Желязны Роджер. Мастер снов

   Что-то быстро пронеслось над собором, вызвав звонкий гул. Рендер на секунду взял Джил за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него. Джил, склонная к красоте, обычно прилагала много труда для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены; маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными.
   - Обратите внимание на зубцы капителей... - прошептал он.
   - Фу! - сказала Джил.
   - Ш-ш-ш! - зашикала стоявшая рядом маленькая женщина.
   Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рендер спросил:
   - О'кей, Уинчестер?
   - О'кей.
   - Рада?
   - Рада.
   - Значит, можем вечером уехать.
   - Идет.
   - В Швейцарию...
   - А может, мы сначала потратим день-два на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина...
   - Ладно.
   Она посмотрела на него с некоторым удивлением.
   - Что? Никаких возражений? - Она улыбнулась. - Где твой боевой дух? Ты позволяешь мне вертеть тобой?
   - Когда мы галопом неслись по потрохам этого старинного храма, я услышал слабый стон, а затем крик: "Ради бога, Монтрезор!" Я думаю, это был мой боевой дух, потому, что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию. Вот и все!
   - Дорогой Ренди, это всего на пару дней...
   - Аминь, - сказал он, - хотя мазь на лыжах уже сохнет.
   Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках в Испании, он вслух размышлял, что в то время как психологи пьют и только злятся, психиатры пьют, злятся и ломают вещи. Приняв это как завуалированную угрозу Веджвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах.
   Свободен! - чуть не выкрикнул Рендер.
   Сердце его билось где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов.
   Он был в движении. Мир кончился в Вейссфилдже, и Дорфталь вел вниз и прочь от его портала.
   Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям; они не мерзли на ходу. Вниз. Он плыл. Прочь от всего мира. Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру.
   Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся позади, грозное воплощение его самого, тень, которая погонится за ним, Рендером, поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный гроб в небе, где он будет лежать, отдыхать и беседовать с алюминиевым приводом, управляющим его волей, и с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух.
   - Я ненавижу тебя, - выдохнул он сквозь стиснутые зубы, и ветер унес его слова; затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как сущность рефлексов, и добавил: - Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями...
   Через некоторое время склон стал более пологим. Рендер достиг низа трассы и остановился.
   Он закурил и пошел обратно на вершину, чтобы снова спуститься по причинам нетерапевтическим.
   В этот вечер он сидел перед камином в большом помещении, чувствуя, как тепло пропитывает его усталые мышцы. Джил массировала ему плечи, пока он разыгрывал Роршаха. Он потянулся за блестящим стаканчиком, который тут же был выхвачен у него звуком голоса, донесшегося откуда-то через холл Девяти Сердец.
   - Чарльз Рендер? - сказал голос (только это прозвучало как "Шарльс Рундер").
   Его голова тут же дернулась в том направлении, но в его глазах плясало слишком много остаточных изображений, чтобы он мог выделить источник зова.
   - Морис? - спросил он. - Бартельметц?
   - Угу, - пришел ответ, и затем Рендер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, на красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек пробивал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джил и Рендеру, пренебрегали стульями.
   - Вы еще больше потолстели, - заметил Рендер. - Это нездорово.
   - Вздор, это все мышцы. Ну, как вы, что у вас нового? - он посмотрел на Джил, и она улыбнулась ему.
   - Это мисс Де Вилл, - сказал Рендер.
   - Джил, - уточнила она.
   Он слегка поклонился и, наконец, выпустил большую руку Рендера.
   - ...А это профессор Морис Бартельметц из Вены, - ярый последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейросоучастия, хотя, глядя на него, этого не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником.
   Бартельметц кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рендер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складной стаканчик.
   - Ага, вы все еще хороший врач, - сказал он. - Вы сразу же диагностировали случай и дали правильное предписание. На здоровье!
   - Дай бог не последнюю, - сказал Рендер, наливая себе и Джил.
   Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, кряжи обгорали по ветвям, по сучьям, по годовым кольцам. Рендер подкладывал дрова.
   - Я читал вашу последнюю книгу года четыре назад, - небрежно сказал Бартельметц.
   Рендер кивнул.
   - Вы занимались в последнее время какой-нибудь исследовательской работой?
