверю его. А пока, – он нажал незаметную кнопку, – немного музыки может подействовать расслабляюще.
Она хотела ответить, но увертюра Вагнера заглушила слова. Рендер снова прижал кнопку и в наступившей тишине сказал:
– Хм... Думал, следующий Респиги. – И коснулся кнопки еще дважды.
– Вы могли бы оставить Вагнера, – заметила она. – Я люблю его.
– Не стоит, – сказал он, открывая шкаф, – сейчас это изобилие лейтмотивов будет лишним.
В кабинет вкатилось громадное «яйцо» – бесшумно, как облако. Подтянув его к столу, Рендер услышал тихое ворчанье и быстро обернулся. Зигмунд как тень уже метнулся к его ногам, кружил вокруг машины и обнюхивал ее, напружинив хвост и оскалив зубы.
– Полегче, Зиг, – сказал Рендер. – Эта машина не кусается и ничего плохого не делает. Это просто машина, как, скажем, спиннер, телевизор или посудомойка. Мы ей воспользуемся сегодня, чтобы показать Эйлин, как выглядят некоторые вещи.
– Не нравится, – громко сказала собака.
– Почему?
Зигмунд не ответил, вернулся к Эйлин и положил голову на ее колени.
– Не нравится, – повторил он, глядя на нее.
– Почему?
– Нет слов. Пойдем домой?
– Нет, – ответила она. – Ты свернешься в углу и вздремнешь, а я свернусь в машине и тоже вздремну... или вроде этого.
– Нехорошо, – сказала собака, опуская хвост.
– Иди, – она погладила собаку, – ляг и веди себя прилично.
Зигмунд так и сделал, но заскулил, когда Рендер затемнил окна и коснулся кнопки, трансформирующей его стол в сиденье оператора.
Он заскулил еще раз, когда «яйцо», включенное теперь в розетку, раскололось в середине и верх отошел, показывая его внутренность.
Рендер сел. Его сиденье начало принимать контуры ложа и наполовину вдвинулось под консоль. Рендер сел прямо – ложе двинулось обратно и снова стало креслом. Он коснулся стола, и половина потолка отошла, изменила форму и повисла в виде громадного колокола. Рендер встал и обошел «яйцо». Респиги навевал мысли о соснах и тому подобном, а Рендер достал из-под аппарата наушники. Закрыв наушником одно ухо и плечом прижав микрофон к другому, он свободной рукой играл кнопками. Лиги прибоя утопили поэму; мили дорожного движения перекрыли ее; повторное воспроизведение записи вдруг выдало: «...сейчас, когда вы просто сидите, слушаете меня и ничего не говорите, я ассоциирую вас с глубоким синим, почти фиолетовым».
Он включил маску и проверил: раз – корица, два – сгнивший лист, три – сильный змеиный мускусный запах... и далее, через вкус меда, уксуса, соли, и вверх, через запах сирени и мокрого бетона, и предгрозовой запах озона, и все основные обонятельные и вкусовые сигналы, обычные для утра, дня и вечера.
Ложе, как полагалось, плавало на подушке из ртути и стабилизировалось магнитами стенок «яйца». Рендер поставил ленты.
Все было в полнейшем порядке.
– Хорошо, – сказал Рендер, поворачиваясь, – все проверено.
Эйлин как раз клала очки поверх своей аккуратно сложенной одежды. Она разделась, пока Рендер проверял машину. Его взволновала ее тонкая талия, большие груди с темными сосками, длинные ноги. «Она отлично сложена для женщины ее роста», – подумал он. Но, глядя на нее, он понимал, что главная проблема, конечно, в том, что она его пациентка.
– Готова, – сказала она.
Он подвел ее к машине. Ее пальцы ощупали внутренность «яйца». Когда он помогал ей войти в аппарат, то увидел, что глаза у нее яркого цвета морской волны. И этого он тоже не одобрил.
– Удобно?
– Да.
– Хорошо, устраивайтесь. Сейчас я закрою. Приятного сна.
Верхняя часть «яйца» медленно опустилась. Оно стало непрозрачным, затем пронзительно блестящим. Рендер перевел взгляд вниз и убедился, что рефлексы тела выдают его отношение к увиденному. Затем двинулся обратно к столу.
Зигмунд прижался к его ноге, не давая пройти. Рендер потянулся погладить его, но пес отдернул голову.
– Возьми меня тоже с вами, – проворчал он.
– Боюсь, что этого сделать просто невозможно, дружище, – сказал Рендер. – К тому же, мы в сущности никуда не уходим. Мы подремлем прямо здесь, в этой комнате.
Но собака не успокоилась.
– Зачем?
Рендер вздохнул. Спор с псом был, пожалуй, самой нелепой вещью, какую он мог себе представить в трезвом виде.
– Зиг, – сказал он, – я пытаюсь помочь ей узнать, на что похожи разные вещи. Ты делаешь прекрасную работу – водишь ее в этом мире, которого она не видит, но ей нужно знать, как он выглядит, и я собираюсь показать ей.
– Тогда я стану ей не нужен.
– Конечно же, будешь нужен. – Рендер чуть не засмеялся. Патетичность собаки была настолько абсурдной, что Рендер не мог отказать ей в помощи. – Я не могу вернуть ей зрение, – объяснил он. – Я просто собираюсь передать ей некоторое абстрактное видение – ну, вроде как даю ей ненадолго взаймы свои глаза. Усек?
– Нет, – сказал пес. – Лучше возьми мои.
Рендер выключил музыку.
«Полное описание системы взаимоотношений между собакой-мутантом и ее хозяином наверняка займет не менее шести солидных томов на немецком», – решил он.
Затем указал на дальний угол.
– Ляг там, как велела Эйлин. Это не очень долго, и когда все кончится, ты по-прежнему будешь водить ее. Идет?
Зигмунд не ответил, повернулся и поплелся в угол, опустив хвост.
Рендер сел и опустил купол – операторский вариант «яйца». Перед ним было девяносто белых кнопок и две красные. Мир кончался в темноте под консолью. Рендер ослабил узел галстука и расстегнул воротничок. Он достал шлем из гнезда и проверил его. Затем надел на нижнюю часть лица полумаску и опустил на нее забрало шлема. Правую руку положил в перевязь; и одним слабым нажатием отключил сознание пациентки.
Творец не нажимает белые кнопки сознательно. Он задумывает условия. Тогда глубоко внутренние мышечные рефлексы оказывают почти незаметное давление на чувствительную перевязь; та скользит в нужном положении и заставляет вытянутый палец двинуться вперед. Кнопка нажата. Перевязь движется обратно.
Рендер чувствовал покалывание в основании черепа; пахло свежескошенной травой.
И вдруг – он уже идет по громадному серому проходу между мирами...
Через какое-то, показавшееся очень долгим, время Рендер почувствовал, что находится на странной, чуждой Земле. Он ничего не видел, только ощущение присутствия информировало его о том, что он куда-то прибыл. Такого полного мрака он еще ни разу не встречал.
Он пожелал, чтобы мрак рассеялся. Ничего не произошло. Часть его сознания снова проснулась – та часть, которую он не погрузил в сон; он вспомнил, в чей мир он вошел. Он прислушался к Эйлин. Услышал страх и ожидание. Он пожелал цвет. Сначала красный.
Он ощутил соответствие. Значит, воздействие имеется.
Все стало красным; он находился в центре бесконечного рубина.
Оранжевый, желтый...
Он оказался в куске янтаря.
Теперь зеленый, и он добавил к нему соленые испарения моря.
Синий и вечерняя прохлада.
Он напряг мозг и произвел все цвета сразу. Они закружились громадными перьями.
Затем он разогнал их и заставил принять форму. Сияющая радуга выгнулась через темное небо.
Он постарался создать под собой коричневый и серый. Эти цвета появились – полупрозрачные, мерцающие, исчезающие пятна.
Где-то – ощущение страха, но ни следа истерии, поэтому он продолжил творить.
Он создал горизонт, и мрак утянулся за него. Небо чуть заголубело, и он запустил в него стаю темных облаков. Усилия создать расстояние и глубину натолкнулись на сопротивление, и тогда он подкрепил картину очень слабым звуком прибоя. Когда он разгонял облака, от его зрителя пришло ощущение концепции расстояния, и он спешно воздвиг высокий лес, чтобы подавить поднимающуюся волну агорафобии.
Паника исчезла.
Рендер сфокусировал свое внимание на высоких деревьях – дубах, соснах, секвойях. Он раскидал их вокруг как копья, в рваных зеленых, коричневых и желтых нарядах, раскатал толстый ковер влажной от утренней росы травы, разбросал с неравными интервалами серые булыжники и зеленоватые бревна, перепутал и сплел ветви над головой. Бросил однообразные тени через узкую долину.
Эффект был потрясающий. Казалось, весь мир вздрогнул с рыданием, а затем стих.
Сквозь тишину он ощущал ее присутствие. Он решил, что с фоном лучше быстро закончить и создать осязаемые центры, подготовить поле действий. Позднее он может изменить, исправить или улучшить результаты в последующих сеансах, но сейчас необходимо было уже что-то начинать делать.