   - Да, - ответил Рендер, - отчасти. - Он взглянул на Джил, которая дремала, прижавшись щекой к ручке огромного кожаного кресла. По лицу ее пробегали малиновые тени. - Я натолкнулся на довольно необычного субъекта и начал некую сомнительную операцию, которую надеюсь со временем описать.
   - Необычный? В каком смысле?
   - Слепая от рождения, во-первых.
   - Вы пользуетесь Яйцом?
   - Да. Она хочет быть Творцом.
   - Черт побери! Вы сознаете возможные последствия?
   - Конечно.
   - Вы слышали о несчастном Пьере?
   - Нет.
   - Это хорошо. Значит все было удачно засекречено. Пьер преподавал философию в Парижском университете и писал диссертацию об эволюции сознания. Прошлым летом он решил, что ему необходимо исследовать мозг обезьяны, чтобы сравнить менее тошнотворный мозг со своим, я полагаю. Во всяком случае, он получил незаконный доступ к Яйцу и к мозгу нашего волосатого кузена. Как далеко он зашел, подвергая животное стимулирующей клавиатуре - так и не выяснено, но предполагают, что такие вещи не могут немедленно передаваться от человека к обезьяне - звуки уличного движения, например, и тому подобное - и что-то испугало животное. И с тех пор Пьер находится в обитой мягким камере, и все его реакции - реакции испуганной обезьяны.
   Таким образом, поскольку он не закончил своей диссертации, он, вероятно, может дать достаточно материала для кого-нибудь другого. Рендер покачал головой. - Сюжет похож, - тихо сказал он, - но в моем нет ничего драматического. Я нашел исключительно стабильного индивидуума - психиатра, человека, уже потратившего немало времени на обычные анализы. Она хочет стать нейросоучастником, но ее останавливает страх перед зрительной травмой. Я постепенно предоставляю ей полный ряд зрительных феноменов. Когда я закончу, она полностью привыкнет видеть и сможет отдать все свое внимание терапии, не будет, так сказать, ослеплена видением. Мы уже провели четыре сеанса.
   - И?..
   - Все идет прекрасно.
   - Вы в этом уверены?
   - Да, насколько можно вообще быть уверенным в таких вещах.
   - М-м-м, - протянул Бартельметц. - Скажите, вы находите ее исключительно волевой? Скажем, возможен ли навязчиво-принудительный рисунок чего-либо, в который ее можно ввести?
   - Нет.
   - Ей когда-нибудь удавалось перехватить у вас контроль над фантазиями?
   - Нет!
   - Врете, - просто сказал Бартельметц.
   Рендер закурил и улыбнулся.
   - Старый отец, старый мастер, возраст не уменьшил вашей проницательности. Я мог бы соврать любому но не вам. Да, правильно, ее очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит. Она хочет Творить. Это вполне понятно - и мне, и ей - но сознательное понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти немедленно снова брать контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я хозяин.
   - Хм... Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шанкары"?
   - Боюсь, что нет.
   - Тогда я расскажу вам о нем. Он основан - отнюдь не для терапевтических целей - на истинном эго и мнимом эго. Истинное эго бессмертная часть человека и должна отправиться в Нирвану - так сказать, душа. Мнимое же эго - нормальный мозг, опутанный иллюзиями - сознанием вас, меня и всех, кого мы когда-либо знали профессионально. Ясно? Ясно. Дальше: ткань этого мнимого эго составлена из скандх, как они называют. Сюда включаются ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но все это не то же самое, что неврозы, мнимые жизни мистера Ибсена или галлюцинации - нет.
   Каждая из пяти скандх есть часть оригинальности, которую мы называем личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности, следующие за ними и дающие нам работу. О'кей? О'кей. Я прочел вам эту лекцию, потому что нуждаюсь в драматическом ограничении того, что сейчас скажу, а я хочу сказать кое-что драматическое.
   Посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема; неврозы рябят на поверхности воды; "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке на дне. Так. Рябь заполняет пространство между объектом и субъектом. Скандхи - часть субъекта, основная, единственная ткань его существа. Итак, вы согласны со мной?
   - Со многими оговорками.
   - Хорошо. Теперь, когда я установил свою границу, я буду ею пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и мира. Для этого вы пользуетесь Яйцом. Это то же самое, что играть с психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но... в какой-то момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то способ видеть - что переломится в ее личности, сломает скандху и - пфф! словно пробито дно водоема. В результате - водоворот, который унесет вас... куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек, молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать этот эксперимент. Яйцо нельзя использовать в такой манере.