Перейдя к действиям, он сразу понял, что тишина вокруг – это не отстраненность Эйлин: она отождествляла себя с деревьями, травой, кустами и камнями; олицетворяла себя в их формах, соотносилась с их ощущениями, звуками, ароматами...
Легким ветерком он пошевелил ветви деревьев. За пределами видимости создал плещущие звуки ручья.
Пришло ощущение радости. Его это тоже порадовало.
Она переносила все исключительно хорошо, и он решил расширить опыт. Он пустил свое сознание блуждать среди деревьев. И вот он рядом с ручьем и ищет Эйлин.
Он плыл по воде, еще не обретя формы. Плеск превратился в журчание, когда он вывел ручей на глубокое место над камнями. По его настоянию вода стала выговаривать слова.
– Где вы? – спросил ручей.
«Здесь! Здесь!»
«Здесь!»
«... и здесь!» – отозвались деревья, кусты, камни, трава.
– Выбирайте одно, – сказал ручей, расширился, обогнул скалу и стал спускаться по склону к голубому бассейну.
«Не могу», – ответил ветер.
– Вы должны. – Ручей влился в бассейн, покружился на поверхности, затем успокоился и отразил ветви и темные облака. – Скорее!
«Прекрасно, – отозвалось дерево. – Минутку».
Розовый туман поднялся над озером и потянулся к берегу.
– Давайте, – зазвенел он.
«Тогда здесь...»
Она выбрала маленькую иву; та качалась на ветру и тянула ветки к воде.
– Эйлин Шаллот, – сказал Рендер, – смотритесь в озеро.
Ветер усилился, ива наклонилась. Рендеру нетрудно было вспомнить ее лицо, ее тело. Дерево крутилось, как будто не имело корней. Эйлин стояла в тумане смятения листьев и со страхом смотрела в глубокое голубое зеркало мозга Рендера – в озеро. Она закрыла лицо руками, но все-таки смотрела.
– Смотрите на себя, – сказал Рендер.
Она опустила руки и посмотрела вниз, а затем стала медленно поворачиваться, изучая себя со всех сторон.
– Я чувствую, что выгляжу вполне приятно, – сказала она наконец. – Я чувствую это, потому что вы так хотите, или это так и есть? – Она все время оглядывалась вокруг, ища Творца.
– Это так и есть, – сказал Рендер отовсюду.
– Спасибо.
Взметнулось белое, и Эйлин оказалась одетой в узорчатое шелковое платье. Далекий свет стал чуть ярче. Нижний слой облаков окрасился нежно-розовым.
– Что там происходит? – спросила Эйлин, глядя туда.
– Я хочу показать вам солнечный восход, – сказал Рендер, – но, возможно, чуточку испорчу его, потому что это мой первый профессиональный солнечный восход при таких обстоятельствах.
– Где вы? – спросила она.
– Всюду.
– Пожалуйста, примите форму, чтобы я могла видеть вас.
– Сейчас сделаю.
– Вашу естественную форму.
Он пожелал очутиться рядом с ней на берегу – и очутился.
Испуганный лязгом металла, он оглядел себя. Мир исчез на миг, но тут же стабилизировался. Рендер засмеялся, но смех замер, когда он подумал кое о чем.
На нем были доспехи, стоявшие рядом со столиком в «Куропатке и Скальпеле» в вечер его встречи с Эйлин.
Она потянулась и потрогала костюм.
– Броня возле нашего стола, – узнала она, пробежав пальцами по пластинам и застежкам. – Я ассоциировала ее с вами в тот вечер.
– ...и не задумываясь засунули меня в этот костюм, – прокомментировал Рендер. – Вы волевая женщина.
Броня исчезла. Рендер был в своем серо-коричневом костюме, в свободно завязанном галстуке цвета свернувшейся крови и с профессиональным выражением на лице.
– Смотрите, каков я на самом деле, – он слегка улыбнулся. – Ну, вот и восход. Я хотел продемонстрировать все цвета. Следите.
Они сели на зеленую парковую скамейку, появившуюся позади них, и Рендер указал направление.
Солнце неторопливо проводило свою утреннюю процедуру. Впервые в этом их личном мире оно выплыло снизу, как божество, отразилось в озере, разбило облака, и ландшафт покрылся дымкой от тумана, поднимающегося от влажного леса.
Пристально, напряженно вглядываясь прямо в восходящее светило, Эйлин долгое время сидела неподвижно и молча. Рендер чувствовал, что она очарована.
Она смотрела на разгорающееся сияние; солнце отражалось в сияющей монете на ее лбу, как капля крови.