   Рендер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы:
   - Во-первых, вы делаете мистическую гору из мелких камешков. Я всего лишь направляю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во многом это простая передача работы других чувств.
   Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее просто новинка. Скоро станет привычным.
   В-третьих, Эйлин сама психиатр, она опытна во всех этих делах и прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем.
   В-четвертых, ее чувство личности и ее желания, или ее скандхи, или как вы их там зовете, тверды, как Гибралтарская Скала. Вы же понимаете, какая напряженность требовалась от слепой, чтобы получить образование, какое она получила? Нужна была стальная воля, эмоциональный контроль и аскетизм тоже...
   - ...А если что-то из этих сил сломается в безвременный момент тревоги - Бартельметц грустно улыбнулся - пусть тени Зигмунда Фрейда и Карла Юнга будут рядом с вами в долине мрака...
   - И в-пятых, - неожиданно добавил он, глядя в глаза Рендеру, - она привлекательна?
   Рендер отвернулся к камину.
   - Весьма разумно, - вздохнул Бартельметц. Я не могу сказать, то ли вы покраснели, то ли на вашем лице отблеск пламени. Боюсь, однако, что вы покраснели, и это означает, что вы сознаете, что сами можете стать источником возбуждающего стимулятора. Вечером я зажгу свечу перед портретом Адлера и буду молиться, чтобы он дал вам силы успешно соревноваться с пациенткой в вашей дуэли.
   Рендер посмотрел на Джил, которая все еще спала, протянул руку и поправил ее локоны.
   - Во всяком случае, - сказал Бартельметц, - если вы будете продолжать и все пойдет хорошо, я с великим интересом прочитаю о вашей работе. Я говорил вам когда-нибудь, что я лечил нескольких буддистов, но так и не обнаружил "истинного эго"?
   Оба мужчины рассмеялись.
   Оно похоже и не похоже на меня, это существо на поводке, маленькое, серое, невидящее, пахнущее страхом. Рыкни - и оно задохнется в своем ошейнике. Голова его пуста как отверстие, из которого появляется обед, когда Она нажмет кнопку. Говори с ним - оно ничего не понимает, хотя и похоже на меня. В один прекрасный день я убью его... Зачем?... Тут поворот.
   - Три ступеньки. Вверх. Стеклянные двери. Ручка справа.
   Зачем? Вперед. Лифт. Внизу сады. Там приятно пахнет. Трава, сырая земля и чистый воздух. Я вижу. Птицы - правда, запись. Я вижу все. Я.
   - Лифт. Четыре ступеньки.
   Вниз. Да. Хочется сделать громкий шум в горле - глупое чувство. Чисто, спокойно, много деревьев. Богиня сидит на скамье, жует листья, пахнущие свежестью. Не может видеть их, как я. Может, теперь что-нибудь?.. Нет.
   - Следи за ступеньками.
   Вперед. Направо, налево, направо, налево деревья и трава. Зигмунд видит. Гуляет... Доктор с Машиной дает ей свои глаза. Рыкни - он не задохнется. Запаха страха нет.
   Выкопать в земле глубокую яму, похоронить глаза. Богиня слепа. Чтобы видеть, есть Зигмунд. Теперь ее глаза наполнены, и он боится зубов. Заставит ее видеть и возьмет ее высоко в небо, глядеть оттуда. Оставит меня здесь, оставит Зигмунда одного, невидящего... Я выкопаю в земле глубокую яму...
   Джил проснулась утром после десяти. Она не повернула головы, чтобы узнать, встал ли уже Рендер. Он всегда встает рано. Она протерла глаза, потянулась, повернулась на бок и приподнялась на локте. Посмотрела на часы на ночном столике и потянулась за сигаретой и зажигалкой.
   Закурив, она увидела, что пепельницы нет. Без сомнения, Рендер унес ее, потому что не одобрял куренья в постели. Вздохнув, она вылезла из постели и потянулась за халатом.
   Она терпеть не могла процесса вставания, но, уже встав, позволяла дню начаться и продолжать без пропусков регулярный процесс событий.
   - Черт бы его взял, - улыбнулась она. Ей хотелось бы позавтракать в постели, но было уже слишком поздно.
   Размышляя, что ей надеть, она заметила в углу пару чужих лыж. На одну из них был насажен листок бумаги.
   "Присоединишься ко мне?" - спрашивали каракули.
   Она отрицательно затрясла головой и почувствовала печаль. Она дважды в жизни вставала на лыжи и боялась их. Она сознавала, что следовало бы попробовать снова, что это разумно хороший спорт, но ей тяжело было даже вспоминать об отвратительном рывке вниз, рывке, который в обоих случаях быстро переносил ее в сугроб, и не хотелось снова ощутить головокружение, охватывавшее ее при тех двух попытках.
   Так что она приняла душ, оделась и пошла вниз завтракать.
   Все девять каминов уже ревели, когда она, проходя мимо большого холла, заглянула туда. Несколько краснолицых лыжников уже подносили руки к пламени центрального камина. Народу было немного. На подставках стояло лишь несколько пар мокрых ботинок, на вешалках висели яркие шапочки, возле двери стояли на своем месте влажные лыжи. Несколько человек сидели в креслах в центре холла, читали газеты, курили, болтали. Она не увидела никого из знакомых и прошла дальше, в столовую.
   Когда она шла мимо регистрационного стола, ее окликнул старик, работавший там. Она улыбнулась и подошла.
   - Письмо, - сказал он и протянул ей конверт. - Выглядит важным.
   Это был объемистый коричневый конверт, пересылавшийся три раза, как она заметила, и обратный адрес был адресом ее поверенного.
   - Спасибо.
   Она села у большого окна и посмотрела на заснеженный сад и на винтовую тропу вдали, усеянную фигурами с лыжами на плечах. Затем она разорвала конверт.
   Да, это был финал. Письмо адвоката сопровождалось копией решения суда о разводе. Она только недавно решила положить конец законной связи с мистером Фотлоком, чье имя она перестала носить пять лет назад, когда они расстались. Теперь она имела вещь, с которой не вполне знала, что делать. Ее дорогой Ренди, наверное, чертовски удивится. Надо будет придумать какой-нибудь невинный способ довести до него эту информацию. Ну, для этого еще будет время. Хотя надолго откладывать не стоит... Ее тридцатый день рождения висел, как черная туча над апрелем, а апрель через четыре месяца. Ладно... Она тронула губы помадой, сильнее напудрила родинку и закрыла "косметичку".
   В столовой она увидела д-ра Бартельметца, сидевшего перед огромной горой яичницы, цепочек сосисок, тостов и полупустой бутылкой апельсинового сока. На спиртовке стояла кастрюля с кофе. Он слегка наклонился вперед и работал вилкой, как ветряная мельница лопастью.
   - Доброе утро, - сказала Джил.
   Он поднял глаза.
   - Мисс Де Вилл... Джил... доброе утро. - Он кивнул на стул напротив себя. - Присоединяйтесь, пожалуйста.
   Она села и сказала подошедшему официанту:
   - Мне то же самое, но на 90% меньше. - И снова повернулась к Бартельметцу: - Вы видели сегодня Чарльза?
   - Увы, нет, а я хотел продолжить нашу дискуссию, пока его мозг еще на ранней стадии пробуждения и, Значит, более уступчивый. К несчастью, он из тех, кто входит в день где-то в середине второго акта.
   - А я обычно прихожу в антракте и спрашиваю краткое содержание, сказала Джил, - так что почему бы не продолжить дискуссию со мной? Я всегда уступчива, и мои скандхи в хорошем состоянии.
   Глаза их встретились.
   - Ага, - сказал он медленно, - так я и думал. Что ж - хорошо. Что вы знаете о работе Рендера?
   - М-м-м... Он особый специалист в высокоспециальной области, мне трудно оценить некоторые вещи и говорить о них. Я хотела бы иногда заглядывать в мозг других людей, посмотреть, что они думают - обо МНЕ, конечно, но не думаю, чтобы я оставалась там надолго. Особенно - она шутливо поежилась - в чьем-то мозгу с проблемами. Наверное, я либо слишком сочувствовала бы, либо боялась, либо еще что-нибудь, и тогда, в соответствии с прочитанным, возникло бы нечто вроде симпатической магии, и это могло бы стать МОИМИ проблемами. Но у Чарльза проблем не бывает, во всяком случае, он никогда не говорил мне об этом. Но позднее я задумалась. Эта слепая девушка и ее собака-поводырь, кажется, слишком сильно занимают его.