Рендер сказал:
– Вот солнце, а вот облака – он хлопнул в ладоши, и облака закрыли солнце, и прокатился тихий рокот. – А это гром, – закончил он.
Пошел дождь, испортивший гладь поверхности озера, щекочущий их лица; он резко стучал по листьям и с мягким звуком капал с ветвей вниз; он мочил одежду и приглаживал волосы, стекал по шее, слепил глаза и превращал землю в грязь.
Вспышка молнии озарила небо, и гром прогремел еще и еще.
– А это летняя гроза, – говорил Рендер. – Вы видите, как дождь воздействует на растительность и на нас. То, что вы видели в небе перед громом – это молния.
– Слишком сильно, – сказала она. – Уберите его, пожалуйста.
Дождь тут же прекратился, солнце пробило тучи.
– Мне чертовски хочется закурить, – сказала Эйлин, – но я оставила сигареты в другом мире.
В ее пальцах тут же появилась уже зажженная сигарета.
– У нее, наверное, слабый вкус, – странным тоном сказал Рендер, внимательно посмотрел на Эйлин и добавил: – Я не давал вам эту сигарету; вы сами взяли ее из моих мыслей.
Дым спирально пошел вверх и исчез.
– ...Это означает, что я сегодня второй раз недооценил притяжение этого вакуума в вашем мозгу – того места, где должно было быть зрение. Вы исключительно быстро приспособились к этим новым впечатлениям. И даже собираетесь продолжить и увидеть еще что-то. Будьте осторожны. Сдержите этот импульс.
– Это как голод, – сказала она.
– Наверное, нам лучше сейчас закончить сеанс.
Одежда их высохла. Запели птицы.
– Нет, подождите! Прошу вас! Я буду осторожна. Я хочу увидеть многое.
– Будет следующий визит, – сказал Рендер, – но, думаю, кое-что можно устроить и сейчас. Есть что-нибудь, чего вы особенно хотели бы увидеть?
– Да. Зиму, снег.
– Хорошо. – Творец улыбнулся. – Тогда закутайтесь в этот мех...
После ухода пациентки день прошел быстро. Рендер был в хорошем настроении. Он чувствовал себя опустошенным и снова наполненным. Первое испытание прошло без страданий от каких-либо последствий. Удовлетворение было сильнее страха. И он с удовольствием вернулся к работе над своей речью.
– ...и что есть способность причинять вред? – вопросил он микрофон и сам же ответил:
– Мы живем радостью и болью. Можем огорчаться, можем бодриться, но хотя радость и боль коренятся в биологии, они обуславливаются обществом. И они имеют цену. Огромные массы людей, лихорадочно меняющие положение в пространстве, перемещаясь через города планеты, приходят к необходимости существования полностью автоматизированного контроля над их передвижениями. Каждый день этот контроль пробивает себе путь в новые области – водит наши машины, наши самолеты, опрашивает нас, диагностирует наши болезни, и я не рискую морально осуждать это вторжение. Этот контроль становится необходимым. В конце концов он может оказаться целительным.
Однако я хочу указать, что мы часто плохо представляем наши собственные ценности. Мы не можем действительно определить, что означает для нас та или иная вещь, пока не удалим ее из наших жизненных условий. Если ценный предмет перестает существовать, психическая энергия, связанная с ним, высвобождается. Мы ищем новые ценности, в которые вкладываем эту энергию – «ману», если угодно, или либидо, если предыдущий термин вас не устраивает. И нет такой вещи, исчезнувшей три, четыре, пять десятилетий назад, которая много значила сама по себе; и нет новой вещи, появившейся за это же время, которая много вредила бы тем, кто заменил ею утраченное, или тем, кто в какой-то степени управляет ею. Общество, однако, придумывает много новых вещей, и когда вещи меняются слишком быстро, то результат непредсказуем. Внимательное изучение душевных болезней часто вскрывает природу стрессов в обществе, где появились болезни. Если схемы тревоги указывают на особые группы и классы, значит по ним можно изучить какое-то общественное недовольство. Карл Юнг указывал, что когда сознание неоднократно разочаровывается в поиске ценностей, оно начинает искать в бессознательном; потерпев неудачу и в этом, оно пробивает себе путь в гипотетическую коллективную бессознательность. Юнг отметил в послевоенных исследованиях психологии бывших нацистов, что чем сильнее они хотят восстановить что-то из руин своей жизни, – если они пережили период классического иконоборчества и увидели, что их новые идеалы также опрокинуты, – тем больше они ищут в прошлом и втягиваются в коллективное бессознательное своего народа. Даже сны их были основаны на тевтонских мифах.