   - Собака-поводырь?
   - Да, собака, служащая ей глазами, одна из хирургических мутантов.
   - Как интересно... Вы когда-нибудь встречались с этой женщиной?
   - Никогда.
   - Так. - Он задумался. - Иногда врач сталкивается с пациентом, чьи проблемы так родственны его собственным, что сеанс становится чрезвычайно острым. Так всегда бывало со мной, когда я лечил коллегу-психиатра. Возможно, Чарльз видит в этой ситуации параллель чему-то, тревожащему его лично. Я не смотрел его личный анализ, не знаю всех путей его мозга, хотя он долгое время был моим учеником. Он всегда был замкнутым, о чем-то умалчивал; при случае мог быть весьма авторитетным. Что еще его занимает в последнее время?
   - Как всегда, его сын Питер. Он переводил мальчика из школы в школу пять раз за пять лет. - Ей подали завтрак, и она придвинулась к столу. - И он читает обо все случаях самоубийства и без конца говорит о них.
   - С какой целью?
   Она пожала плечами и принялась за еду.
   - Он никогда не упоминал - почему, - сказала он, снова взглянув на Бартельметца. - Может, он пишет что-нибудь...
   Бартельметц покончил с яичницей и налил себе кофе.
   - Вы боитесь этой его пациентки?
   - Нет... Да, боюсь.
   - Почему?
   - Боюсь симпатической магии, - сказала она, слегка краснея.
   - Под это определение может подходить очень многое.
   - Это верно, - признала она. - Мы с вами объединились ради его благополучия и пришли к согласию в том, что именно представляет угрозу. Не могу ли я просить вас об одолжении?
   - Можете.
   - Поговорите с ним еще раз. Убедите его бросить это дело.
   Он смял салфетку.
   - Я намерен это сделать после обеда. Я верю в ритуальную ценность спасительных побуждений. И сделать их надо.
   Дорогой отец-идол,
   Да, школа прекрасная, лодыжка моя заживает, и с моими одноклассниками у меня много общего. Нет, я не нуждаюсь в деньгах, питаюсь хорошо и не имею затруднений с новым учебным планом. О'кей?
   Здание я не буду описывать, поскольку ты уже видел эту мрачную вещь. Землю не могу описать, потому что сейчас она под холодными белыми пластами. Бррр! Правда, меня восхищает искусство зимы, но я не разделяю твоего энтузиазма к противоположности лета, кроме как в рисунках или эмблеме на пачке мороженого.
   Лодыжка ограничивает мою подвижность, а мой товарищ по комнате уезжает на уикэнды домой - то и другое является настоящим благословением, потому что у меня теперь удобный случай схватиться за чтение. Что я и делаю.
   Питер.
   Рендер наклонился и погладил огромную голову. Голова стоически приняла это, а затем перевела взгляд на австрийца, у которого Рендер попросил огонька, и как бы говорила: "Должен ли я терпеть такое оскорбление?" Человек улыбнулся, щелкнул гравированной зажигалкой, и Рендер заметил среди заглавных букв маленькую "ф".
   - Спасибо, - сказал Рендер и обратился к собаке: - Как тебя зовут?
   - Бисмарк, - проворчал пес.
   - Ты напомнил мне другого такого же, некоего Зигмунда, компаньона и гида моей слепой приятельницы в Америке.
   - Мой Бисмарк - охотник, - сказал молодой человек, - но здесь нет ни оленей, ни больших кошек.
   Уши собаки встали торчком, она смотрела на Рендера гордыми, горящими глазами.
   - Мы охотились в Африке, в северных и южных частях Америки. И в центральной Америке тоже. Бисмарк никогда не теряет след. Никогда не промахнется. Он прекрасный зверь, и зубы у него как будто сделаны в Золингене.
   - Ты счастливчик, что у тебя такой охотящийся компаньон.
   - Я охочусь, - прорычал пес. - Я преследую... Иногда убиваю...
   - Вы не знаете такой же собаки - Зигмунда, или женщины, которую он водит - мисс Эйлин Шалотт? - спросил Рендер.
   Человек покачал головой.
   - Нет. Бисмарка я получил из Массачусетса, но сам я никогда не бывал в Центре и незнаком с хозяевами других мутантов.
   - Понятно. Ну, спасибо за огонек. Всего вам доброго.
   - И вам всего доброго.
   - Всего доброго...
   Рендер зашагал по узкой улице, засунув руки в карманы. Вторая попытка Бартельметца чуть не заставила его наговорить лишнего, о чем он сам потом пожалел бы. Проще было уйти, чем продолжать разговор. Поэтому он извинился и не сказал, куда идет - он и сам не знал.
   Повинуясь внезапному импульсу, он вошел в лавочку и купил часы с кукушкой, бросившиеся ему в глаза. Он был уверен, что Бартельметц примет подарок в правильном смысле. Он улыбнулся и пошел дальше. Интересно, что за письмо для Джил, с которым клерк специально подошел к их столику в столовой? Оно три раза переадресовывалось и было отправлено юридической фирмой. Джил даже не вскрыла его, а улыбнулась, поблагодарила старика-клерка и сунула письмо в сумочку. следовало бы кое-что узнать о его содержании. Его любопытство так возбуждено, что она, конечно, пожалеет его и скажет.
   Ледяные столбы неба, казалось, внезапно закачались перед ним. Подул резкий северный ветер. Рендер сгорбился и упрятал голову в воротник. Сжимая часы с кукушкой, он поспешно двинулся обратно.
   В эту ночь змея, державшая свой хвост, рыгала, Фенрис Волк прокладывал путь к луне, маленькие часы сказали "ку-ку", и завтра пришло, как последний буйвол Манолета, тряся рогами ворота и мыча обещание втоптать поток львов в песок.
   Рендер обещал себе отдохнуть от излишней сентиментальности.
   Позже, много позже, когда они прыгали по небу в крейсере, похожем на коршуна, Рендер смотрел вниз на потемневшую землю, думая о ее полных звезд городах, смотрел на небо, где все они отражались, смотрел вокруг себя, на людей, мелькавших на экранах, на автоматы с кофе, чаем и спиртными напитками, которые посылали свои флюиды исследовать внутренность людей и заставлять их нажимать кнопки, а затем смотрел на Джил, которую старинные здания заставляли ходить в их стенах, и знал: она чувствует, что он смотрит на нее, и чувствует, что его сиденье требует превращения в ложе чтобы он уснул.
   5
   Ее кабинет был полон цветов, ей нравились экзотические ароматы. Иногда она зажигала курения. Ей нравилось промачивать ноги в теплых лужах, гулять в снегопад, слушать слишком много музыки, может быть, излишне громкой, выпивать каждый вечер пять или шесть различных ликеров (обычно неприятно пахнущий анисовый, иногда с капелькой полынного). Руки у нее были мягкие, слегка веснушчатые, с длинными сужающимися к концам пальцами. Колец она не носила.
   Ее пальцы снова и снова ощупывали выпуклости цветка рядом с ее креслом, пока она говорила в записывающий аппарат.
   - ...основные жалобы пациента при поступлении - нервность, бессонница, боли в животе и периоды депрессии. У пациента имелась запись прежних поступлений на короткое время. Он был в этом госпитале в 1955 г. с маниакально-депрессивным психозом пониженного типа, и снова вернулся сюда 2.3.96. 9.20.97 он поступил в другой госпиталь. Физическое обследование показало кровяное давление 170/100. На день обследования 12.11.98 он был нормально развит и хорошо упитан. В это время пациент жаловался на постоянную боль в пояснице, и были отмечены некоторые умеренные симптомы отхода от алкоголя. Дальнейшее физическое обследование не выявило патологии, за исключением того, что сухожилия пациента реагируют преувеличенно, но одинаково. Эти симптомы явились результатом отхода от алкоголя. При поступлении он не показал себя психотиком, у него не было ни заблуждений, ни галлюцинаций. Он хорошо ориентировался в пространстве, времени и личности. Его психологическое состояние было определено: он был в какой-то мере претенциозным, экспансивным и в достаточной степени враждебным. Его считали потенциальным нарушителем порядка. Поскольку он был по специальности поваром, его назначили работать на кухне. Тогда его общее состояние показало явное улучшение. Больше сотрудничества, меньше напряженности. Диагноз: маниакально-депрессивная реакция (всегда ускоряющая неизвестный стресс). Степень психиатрического ухудшения средняя. Признан правомочным. Продолжать лечение и госпитализацию.